Воздаяние - сцены из ельцинских времён

   В подвале большого, старого, ещё сталинской постройки жилого дома, где-то на окраине Москвы, поселился маленький, сухощавый и немолодой уже бомж, которого все жильцы стали называть Сергеичем. Поначалу было его гоняли и даже вызывали милицию, но милиция не хотела заниматься судьбой отвергнутого жизнью человека и, подержав его немножко в кутузке, вновь пускала на все четыре стороны. Сергеич, без всякой задней мысли на жильцов, возвращался обратно в свой, знакомый ему подвал и продолжал вести свое безобидное существование. Заключалось оно в том, что он с утра прилежно рылся в помойках, выискивая там бутылки и куски зачерствелого хлеба. А иногда попадалась ему и засохшая колбаса, и заплесневелый сыр. Бутылки он потом относил к ближайшей железнодорожной платформе, около которой обычно принимали посуду и где уже с раннего утра толпились грязные, обтрепанные люди — бомжи и побирушки с мешками и сумками своей ежедневной добычи. Выходила толстая деловая тетя в клеенчатом фартуке и, грозно покрикивая на пропитой люд, дескать, сегодня по четыреста — и "без всякого якова", начинала принимать товар. Иногда между бомжами затевались ссоры и драки за место в очереди, но Сергеич никогда не принимал в них участия, а стоял спокойненько себе в сторонке и, философски улыбаясь, посматривал на обнищавший народ. За то, что он еще не утерял способности улыбаться, среди бомжей его прозвали Краюхой, так как если разрезать хорошую, сдобную буханку хлеба, то покажется, что она улыбается своим свежим, душистым краем. Сам Сергеич был очень доволен этим прозвищем и говорил всякому, кто с ним пожелал бы разговаривать, что эта кличка его греет и обещает ему, что уж без куска хлеба он никогда не останется.
   Начальство того дома, в подвале которого обитал бомж, в общем, было даже довольно, что какая-то живая душа гнездится среди старых и ржавых труб водяного отопления, потому как всегда есть кому сообщить — не случилось ли аварии. Был бы человек надёжный, а Сергеич всем своим примерным поведением внушал большое доверие.
   "Пускай уж живет бомж, — думало начальство, — а то поселятся какие-нибудь наркоманы или террористы какие-нибудь, не приведи Господь, натащат туда взрывчатки или устроят тайный склад оружия. Ведь времена-то сейчас какие... Страшные времена!"
   Жильцы тоже со временем примирились с Сергеичем и даже выносили ему иногда что-нибудь поесть, как выносят бездомной кошке или собаке.
   Так бы и жил да поживал себе маленький терпеливый человек в своем тёплом подвале, где он оборудовал для себя даже что-то вроде комнатки, заставил ее поломанной мебелью, найденной на свалке, но страшные времена, бушующие за подслеповатыми оконцами подвала, однажды дали о себе знать.
   Как-то уже под вечер обычного московского осеннего, сырого дня на большой улице, куда старый дом выходил своим фасадом, среди обычного уличного шума послышались непонятные хлопающие звуки, как будто кто-то беспрерывно открывал бутылки с шампанским. Потом с торца здания резко остановился, взвизгнув тормозами, темно-серый нерусский автомобиль, стремительные зализанные очертания которого говорили о хорошей марке машины. Из автомобиля выскочил невысокий, лысоватый, сухощавый человек в распахнутом дорогом пальто и длинном белом шарфе. Он быстро побежал во двор дома, а следом за ним устремился другой, похоже на него одетый человек и с маленьким блестящим пистолетом в руке.     Поначалу бабкам у подъезда показалось, что тот, с пистолетом, гонится за первым человеком и хочет его убить. Но вслед за первой машиной у торца дома также стремительно остановилась другая изящная машина прилизанных очертаний, и из нее выскочили двое молодых людей с маленькими, словно игрушечными, автоматами в руке. Снова послышались хлопающие звуки, второй бегущий вдруг неестественно взмахнул руками и рухнул лицом вниз прямо в детскую песочницу посреди двора. Убийцы пробежали внутрь двора и, не обращая внимания на вопящих от ужаса бабок, добили несколькими негромкими выстрелами свою жертву в детской песочнице. Потом немного растерянно оглянулись, видимо, выискивая взглядом первого беглеца, но того уже нигде не было видно, он словно пропал, бесследно растворился у подъездов старого дома. Убийцы, не медля ни секунды, побежали обратно к своей машине, вскочили в неё, хлопнули дверьми, и машина, бешено развернувшись, умчалась куда-то в сторону парковой зоны.
   Все это произошло в какие-то мгновения, сосчитать которые никто не успел. Народ во дворе стоял, открыв рты, глядя на все это как на цирковое представление. Наконец вызвали милицию. Милиция долго фотографировала труп в залитой кровью песочнице и глубокомысленно рассматривала следы протектора машины убийц. Затем труп увезли, а к песочнице долго ещё боялись приближаться люди, хотя, как известно, песок довольно быстро впитывает кровь.
Сергеич в этот вечер возвращался с дальней охоты за бутылками из парковой зоны, но набрал мало, так как лето уже кончилось и не стало отдыхающих, загорающих и выпивающих у лесного озера, где обычно летом всегда можно было поживиться пивной стеклотарой. Напевая про себя негромкую песенку на мотив "Кон-фетки-бараночки...", Сергеич потолкался у мясных лотков ближайшего рынка, где ему иногда удавалось выпросить у торговок мясную обрезку или костей для собак, но в этот раз никто ему ничего не пожертвовал, а даже погнали его с криком, мол, иди отседова, фендрик вонючий! Ладно... Он уже входил во двор своего дома, как тут мимо него и промчалась на бешеной скорости машина убийц с затененными, непрозрачными стеклами.
   Народу у песочницы не было никого, испуганные жители жались к стенам дома, ожидая милицию. Один обтрепанный бомж Краюха стоял, как привидение, над убитым человеком в дорогом пальто и с ужасом узнавал в этом человеке своего старого друга, такого старого, что, казалось, из другой жизни.
   - Эх, Яша, - пробормотал Сергеич, - вот и ответ, вот и ответ...
   Не касаясь трупа, он сотворил над ним крестное знамение, а потом пошел, пошатываясь, в свой подвал. Дорога в этот подвал вела через крайний подъезд, далее нужно было спуститься вниз по темной, замусоренной лестнице со сбитыми ступенями. Потом уже была черная, как могила, дыра подвала, где что-то ухало, шумело и булькало. Сергеич пробирался одному ему известным путём между толстых и тонких поржавевших труб, и вскоре впереди заблестел свет — это была его комнатка у слепого потолочного окошка. Хорошо человеку возвращаться домой, даже если этот дом - подвал. Тут у Сергеича стояла сломанная кушетка с продранным матрацем и кривобокий столик на трёх ногах. И тут, когда Сергеич уже был совсем дома, в нос ему ткнулось дуло блестящего никелированного пистолета, и неизвестный кто-то прошипел:
   - Стой! Кто здесь шляется, сучье вымя!
   Сергеич посмотрел на невысокую фигурку незнакомца в дорогом пальто и сказал с медленной усмешкой:
   - Не кипятись, Яша, отдохни, тебя же убили...
   Незнакомец стоял, пошатываясь от волнения, и в тусклом свете подвала пытался рассмотреть - кто перед ним.   
- Дима, - наконец хрипло спросил он, - это ты, что ли... Черт! -  Он вдруг нервно засмеялся. - Вот не гадал... Да ты что, бомжуешь здесь, что ли?
   - Каждому своё, - неторопливо отвечал хозяин, - я вот, Яша, хотя и бомж, да живой, а ты вот хоть и миллионер, да мёртвый... Видел, убили тебя сегодня.
   - Это миллионера убили, - усмехнулся Яша, засовывая пистолет себе за пояс и спокойно располагаясь на хозяйской кушетке, - а я, Дима, не миллионер, я - миллиардер... Понял разницу?
   Сергеич не отвечал. Он вытаскивал из рваной сумки и раскладывал на столике свою добычу — куски хлеба, подгнившие картофелины, еще что-то, найденное на помойке. Гость с усмешкой смотрел на эту добычу.
