Не было бы счастья...

Тишина... Предвечерний свет становится заметно теплее, небесная синева всё охотнее вбирает в себя пастельные тона спокойного летнего вечера. Как всегда в такой час край горизонта заметно высветлился, и скалистые вершины Баргузинского хребта теперь просматриваются особенно отчётливо, объёмно. Закат обещает подарить горячий колорит гор и постлать ультрамариновые тени в глубоких увалах, поросших девственными лесами –  именно за такой красотищей и приехал «охотиться» Евгений Южин. Он выдавил на палитру недостающие краски, установил на этюдник неоконченную картину. Вчера не удалось завершить холст, и теперь предстояло уточнить детали, окончательно собрать по колориту, придать картине именно то особое настроение, какое обычно возникает в душе зрителя при виде абсолютного величия мира.

Евгений не впервые приехал на берега Байкала. Всякий раз хотелось по-новому написать эту дымку прозрачно-голубоватых далей, прочувствовать удивительную мощь соединённых воедино трёх стихий: скалистых гор, холодных вод и бездонного неба. "Как ни колдуй, - огорчался он, - а волшебство природы во всей полноте почти невозможно передать". Дикая краса  потрясает своей мимолётностью. Озеро художник отчего-то воспринимал  одухотворённым существом, которому свойственны все человеческие переживания и оттенки характера. Вот и сейчас, облитые предзакатным теплом громадные глыбы кучевых облаков опять задумчиво теснятся над зубчатыми вершинами горных кряжей и медленно уплывают к северу, а над самим Байкалом небо остаётся непорочно чистым и звонко-синим в зените. Это явление хорошо знакомо всякому, кто не раз бывал в этих краях, оно неизменно указывает на то, что перемены погоды в ближайшее время случиться не должно. Все дни, проведённые Евгением на этюдах, удались на славу. Они пеклись тёплыми и духмяными, небо ни разу не разнюнилось.

Приступая к  работе, Евгений прошептал сам себе:
– Ну, Женя, с Богом!..
Похоже, Бог всегда внимал его тихим просьбам и, откуда-то, из своих вселенских пределов, неизменно насылал удачу. На последней персональной выставке его, Евгения Южина, все газеты, будто сговорившись, вдруг дружно  окрестили певцом Байкала. «Певец» – это звучит довольно нескромно и даже пафосно. Читая подобные панегирики, Евгений всё же смущался, чувствуя себя не мэтром, а вечным учеником матушки-природы.

Когда солнце совсем низко склонилось к краю горизонта и прилегло на подушечку тёмно-сизого облака, осветив склоны гор последним раскалённым светом, картина выглядела вполне  завершённой. Возможно, чуда не случилось, но широкое пастозное письмо и мелкие мозаичные удары кисти не мешали общему восприятию. Напротив, они создавали впечатление целостности и гармонии. В каждом мазке дышала святая и понятная правда. Не снимая холст с этюдника, художник несколько минут пристально разглядывал своё творение и, наконец, твёрдо решил: прикасаться – смысла нет. Протерев кисти и вычистив палитру, тихо сказал:
– Кажется, что-то получилось. Вчера собирался нашлёпать лишь этюд, а тут – гляди-ка – неожиданно и картина станцевалась.
Помолчал и опять, цепко глядя на холст, добавил:
– И не просто картина, а, похоже, пейзаж эпического размаха случился.

 Уже холодные тени от ближних деревьев распластались по поляне, и пронзённая светом листва заблистала на контражуре россыпью драгоценных зелёных искр. Солнце отряхивало последний свет. С высоты горного массива, с этой уютной ровной площадки, находящейся на восточном склоне полуострова Святой Нос, хорошо виден песчаный берег Баргузинского залива, кое-где усыпанный крупными голышами. Почему Нос, да к тому же Святой – никто не знает и никто не ответит на столь заковыристый вопрос. Хорошо просматривалась и равнинная часть прибрежного леса, полукольцом обомкнувшая чашу залива, уходящего на юго-запад в синеющую вечернюю дымку. В полнеба сиял закат. Облака, сомлев, оранжево запеклись в его жаровне. Раскалённый небесный свет лился в холодные глубины зеркала залива, отражённо полыхал в них невероятным жаром, и было непонятно, смотрится ли озеро в небо, или небо плавится в озере. Торжественная тишина стояла над всем миром, и, казалось, даже птицы, певшие от утренней зари тысячеголосым ликующим хоралом, вдруг изумлённо присмирели. Все последние дни тихими заревыми вечерами, находя в душе настоящую радость, художник не уставал любоваться далями дремучей тайги, кружевной короной растущих поблизости высоких берёз и голубыми горами западного берега священного моря. Даже в середине лета чаша Байкала полна памяти о студёной зиме.

«Какое блаженство!» – мысленно восклицал Евгений, озирая с высоты весь этот удивительный покой. Суета городской жизни ему нравилась, но она была слишком привычна. Неизменно наступал тот момент, когда хотелось вырваться из душных объятий цивилизации, уехать подальше от настырных каждодневных забот, от шума и смрада городских улиц. Здесь время не бежало вприпрыжку, а без заполошной суеты неспешно шагало по кругу вслед за часовой стрелкой. Уединение в этом благословенном уголке земли позволяло окунуться в  размышления о чём-то, о своём. Мудрость молчания всё же нужна всякому из нас: в покое легче находить истину.               


«Ну, что ж, пора разводить костёр, ужин готовить» – подумал Евгений и принялся рубить заранее заготовленный  сушняк. С поваленной ветром дряхлой берёзы он снял сухую бересту для растопки, и уже через несколько минут пламя красным петухом весело било крыльями, а голубоватый дымок вился вверх, растворяясь над вершинами ближних деревьев.  В сотне метров от поляны, находилась расщелина, где наружу вырывался подземный источник студёной – до ломоты в зубах – воды. Можно сказать, «живой» воды – настолько она показалась Евгению вкусной. Впрочем, ничего удивительного: в этих заповедных местах довольно часто встречаются прозрачные родники.

Когда возвращался с наполненным ведром, откуда-то издалече вдруг услышал сдавленный крик. Нет, это не был голос зверя. «Странно, кто может быть в этом безлюдном месте?» – подумалось Евгению. Он подвесил над костром котелок, забрался в палатку и достал из рюкзака бинокль. Осматривая берег, увидел женщину в сине-белом спортивном костюме. Она стояла  с безвольно опущенными руками и смотрела вверх, в его сторону. Потом побрела какой-то нетвёрдой походкой к склону горы. «Неужели пьяна? – подумал Евгений. – Не может быть! Если навеселе, значит, не одна. Но рядом-то никого не видно».

И опять послышался жалобный вопль. Женщина взмахнула руками над головой, как бы делая знак, и крик снова повторился. Похоже, она увидела Евгения, а может, дымок от костра привлёк её внимание. «С ней случилась какая-то беда, она помощи ждёт» – наконец догадался Евгений и, сложив ладони рупором, изо всех сил прокричал:
Э-ге-ге-гей!.. Я иду!.. Иду-у-у!..
Женщина его услышала, и вдруг, – он увидел в бинокль, – она вновь стала размахивать руками, а потом, похоже, разрыдалась и опустилась на камни…
Под гору бежать легко. Перепрыгивая через кусты багульника, перемахивая через выступающие из земли замшелые камни, через несколько минут он спустился к берегу.


