Девять лет одного дня

ПРОЛОГ

Ох уж участь корабля:
скажут – “пли”,
ответят – “бля”.      
                И.Бродский

         1993 год, Тюва-Губа, Кольский залив. У двух причалов мирно покачивались военные корабли: у одного причала были ошвартованы три средних десантных корабля -  один боевой - СДК-85,  и два списанных  в утиль – СДК-76 и -87, у другого причала – три списанных сторожевика, эскээра-чужака -  числящихся за разными соединениями. Ещё у одного причала иногда швартовались рыболовные суда для заправки водой.
       Мой родной СДК-76,  заваренный сваркой наглухо, ждал, накренившись на левый борт, своей череповецкой участи, и взирал пустым якорным клюзом на береговую казарму. Якорь уже “подрезали” - кто-когда - не знаю! Я прослужил и прожил на этом корабле, в каюте без иллюминатора четыре бесславных года.    
      Будучи механиком, командиром электромеханической боевой части вычеркнутого уже из жизни корабля, я заступил на дежурство по технической боеготовности 628 дивизиона 121 Бригады Десантных кораблей 37 Дивизии морских десантных сил.
      В 21.40 объявили «Ветер-3». Следуя инструкции и приказанию дежурного по дивизиону, я обошел причалы, проверил состояние швартовых концов, попрыгав на них, и наличие  корпусов списанных чужаков-эсминцев – по счёту.
      На боевом СДК-85 в 22.00 по радиотрансляции прозвучал горн и вахтенный начал спускать флаг. Я повернулся к кораблю и отдал честь. На палубу вышел командир корабля капитан-лейтенант Дмитрий Липовка, видимо, проверить действия вахтенного и тоже отдал честь. Его команда готовилась к отбою. Солнце катилось по усыпанным грибами и ягодами сопкам – царил Полярный день. Флаг был спущен. Ничто не предвещало морских баталий. Ветер стих. В 01.00 ночи я ещё раз обошёл причалы, полюбовался на солнце и воду, разбудил дежурного и лёг спать.
        Проснувшись и приведя себя в порядок, в 07.15 я вышел на крыльцо казармы и посмотрел на три сторожевых корабля – их было два.
        Новый командир дивизиона, Бабин Михаил Владимирович, Капитан второго ранга, выполнял на свежем воздухе упражнения гимнастики Ушу. По сопкам спускался утренний бриз. Зевнув и протерев очки, я тронулся в сторону предпоследнего приюта сторожевиков.   
        Для одного из них этот приют стал последним. От причальных кнехтов в безмолвную глубину уходили звенящие от натяга швартовые концы, превратившись в контрфорсы причала. С них капала утренняя роса, отпугивая мошкару и привлекая мальков. Над водой парили в рассветной дымке два креста. Это были верхушки мачт провалившегося на дно губы корабля. Заворожённый зрелищем  я пытался определить бортовые номера державшихся на плаву эскээров, но тщетно. Вернувшись в рубку дежурного, я доложил по команде. На связь вышел Начальник штаба соединения Морских Десантных сил Геннадий Петрович Жерин . Доклад произвёл на него утреннее впечатление, и, снарядив рейдовый катер бортовой номер семнадцать полста шесть, начштаба с сопровождающими лицами вышел к нам из Североморска.
       Пока ждали делегацию, я спустился к корню причала, сел на камни, снял фуражку и посмотрел в зияющий носовой клюз своего корабля. Краб якоря, скованный цепью, покоился на дне. Где-то недалеко от якоря лежали две половинки унитаза.
                ***
– Товарищ комдив, заднего хода, ..Ъ, не будет, – я дёргал и срывал колесо моховика реверса в положение “задний ход”, но стрелка тахометра упорно прыгала “вперёд”. Караси-мотористы собрались возле компрессора и что-то бубнили друг другу. Воздух в пусковых баллонах опять заканчивался, компрессор начал пыхтеть, визжать и травить. Дело было “табак” и я доложил на мостик, что заднего хода не будет. Только вперёд, на осушку – на камни.
         Корабль врезался левым бортом в причал, снёс пару брёвен у корня и как крокодил выпрыгнул на берег. Тогдашний Командир нашего дивизиона, Фазлыев Ханан Хафизович, Капитан второго ранга, не дожидаясь подачи трапа, выматеревшись спрыгнул на причал. Фуражка слетела с его головы и покатилась в сторону береговой казармы, в которой размещался штаб. Ветер подхватил её и швырнул на камни, и тут же бакланы налетели, и “насрали её полную”.
– Ну что, Мех, в отпуск хочешь? до-зарезу, говоришь, надо? Я то-оже собирался, но мне-уже-ни-ку-да-не-на-до. – Перед  швартовкой ему передали по УКВ связи, что на его «Шестёрочку» в Североморске, припаркованную возле КПП, наехал задним ходом КАМАЗ. – А ты говорил,  заднего хода не будет, – вздохнул Ханан Хафизович и надел поданный мною головной убор похожий на гриб, с мятым белым чехлом  и шитым крабом.
_______________________

       Их встречали …
       Смерив опытным, видавшим морские виды взглядом державшиеся на плаву сторожевики, Капитан первого ранга Жерин Г.П. авторитетно заявил:
– Этот – не наш, доложите в Сайду, – отдал  честь парящим над водой крестам и убыл обратно в Североморск, в расположение штаба соединения.
      Когда "делегация" скрылась из виду, я снял фуражку и перекрестился на воду, потом надел головной убор и отдал честь.
       После увольнения в запас, ещё в течение нескольких лет мне периодически снился мой первый десантный кораблик: лежит он накренившись на морском дне, я плаваю внутри него с аквалангом, заглядываю в кают-компанию, в танковый трюм, в форпик – ищу якорную цепь. В трюме на привязи сидит лохматая собака и сторожит сиреневый унитаз. Носовая аппарель, по которой выезжают из трюма десантного корабля танки, открыта, створки носовых ворот сорваны и лежат рядом на грунте. Из трубы, почему-то, идёт дым. Стрелка телеграфа на мостике переведена на:

«Самый полный назад».

                УТКА   ПО   ПЕКИНСКИ               

                Моряки в Североморске,
                исхудав от лучевой,
                тянут крейсер
                бичевой.
                И. Бродский

Двумя годами раньше.
               
        Третью неделю по Кольскому заливу носился осенний шторм, и возможности доставить с “большой земли” продовольствие на корабли и береговую базу Тюва-Губы не  было. Мы стоим со штурманом на первом причале и ждём какое-нибудь  рыболовецкое судёнышко, нуждающееся в пополнении запаса пресной воды. Нужно было накормить экипаж корабля и береговых матросов в казарме, и мы чаяли выменять у рыбаков на спирт рыбки какой-нибудь или кальмаров, или печени трески. В последний раз нам перепал мешок вяленых для норвежцев креветок и трёхкилограммовый кусок Белокурого палтуса, попавшегося в рыболовецкие сети случайно. Был этот палтУсище, по рассказам рыбаков, полтора метра в диаметре и занесён в Красную книгу. Но рыбаков не было – путина гнала их в открытое море, и мы с Юрой, окоченев за несколько часов ожидания, глотнули спирта и договорились поймать какую-нибудь птицу.
– Лучше баклана, он большой, – предложил я.
– Надо его закоптить. Из сейфа коптильню сварганим, у казармы ольхи наломаем – пикник устроим, – обрадовался Юра, и мы пошли на корабль, придумывая на ходу, где и как баклана станем добывать. – Сетью его будем брать, на помойке казарменной, – сходу отрезал Юра.
– Жаль, что Завалишина нет, – начал рассуждать я, первым забираясь на водовод, тянувшийся к нашему причалу, – за батонами как уехал три недели назад, так и бичует, поди, по Полярному. Он бы враз дичи набил или сёмги приволок. Он, говорят, в ледяную воду голым заходит по пояс и стоит так целый час, ждет, когда клюнет. А на сопках три бойца с рациями "на шухере".
– На что?
– Что на что?
– На что клюнет спрашиваю?
– Да, в сеть, говорю, ждёт, когда сёмга зайдёт или форель какая, а ты на что подумал?
– Про сеть ты ничего не говорил. -  Мы на миг задумались, и дружно расхохотались, утолив на такое же мгновение голод.
     Остановившись возле казармы, мы обнаружили, что мусорный бак был для бакланов сейчас уже не привлекательным: они, сволочи, всё подъели и сидели недалеко, наблюдая за причалом, по которому им с корабля приносили корм. Но корма почему-то уже с полмесяца не было, они злились и начали гаркать на нас.
      Я послушал их и сбегал на корабль, забрал на камбузе две последние гнилые луковицы и пару проросших картофелин.
– Этим экипаж всё равно не накормишь, – виновато бросил я обросшему коку, всё-таки его хозяйство.
     Юра приволок из казармы сетку и старый небольшой сейф. Растоптав возле мусорного бака луковицы и картошку и накрыв это месиво сетью, мы поднялись на смотровую площадку к ольховнику, где в лучшие времена готовили шашлык, и принялись пристраивать на кирпичах сейф. Пока ломали ольху, с помойки донеслось бакланье гарканье.
– Попался. Замариновать бы его, а Макс?
– В солярке что ли? на корабле даже уксуса нет. А что, перед копчением его мариновать надо? Ты когда-нибудь коптил чё-нить?
– Только рыбу, с Завалишиным. Сколько этого баклана коптить-то по времени? – задумался Юра. – Давай закладывай ольху и поджигай,– он вздохнул и пошёл за добычей. – Разгорится – туши. Дождись дыма и вот этой решёткой накрой. Я быстро. Жрать охота. Спички-то у тебя есть? – обернулся он.
– Я ж не курю, – и Юра кинул мне спичечный коробок.
На обратном пути он свернул птице голову, пришёл и погрузил тушу в дымящийся сейф.      
– Может голову ему отрубить надо, ощипать там, солью натереть? я взял, – и, зачерпнув в кармане штормовки горсть соли, протянул её "первому номеру".
– Не, не надо, потом всё сделаем, - деловито ответил штурман.
– Давай хоть крылья, что ли, отрежем – я и нож взял с камбуза, вот, кок дал.
– Забудь об этом. Хрустящие крылышки, да подкопчённые, – нараспев заголосил Юра, –  говорят самый смак.
– Шарма-ан. А кто говорит?
– Да никто, закрывай давай сейф и наливай. Крылья, чур, мне.
– Ну а мне тогда потроха: печень там, сердце, чего у него ещё есть - почки вот.
– Почек у птиц нет, – со  знанием дела отметил Юра, глотнул из бутыли и протянул её мне. – Хотя у бакланов может и есть, видишь здоровый какой.
– Ну, тогда желудок, желудок у всех есть, - я глотнул спирта, закашлялся и протянул в сторону дымящегося сейфа зажатую в кулак фигу, – Куда фига туда дым и мы стали ходить вокруг, уклоняясь от него.
– ..Ъ, закусить нечем, снега чистого здесь и того нет, надо в сопку подняться, – захрипел Юра и глотнул ещё из бутыли. – Тырин, гад, свалил на сход и каюту запер, у него в рундуке наверняка тушёнка спрятана.
– Вода тоже кончилась, водовод замёрз. Я ему, ..Ъ, в этом месяце спирта не дам, з..Ъ он всех, – с хмельным весельем вынес я приговор продовольственнику.
– А ты ему что, ещё и спирт выписываешь? – удивился Юра.
– Так ему тоже положено. На протирку весов. У него их три штуки числятся, все сломанные в трюме валяются.
– На протирку чего-о? на протирку, ..Ъ, банок с тушёнкой! - разозлился штурман. – Приедет, я его убью, - и он глотнул ещё. – Ты его спирт мне отдавай, сколько ему там положено?
– Триста грамм в месяц. Половину его тебе доливать буду, договорились, но только пусть к тебе обращается. Нормы спирта, кстати, как-то странно сделаны: у нас восемь офицеров и мичманов – восемь литров в месяц положено, на эсминце двадцать – двадцать литров. По-моему, весы его, гирокомпас твой и остальные железяки корабельные тут не причём. Главное, наверное, всё-таки люди.
    За разговорами прошёл где-то час-полтора.
– Давай, механик, открывай, – предвкушая "утку по пекински", скомандовал Юра.
– Ты чой-то раскомандовался, твоя идея – ты и открывай.
– Ладно, Макс, не шуми, где твой нож – давай отрезай крылья, - штурман достал из сейфа баклана и положил его на камень.
– Вроде готов, –  потыкал я птицу ножом.
     Отрезав баклану крылья, выдернув перья из хвоста и общипав его кое-как, мы добрались до тушки. Она была размером с полбуханки ржаного хлеба и выглядела также, только вкупе с дымком издавала странный аромат, похожий скорее на запах гуталина, как будто бы этого баклана действительно когда-то уже пытались замариновать в солярке, но он очнулся и улетел.
     Мы были в голодном шоке:  штурман от того, что на крыльях мяса не оказалось, а я от того, что брюхо птицы ножу не поддавалось – тушка была резиновой.
– Может, это чучело из казармы было, а? Юрий? – поднялся я с ножом и обратился к штурману. Всё произошедшее за последние часы пронеслось перед глазами как в бреду. Наверное, я приближался к голодно-пьяному обмороку.
– Да успокойся, я тебе говорю, остынь, - и он взял меня за руку, в которой блестело отточенное коком лезвие. – Он крыльями махал, клюнул меня, падла, я ему сам голову скрутил.
– А чо он так воняет? – смиренно спросил я и присел на корточки. – Давай выпьем.
– Чёрт его знает, наливай и пошли на корабль, поварим его на камбузе с полчасика.

