Домой

В половине восьмого вечера, в пятницу, за очередной порцией чая эта мысль пришла в голову в первый раз. Странная мысль, что и говорить, на вкус она была какая-то совсем детская, из давних школьных времен - «Хочу домой».
Катя отодвинула от себя фаянсовый бокал с остывшим (и опостылевшим) чаем и вперила уставшие глаза в лист миллиметровой бумаги, на который небрежной рукой были нанесены жирные точки и неразборчивые подписи. Блудная мысль, конечно, подверглась остракизму - еще чего, мало ли что взбредет в половине восьмого, в пятницу, в процессе проверки студенческих лабораторных.
Запустив в волосы пальцы левой руки, локоть которой прочно уперся в столешницу, Катя принялась проверять соответствие расположения точек числам. Ну, вот и понятно теперь, отчего у него результат на три процента меньше положенного. Катя криво усмехнулась. Когда мы были студентами, мы тоже подгоняли ответы под «средние показатели», ну, понятное дело - иначе тебя просто замучают вопросами на отчете. А тут - такое простое решение, просто ставишь точку на три деления ниже, потом забываешь об этом, и вот уже у тебя вполне приличные результаты, и погрешность в пределах нормы. Катин карандаш хищно оскалил свой единственный зуб, рука поднялась над бумагой - и в этот момент непонятная тоска и скука волной накатили на нее, и снова поднялось откуда-то острое, как в детстве, желание оказаться «дома». Самое смешное было в отсутствии этого самого «дома». Катя вдруг живо представила себе маленькую, набитую вещами комнату, где она жила сейчас. От этого воспоминания, смешавшегося с непонятной тоской по «дому», она на какое-то время совершенно забылась, опустила руку с карандашом и потеряла взгляд где-то в сумерках за окном. Очень странные мысли побежали вдруг у нее в сознании - словно чужие. «Я хочу туда, в старую квартиру на Косогорной, хочу, чтобы мне опять было одиннадцать лет, чтобы не было ни университета, ни дружбы с Наташкой, ни этих дурацких пьянок по субботам, ни еще более дурацких побоищ на Наташкином компе, и уж точно - никакого Алешки». Катя разжала пальцы и не заметила, как покатился под стол карандаш. Она смотрела в окно, и сочетание теплого, желтого света от лампы здесь и холодной, синей тьмы там странным образом усиливало ее тоску до какого-то совсем фантастического, иррационального состояния.
Среди вечерней тишины стукнувшая дверь и шаги в коридоре прозвучали особенно гулко и объемно. Катя вздрогнула, запоздалым судорожным движением сжала пальцы - напрасно, карандаш уже минуту как скатился на пол, ищи его теперь. Катя встала, собрала листы формата «а-четыре», сколола скрепкой. Подождет до понедельника вся эта фигня, сказала она себе, и хотела было выключить компьютер, но тут дверь - теперь уже этой комнаты - звучно ахнула, и ввалились Алешка с Максом, оба смеялись, Алешка крутил на пальце ключ от лаборатории механики.
-Ну, ну, и дальше что? - сквозь смех торопил Макс.
-Ну, что, - Алешка положил ключ на Катин стол, сказал ей «Сейчас», снова отвернулся к Максу:
- Дальше я у нее спрашиваю - «Девушка, а вы что-нибудь слышали про Эйлера? Он, знаете ли, тоже пытался брать такие интегралы...» Оба ассистента снова хором засмеялись. Катя выключила компьютер, оделась, накрасила губы, глядя в маленькое карманное зеркальце с облезлой пластмассовой изнанкой.
