Юбилейная морока...

Маленькая пьеса для большого человека

Юбилейная морока  в стареньком доме
с окнами на сиреневый куст

Драма в нескольких действиях
 
Действующие лица:

Дядя Ваня, юбиляр. В спектакле так и не появляется.
Доктор Дорн, почтенный доктор наук,геронтолог.
Инна Фокична, его обожательница. Владелица дачного имения.
Наталья Трофимовна Аркадина, театралка из Питера.
Владимир Поспелович Тригорин, писатель с Урала, любитель «миленьких сюжетов».
Нина Заречная, его муза.
Сергей Меркулович Серебряков, научный работник и рыболов-любитель.
Татьяна  Ярославская, благородная дама из провинции.
Елена Черноморская, дама с собачкой, кавказская узница орлятской  души.
Валерий Никишевич Тузенбах, военный в отставке. Начинающий беллетрист.
Юрий Любаевич Лопахин, предприниматель из Петербурга.
Юрий Тарасович Гаев, владимирский помещик без определенных занятий.
Лариса Огудалова, бесправная крепостная владимирского помещика.
Баронесса Войницкая, московская львица.
Шарлота Че, моложавая гувернантка и тоже  московская львица.
Иностранка Раневская, давний друг юбиляра.
Виктор Томович Телегин, благородный отец из Твери по прозвищу Иосиф.
Мадам Шамаханская, завсегдатай «красного уголка».
Художник Чебутыкин, друг юбиляра из-за Москворечья.
Андрей Треплев, любимый воспитанник юбиляра.
Елена  Треплева, помещица из подмосковья.
Александр Кудлаевич Астров, лесопромышленник и в прошлом кулинар.
Валерий Натальевич Сорин, отставной чиновник на пенсии.

Действие первое

Июнь. Лето. Сад в имении дяди Вани. Слева старенький дом. В саду гуляют первые гости. Где-то звучит музыка граммофона. Окно на втором этаже открыто. Под ним расцвел пышный куст сирени. Из окна высовывается  Виктор Томович Телегин. Орет благим матом…

Картина первая

Телегин (машет рукой). Господа, господа! Владимир Фокич, голубчик, его еще не видно?  Не едет?
Дорн (идет под руку с Аркадиной).  Да нет. Курьерский из Москвы прибудет на станцию только часа через два-три.
Телегин (удрученно). Просто наказание какое-то…Его все еще нет, да и другие что-то не спешат.
Дорн (насмешливо). Виктор Томович, отчего вы сегодня ходите в черном? Все же у нас юбилей как ни как.…
Телегин. (с досадой). Да мясо жарил, испачкал парадную рубаху…(исчезает в окне).
Дорн (Аркадиной).  Какой он, однако, нелепый. Одним словом – Иосиф.
Аркадина. Да нет, вы не правы. Он довольно милый, но очень рассеянный и возбужденный. Кстати, доктор, хотела давно вас спросить…у меня вот тут (показывает на место в боку) все время что-то побаливает…Это не опасно для жизни?
Дорн (недоуменно). Голубушка, я, конечно, доктор наук и обожаю стариков, но откуда мне знать, что у вас там побаливает…
Аркадина. Странно… А мне рекомендовали вас как знающего специалиста…Вы меня разочаровали.
Телегин (снова высовывается в окно, уже в белой рубашке). Господа! Господа! Ну, сколько можно ждать. Пора, в конце концов,   решить этот неотложный вопрос (исчезает в окне).
Аркадина. Голубчик, а какой именно? Что-то я не очень понимаю о чем речь? (оборачивается к идущим за нею гостям). Поспешим, господа, нас приглашают на какое-то собрание.
(подходят новые гости  и все  дружно поднимаются на 2-й этаж особняка).

Картина вторая

Огромная гостиная. Посредине круглый стол. На столе закуски, напитки, тарелки, бокалы.
Гости рассаживаются вокруг стола, оживленно воркуют. Телегин нервно ходит из угла в угол, хрустит костяшками пальцев.