– Э-э?! это что куриц, что ли, Э? – спросил кок, подозрительно разглядывая торчавшие из закопчённой тушки остатки перьев.
– Мусса, хватит экать, ставь воду и включи духовку, – командовал штурман, – тебе Тырин ключи от каюты мичманов не оставлял? – сегодня Юрий был старшим на корабле и на дивизионе.

        Прознав о предстоящем штормовом предупреждении, практически все мичманы и офицеры 628 Дивизиона десантных кораблей под разными предлогами три недели назад спрыгнули – кто на дивизионный десантный катер-лопату, кто, втихаря, на лоцманское судёнышко, и сошли – кто в Полярном, а кто в Североморске. Далее разбрелись, конечно же, по домам.               
       Но, несмотря на непогоду, они продолжали выполнять свой служебный долг. Каждое утро все дружно собирались на морвокзале города Полярный, нервно курили, обсуждая накапливающиеся с каждым штормовым днём служебные дела, и кидали с тайной надеждой взор на противоположную сторону Кольского залива. Но, к их огромному сожалению, рейдовые службы дивизионный катер из Тювы не выпускали. Тогда кадровые военные нецензурно выражались, сплёвывали и часа через два расходились по служебным, конечно же,  делам.
       Через неделю, в понедельник, бывший в то время начштаба Пашкевич Сергей Николаевич, капитан третьего ранга, решил всё-таки провести любимое им совещание. Он с помощью кассира морвокзала притащил откуда-то стол, поставил его прямо в маленьком зале ожидания, и попросил у кассира закурить. Ничего не подозревающий кассир, выполняющий по совместительству обязанности начальника Морвокзала, угостил его сигареткой и ушёл в кассу – продавать билеты.
       Началось совещание. На столе были разложены бумаги и начштаба нервно закурил. Обезумевший от такой наглости начальник морвокзала, высунулся из окошечка кассира и сделал Сергею Николаевичу замечание.
– ..Ъ ..Ъ мать, не мешайте работать, – заорал на него начштаба, и начальник морвокзала отступил на прежние позиции кассира. – Закуривайте, товарищи офицеры. Так, начальник химслужбы, Иван Терентич, доложи-ка мне ….
     Из дверей морвокзала шёл дым, и пассажиры боялись зайти внутрь, чтобы пройти к кассе и купить билет. Сначала они хотели вызвать пожарных, но когда нашёлся один смельчак и заглянул все-таки внутрь, то опаздывающие на единственный рейс до Североморска пассажиры стали угрожать Дивизиону десантных кораблей - милицией.
– Товарищи офицеры и мичманы, обстановка напряжённая и до конца не ясна. Связи с дивизионом нет, катера нет, "ветер раз". Завтра в восемь ноль-ноль, собираемся здесь же. – Этими словами он заканчивал каждую утреннюю встречу. На третью неделю, командир дивизиона Капитан второго ранга Устинов Сергей Петрович приказал ему из Североморска, по телефону, - всем собираться через день и в здании морвокзала не курить.
       А мы в это самое время пытались всё-таки приготовить что-нибудь из баклана. Кок Муслим, он же Мусса, он же матрос Джавдат Джабраилович Муслимов докладывал:
– Тащ штурман, на корабле включены все электрогрелки – холэднэ, если плитку и духовку включить – береговую колонку вирубит. И вода нет.
– Механик, запускай стояночный и переходи на бортовое питание, – Юра был непреклонен.
– А что я в журнал свой вахтенный запишу? А?
– Так. Запишешь:  «Провели учение по борьбе за живучесть корабля». Жрать-то надо что-то.
        Моторист запустил дизель-генератор, электрик перевёл корабль на бортовое питание, трюмные взяли лагун, и пошли в сопки за снегом. Остальной экипаж спал в кубрике, что бы калорий меньше расходовать.
        Ещё через час, мы опустили в кипящую воду тушку баклана. На дне лагуна был песок, на поверхности плавали какие-то волосы.
– Вы, мать вашу, где снег набирали? – драл штурман в коридоре моих молодых вечно голодных трюмачей.
– б..ъ да мы, б..ъ да мы, - виновато мычали они в ответ, жалостливо поглядывая на меня.
– Ладно, штурман, заканчивай. Они у меня и так всю ночь цистерну питьевую чистили, пускай идут, отдыхают. Всё, идите в кубрик, кругом марш.
– А что ты своих карасей-то жалеешь? А, механик?
– А чо ж ты своих не послал? А, штурман?
– А у меня их нет.
– А, ну конечно, у него карасей нет.
– Ладно, мех, не шуми, пошли к тебе в каюту спустимся, – и  Юра подмигнул.

Через полчаса в каюту постучал кок:
– Тащ, идите, посмотрите, вроде готовЭ. Э? – заговорщески улыбался Муслим.
– Ты, чо лыбишься? Э-э? – сонным захмелевшим, но беззлобным голосом затянул Юра, развалившись в моём кресле.
– Да ладно Вам, тащ, - и кок улыбаясь, вышел из каюты.
        Кок Муслим прибыл к нам дослуживать срочную службу после дисбата, где он провёл два года за то, что дал в морду офицеру крейсера "Мурманск", который что-то сказал про его маму. Ему осталось дослужить год, итого всего пять. Мы относились к нему с пиетитом.
– Ну-ка, давай, взбодримся и пойдём на камбуз, - я налил кипятку и насыпал индийского растворимого кофе.
     Через час варки баклан почему-то опустился на дно, вместо того чтобы всплыть, и нож по-прежнему его не протыкал. Мусса достал топор, вытащил тушку на разделочную колоду и профессиональными ударами накрошил её вдоль и поперёк в лоскуты. Потом положил на противень, добавил “бульона”, очистив его предварительно от волос и перьев, посолил, поперчил, положил лаврушки, какой-то там иранской зиры и засунул в духовку. Ещё минут через сорок мы втроём «сняли пробу». Есть это было невозможно ни с зирой, ни с гвоздикой, ни с какими соусами. Кок вытащил противень на палубу и выбросил за борт содержимое. Бакланы тут же поднялись с насиженного у мусорного бака места, подлетели к корме корабля, плюхнулись в воду и с гарканьем сожрали своего недоделанного брата.
И ветер стал стихать.

ПАЦИЕНТ   СКОРЕЕ   ЖИВ …

В течение пяти суток, при тусклом освещении, было одновременно произведено вскрытие обоим пациентам, промыты все потроха, удалены тромбы и каверны, заживлены язвы, сделано полное переливание питающих жидкостей. Все этапы сопровождались    воздушными клизмами. Также удалось заменить, для надёжности, некоторые конечности. Четыре молодых ассистента действовали слажено: подавали тампоны, необходимые препараты и инструмент. Проявлять инициативу, им было строго настрого запрещено. Только молчать и слушать, смотреть и учиться. И даже удалять подтёки у пациентов им разрешалось под неусыпным контролем старших ассистентов Эдуарда Лескявичуса и Александра Безрадного, которые проходили последнюю неделю обучения и времени на написание диплома у каждого практически не оставалось. Диплом представлял собой титанический труд, состоящий из иллюстраций и рифмованных комментариев по каждой позиции. Материал накапливался годами, и теперь необходимо было отобрать самый значимый и отличный от всего ранее представленного – плагиат был не в почёте, но обмен мнениями и фотоматериалами допускался.
– Ну что, Максимка, будем делать трепанацию, мозги мне что-то у него не нравятся. Собственно, это и не моя специализация, но я всегда хотел попробовать. Начнём? ты как?
–Собственно я, Иваныч, препятствий не вижу, - ответил я, и протянул ему заранее подготовленный для такого случая старшими ассистентами инструмент. Старший специалист Беляев Николай Иванович прибыл с Большой земли, из Коломны.
    Иваныч наклонился. Наступила тишина. Неожиданно свет замерцал, стал ярким и погас.
– Где ..Ъ фаза?! – благим матом закричал Лескявичус и высветил лучом аккумуляторного фонаря прижавшихся друг к другу и потупивших взор молодых ассистентов. Молчание.
       Но тут спасительно запустился аварийный генератор и через несколько секунд дали свет.
– Я с вами потом разберусь,  - прошипел Эдуард и выключил фонарь.
– ..ъ фаза, ..ъ фаза – зашептались ассистенты.
– Молча-Ать.
     У одного из ассистентов выпал из руки протёртый насухо инструмент, со звоном ударился  и отскочил куда-то вниз. Ассистент пошатнулся. Коллеги поспешно подхватили его под руки.
Иваныч хмыкнул:
 – Смотрю, Макс, порядок у тебя, -  и приступил к трепанации.
       Головная коробка была вскрыта и осмотрена. Два мозжечка, по документальному описанию, должны были представлять собой шары, размером с гусиное яйцо. Но вместо этого, между правой и левой долями в цилиндры золотников механизма реверса главного двигателя  было вставлено по одному болту с головками под ключ на "полстапять".
– Это кто ж такое смастерил? – Иваныч, представитель Коломенского дизельного завода, был в явном недоумении.
– Николай  Иваныч, пломбу заводскую ты при нас сам откусил, вот этими вот кусачками, – прокомментировал я ситуацию, – мы до тебя ничего не трогали. Эдуард, Александр, дизеля в Польше при Вас меняли?
– Вроде, да, Тащ. Мы тогда по карасёвке были, из трюмов и цистерн не вылезали. Шуру чёрного надо спросить, так он на сходе.
– Не тащ, а товарищ лейтенант, не Шура чёрный, а старшина команды.
– Да ладно вам, Тащ …
– ..Ъ
         Шура чёрный, он же мой старшина команды мотористов Александр Черномашенцев, начинал службу с матроса на Новоземельском вспомогательном корабле «Яуза». Закончив школу мичманов он пришёл служить в БЧ-5 на СДК-76, который базировался тогда ещё на Новой Земле.
       Перед приездом коломенского спеца, он неделю, день и ночь, самоотверженно пахал: мочаля руки вкровь,  срывал, снимал, промывал и притерал поршеньки и цилиндры двадцати четырёх пусковых клапанов обоих главных двигателей. Я, в это же время, помогал ему снимать и устанавливал клапана на место. Инструмента не хватало, гаечный ключ на 12,5 был “золотым”. Спали по два три часа. Когда работа была закончена, Шура запил. И я, с разрешения командира корабля, отправил его на сход, на неделю, в счёт отпуска. Отдыхал он и приводил себя в порядок в Североморске, у Галины Павловны, администратора ресторана «Океан».
         Впереди у нас был другой океан – переход по Баренцеву морю, рейс Тюва-Губа – Гремиха – Североморск – Тюва-Губа.