   - Прямо пиршество духа! - ехидно сказал он. - Помнишь, Дима, наши вечера на студенческой кухне, в общаге, а... Золотое время! Я у себя в подмосковной резиденции приказал оборудовать точно такую кухню из нашего студенческого бардака. Вроде музея. Теперь привожу туда западных джентльменов и говорю им: вот, смотрите, так начиналась российская демократия! А потом веду их по своим апартаментам, а у меня, знаешь, апартаменты в четыре этажа. А вот, говорю, - какие плоды она дала! Так мы теперь живем! Не то что при совках этих вонючих.
   - При совках вонючих мы с тобой, Яша, в подвале гнилую
картошку не жрали, - отвечал Сергеич, — а что до кухни этой нашей студенческой... То, скажу тебе, дураки мы тогда были, ох дураки... Ну ладно — прошу к столу! — Он гостеприимно обвел рукой выставленное на стол угощение. — Вот жаль только, бутылочки нет, да... На бутылочку мне сегодня не хватило.
   - Да ты что, ума рехнулся, Дима? — лениво спросил гость. - Я что, буду жрать твою помойку? На, сходи в магазин, купи всего, что надо для встречи старых друзей-студентов! — Он пошарил в карманах, вытащил пачку зеленых, выругался: — Черт, одни баксы! - Потом нашарил одну большую российскую бумажку с изображением тюрьмы на лицевой стороне и кинул ее хозяину: - Вот завалялся один полтинник. Сходи, Сергеич, купи пожрать, чего душа захочет, а я пока здесь у тебя в клоповнике твоем отдохну.
Бумажка с изображением Соловецкого лагеря особого назначения была такая большая, такая красивая и столько обещала радостей жизни, что ко всему привычный бомж Краюха аж содрогнулся в глубине души. Он не посмел отвергнуть это щедрое подаяние, а, ловко подхватив бумажку, тут же заспешил к выходу и далее на широкую, залитую светом дорогих "шопов" столичную улицу. И понесло его сразу в самый дорогой из этих магазинов, витрина которого, залитая ярким, пронзительным голубым светом, всегда казалась ему какой-то недоступной вершиной, за которой находится волшебное царство изобилия. Ну конечно — с пятьюстами тысячами рублей в кармане все доступно в мире! У хрустальных дверей в этот сказочный мир обычно стоял швейцар в фантастической шитой золотом форме. Стоял он на искусственной пронзительно-зеленой травке, и синтетические пальмы склоняли над ним свои тропические венчики. Но в этот раз никого у дверей не было, и, видимо, это помогло обтрепанному бомжу пройти в этот заповедник роскоши. Зато внутри магазина располагалась другая охрана. Там, по-шерифски расставив ноги, стоял молодой ражий парень в сером, затянутом ремнем обмундировании и поигрывал короткой крепкой дубинкой. Он уже давно скучал и появление гнусного оборванца воспринял как хорошее развлечение. Неторопливо подойдя к бомжу, он взял его за шиворот и, аж похрюкивая от восторга, занёс с коротким свистом свою дубинку, чтобы врезать между глаз этому представителю нищего народа, дабы не совался с помойным рылом в колбасный ряд. Но тут Краюха успел выхватить из кармана свою купюру и закричать:
   - Мне только колбаски!
   - Да пусти ты его, Миша! — вдруг раздался неторопливый скучающий окрик. - Два часа уж посетителей нет... Пусть хоть этот отоварится.
Охранник Миша поморщился и неохотно отпустил воротник бомжа. За сверкающим золоченым никелем и разноцветным стеклом прилавком стояла молодая, приятная девица в белоснежном кружевном фартучке и высоком чепчике, на котором сверкала эмблема торгового предприятия — "Незакатный рай". В незакатном этом раю было, конечно, полное изобилие. Тут были колбасы и колбаски с невероятными названиями, сыры со всех концов света. Дары моря, казалось, были только что выловлены и еще трепетали за хрустальными стеклами прилавка. Свежайшие на вид ягоды и плоды с экзотическими названиями прельщали взор гурмана. Все это было нарезано, разложено по симпатичным коробочкам, перевязано и само просилось в сумку покупателя. Не было тут только покупателей. Но, может быть, — это и не нужно в раю...
   Увидев цены, которые в виде симпатичных ракушечек украшали продаваемые товары, бомж Краюха хотел было тут же тихо повернуть обратно, но за спиной маячила грозная тень охранника Михаила, помахивающего дубиной. Надо было что-то купить, хоть для отвода глаз, но что, что можно было купить в этом раю, если пятисоттысячная бумажка была здесь самой мелкой монетой...
   - У нас сегодня в продаже прекрасный сыр, изготовленный сыроделами юго-восточной Франции, — прельстительным голоском напевала продавщица, - вот, пожалуйста.... - Она вытащила маленькую разноцветную прозрачную коробочку, в которой лежал крохотный зелененький кусочек невзрачного вида. - Этот
сыр изготовлен по особому рецепту, придуманному когда-то личным сыроделом короля Генриха IV, и называется он, - тут девица глубоко и томно вздохнула, - называется он... "Слеза пастушки"!
   - Сколько... слеза? — хрипло спросил бомж.
   - О, сущие пустяки — всего лишь десять долларов.
   - А... вес какой?
   - Целых пятьдесят граммов! Сыр, заметьте, покрыт целебной плесенью, специально выращиваемой в подвалах замка Рошфор.
   - Не надо слезу, - с содроганием в голосе прошелестел Сергеич, - а мне бы... колбаски. Чайной!
   Девица высокомерно посмотрела на жалкого покупателя, и её изящные ножки в кружевных чулочках легко повернули стройную фигурку к задним стеллажам, где в специальных ящичках были разложены нарезанные мясные закуски. Она взяла оттуда перевязанный голубой ленточкой, как рождественский подарок, сверточек и, вновь повернувшись к покупателю, тем же голоском пропела:
   - В нынешнем сезоне вошел в моду вечерний чай, сопровождаемый закуской, называющейся — колбаса "Чайная президентская". Колбаса изготовлена на Останкинском комбинате по специальной кремлевской рецептуре, одобренной лично дочерью президента России. В состав колбасы входят лечебные травы, поддерживающие энергетику мужского организма, продлевающие
жизнь и работоспособность.
   - Сколько.... колбаса? — уже совершенно безнадежно спросил Краюха.
   - Товар исключительно дешев, всего двадцать долларов килограмм, а здесь, - и продавщица с улыбкой подала сверточек, - здесь ровно полкило. Поняв, что дешевле десяти долларов товаров в этом магазине нет, Краюха хотел было уже опрометью кинуться к выходу, но грозный Михаил-охранник со своей дубиной уже нависал за его спиной. Обречено махнув рукой, бомж взял полкило "президентской" колбасы и попросил еще бутылку водки.
   - Водка премьерская "Свирепый медведь", лично одобренная премьер-министром России... - начала было свою обычную песню продавщица, но Сергеич оборвал ее, выхватив из её рук бутылку и вложив туда пятисоттысячерублевую купюру. Получив сдачу ровно на две трети этой суммы, он гордо прошествовал мимо охранника, помахивая цветастым пакетом, в который девушка уложила его покупки.
   На улице было сыро, зябко в рваном пальто, но Сергеич не мог же возвращаться к другу, которого не видел двадцать лет, с такой скудной закуской. И потому он зашел в одну знакомую ему подворотню, где в неприметном подвальчике помещалась организация с ограниченной ответственностью, а проще говоря, забегаловка-пивная "У Ивана", а при этой пивной был ещё маленький дешёвенький магазинчик. Взяв там грудиночки, ливерной колбаски, российского сыра, ещё водки неизвестного происхождения и хлеба, а также солёных огурцов, Сергеич поспешил в свой подвал.
   Добравшись до своей каморки, он увидел еще издали в мутном электрическом свете, льющемся из окна от уличного фонаря, что приятель его стоит около окна и разговаривает сам с собой. Сергеич застыл в нерешительности, а приятель его вдруг засмеялся, повернулся спиной к окну, и тут бомж увидел маленькую прямоугольную трубку телефона с антенной, зажатую в его руке.
