Зависть или сон Матвея

        День выдался на редкость жаркий, такой жаркий, что плавился, казалось, даже воздух. Сквозь его дрожащую  раскалённую пелену сад выглядел нереальным,  точно опущенным по чьей-то  воле в гигантский аквариум.
 
        Может кого-то и привлекла бы  перспектива оказаться под палящим солнцем с тяпкой в руках, но только не Матвея Ивановича. Его жизнь, жизнь закоренелого холостяка, была подчинена  своим принципам и правилам, от которых он отcтупал крайне редко. Одно из правил его - сильно не напрягаться, без особой на то надобности. Всё что бы он ни делал, делал неспешно, сильно не напрягаясь и прислушиваясь к себе. Как только сознание начинало подавать обеспокоенные сигналы, он прекращал всякую деятельность, благо, что никто не стоял над его душой. Если прополку можно отложить на более удобное время, почему и не отложить, а если нет желания вообще потеть сегодня, почему бы  не перенести это на завтра.
 
         Со свойственной ему медлительностью, он осмотрелся вокруг, сощурившись от яркого солнца. Не только он изнывал от жары.  Всё что пыталось выжить в его огороде, уныло опустило подвядшие листья, потемневшие на солнцепёке головки. Земля  тосковала по воде. Он глянул безнадёжно поверх деревьев - ни облачка.. Подумал, что не мешало бы полить хотя бы помидоры, но так как мысль эта  его вовсе не обрадовала, он поспешил тут же о ней забыть. Завтра ещё не поздно…

        Перекусив, кое - чем прихваченным из города, Матвей Иванович вышел снова во двор. Долго находиться в доме было невозможно, деревянные стены домика вовсе не защищали его от жары, а скорее аккумулировали её. Ртутный столбик термометра, висевшего в прихожей у входной двери, подпрыгнул чуть ли не до верхней отметины.
 
        Он с удовольствием ощутил лёгкий освежающий ветерок улицы, а в тени яблони было почти прохладно. Устроившись удобно на топчане в тени деревьев, он открыл Советы огородникам на уже хорошо знакомой странице, но ей и в этот раз  не суждено было быть до конца прочитанной. Вскоре раскрытая книга мягко опустилась на его лицо и он так и не узнал, чем подкармливают почву для баклажанов.
        Пока герой наш мирно посапывает, самое время познакомить с ним читателя поближе. Он имел обыкновенную внешность, начинающего стареть мужчины. Человек начинает стареть, когда вдруг почувствует свою ненужность никому, тогда и пропадает интерес в нём и к людям, и к жизни вообще. Один из признаков начала этих безрадостных в человеке  перемен - нежелание следить за своей внешностью. Если бритьё, лёгкий массаж лица в былое время были чуть ли не утренним ритуалом, то теперь, собираясь куда-нибудь, он проводил ладонью по шершавой щеке, и медленно соображал, стоит ли бриться.

        У него была пара футболок, которые он переодевал, когда вспоминал, что давно не переодевался, одни джинсы на  все случаи жизни ну и спортивный костюм на "особый" случай. Находилась какая-нибудь добрая душа,  чаще из женского сердобольного окружения -(ах как же, как же - бесхозный мужик), устраивала большую "стирку", чуть ли не силой стаскивала с него одёжку, бросив ему что-нибудь переодеться, и после священодействия над ней, возвращала ему, приобретшие  свой почти первозданный цвет джинсы и футболки. Он благодарил чуть ли не снисходительно, так, будто оказывал честь, позволив постирать свои, с позволения сказать, портки и картинно улыбаясь, обнажал поредевший ряд  зубов и повторял свою излюбленную фразу, с нарочитой обидой : Ну вот, такого удовольствия лишили!
 
         К его  пятидесяти годам он имел животик, который не позволял ему увидеть носки ног в положении стоя. Он не считал его своим лучшим  приобретением, но и худшим тоже не считал и  называл его, шутя, мозолью, явно намекая на своё мужское величие. На фоне его худобы живот смотрелся каким - то инородным придатком, уж очень он был “выдающимся“.
Как уже было сказано, он был убеждённым холостяком. Но, видимо, был он им не всегда, потому что однажды, давным-давно, он был женат, хотя очень недолго. Как, почему, каким образом и главное для чего он женился объяснить не смог бы даже Господь Бог. Увы, уже на другой день после свадьбы, он с досадой спросил себя: Зачем я это сделал…? Больше всего он боялся потерять независимость, а жена, как ему казалось, то и дело на неё покушалась: и то ей не так, и это не то… Его раздражала её чрезмерная активность. Дома ей почему-то не сиделось, всё норовила его вытащить куда-нибудь, и он должен был за ней
всюду тащиться... Со скрипом продержался брак с пол-года. Разошлись тихо, без скандала и без сожаления.
 