– Ну, что, механик, готов - запускаем? – спросил Николай Иванович, спускаясь по трапу в машинное отделение. – Ты куда вчера пропал?
– Да, я на соседнем корабле с вечера засиделся, кино смотрели, потом …, вобщем там и заночевал,  – вяло ответил . Вторая неделя без сна...первую – клапана с Шурой чистили, а эту неделю, ..Ъ ..Ъ – храп Иваныча на пятую ночь выбил меня напрочь из колеи, организм сдался, вечером я ушёл на соседний СДК-87, к своему приятелю Серёге Копейкину. В полночь вернулся и упал на диван в кают-компании, вестовой разбудил меня к завтраку.
Иваныч стал переписывать параметры двигателя у местного поста управления.
   После подъёма флага младшие ассистенты-мотористы стали готовить "пациентов" к запуску на холостой ход. Перед этим они всю ночь чистили трюма. Фаза, он же электрик матрос Валера Греценко, тоже участвовал в уборке трюмов машинного отделения “под ветошь” – то есть “под ключ”. Золотой ключик на 12,5 нашли. И сейчас дембель Эдуард производил обход отсека с видом Адмирала.
– Товарищ лейтенант, идите в ЦПУ покемарить, будем готовы – доложу.
                ***
     Глядя на Эдуарда, я представил себе командира нашего соединения, Адмирала Кононихина Игоря Афанасьевича, который, в очередной раз, производил субботний обход кораблей с осмотром результатов еженедельной Большой приборки. Люки, двери, горловины, иллюминаторы и носовые ворота больших и средних десантных кораблей были открыты настежь для осмотра, носовые и кормовые аппарели опущены до среза воды. И вот, очередь дошла до СДК-87. Адмирал с помощником командира корабля, Капитан-лейтенантом Игорем Маслениковым, заканчивая осмотр, спустились в танковый трюм.
– Старпом. – Ровным голосом обратился Адмирал к Масленикову. – Всё очень плохо (молчание) – у Вас..Ъ ..Ъ ..Ъ ТОЛЬКО ГОВНА НЕ ХВАТАЕТ – громовой выстрел с эхом разнёсся по танковому трюму и вылетел через открытые носовые ворота в сторону Окольной. Они подошли к носовым воротам. На краю опущенной аппарели лежала куча свежего собачьего дерьма. Корабельную собаку звали Барс, в честь погибшего кота Барсика. Адмирал плюнул в дымящуюся кучу и молча покинул борт. Барс семенил за расстроенным Адмиралом по причалу. В тот же день собаку постигла кошачья участь.
                ***
– Максим, ты что, спишь? – Иваныч зашёл в ЦПУ и с обычным для него грохотом закрыл за собой броняху. Я очнулся.
– Мы готовы, Николай Иваныч.
– Пошли в машину, запускать.

– Правая машина. – Пуск вперёд. Машина отработала «перёд». Пуск назад. Машина отработала «назад».
– Давай левый, – крикнул в ухо Иваныч.
      Я подошёл к левому главному двигателю с новыми гусиными яйцами и заглянул под него, как под лошадь – конь..Ъ..Ъ...
– Ну что, всё на месте? – рассмеялся коломенский спец.
   Я улыбнулся и дёрнул маховик реверса на ход «Назад». Стрелка тахометра дёрнулась и, - НУ, –  отработала «Перёд». Всё – п..Ъц. Послезавтра в море. Впереди, б..Ь, океан.

– Флаг и Гюйс поднять! – скомандовал с ходовой рубки командир корабля, Капитан-лейтенант Сергей Мараховский.
– Товарищ командир, может не надо? – спросил я удручённо по внутренней связи.
– Корабль к Бою и Походу приготовить!
– Товарищ командир? может всё-таки не надо?! – настойчиво повторил я.
– Надо, механик. Надо.

НАЧАЛО   ПОХОДА

- Снарядить в дорогу флот,
Нашей гордости оплот.
                А.С. Пушкин

        На борт поднялись два неизвестных. На них были канадки на меху как у подводников, ватные синие брюки как у штурманов морской авиации, шерстяные чёрные шапочки, как у водолазов-диверсантов и кирзовые собранные гармошкой сапоги с подковками, как у дембелей стройбата. За плечами по громоздкому рюкзаку. Они ступили на палубу, зашли внутрь и оккупировали кают-компанию.
       Я, с разрешения командира, завтракал по быстрому, так как с подъёма находился в машинном отделении, пытаясь научить левый двигатель "ходить" назад, но приобретённые рефлексы не отступали, команду мозжечка он упорно не выполнял. Бестолку пересаживать коню гусиные яйца для того чтобы он начал ходить назад.
– Приятного аппетита, механик, - поздоровались неизвестные.
– Петя.
– Вася.
– Максим. – Как они узнали, что я механик?
– Сало будешь? – предложил Петя, выгружая из “Ермака” часть содержимого. На столе появился шмат розовенького сала с мясной прослоечкой. Он нарезал сало добренькими такими кусками и положил на тарелку к хлебу.
– Спасибо. – Отставив тарелку с водяной ячневой кашей, я налил Пете и Васе крепкого грузинского чая с “грузинами”, так я называл всплывающие к краям стакана стебли, придвинул к ним сахарницу и принялся за данный богом бутерброд.
       Петя был старшим мичманом, как потом прояснил командир, а Вася – Контр-адмирал. – Оба из штаба Флота.
      Я спустился в каюту за новым вахтенным журналом и посмотрел на себя в зеркало.
– Да-а, я механик, – всё было намазано на лице. Чистыми на нём были только стёкла очков, впрочем и те...
                ***
      Через пять лет, в 96 году мой Большой десантный корабль Северного флота временно базировался в Балтийске. И летом подошло время проходить ежегодную диспансеризацию. Командир корабля поставил ультиматум: сход на берег через отметку в медицинской книжке о прохождении диспансеризации. Мы со штурманом пошли в поликлинику. Время было отпускное, поэтому удалось только слить на анализ кровь, “побеседовать” на тарабарском языке с окулистом, и поймать невропатолога. Штурман быстро отыгрался и дядечка в белом халате стал водить молоточком вправо-влево перед моими глазами. После трёх ночей преферанса я азартно, не отвлекаясь на молоток, смотрел дядечке прямо в глаза. Тот постукал по моим коленкам, провёл рукояткой молоточка по запястьям и попросил высунуть язык, потом показать передние зубы и, напоследок, поднять брови. Я отвечал ему "валетами" – кривляясь и гримасничая. А он, между тем, тревожно, так, спросил:
– Вы что, Капитан-лейтенант – на  Севере служили? – и тут я понял – Партия.
– Но как Вы догадались?! КАК?!
– У вас в медкнижке написано.
Партия. Штурман упал с кушетки.
                _____________________

– Ну, Николай Иваныч, бывай, счастливо тебе, может, ещё увидимся, - вышел я на палубу его проводить.
– Бывай, Максим Анатольевич. В завод тебе надо. А лучше дизеля поменять.
– В море мне через пятнадцать минут надо, вон уже штаб спускается, –  от казармы по ступенькам спускался к причалу Командир дивизиона, дивизионный связист и замполит. Начальника штаба с ними не было. – А коней, Иваныч, сам знаешь – не меняют, и на заводах – тоже, год-то на дворе какой? Ну, всё, давай, спасибо тебе за всё, особенно, ..Ъ, за твой храп.
– Давай, удачи тебе, ну и семь футов Вам под килем.
– Механик, иди в машину, - шепотом по громкой связи с ходового мостика приказал командир.
– А что – я храпел? –  крикнул уже с причала  коломенский специалист. Дошло, наконец.
– Да не-е, всё нормально. Счастливо! На катер не опоздайте!

      Люк открылся и из него в ЦПУ опустились голова и плечи штурмана Юры Давитяна, моего боевого товарища.
– Мех, у тебя какой двигатель назад работает? - командир спрашивает, комдив уже в рубке.
– Левый. Постой, правый, да точно правый. Я ..Ъ не знаю уже какой, оба мозги ..Ъ.
– Макс, не шуми. Скажу правый, – и Юра закрыл люк.
– Делайте что хотите, – пробурчал я себе под нос.
– Убрать трап, – скомандовал командир. – Швартовой команде приготовиться.
– Трап убран.
– ОтдАть кормовОй. – Корма стала отходить от причала.
– ОтдАть носовЫЕ. Левая машина тоОвсь, – стрелка левого телеграфа переместилась на “товсь назад”.
– Товарищ командир, правая,  – поправил я шепотом командира.
– ОТ-ставить. Ну что там ..Ъ на причале? Швартовые? Отдать носовой! - Разлетелось по Тюва-Губе. – ПраваямашинатоОвсь, – стрелка левого телеграфа перескочила на “товсь вперёд”, правого – “товсь назад”. – ЦПУ-ГКП, командир БЧ-5, вы готовы?
– Обе машины готовы и мы тоже.
– Правая машина самый малый назад, – телеграф звонким колокольчиком дублировал команды главного командного пункта, ГКП.
– Есть “правая самый малый назад”. Ну что, Александэр, давай. – Отдохнувший старшина команды мичман Черномашенцев перевёл маховик управления. Пуск воздуха и правая машина отработала задний ход. Сразу же запустился компрессор.
– ГКП-ЦПУ, правая машина работает “самый малый назад”, замечаний нет, - докладывал я на мостик свои действия.
– Руль право десять.
Корабль медленно отошёл от причала задним ходом и развернулся на выход из Тювы.
– Правая машина “стоп”. Обе машины “ самый малый перёд”.
– ГКП-ЦПУ, обе машины работают “самый малый перёд”, замечаний нет.
Раздалось три коротких и один бесконечно продолжительный звонок.
– Аврал. По местам стоять, узкость проходить. Осмотреться по отсекам.
– ГКП-ЦПУ, боевая часть пять по местам прохождения узкости, по отсекам осмотрелись, жертв и разрушений не обнаружено.
– Обе машины “малый перёд”. Командир БЧ-5, отставить, ..Ъ, шутки, по готовности к “среднему” доложить на ГКП. ГКП перевести на мостик. Штурман, связь на мостик.
     Корабль вышел в Кольский залив, и развернулся на выход в Баренцево море. Связь была переведена на ходовой мостик, Комдив и Командир поднялись наверх.
     Я поднялся из ЦПУ и вышел на ют. Старший мичман Петя и Адмирал Вася курили. Посмотрев за корму на поднимающиеся от винтов буруны и удаляющийся кильватерный след, я зашёл внутрь и прошёл по коридору в кают-компанию.
За столом сидел Замполит.
– Сало хочешь, механик, – спросил он, застигнутый врасплох, и тут же начал заворачивать сало в фольгу.
– Нет, спасибо, я уже. Я за журналом вахтенным зашёл. – Замполит быстренько спрятал свой свёрток в дипломат.
      Я взял журнал и пошёл в ЦПУ, столкнувшись в коридоре со Старшим мичманом Терентичем, дивизионным химиком. В руках он держал штабной пакет, через плечо был перекинут сроднившийся с ним противогаз.
– Иван Терентич, вы какими судьбами пожаловали к нам на борт?
– Новый начштаба послал меня с вами - за место себя.
– Это ж как?
***
    Наш прежний начальник штаба, капитан третьего ранга Сергей Николаевич Пашкевич очень любил курить чужие сигареты. Мой командир, как-то, зашёл в госпиталь навестить его после тяжелейшей автокатастрофы и застал его всего перемотанного бинтами, в шинах и на растяжках. На белом фоне забинтованной головы чернел прокуренный рот, который прошептал: «Дай закурить, командир». Позже я встретил его в Калининграде: он сидел в ларьке у вокзала и уже продавал чужие сигареты, и попивал чужое пиво.
       На службе ему нравилось всех оставлять в обеспечение, непременно всех. Делал он это со словами:
– Обстановка напряжённая товарищи офицеры, и до конца не ясна, надеюсь завтра всё прояснится, – и прыгал в катер, оставляя на причале всех, кто хотел попасть на сход к жёнам и детям. Мы называли “неясную обстановку” -  «Сигнал «Витязь»:  я ушёл, а Вы .... учитесь.
– Жизнь удалась, ларёк свой имею, – так прокомментировал он мне у привокзального  ларька свою новую гражданскую жизнь.
                _______________

