Проржавевший танкер

        Обреченность. Вы когда-нибудь чувствовали обреченность? Когда ровно шесть утра, и приходит оно. Скорее она. Но я вам не скажу кто, иначе она никогда больше не придет. То, что мы скрываем, имеет силу. То, о чем мы рассказываем, исчезает.

        Упущено время, чтобы умыться. Открыто окно. С улицы тянет утренней прохладой, свежестью с вкраплениями мороза. Ветер, холодно. Одинокие птицы летают за окном. Ты уже не понимаешь кто они, вороны, чайки или птицы-роботы. Они кричат и шелестом крыльев встречают солнце.

        И вот приходит она. А ты хочешь очень сильно спать. После длинной ночи ты только сейчас ложишься в кровать. Наступает ядерная весна, постапокалиптическое забвение. Привет мир.

        «Доброе утро, Вьетнам!». Отключите это долбаное радио в моей голове.

        Вот уже сложено покрывало. Выпиваю немного воды. И пришла она. Полусгоревшая эмаль чайника и такой привычный вкус воды. Песок на дне. Она требует включить компьютер. Но старая послепотопная машина выключена, выдернута из сети. Железо умерло. Оно мертвое.

        Расстилаю одеяло, ложусь. Сжимаю бумажный шар, перемотанный прозрачной изолентой, как символ моих мыслеформ, и даю ей чистый лист бумаги. Мысли исходят вибрациями. Чернильница высохла, а ножи спрятаны. И я хочу неимоверно спать. Она со вздохами вытягивает последние частички жизни.

        Когда-то на войне радисты перевязывали разорванный связной провод бинтовым скотчем. Так и я, рукописи, связывающие меня с прошлым, сматываю изолентой.

        Все. Я ухожу.

        С радостью побыл бы с тобой еще и поразмышлял о видах идентификации, одноразовых паролях и системах распределения ключей, но надо спать. Живот дает о себе знать, начиная стонать и заводя сирену о скором приближении голода, и тогда уж точно будет не до тебя, если не усну.

        Напиши мне письмо, и, пока я сплю, сиди и читай его. Через стекла я слышу пение птиц. В этой пустынно-сонливой ядерной земле.

        Не мучай меня...