          Надо сказать, что женоненавистником он не стал, охотно заводил новые знакомства, но, как правило, новые избранницы к нему быстро охладевали. Он не понимал, а может не хотел понимать, что причиной этому была его скупость,  чрезмерная, доведённая до болезненности, которая плохо увязывалась с его самомнением и его высшим образованием, которым он нет-нет да бахвалился. Случается, и в негативе присутствуют позитивные стороны: так жадность сыграла в нём несомненно и положительную роль - он не спился из экономических соображений… Когда-то он был скорее расчётливым, но жизнь и не такие метаморфозы совершает с людьми, особенно, если они одиноки и считают одиночество за благо, ошибочно принимая его за независимость. Цветок подарить, просто так, прийдя на свидание… Боже упаси… Всем дарить - денег никаких не хватит. Он не миллионер! Цепочка его суждений была несложной,  уж лучше зайти в кафе, да  что-нибудь выпить… Проходя мимо  кафе он или не замечал его, или предлагал зайти в него с таким видом, что спутница великодушно отказывалась. Настроение его в таком случае  заметно улучшалось. Он начинал шутить, а когда кафе оставалось далеко позади, он высказывал сожаление, о том, что всё таки надо было зайти… и, на каком - нибудь углу он покупал даме сердца мороженое с тайной надеждой, что она даст ему попробовать…
 
        Как уже читатель догадался, Матвей  был напрочь лишён каких бы то ни  было романтических чувств… Но не сподобил господь… И на балкон к возлюбленной он бы точно не полез, а прежде чем поднять на руки душа-девицу, он бы спросил её вес. Жизнь его была размерена, регламентирована так, что никаких неожиданностей не могло произойти. Он не  допускал никаких сильных эмоций, ведь сильные чувства, как правило, требуют поступков, решений, а этого то Матвей Иванович больше всего и не любил.  Так он и жил, вернее сказать, наблюдал за жизнью и, попадая время от времени в её течение, плыл себе потихоньку, особо не напрягаясь, избегая её порогов и стремнин.
        В приятной дрёме он слышал точно издалека птичье щебетанье, насекомые галдели отовсюду и время от времени в этот импровизированный хор вступала, будто спохватившись, кукушка, едва не пропустив свою ведущую сольную партию  и всё  вокруг, вдруг, замолкало, пока звучал её встревоженный, глуховатый голос. Под самым ухом что-то зажужжало, он хотел отмахнуться  рукой, но она казалась  неподъёмной, хотел открыть глаза, не смог...
        Спал он или дрема. Какие-то образы, разговоры. Он видел сны крайне редко, но верил в их пророчества, если уж видел, то проснувшись старался запомнить или даже записать их, если конечно попадалась авторучка под руку, чтобы  потом посмотреть  значение в соннике у соседки Людмилы, с которой, кстати сказать, у него было много общего, не исключая  постели, не так часто, но регулярно. Что-то, иногда, сбывалосьиз снов... Вот, когда он с женой разводился, приснился ему какой-то потемневший от времени, обросший мхом, колодец, из которого, вдруг хлынула грязная, тинистая вода, которая быстро заливала всё вокруг. Вот и он был уже по грудь в воде, но  ему не было страшно, если  только чуть- чуть, он знал, что спасётся и тут же увидел что-то похожее на спасительную бетонную плиту…
Так всё и случилось, он живёт припеваючи, ну что-то конечно не сложилось, но не хуже других, есть кой-какой капиталец, а вот у неё-то всё гораздо хуже. Муж не вернулся из Афгана, пропал без вести. Живёт одна, сын где-то далеко, состарилась, от былой красоты ничего не осталось. И это, как ни странно, его не огорчало, чисто по-человечески, а скорее радовало. Наконец то пришло его время ликования… Он и сам не понимал, почему столько лет она никак не выходила из его головы. Она ведь  была только коротким эпизодом в его жизни. Почему только после развода он увидел, что она красива, почему только после развода ему стало не хватать её, вместе со всеми её, как он считал, недостатками. Он  не мог ей простить, что она сразу выскочила замуж, не стала за ним следом бегать, уговаривать. Не мог он ей простить и того, что муж её красив, молод и что ему так к лицу форма военного лётчика. А больней всего было то, что она была счастлива. Счастлива без него. Он не мог понять, зачем, стараясь оставаться незамеченным, наблюдал за ними, за их счастьем. Видно женщину, когда она счастлива. Она, как говорят, светится… А у его жены,( он так и называл её в мыслях,несмотря на развод), счастье было написано на лице огромными буквами. И тогда в нём начинал шевелиться старый червячок, сначала потихоньку, вкратчиво, но чем больше он об этом думал, тем больших размеров достигала  досада и раздражение. Избегая сильных эмоций, он ничего не мог поделать с этим, поедающим его изнутри чувством, в котором он и себе боялся признаться, имя которому было зависть, та самая, известная ему ещё с детства.