       Вновь назначенный начштаба совсем не курил, вот только один раз, и только в это утро: он сидел в своём кабинете и делал одну единственную продолжительную затяжку, длиною в целую сигарету, заканчивая в отведённое для затяжки время писать «Инструкцию по пользованию унитазом».
      Начштаба выдохнул из могучего организма литров сто дыма и крикнул в открытую дверь, в коридор:
– Иван Терентич, зайдите ко мне.
     Терентич бежал по наполняющемуся дымом коридору и на ходу одевал противогаз.
– Товарищ капитан третьего ранга пру.. пру.., вызывали? пру.. пру.. – хлопала мембрана противогаза. Терентич включил фонарик и высветил в непросветном дыму протянутую руку, держащую штабной пакет, запечатанный сургучом. Громогласный кашель разрядил задымленную атмосферу – за столом сидел начштаба.
– Передай комдиву, что я приболел, видишь – кашляю. Пойдешь вместо меня. Пакет вскроешь по прибытии в Гремиху. И смотри у меня там – об исполнении доложить немедленно.
    С полчаса назад, новый начштаба прибежал на наш корабль по очень большой нужде. Я в это время завтракал сэндвичем и о происшедшем ничего знать не мог. Столкнувшись с моим командиром, готовым произвести ему доклад о готовности корабля к выходу в море, начштаба со словами: «После, командир, поговорим, после…», – пробежал по коридору и заперся в кормовом офицерском гальюне, оборудованном единственным на корабле унитазом. Польский белоснежный сантехнический прибор однополого видения, с стерильнейшим белым стульчаком и такой же белоснежной крышкой, никак не ожидал такого с ним обращения: посетитель поднял крышку и стульчак, и взгромоздился на него ногами, приняв выжидательную позу кондора. Под стодвадцатикилограмовым весом птицы унитаз развалился. Кондор спрыгнул с образовавшейся на его глазах скалы, взмахнул крыльями и запарил по коридору на выход. 
– Товарищ капитан третьего ранга, разрешите доложить, – не унимался командир.
– После расскажешь, командир, после.
      Начштаба стремительно поднялся на сопку за казарму и приземлился в ольховнике на склоне. Выбранный склон представлял собой обзорную площадку, оборудованную нами в своё время под место для пикника. Он приземлился у странного, на его взгляд, монументального сооружения из кирпичей и сейфа, из которого торчали крылья баклана, и здесь уже переждал бурю, бушевавшую у него в животе - после утреннего корабельного чая, к которому он уже никогда не привык. Штурман наблюдал с корабля за его полётом в бинокулярный визир. Когда буря улеглась на траву, кондор спикировал в казарму, открыл кабинет, сел за свой стол, достал единственную сигарету, которую предпочитал нюхать, и закурил. В море он решил не идти. Наверное, потому что он любил океанские просторы, а наш корабль держал путь вдоль скалистых берегов, разделённых фьордами и устьями ручьёв, сбегающих с прибрежных Кольских сопок.
                ____________________________

– ГКП-ЦПУ, обе машины готовы к даче среднего хода.
– Обе машины средний перёд!
– ГКП-ЦПУ, обе машины работают средний перёд, готовы к Полному.
– О-обе машины полный перёд. Штурман проложить курс, доложить обстановку.
         Командир корабля Сергей Мараховский, из всех восьми пережитых мною за девять лет службы командиров, был для меня самым-самым. Ну, ещё Виктор Иванович Кузнецов, отнёсший мой рапорт на Адмирала нашего соединения лично самому Адмиралу. Так предписывал Устав. И об этом чуть позже.
– ГКП-штурманская, на румбе шестьдесят, скорость шестнадцать узлов, докладывал Юра.
– Механик, добавь обороты до девятьсот пятидесяти. Товарищ комдив, погода-то какая, солнышко – красота, – прошло по громкой связи.
– ГКП-штурманская, скорость девятнадцать узлов.
  Да, ходить вперёд двигатели умели.

       На траверзе острова Кильдин нас догнала и обогнала касатка. Пройдя вперёд, она развернулась, обошла корабль с другого борта и стала обходить нас с кормы. Так она сделала несколько кругов радиусом в два кабельтова вокруг бегущего корабля. Мы наблюдали за её фантастическими очертаниями, необъяснимой скоростью и при этом плавными спокойными движениями. Вскоре мы повернули вдоль береговой черты на восток, а касатка немного отстала, пересекла наш кильватерный след и ушла на север, в открытое море, о котором так мечтал новый начштаба.
       До обеда оставалось часа два, и дивизионный химик Иван Терентич стал приставать к моему командиру с предложением незамедлительно провести на корабле учение с объявлением "Химической тревоги". При этом Терентич заискивающе смотрел на Комдива, ища у него в первую очередь одобрения и потом уже поддержки. Командир дивизиона, Капитан второго ранга Устинов Сергей Петрович вздохнул и - поддержал. Но не одобрил, потому что ему оставалось до пенсии пару месяцев, и сейчас ему нужно было время хорошенько всё обдумать и подготовиться. Уезжать из города Полярного он не хотел и уже подыскал себе работу начальником насосной станции. Теперь он поручил мне подготовить его: провести занятие по специальности – рассказать про всякие там насосы и показать имеющиеся на корабле. Сергей Петрович мог дать мне фору при проверке знаний корабельного оборудования и механизмов, но ему хотелось подтвердить самому себе свои знания и удостовериться ещё раз в правильности принимаемого им решения.
      После группы тревожных звонков все облачились в защитные комбинезоны КЗИ. Звонки ещё не отыграли тревожную "химическую" трель, а Терентич уже стоял в кормовом коридоре, возле матросского гальюна во всеоружии.
      Складывалось представление, что КЗИ он носил под форменной одеждой, и стоило ему скинуть шинель, брюки и китель и он уже был готов к химической атаке противника. Оставалось только одеть противогаз.
      Дивизионный химик, исполняющий на время плавания обязанности начальника штаба, пробежался по кораблю, заглядывая во все шхеры, и теперь распинал спрятавшихся от химической атаки в гальюне моих старших ассистентов Лескявичуса и Безрадного, и уговаривал их принять участие в соревновании по одеванию противогазов.
– Товарищ Старший мичман, нам альбом дембельский доделать надо, фотографии напечатать, видели, ..Ъ, касатка какая, ..Ъ, да и КЗИ с противогазами мы уже сдали, – пытался разжалобить "химона" Саша Безрадный.
– О! Терентич, давайте мы вас сфотографируем с механиком, – продолжил Лескявичус, обратив внимание, как я открываю люк из ЦПУ и вылезаю в кормовой коридор.
– Так,  Эдик, в чём дело? Давай в машинное отделение, скоро смена вахты, и убери, ..Ъ, с пульта свой Диплом.
– О! механик, давайте сфотографируемся в КЗИ на верхней палубе, пошли на ют, – радостно, так, предложил Терентич, - Максим Анатольевич, а почему ты, кстати, без противогаза?
– Потому что я, ..Ъ, в очках. Прошу тебя, Иван Терентич, отстань, пожалуйста, и не обижайся. Безрадный, выходите со старшим мичманом на ют, а я в гальюн забегу.
    Я открыл дверь и остолбенел – в гальюне было всё, кроме главного: отверстие в облицованном белым кафелем  полу было заткнуто деревянным чопом, предназначенным для борьбы за живучесть корабля в случае пробоины и поступлении воды в отсек. – Да, ..Ъ, живучесть нам обеспечена. – Наверное, потому что жрать нечего, вот унитаз и убрали, – обратился я громко к подошедшему в гальюн продовольственнику, мичману Тырину. Гриша Тырин ничего не ответил и нырнул вперёд меня в матросский гальюн, закрыв за собой броневую дверь, и  вышел на ют фотографироваться.

– Команде руки мыть, бочковым накрыть столы, – скомандовал с ходового мостика заступивший на вахту помощник командира корабля Старший лейтенант Дмитрий Андреев. Дима жил в одной каюте со штурманом и без служебной надобности не покидал её. После того, как месяц назад, во время учений, при стрельбе из носового орудия у того застрявшим снарядом разорвало ствол, Дима был в опале, а корабль уже навсегда матросы соседних кораблей окрестили “Заразой”. Теперь Дима ждал прибытие с Большой земли своего спеца - по артвооружению, с новым стволом.
– Что за праздник?! - спросил Дмитрий, садясь на место командира, подменявшего его на время приёма пищи. Он очень любил это место и ревностно переживал назначение Мараховского командиром корабля  – переживал как разлуку с калининградской любовью всей своей жизни. Командира назначили, отпуск Дима отгулял, ствол разорвало и из всех радостей оставалось вкусно поесть, но и этого в наступившие "нэповские" времена мы стали лишены.
– Теперь у нас нет ни только полноценных заднего хода и носового орудия, но и бесценного по нонешним временам унитаза, – просветил я помощника. Пока мичман Тырин, подменив вестового, подавал на стол, штурман вкратце рассказал, не вдаваясь, конечно, в подробности, про утренний полёт кондора 3 ранга.
     На столе стоял борщ с мясом вместо тушенки, винегрет, свежая зелень, отварной картофель с жареной курочкой и персиковый сок, и вдобавок ко всему сал.  Думаю, это штаб Флота проставлялся - Петя с Васей.
     Попросивший добавки замполит, налегал на их сало. Мы пообедали и разошлись по боевым постам, замполит же остался посмотреть по телевизору так волновавшие его сегодня “хоть какие-нибудь вести с Украины”. Ещё через полчаса он обнаружил, что телевизор не работает – кроме морских волн корабль больше никаких не принимал.
      
        Полным ходом до Гремихи было ещё часов двенадцать-четырнадцать, которые пролетели без особых накладок и происшествий, кроме одного – Гремиху мы почему-то проскочили. Флагманский химик мял в руках штабной пакет, рассматривая сургучную печать и обратился почему-то ко мне, спустившись в ЦПУ:
– Механик, а где Гремиха?
– В пяти милях по правому борту, но мы её прошли.
– А куда мы идём?
– Да, мне, Иван Терентич, по-барабану, куда скажут, туда и идём.
– А куда сказали? – волновался Терентич.
– Да пока не говорили, просто идём. Для меня главное что – вперёд.
– А кто должен сказать?
– Терентич, дорогой мой, подойди к Тырину, он всегда про всё и про всех знает, ему бы, ..Ъ, в Москву, честное слово.
– А что там, ..Ъ, в Москве?
– Лубянка, Кремль и музей изящных искусств. ..Ъ, Терентич, отстань, вот мой противогаз, чего Вам от меня ещё нужно?
– Да не кипятись ты, мех, просто мне очень нужно знать.
– Про Москву?
– Да нет, про Гремиху.
– Иван Терентич, ты у нас за начштаба, поднимись на мостик да узнай, потом мне скажешь - лады?
     Оказалось, что мы идем на Канин нос, где должны выгрузить гусеничный тягач, ГТСку, которая стояла в танковом трюме первой у ворот. ГТСка зашла своим ходом в танковый трюм последней, когда месяц назад мы погрузили в него медикаменты и какие-то ещё тюки.
      Ещё часов восемь мы пилили вдоль берега и горла Белого моря, и встали на якорь в означенной точке ждать прилива. В четыре утра прилив закончился, мы подошли к берегу и ткнулись в него носом. Я спустился в танковый трюм и, ожидая, когда матросы раскрепят носовые ворота, осмотрел гусеничный тягач – ничего интересного, кроме кузова, который наглухо был затянут брезентом. Под брезентом угадывались ящики. Я подошёл к посту управления воротами и запустил насосы. Аппарель начала опускаться, скрежеща по створкам ворот, которые, под её тяжестью, начали раскрываться. Когда аппарель опустилась и упёрлась в грунт, я сошёл по ней на пустынный мелкогалечный пляж. Осенний северный пейзаж открылся моему взору. Вдалеке утюжил мордой мхи и лишайники не пуганый морским десантом одинокий северный олень. Людей не было, ГТСку никто не встречал. Надо же, в одни сутки я увидел двух представителей животного мира наяву – касатку и оленя. Пожиратель сала не в счёт.