Заметив пришедшего Сергеича, Яша быстро закончил свой разговор с неизвестным, пообещав, что завтра все будет как надо. Затем он, как показалось Краюхе, сложил трубку вдвое и запрятал ее во внутренний карман своего пальто.
   - Ну что, друг, - весело произнес он, - дела закончились,
теперь нужно обмыть нашу встречу, вижу, ты с добычей.
Они сидели уже час при свете свечного огарка за колченогим столом и неторопливо закусывали. Гость Яша совсем уже освоился с убогой обстановкой подвального помещения и, полулежа на продавленном матраце, рассказывал о своей жизни.
   - Конечно, если бы не женитьба на Светке, если б не ее отец-генерал, то начать было бы труднее. Все-таки, понимаешь, тогда, десять лет назад, нужна была хорошая крыша. Ну, положим, крыша нужна и сейчас, но тогда погоны еще не вышли "из моды. Тесть-генерал - это что-то да значило... Когда началась распродажа имущества армии, кто был впереди на лихом коне? Те, у кого большие звезды... Но должен тебе сказать, дорогой друг, - тут Яша налил еще водки в щербатый стакан, - тупые они, кокардники эти. Если б не я, остался бы мой тесть с носом. Сидел бы сейчас на пенсии генеральской, сухари бы жрал с голодухи. Да-а... Ну продали мы армию. Я там хороших ребят нашел, скооперировались, создали компанию, ну вроде как по строительству жилья для офицеров. Получили субсидию... Так эти офицеры...  тут Яшу начал разбирать смех, так что он аж повалился на матрац, - до сих пор этого жилья ждут!
   Яша отрезал себе еще "президентской" колбасы и, поднимая свой стакан, торжественно произнес:
   - Давай, Дмитрий Сергеевич, выпьем за Россию! Богатая, понимаешь, эта страна, Россия. Грабим мы ее, грабим, а она все живет... Ну подохнет, конечно, со временем, но вначале мы из неё соки-то все повытянем.
   - А я не верю в Россию, — безнадежно ответил бомж, — не люди здесь - крысы. Я вот однажды иду себе по Садовому кольцу, бутылки собираю, вокруг толпа, шум, гам... Торгуют всем заграничным. Да-а... Спускаюсь в переход, что возле Сухаревской, гляжу, на ступеньках парень лежит молодой, упал, голову
себе разбил о каменные ступени. Ну, может, пьяный был... Но ведь человек же все-таки! Так никто внимания не обращает. Лежит себе парень весь в крови, а мимо негонарод идет потоком, обходят его, как неодушевленный предмет. Тут телефоны рядом висят — руку протяни и вызови "скорую"... Нет! Никто не останавливается. Все только рыла свои отворачивают. Я вызвал "скорую", сразу приехала, и парня спасли, наверно. Но почему, ты мне скажи, никто, никто не остановился больше... А? - Он спьяну начал наливать себе водки, но водка лилась мимо грязного стакана.
   - Ты чего добро переводишь! — возмутился Яша. — Ты смотри, здесь же премьер-министр России нарисован... Вот он, видишь, ружьё поднял, а на него медведица идет. Свирепая... А он ее - пли! И нет медведицы. Вот так и мы, деловые люди, Россию всю - пли - и нет ее, потому что не заслуживает она лучшей участи!
В мигающем свете пламени свечи Краюха смотрел на своего друга и не узнавал того. Маленькая, плюгавая фигурка в дорогой одежде вырастала в огромного безобразного монстра. Немыслимая черная тень вставала за его спиной. Злобно щерилась крысиная пасть. Но вместе с тем и жалкое было что-то в этом чудовище, убогое. Иначе зачем бы ему прятаться от людей в подполье?
   - А ты врёшь, Яша, — сипло произнес бомж, — не такой ты могучий, ты же сам прячешься у меня в подвале... Что ж не едешь в свой дворец в четыре этажа... А-а?- Он пьяно засмеялся. - Чего тебе здесь надо... А? Гнида ты паршивая... Думаешь, людей ограбил, так ты уже и князь... А вот с меня ты ничего не возьмёшь,
у меня ничего нет! А если и жизнь у меня отнимешь, так и жизнь
такая мне не нужна...
   Яша стоял перед своим приятелем и аж раскачивался взад-вперед от нервного напряжения. Какая-то интересная мысль пришла ему в голову, и глаза его засветились неестественным желтым светом, как у хищника, который уже увидел свою жертву и точно знает, что возьмет ее.
   - Слушай, Дима, — ласково-ласково сказал он, — сослужи мне службу. Жизни я у тебя не возьму, а ты заработаешь хорошие деньги. Тогда и сам сможешь отпробовать некоторые радости жизни, глядишь, и человеком станешь, а, Дима?
   - Небось, пакость какую-нибудь придумал, торгаш ...аный, - просипел Краюха, разливая остатки водки, - ну говори!
   - Побудь в моей шкуре немного, Дима.,. Ну прежде помойся, конечно, в баню сходи, массажик там... Деньги будут! Потом наденешь мою одежду, а ты же похож на меня, как две капли воды, нас ещё в институте путали, съездишь в одну контору, подпишешь там одну бумагу за меня, моей подписью — я тебе покажу, а потом, вот, - он вынул из кармана пачку зеленых длинных бумажек, — здесь тридцать тысяч долларов, все, что при мне есть наличными, — всё тебе отдаю! Живи, Дима, вспоминай дружбу студенческую, ведь вот - пригодилась!
   На следующий день в одном из самых фешенебельных банков Москвы должна была состояться очень важная церемония. Некая инвестиционная компания, скупавшая акции российских оборонных предприятий, продавала большие пакеты этих акций в руки одного заграничного фонда. Сообщения о готовящейся этой операции промелькнули в средствах массовой информации, но как-то стороной, как-то мельком, и никто эти сообщения даже не заметил, тем более что в это самое время готовилась свадьба одной английской принцессы и арабского миллиардера, и все телевидение было сплошь заполнено лучезарными физиономиями новобрачных, и большую часть времени на каналах российского вещания обсуждалась цена платья невесты, а также очень важная проблема - пришлют или не пришлют приглашение на эту свадьбу российскому президенту.
   Правда, накануне важного дня подписания договора о передаче собственности российской оборонки в иностранные руки произошло довольно интересное событие. Было сообщено, что на главу этой инвестиционной компании известного банкира Якова Степановича Элькина совершили покушение неизвестные люди с автоматами и даже убили личного секретаря этого банкира, который, как две капли воды, был похож на него и, видимо, играл отвлекающую роль двойника, но сам банкир, к счастью, благополучно спасся, отсиделся в подвале близлежащего дома и на следующий день уже обещался точно быть на церемонии подписания.
Известие об очередном покушении на банкира не вызвало ровно никакого интереса у скучающей московской публики, тем более, что в этот самый момент поступило экстренное сообщение, что российскому президенту не прислали приглашения на свадьбу заморской принцессы. По этому поводу было созвано экстренное заседание Государственной Думы, на котором депутаты от партии власти сначала было предложили, в знак протеста, разорвать дипломатические отношения с этим государством, но так как возникла неясность — с каким именно государством разрывать отношения, а разрывать отношения сразу с двумя государствами показалось уж слишком смелым, — то вопрос этот был спущен на тормозах и Государственная Дума ограничилась лишь выражением всеподданейшего сочувствия главе Российского государства и пожеланиями здоровья.
   За этими-то умопотрясающими событиями, о которых шумели все средства массовой информации, было совершенно забыто темное дело какой-то продажи, какой-то оборонки, какой-то России...
   Темно-серый автомобиль "Вольво" шведского производства — любимый цвет, любимая марка  Якова Степановича Элькина, мчался по широким улицам Москвы. Но, вместо того чтобы сразу со Смоленской свернуть на Новый Арбат, где находился офис банка, Яков Степанович приказал водителю проехать до Баррикадной, а там повернуть на улицу 1905 года, и далее ехать мимо Ваганьковского кладбища в сторону Ленинградского шоссе, почти к самому Речному вокзалу. Район этот у Речного вокзала — район старой застройки. Здесь ещё в начале хрущевской эры стали возводить кварталы тесных пятиэтажек и расселять здесь коренных москвичей из района старого Арбата, измученных коммунальной жизнью. Сейчас, правда, обветшалые хрущобы уже потеснились новыми современными башнями, но за высоченными фасадами — глядь — и приткнулась скромненькая пятиэтажечка. А во дворике растут липы и клены, и вертятся скрипучие детские качели. К одной из таких пятиэтажек, еле протиснувшись между зелеными насаждениями и мусорными ящиками, и подкатила пузатая заграничная машина миллиардера.