Было время, когда Матвей подумывал, что это проснулась в нём дремавшая доселе неведомая ему любовь, но увы. Времени у него было предостаточно, чтобы разобраться. Он был слишком практичным и благоразумным, чтобы верить в бредни, которые восторженные романтики  окрестили любовью. И он убедил себя, любовь - не более чем ханжеская выдумка.

Тут стали доноситься до него какие-то звуки, какой-то лёгкий перезвон, голоса, серебристый, точно детский, смех. И отовсюду бабочки, с пёстрыми и золотисто-серебристыми крылышками. Матвей опешил - такое бывает разве что в сказке, или во сне. И вдруг он ощутил себя такой же бабочкой, такой же воздушной. Сначала он не на шутку встревожился такому своему преображению, но тут его осенила догадка, что это всего лишь сон и  успокоился, беспечно кружась и пархая среди прочих. Восторг непередаваем.

         Одна более смелая подлетает к нему ближе других и смотрит на него большими синими глазами... И тут он понимает, что это совсем не бабочка. Он вглядывается в личико , до чего же знакомые, до чего родные черты!  Он узнал её! Он узнал бы её в любом облике. Полупрозрачный наряд её полуприкрывал её хорошенькое тельце, он приблизился к ней, чтобы дотронуться  до краешка её одежд, как это делают, чтобы убедиться, не мираж ли, но она вдруг испугавшись,  вспорхнула и исчезла...
 
         Полотенце сложенное в несколько раз, вместо  подушки, было влажно от пота. Ворот рубашки, тоже мокрый, неприятно прилипал к шее. Какое - то мгновение потребовалось, чтобы вспомнить где он. Убрав книгу под тапчан, он приподнялся, опершись на локоть, осмотрелся. Жара, кажется немного спала. Какая-то тревога или скорей неприятное ощущение было на душе, он силился вспомнить, из-за чего. Здоровая, жёлтая муха с длинными лапами  опустилась на скомканное  полотенце, и он вспомнил - Сон! Х-м… Приснится же!


Видел её недавно, прошла мимо, не узнала его. Ну и… он тоже сделал вид, что  не знает её. Любопытство всё же заставило его обернуться. Нет, в ней ничего  уже не было из того, что так его тревожило  раньше.
- К чему, интересно, приснилось? …Какое-то навождение…
Ему стало не по себе, когда он, вдруг, вспомнил, какие планы он строил, тогда, стоя под окнами их дома, чтобы помешать их счастью. Он ведь их так долго потом вынашивал, лелеял, совершенствовал. Смелости только и не хватило, чтобы отомстить… Да именно это слово - Отомстить, он впервый раз назвал своим именем, то что он собирался сделать. Бог,наверно, отвёл…
-Так, не думать об этом - приказаз он себе… И перестал…
Небо начало затягиваться лёгкими волнистыми облаками, а с северо-запада угрожающе - быстро надвигалась чёрная туча.
- Хорошо!- подумал он,- поливать не надо. Завтра здесь всё равно делать  будет нечего после дождя. Можно в город ехать.
Он вспомнил об обещанных ему Людмилой пирожках. И куда девались неприятные ощущения, стало наоборот легко, весело. И он засобирался… Машина, как назло не завелась, а до остановки идти порядком. Свернув на главную улицу, он зашагал по обочине дороги, мельком подумав, о тех остолопах, которые забыли сделать тротуар, но не все же ездят на машинах….
        -Нало бы прибавить ходу - мелькнуло в голове. - До остановки ещё минут тридцать.
        -Что за невезуха - зарассуждал он по привычке сам с собой,- на машине я бы уже был дома. - Он любил ходить пешком -  вот если бы не назревающая непогода... - Надо договориться с кем-то, может с Андреем, да оттащить жигуль  на СТО, - продолжал он размышлять. Впереди разорванным огненным зигзагом сверкнула молния. Он, как когда-то в детстве, начал считать и на счёт десять раздался отдалённый раскат грома.
-Надо поторапливаться, дождик всегда приятен  через окно ….-  Резкий звук тормозящей машины прервал его мысли.
- Садись быстрей, а то ливанёт сейчас,-
  Матвей не сразу узнал приятеля, с которым не виделся уже нескоько лет, но его обрадовала не столько встреча со старым знакомым, сколько возможность  проехать на машине.
Разговор как-то не заклеился, да говорить то,  собственно, было не о чем.  Дежурные фразы, вопросы. Ответы не выслушивались, потому что им обоим никакого дела не было друг до друга... И вдруг, как снег на голову:
-А ты был на похоронах...? - Матвей Иванович скорее кожей почувствовал, чем услышал конец вопроса.  - Её больше нет...! Нина, Ниночка!... - стучало в его висках...