***
    Как-то под бортом корабля в Тюва-Губе на весенней льдине плавала нерпа. Дивизионный связист, капитан-лейтенант Завалишин Андрей вышел тогда из своего бунгало и завалил её с одного выстрела. Он был знатным охотником.
– Очень полезна печень и сердце нерпы, - ответил он мне лаконично на мой вопрос – зачем?
      Андрей Рейнольдович соорудил себе бунгало из заброшенного здания библиотеки матросского клуба. В сенях были развешаны сети и прочие браконьерские штучки, и всегда пахло рыбой и свежатиной. В город он выезжал только за батонами, и сливочным маслом. Андрей был очень гостеприимным и всегда угощал большой кружкой чая и бутербродом: разрезав батон вдоль на две половины, он накладывал на него масло и шматок сёмги, форели или поварешку красной икры.
      Однажды после подъёма флага, перед утренним совещанием, он уединился в своём бунгало позавтракать. Разрезая батон, он услышал, что кто-то крадётся через "сени" и, не поворачиваясь, вскинул ружьё.               
       Дверь в клуб открылась, и Андрей услышал тяжёлое, но пустое сглатывание слюны и вопрос: 
– Андрей батькович, дай закурить, что ли, – на пороге стоял начштаба Пашкевич.
– А-а,  Сергей Николаевич, так я же не курю, – не оборачиваясь и отставив ружьё, произнёс дивизионный связист. – Проходите, угощайтесь, – и  Андрей положил на тарелку гостю приготовленный для себя завтрак и занялся второй половиной батона.
     Смачно позавтракав и покурив своих сигарет, начштаба пошёл в казарму, где и размещался штаб, и доложил комдиву, что так, мол, и так:
– И пока мы, товарищ комдив, здесь всем штабом к учениям готовимся, – и он показал рукой на разложенные на столе перед комдивом карты и фломастеры, – дивизионный связист жирует у себя в каптёрке.
    Да, надо было Завалу пачку сигарет иметь наготове. Да, кто ж знал, что так обернётся.
______________

– Ну что, механик, всё нормально? – спросил, сбегая с аппарели, старший мичман штаба флота Петя.
– Да, только вот нет никого. Во-он, только олень.
– Да нам только олень и нужен, – засмеялся старший мичман Петя.
       Раздался рёв запускающегося в танковом трюме двигателя ГТСки, и минуты через три гусеничный тягач выскочил на берег, бороздя гусеницами гальку. Из трубы за кабиной по-праздничному струился дымок. В кабине у рычагов управления сидел Контр-адмирал Вася.
– А вы куда? – недоумённо спросил я у Пети.
– Да, мы на охоту, может и, рыбки возьмём.
– А какая здесь рыба водится, а то я не рыбак, – без смущения признался я.
– Так, форель, сёмга, палия в озёрах. Как везде на Севере.
– Здорово, - произнёс я.
– Хватит курить, помчались, – высунулся Адмирал из кабины. – Механик, спасибо тебе за всё, и за гостеприимство. Мы там, в каюте тебе гостинец оставили.
– За гостинец спасибо, – отдал я честь адмиралу Васе. На время плавания, я предоставил им свою двухместную каюту – один хрен не спать.
– А как же вы там будете, ну, ночевать и вообще, - спросил я у Пети.
– Не  беспокойся, у нас там землянка своя.
        Я представил себе эту адмиральскую землянку с делянкой, и мне захотелось сесть в каюте, написать рапорт на отпуск и сойти с корабля вслед за ними. Мы попрощались, помахав друг-другу. ГТСка сорвалась с места и помчалась в сторону оленя.
– Командир БЧ-5, хватит мечтать. Зайди на борт и закрой за собой калитку, – скомандовал мне с мостика Командир дивизиона, – Пора на занятия.
     Через семь часов мы ошвартовались в Гремихе, в посёлке Островном. Через раскрытые на палубе люки танкового трюма, подъехавший кран стал выгружать его содержимое. Помощник командира корабля Старший лейтенант Андреев командовал разгрузкой, поглядывая на зачехлённое носовое орудие.
      Мы ещё не ошвартовались, а дивизионный химик уже вскрывал пакет, на что я сделал ему замечание. Терентич обиделся.
– Механик, но это ведь Гремиха?!
– Да, уж не Москва. Вскрывай, давай.
В пакете лежали деньги и какая-то инструкция в трёх экземплярах.
– Ба, да это про унитаз, – обрадовался я, незнамо чему, вытаскивая из пакета инструкцию.
– Механик, не трогай. Вот ещё деньги и какой-то адрес с телефоном, смотри, мех, где-й-то? – и Терентич протянул мне записку.
– Адреса я не знаю. Надо Завалишина спросить, он здесь служил. Где он, кстати, завалился? у мичманов, что ли, в каюте? что-то его всю дорогу не видать. Я думал, хоть на оленя выйдет посмотреть.
– На какого оленя? – удивился Терентич.
– Проехали. Вот, смотри Иван Терентич, здесь написано: “Деньги на унитаз, сдачу привезёшь” и телефон с адресом. ..Ъ, так тут унитазы продают – Европа. Вот это нам свезло, надо помощнику сказать.
– Так, Анатолич, никому ничего говорить не надо. Кроме указания купить, здесь больше ничего не написано, – потряс запиской у себя перед носом Терентич.
      Группа матросов во главе с замполитом, штурманом и дивизионным химиком сошли на берег. В след за ними по трапу спустился на причал дивизионный связист.

УХОДИМ

Мы уходим, уходим,
                уходим, уходим.
                Песня.

     Ветер поднимался, вечерело, и командир корабля скомандовал – “Уходим”, посмотрел в сторону поселка в бинокулярный визир.
     Я вышел на палубу. Вдалеке, с сопки к причалу, мне показалось, что летит неопознанный ярко сиреневый объект.
– Убрать трап, поднять якорь, приготовиться отдать швартовы. Механик в машину. Расчехлить носовое орудие. Командир БЧ-2, приготовиться к бою. – Корабль одновременно начал готовиться к проведению учения по отражению воздушного нападения противника.
     Вблизи объектом оказалась группа военнослужащих Военно-морского флота с четырьмя сиреневыми унитазами на плечах. За группой следовала кавказская овчарка. Все поднялись на борт.
       Штурман Юра Давитян установил приобретённый к новоселью унитаз в штурманской рубке, накрыл его фанеркой, сел и приступил к прокладке обратного курса. Замполит пытался пристроить свой сиреневый прибор в кают-компании, где я закончил проводить с комдивом занятие по насосному оборудованию, и алчущий пожиратель сала был изгнан комдивом в каюту продовольственника, где Тырин уже привязывал свою добычу к кровати. Терентич после коротких переговоров с комдивом приступил с моими трюмными матросами к установке добытого по наводке начштаба унитаза - на штатное место. Браконьер Завалин привязывал кавказскую овчарку в танковом трюме – он собирался сделать из неё унты.
      На борт также поднялся экипаж атомной подводной лодки, прибывший с боевого дежурства и теперь следовавший “с оказией” в отпуск. Десяток матросов разместили в десантном кубрике, офицеров – по каютам. В свою каюту я пригласил коллегу механика и совсем лысого помощника командира атомохода, гостеприимно поставил перед ними канистру со спиртом и пожелал им хорошего времяпрепровождения и счастливой нам всем дороги.
       На середине обратного пути начался шторм. У меня сломался сепаратор топлива и вскоре корабль потерял ход. По моим расчётам – через час он должен был потерять и электропитание, и, совершив оверкиль, погрузиться в морскую пучину.
– Механик, мне страшно, – спокойно так сказал штурман, спустившись ко мне в машинное отделение. Абсолютно плоскодонный корабль раскачивало как банный тазик. – У нас угол заката*  43,5 градуса, а мы сейчас накренились на 42, ещё немного и мы не вернёмся. Ты тут как вообще? не о..Ъ?
– Форсунки меняем, минут через сорок запустим движки и вернёмся.


*Угол заката корабля – угол крена или дифферента судна, при котором оно уже не возвращается в состояние равновесия.
      
В машинном отделении по заблёванным пайолам прыгали, глотая ртом воздух, о..Ъе караси-мотористы. Старшина команды Черномашенцев и дембели Лескявичус и Безрадный оседлали двигатели и меняли форсунки. До дембеля им оставалась неделя. Я разбирался с сепаратором. По-моему, сепаратору настал ..Ъц. И нам тоже. Командир развернул корабль в открытое море, на встречу волнам.
Через два часа я дал свет.
      Утром, благополучно ошвартовавшись в Североморске, мы подсчитали потери: продовольственник мичман Тырин и замполит дивизиона лежали без сознания в каюте: то  ли – от качки, то ли – от того, что их заполненные рвотой унитазы разбились друг о друга как пасхальные яйца, то ли …
– Кавказец погиб в трюме задушенный привязью, – доложил командиру дивизиона его подчинённый связист капитан-лейтенант Завалишин.

