Город Солнца. Глава 2

Областное управление НКВД, – это бывший архиерейский дом, двухэтажное здание с огромным внутренним двором, расположенное в самом центре, можно сказать, в самом сердце города рядом с Областным комитетом партии.

Григорий Васильевич не сразу разыскал нужный подъезд. Потом пришлось потомиться  в очереди в бюро пропусков. Да и следователь Вербицкий заставил его ждать, пока он якобы разбирается со срочными бумагами. Метод известный. Григорий Васильевич был готов к такому приему. Он сам, когда работал в милиции, не раз применял его к подследственным и их родственникам, заставляя нервничать и теряться в догадках насчет осведомленности правоохранительных органов. Кстати, царская охранка действовала подобным образом. Вынужденную паузу Григорий Васильевич заполнял воспоминаниями.

Встал он рано, сходил на Казачье кладбище. Могилы родителей отыскал на удивление быстро. Вера ухаживала за ними. Мало того, чтобы было, где оплакивать Петра, она на кресте матери карандашом подписала и его имя.
 
Григорий Васильевич постоял возле могил, посидел на лавочке возле кладбищенских ворот, помянул покойных родных мысленно. Он дал зарок при первой же возможности помянуть их согласно православным традициям. Сам он в бога давно, с кадетских времен, не верил. Они верили. Когда-то он относился к их искренней вере с изрядной долей снисхождения. У него имелись свои Боги, которым он поклонялся, свои Идеалы, за которые он сражался, своя Вера, за которую он был готов не задумываясь отдать жизнь. Боги не бескорыстны. Похоже, что теперь они решили напомнить о своём существовании и предъявить счет.

Покинув кладбище, Григорий Васильевич направился на улицу Лермонтова. Войти к сестре он не решился. Долго, пока не подошло время оправляться в управление НКВД, он сидел в скверике напротив её дома, надеясь на случайную встречу. Ксения  на улицу не выходила. Лещинского Григорий Васильевич не надеялся узнать. Несколько эпизодических столкновений в родительском доме тридцать лет назад не оставили в памяти отчетливого образа.

Наконец, следователь Вербицкий закончил изучение документов и начал с упрека:

- Как вы, коммунист с дореволюционным стажем допустили тот факт, что ваш сын порочит советскую власть, вскормившую его?

Григорий Васильевич растерянно ответил:

- Я всегда считал Александра настоящим комсомольцем, преданным идеалам коммунизма.

- Что вы на это скажете? – раздраженно спросил Вербицкий и бросил Григорию Васильевичу тоненькую школьную тетрадку.

Он узнал её. В такую тетрадь Сашка записывал собственные мысли и мудрые мысли великих людей. В тетради лежало несколько закладок. Григорий Васильевич раскрыл тетрадь на одной из них и увидел несколько отчеркнутых красным карандашом абзацев. Он прочитал:

- «Не думаю, что те люди, которых я уважал, и которых теперь одного за другим объявляют врагами народа – настоящие враги, - писал Сашка. - Готов предположить некий коварный замысел партийных руководителей самого высшего звена по уничтожению  наиболее честных и наиболее преданных коммунистов. Хотелось бы ошибаться, но события последних месяцев убеждают меня в существовании адской мельницы, перемалывающей человеческие судьбы. Боюсь, что и меня втянет в жернова этой мельницы. Тем более что многие из тех негодяев, которых я активно и жестоко критиковал, заняли освободившиеся у власти места… Вчера на бюро я в очередной раз сцепился с Петуховым. Он окончательно превращается в бюрократа и хама. Поддержки мои речи не получили. Ответом  послужило гробовое молчание … В нашу последнюю встречу отец ругал меня за неуживчивый характер. Мы поссорились. Теперь я сожалею о нашей ссоре. Отец как всегда оказался прав. Надеюсь, мне представится случай попросить у него прощения и он поймет, что я не мог поступать иначе».

Григория Васильевича бросило в холодный пот. Он не сомневался, что перед ним Сашкина тетрадка. Это его почерк, его мысли. Он, что совсем разум потерял, доверяя такое бумаге? Мельница! Какая мельница? Какое уничтожение преданных коммунистов!

Но следователь не дал Григорию Васильевичу и секунды на осмысление информации. Он спросил:

- Когда и по какой причине произошла ваша ссора с сыном?