Алешка все еще разговаривал с Максом - стоял в коридоре, держа в приподнятой руке стопку карточек с задачами, а другой рукой делал какие-то таинственные знаки - эта привычка веселила всех его коллег, не говоря о студентах. Катя невольно задержалась на Алешке взглядом. Рукава его рубашки были как всегда закатаны до середины предплечий. Сама рубашка была мятой и покрытой меловой пылью. Этой же пылью были припорошены и черные джинсы с пузырями на коленях, и руки у Алешки тоже были в мелу. В который раз Катя подумала, что для такого железячника и барахольщика, каким всегда был Алешка, руки у него чересчур аккуратные. Длинные, сильные пальцы, и загорелые к тому же, хотя на дворе уже декабрь готов коньки откинуть, и такие чистые, ровные ногти. В голову полезли несвоевременные мысли об этих вот руках, и она отвернулась, с напускным равнодушием разглядывая обновленный стенд кафедры. Наконец, Алешка оторвался от разговора, повернулся к ней:
- Катюш, я сейчас, буквально три минуты, - и широким, размашистым шагом понесся к двери своей лаборатории. Вернулся и правда быстро, на ходу застегивая куртку, сказал:
-Ну, идем? Она не ответила, молча пошла вниз по лестнице, придерживая длинные полы своего зимнего пальто. Алешка шел сзади, некоторое время пытался рассказывать ей о своем разговоре с какой-то бестолковой студенткой, потом понял, что Катя его не слушает, тоже замолчал. Их шаги щелчками отдавались вверх и вниз по лестнице. На первом этаже было совсем темно, впереди, как путеводная звезда, сияла будка вахтерши. Увидев их, пожилая тетушка отодвинула стекло, расплылась в улыбке:
-Рано что-то ты сегодня, Алеша.
Катя с ненавистью подумала - а твое какое дело, дура, и пока Алешка сдавал ключи, стояла у огромных дверей корпуса, ежась от струящегося из приоткрытой створки ветерка. На остановке было малолюдно, ветер усиливался, закручивая снег над землей в злые вихорьки. Несколько минут они стояли, каждый сам по себе, и Катя снова затосковала - ей вспомнились те времена, когда Алешка, едва придя на остановку, тут же обнимал Катю, заслонял от ветра, если дело было зимой, или от солнца - если было жарко. Она прижималась щекой к его груди и смотрела снизу вверх, из такой приятной и странной точки зрения. А сейчас она смотрела на него в упор, видела отчетливо все мелочи - нелепо торчащий из-под шапки сбоку клок волос, небольшой островок черной щетины под подбородком-  след торопливого утреннего бритья. Под глазами у Алешки были темные круги, он вчера до половины третьего сидел над статьей. На переносице краснело маленькое неровное пятнышко неизвестного происхождения - оно всегда там было, сколько она Алешку знала. Катя рассматривала его с удивительным ей самой любопытством - вот стоит человек, с которым я живу вместе уже второй год, сказала она себе,  и ничего не почувствовала при этом. Алешка, не замечая ее пристального взгляда, смотрел туда, откуда должен был приехать автобус. Шли минуты, невообразимо скучные, холодные и пустые.
-Вон «тройка» идет, - Алешка взял ее под локоть и повел к автобусу. Войдя, она тут же села на заднее сиденье, Алешке пришлось сесть напротив.
Он смотрел, как Катя принимает свою любимую «позу ожидания», словно заплетая свое тело в косичку: правая нога поверх левой, потом левая рука, потом правая, и Алешка подумал, что, если бы могла, она, наверное, положила бы в таком же порядке и пряди волос поверх рук. Сначала слева, потом справа. Но волосы у Кати забраны под шапку, да еще и сколоты шпильками, и поэтому даже на глаз нельзя оценить их длину. Алешка полез за мелочью в карман, вспоминая Катины волосы в распущенном виде, и одновременно думая рассеяно, отчего у Кати такое неподвижное, словно морозом прихваченное лицо. Его ум, занятый совсем другим, небрежно выбрал самое тривиальное - верно, устала, или достали студенты на практике. А Катя сидела, сжавшись, охваченная своей беспричинной скорбью, думая только о том, чтобы не заплакать, не выдать себя. Ее пробирало до костей отчаянием, точно холодом. «Все совсем неправильно», думала она, «ведь это же смешно - одиночество в толпе людей». Она все пыталась сформулировать внятно, отчего же ей так плохо, а мысли не желали строиться в порядке номеров, они срывались не пойми куда, и вместо стройной цепочки получались панические метания на тему «Как мне плохо, ну почему так плохо».