   Вначале машина стояла как неживая, и за темными ее стеклами ничего не было видно, только слышалось какое-то шебуршание, как будто шевелились осьминоги. Наконец один из этих осьминогов, а это был старший охранник банкира, вылез осторожно из лимузина и, пытливо оглядываясь вокруг, прошел в крайний подъезд пятиэтажки. Там он поднялся по тесной лестнице до самого верхнего этажа, тщательно осмотрел люк, ведущий на крышу, но люк был заперт на тяжелый висячий замок. Удовлетворенный этим, охранник вернулся к машине и сопроводил своего невысокого щуплого хозяина в модном пальто к подъезду. Сам остался стоять у подъезда, а хозяин пошел наверх. Второй охранник в это время с автоматическим пистолетом наготове сидел в машине и переговаривался время от времени со своим старшим по радиотелефону. Старший охранник, правда, был недоволен, что хозяин пошел один в подъезд, но ему было приказано оставаться внизу, а Яков Степанович не терпел возражений.
   Банкир поднялся на четвёртый этаж и здесь остановился перед старенькой, плохо выкрашенной, держащейся на честном слове дверью. Один-единственный замок в этой двери говорил, что квартира эта бедная и беречь здесь нечего. Но почему же так долго топтался возле нее Яков Степаныч, почему так долго не решался нажать пластмассовую кнопку черного звонка?.. Но он нажал ее и с каким-то обреченным видом стал ждать ответа на пронзительный, резкий звонок.
Дверь неожиданно быстро открыли. За дверью стояла невысокая худая женщина, еще молодая, но с каким-то страдальческим, сухим лицом. Она даже не удивилась странному гостю и сказала только:
   - А, это ты... Проходи...
   Яков Степаныч, как-то мешкая, как-то съёжившись весь, прошел в прихожую и остановился в нерешительности. Он снял пальто, хотел снять ботинки, но хозяйка остановила его:
   - Не надо, я еще не убиралась.
Гость хотел пройти в комнату, но хозяйка опять же остановила его, сказав, что отец болен и лучше поговорить на кухне. Они прошли на кухню, где едва можно было развернуться двоим.
   - Наташа,  - начал гость, тяжело вздохнув, — конечно, я виноват перед тобой, я взял твою любовь, а сам ничего не смог тебе дать... - Он помолчал. - Я всегда был неудачником... Меня преследовали неудачи в жизни... Но неужели ты сразу не поняла, что я за человек?... А если поняла, то почему, почему так легко отдала себя мне…
Он запутался в неискренних и велеречивых словах и замолчал. Какая-то тяжесть висела в воздухе этой маленькой кухоньки, и обычные съестные запахи казались здесь лишними.
Женщина стояла, отвернувшись к окну, за которым была синева и старые деревья.
   - А ты знаешь, ведь наш ребенок умер, - сказала она каким-то плачущим голосом. - Он родился совсем слабым, а у меня не было молока... Ну, вот совсем не было. Я пришла из роддома, а здесь нет еды, отец болеет, дочь голодная, а ходит в институт, учится... А наш мальчик... Он совсем не мог есть никакие молочные
смеси. Нужно было покупать грудное молоко или платить кормилице, а денег... - Она резко повернулась к гостю, подняла маленькие сухие кулачки и стала сильно, но небольно стучать этими кулачками по дорогому пальто. — Где, где ты был, негодяй! Негодяй!
   Она задохнулась и вдруг уткнулась лицом в плечо гостя и так стояла неподвижно, опустив руки, как маленькая девочка.
В глазах у пришедшего мужчины летали какие-то черные мухи, он на мгновение ослеп от внутреннего отчаяния, от страшного убийственного стыда.
   - Наташа, послушай, - наконец сказал он хриплым и каким-то механическим голосом, - Ната, мы сегодня видимся в последний раз. Я бы и не пришёл, совсем не пришёл, но у меня появилась возможность помочь тебе и твоей семье. - Он торопливо отстранился от женщины, полез в карман, вытащил какую-то толстую пачку, помедлил немножко, выискивая, куда бы ее положить, положил на клеенчатый стол рядом с треснувшей сахарницей.
Потом он собрался уходить и ушел бы, но хозяйка вдруг пришла в себя и, как-то утихнув и проглотив слезы, превратилась в обычную московскую женщину. Она не отпускала его, хотела накормить обедом, но гость не смог бы ничего съесть, даже если бы очень захотел.
   - Давай выпьем вина! — неожиданно предложила Наташа и вопросительно посмотрела на гостя и первый раз улыбнулась. Гость молчал, но в ответ улыбнулся тоже.
У Наташи нашлась бутылка кагора, недопитого, как она объяснила, со дня рождения ее отца. Терпкое и пьяное вино немножко разрядило тягостное настроение.
   - А ты стал богатым, - застенчиво сказала хозяйка и посмотрела в окно на дорогую машину гостя.
   Гость вскинул голову, хотел что-то возразить, но передумал и сказал с медленной усмешкой:
   - Да, я богат... Я, Натка, так богат, что даже могу продать Россию, если захочу. - Он помолчал. - Впрочем, что ее продавать, она уже давно продана, — добавил он тихо. Потом он хотел еще что-то сказать, но не успел. В кухню шаркающей походкой вошел старый, с трясущимися руками человек. Это был отец Наташи. Увидев гостя, он затрясся еще сильнее.
   - А, негодяй! — закричал он. — Кто звал тебя... Негодяй... Сколько горя ты принес в нашу семью, ты чуть не убил мою дочь... Негодяй. Ведь она родила от тебя, а потом ребенок умер, и нам даже не на что было его похоронить! Твоего ребенка... - он затрясся в кашле, поперхнулся и тяжело опустился на деревян
ный табурет.
   - Прощайте, - резко сказал гость, также резко повернулся и пошел прочь из квартиры, не слыша за спиной ни ворчанья ста рика, на плача хозяйки.
На дворе его еще тактично поторопил старший охранник, заявив, что поблизости появились какие-то подозрительные субъекты, вроде знакомые по старым делам.
   Хозяин, ни слова не говоря, сел в машину, бросил шоферу:
   - В офис! -  И закрыл глаза.
Как только машина вырвалась из тесноты хрущевских дворов, будто другая жизнь понеслась вокруг. Чем ближе к центру огромного города продвигались они, тем чаще вокруг сверкали огромные рекламные панно, гуще становилось на дороге иностранных лимузинов, пестрее фасады дорогих магазинов и престижных офисов. Чем ближе становился центр, тем больше было людей на тротуарах, и двигались они быстрее, сновали, как челноки, и уже казалось, что это не город, а огромный компьютер в диком напряжении своих безумных интегральных схем. И знакомый душещипательный мотив доносился откуда-то, как будто сам воздух безумного города источал эту музыку.
   - Конфетки-бараночки, словно лебеди саночки, эх вы, кони залетные... - напевал негромко шофер миллиардера.
   - Заткнись! — вдруг закричал неистово Яков Степанович, - заткнись, свинья!
Шофер поежился, но послушно замолчал, а старший охранник на заднем сиденье лишь медленно улыбнулся кривоватой какой-то улыбкой.
   Когда подъехали к одному из небоскребов Нового Арбата, то сразу окунулись во взвинченную атмосферу деловой суеты. Десятки людей бегали вокруг Якова Степановича, десятки рук тянулись к нему, как тянутся руки дикарей к золотому идолу, прекрасные женщины с неестественными улыбками пытались приблизится к банкиру, но их опережали маленькие чернявые люди в однотипных пиджаках. Все волокли с собой огромные дорогие папки с бумагами, что-то быстро говорили Якову Степановичу, получали его ценные указания, отбегали от него и тут же возвращались обратно. Было похоже, что в кучу мелких металлических опилок вторгся огромный сильный магнит. Незримая охрана неусыпно бдила вокруг, но вышколенные охранники были настолько тактичны, что их как бы и не было видно в этой мишурной суете, но, прежде чем хозяин успел войти в залитый безумным светом зал официальных церемоний, к нему приблизился другой магнит, тоже окруженный оживленной толпой.