- Как пишет Александр, я ругал его за неуживчивый характер, - стараясь говорить доверительно, ответил Григорий Васильевич и поведал следователю историю с костюмом, которая явилась последней каплей, приведшей к их разрыву.

Год назад Александр Сибиряков окончил Сосновский сельскохозяйственный техникум. Он активно работал в комсомоле, его взяли в райком на должность инструктора и дали недельный отпуск.

Александр приехал домой в Покровское. Гордые родители посчитали, что на ответственном посту их сын должен выглядеть прилично одетым. Они купили ему дорогой добротный костюм. Сашка, вместо «спасибо», устроил скандал. Я, мол, взрослый, самостоятельный и в состоянии купить себе все, что пожелаю. Он обвинил родителей в мещанстве. Мать расстроилась, а Григорий Васильевич отчитал сына за грубость и неблагодарность. Сашка разозлился, схватил сверток с костюмом, хлопнул дверью и уехал в Сосновку.

Весь последующий год он домой не наведывался и даже вестей о себе не подавал. О том, что он жив и здоров, родители узнавали через знакомых. Рассказывая случай с костюмом, Григорий Васильевич думал только о том, эту ли причину ссоры назвал Сашка. Судя по реакции следователя, они с сыном говорили одно и то же.

- Как видите, эгоцентризм неоперившегося юнца в чистом виде, - подвел он итог.

- Эгоцентризм? – удивился следователь. – Мудреное слово в лексиконе простого рабочего. Не находите? Вы ведь бывший рабочий, если я не ошибаюсь?

- Самообразование и учителя хорошие. В ссылке и подполье. Школа жизни.

- Кстати, про подполье, - ухватился за последние слова Вербицкий. – Что вы можете сообщить следствию о вашем соратнике по сибирскому подполью Матвее Петровиче Козыреве?

- О Козыреве? – удивился Григорий Васильевич. – Вам лучше знать. Козырев первый секретарь вашего Сибирского обкома партии, а я в соседней области живу.

- Но в гражданскую вы жили и работали в одном городе?

- Мы работали на разных участках. Я, как в 1905 году, занимался подпольными типографиями. Козырев, насколько я помню, отвечал за агитацию среди рабочих и солдат. Со своими обязанностями справлялся. Подозрений не вызывал. К тому же, несколько встреч на заседаниях подпольного центра не позволяют мне объективно судить о человеке. После гражданской войны мы не встречались.

- У него остались связи с белогвардейцами?

Григорий Васильевич молчал. Следователь не сводил с него пристального подозрительного взгляда.

- Вы меня в чем-то подозреваете, товарищ Вербицкий? - наконец не выдержал Григорий Васильевич и заговорил с обидой в голосе: - Я, как вы правильно заметили, коммунист с дореволюционным стажем. Я в партии с 1905 года и, смею заметить, никогда не менял убеждений и не давал повода сомневаться в моей преданности. Если Козырев – враг, то мне горько осознавать, что он когда-то состоял в наших рядах. А сын... Сын просто горяч по молодости лет и не понимает многих  вещей.

- Что ж вы ему их не объяснили?

- Я впервые вот здесь у вас в кабинете узнал о том, какая путаница у него в мозгах. Если бы раньше...

Григорий Васильевич нес всю эту околесицу с единственной целью, убедить следователя в невиновности сына. А ещё он пытался спасти себя, а значит и всю семью от подозрений и репрессий. Следователь, начиная допрос и заполняя шапку опросного листа, ограничился лишь основными анкетными данными Сибирякова – старшего. Если писать подробно, то вылезет огромное количество настораживающих фактов и несуразиц. Доказать как сын казачьего полковника, выпускник кадетского корпуса, студент Логинов стал рабочим Сибиряковым не сложно. Но, расследование повлечет за собой столько домыслов и осложнений, что лучше для всех, если подлинные сведения останутся в тайне.

Следователь оформил показания, потом подал протокол допроса на подпись. Григорий Васильевич принялся внимательно читать документ. Его показания, о том, что он не общался с сыном на почве бытовой ссоры и его негодования записаны почти дословно. В протоколе подтверждено знакомство Сибирякова с Козыревым в годы гражданской войны и «неосведомленность первого в вопросах, касающихся дальнейшей деятельности второго».
В витиеватых фразах протокола не так-то просто  разобраться при беглом просмотре, тем более что следователь совершал всякие демонстративные движения, дабы отвлечь его от проникновения в суть документа. Он ходил по кабинету, открывал скрипучие дверки шкафов, ронял папки. Григорий Васильевич, наблюдая за его ухищрениями, мысленно усмехался. Его подобными штуками не пробьешь.