Наконец, она сделала над собой усилие и смогла произнести внутреннюю речь - все дело в том, говорила она себе, что я страшно одинока внутренне, и совсем не имею уединения внешне. Целый день я на виду в толпе разнообразных людей, а вечером я жду Алешку, потом я еду с ним в его квартиру (даже мысленно она не смогла сказать - «домой»), и до утра я с ним, а утром все с начала. На виду, на виду, все время кто-то смотрит, все время - чужие взгляды, которые начинают в конце концов раздражать, как свет фар ночью в окно, как тиканье часов в незнакомом месте, как неритмичные возгласы сумасшедшей утренней птицы. А что вечером? А вечером все те же беспредметные разговоры, привычный ужин и смотрение телевизора, и уже почти привычное Алешкино равнодушие. Равнодушие, равнодушие, повторяла она про себя, растравляя обиду, да, иначе не назовешь. И добилась-таки своего - горло перехватил спазм, глаза защипало, и ей пришлось отвернуться к окну. Как ей сейчас хотелось, чтобы он понял, чтобы посмотрел сочувствующе, сказал бы хоть слово в утешение! Катя кинула взгляд украдкой - Алешка разглядывал билет, физиономия его ничего не выражала, разве что обычную в это время суток усталость. Пытаясь вернуться в привычную колею, отвлечься от давящей тоски, Катя спросила Алешку
-Есть счастливый?
Алешка непонимающе взглянул, потом, хмурясь, еще раз обозрел билеты, и, тут же отгораживаясь от ерунды, сунул ей:
- Смотри сама.
Катя кое-как сквозь набегающие слезы разобрала номер на билете, сложила цифры, криво усмехнулась:
- Никакого счастья...
- Глупая, - сказал Алешка, усмехаясь, - Веришь в разную ерунду.
- Ну хватит, - всегда назло зовет ее глупой, вот скотина, - Я сейчас уеду ночевать к бабушке!
- Езжай, - он не воспринял ее слова всерьез - сколько раз грозилась, никуда не денется, промелькнуло у него на заднем плане мыслей. Он ведь говорил ей «глупая» просто так, и даже с какой-то своеобразной покровительственной нежностью. По его разумению, злиться было не из-за чего. Катя встала, швырнула билеты Алешке в лицо - напрасное усилие, легкие бумажки порхнули в воздухе - и пошла к выходу. Обалдевший Алешка не успел ничего сказать - и вот уже автобус отъехал от остановки, и она стоит одна среди тьмы и холода. Медленно приходя в себя, постепенно начиная мерзнуть, Катя стояла так минут десять.
Поначалу лицо горело, и лились слезы, но потом она остыла и снаружи, и внутри. И первая разумная мысль была такая - хорошо, выпендрилась, что теперь? Вопрос непраздный, учитывая, что кроме Алешкиной квартиры было только два места, куда она могла пойти. Да и то сказать - пойти - было бы совсем неправильно. Ехать, сказала она себе, ехать, причем далеко и долго. Вдруг налетел ветер, да так, что она едва на ногах устояла, отшатнулась на пару шагов. Наконец, ее тряхнул совсем уж конкретный озноб, и она отправилась к переходу. Подруга Наташка жила на Автозаводе.