У   ПРИЧАЛА

Причалы были пустынны. Соединение морских десантных сил в полном составе ушло на учения – добивать из артиллерийских орудий рыболовецкий траулер, затонувший в пятидесятых годах у полуострова Рыбачий. Старшим по причалам остался начштаба соединения капитан первого ранга Жерин Геннадий Петрович, и мы всем кораблём поступили в его распоряжение. Корабль покинул лишь экипаж подлодки.
     На свет божий поднялись из моей каюты офицеры-подводники.
– Механик, мне, ..Ъ, так страшно никогда не было, – полез радостно лобызаться ко мне вусмерть пьяный коллега. Он был счастлив.
    Лысый помощник командира атомной подводной лодки, в форме Капитана второго ранга, молча сполз по трапу, присел на причальный кнехт и пустил пьяную слезу. Он был тоже счастлив, но по-своему. Я тоже весь светился от счастья – через три недели отпуск.
       На береговой базе было скучно, и я, для начала, подкинул работёнки  судоремонтной мастерской. В счёт моих работ начальник мастерской капитан-лейтенант Константин Николаевич Тотоев решил дать капитальный ремонт недавно приобретённому в кредит старенькому Форд-Таурус. Вечерком после работы он освободил салон автомобиля от сидений и обшивки, вычистил его и загрунтовал. За ночь салон наполнился ядовитыми испарениями краски. Утром Константин пришёл в мастерскую, зажёг газовую горелку, открыл дверь машины и залез с зажжённым факелом в салон. Форд-Таурус и его  хозяин на короткое время вспыхнули и погасли. В этот же день лопнул и банк, в котором он брал кредит. К банку подъехало спецподразделение, а к мастерской с сиренами и мигалками подъехали пожарные машины, скорая помощь и автобус. Скорая погрузила и увезла потерпевшего. Пожарные раскатывали рукава и лезли на крышу. Из автобуса вышел бесстрастный начальствующий офицер в чине майора пожарных войск и вынес раскладывающиеся стол, стул, карту и громкоговоритель. Неспешно разложив в строгой очерёдности всё, что раскладывается, он аккуратно положил на стол мегафон и надел на него фуражку, потом достал красный фломастер и склонился над картой.
        Дивизионный химик Старший мичман  Иван Терентич позвал меня посмотреть на это зрелище.
        Пожара как такого не было, только из дверей и окон мастерской валил смрадный дым, поэтому было решено проиграть учение по борьбе с пожаром в полном составе пожарной части. Терентич же рвался, нацепив противогаз, войти внутрь задымленного помещения и приставал с этим предложением к начальнику пожарных.
– Терентич, не мешай работать, – одёргивал я его каждую минуту. Но он только в противогаз свой  “..пру, да ..пру”, “а чего, почему – не пойму”.
       В итоге судоремонтная мастерская была залита водой по щиколотку, а ремонт корабля – остановлен. Как говорится, ремонт нельзя закончить, его можно только прекратить.
        Капитан первого ранга Жерин поднялся к нам на борт и разместил в кают-компании свой штаб: с собой он привёл только кока. И они взялись за нас. Всю неделю, пока в море шли учения, мы учились и питались под их командованием у  причала, но как положено настоящим морякам: мы боролись с огнём и водой, отражали сломанным орудием воздушные атаки и прятались в противогазы от химического заражения, с завязанными глазами запускали механизмы, делали по утрам зарядку и маршировали на плацу. Меня даже заставили надеть водолазное снаряжение, спуститься за борт и осмотреть корабельные винты и руль. И, при этом, мы отменно питались – “от пуза” – “на убой”. Через неделю корабли соединения вернулись с морей, и всё для нас закончилось. И продукты тоже.
– Хлопцы, чем я вас кормить-то буду? Вы ж за неделю похода, и тут вот неделю у причала, двухмесячный запас продовольствия сожрали, – заливался слезами наш продовольственник.
– Хм, сожрали говоришь? – зло ухмыльнулся я. – Не  Вы, а мы. И будем мы теперь, Гриша, ячневую кажу кушать без масла – как и прежде. Ну а домик твой в Жаворонках, или где там – на  один этаж ниже будет. Пока я тут служу, ты по моим расчётам уже этажа три должен был поставить – в год по этажу.      
– Только два этажа. Я этого не переживу. За что вы, механик, меня  так не любите? – впал Григорий, как Паниковский, в истерику. – Вы мне унитаз разбили своими ё..Ъ дизелями.
– АтыдизелянетрОжь! Про унитаз ты с замполитом разбирайся. Не хрен  было два унитаза вместе связывать. Калеки, ..Ъ. И за что вас любить? А? Григорий?
     Вскоре, Гриша написал рапорт на перевод в другое соединение на должность финансиста и бесследно исчез. Вместе с ним исчез из нашего гальюна и новенький сиреневый унитаз. А через два месяца, с одного из эсминцев драпанул в Украину какой-то мичман-финансист, с трёхмесячной зарплатой экипажа. Зарплату тогда задерживали подолгу. Фамилия в сводках для нас не значилась, но я думаю что-нибудь вроде – Ворюгин.
       Сошли на берег дембеля: бескозырки с ленточками до ягодиц, аксельбанты до пупа, зауженные брюки в клёш, в дипломатах - дипломные дембельские альбомы. И “ключик золотой” на двенадцать с половиной, суки, на память прихватили.
      А я собирался в отпуск. Командир поручил мне, до отбытия в приэльбрусье, на турбазу Терскол, достать унитаз и совершить ещё всяких разных дел, перечисленных на двух машинописных страницах. В течение последующих трёх недель меня можно было наблюдать и где-то на складах под Мурманском, раскапывающего сугроб, в котором покоился в ящике означенный в списке насос. И в Линахамари, где я приобрёл за банку спирта унитаз. И под Москвой, откуда я этапировал на Краснознамённый Северный флот группу призывников-уклонистов. И в посёлке Гранитный - выменивающим шерстяное водолазное бельё на акваланг. Я даже бонусом, как сейчас принято говорить, сумел достать помощнику ствол для носового орудия и волок его на санях четыре километра по какой-то тундре.
– Всё. Чемодан, вокзал – домой, и в отпуск на Эльбрус.

ЗАВТРАК   С   ВИДОМ   НА   ЭЛЬБРУССКУЮ  (ОТПУСК)

На четвертый день пребывания на турбазе Терскол капитан рыболовецкого траулера из Мурманска подошёл к подножию Чегета и упал. Он был обут в горнолыжные ботинки, был пьян и матерился. Лыжи лежали метрах в тридцати позади него. Как он дошёл от гостиницы до места, где мы обучались горнолыжному мастерству, понять было мудрено, потому что нас возили к склону на автобусе. Замечательная инструктор Валентина Николаевна подошла к капитану и стала выговаривать ему на его матерном наречии все, что она думала о нём, о команде траулера, их судне и рыболовном промысле в целом.
        Еще три члена команды: штурман, второй помощник и механик, за все время так и не ступили на лыжню, но капитан, пристыженный инструктором, все-таки делал еще не одну попытку.
       Моряки-рыбаки привезли с собой ящик водки. Через три дня водка закончилась и они снарядили такси в поселок Эльбрус, находившийся в километрах шестидесяти ниже по Баксанскому ущелью. Привезли два ящика, и обошлось им это удовольствие почти как стоимость путевки с перелётом Мурманск-Москва-Минеральные Воды.
         Шел декабрь 92 года, и рядом с нами снимали фильм по повести Юрия Визбора «Завтрак с видом на Эльбрус», с Игорем Костолевским в главной роли. Нескольких бывалых лыжников из нашего заезда задействовали в “массовом” катании. На пятый день обученные мы поднялись на Чегет. Посетив кафе «Ай» и подкрепившись  глинтвейном, мы начали спускаться по этой черной с двумя желтыми полосами трассе.
         Отдыхающих было мало: человек двадцать - из Москвы, Ленинграда и Петрозаводска, молодая пара из Англии, ну, и Мурманчане.
      На девятый день я вывихнул ногу в колене и, обмотавшись эластичными бинтами, остался в номере. Утром следующего дня рыбак-механик - мой коллега, пригласил меня “по делу: проверить “эльбрусскую”. Ребята были озадачены – “не берет…”. Подыграв их настроению, я спросил – пробовали ли они “на винта”, замахнул сто пятьдесят и сразу захмелел. Мужики облизнулись – их “не брало”. Под кроватью стояли два пустых ящика с белыми и зелеными бутылками, на этикетках белых бутылок был изображен вид на Эльбрус. Одиннадцать утра. Второй завтрак. Ленч:  чай, хлеб, тушёнка, их третий ящик водки, сигареты. За окном величественные корабельные сосны и лиственницы, Кавказский хребет, солнце, воздух, тишина. Настроение!..
        Через два дня мне это настроение надоело и, превозмогая боль в колене, я встал на лыжи. Подъемники со скрипом доставили меня к началу трассы. На вершине стоял "бывалый" москвич Андрюха с поднятыми руками, в одной руке он держал пустую бутылку “столичной” и кричал в небо какие-то стихи. К нему бежали спасатели с собакой и санями. Андрюхе, конечно же, испортили настроение: он сдался и был выдворен в Москву.
       В последний день  мы посетили группой Долину нарзанов: ели шашлык, мороженое, неспелые груши, и пили шампанское. Мы с Серёгой Копейкиным, с которым одновременно вырвались из Тювы в отпуск и решили вместе поехать в Терскол, здесь в горах предпочитали Херес - с мороженым он был особенно вкусён. Капитан рыбака и его команда, пыхтя как после забега на длинную дистанцию, наслаждались нарзаном, нарзана было… целая долина. Вечером Валентина Николаевна под двенадцатиструнную гитару пела лирические туристские песни, рассказывала про Юрия Визбора и прежние времена. Капитан тоже спел, на удивление приятным баритоном, несколько морских тем и обещал Валентине Николаевне приехать на следующий год, что бы "обязательно научиться кататься на горных лыжах". Утром автобус повез нас в аэропорт Минводы. По дороге мы видели уже выставляемые из бетонных блоков блокпосты и вооружённых милиционеров в нелепых, до колена, армейских бронежилетах.
      Через два дня в Питере, на Гороховой, в пивном ресторане «Висла», мы с Серегой встретили молодую пару из Англии. Бывают же совпадения. И это, разумеется, другая история.

      Через тринадцать лет, на курорте Коробицино в Ленинградской области, я второй раз в жизни встал на горные лыжи, постоял на “Вершине”, вспомнил эту историю, выпил глинтвейна и спустился вниз. Спасибо инструктору.


..Ъ ..Ъ ..Ъ  и   Рассказ Вовы Ованесова

(..Ъ.. – выражение нецензурной брани)

–  ..ъ ..Ъ ..Ъ – ТРёхэтажным эхом звенело в коридоре флагманского Большого десантного корабля. Рёв вылетал из каюты Командира соединения Морских Десантных Сил, контр-адмирала Кононихина Игоря Афанасьевича. Ор и эхо ударялись о перегородки и разносились по коридорам. Люминесцентные светильники в коридорах задрожали, свет стал мерцать.
– Очкастый Уе..нЬ! вы чего со своими дизелями добиваетесь??!!! Вы с Гвоздевым меня уже ..Ъ! ..Ъ!! ..Ъ!!!
     Ваня Гвоздев был механиком такого же, как и мой, боевого, но постоянно терпящего бедствие десантного корабля, только большого, и он тоже носил, и постоянно протирал промасленной ветошью очки, но только большие.
         Я сорвал с переносицы оправу и замахнулся, что бы разбить об палубу. Анатолий Фёдорович Фёдоров, капитан третьего ранга и мой непосредственный начальник схватил меня за запястье и вернул мне прежний интеллигентный вид, только усы мои стояли дыбом, но это, уж, я сам выправил.
           Игорь Афанасьевич был и остаётся Адмиралом. Наверное, он любил подчинённых, не знаю. Помню только, что он постоянно выражался идиомами, ну, например “…а некоторые пни древнее их самих”. Некоторые “пни”, во время совещаний, записывали за ним эти фразеологические обороты в специальные блокнотики, но крылатыми выражения не становились и, как-то, не уходили в народ, а были лишь поводом поржать. Матерился он тоже как-то нескладно и обидно, и мог при рядовом матросе унизить старшего офицера. Однако, при всём при этом, по словам очевидцев, Адмирал прекрасно исполнял на фортепиано «Полонез Огинского» и сочинял стихи.
      Я ушёл обиженный. Пришёл на корабль и написал рапорт Командующему флотом: так, мол, и так, "… неоднократно в выражениях нецензурной брани, … что унижает моё человеческое достоинство … и оскорбляет офицерскую честь. Прошу разобраться..." – До коле? – вот. Написал и отдал своему командиру корабля, капитану третьего ранга Кузнецову Виктору Ивановичу.
– Товарищ командир, а кому рапорт-то подавать?
Командир прочитал рапорт и не задумываясь достал Устав ВМФ СССР. 
– Что тут думать - здесь всё написано, – прочитал какую-то статью, и всё таки задумался.
– Так, механик, ну что, ты подаёшь свой рапорт мне, а я должен передать его Командиру соединения, на которого ты, собственно, и жалуешься, а уже Он несёт его Командующему Краснознамённым Северным флотом
– Я не жалуюсь. Просто... Но это же бред.
– Нет, это Устав, – сказал командир, положил рапорт в папку и убыл на вечерний доклад к Адмиралу.
       Прошло десять суток, но ответа на мой Рапорт не было. Коллеги стали подтрунивать надо мной и подначивать записаться на приём к Командующему, чтобы довести дело до конца.   
– Какого конца?! Вы что, белены объелись?!
– Макс, если ты не пойдёшь на приём, ты не мужик, – больше всех разорялся мой товарищ Володя Ованесов.
– Володь, если я пойду, то точно вернусь без мужского достоинства. Оставь хоть, ты его мне.
   
Рассказ Володи Ованесова.

      Из словаря воровского лексикона:
Восьмирить – вводить в заблуждение.
Ванёк – человек, не знающий, что имеет дело с ворами.
Вайдонить – кричать.
Десант – сходка воров в законе. Десантники – заключённые, исполняющие решения воровской сходки, или воры, сбрасывающие груза с морских транспортных судов.
Дом – тюрьма.
Маслята – патроны.
Чалиться, чалить – совершать карманные кражи.