- Следствие по делу вашего сына закончено, - сообщил Вербицкий, закончив шатания по кабинету и усевшись на свое место. – Александр признал, что допускал в своей устной и письменной речи антикоммунистические и антисоветские высказывания.

- Пропаганда и агитация против Советской власти? – с замиранием сердца спросил Григорий Васильевич.

- Десятый пункт в чистом виде, - согласился следователь и с любопытством взглянул на собеседника. – Вы знаете Уголовный кодекс РСФСР?

- Я служил в милиции.

Следователь неожиданно улыбнулся, голос его волшебным образом потеплел и приобрел человеческие нотки.

- Хотите увидеться с сыном, Григорий Васильевич, и сами высказать ему своё негодование?

- Это возможно? - удивился Григорий Васильевич.

- Возможно. Для вас мы сделаем исключение. В интересах дела, – отвечал следователь. - Памятуя  ваш милицейский опыт, уговорите сына дать показания по делу Козырева. В отличие от вас, он с ним общался. Ну, и сами понимаете, помощь следствию учитывается при вынесении приговора.

- В чем вина Козырева? – поинтересовался Григорий Васильевич.

От ответа следователя на этот вовсе не праздный вопрос зависело многое, очень многое и в судьбе Александра, и в судьбе Козырева, да и в судьбе самого Григория Васильевича.

- Агент зарубежных разведок, руководитель контрреволюционной организации, подготавливающей диверсии и взрывы на советских предприятиях, - с готовностью ответил Вербицкий.

- Ничего себе! – не удержался от восклицания Григорий Васильевич.

- У нас есть доказательства. Мы обнаружили список группы и список объектов, предназначенных для взрыва. Скажу сразу, имени вашего сына в списках нет, и мы не собираемся присоединять его к группе Козырева. От него требуется лишь подтвердить, что в его присутствии велись контрреволюционные разговоры.

Это была ловушка. Простенькая, но безотказно воздействующая на непосвященных в тонкости закона. Подтверждение подобных провокационных разговоров автоматически связывало человека с преступной группой и подводило к статье УК о недонесении.

Григорию Васильевичу стало страшно. Десятый пункт 58 статьи об агитации и пропаганде сулил ссылку или лагеря. Пункт о контрреволюционном заговоре для всех причастных к организации или группе означает расстрел.

Комбинация беспроигрышная - утопить товарища по борьбе руками сына, а сына его собственными руками. Отказ невозможен и бесполезен. Методов воздействия на человека множество. Парня все равно сломают, если уже не сломали. Собственноручное признание в антисоветской пропаганде просто так никто, добровольно подписывать не станет, если, конечно, он не глупец и не враг самому себе. Сашку глупцом не назовешь, если не считать глупостью бескомпромиссность и непримиримость к бюрократам и ханжам с партийными и комсомольскими билетами.

- О чем задумались, товарищ Сибиряков? – прервал его размышления следователь.

- Обдумываю план беседы с сыном, - сказал он.

- Надо полагать, вы согласны?

- Всегда рад помочь нашему справедливому правосудию. Это мой долг коммуниста и гражданина.
Следователь съел патетическую фразу, не поморщившись.

Сашку привели практически тотчас. Складывалось такое впечатление, что беседа отца с сыном запланирована заранее. Следователь не сомневался, в том, что она состоится в любом случае, как бы отец подследственного Сибирякова себя не повел.

Шагнув вместе с конвоиром в кабинет и увидев отца, Сашка дрогнул.

- Батя! – тихо воскликнул он и поспешно спросил с тревогой в голосе: - Ты арестован?

- Свидетель по твоему делу, - быстро, скороговоркой ответил Григорий Васильевич.
Сашка облегченно выдохнул. Следователь недовольно кашлянул. Отец и сын примолкли, продолжали рассматривать друг друга.