…Девушка сидела у костра на раздвижном стульчике с брезентовым верхом и жадно ела прямо из банки тушёнку с хлебом. Сумерки сгущались, языки пламени освещали медным светом её лицо, слегка распухшее от укусов комаров. В пышных пшеничного цвета волосах запутались сухие травинки, а на самом лице были видны грязные разводы от размазанных по щекам слёз.  Евгений принёс ещё одно ведро воды, чтоб нагреть на костре. Перед сном гостья должна помыться. Испугалась, измаялась, бедняга, скитаясь два дня по тайге. Из палатки он достал одеяло, сложил его вдвое, накинул ей на плечи. Она благодарно улыбнулась и отставила на землю пустую банку. Евгений налил полную кружку кипятку, опустил в неё пакетик чая, подал  сахар.
– А вы сами-то чай пить будете? – спросила как-то робко.
– Обязательно буду, но потом… Наверное, пора познакомиться? – спросил, улыбнувшись тепло.
– Меня зовут Анной, – представилась девушка усталым голосом.
– Очень приятно! Анна – красивое имя. А меня зовите Женей.
– Женя… Вы знаете, давно люблю это имя. Когда-то, лет пятнадцать назад – ну, ещё в школьные годы, мне нравился мальчик с таким именем, – вдруг доверительно призналась она.
– И что же… Он случайно не стал вашим мужем?
– Не стал. К счастью… А это имя всё равно не разонравилось.
– Анна, а хотите, я сейчас быстро приготовлю макароны по-флотски?
– Ой, Женя, не надо! Я, кажется, наелась, – сказала она, отхлёбывая из кружки горячий чай. – А что у вас с руками? Они в краске?
– В ней самой…
– Странно, а что вы здесь красите?
– Картинки я крашу, милая Анна. Вон, у вас за спиной стоит мой этюдник. А руки… руки я просто не успел отмыть. И поужинать тоже не успел, потому макароны всё же приготовлю. Думаю, пора нам привести себя в порядок. Увы, но все удобства – «во дворе». Я сейчас кипяток из котелка в ведро с водой вылью, – уж очень она холодна, – и будем с вами пёрышки чистить. Я полью вам, а вы – мне. Годится? 


…Через час всё небо уже было густо усыпано серебряными звёздами, лишь за краем горизонта гасли последние отголоски света. Евгений изредка подбрасывал в костёр дрова, искоса наблюдал за Анной. Девушка ему всё больше нравилась. Высокая, стройная и гибкая, она и без макияжа была и впрямь хороша собой. В больших карих глазах на округлом лице притаились усталость, но при улыбке лицо всякий раз светилось редким очарованием и добротой.
– Ну, что ж, коль нам отныне суждено из одного котелка питаться, расскажите о себе хоть что-нибудь.
– Хотите знать, кто я и как здесь очутилась?
– Признаюсь честно: хочу знать всё. Точнее, всё, что вы позволите знать о вас.
– Извольте. Анна Александровна Корина, преподаю русский язык и литературу в школе. Живу и работаю в Челябинске…
– Ого!.. – невольно изумился Евгений. – Каким же ветром вас, Анна Александровна?..
– Всё тем же, что и вас – ветром странствий, Евгений. Извините, не знаю как по батюшке.
– Это легко запомнить. Как и вы, Александрович я.
– Так вот, Евгений Александрович, мне давно полюбилось по белому свету скитаться. Отпуск у меня большой, отчего бы не попутешествовать. Каждый год в какую-нибудь глухомань уезжаю. В прошлое лето путешествовала по Карелии. Удивительные места! Познакомилась с деревенским людом, с простыми мужиками да бабами, послушала старинные русские песни, а потом побывала на острове Валаам.
– Валаамский архипелаг – это почти пятьдесят островов. Ещё художник Куинджи, когда писал в тех местах этюды, леса на Валааме называл неприступными, а древний монастырь – державой веры православия, местом духовного подвига.
– Монашество и сегодня во многом остаётся загадкой. Валаамский монастырь не раз сжигали, разоряли, а он заново возрождался из пепла. Вот и сейчас происходит это чудо. Очень интересно!
– К сожалению, я никогда там не бывал, – вздохнул Евгений.
– А нынче решила приехать сюда, на Байкал. Сколько ни тверди слово «халва», во рту слаще не станет. Что проку смотреть по телевизору на красоты озера! Захотелось вживую с ними познакомиться.
«Странное дело получается, – подумал Евгений. – Сколько же ей лет, если каждое лето одна куда-то уезжает? Имея мужа и ребёнка, такое бродяжничество себе позволить просто невозможно».
Интересоваться напрямую возрастом девушки не стал, потому задал, казалось бы, обычный вопрос:
– Скажите, Анна, как давно вы работаете в школе?
Она поняла подоплёку его интереса, и вдруг последовал неожиданный ответ:
– Тридцать два года.
– Как тридцать два?! – ошалело переспросил Евгений.
– Это мне тридцать два года. Вы, кажется, именно мой возраст хотите знать?
– Гм-м… И это тоже.
– А ещё хотите знать, есть ли у меня муж и дети?
– Нет у вас ни мужа, ни детей, – ответил, интуитивно чувствуя, что так оно и есть на самом деле.
В глазах Анны появилось замешательство. Она тут же отвела взгляд в сторону, ответила:
– Отчего же! Муж есть… А вот детей… пока Бог не дал, – сказала как-то не очень уверенно.
– Выходит, муж вас сейчас всюду ищет.
– Да никто меня не ищет. Муж работает… (Анна растерянно запнулась, опять отвела взгляд) вахтовым методом в Тюменской области. Нефтяник он… А сюда я приехала с подругой, с которой дружна ещё со студенческих лет. Она сейчас уехала в Кяхту к родителям. Сначала мы вместе с ней отдыхали в Горячинске в доме отдыха, а три дня назад я сняла комнату в Усть-Баргузине.
«Что-то тут не то…» – засомневался Евгений  и задал новый вопрос:
– Как же вы заблудились?
– Мне сказали, что за переправой есть грибные места, а я в грибах разбираюсь хорошо – отец научил. На пароме переправилась через Баргузин и часа за два насобирала почти полный пакет. Думаю, вернусь в посёлок, нажарю грибов с картошкой и после обеда поваляюсь на берегу, позагораю. Поднялась на пригорок и вдруг вижу: медведь. Стоит на задних лапах и смотрит на меня. Ужас!.. Я обмерла, окаменела. Страх стиснул голову. Теперь я точно знаю:  волосы от страха действительно шевелятся. Ноги враз отнялись, стали какими-то ватными, пакет из рук выпал… Так и стою, с места двинуться не могу… Не знаю, сколько времени прошло, но эти минуты точно показались вечностью. До него было метров тридцать. Прямо перед ним росла высоченная, толщиною почти в обхват берёза, и я помню: медведь, то влево склонит голову, выглядывая из-за ствола, то вправо. И рассматривает меня с каким-то любопытством, словно хочет спросить: откуда ты взялась, такой забавный зверь? Мне показалось, он чувствовал мой цепенящий страх, но нападать не стал. Спасибо, помиловал… Разглядел меня, опустился на все четыре лапы, вразвалочку неспешно поковылял наискосок и скрылся в ольшанике. Даже ни разу при этом не оглянулся. Лишь через две-три минуты ко мне силы вернулись. Как я бежала!.. Летела, куда глаза глядят всё дальше и дальше от того места. Не помню, сколько времени прошло. Наконец устала, выдохлась, упала на землю и разревелась…
– Да-а-а, опасная, надо сказать, встреча!.. И странная… Медведь – зверь чуткий. А вы не помните направление ветра, и был ли ветер вообще?
– Кажется, ветер дул со стороны Байкала. Да, точно: он дул мне в лицо.
– Теперь понятно, почему вы столкнулись нос к носу: медведь вас не учуял, и для него эта встреча явилась такой же неожиданностью, как и для вас. Человека всякий зверь боится, а медведь нападает, только если его ранят и ему приходится себя защищать. К тому же, летом он, как правило, не голоден.
– До темноты потом ходила по лесу и окончательно поняла, что заблудилась. Всю ночь не спала – так мне было страшно. А сегодня, когда вышла к берегу озера и увидела дымок от костра, от счастья слёзы сами потекли.