Телегин. Господа!  Так начнем, пожалуй.
Аркадина (кокетливо). А что уже пора? Я так и не поняла о чем пойдет речь?
Телегин (нервно). Да о юбилее, голубушка, о юбилее. Мы же договаривались, что как только все соберутся, будем решать вопрос празднования юбилея нашего дорого и любимого, тем более, что его еще не будет часа два-три и у нас есть время решить, как мы будем торжественно чествовать дядьку. Чего тут непонятного…
Инна Фокична (с усмешкой). Да успокойтесь вы, Виктор Томович, нам все понятно. Это госпожа Аркадина подначивает вас, голубчик (смеется). А вы ведите благородное собрание, спрашивайте, предлагайте. Вон Тузенбах уже достал какие-то бумаги, сейчас, вероятно, стенографировать будет.
Тузенбах (по военному строго). Отнюдь. Пепел Клааса стучит в мое сердце и никакой стенографии. В этих бумагах мои новые творения, которые я вот-вот предложу вам на суд.  Вот одно, например,  ремейк или как там его…(задумался, чешет затылок). А вот, вспомнил…Новое подражание. У меня их  много…
Инна Фокична (шепотом в сторону). Он тут прочитал книжку про Тиля и вот уже три года морочить всем голову этим пеплом. Срамота просто.

Входят Серебряков с Людмилой, Гаев с Раневской,
Лариса Огудалова с  Чебутыкиным

Серебряков (обиженно). Ну вот, вы уже начали, нас не дождались.
Телегин (сердито). Вас дождешься… я тут охрип совсем, всех приглашаючи. Где вас черти носят, господа?
Гаев (романтично). К Наре ходили, дышали, так сказать природным кислородом, беседовали с Наталией Смуровной о состоянии дел в США и его окрестностях,
Ларису Огудалову вот встретили…она, знаете, на коне прискакала, подумать только, из самого Владимира и на коне… никак без меня не может.
Огудалова (обиженно). Скажешь тоже, на коне…На электричке и то зайцем…денег на билет не оставил, жадина.
Серебряков (мечтательно). А какую мы фотосессию  устроили на фоне речки и деревенских угодий. Одним словом, дело делали, господа…
Телегин (энергично). Ладно, ладно… Продолжим. Значится так: юбилей – это вам не чих под перец, это праздник не только дяди Вани, но и наш, так сказать. И то, что мы тут насочиняем к торжеству, будет приятным подарком юбиляру, этакий всеобщий заздравный тост, как яичко к христову дню.
Чебутыкин (удивленно). Эко, братец, хватил, Цицерон. Заткнул бы лучше фонтан.
Телегин (не обращая внимания). И вот,  как мы его и, тем более, какими средствами сотворим… Короче, ваши предложения! Активнее, господа…
Раневская (отрешенно подходит к стеллажу и со слезой в голосе). Боже мой! Как же долго я не была среди вас (нежно гладит корешки книг на полках), Здравствуйте, мои родные!
Гаев (в сторону, ухмыляясь). Она бы еще со шкафом поздоровалась. Дорогой многоуважаемый шкаф, приветствую твое существование…

Входит Лопахин с супругой
Все бросаются обниматься с ними, целуются и, успокоившись, рассаживаются на свои места.