Маршрутка мчалась по Молитовскому мосту, когда Катю накрыла очередная волна. На этот раз терзавшая ее змеюка не соизволила даже сформулироваться в конкретных мыслях - просто немыслимой силой сдавило горло, огнем зажгло глаза и исчез воздух. Катя бессильно уронила голову влево, прислоняясь к заледеневшему стеклу, и тихо зарыдала. Все, все было неправильно, все псу под хвост. И господи, как хочется домой! Перед внутренним взором встала маленькая, уютная кухонька, вся заполненная, как горшочек медом, теплым вечерним светом из-под соломенного абажура. Катя сидит за столом, прижав левым локтем книжку, а в правой руке чашка, полная чаю с мятой. Мама о чем-то говорит с папой, громко мяукает кот Гаврюша. Обычный, обычный вечер, такой уютный, такой спокойный и теплый - душевный... Впереди еще долгое лежание на кровати (пока книжка не будет прочитана), и можно еще не раз запустить руку в тайную коробку с леденцами, которая спрятана у Кати на полке...
Маршрутку дернуло на переезде, Катя стукнулась головой о стекло, и волшебное видение растаяло. Катя поспешно отерла слезы, полезла за пудреницей и платком. Пока суетилась, к ней подсел молодой парень (пожалуй, ровесник), и сразу, без предисловий, сказал:
-Девушка, я готов оторвать вашему обидчику все, что отрывается! Только покажите!
Катя, утирая остатки слез платком, невольно улыбнулась:
-У моего обидчика нет отрывающихся частей. Потому что это вся моя жизнь.
-Ай-яй! - парень покачал головой, - Такая красивая, одинокая, несчастная барышня...- он явно набивался на знакомство, - Я могу Вас проводить? До подъезда! Я не маньяк, нисколько! - парень смотрел на Катю, улыбаясь от хорошего настроения, от сознания собственной привлекательности, от волшебного чувства, что сегодня - "его день".
-Я еду до Соцгорода, - предупредила Катя. Ей было пофигу:  хочет тащиться - пусть провожает.
-Это судьба! - заявил он, - Я еду туда же. У меня там живет друг. И девушка друга...
-...О-о-о! Кто пришел! - девушкой друга, в лучших традициях жанра, оказалась Наташка. Друг по зову телефона прибыл тут же - благо жил в соседнем подъезде. В другой день Катя бы посмеялась и удивилась совпадению. Теперь же было плевать. Когда Наташка вынула из холодильника бутылку, Кате даже полегчало душевно - как будто в узком горлышке открылся искомый выход из тяжких страданий. Потом она пила обжигающую гадость, смеялась каким-то словам, ела то, что положила ей в тарелку Наташка. После очередной рюмки убивавшее ее отчаяние сменилось отупением. «Я сейчас как зуб под новокаином», - думала Катя, глядя в лицо парню из маршрутки, и даже не пытаясь понять смысл произносимых им слов. Она была пьяна. В голове ниоткуда появилась мысль, что вот - человека зовут Игорь, он красив, и знает об этом. Катя отчетливо видела светлые, кудрявые волосы, вольно вздыбившиеся надо лбом. Под этими светлыми кудрями были серые глаза и тонкий, "ястребиный" нос. Она смотрела на него, часть ее была вдребезги разбита спиртным, а другая часть брезгливо наблюдала за первой: «Что ты уставилась не него? Он тебе несет полную ахинею про каких-то сторожевых собак, а ты развесила уши и слушаешь с дебильской улыбочкой!»
-Игорь, - сказала Катя, улыбаясь.
- Что? - он осекся на полуслове, удивленно посмотрел, не понял - он тоже был пьян.
- Ты очень милый мальчик, - сказала она с той же идиотической - или наглой? - улыбкой, - Но! - указательный палец поднялся вверх в жесте привлечения внимания, - Мне пора домой, дружище!
Игорь поднял брови, некоторое время с натугой соображал, потом разразился громким пьяным хохотом. Катя нагнулась к нему, схватила за дергающееся плечо, потрясла - никакого эффекта, Игорь продолжал корчиться как в припадке. Катя встала и отправилась в прихожую. Наташка наткнулась на нее в коридоре:
- Ты куда?
- Курить, - коротко сказала Катя.
- Я с тобой.