И вдруг она заплакала. Евгений прижал её к груди и стал успокаивать:
– Аннушка, радость моя, всё будет хорошо, всё будет замечательно… Не плачь, не плачь, моя прелесть. Завтра мы с тобой вернёмся в посёлок. Я тебя не брошу, и если ты не против, то… я с тобой буду рядом, хоть до конца твоего отпуска. Все дела заброшу и буду рядом. Я много интересных мест на Байкале покажу, в Иркутске познакомлю со своими друзьями, и ты поймёшь, что не зря сюда приехала. Совсем не зря… Только не плачь, прошу тебя, не плачь. Видеть не могу, когда женщина слёзы льёт…

Он неожиданно перешёл на «ты», и Анне это понравилось. Ей отчего-то всё больше нравился этот странный отшельник. С затаённой радостью она понимала, что в жизни ничего случайного не происходит, и что судьба им устроила такую встречу тоже совсем не спонтанно. Анна плакала, и впервые в жизни ей было приятно плакать в объятиях этого, в общем-то, малознакомого молодого мужчины, слышать такие удивительно добрые слова утешения. Ей вспомнилось детство, такие же ласковые тёплые руки отца, когда он её так же обнимал и целовал, усмиряя детские печали. И вдруг Евгений поцеловал Анну в щёчку.
– Женя, что ты делаешь? – спросила, слегка отстранившись. – Ты пользуешься моей женской беззащитностью?..
В ней, измученной долгим скитанием по тайге, он находил столько очарования, что сердце затопила тёплая волна неожиданной нежности, и поцелуй случился сам собой, без всякого умысла.
– Вот и хорошо, что мы, не сговариваясь, перешли на «ты». Аннушка, если считаешь себя беззащитной, позволь отныне быть твоим надёжным защитником. И ещё: давай выпьем немного коньяку. Я совсем забыл, у меня на всякий случай припасена бутылочка. Давай, моя прелесть, примем всего лишь по сто грамм перед сном, и все былые страхи уйдут, и спать  будешь счастливым младенцем до самого утра. Он глядел с доброй открытой улыбкой, гладил волосы, и невозможно было отказаться от такого предложения.
– А, чего уж там… Наливай! – согласно махнула рукой и сквозь капельки слёз светло улыбнулась.
– Только кружка у меня одна на двоих – извини, гостей не ждал. Так что пить будем по очереди, не чокаясь, – предупредил Евгений.               
Он нырнул в палатку и вскоре вернулся с непочатой бутылкой и плиткой шоколада.

Коньяк Анна выпила через силу, но через пару минут ей стало хорошо и легко на душе. Слегка разомлев, опять подумала: «Ох, эта встреча не случайна, нет, не случайна! Мой спаситель по-настоящему красив и, похоже,  недурно воспитан. Конечно, он женат. А жаль!.. Впрочем, спрошу его об этом напрямую. Вот сейчас обнаглею и спрошу».
– Ну, а теперь, Женя, пришёл твой черёд поведать о себе, – сказала с некоторым вызовом.
– Хочешь узнать меня ближе – пожалуйста! Начну с главного. Я, Анна, давно живу один. Есть сын, ему уже четырнадцать лет, но с прошлого года он учится в Москве.
– В Москве живёт с матерью? Вы развелись?
– Нет, живёт у моего старшего брата и учится в средней художественной школе. Когда-то и я там учился.
– Никогда не слышала о таких школах.
– Есть такие заведения. Они открыты для одарённых детей. Обычная, в общем-то, школа, но во второй половине дня, после того, как заканчиваются занятия, каждый день ребятишки ещё четыре часа рисуют или пишут, под руководством толковых художников основы изобразительной грамоты осваивают…
– А где сейчас его мать?
– Умерла… Несчастная, сама себя по глупости сгубила…
– Прости, я не хотела…
– Пустяки… Был молод, влюблён до безумия, а она - красавица и старше меня на четыре года. Ох, и намучился с ней!.. Не хочу об этом…

Евгений действительно не любил вспоминать свою главную ошибку молодости. Как голодный таймень, до самого сердца заглотил блесну кукольной красоты этой пустышки – и попался! Уже потом, когда осознал масштаб личной трагедии, ещё долго сидел на остром крючке безысходности. Однажды жена ушла сама, и сразу стало легче, хотя сердечная рана ещё года два с тупой болью кровоточила…
– Антошке исполнилось всего три годика, когда она нас бросила, – продолжил Евгений после трудных воспоминаний. – Привёз его из Москвы в Иркутск.  Рос он до самой школы у моих родителей. После окончания института вернулся домой, и тоже первое время жил с родителями. Вскоре купил квартиру в том же доме… Давай ещё по пять капель выпьем, – предложил вдруг опечаленно.
– Спасибо, не хочу.
– А я плесну на донышко. Муторно всё это вспоминать…

Евгений выпил, слегка поморщился, закусил шоколадом и задумался, глядя на огонь. «Видимо, он действительно так крепко обжёгся, что до сих пор не решается жениться. Хотя, конечно, вряд ли все эти годы  в монахах числился» – сделала вывод Анна.

Ещё несколько минут они сидели у огня и слушали потрескивание сухих сучьев, кинутых на раскалённые уголья. Белое пламя плескалось среди густой тьмы и кидало высоко вверх весёлые искры. Когда костёр усмирил жаркое дыхание, и его отблески остались лишь на усталом задумчивом лице молодой женщины, Евгений спросил:
– А не пора ли нам спать? Бери-ка, Аннушка, одеяло и укладывайся. В палатке над окошком висит фонарь. Его можно зажечь, но не советую включать надолго – комары мигом налетят. Кстати, отныне ты должна знать: в Сибири самый страшный зверь не медведь, а комар. Днём он здесь не держится – сырости, видимо, не хватает, а ночью откуда-то берётся.