Лопахин (устало). Пришел поезд, слава богу. Господа, который час?
Тузенбах. Скоро два. Пора обедать.
Лопахин. Спасибо, я сыт, откушал в вагоне-ресторане.
Раневская (назидательно). Вот, господа, человека порядочного общества сразу видно: не пил, не ел, а уже сыт. Достойный пример.
Тузенбах. Вот и приглашай таких в гости…
Лопахин. (смущенно). Да я не то хотел сказать…
Телегин. (перебивая). Успеется еще… Однако для вновь прибывших,  повторюсь: юбилей – это вам не чих под перец, это праздник не только дяди Вани, но и наш, так сказать. И то, что мы тут насочиняем к торжеству, будет приятным подарком юбиляру, этакий всеобщий заздравный тост, как яичко к христову дню. И вот как мы его и, тем более, какими средствами сотворим…Короче,  ваши предложения, господа!
Лопахин (энергично). Хорошее дело. Принято. Но это, друзья мои, – лирика… У меня вот предложение особое, так сказать, личное петербургское, производственное. Надо бы здесь в саду усадьбы беседку этакую сварганить для умных разговоров и тихих мыслей в одиночестве, а так же детские горки, качельки, качалки и прочие развлекалки-деревшки. Быстро, скромно и не дорого. Опыт имею и сижу на этом.
Раневская (удивленно). Что вы говорите… А во что это выльется? Вот у нас там на Брайтане, к примеру, это будет (мысленно считает в уме)…это будет…
Лопахин (бодро). Затраты, затраты, конечно… Но мы же тут вам не там, специалисты и, представьте, реалисты. В смысле реально умные. Считать умеем.
Тузенбах (качая головой). Нет, нет, господа…Это нам не поднять. У нас ни тугриков нет, ни зайчиков. Да и стройка во дворе – это же затянется черт знает на сколько. Вот я, например, отдаю вам еще раз на суд одно мое творение, ремейк, так сказать, или (чешет затылок) как его… посвящение писателю с Урала Тригорину «Люди, которые меня …».

Неожиданно в комнату входят Тригорин и Нина Заречная

Тригорин (поднимает руку, прерывая речь Тузенбаха). Ну вот и мы. Всем привет! Не надо поцелуев и дифирамбов. ( к Тузенбаху) А вот это шалишь. Чтоб поднять такую тему, тут одной извилины от фуражки не хватит. Тут надо много серого вещества, как цемента для полноценного замеса строительного  раствора. Вот у меня, кстати, с этим цементом все в полном ажуре, схвачено крепко (смеется), извините за каламбур, хотя некоторые, не стану показывать на них пальцем, а, просто, позже назову пофамильно (снова смеется), не верят в мои нетленкии, не принимая талантливость моего пера. И зря, хотя бы потому, что то, что написано пером, моим конечно, уже не вырубить топором. Я вот тут подобрал один сюжетик для небольшого рассказа, а может и романа, как пойдет. И поэтому…
Нина Заречная (перебивая). Вова, ты опять это с внуком репетировал? Угомонись, пойди-ка лучше сядь за стол. (Тригорин ворчит, но проходит на свое место).
Тригорин (Заречной укоризненно). Тебе почему-то  неприятно слушать, когда я говорю. Прости, Нина, но в последнее время ты совершенно изменилась в оценках моего творчества и я тебя, радость моя,  не узнаю.
Нина Заречная. Узнаешь, узнаешь…Сам же сделал меня человеком определенных убеждений и светлой личностью.

В комнату стремительно вбегает Андрей Треплев

Треплев (задыхаясь от радости, подбегает к супруге). Леночка, господа, к нам поднимаются баронесса Войницкая и Шарлота Че. Встречайте наших столичных штучек.

Входят московские львицы и сразу же жалобно начинают петь:

Баронесса и Шарлота. «Мы расскажем вам, ребята, о товарище своем. О Валерке, о вожатом… «
Серебряков (перебивая, с сарказмом). Он еще не приехал. Репетируете что ли?

Баронесса и Шарлота смущенно замолкают и нехотя усаживаются за стол.

Действие второе

Кухня особняка. Газовая плита, раковина с краном холодной воды, туалет. На полках кастрюли, сковородки, мыло, щетки. Помойные ведра полные. Вынести некому. На табуретках сидят Валерий Натальевич Сорин и Александр Кудлаевич Астров. Закусывают и тихо разговаривают. В духовке жарится мясо, которое приготовил Телегин.