Сашка выглядел неряшливо, растерянно и, увы, уже сломлено. Сердце Григория Васильевича наполнилось жалостью и отчаянием. Что пришлось пережить его мальчику и что ещё придется пережить? Все мысли вылетели из головы. Возникло единственное желание броситься к сыну, обнять его, защитить.

Преодолевая нежелательный порыв, Григорий Васильевич медленно поднялся, подошел к Александру и со всего маху влепил ему оплеуху такой силы, что юноша пошатнулся. Григорий Васильевич вложил в удар все свое отчаяние, силу всех тех желаний и чувств, выхода которым давать нельзя. Григорий Васильевич не видел, как отреагировали на его поступок конвоир и следователь. Он наблюдал за реакцией сына. Он не должен верить отцу, не должен надеяться на его помощь.

Опешивший Сашка растерялся, в его глазах мелькнуло удивление – отец никогда не распускал рук.

- За что, батя?

- А ты не догадываешься? – нахмурился Григорий Васильевич.

- Я не виноват.

- В твоем деле написано, что ты враг народа.

- Я не враг.

- Как позволишь называть человека, который порочит государство воспитавшее и вскормившее его? - возмущенно отчитывал сына Григорий Васильевич, не замечая, что слово в слово повторяет обвинения Вербицкого. – Подписав документ, ты сам признался в антисоветской деятельности. Что должны думать я и те люди, которые, прочитав материалы дела, станут решать твою судьбу и выносить приговор? Или прикажешь нам слушать лепет опустившегося человека. Грязный, небритый… У меня на МТС трактористы рядом с землей, мазутом и соляркой выглядят опрятнее тебя.

Григорий Васильевич внимательно смотрел на сына. Упоминанием о трактористах он пытался напомнить ему старый разговор. Он намекал на то, что пощечина и вообще вся эта встреча не что иное, как такой же спектакль, как и в случае с невоздержанным на язык трактористом.

Но в глазах Сашки загорелась надежда на то, что приход отца принесет ему если не освобождение, то хотя бы облегчение участи. Его голос зазвучал уверенно, оптимистично.

- Воспитатель, - как тогда заявил Сашка, давая понять, что намек дошел до его сознания и продолжал в том же духе: - Здесь не санаторий. Тебе ли, прошедшему царские тюрьмы не знать? Ты у нас опытный товарищ в данном вопросе.

- Присядь, Саша. Поговорим, - деловым тоном предложил Григорий Васильевич.

Они присели друг напротив друга. Их разделял стол. Григорий Васильевич заговорил строго, пытаясь разрушить напрасные иллюзии сына:

- Надеюсь, ты осознал, каких бед натворил. Себе жизнь испортил, подставил под удар семью. Что прикажешь делать нам, как жить дальше?

Сашка нахмурился.

- Откажитесь и всего делов – то. У нас сын за отца, а отец за сына не ответчики.

- С данной минуты можешь считать, что ты сам за себя ответчик, - согласился Григорий Васильевич.

Он все же лихорадочно соображал, как помочь сыну. Ну, хоть, чем-то помочь, и вдруг совершенно отчетливо осознал, что это невозможно. Сашка, неглупый парень, писал об адской машине, перемалывающей судьбы людей. Жернова государственной мельницы работают старательно и добросовестно. Тому, кто в них попал, не вырваться.

- Никто тебе, сынок, не поможет, - безжалостно заявил Григорий Васильевич и добавил: - Никто.

Сашка, несмотря на их разногласия и споры, всегда любил и понимал отца. И в этот раз он понял, что отец не в силах ему помочь.

Выплеснув заряд эмоций, высказав сыну самое важное, немного успокоившись, Григорий Васильевич огляделся вокруг. Конвоир давно вышел. Следователь, якобы погруженный в изучение документов, исподволь наблюдал за ними и прислушивался к разговору. Ему не понравилась нотация отца и затянувшееся вступление. Он бесцеремонно вмешался и поторопил:

- Ближе к делу, товарищ Сибиряков.

Григорий Васильевич приступил к делу:

- Мы живем в трудное время, враг не дремлет и хорошо маскируется. Я думаю, что путаница в твоих мозгах произошла не без его вмешательства.

- Кого конкретно ты имеешь в виду, батя?

- Матвея Петровича Козырева.

Григорий Васильевич поймал удивленный взгляд сына. Он попытался мысленно передать ему предупреждение об опасности. Сашка повел себя так, как следовало.

- Я с Козыревым практически не знаком. Он первый секретарь обкома партии, а я молодой инструктор из сельского райкома комсомола. Он на трибуне, я в зале… И все, батя. Честное слово, всё.

- Неправда, - вмешался Вербицкий. – В сентябре прошлого года вы, Александр Григорьевич, сопровождали Козырева в его поездке по Сосновскому району. Поездка продолжалась три дня. Неужели за все время поездки вы и парой слов не перебросились?

Сашка поведал, что в той поездке Козырева сопровождала целая свита обкомовских и райкомовских сотрудников. Шла уборка урожая. Горячая пора, напряженный график. С раннего утра до позднего вечера они ездили по колхозам и совхозам, по полевым станам и зернотокам. Козырев выступал на собраниях и митингах, беседовал с передовиками, рассказывал о стахановцах и старался мобилизовать колхозников на ударный труд. Вечером они возвращались в Сосновку. Сашка шел в общежитие. Козырева со свитой разместили в районной гостинице. Чем он там занимался и с кем встречался Сашке, безусловно, неизвестно. Во время всей поездки он, как самый молодой и неопытный, находился в сторонке. Настораживающих честного комсомольца разговоров в Сашкином присутствии не велось.

- Ты не должен выгораживать врага, - наседал на сына Григорий Васильевич, но как он не бился, Сашка упрямо твердил:

- Не помню, не знаю, не слышал ни о какой организации, мне никто ничего не  предлагал. Если бы я что узнал или услышал, то тотчас оповестил органы, потому что терпеть не могу отщепенцев, оппортунистов, предателей и прочую нечисть. Я не виноват в том, что враги пробрались на самые высокие посты…

- С этим вопросом мы разберемся, - пообещал следователь недовольным тоном. Он убедился, что отцу не удается разговорить сына, и прервал свидание.

Сашка, когда его уводили,  обернулся в дверях и попрощался.

- До свидания, батя. Прости меня.

- Прощай, Саша, - сдержанно ответил Григорий Васильевич и добавил: - Держись!

Следователь Вербицкий официальным тоном поблагодарил Григория Васильевича за помощь следствию. Он сказал:

- Мы убедились в том, что ваш сын действительно не имеет сведений о Козыреве и его организации. Давайте, я подпишу пропуск. Вы свободны. Возвращайтесь в Покровское. Вы нам больше не понадобитесь. Судьбу сына выясните в соответствующей инстанции надлежащим порядком.

Следователь говорил сухо, казенно. Григорий Васильевич понял, что он действительно не нужен следствию. Он для них отработанный материал. Когда Григорий Васильевич забирал у следователя пропуск, вошел все тот же конвоир и доложил о подследственном Козыреве, доставленном на допрос.

- Доставил, так заводи, - раздраженно приказал Вербицкий. – Сибиряков, поторопитесь.

Они столкнулись в дверях. Сухонький, невысокий, рано постаревший Григорий Васильевич Сибиряков и статный, крепкий, моложавый, по-прежнему обаятельный и располагающей к себе с первого взгляда, бывший секретарь обкома партии, бывший коммунист, а ныне враг народа Матвей Петрович Козырев. Они узнали друг друга сразу, их взгляды встретились. На лице Козырева не дрогнул ни один мускул. Лишь в глазах промелькнуло что-то похожее на беспокойство и настороженность. Григорий Васильевич опустил глаза и поспешно выскочил из кабинета.

В коридоре стоял конвоир. Он окликнул его:

- Папаша, спичкой не угостите?

Григорий Васильевич, выбитый из колеи неожиданной встречей с Козыревым, нервно захлопал себя по карманам, нашел спички, протянул конвоиру. Тот закурил и заявил с укором:

- Что ж вы с сыном так сурово, папаша? Раз и по морде.

- Заслужил, - коротко бросил Григорий Васильевич и поспешно направился по коридору к выходу на лестницу.

На улице всё так же ярко и весело светило июльское солнце. Приятный прохладный ветерок дул с реки. По длинному извилистому переулочку, отделяющему здания Управления НКВД и Обкома партии, Григорий Васильевич спустился к реке. Он сел на большой камень, без труда обнаруженный на пустынном песчаном берегу, посидел, отдышался. Потом, он не спеша, снял пиджак, сапоги, размотал портянки, закатал брюки. Григорий Васильевич вошел в воду, неглубоко, недалеко, так, чтобы прохладная водичка омывала взопревшие ступни. Он умылся, постоял в воде несколько минут, успокаиваясь и приводя в порядок взбунтовавшиеся мысли.
Хотелось думать, что всё закончилось. Разум говорил, что ничего ещё не закончилось, напротив, все беды только начинаются.

От Сашки, возможно, пока и отстанут. Парень действительно не располагает сведениями необходимыми следствию и, что самое главное, располагать не может. Козырев – другое дело. Козырев и его организация необходимы следствию как воздух. Раскрытие контрреволюционного заговора, которым руководил первый секретарь Обкома партии для работников НКВД яркий показатель бдительности и преданности партии. В случайность столкновения с Козыревым в дверях кабинета Григорий Васильевич не верил. Следователю она зачем-то необходима. И надо ли удивляться тому, что Григорий Васильевич испугался. Никогда ещё жизнь не загоняла его в такой  тупик. Бросишься выручать сына, заставят оговорить невинного человека. Сына не спасешь и Козырева погубишь.

Григорий Васильевич решил не ходить к сестре и не возвращаться в дом на Полковой улице. С Натальей он распрощался утром, корзинка и вещи при нем. До поезда оставалось достаточно времени. Не выходя на шумные улицы, Григорий Васильевич побрел по берегу реки.
На крутом обрыве, на месте слияния двух рек, располагалась старая крепость. Ее, как ни странно, совершенно не затронули перестройки и переделки. Даже предназначение зданий, по сути, не изменилось. Штаб военного округа по-прежнему штаб. Коммерческое училище – финансовый техникум. Кондитерская Попова – магазин Союз потребкооперации.

Григорий Васильевич зашел в магазин, купил жене и детям городских гостинцев. На заборе возле автобусной остановки он увидел яркую афишку, извещающую об открытии выставки работ преподавателей и учащихся Художественно – промышленного училища. Фамилия Логинов с инициалами «А. В.» стояла в афише первой, а ниже указывалась ещё раз, но уже с буквой «И». Вероятно, имелся в виду сын Андрея - Иван. Приятная новость. Пусть не состоялась личная встреча с братом, он посмотрит его картины.

Григорий Васильевич направился в Краевой музей, располагавшийся в бывшей резиденции генерал – губернатора. Нижний этаж особняка отведен под Краеведческий музей. Залы Художественного находятся на втором этаже. Григорий Васильевич поднялся по лестнице.
Работы преподавателей и учащихся Художественно – промышленного училища - (живопись, графика, декоративно – прикладное искусство) - занимают маленький зальчик в самом конце анфилады комнат, завершая постоянную экспозицию. Глаза разбегаются от обилия красочных полотен всевозможных форматов.

Пейзажи Андрея Логинова привлекают к себе внимание с первого взгляда. Река, березовые рощи, деревенские и городские улицы показаны с большим мастерством и любовью. От них невозможно оторваться. К ним притягивает, манит. В них нет ни единой капли лжи или помпезности. От них исходит легкая, светлая грусть и тихая радость. Сюжеты родные, близкие, узнаваемые. Работы младшего Логинова, Ивана, столь же искусны, но в них ещё заметен дух ученичества.

На других холстах изображены портреты современников – рабочих, колхозников, детей, натюрморты с гигантскими овощами и атрибутами труда, сцены индустриального строительства и уборки урожая. Все полотна пронизаны светом, солнцем, духом созидания. Их объединяет общая тема – счастливая жизнь советских людей.

Одна из картин заинтересовала Григория Васильевича. Она называлась «Город солнца». Юный художник нарисовал город будущего, в котором лишь отдаленно угадывался Сибирск. На фоне, залитом солнечным светом, изображены высокие дома из стекла, широкий проспект, усаженный диковинными деревьями и цветами, украшенный красными флагами. По проспекту гуляют празднично одетые, веселые, счастливые люди. В ярком голубом безоблачном небе парят самолеты и дирижабли. Картина написана с огромным искренним чувством и верой в прекрасное, замечательное будущее. В этом мире нет места царству тьмы и адской машине, перемалывающей людские судьбы.

Когда Григорий Васильевич выходил, служительница музея спросила:

- Понравилась наша выставка?

- Очень понравилась. Талантливые ребята у нас подрастают.

- Напишите отзыв.

- В другой раз, - вежливо отказался он.

На вокзал Григорий Васильевич прибыл за два часа до отправления поезда. Выстояв очередь, купил билет, перекусил в станционном буфете. Три часа трясся в душном вагоне. В одиннадцать часов вечера он приехал в Покровское.

Окна дома затемнены. Видимо домашние, не дождавшись его, легли спать. Он вошел во двор. На крыльце виднелась темная фигурка жены Евгении Александровны. Увидев мужа, она тихонько воскликнула:

- Вернулся!

- Вернулся, - ответил Григорий Васильевич и присел рядом с ней на ступеньки. – Дети спят?

- Уложила. Ужинать будешь?

- Спасибо, не хочу…

Они долго сидели молча, не двигаясь, не заходя в дом. Евгения Александровна не решалась расспрашивать, а Григорий Васильевич не находил слов, чтобы рассказать ей о том, что ему пришлось пережить за прошедшие двое суток и подготовить её к тому, что их ожидает.

- Гриша! – прервала затянувшуюся паузу Евгения Александровна. – Звонили из райкома. Завтра бюро. Что ты собираешься делать?

- Молчать и соглашаться со всем, что услышу, – спокойно ответил Григорий Васильевич. - Отберут партбилет, снимут с директоров, переведут в слесаря или трактористы, пускай. Я приму любое наказание, любую кару. Мой сын – враг народа и я виноват в этом в первую очередь.

- Наш Сашка – не враг, - воскликнула Евгения Александровна. - Это ошибка! Надо писать, доказывать, хлопотать.

- Партия не ошибается, Женя, - горько усмехнулся Григорий Васильевич. Он обнял её за плечи, нежно погладил по голове и произнес почти шепотом: - Женя, если не забыла, если можешь, молись за Сашку и за всех нас. Я бы сам помолился, но не могу... А если меня, как Сашку… Ничему не удивляйся, родная. Забирай детей и уезжайте из Покровки куда глаза глядят, туда, где нас не знают. Не верь, не бойся, не проси…

Как слетела с языка последняя фраза, взятая из лексикона уголовников, он и сам не осознал. Осознал главное. Теперь придется жить именно по такой формуле.

- Гриша! – Евгения Александровна испуганно притихла, потом сказала: - Я ничего не понимаю.

- Тут и понимать нечего. Одно неосторожное слово, взгляд и мы пропали, все пропали, - устало ответил Григорий Васильевич и, повысив голос, торжественно произнес: - Враги распоясались, надели на себя личины преданных товарищей. Им нельзя доверять. Лично я свято верю только в партию, в товарища Сталина и в торжество победы коммунизма.

Евгения Александровна заплакала. Григорий Васильевич не мог ей объяснить, что поездка в город перевернула его мировоззрение, превратила его в  другого человека.

В данный момент больше всего на свете Григорию Васильевичу хотелось надеть на себя шапку – невидимку и сделаться незаметным, таким как все. Но это уже не возможно. Арест Александра - это клеймо, которое ставит всю семью в особую графу «враги народа». Особое внимание соответствующих органов и положение изгоев в самом прекрасном на земле обществе им гарантировано. Судьба старшего брата и его семьи – яркое тому подтверждение.

Ночью вновь пошел дождь. Григорий Васильевич не спал, он думал. Перед его мысленным взором стоял «Город солнца». Теперь он знал точно, что такой город никогда не построить.
Самолеты, дома, гиганты пятилетки, успехи в науке и технике – они достижимы. А вот счастье, благополучие, гармония отношений между людьми, свобода, равенство, братство, высокие цели и замечательные идеи, к которым он шел всю свою жизнь – это утопия.
Петр, его брат, оказался прозорливым. Люди есть люди. Сейчас они, пользуясь сложившейся обстановкой, с энтузиазмом и воодушевлением занимаются тем, что  уничтожают себе подобных. Григорий Васильевич сегодня на себе ощутил ужасающую по степени воздействия на человека силу страха. Вот рычаг, который позволит управлять людьми.

Когда-нибудь, не сразу, постепенно, в человеческом сознании произойдет взрыв неистовой силы, который как дождь, как ураган смоет, сметет весь этот «прекрасный» мир...

Продолжение следует... См. "Надежда"