Откинув полог, Анна полезла в палатку, а Евгений остался сидеть возле угасающего костра. Включила фонарь, огляделась. Палатка была довольно просторной: кроме широкого надувного матраса в ней под стенкой сложены исписанные холсты и два рюкзака. «Очень интересно, – подумала Анна, – как же он всё это богатство смог затащить сюда на гору?» Но этот вопрос сейчас её не очень занимал. Она, робея, лихорадочно гадала, чем закончится эта столь романтическая история, как в такой ситуации поведёт себя Евгений? А главное, она не знала, как сама себя поведёт… И всё же Евгений ей нравился. Очень нравился… Волнующая сладость подзабытого чувства изо всех сил колотилось в её истосковавшееся сердце. Не раздеваясь, Анна удобно улеглась, укрылась одеялом, а Евгений всё ещё сидел у костра. Прошло много времени, и, наконец, она позвала:
– Ночь становится прохладной. Иди, Женя, спать!
– Без твоего позволения, Аннушка, даже на шаг  не посмею к тебе приблизиться, – слукавил он игривым тоном.

На самом же деле все эти долгие минуты Евгений слушал голос своего сердца. Оно говорило, нет, сердце кричало: это – Судьба! Это – Она!..
Наконец он пришёл, застегнул за собой полог палатки, скинул с себя обувь и верхнюю одежду.
– Извини, но одеяло у нас одно на двоих. Теперь ты в ответе за меня. Чтоб я в этих альковах не простыл, тебе, Аннушка, придётся греть меня до утра. Иначе – околею.
Евгений умолчал, что у него есть спальный мешок. Ему хотелось лежать с Анной под одним одеялом и крепко её обнимать.
– Пущу тебя лишь при одном условии: ты должен вести себя правильно.
– Прелесть моя, как ты могла что-то нехорошее подумать обо мне! Я очень и очень правильный человек. И положительный. Где меня положишь, там и буду лежать.
Она засмеялась.
– А ты, оказывается, болтун и греховодник.
Евгений нырнул под одеяло, прижавшись, обнял Анну и поцеловал в ушко.
– Женя, у тебя совесть есть?
– Нету!.. А, может, где-то и есть… Но я ею редко пользуюсь.
– Ты же обещал вести себя прилично.
– Всё именно так и будет. Всё будет очень прилично…
И опять поцеловал в ушко.
– Да ты с ума сошёл!..
– Да, сошёл!.. Разве нельзя?.. Впрочем, такой диагноз сегодня мне нравится. А кто виноват?.. Коль ты, Аннушка, сама в том виновата, ты и лечи. Так что без промедления принимайся за дело.
– Чем же тебя лечить?
– Мёдом.
– Где же я его возьму?
– Тогда устами медовыми…
И он нежно поцеловал её в губы.
– Ты слишком внезапный. Ураган!.. – возмутилась Анна. – Ты… ты показываешь немыслимые чудеса проворства.
– Милая Аннушка, прошу заметить, если во мне и бушует ураган, то это ураган совершенно неподдельных чувств.
Он продолжал балагурить с пламенным упорством молодого повесы.
– Тебе, Женечка, никогда не доводилось слышать старинную пословицу: щука – не рыба, лень – не еда, а чужая жена – ожога?
При этих словах легонько шлёпнула его по щеке.
– Началось… Какая же ты коварная! Тебе мало того, что с ума свела, теперь решила меня искалечить. Эдак до утра на мне живого места не останется. А насчёт чужой жены, извини, извини, как-то не верится… Мне интуиция так говорит… Тебе, кстати, помочь раздеться или как?
– Или как… Не вздумай приставать – опять получишь…
– Пока ты в одежде, я живого тепла не чувствую. Замерзаю. Сейчас зубы в пляс пустятся, и от такого лязга ты уснуть не сможешь. Включаю свет и пишу предсмертную записку: «В моей смерти прошу винить…» Ну, и так далее…
– Какой же ты нахал!.. Я убью тебя, если опять полезешь целоваться. Что вы за народ такой, мужики?! Три часа знакомы, а уже о чём-то размечтался… Нахал и сексуальный маньяк! Нет, тебя точно надо убить!..
– Да ты что?.. До конца не убивай. Я буду в тюрьму передачи носить и письма про любовь каждый день строчить. Я буду ждать тебя, а когда освободишься, поведу в загс.
– Ах вот как? Ты и впрямь надеешься повести меня в загс?
Он сделал паузу, потом сказал уже серьёзно:
– Хоть завтра… Ты, Аннушка, душу мою перевернула и мне такая встряска очень нравится... Это не сумасбродство – верю, что не ошибаюсь. Ты можешь думать, что мне нужно получить от тебя всего лишь ночь удовольствий, но это – поверь – не так. Мне нужна нормальная семья, надёжная жена, чистая и верная. А ещё я хочу иметь дочь, похожую на тебя…

Анна повернулась к нему боком, и с какой-то беззащитной доверчивостью положила голову на его плечо. Она была почти готова шагнуть в пропасть чувств, но не упасть туда в ознобе страха, а воспарить над ней счастливой птицей.
– Какое совпадение! И мне всё это нужно… Сердце что-то хорошее весь вечер голубкой воркует, – призналась с придыханием и почти шёпотом. – Хочу его пристыдить, а оно всё равно воркует…
Евгений затих, а потом вдруг стал читать стихи:

Она как скрипка на моём плече.
И я её, подобно скрипачу,
К себе рукою прижимаю.            
И волосы струятся по плечу,
Как музыка немая.

Она как скрипка на моём плече.
Что знает скрипка о высоком пенье?
Что я о ней? Что пламя о свече?
И сам Господь – что знает о творенье?

Ведь высший дар себя не узнаёт.
А красота превыше дарований –
Она себя являет без стараний
И одарять собой не устаёт.

Она как скрипка на моём плече.
И очень сложен смысл её гармоний.
Но внятен всем. И каждого томит.
И для неё никто не посторонний.

И, отрешась от распрей и забот,
Мы слушаем в минуту просветленья
То долгое и медленное пенье
И узнаём в нём высшее значенье,
Которое себя не узнаёт.

Анна обмерла… Стихотворение прочитано до озноба хорошо.  После такого потрясения ей отчего-то хотелось молчать. Настоящая поэзия, как молитва, душу лечит, от разорения  спасает. Как неожиданно и к месту прозвучало именно это стихотворение, как проникновенно оно исполнено! «Мой милый шалун умеет быть не только дурашливым, но и умным, глубоким собеседником! Любить слово дано очень не многим, а различать высокую поэзию умеют лишь единицы» – подумала Анна.
– Бог мой, да ты талантливый чтец! Пронзительная вещь! Спасибо!.. – прошептала сдавленным голосом. – Надо полагать, у тебя есть сборник Давида Самойлова.
– Есть. И не один…
– Ты собираешь поэзию?
– Давным-давно её начали собирать мои родители. Когда-то у моего отца был старший товарищ – хороший поэт и очень несчастный, одинокий человек. В сорок третьем попал в плен, в сорок пятом по этой причине угодил в воркутинские лагеря и освободился лишь в пятьдесят шестом. Перед смертью всю свою библиотеку он передал нашей семье вместе со своим любимцем, котом по имени Коба. Кот давно околел, а книги целы. Теперь в домашней библиотеке – около двух тысяч только сборников поэзии, а все иные книги никто не считал. Давно пристрастился перед сном стихи смаковать, это занятие уже вошло в добрую привычку. Некоторые часто перечитываю, они в память западают. Сами в неё врезаются.
– Да ты – эстет! Пожалуйста, прочитай ещё что-нибудь.
– Ах, сударыня! С превеликим удовольствием! Но прежде позвольте украсть у вас невинный поцелуй. Для вдохновения…
– А ты не боишься полюбить замужнюю женщину?
– Я не настолько богат и знаменит, чтоб вы, сударыня, могли бы любить меня, так как вам хотелось бы, и не настолько беден и бездарен, чтоб любить вас так, как хотелось бы мне.
– Куда тебя понесло?! В каком спектакле ты украл эту тираду?
– Если вы не будете подозревать меня в банальном воровстве, то, может быть, сударыня, я соглашусь вас полюбить и отбить у законного супруга. А теперь извольте платить за моё вдохновение.
Он нежно приник губами к её устам, и этот долгий поцелуй уже не был  краденым.
– Хватит, проказник, хватит! – сказала разомлевшим голосом. – Читай, коль обещал… 


Боюсь не справиться с лицом,
когда тебя увижу где-то,
и завершится всё концом,
в котором больше нет секрета.

Боюсь не справиться с душой,
боюсь не справиться и с телом,
чтоб над тобой и надо мной
не надругались миром целым.

Боюсь – не знаю отчего –
тебя, как тайного богатства.
Боюсь, – и более всего, –
его пропажи не бояться.

– Не узнаю. Женя, это кто?..
– Это – Женя.
– Ты-ы-ы?!.. – спросила изумлённо.
– Нет, Евтушенко.
– Надо же… Я много читала, знаю наизусть кое-что из его стихов, а эту вещь слышу впервые. Давно и преданно его люблю, с тех самых пор, когда впервые встретила «Со мною вот что происходит». Пожалуйста, припомни что-нибудь ещё.
– Теперь твой черёд. Хочу тебя послушать…
– Когда-нибудь потом, потом… А сейчас ты читай. Так здорово исполнять стихи я не могу. Честное слово, твоим чтением наслаждаюсь, пьянею…
– Ну, хорошо. Сейчас что-нибудь откопаю в памяти…
Немного помолчав, он стал читать слегка подрагивающим от избытка чувств голосом:

У зим бывают имена.
Одна из них звалась Наталья.
И было в ней мерцанье, тайна,
И холод, и голубизна.

Еленою звалась зима,
И Марфою, и Катериной.
И я порою зимней, длинной
Влюблялся и сходил с ума.

И были дни, и падал снег,
Как тёплый пух зимы туманной…
А эту зиму звали Анной,
Она была прекрасней всех.

И опять сердце Анны затрепетало, гулко заколотилось в грудь.
– Спасибо тебе, – пролепетала срывающимся голосом. – Ты редкий, ты удивительный человек.
– Наконец-то оценила… Разреши быть нескромным.
– Ну, что ж, разрешаю, если невтерпёж…
– О том, что я человек положительный, тебе уже известно. Но ты, Аннушка, ещё не знаешь, что я талантливый художник. В этом завтра убедишься: я очень талантливый. Ну, очень!.. 
Он вновь принялся балагурить, и Анну поражала его способность мгновенного преображения.
– Насчёт твоего таланта пока ничего сказать не могу, но то, что ты очень нескромный человек – это сразу чувствуется. Скоро сам себя начнёшь целовать.
– Пусть я не знаменит, как Пикассо, но мне достаточно оставаться самим собой. Этого хватает с избытком, чтоб оправдывать своё существование рядом с такой прекрасной девушкой. Кстати, ангел мой, это ещё не вся моя нескромность. Кроме известных моих талантов, должен признаться в любви к музыке. Да, да! Я прекрасно играю на гитаре, недурно исполняю романсы, умею вкусно готовить и даже шью одежду. А ещё у меня есть одно особое достоинство: я могу гениально любить женщину!
– Да ты, Женя, живой классик!
– Честно говоря, давно об этом догадываюсь, но скромно умалчиваю.
Ему очень хотелось плести прелестную чушь.
– А, может, ты павлин?
– Немножко есть и такое. Но, если честно, первый раз в жизни хвост распустил.
– Зачем? Не боишься, коль ненароком ощипаю?..
Евгений задумался, потом сказал вполне серьёзно, даже как-то печально:
– А всё-таки мы родные, я хочу тебя сберечь. Анна, я устал ждать тебя. Устал…
– Разбойник, что ты со мною делаешь! – захлебнулась она горячей волной чувства, обняла Евгения и припала к его губам в поцелуе.


… Уже было за полночь. Уставшие, они лежали в тишине, тесно прижавшись друг к другу обнажёнными телами. Анна гладила волосы Евгения, тихо целовала лоб, виски, подбородок. Она спалила скит своей отчуждённости, и почему-то вдруг стала счастливейшим человеком. Сердце до краёв затопила теплая нежность.
– Прости, я должен у тебя спросить, сколько же тебе лет на самом деле? – спросил Евгений почти шёпотом.
– И вправду тридцать два.
– А насчёт мужа ты всё придумала или у вас случилась только платоническая любовь? –
спросил, усмехнувшись. – Только вот в чём дело, Аннушка: от платонической любви Платоны на свет не появляются.
– Не суди меня…
– Как же могло случиться, что ты свою невинность столько лет берегла? Неужели никого не любила?
А сам подумал: «Скорее всего, много лет искала друга, очень похожего на любимого папочку, и не встретила. Что ж, тебя легко можно понять. И всё же, коль смогла сохранить девичью честь и чистоту, сохранила и святость. Чистота - не пустячок, она залог счастья».   
– Наверно, любила, – медленно ответила Анна. – Душа не обёрнута толстой кожей… Только всякий раз влюблённость кончалась разочарованием. А потом поняла: разочарование всё губит – душа сплин вынести не может. Ей нужна цель, а главная цель – это сама жизнь. Счастливая или несчастная, но – жизнь!
Евгений поцеловал Анну и утешил:
– Благословенна всякая любовь, даже безответная и самая обиженная – так я думаю.
– А что делать, когда любовь превращается в распятие? – почти воскликнула она. – Сколько раз слёзы лила! Я ждала романтики любви, боялась сближения через два-три дня. Не люблю делать что-то наспех. И два-три месяца – тоже очень мало. Не случайно всё чаще моих обожателей отпугивают мои строгие правила. Для них романтика давно ушла из жизни…
– Иногда слёзы бывают драгоценней самоцветов. Может быть, слишком красиво сказано, но верно.
– Да кто об этом знал?!
– Теперь об этом знаю я. И всё же, извини, мне думается, что тебя кто-то сильно обидел.
Анна ответила не сразу, гадая, стоит ли ворошить неприятное прошлое.
– Было… Ещё в десятом классе меня, восторженную и совершенно неопытную, пытался изнасиловать тот, который мне очень нравился. Я вырвалась… Я расцарапала ему лицо. В слепой похоти оно было омерзительным… Этот случай сделал меня осторожной – разучилась быть наивной. Извини, тяжело об этом вспоминать… Лучше  скажи: ты веришь в Божий промысел?
– Конечно, верю!
– И я верю! Теперь верю абсолютно, потому, что всё, что сейчас со мною происходит, на самом деле божественно. Всё божественно от начала до конца. Бог рисует наши судьбы, а мы, люди, лишь Его соавторы. Соавторы в том смысле, что Господь предоставил нам право выбора.
Потом вздохнула, склонилась лицом к лицу и призналась:
– Я тоже устала ждать тебя. Очень устала… Хоть и согрешила, но в нашей встрече вижу высший промысел.Во мне все последние годы дышала какая-то надежда, а недавно я почувствовала, что она дышит на ладан. Мне стало страшно. Да, страшно! Горько сознавать, что ты не будешь иметь продолжения в детях и внуках - смысл жизни рушится. 
Опять вздохнула и продолжила:
– Ты должен знать: нового разочарования я не вынесу – сил не хватит…
– Прелесть моя, даже не надейся, что я тебя обману и брошу. Ну, хватит, хватит! Измучил я тебя, забыл, что вторую ночь не спишь. Не пора ли, моя милая грешница, отдыхать и видеть праведные сны?


Утро нового дня выдалось слегка прохладным, но ясным. Прозрачные волны, присмирев, улеглись на песчаные отмели, задремали меж громадных белесых камней, затаили свой суровый нрав до первого ветра, готового за пять минут поменять настроение строптивого озера. Всё лето в этих местах жива память о зиме: воды Байкала студят воздух близ берегов, и холодное дыхание глубин особенно отчётливо чувствуется чёрными ночами.  Воздух слоист, как пирог, и чем выше – тем он теплее и ароматнее от настоя душистых трав и терпкого запаха хвои. Точно комочки раскалённых углей, цветут жарки, сияя оранжевыми огоньками в рослых зарослях под деревьями. На склонах гор среди молодых берёз в нежно-зелёных сарафанах факельное шествие этих сибирских цветов выглядит удивительно красивым. 

Не тревожа сон Анны, Евгений оделся, выбрался из палатки, неспешно походил вокруг лагеря, оценивая взглядом знакомую панораму озера и гор. Окольцованный первым светом, лес дремал в утренней прохладе. Ещё час назад над озером кишели звёзды, а теперь небесная синева становилась с каждой минутой всё звонче.

Все роскошные виды окружающего пейзажа уже написаны, потому Евгений для себя решил последний этюд непременно написать с фигурой человека – с Анной. Развел огонь, принёс родниковой воды и подвесил котелок над костром. Минут через двадцать умытый и выбритый до гладкой синевы, он соображал, что приготовить на завтрак. Осторожно ступая по росной траве, слушал завораживающую тишину леса. Вдруг со стороны залива послышался нарастающий шум лодочного мотора. Евгений взял бинокль и вышел к краю поляны. Да, это была лодка тех самых рыбаков, у которых  дня три назад он купил свежую рыбу. В то утро Евгений писал этюды у самого берега и, заметив его, рыбаки из любопытства причалили поблизости. Так и познакомились. На прощание обещали наведываться. «Похоже, появился шанс приготовить на завтрак настоящий деликатес» – подумал Евгений.
Через несколько минут спустился вниз и направился к лодке, причалившей меж рыжих боков прибрежных валунов.
– Здорово, мужики! Чем сегодня порадуете?
– Будь здоров и ты, не кашляй! Ишшо малюешь свои картинки, не одичал тут? – спросил тот, что был постарше и словоохотливее. В посёлке звали его Мухалычем. Оттого и звали так, что был он всегда под «мухой».
– Ишшо малюю…
– Ну, тады – ой! Бог помочь! Если за рыбкой пожаловал, в лодку полезай, сам себе выбирай из мешка сколь надо.
Под днищем казанки, причалившей к песчаному берегу, смачно чавкала мелкая волна.
Откуда-то сразу слетелись чайки, с противным криком закружились над головами. Их тени мелькали по охристым залежам крупнозернистого песка, по тихим глянцевым волнам, качающих полосы света на отмели.
– Пожалуй, сегодня возьму побольше. Пригодится для дома, для семьи…
– Стало быть – так понимаю – Пал Ваныч сегодня тебя прихватит на обратном-то пути.
– Обещал, коль не забудет.
Евгений наложил в два пакета штук тридцать увесистых серебристых омулей, отсчитал деньги и попрощался с рыбаками.    
– Ну, покедова! – сказал Мухалыч, пожимая руку художника. – Ты, того самого, чуть чего, приезжай – накормим ажно до самой до отрыжки. А мы чичас с Лёхой ударим по газам, в магазин рванём. Солнышко уж вон игде, а ишо ни в одном глазу… Непор-р-рядок, понимашь! – рыкнул он, и ощерил в лукавой улыбочке неровные прокуренные зубы.
Молчаливый Лёха ухмыльнулся и тыльной стороной грязной ладони, густо заляпанной мелкой рыбной чешуёй выразительно потёр себе горло, поросшее рыжеватой щетиной.
– Без наркозу, блин, руки в воде шибко обморозили, – и тоже расплылся скособоченной улыбочкой.