Картина первая

Сорин. Надо бы огонь в духовке уменьшить, сгорит ведь…
Астров (равнодушно). Да гори оно синим… Хотя выключи его совсем, кто  есть-то будет. Телегин его так отбил, что там и мяса-то не осталось, одна мясная тряпочка. Тфу…
Сорин (задумчиво). Да… Я вот бы рыбу приготовил - пальчики оближешь, да  кто ее привезет-то. А, ведь, обещали. Серебряков сам хвалился наловить, но вот,  поди ж ты, забыл, наверное, или червяков не накопал…
Астров. Да какая у него в заводи рыба…пескари да головастики, смешно, право.
Сорин. Ну не скажи, привозил однажды, крупная и вкусная. Не из магазина же, сам наловил, говорят…
Астров (задумчиво). А может и из магазина, там сейчас такие рыбехи продают (удивленно качает головой), диву даешься. И что удивительнее всего, дороже мяса и водки.
Сорин (разводит руками). То-то и оно…давай-ка лучше еще по одной.

Выпили. Помолчали.

Астров (оживленно). Ты вот утром встретил меня, позавтракать усадил, водочки предложил… А я ведь не каждый день водочку пью… но от тебя принял, и знаешь, как по душе босыми ножками прокатилась.
Сорин (гордо зажмурившись). А то…

Снова выпили. Помолчали.

Астров (вопросительно глядя на собеседника). А чего они там шумят? Чего решают? Галдят, галдят…ничего не разобрать.
Сорин (подумав). Да, наверное, решают, как встретить юбиляра, чем порадовать старика, что сказать ему такое, чтобы не стошнило.
Астров. Эх, бедолаги, не знают как порадовать…Я вот машину леса привезу, скину дядьке во двор, потружусь во благо, баньку ему сооружу для пропарки косточек. Может даже в следующем году…(с гордостью). А дерево-то  какое: бревнышко к бревнышку…загляденье просто… (мечтательно и с пафосом). Я вот что думаю: в дереве должно быть все прекрасно. И верхушка, и комель, и кора, и ветки с листочками…
Сорин (кивая головой). Оно, конечно, так, да вот на кой хрен ему банька, когда у него в Москве ванная есть с горячей водой.
Астров. А чего ему Москва…Он же не три сестры, чтобы рваться туда…

На кухню входит Шамаханская, потягиваясь и зевая.

Сорин (участливо). Выспалась, голубушка?
Шамаханская . Да…Очень (позевывая). С тех пор, как приехала сюда, сплю не вовремя, ем не вовремя, пью какую-то гадость... не здорово все это. Вот прежде, ни одной свободной минуточки не было, я и Витюня работали – мое почтение, а теперь работает один дядька Иванов, а мы ждем, когда же он на свой юбилей приедет. Нехорошо! А есть так охота…И чего ждать?
Сорин (назидательно). А ты укороти себя, не ешь и не пей…Человека хорошего общества сразу видно: не пил, не ел…
Шамаханская  Да знаю, знаю…
Сорин (продолжая). Эко вот тебя как разносит…
Шамаханская (с гордостью). У женщин не бывает лишнего веса... Это дополнительные места для поцелуев.  Притом, я худею на трех диетах, двумя-то не наедаюсь…

На кухню входят Тузенбах, Чебутыкин и Тригорин
 
Чебутыкин (смеясь, усаживается на табурет). Выпиваете?
Тузенбах. А то сам не видишь…налейте-ка нищим духом. Эй, писатель, давай рюмку..(сам же и наливает. Все  выпивают и Шамаханская тоже).
Тригорин (оглядываясь) Заречной не говорите.

Конец второго действия.

Действие  третье

Картина первая.

Кухня особняка. Все те же и снова выпивают. Астров рассказывает анекдоты. Шамаханская в "падучей", закрывается в туалете. Чебутыкин и Сорин корчатся от смеха. Тригорин что-то записывает в блокнотик.
Слышно, как кто-то поднимается по лестнице на кухню. С кутулями и авоськами вваливаются благородная дама  Татьяна Ярославская  в  сопровождении дамы с собачкой Елены Черноморской, кавказской узницы.

Ярославская (с облегчением). Фу-ты…наконец, доехали. А это кто? Никак  Астров  с Сориным тайком выпивают…А все-то где? В гостиной? Так ведите скорее, чего в людской толкаться…А дядька где? Нет еще? Вот недолга какая…но ничего, подождем. (оборачивается к Чебутыкину). А это кто же, не припомню что-то…
Чебутыкин (с достоинством). Московский художник Чебутыкин.
Ярославская (с иронией).  Чего отчебутыкиваешь? Расскажи, послушаем.
Чебутыкин (подыгрывая). Та-ра-ра-бумбия…сижу на тумбе я…
Ярославская. Ха-ха-ха…Смешно…Молодец!
Черноморская (нервно). Собачку бы покормить, три дня в дороге не жравши…
Астров. А вот тут мяско есть поджаристое, как раз для таких хвостатых.
Черноморская. Дать бы ей бы хлебушка и костей, а то - мяско…Его мы и сами слопаем за милую душу, верно говорю, Кудлаевич? (заглядывает в кастрюли) Чего кошеварите?  Или только водочку попиваете?
Астров (с достоинством). Не скажите…Наше мастерство не пропьешь… Мы вот тут с Сориным щас вам такого  наворотим – языки проглотите. (Сорин кивает в знак согласия) Это вам не телегинское подгорелое мяско. Ну, вот, например: бараний бок с гурьевской кашей, стерляжья уха с налимами и молоками, осетры в обкладке свекольной и со снетками, растягаи с речной рыбехой и сомовым плесом, кулебяка и поросенок с хреном и сметаной, а еще лихачексики с тонкими ломтиками розового сальца…
Черноморская (смеясь, машет руками). Ну-ну, закормил совсем, довольно…Сдаюсь.
Ярославская (удивленно, увидев Тригорина). Ба-а, и ты тут, уральский самородок. Прости, не заметила сразу. (обнялись). Что пишешь?
Тригорин (сконфузившись). Да так, сюжетик мелькнул… (прячет блокнот). Хожу, записываю… Сюжет для небольшого рассказа, а может и романа…Вот, представьте себе: на берегу речки Нара живет маленький мальчик, растет, удивляется окружающему миру…взрослеет,  работает над собой…У него много друзей, которые часто приезжают к нему в имение погостить. Хозяин хлебосолен, ничего ни для кого не жалеет. Вот только не разрешает гостям посуду мыть после себя…Была у него любимая чашка, ни у кого такой не было. Но случайно пришел человек, стал мыть посуду и от нечего делать разбил эту чашку…может даже нечаянно. И тогда…

Из туалета неожиданно выбегает Шамаханская.

Шамаханская (облегченно). Танька, Ленка… Какая радость! Давайте в гостиную, вот народ удивится… (и строго). Собаку во двор, дать  костей и на поводок…
Тригорин (обиженно). Вот, дура, испортила песню…

Картина вторая

Гостиная. Все те же и новые гости. За столом, красота которого уже нарушена, одни выпивают, другие закусывают, но все шумят и вспоминают как славно гуляли на прошлом юбилее.

Телегин (занюхивая корочкой хлеба). Я так понял, что к консенсусу мы так и не придем? Вы все галдите, а толком никто, вы слышите, никто не дал ни одного вразумительного проекта.  Разве что Лопахин…
Лопахин (замахав руками). Да будет вам…Право дело, погорячился я с постройками, не принимайте всерьез.
Телегин (обращаясь к Треплеву). Андрюша, ты не выпивал еще? Съезди, детка, на вокзал, поезд вот-вот должен прибыть, привези юбиляра. А то, видишь, что тут творится…
 
(Серебряков в это время предложил тост за мудрость и память. Все загалдели, подняли бокалы, стали чокаться, целоваться и радоваться друг другу).

Серебряков (стуча вилкой по бокалу). Господа, прошу тишины! Я, вероятно, не так выразился… За воспоминания  молодости  нашей. Вот представьте себе: всю жизнь работать для науки, привыкнуть к аудитории, к почтенным товарищам – и вдруг, очнуться в настоящее время, снова в Москве, в этом каменном склепе, видеть ежедневно глупых людей, слушать их ничтожные разговоры…А надо дело делать, господа… Прав был Кутузов - чтобы спасти Россию надо сжечь Москву…
Телегин (обиженно ). Кутузов Москву сжег - герой... А когда у меня котлеты подгорели - так сразу идиот и козел косорукий...
Астров (тихо про себя). Подумать только как точно…
Серебряков. (после паузы).Что-то я не туда вырулил… Ах, да…воспоминания… Так вот, помню как-то  в театре эстрады Кобзон пел свой долгоиграющий концерт. В конце этого представления, а оно  шло уже пятый час, артист спросил не пора ли закончить…  И тут наши две дамы, не стану называть их по имени, вдруг, разошлись этак по-хулигански, давай, мол, еще пой Иосиф… И что бы вы думали? Еще пел часа два, как миленький. О чем это говорит? Да о том, что женщина,  если чего-то захочет – ее не остановить и в этом  проблема вселенского масштаба…
Астров (многозначительно). Купила баба платье, померила,  ну - тютелька в тютельку, а пришла домой, надела на вечеринку – жмёт… Может тютельки выросли? Вот это проблема…

(Все загалдели, стали снова чокаться.  Выпили, наконец…)

Аркадина (обернувшись к Дорну ). Конечно, в принципе, женщина может и промолчать, это её проблема… но дело в том, что у женщины нет такого принципа да и проблемы тоже. Она просто создана для того, чтобы озвучивать мысли и даже идеи вашего брата…
Дорн (с испугом). Позвольте, но у меня нет брата…
Аркадина. Да вы не пугайтесь, это такой образ мыслей, метафора, так сказать…
Дорн (облегченно). Ну, знаете, если метафора, тогда ничего, принимаю. Хотя в геронтологии не всякую метафору вставишь, как лыко в строку… Ну, вот, например: «Бабулька выглядела, как замшелый пенек со всей своей грибовидной сущностью…»  Не всем понравится такая метафора…
Аркадина. Конечно, кому тут понравится…Особенно женщине. Женщина, она ведь, как шампанское, в любом возрасте может  быть игривой, а может и в голову ударить... И вам, как практикующему врачу, это должно быть доподлинно известно.
Дорн (огорченно). Опять двадцать пять… Да я совсем не такой доктор, которого вы мне приписываете…И к вашим сестрам не имею никакого отношения…
Аркадина (удивленно). Правда? То-то я стала замечать, что они в последнее время всё про  Москву да про Москву… Ждут их там с шампанским на подносе…

(В конце стола Раневская, разгоряченная вином, заспорила с Тузенбахом)

Раневская. Милейший мой Тузенбах, да вы просто ничего не понимаете …Теперь нужны новые формы. Новые формы нужны, вы слышите? А если их нет, то лучше ничего не нужно.
Тузенбах (смущенно). Пардон, не понял? Разве еще не пошили новой формы для доблестной армии? Тут вы погорячились. Совсем недавно я был в войсках и видел форму. Новая с иголочки, а вы тут такое…
Раневская (удрученно). Господи, я ему про Фому, а он про Ерёму…Да в литературе, драгоценный вы мой, а не в войсках.
Тузенбах (назидательно). Однако, и в войсках нужон порядок, а не только в строчках ... пепел Клааса стучит в мое сердце. Кстати, я тут одно эссе написал, жуть как интересно получилось. Изволите послушать?
Раневская (с тоской в глазах). Да читайте, пожалуй, куда от вас деться…
Тузенбах (с наслаждением). А вот извольте: «Было тогда мне  лет 16. Я как-то зашёл в аптеку…».