   Этот другой был высок, худ и рыжеват. Двигался он как-то странно, неестественно раскачиваясь взад-вперед, как мачта парусного корабля во время шторма. Выражение одутловатого лица его было непередаваемым. Если можно было бы представить себе лилипута, выросшего вдруг в размер Гулливера, то, наверно, у него было бы такое лицо - изумленное и спесивое одновременно.
   Он подхватил, как старый знакомый, Якова Степановича под локоток и, наклонившись к нему с высоты своего огромного роста, зашептал:
   - Яша, дорогой, ну сколько можно... Я уже давно должен быть в Штатах, а гонорара все нет... Сам понимаешь, дело стоит... А тут такая возможность прекрасная... Да и не хватает всего какой-то сотняги тыщ зеленых... Ну, Яша, ну...
   - Да успокойся, - лениво и как-то апатично отвечал банкир, - сегодня все будет, затем я и здесь. Сегодня мне заплатят все.
Сказал он это с каким-то таким странным выражением в голосе, что рыжеватый, который всегда славился отменным чутьем, вдруг искоса посмотрел на него и отстал себе потихоньку от хозяина.
   Как только он отстал от хозяина, его тут же окружили репортеры и телевизионщики, набежавшие откуда-то в неимоверном количестве. Они окружили длинного, и за блеском фотовспышек, за пронзительным светом софитов было слышно только: "Господин вице-премьер, а скажите, вот если Дума... Господин министр финансов, а вот если Президент... А вот если коммунисты..." Рыжеватый хитро улыбался. Он чувствовал себя как рыба в воде среди этого шумного окружения и отвечал, отвечал на все вопросы да успел еще и пошутить, чем вызвал бурную веселую реакцию со стороны, особенно репортеров-дам.
   Наконец, когда уж одна из слишком развеселившихся телевизионных дам не выдержала и закричала в нервическом припадке: "А вы их танками, танками!" — тут рыжеватый расплылся уж в такой хитро-лучезарной улыбке, что все были ослеплены на мгновение ею, а когда прозрели, то вице-премьера уже не было, словно он растаял, как дымок ментоловой сигареты.
Большой зал официальных церемоний заливал совершенно ослепительный, небесно-золотистый свет. Вдали, у задней, из голубовато-белого мрамора стены, находился невысокий, но широкий, на гнутых ножках стол красного дерева. На столе не было скатерти, но полировка этого стола была такая ослепительная, что распространяла вокруг себя солнечное сияние. За столом никто не сидел, хотя стояли два величественных красных кресла с высокими опахалообразными спинками. На столе стояли два золотых письменных прибора и лежали две роскошные папки в красных сафьяновых переплетах. Вообще — все вокруг было красное, золотое, ядреное. Даже президентский двуглавый орел, висевший на мраморной стене, позади стола, был такой жирно-золотой, что так и просился на сковородку.
   Вокруг стола, но как бы и не около стола, а чуть подальше, по разные стороны его, собралась небольшая избранная толпа. Мужчины все были в основном полные, невысокие и с лысинами. Встречались крепкие, массивные, словно статуи, мужики, на толстых, рубленых пальцах которых сверкали громоздкие золотые перстни. Несколько странно тощих, длинных субъектов в английский костюмах выделялись среди толпы, но это были не иностранцы, а... я, признаться, даже и сам не знаю — кто это. Иностранцы, а особенно - американцы, они сразу выделяются среди других какой-то странноватой своей улыбкой. Так что даже и не поймешь — чему они, собственно, улыбаются. Но улыбаются они не себе, не своим мыслям и не окружающим людям, а улыбаются они как бы чему-то незримому, тайно присутствующему здесь. Чему-то такому, что только им одним известно, и потому улыбка их похожа на улыбку безумца.
   Вот с такой-то безумной улыбкой и вышел навстречу Якову Степановичу высокий американец, одетый — как Джеймс Бонд, красивый — как французский киногерой и мужественный — как настоящий ковбой. Он подхватил банкира под локоток и, что-то говоря ему по-русски, но с легчайшим, удивительным акцентом, делающим речь его похожей на щебет птиц, повлек того к торжественному столу.
   Молчаливые, вышколенные секретари, как две капли воды похожие друг на друга, каждый со своей стороны открыли сафьяновые папки. Золотые письменные приборы как бы сами придвинулись к подписывающим. И - как только тончайшие золотые перья легко коснулись листов голубоватой бумаги — невесть откуда грянула торжествующая музыка.
   Это была Героическая симфония Бетховена. Прекрасные звуки, возбуждающие кровь, бушевали под мраморными сводами дворца богатства. Вся история Европы нового времени изливалась в них. Вот — Европа освободилась от власти гнетущей средневековой традиции. Пала Бастилия — олицетворение устоев мира условностей. Никаких условностей! Обнаженная женщина с трехцветным знаменем поднялась на баррикаду. Европа обрела моральную силу взять от мира свое. Она да еще Америка первые отреклись от духовных самоограничений средневековья. Никаких запретов! Теперь только свобода будет править миром. И горе тем странам и тем народам, которые не поняли этого. Участь их — участь глины, должной стать кирпичами, из которых великие мастера свободы построят грандиозное здание нового человечества
   Вавилонскую башню…
   Глубочайший выдох облегчения пронесся по залу. Вся эта хищная толпа людишек в дорогих костюмах разом выдохнула неслышное, но очень понятное всем слово: "Продана! Россия продана!" Алчно сверкнули хрустальные люстры под сводами зала торжественных церемоний, и вслед за всеобщим выдохом облегчения сразу шумно стало в зале, сразу загомонили, заговорили нервно все меж собой, и веселая, взвинченная толпа потекла в другой зал — банкетный. И среди этой толпы брел понуро и как бы всеми забытый герой сегодняшнего торжества — богатейший банкир Элькин, вдруг осунувшийся, постаревший и ставший неуловимо чем-то похожим на своего приятеля - бомжа Краюху.
   В банкетном зале огромный стол уже был выстроен торжественной буквой П, покрыт белоснежной узорной скатертью. Хрусталь, серебро, золото слепили глаза. Неслышные, как тени, лакеи сновали вокруг. Дорогие кресла с желто-золотой обивкой принимали в свои объятия званых гостей. Тут уже были и дамы, которых почему-то не было в зале официальных церемоний. Дамы были молоды, прекрасны и глупы. Они очень старательно изображали из себя светских львиц, но движения их были слишком неуверенны, лица их были чересчур напряженны, и вся их заискивающая повадка по отношению к своим вальяжным кавалерам показывала, что они недавно были взяты из подворотни и за некоторые услуги сделаны дорогими куклами для своих богатых хозяев.
   Обед начался под музыку Баха, но органные фуги быстро надоели присутствующим, и, понимая это, невидимый, но бдительный распорядитель церемонии перевел музыкальный антураж торжества в иную плоскость. После мгновенной паузы на середину зала между столами выкатился русский дурак Ванька, одетый в алую рубаху, расписанную золотыми петухами. Ванька пошел оттрепывать "камаринского", так что красные сапоги его с желтыми пятками так и мелькали перед глазами дорогих гостей. После на зеркальный паркет зала выкатилась миловидная блондинка, похожая на куколку-матрешечку в коротеньком голубом сарафанчике. Стройные ножки матрешечки не менее живо замелькали в воздухе. Балалаечные перезвоны веселили собравшуюся компанию, и вскоре гости даже стали бросать закуски и аплодировать в такт русской пляски.
   Однако вскоре тон музыки изменился, послышались грозные аккорды, напоминающие мотивы каких-то революционных песен, и в зал к танцующим выкатилось страшное зеленое и с кровавыми глазами чудовище, смахивающее на китайского дракона, и с красной звездой во лбу. Дракон этот схватил куколку-матрешечку за руки и заставил плясать ее какую-то свою дикую пляску. Русский Ванька-дурак залился горькими слезами и начал кататься по полу, протягивая руки к гостям, как бы прося защиты для себя. Гости от души веселились и совали Ваньке — кто кусок мяса, кто фрукт заморский, кто балык, а один ражий мужчина, весь обвешанный золотом, даже схватил целого осетра с подноса и начал тыкать евонным рылом в Ванькину морду. Русский дурак благодарил, вставал на колени, но продолжал страдать, так как его девушка оставалась в лапах краснозвездного дракона.
   Но в этот решающий момент поднялся из-за своего стола большой американский вечно улыбающийся господин и трижды громко хлопнул в ладоши. В ту же секунду, неизвестно откуда, к танцующим вывалился развязный и красивый техасский ковбой — в коротких сапогах и с длинным витым кнутом в руке. Лихо заломив свою ковбойскую шляпу, он смело двинулся на чудовище и начал хлестать его своим кнутом. Р-раз — и чудовище выпустило из своих лап девушку-жертву. Р-раз - и чудовище стало кружить между столами, спасаясь от лихого американца. Ковбой наступал, но в этот момент в лапе дракона засверкал кривой китайский меч. Ванька-дурак бросился на помощь ковбою, но он умел лишь нелепо размахивать руками и настоящую помощь американскому герою оказать не мог. И только когда хозяева банкета вручили Ваньке большой американский меч, который тот и поднять-то сначала не сумел, тогда Ванька осмелел и двинулся на дракона.
   Ковбой с усмешкой наблюдал эти жалкие попытки русского дурака противостоять чудовищу. Ванька раз махнул мечом, два махнул — и силы его кончились. Он уронил американский меч, сел, раскоряча ноги, на пол и залился горькими слезами. Тогда ковбой выбежал вперед, поднял Ваньку с земли, надел на него конскую сбрую, сам подхватил выроненный меч, вскочил на Вань-кину спину и в таком виде помчался на дракона. Русский, сам не умеющий управляться с оружием, по холопской своей природе роль коня исполнил в совершенстве. И откуда силы взялись? Он лихо скакал на супостата, и когда, наконец, острый американский меч отсек голову краснозвездному дракону, то он аж заплясал под своим седоком. И это был заключительный аккорд представления.
   Всё пространство между столами пирующих заполнили скоморохи в золотых и красных рубахах, девки в коротеньких сарафанчиках, какие-то мужики с бубенчиками. Оркестр грянул: "Конфетки-бараночки... словно лебеди саночки... Эх вы, кони залетные..." Началось нечто невообразимое. Гости повскакали со своих мест и ринулись в пляску. Гремел оркестр, звенела дорогая посуда на столах, неистовствовала пьяная нерусская толпа. И никто за общим шумом не заметил, что главный герой сегодняшнего действа, богач, ставший еще богаче, этот богач скукожился, съежился, сжался в комок, а после вообще куда-то исчез, словно и не бывало его.
   Яков Степанович Элькин, потерянный из виду даже своей охраной, тихо пробрался через анфиладу залитых светом банковских апартаментов и, миновав цельные зеркальные пуленепробиваемые двери офиса, вышел на мраморное крыльцо. Было уже темно. Ранний осенний вечер набросил на шумный город свою душную кисею. Было тепло и сыро. В вечернем московском воздухе тускло расплывались светящиеся гроздья уличных фонарей.
   - "Вот странно, — подумал человек на ступенях банка.— сколько в Москве фонарей, а светлее от них не становится..."
   В этот момент острая, пронзительная очередь распорола московский воздух, и огненный язычок коснулся на мгновение человечка в длинном дорогом пальто. Человечек взмахнул руками и нелепо покатился вниз по Мраморным ступеням Нового Арбата.
   Странно, но никто из охраны центрального офиса банка, никто из специальных сторожей-наблюдателей, выставленных с обоих концов этого укромного староарбатского переулка, никто из них не заметил появление машины убийц. А ведь и приметы этой машины были известны, и не изменились приметы эти, но тем не менее таинственный автомобиль зализанных очертаний прокрался в переулок и не привлек ничьего внимания. Конечно, после убийства Элькина, после того, как труп маленького, но очень значительного человечка остался лежать распростертым на ступенях. банка, охрана его отреагировала моментально.  Немедленно же весь переулок огласился пронзительными стрекочущими очередями скорострельных портативных автоматов охраны. Пули эти должны были неизбежно настигнуть машину убийц, которая сразу не смогла в тесном, извилистом переулке набрать большую скорость, но тут (надо же, какое совпадение!) весь переулок перекрыл невесть откуда взявшийся голландский большегрузный трейлер, который своим огромным холодильным коробом отделил, как стеной, убийц от их преследователей. Машины охраны оказались по одну сторону трейлера, а киллеры исчезли по другую его сторону. Заграничный грузовик привез для российских покупателей маргарин-халварин в изящных пластмассовых баночках, да заблудился голландский мужик в путанице арбатских переулков и вместо гастронома выехал к банку. Тут и застрял он окончательно, а когда пули прошили его машину насквозь, то он с пронзительным нечленораздельным криком, вывалился из кабины и долго ещё потом не мог прийти в себя, а лишь бессмысленно таращил свои светло-голубые глазенки да что-то бормотал на своем голландском наречии, проклиная, видимо, эту загадочную страну Россию.
   Машину же преступников потом нашли брошенной в одном из арбатских дворов, но пассажиров её, как водится, уже и след простыл, а сама машина (вот чудеса!) мало того, что нигде не была зарегистрирована, но даже не проходила таможню и вообще неизвестно как оказалась в России и кому принадлежала. И номера на ней были самые фантастические.
По телевизору ещё потом долго показывали мутные фотографии двух каких-то чуваков, называя их возможными преступниками, но потом оказалось, что чуваки эти вовсе и не преступники, а просто два турка — рабочие с местной стройки, случайно оказавшиеся на месте преступления и замеченные кем-то из сотрудников банка. Турки эти на свою беду польстились на прелести одной арбатской проститутки, да были зажаты её дружками, ограблены до нитки и скитались по Старому Арбату в поисках своих соплеменников.
   Так, в общем, и заглохло дело расследования этого загадочного покушения, тем более что сам Яков Степанович Элькин, ныне покойный, подписанием своего знаменитого контракта передал все свои дела в руки иностранных партнёров и уже фактически не владел ничем в России, а должен был вскоре уехать на Канарские острова, где у него была приобретена вилла, парк, часть морского побережья, где стояли его яхта и маленький самолёт. Там же у него содержался небольшой гарем местных красоток — в общем, было все, чем обзаводится российский честный бизнесмен, когда желает удалиться от лона ограбленной им страны. Наследники Якова Степановича, а у него были сын и дочь, обучавшиеся в Англии, получили свою часть наследства, были обеспечены на сто лет вперед и с искренней теплотой вспоминали своего удалого папашу.
   Вся эта занятная история не привлекла скучающего внимания российского обывателя. Потому как в тот самый момент, когда Яков Степанович пал под пулями преступников на мраморные ступени своего офиса, в мире разыгрывались удивительные события. Английская принцесса и арабский миллиардер, бракосочетание которых должно было вот-вот состояться и на которое не пригласили российского президента, погибли в автомобильной катастрофе под одним из парижских мостов, врезавшись в бетонный столб. Столб этот был по счёту тринадцатым, и, конечно, ехать мимо него надо было осторожнее. Но, дело в том, что как раз в этот вечер влюбленная парочка гуляла в одном русском парижском ресторане, где нарядные русоволосые официанты, одетые в красные рубахи, расшитые золотыми петухами, угощали своих дорогих гостей известными русскими горячительными напитками, так что когда влюблённые выходили из ресторана, досчитать до тринадцати они уже не могли. Шофер их был в таком же состоянии, а тут еще эти несносные фотографы-папарацци так и вились вокруг наподобие комариного роя и слепили вспышками сверхмощных фотокамер.
   - "Ну, сволота, - заплетающимся английским языком просипел шофер  принцессы, - счас вы меня догоните..."
   С этими словами водителя "Мерседес" влюбленных резко тронул с места и, стремительно набрав скорость, помчался по Парижу. Принцесса и миллиардер вовсю целовались на заднем сиденье, а шофер между тем вспомнил очаровательную русскую матрёшечку, которая все прыгала вокруг него, когда они были в ресторане. Ах, как она задирала свои полненькие славянские ножки под коротким сарафанчиком! Как вокруг гремела русская раздольная музыка и чубатые ресторанные казаки отплясывали в своих смазных сапогах!
   - "Конфьетки-барьяночки... - заорал водитель по-русски, забыв про своих пассажиров, — слиовно лебъеди съяночки... Эх вы, коньи зальетные..." И в этот момент страшный громовой удар расколол тяжелый "Мерседес" и смял в лепешку всех, кто был в машине. Это был тринадцатый столб!
   Разумеется, сразу после гибели английской милашки-принцессы и её смуглого жениха на всех средствах массовой информации России начался ни с чем не сравнимый плач и вой. Можно было подумать, что разбился сам российский президент и злодеи-коммунисты уже крадутся к власти. Естественно, самой главной темой всех возможных теле- и радиовестей стало обсуждение предстоящих похорон принцессы, а также очень важного вопроса: пригласят или нет российского президента на эти похороны. И вот в тот самый момент, когда в Москве хоронили Якова Степановича Элькина, поступило чрезвычайное сообщение, что российского президента не пригласили на похороны... Что тут началось! Экстренное заседание Государственной Думы, созванное по инициативе фракции от партии власти, решило было беспощадно разорвать все отношения с английским государством, но так как в последний момент стало известно, что российский руководитель, видимо, от обиды, скоропостижно заболел своей обычной болезнью и как сообщили населению: «…уехал работать в одну из своих загородных резиденций», то Государственная Дума спустила этот вопрос на тормозах и высказала лишь, по инициативе непримиримой и втайне злорадствующей оппозиции, всеподданейшее пожелание здоровья обожаемому президенту.
   На следующее после того рокового вечера утро бомж Краюха как обычно выполз из своего подвала, но, к удивлению жильцов, не полез рыться в ближайшую помойку, а довольно бодрой походкой направился в сторону оживлённой улицы. На нем было обычное его рваное пальто, но штаны под этим пальто были как будто другие, ботинки были новые и блестящие, и сам он тоже был какой-то другой, какой-то злой и веселый одновременно.
   То место, куда направлялся бомж, было, видимо, далеко от этой московской окраины, почему бомжу, как и всякому человеку, естественно, захотелось подкрепиться перед неблизкой дорогой. Уверенной походкой человек в обтрепанной верхней одежде подошел к роскошной витрине дорогого торгового заведения "Незакатный рай" и было уже вошёл в него, взявшись за блестящую золоченую ручку, когда другая рука, не менее золоченая, схватила бомжа за шиворот. Резко обернувшись, нищий человек увидел позади себя швейцара в шитой золотом форме и фуражке с высокой кокардой, отчего швейцар был похож на немецкого офицера времен второй мировой войны.
   - Ты куда, сволота подзаборная? — тихо, но с угрожающими интонациями в голосе спросил бомжа швейцар.
   Бедняк поёжился, хотел было что-то резко ответить, но сдержался, подчиняясь какой-то своей тайной мысли, и лишь только сказал:
   - У меня есть деньги, хотел бы перекусить.
   - Ну-ну, — таинственно усмехнувшись, проговорил швейцар, — иди, иди, милок. Там ты перекусишь…
   Хрустальные двери "Незакатного рая" гостеприимно открылись перед бомжем. Тот же молодой ражий охранник стоял внутри помещения и так же помахивал своей крепкой дубинкой. Девица за сверкающим прилавком была, правда, другая, но не менее молодая и не менее симпатичная. Только более язвительная, может быть, и более резкая.
   - Что вам? — довольно недоброжелательно спросила она у покупателя.
   - Перекусить чего-нибудь, да подороже, — сухо, по-деловому заявил посетитель. Рыбки белой, обязательно свежий салат да, пожалуй, бульон, оливки чёрные в винном соусе - есть?
   Брови продавщицы удивленно поднялись вверх, и она заторопилась. Услужливо указала посетителю место за маленьким круглым столиком. Покрыла этот столик белой, вышитой серебряными нитками скатертью. Подала приборы, а потом быстро приготовила горячий наваристый бульон, разложила белую рыбу на тарелочке, украсила ее свежей зеленью. Подала румяный еще теплый хлеб, нарезанный маленькими кусочками. Также появился свежий зеленый салат, сбрызнутый оливковым маслом. Потом пришла очередь черных, агатовых маслин, чудесно пахнущих острыми специями. Всю эту прекрасную еду, на которую и смотреть просто было приятно, неказистый бомж съел очень быстро, но не спеша, а с чувством собственного достоинства, как ^полагается свободному, но деловому человеку. Завтрак окончился чашкой черного кофе с лимоном, к которому посетитель, видимо, достаточно проголодавшийся, взял еще швейцарского сыра, красной икры и шоколада, хотя мешать сыр, икру и шоколад — это, конечно, дурной вкус.
   - С вас семьдесят пять долларов, — мягко, но весомо произнесла продавщица, после того как посетитель все съел и готовился уходить. Брови у бомжа поднялись кверху, все-таки и он не ожидал встретить здесь такие цены, но он ничего не возразил, а, сухо улыбнувшись, только спросил:
   - Вы, конечно, берете кредитки? У меня "Золотая карточка".
   - Разумеется, — мягко улыбнувшись, ответила девушка.
   Посетитель пошарил в карманах пальто, брюк, слазил во внутренний карман жилетки, но того, что искал, видимо, не нашел. Потому он несколько растерянно улыбнулся, пробормотал что-то вроде: "Видно, этот и карточку мою уволок, эх, как же..." Но он справился с растерянностью, вытащил пачку российских денег и несколько виновато сказал продавщице:
   - К сожалению, карточки при мне не оказалось, возьмите наличностью.
Легкая тень презрения пробежала по лицу девицы, и она назвала сумму в рублях. Посетитель начал отсчитывать купюры, но чем дольше он их считал, тем более растерянным становился — ему явно не хватало денег.
   -       Ну, что же вы... — поторопила клиента продавщица.
   - Вот что, девушка, - недовольно морщась, но решительно проговорил посетитель, - мне не хватает пустяка — всего лишь полтораста тысяч. Вы можете записать за мной, вот мой паспорт. - Он вынул паспортную книжку.
Но в этот момент девица громко и как-то пронзительно закричала:
   - Михаил, проучи этого мерзавца! Шляется здесь этот подонок вонючий. Второй день уже шляется. Мне Надя жаловалась — после него магазин нужно было санировать... Всех покупателей у нас отбил!
   Жёсткая рука охранника Михаила опустилась на плечо посетителя:
   - Так тебе, хмырь, денег не хватает? - ласково, почти шепотом спросил он у бомжа. — Так ты что, мало бутылок насобирал? Так ты иди — пособирай еще! — И с этими словами он схватил убогого посетителя за шею, так что тот ничего не мог даже прохрипеть, и поволок его к выходу. У выхода, в маленьком тамбуре, он несколько раз с оттяжкой опустил свою дубинку на голову бомжа, а потом еще заехал тому между ног, и когда несчастный завопил от боли, то получил такую затрещину, что кубарем полетел из дверей "Незакатного рая", прямо под ноги раззолоченного швейцара. Там он и остался лежать, оглушенный, не понимая — что происходит.
   Швейцар с презрением отпихнул ногой неказистое тело бомжа, как отпихивают какую-нибудь падаль, и тут заметил, что из кармана рваного его пальто торчит никелированная рукоятка маленького пистолета.
   - Миша! Тамара! — закричал швейцар. — Смотрите, что у этого подонка из кармана вывалилось!
   Он поднял пистолет и стал с интересом рассматривать его.
   - А паспорт-то у него на имя самого Элькина! Банкира! — не менее громко, чем швейцар, закричала выбежавшая на улицу продавщица.
   - Так это, может, он банкира-то шлепнул? — высказал предположение охранник Михаил.
   - Всё может быть, — глубокомысленно заметил швейцар, — может, это и не бомж вовсе... Может, это террорист какой... Да-а... Зови милицию, Миша!
   Милиция приехала, на удивление, быстро, но, посмотрев документы бомжа, менты как-то поежились, что-то тихо обсудили между собой и сказали, что за странным посетителем сейчас приедет особое спецподразделение, а вот что это за спецподразделение — не сказали.
Действительно, вскоре к дверям "Незакатного рая" подкатил маленький бежевый фургончик, и из этого неприметного фургончика вывалились два громилы в полувоенной униформе, споро подхватили бомжа под руки и затолкали его в машину. Фургончик резво тронулся с места, быстро поехал к центру города и там, в центре, свернул в один из неприметных старомосковских переулков, заехал в подворотню какого-то, чуть ли не дореволюционного дома, остановился перед глухими серыми, и чувствовалось, что несокрушимой крепости, железными воротами. Ворота бесшумно раздвинулись, и машина исчезла за ними. Без следа.
А вы, наверно, и сами видели, дорогие читатели, такие странные дома в старой части Москвы. Вроде и дом как дом, только окна у него по вечерам не светятся, да все арки-въезды во двор перекрыты непроницаемыми железными воротами-занавесями, иногда со светящимися перед ними красными огоньками, предупреждающими, что хода сюда нет. Я не знаю, что это за дома, и упаси Бог узнать.
   Бомж сидел на нарах в тесном бетонном боксе без окон, но под потолком в этом боксе висела маленькая телекамера и неусыпно следила за единственным своим подопечным. Человек в камере был словно погружен в сон, словно находился под воздействием каких-то полей, насылающих на него затмение и морок.
   Без сомнения, это он, — говорили между собой неизвестные люди, сидящие перед экраном телевизора, через который они рассматривали бомжа. — Значит, на этот раз у него не получилось.
   - Да, самоуверенность подвела.
   - Что же теперь делать? — Вопрос повис в воздухе.
   - Наш Бог говорит, — вдруг решительно произнес один из
присутствующих: лысоватый, круглый и немного задыхающийся человек, — кто примеряет на себя шкуру осла, тот может вечно остаться в этой шкуре. Он выбрал свою судьбу. — Рука говорившего с золотыми перстнями на толстых пальцах поднялась в сторону телеэкрана: — Пусть и останется с нею. Мы отступаемся от него. Да будет предан он своей участи!
На следующее утро бомжа Краюху видели где-то за городом, в районе Загородного шоссе. Он брел по направлению к некоему элитному дачному поселку, но металлические решетки, перегораживающие весь этот район, не давали ему возможности приблизиться к одному из царственных особняков.
   У ворот, перед въездом на территорию особняка, стоял знакомый Краюхе светло-серый автомобиль "Вольво", последней, самой дорогой модели, а у машины, прислонившись к ней, расположился человек кряжистого, но спортивного телосложения — бывший старший охранник банкира Якова Степановича Элькина, убитого накануне неизвестными киллерами.
Автомобиль банкира и его охранник ожидали, когда родственники, гости и деловые друзья покойного, пользуясь погожим теплым осенним днем, нагуляются по прилегающему к особняку парку и выйдут наконец за ворота, к своим машинам иностранных марок, чтобы ехать на кладбище — провожать в последний путь усопшего.
   Несколько охранников также находились перед воротами, но в тот момент, когда Краюха оказался поблизости, они куда-то отошли. Так что только один лишь старший охранник, который, несмотря на убийство своего шефа, сохранил должность, встречал непрошеного посетителя.
   А посетитель, между тем, сильно волновался и говорил от этого каким-то резким, визгливым голосом с требовательными, но в то же время умоляющими интонациями:
   - Меня предали, меня предали все, все... Они ели из моих рук - я кормил их, я сделал их людьми. Я заработал им денег! Они, они — эта шваль безродная, они всю жизнь были нищими. Они умели только трепаться на своих кухнях. Они подохли бы с голода, если бы государство не кормило их!
   Бомж задохнулся. Он стоял совсем рядом с автомобилем покойного банкира, а старший охранник, которому он кричал в лицо эти свои страшные слова, казалось, и не слушал его. Лицо охранника было затемнено непроницаемыми зеркальными очками, и каково было выражение его — Бог весть. Лишь только чуть побелевшие скулы говорили о том, что и этот бывший офицер, про-шедшийАфган, видевший кровь, смерть, грязь, переживший обман и предательство, низость и подлость начальства и своих бывших друзей, - и этот человек волнуется.
   - Тебя я нашел на помойке, — задыхающимся голосом хрипел Краюха в лицо охранника. — Тебя вышвырнули из армии, тебя — раненого, без денег, без жилья... Ты бы подох, как пес, как бля подзаборная... Я взял тебя. Ты лизал мне руки, ты клялся мне в верности... А! Чего ты молчишь! — Он подступил уже к самому охраннику и дышал ему в лицо.
И тут - неторопливо, но как-то так сильно, с отмахом, охранник врезал своим кулаком в кожаной перчатке в морду бомжа. Удар этот по видимости был настолько силен, что несчастный человек аж перевернулся в воздухе и, словно куль, набитый опилками, рухнул в придорожный кювет.
   Он выполз из своего кювета, когда уже гости разъезжались с поминок банкира и черные их лимузины, выцеживая из себя облака ядовитых газов, приглушенно, но злобно урчали у автоматических ворот. Он поднялся из канавы как тень, как привидение из кладбищенской земли, он кидался под колеса машин, но машины не давили его. Они объезжали его, они отталкивали его своими лакированными боками, они обдавали его вонью, они осыпали его гравием от колес — и наконец они пропали все, как дым, как призраки наступающей ночи.
Ворота захлопнулись, и черный силуэт четырехэтажного особняка с потушенными окнами остался стоять безжизненным, словно гроб, и лишь только одно окно, где находилась охрана, светилось в предночном сумраке. О, маленький избитый человек в рваной одежде бомжа, одиноко стоящий у решетчатых ворот, знал, что это за окно. Помещение охраны находилось там, где хозяином особняка был устроен домашний музей — точная копия студенческой кухни-общаги, где, как полагал покойный, зарождалась российская демократия. Бомж взглянул на это окно, чему-то горько усмехнулся сквозь разбитый рот в запекшийся крови и побрёл себе в сторону большого города.
   На следующий день жильцы старого большого дома сталинской постройки вновь увидели своего знакомого бомжа Краюху роющимся в помойке в поисках пищи и бутылок. Это был совершенно тот же бомж, я бы сказал — человек, но ведь бомжей у нас не считают людьми, и даже по радио можно иной раз услышать, когда вещают о застройке очередного пустыря, что этот пустырь был "очищен от бродячих собак и бомжей". Так что бомжу Краюхе еще повезло в жизни, ведь жильцы большого дома иной раз подкармливали бедолагу, иной раз и разговаривали с ним, только вот почему-то с некоторых пор стали называть его не Сергеичем, а Степанычем, да и улыбаться стал этот бомж гораздо реже, и голос у него изменился — стал визгливым каким-то и свистящим, видимо, из-за отсутствия передних зубов, выбитых в какой-то драке. Но в целом существо это было безобидное, и когда однажды утром его нашли на помойке в одном из мусорных ящиков убитым точным выстрелом в затылок, то жильцы пожалели его, походатайствовали перед начальством местного муниципального жилуправления, и за трупом приехала машина, и тело бомжа повезли чин чинарём в загородный крематорий, где прах его будет потом погружен в индивидуальную урну и погребён в особой могиле для бедных людей.
   Когда труповозка эта быстро мчалась по Загородному шоссе, то путь её прошел мимо нового элитарного кладбища, недавно выросшего в этом живописном месте Подмосковья. И мраморный ангел в полный человеческий рост, украшавший могилу безвременно почившего банкира Якова Степановича Элькина, склонил ниже свою кудрявую голову, и желтый лист с ближайшей березы слетел на глянцевый саркофаг.
   А машина все мчалась и мчалась куда-то туда, где все мы получим когда-нибудь свое последнее воздаяние.