      Однажды, когда его боевой корабль стоял на заводе в посёлке Росляково, где проходил текущий ремонт, они вдвоём, с помощником командира корабля Александром Демченко, остались обеспечивать боеготовность. Проведя вечернюю поверку личного состава, они проинструктировали дежурного по кораблю мичмана Дору и приняли решение сойти на берег, где провести остаток вечера в уютной атмосфере мурманского ресторана "Панорама". Что бы исключить непредвиденные обстоятельства, которые могли испортить их лирический настрой и разыгравшийся после вечернего пустого чая аппетит, они решили подкрепить свои намерения табельным оружием, для чего вскрыли командирский сейф и взяли ПМ со снаряжённой обоймой.
        Ресторан встретил их “Ласковым маем”, белыми кожаными диванами и мясным меню. Отужинав, разложившись на диванах и попивая «Белую гвардию», они чудесно провели ещё один часик в воспоминаниях и обсуждении планов на будущее. После, посетили узел междугородней связи, поболтали с родными, ещё с кем-то, успели на последний автобус и отправились обратно на корабль. Автобус шёл практически пустым, и только какой-то подвыпивший горбатый старичок разорялся матом на весь салон. Водитель через микрофон пытался урезонить его, но тщетно. Вова подошёл и резко одёрнул нарушителя спокойствия. Старик продолжил было высказываться, теперь уже в адрес Вовы, но внезапно замолк и также неожиданно предложил распить мировую. Двери автобуса раскрылись.
– Конечная, Росляково, на выход все, пожалуйста.
    Три запоздалых путника исчезли в переулке.      
         По дороге познакомились. Тапочки офицерам никто не предложил, и они, не разуваясь, прошли в гостиную, куда их проводил хозяин. Огромный стол был накрыт на дюжину персон соленьями, маринованными закусками и водкой «Посольская». Горбатый пригласил к столу и уселся на хозяйское место. В комнату молча вошли два Промокашки и сели рядом с гостями. Переговоры начались: “Чьих вы, хлопцы, будете, да кто вас в бой ведёт”.
– Сторожев нас в бой ведёт, Олег Петрович, слыхал, наверное. – Домочадцы переглянулись. – Хозяин, где у тебя тут руки помыть можно, - нагло и уверено  спросил помощник командира десантного корабля, –  и вышел из-за стола. Первый Промокашка проводил гостя в коридор.
       Вова слегка напрягся и осмотрелся по сторонам – малина?! Точно! Разговор шёл ровно и, собственно, на равных:
– Ну, что, сами мы из Питера, тут в Североморске чалимся. Три десятка бойцов имеем, калаши, пээмы, пару гранатомётов. Тут щас дырки латаем. Старшой дома, мы гуляем, – отрапортовал Вова, весело опрокинул стопочку и насадил на вилочку груздь. – Папаша, а маслята у тебя есть?
– Какие маслята?! – привстал со своего места горбатый. – Чо-то ты попутал, ванёк: зачем щипачам стволы? Пахан на киче, а вы гуляете? Вы кто?
– Да десантники мы, десант возим – пытался успокоить, видимо, местного пахана механик Вова.
– Жорик, сынок, тут у нас сходняк собирается, а я  не при делах – в чём дело, Жорик?
– Да не, старый, мы бы  с Сявым про то знали. Восьмирит он, – сказал Жорик-Промокашка, встал и полез в карман.
     Вова увидел в зеркало коридор и прижатого Сявым к стене помощника старшого. В груди налилась свинцом какая-то тяжесть. – …Ъ…твою дивизию. Пистолет. – Он спокойно вынул ПМ, снял с предохранителя, передёрнул затвор и взвёл курок. – Слышь, ты, Сявый, отпусти моего братана и иди-ка сюда.
– Братишка, не вайдонь, извини, рамсы попутали – ретировался Жорик. Хозяин помрачнел.
– Да-а! Бывает. Боже святый! – запричитал старик, – Чо деется? Щипачи вооружаются, волна новая накатила из Питера, разъезжают по Мурману – ничегошеньки не бояться, город войсковый трясут, поди ж, по-чёрному. Чо дале будя? Старый я стал, наверное, действительно уж не при делах, раз весточку не скинули. Ты,  Володенька, не серчай, да замолви там за меня при случае. Хозяин я гостеприимный, всегда приму, чем смогу – помогу. Я, уж тому лет десять будет, как тут осел, ну, да, и подъедаюсь, ребята вот помогают, а я их учу, значит, жизни.
– Отбой! – рявкнул на провинившихся “матросов” помощник командира корабля, взял Вову под руку, и они сошли на пустынный берег.


– Володя, ты кофе как - с сахаром Любишь? – подразнил я, когда он закончил рассказ.
– Я Люблю жену и дочку, – и так он отвечал всегда.

         В 92-м году на проспекте Ленина в Мурманске был бродячий рынок: толпы “коммерсантов” стояли с товаром или бродили, развешенные товаром, между Аметистом и пивным рестораном «Семь берегов». Среди них можно было наблюдать и Вову. Дела шли, наверное, хорошо, и в 93-м он решил уволиться: распродал в Полярном весь свой скарб, от души проставился и убыл в неизвестном направлении.
      Примерно через месяц,  финансист дивизиона старший мичман Морозов Михаил Николаевич шёл по Полярному со службы домой. Навстречу ему шли две женщины: жена и тёща Карена.
– Михаил Николаевич, а где же Владимир, когда он с боевого дежурства, с морей вернётся? – защебетали в один голос мама с дочкой.
     Николаичу было пятьдесят три года. И пятьдесят три года выслуги. Сердце пошаливало. – Дамы, так он уволился, – он взял себя в руки и положил под язык валидолину.
   Дамы рухнули в обморок. Николаич успел их подхватить.

         Был будний день и поэтому прохожие оглядывались: по улице Ларина, с трудом передвигая ноги, шли две видимо изрядно подвыпившие женщины, повиснув на руках у “ползшего на карачках” старого Старшего мичмана.
– ..Ъ , какой праздник то сегодня? - спросил возмущённый прохожий оглядываясь у приятеля...

Сейчас Володя руководит одним из лучших ресторанов Крыма.
Михаил Николаевич Морозов уже умер. Хороший мужик был.

РАССТРЕЛ

– Пускай выйдет на палубу Липовку, я буду его убивать, – раздалось по громкой связи и эхом разлетелось по Тюва-Губе. Прогремел выстрел.
    Мы с Сергёгой Копейкиным пили чай и играли в шиш-беш.
– Ну, что Макс, марсы карячаться, – и Серёга выкинул очередной кош. – Партия. Ну что, ещё партийку?!
– Серёга, сходи, посмотри, что там происходит, может война началась, а мы тут сидим... не при делах, – процедил я сквозь зубы и сразу затянул голосом Зыкиной “А волны и стонут и плачут…”. – Скучно. Пора на боковую.
      Сергей набросил “сланцы” и вышел из нашего офицерского кубрика в коридор казармы. Через пару минут донеслось семенящее шлепанье тапочек. Дверь не открылась. Наверное, в гальюн проскочил.
       Наши с Серёгой списанные корабли, по-прежнему покоились у второго причала. У третьего стояли два списанных эскээра (третий покоился на дне), а на первом был погранпост: к нему подходили “рыбаки” заправиться водой; граница при этом оставалась для них “открытой” и валюта продолжала капать. Над причалом, на сопке – погранзастава, под командованием Капитана Володи. Когда приходил очередной “рыбак”, на причал выставлялся пограничный пост. К военнослужащим нашего дивизиона  Володя относился лояльно – соседи всё-таки, и желающим разрешал проводить незаконные бартерные сделки, в общем –  бизнес: шило меняли на рыбу, водку – на печень трески, иногда – на норвежские кроны.
       В эти сутки мы с Сергеем остались по графику в “обеспечение”. Дежурным заступил Капитан-лейтенант Михал Михалыч Михалёв. Сегодня он научил нас есть сырое мясо – говядину.
– Точно, Серёга в гальюн поскакал. ..Ъ, гальюна ж в казарме то нет.

       Деревянный сортир, по приказанию начальника штаба дивизиона построил пару лет назад без единого гвоздя дивизионный химик Старший мичман Иван Терентьевич. Место установки  было выбрано начштабом – у смотровой площадки, на  высиженном им однажды пятачке. До берегового сортира было как до причала, и мы ходили в гальюн на боевой СДК-85, корабль  под командованием Капитан-лейтенанта Дмитрия Липовки. Моряки ж мы всё-таки.

       Я закрыл, на всякий случай, дверь из нутрии на щеколду. Дверь была деревянная, вставка из оргалита в нескольких местах проломлена. – Не надёжна, – прикинул я.
       На улице раздался ружейный выстрел, ещё один - внутри помещения. Кто-то пробежал за дверью. В ботинках. Михал Михалыч, больше некому.
       Береговой электрик, матрос-контрактчик, уроженец Сибири и потомственный промысловик-охотник бил белку в глаз с пятидесяти шагов.               
         Этим августовским воскресным вечером он починил береговую колонку электропитания на рыболовецком причале, и рыбаки налили ему стакан. Стакан он выпил впервые. До этого он вообще никогда не пил. Вернувшись в казарму в приподнятом настроении, он вспомнил про должок и отправился за ним на корабль к Липовке. Спустившись в кубрик, он потребовал у своего кореша охотничий нож, который тот обещал ему смастерить из раскатанного дизельного клапана – наилучшая сталь для таких поделок. Склянки пробили полночь. Тесный кубрик быстро наполнился ещё и перегаром. Двадцать пять морских душ проснулись и хором послали берегового электрика на свежий воздух. Вахтенный дал незваному гостю в морду и  вытолкал с трапа. Командир снял вахтенного. “Что бы, ..Ъ, не пускал кого-попало ” – выкрикнул командир.
      Матрос вернулся в казарму обиженный.  – Зачем служивого обидели? “Кого попало…” – обидно.
      Он зашёл в свой кубрик и начал шаркаться. И опять его обматерили и дали в морду. У него были ключи от мичманской “каюты”, в которой те устроили склад бартерной водки, хранили рыболовные снасти и охотничьи ружья со снаряжением. Имелся даже капкан. И ещё всякий ремонтный и поделочный инструмент, очень необходимые в хозяйстве двухсотмиллиметровые гвозди, ящик обувных стелек 46 размера вперемешку с хозяйственным мылом, сломанный раздвижной упор и многое другое.
         “это Мне нужно…тебе же это не нужно?…вот Это мне Очень надо… Дай мне Это… Дай” – Мичман служит – пока руки носят. И ещё они любят играть в карты на деньги, по копеечке. Я так раз за одну игру проиграл одному из них шесть тысяч копеек в 90-ом году. Штурман тогда проиграл тридцать пять тысяч копеек. А у него была семья. Отыграл ему его месячную зарплату Володя Ованесов. За три ночи.
        Потомственный промысловик-охотник открыл зелёную бутылку бартерной Русской водки, зарядил двустволку и перекинул через плечо патронташ. Патроны были начинены 12 мм латунными пулями “на медведя”, выточенными в Североморске на нашей судоремонтной мастерской.
        Не совладавший с обидой матрос-охотник вышел из мичманской, проследовал по коридору в рубку дежурного, увидел Михал Михалыча и вскинул ружьё. Шагов или топота мы с Сергеем не услышали и потом уже догадались, что Капитан-лейтенант Михелёв пролетел в штабной кубрик, и заперся на щеколду. Да, щеколду, вот, мы слышали.

– Пускай выйдет на палубу Липовка, я буду его убивать, - раздалось по громкой связи и эхом разлетелось по Тюва-Губе. Прогремел выстрел.
     Штурман списанного СДК-87, командир БЧ-1-4-7, мой друг Старший-лейтенант Сергей  Копейкин пробежал по коридору, теряя на ходу тапочки и военную выправку. Он заперся в комнате писаря ПДП, взял у окна двухсот килограммовый несгораемый шкаф и подпер им дверь изнутри. На окне была решётка. Он спасся от унижения.
       Мимо моей двери уверено протопал морскими гадами матрос-охотник. Он шёл по следам разбросанных тапочек.
       Я замер в раздумье. По громкой связи опять проорали что-то невнятное, что-то про Липовку и его боевой экипаж, слова были сдобрены ятями и пьяными мычаниями. Потом динамик запищал и всё стихло.
        Расковыряв прореху в оргалите дверного полотна, я наклонился в пояс и припал к образовавшемуся отверстию правой линзой очков – ни сги не видно. Встав лицом к двери, я прикрыл кусочком оргалита дырку. Кусочек отвалился и через отверстие  стал медленно просовываться ствол охотничьего ружья, пока не упёрся мне в живот. Я развернулся и встал спиной к стене справа от двери, ствол повернулся в мою сторону, я присел на корточки – ствол повторил моё движение. – Фантастика, моё унижение началось. В долю секунды я нырнул под железную кровать.
– Матрац и сетка могут спасти от выстрела, но не от унижения. Что он будет со мной делать? может надо было дёрнуть за ствол? ..Ъ..Ъ..Ъ..! он может заставить меня дергать потом и за что-нибудь другое, – так в раздумье я пролежал полторы секунды, дверь должна была вылететь через две. Пора. Дальнейшее происходило в замедленном действии: как Вождь Милаша Формана я медленно поднял табуретку, со всего размаха швырнул её в огромное окно, шагнул из нашего "кукушкина гнезда" в образовавшийся проём и скрылся в сопках. До Канады было не близко.
    Ещё два выстрела. Мой дед Максим, когда-то в Ачинске, был тоже промысловиком-охотником, и он рассказывал моему отцу, а отец мне – про тигриную петлю. Поднявшись в сопку и сделав крюк, я убедился, что за мной никто не идёт, вышел к смотровой площадке на склон, поросший ольхой, и стал наблюдать за вторым причалом. Рядом валялись кирпичи и коптильня, сделанная из сейфа, из неё торчали сгнившие крылья баклана. Два часа ночи, отлив, солнышко, стреляют, сортир рядом.
– Пикник, ..Ъ.
         Позже, командир корабля Дмитрий Липовка рассказывал, как он стоял в ходовой рубке и наблюдал в оптический бинокулярный визир, как я перемещался по сопке, а в спину мне постреливали.
      Я  наблюдал сейчас за происходящим через  линзы в три с половиной диоптрии. По плавпричалу шёл охотник с переломленным ружьём и заряжал на ходу патроны. Перед этим, с крыльца казармы он произвёл выстрел по кораблю и с расстояния в сто тридцать шагов попал в закрытую единственную  дверь  надстройки. Облачко порохового дыма ещё долго плыло над водой. Поднявшись на борт боевого корабля, он зашёл внутрь.
    В конце узкого коридора, завешенного электрощитами, из помещения камбуза выглянул командир корабля и начал воспитывать вооружённого берегового электрика. Тот произвёл дуплетом два выстрела и разнёс электрощит вдребезги. Свет в коридоре погас.

    Ничего интересного на поверхности больше не происходило, и я отправился на погранзаставу. Капитан-пограничник Володя, несмотря на позднее время, встретил меня с радушием и предложил горячего чая.
– Ты доложил кому-нибудь?
– Володя, так там старший есть на дивизионе – командир 85-го. У него и связь, и реактивные установки сто тридцатого калибра.
– Понятно всё с вами. Вот вертушка, звони.
– Байкал … Кондор… с Вербой соедините. - На другом конце провода представился оперативным дежурным по соединению десантных кораблей  Капитан второго ранга Смолин – флагманский штурман соединения.
– Товарищ Капитан второго ранга, вас беспокоит Старший-лейтенант Буровцев, командир БЧ-5 СДК-76. Вам из Тюва-Губы или с 85-го, капитан-лейтенант Липовка – ничего не докладывали?
– Нет, а что?
– Нет-ничего-извенити-за-беспокойство-проверка-связи. Спокойной ночи. – Я дал “отбой”.
– Ты что – дурак? А если он там всех перестреляет?! – возмутился Володя. – Бери телефон и докладывай. Командир погранзаставы открыл пирамиду и достал  два снаряжённых АКСа.
– Это же ЧП. Скажут, застучал, – засомневался я. – Товарищ капитан второго ранга, докладывает старший лейтенант Буровцев, Тюва-Губа, ну-значит-вот: вооружённый охотничьим ружьём  пьяный матрос службы обеспечения, предположительно береговой электрик, фамилию не знаю, ходит по дивизиону и стреляет. Пострадавших, вроде, нет. Доклад закончил. Мои действия?
– Механик, погоди! я запишу. – Тишина в трубке. – Ты катер за нами сможешь пригнать в Североморск?!
– Запустить двигатель и отойти от причала смогу, но по Кольскому заливу не ходил, всех премудростей не знаю. Там матрос – старшина катера должен быть, посоветуюсь. Думаю, дойдём!
– Докладывай мне обстановку каждый час. Жду! – Дежурный закончил принятие оперативного решения и запись под номером 9/1 в строку “События”.

                Да-а, это Событие подходило к концу.

       Старшина рейдового катера РК-1756, ошвартованного у пограничного причала, внимательно выслушал меня. Он поддержал начальника заставы, и мы двинулись в сторону дивизиона. На причале, увидев спускающегося с корабля по трапу охотника, старшина подобрал на причале деревянный брус, подошёл и произвёл им удар. Торчащий из бруса гвоздь пробил  береговому электрику грудину. Его связали, посадили на катер и отвезли в Североморск.
          Он отсидел трое суток в корабельном карцере на самом большом в мире десантном корабле "Митрофан Москаленко" и был переведён и назначен береговым электриком в посёлок Сафоново, в дивизион катеров на воздушной подушке, которые летали по морю только на День ВМФ. Благополучно там дослужил и уехал в Сибирь бить белок в глаз и всякую куницу.
       Остальные участники события прибыли в Североморск тем же рейсом. Во главе колонны участников шествовал с видом Георгия Победоносца новый начштаба дивизиона Лапшин. О случившемся он узнал утром, после чудесного выходного дня. На его левом предплечье покоилось переломленное ружьё, через плечо был перекинут пустой патронташ. Мы с Серёгой плелись сзади и с придурковатым видом хихикали. Михал Михалыч и Дмитрий Липовка были напряжены.
– ..Ъ тот клюз забортным гаком ..ъ ..Ъ ..Ъ – ТРёхэтажным эхом звенело в коридоре флагманского Большого десантного корабля: рёв вылетал из каюты Командира соединения, ударялся о перегородку и разносился по коридорам. Он долетел до центрального поста управления и дежурный моторист, поправив вахтенную повязку на рукаве, запустил дизель-генератор и перевёл корабль на бортовое питание – из трубы заструился дымок.



ГЕНЕРАЛ

Боевой Генерал с шашкой на боку, в галифе с лампасами и в простреленной на одном из фронтов каракулевой папахе производил смотр артиллерийского подразделения Царского Села, размещавшегося в бывших конюшнях лейб-гвардии Кирасирского Его Величества полка. Он кинул взгляд на здание за забором и поинтересовался: что это там за жёлтый дом? Адъютант доложил, что это Военно-морское инженерное училище имени Вождя мировой революции.
– Наверное, и бассейн у них есть, неплохо бы поплавать?!
     Генералу доложили, что бассейна нет.
– Не порядок. Надо построить. Они же – моряки. – Разочаровался генерал. –  А пока, хотелось бы провести с флотскими политинформацию.
      Адъютант сделал соответствующие пометки в блокноте и позвонил морякам. Те радушно приняли Генерала, и собрали курсантов-гардемаринов в актовом зале клуба.
      Лейтмотивом политинформации было проходившее в эти шестидесятые годы под руководством Партии и Правительства сокращение Вооружённых Сил СССР и Военно-морского флота, в частности.
      На вопрос из зала: «Кто же будет бороться с подводными лодками противника?!», –  Командующий артиллерией уверенно ответил:
– Для этого у нас имеются подводные танки. А вы, товарищи курсанты, должны учиться плавать, самостоятельно держаться на воде. Думаю, в скором будущем, мы построим для вас бассейн. Я поговорю с начальником морских учебных заведений. Обещаю! – И нескончаемые аплодисменты перешли в бурные рукоплескания и обратно.
     И через несколько лет в Военно-морском училище открылся бассейн.

        Сын Генерала, как водится, тоже стал Генералом. По наследству от папы ему перешли артиллерийские войска и адъютант. Адъютанту от Генерала-старшего по наследству достался штабной УАЗик и в свою очередь – Генерал-младший.
         В середине восьмидесятых годов, во время проведения очередных крупномасштабных учений Объединённых вооружённых сил стран Варшавского договора, Генерал-младший на УАЗике заскочил с проверкой в Чехословакию. За рулём сидел адъютант, который когда-то с Папой освобождал эту гористую местность от фашистов, и поэтому они быстро домчались по заросшим партизанским ущельям до расположения вверенных частей.
        Время “Ч” артиллерийской подготовки было назначено на 12.00. Генерал-младший находу выскочил из кабины, хлопнул дверцей и приказал командиру батареи открыть огонь незамедлительно, потому что ему ещё надо было успеть заехать в Германию.
     До времени “Ч” оставалось тридцать минут.
     В десяти километрах по правому флангу, куда были развёрнуты артиллерийские орудия, готовился к наступлению танковый батальон. Командир танкового взвода Старший лейтенант Закир Шарипов сидел на броне с солдатами и, всматриваясь в небо над горами, ждал сигнала. В 11.45 батальон должен был начать наступление и к времени “Ч” освободить учебный полигон, куда должны были приземлиться артиллерийские снаряды. Вместо бело-красных огней в небе, перед танком упал и разорвался 130-миллимитровый снаряд. Солдаты погибли, а Закиру осколком разорвало ахиллесово сухожилие.
        На вопрос Адъютанта – где хочет Старший лейтенант продолжить службу, Закир ответил – дома. У адъютанта кроме полковничьих погон, двух Орденов Славы, трофейного Вальтера и УАЗика ничего больше с собой не было, и он предложил Закиру в подарок УАЗик. Старший лейтенант ответил «Служу Советскому Союзу!» и с благодарностью отказался. Службу он продолжил дома в Узбекистане и дослужился до полковника. В 2006 году он успешно отразил очередную атаку ваххабитов, прорвавшихся со стороны Киргизии, где жили его мама, а также брат и сестра с семьями, уволился и уехал в Россию, где в своё время окончил военное училище и Академию.
        В течение вот уже более двадцати лет, два раза в неделю ему делают перевязки ахиллесовой пяты. Он давно уже, наверное, привык к боли и не стискивает по ночам зубы,
        И вот только один раз заскрежетал, когда приехал в Россию и пришёл к имаму – познакомится с диаспорой.
         Его проводили в закуток, где за небольшим столом сидел Большой человек, перед которым на столе лежал раскрытый Коран, и личное дело полковника З.Р.Шарипова. В разговоре за закрытыми дверями Большой человек выразил Закиру всевозможные знаки уважения к его боевой доблести и правоверному веропослушанию, и предложил пройти переподготовку в Великобритании, а после поехать к маме.
– Я инвалид, у меня ранение.
– Мы пошлём Вас в Германию, где вам сделают операцию. Вы и ваша семья не будут ни в чём нуждаться.
– Вы извините, у меня четверо детей, школа-садик и всё такое, и работу уже нашёл хорошую в строительной сфере.
– Вы не торопитесь, подумайте! – закончил встречу Большой человек и протянул визитку только с именем и немецким телефоном. – Позвоните.
     Закир испросил у имама: можно ли мусульманину быть захороненным по христианскому  обычаю лёжа в гробу, а не сидя на пятках, как того требует ислам, вышел на улицу и закурил.
       К мечети подъехал экскурсионный автобус, из него вышла группа молодых людей в спортивных костюмах, и имам проводил их в закуток.

ПРОТОКОