Снег

Революция, мать её… Накурили так, что стало трудно дышать. От дыма заслезились глаза, поэтому не было ничего удивительного в том, что она не успела шагнуть в сторону от решительно шагающего по проходу мужчины. Столкнулась с ним в тесноте общего вагона. Было людно, шумно и душно. Суета и обилие незнакомых лиц. Но даже в этом водовороте что-то их на мгновение задержало. Какое-то время он ещё вглядывался в знакомое лицо девушки в военной шинели с полностью споротыми знаками отличия, чуть приподнял тёмные прямые брови.
-Сколько лет сколько зим…
Она, конечно, тоже узнала его. И вспомнила намного быстрее, буквально с первого взгляда. «Так тебя не убили в окопах Галиции? Не расстреляли на фронте вместе с остальными офицерами?!» - миллион вопросов закрутился в голове, сердце болезненно сжалось. Но она ни на миг не изменилась в лице, только чуть одёрнула назад мохнатую тёмно-серую папаху, мех которой чёлкой свисал на высокий лоб.
-До Иркутска?
-Да, а ты?
-Так же…
За окном уже третий день без остановки шёл снег. Оседал на тёмных ветках таёжных сосен и уже давно не таял. Шёл февраль  19 года.
-Ты в общем? – равнодушно спросила она.
-Нет, в купе. Если хочешь, мы можем пойти туда, - так же спокойно ответил он.
Она едва заметно качнула мехом папахи и покорно зашагала за ним по освещённому мутным сибирским солнцем вагону.
Они были знакомы уже четыре года. Конечно, когда-то у них была любовь. Страстная, свежая… Но тогда, в далёком 15-м, он ещё только женился… В конец разорившись в первый же год военной службы, взял в жёны худую, бледную, похожую на чахоточную купчиху… В  том далёком, почти спокойном 15-м ни одна любовь не стоила того состояния. Девушка в шинели прекрасно понимала это и давно всё простила. Тем более что любовь к красавцу – офицеру давно улеглась где-то на дне души тёплым и приятным воспоминанием о прошлом.
Они сидели в пустом купе друг напротив друга, расстегнув шинели и сняв головные уборы. Пили дорогой французский коньяк из простых чайных стаканов.
-Ну что там, в Петербурге?
-В Петрограде, - машинально поправил он. Неопределённо махнул рукой, - Большевики… Ты зачем в Иркутск?
-Хочу оттуда добраться до Хабаровска… А если и там советы нагрянут – тогда уж в Монголию. А ты?
-А я к какой-то Ленкиной тётушке. Моя-то жёнушка померла этой весной. Сыпной тиф. Вот тебе и приданое, - он невесело усмехнулся.
-Хотя деньги, как я гляжу, остались, - она через толстое стекло стакана посмотрела на убегающую полосу тайги, на липнущие к стеклу снежинки.
-Да что теперь эти царские деньги… Не те времена. Не осталось ничего, золото разве что имеет ценность…
-Это точно. Революция.
Она решительно поставила стакан на дрожащий столик, встала перед зеркалом на двери купе.
-Ты изменилась, - он усмехнулся, - Вид у тебя такой, словно где-то на дороге тебе пришлось ограбить кого-то из солдат…
Девушка в ответ неопределённо хмыкнула.
-Где же твой военный мундир?
-Ты же сама знаешь, не те времена, чтобы носить мундиры. Он там, в саквояже. На всякий случай…
-А тебе всё ни по чём, ни война, ни революция, - улыбнулась она в ответ, - Хорошо сохранился в свои двадцать пять.
-Пока ещё двадцать четыре.
-Не важно.
-Странно, что поезда вообще ходят… Всюду война.
-И даже топят в вагонах, - она начала снимать шинель. Он, с неизменным благородством, тут же встал и, приняв тяжёлую одежду, повесил её на крюк у двери. Она благодарно кивнула. В какое-то мгновение две пары тусклых, наполненных тоской глаз встретились. Замерли.
Вскоре она уже сидела на нём верхом на одной из нижних полок купе и, сбросив на пол кобуру с наганом, боролась с пуговицами офицерской рубахи. Занимались любовью долго и ожесточённо, кусаясь, по-солдатски матерясь, оставляя глубокие следы ногтей. После, тесно прижавшись друг к другу, долго остывали, накрывшись шинелью.
-Раньше так никогда не было… Почему? – она пальцем провела на запотевшем стекле черту, в светлом следе замелькала снежинками тайга.
-Не знаю. Может, режим?
Засмеялись. Тем временем поезд начал постепенно сбавлять ход. За окном показались  заснеженная платформа, отцепленные вагоны и несколько бегущих за поездом людей с винтовками за плечами.
-Смотри, красноармейцы.
-Проверять будут. Контру ищут…
Нехотя оделись, обнявшись, посмотрели в зеркало – глаза влажно сверкали. «Как никогда в Петербурге… Петрограде», -  машинально подумала она. Поправила кобуру и папаху, он надел скромную солдатскую фуражку – и они, словно почти чужие люди, покинули купе. Поезд остановился в крохотном городке где-то на подступах к Иркутску. Оба, держась на некотором расстоянии друг от друга, вышли на платформу.
На вокзале толпились шумные, нагруженные тюками барахла беженцы, группа красноармейцев, тряся оружием, ругалась с начальником станции. Он закурил.
-Вот уж не думала, что нас столкнёт революция… - она оглядывала деревянное здание вокзала и окружающих людей с каким-то новым, ещё неясным ей самой любопытством.
-Застегнись, ты замёрзнешь, - неожиданно сказал он и взялся за верхнюю пуговицу. Она мягко отстранила его руки (возможно, держась за них на несколько секунд дольше, чем нужно) и сама принялась застегивать шинель. На серую ткань оседали снежинки. Снегопад не желал прекращаться.  Вокзалы кипели, поезда не шли.