Не успел Евгений вернуться в свой лагерь, как мотор фыркнул пару раз, потом недовольно загугнил, и, заложив крутой вираж, слегка приплясывая носом на мелкой гладкой волне, лодка направилась в сторону устья Баргузина.
…Пламя в костре почти  угасло. Но сквозь серый налёт пепла сосновые сучья всё ещё полыхали малиновым жаром. «В самый раз успел обернуться, – подумал Евгений. – Анна проснётся, а у меня – пожалуйста – омуль на рожне готов».
Стараясь не разбудить свою подругу, полез в палатку за солью, перцем и шампурами.
– Доброе утро, Женя! – посмотрела сонно сквозь прищур, и, млеюще, улыбнулась.          – Извини, я даже не слышала, когда ты встал.
– Здравствуй, прелесть моя! Ты выспалась? Солнце тебя опередило. Утро сегодня совершенно роскошное…
Он обнял и нежно поцеловал Анну.
– Слышишь?.. – поднял указательный палец вверх.
– Что? – спросила она, недоумевая.
– В твою честь птички арии из опер поют… Только что молчали, а теперь поют. Ах, Аннушка, у тебя такие чистые глаза – захлебнуться можно. Если выспалась, приводи себя в порядок, буду учить тебя готовить омуля на рожне. Я не шутил вчера: твой повар действительно талантлив. Водичку нагрел, можешь мыться. Я из кружки полью.
– Откуда у тебя омуль?
– Только что купил у рыбаков.
– С тобой – вижу – не пропадёшь!
– Это верно: со мной ты никогда не пропадёшь! Если пропадёшь, то только без меня.
– Опять из тебя выползает хвастовство, – сказала и тихо засмеялась. – Бери, что тебе нужно и уходи – я буду одеваться.
Солью и перцем Евгений натёр несколько рыбин, от головы до хвоста насадил их на шампуры и под наклоном воткнул в землю у самого костра. Вскоре омуль стала запекаться,  вкусный запах поплыл по поляне.
– Сударыня, вы готовы к утренней трапезе? Сегодня к завтраку я подам самое изысканное блюдо сибирских чалдонов и московских олигархов.
– А почему московских?
– Мне доподлинно известно, что они между дёнными и нощными заботами о благе народном, бывая на Байкале, непременно лакомятся омулем на рожне. Правда, вместо оструганных веточек я использую шампуры. Вкусу рыбы моя вольность ничуть не вредит. Если вы, сударыня, не супротив, то будьте любезны, помогите мне: надо нарезать хлеб и принести из палатки баночку растворимого кофе. А ещё там есть, коль угодно, копчёная колбаска, сыр и ещё что-то… Рюкзак с продуктами тот, что стоит у входа.
Вскоре из палатки донёсся голос Анны:
– Какой же ты хитрющий! Какой коварный ты мужик!..
– А что, собственно, случилось?
– Ты почему вчера утаил, что у тебя есть спальный мешок?
– Аннушка, ну нельзя же быть такой недогадливой или наивной! Если бы я отдал тебе спальник, ты бы непременно замкнула его на себе, как пояс верности. Пойми меня: вчера я мог остаться необласканным, и – прости, пожалуйста!
– Ну, хорошо! Если твой деликатес понравится, то прощу, – смилостивилась она.


Омуль получился отменный, Анна ела и нахваливала:
– Ах, какая вкуснятина! Мясо от костей отпарилось, отделилось – прелесть! Никогда в жизни такого не ела. Расскажу подругам – слюной захлебнутся от зависти…
– Кажется, я заслужил твоё прощение – не так ли? – спросил Евгений, лукаво улыбаясь.
– Ох, какой же ты подлиза, Евгений Александрович!
– А ещё умный!
– Ага, умнющий… Какие у нас планы на сегодня?
– Ты будешь мне позировать? У меня остался последний незаписанный холст.
– А что я должна делать?
– Ничего. Просто сиди на этом же камне, как сейчас сидишь, и не шевелись. Можешь разговаривать…
– Долго ли так сидеть?
– Часа два… с перерывами. Устанешь – походишь и снова сядешь.
– А что потом?
– Начнём паковать рюкзаки, палатку скрутим. Я холсты собью, чтоб красочные слои не соприкасались.
– Всё это потом надо снести вниз?
– Нет, не надо. К нам прилетит волшебник…
– В голубом вертолёте?
– В синем. А волшебника зовут Пашей.
– Вот ты какой!.. У тебя даже есть персональный волшебник…
– А, вот и он! Слышишь?..
Где-то далеко в небе послышалось характерное стрекотание двигателя вертолёта. Вскоре над горами они увидели летящую машину.
– В Давшу полетел, – сказал Евгений, провожая его взглядом. – Почту и продукты повёз. Паша обслуживает Баргузинский заповедник, а заодно следит, чтоб лесные пожары вовремя тушились. Иногда больных людей из глухих деревень вывозит в районную больницу. Всякую работу приходится выполнять… К нам он прилетит примерно в час дня. К тому времени надо пообедать и всё приготовить для отъезда. Ужинать, кстати, будем довольно поздно.
– Ой, как интересно!... Я никогда не летала на вертолёте. А куда мы полетим?
– Куда прикажешь. Кажется, ты говорила, что в Усть-Баргузине снимаешь квартиру. С аэродрома на  джипе поедем туда, заберёшь свои вещи, и Паша отвезёт нас к причалу.
– Зачем к причалу?
– На причале стоит мой катер. Пойдём через Байкал вначале на Ольхон, а потом на Листвянку. Как достигнем того берега, даже сарма нам не страшна – укрыться сможем в любой бухте. При хорошей погоде – это шесть часов пути.
– Какая сарма? Какая Листвянка? Женя, ты о чём говоришь? Через два дня у меня поезд на Пермь, билеты заранее куплены…
– Аннушка, сарма – это шторм внезапный, когда волна разбивается на брызги и ветром подхватывается кверху в виде столбов белого тумана.
– Это ты внезапный, как сарма, и туманный такой же…
Анна встала и изумлённо посмотрела на улыбающегося собеседника.
– Радость моя, никуда я тебя просто так не отпущу. Ты отныне за меня в ответе. Приручила, а теперь бросить решила… Не позволю!.. Билеты мы сдадим на вокзале в Иркутске. Если я не ошибаюсь, на работу ты должна выходить во второй половине августа. Впереди ещё целый месяц. Помнится, я обещал быть рядом с тобой до конца твоего отпуска. Извини, я передумал… Хочу быть рядом с тобой до конца жизни. Если ты согласна… Как честный человек, ты теперь просто обязана взять меня в мужья.

Анна подкошено повалилась на камень, где только что сидела и обхватила голову руками. В вихре венского вальса закружилась последняя надежда.
– Боже мой!.. Боже мой!.. – повторяла растерянно. – Нельзя же так! Мы с тобой знакомы-то меньше суток – и вот! Ты – второй Женя Лукашин.
– Какой Лукашин? А-а… Тот… Из «Иронии судьбы». А что? Симпатичный мужик, решительный... Аннушка, уверяю тебя: после свадьбы нам вполне хватит времени узнать друг друга.
– И разбежаться, – добавила с иронией.
А сама при этом подумала: «Неужели я состою из забытой любви? Нужно ли воскрешать тревожную память? И всё же ты, Анька, – трусиха! Как всегда, боишься ошибиться… »
– Несть числа иным примерам. Мой давний знакомый целых три года встречался со своей примадонной, а через три месяца супружества: бац! – горшки вдребезги...
– Что же такое страшное сучилось?
– Вдруг обнаружилось, что у них характеры перпендикулярные. Уступать друг другу, видишь ли, не могли. Окопы вырыли и – ни шагу назад! Каждый день друг друга забрасывали гранатами упрёков.
– А что мы нашим родителям скажем? Вечером познакомились, а утром – трах-бах – поженились! Так, что ли?..
– Упаси Боже! Мы им скажем, что знакомы довольно давно, что любим друг друга, что жить врозь уже – ну, никак… Сплошное безобразие!.. Господь простит, придётся соврать. Иначе, – сама понимаешь, – истерика случится…
– Женя, миленький мой, ты мне очень нравишься, но я боюсь… Ты не находишь свой поступок безрассудным, крайне безответственным?
А в глазах – лебединая тоска смешалась с неверием в собственное счастье. 
– Конечно, это самое настоящее безрассудство. Тут ты права. Но я не собираюсь лакомиться твоей доверчивостью. Если бы мне ещё вчера утром кто-то сказал, что через двадцать четыре часа я решусь жениться на девушке, которую не видел и не знаю, я ни за что бы не поверил и от души посмеялся над таким бредом. Аня, я сам от себя такого приступа разгильдяйства не ожидал. Честное слово!..  Но всё же… всё же… всё же… отчего-то сегодня я доверяю своей интуиции. Она у меня умница, она мне говорит: так надо!.. А ещё прошу учесть вот что: у нас, милая Аннушка, слишком мало времени. Или ты уедешь через два дня, и мы потеряемся по причине каких-то непредвиденных обстоятельств (чего себе никогда не прощу!), или сделаем так, как предлагаю я.
– А вдруг ты алкоголик или наркоман…
– Бог миловал.
– А вдруг шизофреник. Нормальные люди так не поступают…
– Опять мимо…
– А вдруг…
– Да ни в коем случае!..
– Ты о чём? – и засмеялась. – А я – плохая хозяйка, – ухватилась за спасительную мысль, как тонущий за соломинку.
– Окстись… Не верю! – Евгений разгадал её простенькую, по-детски наивную хитрость. – Не клевещи на хорошего человека. Не позволю!.. Пойми, моя радость: наша встреча – благословенна. Счастливый случай!
– Или несчастный, – вздохнула горестно, но тут же опомнилась: – Ах, что же я такое говорю!.. Ты красив и талантлив, судя по всему – не беден. А женщин с неустроенными судьбами – их вон, сколько по улицам бродит… Я боюсь… Женя, я тебя ужасно боюсь!.. А вдруг ты бабник…
– Зачем же ты отдалась мне?

Анна притихла. Такая стремительность событий вызывала недоумение, растрёп души. Она себя до конца не понимала, но остро чувствовала в груди буйный натиск ошеломительной страсти. Отмирающая надежда вплотную приблизилась к самому сердцу. Анна уже понимала, что полюбила Евгения с тем же безрассудством, в котором только что пыталась упрекать своего нетерпеливого избранника. «Неужели, – думала она, боясь разочароваться, – только сейчас мне дано то, что я так долго и так трудно искала? Неужели моим разочарованиям пришёл конец?»
– Мне, Женя, прости, очень нужен ребёнок. Возраст у меня такой… – призналась как-то виновато.
– Аннушка, и мне ребёнок нужен. Наш ребёнок… Не временные любовницы мне интересны, не приживалки. Я хочу иметь добрую и любящую жену. Только ты способна стать такой надёжной спутницей. Понимаешь, мне рядом необходим преданный друг. Очень необходим! Надоело каждый вечер приходить домой неприкаянным путником и окунаться в тихую пустоту. Дом без хозяйки, – сколько в него добра ни неси, –  все равно остаётся каким-то сиротливым и неуютным. Некому приласкать меня, как щенка, некому под ладонь подставить свой затылок. И не встречалось до вчерашнего дня на моём пути той женщины, кому я мог бы довериться, а потом щенком благодарно лизнуть руку. Хватит с меня измен и всего того, что я пережил по молодости!.. Поверь: я буду тебе верен, как пёс. Быть пакостником не смогу – обещаю! Не цепляйся за старые страхи. Анна, ты позарез мне нужна – теперь я это знаю верно.

Анна чувствовала обнажённую искренность каждого слова своего нового друга – подобные огорчения она копила в себе долгие годы одиночества. Ей хорошо знакомы переживания Евгения, они в точности совпали с её безлюбовьем и её собственной неприкаянностью.
– Но ты, Женя, ещё даже не успел в меня влюбиться. Только не говори, будто нечаянно воспылал горячим чувством с первого взгляда – это будет звучать пошло. Не поверю!
– Всё правильно: с первого взгляда – испугался, со второго – всего лишь присмотрелся, и только с третьего смог полюбить. Теперь я в этом убеждён, а от своих  убеждений отказываться не привык.
– Боже!.. Что же делать?.. А вдруг твой Антон меня не примет…
– Не паникуй. Он нормальный мужик. Ты его только не обижай, и он к тебе – всей душой.
– Что же делать?.. – повторяла она и тёрла виски кончиками пальцев. – Ненормальный!.. Ураган!.. 
В этом неожиданном вихре событий душа её была распята на кресте сомнений.
– А школа!?.. А дети!?.. А мой десятый «Б»!?.. Пойми: в этом случае для меня не удобное благополучие важно, а надёжное постоянство. Понимаешь?.. Ах, что же я глупости опять говорю! Мне твоя любовь и семейное согласие нужнее всего. Но ты, Женечка, должен помнить: душа у меня хрупкая, обидишь – хрустнет пополам, потом не склеишь.
– Понимаю, Анна… Но и ты поверь: плохо мне жилось без тебя. Очень плохо… Соглашайся! Всё остальное – пустяки. Будет тебе и школа, и дети, только десятый «Б» не гарантирую. Обо всём немедленно договорюсь. У меня есть влиятельные друзья, без работы не останешься. Всё будет хорошо. Или… очень хорошо. Сегодня вечером мы уже поужинаем в Листвянке на даче у моих стариков. Антон приехал на каникулы, с дедушкой и бабушкой отдыхает. Познакомишься с родителями. Мать врачом работает, отец – художник. Они будут тебе очень рады. Мать давно об одном и том же твердит: хватит ходить в бобылях! Ну, а завтра к вечеру на катере или на машине обязательно махнём в Иркутск, сдадим на вокзале твой билет, и я куплю два новых на самолёт. В конце то концов, я имею право поесть тёщиных блинов!  А купим билеты, немедленно в загс пойдём, заявление подадим. Через год или полтора у нас родится девочка.
– Или мальчик.
– Я девочку хочу. Очень хочу! И чтоб она непременно была такой же улыбчивой очаровашкой, похожей на тебя.
– Чтоб девочка получилась, тут, милый мой мечтатель, необходима воистину ювелирная  работа.
– Аннушка, я стану талантлив, как Фаберже. Я буду неустанно трудиться каждый день! Вернее, каждую ночь…
– Ах, какой же ты напористый! Ураган!.. Всё за меня решил, ничего для меня не оставил, – встряхнула пышною копною волос и засмеялась переливчато валдайским колокольчиком.
– Прелесть моя, я – промысел Божий…
– Мне всё же надо подумать…
– Ну, что ж, даю тебе… – он сделал паузу, улыбнулся лукаво, – минут пять – не больше… И сердце выслушать не забудь. Сердце  не обманет…
Анна испытующе посмотрела в глаза Евгения, и вдруг решительно махнула рукой:
– А что его слушать?! Моё сердечко с вечера ликует. Я, кажется, нашла своё счастье. Женечка, я согласна! – воскликнула она и засмеялась.
Глаза расцветила радость, они вдруг вымокли. Уже никаких сил не осталось без оглядки пробежать мимо давно выстраданной мечты. И душа стала легка, как птичка в предвкушенье пения…
– Вот видишь: оно у тебя не глупое – сердечко твоё. Не было бы счастья, да несчастье   помогло.
– Так и есть: несчастье помогло! По-мог-ло-о-о! – крикнула Анна в высокое небо и, раскинув руки, кинулась в объятия друга.