(В стороне на кушетке сидит одиноко Серебряков, играет на гитаре. Неподалеку стоят Елена  Треплева и с писателем Тригориным.)

Елена Треплева( делая маленькие глотки вина из хрустального бокала). Нет, вы мне скажите правду: зачем вы стараетесь быть хуже, чем уже есть…И пишите вы в последнее время так странно и непонятно. А ведь раньше у вас были такие замечательные строчки с реальными событиями, живыми лицами…
Тригорин ( мрачно). Живые лица! Не знаю…Надо изображать жизнь не такою, какая она есть, да и не такою, как должна быть, а такою, как она представляется в мечтах…
Елена Треплева. Жаль…В ваших последних  воспоминаниях мало действия, одна только читка и фантазии. По-моему, в настоящей литературе, особенно мемуарной, непременно должна быть любовь…
Тригорин (спохватившись). Да как же так. Есть там и любовь. Например, Любовь Семеновна Лопахина…
Елена Треплева (с сарказмом). Вот видите, сами не помните уже…У вас там даже Лопахин не упоминается…А жаль… (к ним подходит Нина Заречная).
Заречная. О чем шептание? Опять о литературе? Ну, сколько можно, одно и тоже перемалываете сотни раз. Сказано ведь давно: писатель пописывает, читатель почитывает.
(отводит Елену в сторону). Я вот о другом давно молю: Боже, дай мне мудрости, чтобы понять мужика. Дай мне любви, чтобы прощать его. Дай мне терпенья - чтобы выдержать его несносный характер. Только сил не давай, а то ведь убью  на фиг! (смеется) Шучу я так грустно…

( Из красного уголка высовывается Шамаханская).

Шамаханская (зевая). Девки, тоже ведь сил нет, как сказать хочется на весь мир: хотела стать самой лучшей, так ведь,  не дали... Хотела стать самой худшей, опять  же не
смогла... Придется остаться неповторимой!..  Витюня,  где же ты, демон  мой? (снова засыпает).
Заречная (усмехаясь). Видела диву? Вот так надо жить…

Картина третья. Заключительная.

(За окном послышались голоса, шум, тарахтенье автомобиля, возгласы: приехал, привезли…)

Телегин (радостно).  Наконец-то…Господа, все встречать…все вниз к юбиляру…
И песню, песню запевайте!

(Все, кто с бутылкой, кто с закуской, кто просто погорланить поспешили вниз на улицу, к долгожданному юбиляру…).

(Гостиная опустела)
 
Шамаханская (просыпается от шума, подходит к двери, дергает ручку.). Заперто. Ушли встречать…(садится на диван) Про меня забыли…Ничего…Тут посижу. А Витюня небось опять черную рубаху надел…Я-то не доглядела, дура старая…Жизнь прошла, словно и не жила…(снова ложится). Я полежу, посплю…(отворачивается к стенке).
Дорн (спускается по лестнице, неся на руках Инну Фокичну). Дитя мое, как мне тяжело! О, если бы ты знала, как мне тяжело…
Инна Фокична (улыбаясь). А что делать. Надо жить… Бедный, бедный  мой геронтолог, ты не знал в своей жизни радостей, но погоди, погоди…Мы еще отдохнем…Мы увидим небо в алмазах (вытирает платочком пот с его лба)…Мы отдохнем… Мы обязательно отдохнем…На даче.

Во дворе уже слышен звон струн и первые слова песни, которые так непохожи на строчки Войницкой и Че… «Хор наш поет припев старинный и вино течет рекой. К нам приехал наш любимый, юбиляр наш дорогой!...»

З а н а в е с

сСыскин В.Г 2017
сОформление Белов В.В.2017
Издательство "Любавич", 2017
ISBN 978-5-86983-769-1