Они стояли на лестничной площадке, Катя смотрела в противоположную стену - не стене был нарисован кривой цветочек, написано женское имя и - другим маркером, видимо, позже - приписано матерное слово через тире. Катя ощущала приятное отупение, в глазах все плыло, думать было не обязательно, да и просто невозможно. Она еще и еще затягивалась своей сигаретой, с удовольствием и без каких-либо угрызений. Наташка говорила:
- ...Он поэтому не хочет жить у меня, все плетет про какую-то...какой-то размен... На кой хер? Я не понимаю нифига. Я у него спрашиваю, значит, спрашиваю я - Дим, на что нам три комнаты? Мы же не это...как его...ну, без детей...-  Наташка потерла кулаком левый глаз, став на мгновение похожа на саму себя в детстве, - А он...Я не понимаю...
- Наташ, вот скажи мне одну вещь, - Катя усилием всего организма сосредоточила взгляд и внимание на лице подруги, - Вот скажи. Ты его любишь?
Подруга молчала. В ее глазах висела словно бы пелена, то-ли тяжкого раздумья, то-ли просто опьянения.
- Я вот тоже не знаю, - заявила Катя, - понимаешь, я сегодня смотрела на Алешку... вот мы стоим у нашей четыреста второй, вот стоим...ну, на кафедре же! - непонимание в глазах Наташки ее разозлило, - Ну не важно! Вот мы стоим, я смотрю на него и думаю, что вот ведь я этого человека так сильно любила! И он меня! А сейчас он мне слова доброго не скажет. Он мне... меня не замечает. Больше времени проводит со своими дружками, понимаешь? Я все одна, одна... А сегодня я подумала - все, хватит, хочу домой. Понимаешь, чтобы тепло, и чайник горячий, и чтобы рядом был кто-то родной, близкий... - Катя тщилась упаковать в несколько обрывочных, бестолковых фраз все свои сегодняшние переживания - гиблое дело, конечно. Наташка уронила на пол окурок и спросила, вяло ковыряясь в кармане в поисках зажигалки:
-А зачем ты ко мне приехала?
Некоторое время Катя рассматривала подругу. Наташка нашла-таки зажигалку и принялась раскуривать еще одну сигарету. Катя повернулась к ней спиной, кое-как пробралась в прихожую, нашла свою шапку и шарф. Потом долго искала сумку, а на кухне Димка с Игорем о чем-то громко и бестолково спорили, перебивая друг друга. Громыхнула дверь - вернулась с площадки Наташка, прошла к мужчинам на кухню. Катя стояла одна в темной прихожей, проверяя содержимое карманов. Соображать получалось плохо. Она достала из кармана свой сотовый телефон, долго смотрела на дисплей - пока не погасла подсветка. Потом откуда-то пришло понимание, что, должно быть, он не раз звонил (на экранчике была надпись - 11 пропущенных звонков), но его не слышали в угаре пьянки. Катя сунула его обратно в карман, медленно надела перчатки и вышла из квартиры. Массивная железная дверь клацнула за спиной, закупоривая в двухкомнатную банку три бестолковых пьяных человеческих особи.
На улице было темно, холодно и пел ветер - почему-то эта ледяная, завывающая пустота улиц напомнила Кате, что совсем скоро Новый год, праздник то есть. Катя представила себе, как сейчас все ее родственники и знакомые покупают елки, достают игрушки - даже у непутевой Наташки уже висело на двери сооружение из еловых веток и ленточек, на европейский манер. И на комоде в комнате лежала открытая коробка с шариками и колокольчиками.
В детстве всегда была елка. Мама с папой, а иногда и Катю брали, ехали на рынок, покупали елочку (небольшую, метра полтора в высоту), устанавливали ее в ведро с песком, наряжали. Папа вешал гирлянду на карниз над шторами, и комната окрашивалась разноцветными отсветами...
Катя шла по улице в непонятном направлении, пока сзади ее не нагнал автобус. Тогда она замахала руками, автобус остановился и согласился везти ее до площади Горького. Снова она сидела, прислонившись к стеклу разгоряченной головой, и думала - куда ж я еду? Если к бабушке, так это мне еще пешком потом. Если...Может, податься к Алисе? Мы не виделись недели три, и тут я являюсь... Да, она удивится. У нее дома муж и двое малышей, и я еще тут. Телефон звонит? Или показалось... Кате было так хорошо сидеть, прислонившись, ее согревал поток теплого воздуха, шедший откуда-то из-под сиденья, ее мягко покачивало иногда. Она закрыла глаза и снова оказалась дома, в своей кровати, прислонилась к ковру, висящему на стене - просто от книжки устали глаза, вот она и прикрыла их на минутку, сейчас, вот еще чуть-чуть - и она положит книжку на стол, закутается в одеяло и будет слушать на сон грядущий свое любимое радио, тихо-тихо, на самое ухо... Автобус резко тормознул у светофора, Катю кинуло вперед, и она едва снова не заплакала от бессильной досады. Она одна в каком-то паршивом автобусе в чужой части города, и некуда идти, а так хочется домой, ну почему же это все так плохо... Очень хотелось спать, глаза слезились и едва видели. Катя до одурения вглядывалась в улицы и не узнавала их. Все было незнакомое, непонятное, все было враждебное и чужое, она никогда здесь не была, где же это она? Кате стало страшно, отчаяние накрыло с головой, она рванулась было вскочить, и тут автобус остановился и водитель, открывая дверь, сказал:
- Приехали, Горького, я на стоянку.
Катя кое-как пробралась к выходу, цепляясь за все подряд, почти неслышно сказала водиле «спасибо», вышла наружу. Автобус, взревывая как недобитый монстр, медленно отполз в сторону.
Катя стояла, пытаясь понять, где она. Несколько минут безнадежного недоумения - и она вдруг узнала и трамвайную линию, и ларек «Пять углов», и улицу наискось. Теперь стало понятно, где ехал автобус, теперь надо было куда-то идти, и Катя побрела в единственном оставшемся для нее направлении.
Алешка открыл, не спрашивая, распахнул дверь настежь, втащил Катю внутрь - словно она спасалась от дюжины оборотней. С треском всадил дверь в косяк, молча схватил Катю в охапку и прижал к себе. Несколько минут она висела, обмякнув, у него в руках, потом попробовала шевельнуться. Он сразу же ее отпустил, отвернулся и все так же молча ушел на кухню. Катя медленно разделась, сняла сапоги, усевшись прямо на пол в прихожей. Посидела, борясь с наплывающим сном. Потом, покачиваясь, добрела до кухни.
Алешка сидел на табуретке, прислоняясь к стене.
-Убить тебя мало, - сказал он без всяких интонаций в голосе, - Как минимум - выпороть до синяков. Чтобы неделю сесть не могла, - он медленно провел ладонью по лицу, положил руку на стол, - Чай будешь?
-Буду, - ответила Катя, - А пороть надо тебя. Это ты во всем виноват. Ты меня довел своим характером дурацким.
- Завтра поговорим, когда ты будешь с похмелья болеть,  - Алешка встал, подошел к плите, постоял так, словно потерявшись. Вздрогнул, возвращаясь к действительности, поставил чайник на огонь, двигаясь, как всегда, медленно и спокойно, делая все аккуратными и экономными жестами. Потом обернулся к Кате, поймал ее взгляд и неожиданно горестным голосом спросил:
- Ну что не так-то?
Катя покачнулась на своей табуретке, попыталась придумать, что сказать, как собрать воедино все терзавшие ее печали, и снова не смогла, и с отчаяния опять - как в маршрутке - разревелась в голос, уронив голову в сложенные на столе руки.
Алешка подошел к ней, положил ей руку на затылок, провел по спутавшимся, сбившимся волосам. Сказал:
- Глупая ты... Придумываешь сама себе всякие химеры, веришь в них, а потом сама же страдаешь...
И когда Катя прислонилась к нему, чувствуя тепло его тела, и запах мыла от его рук, и пушистую мягкость его свитера, она поняла, что все-таки добралась до дома.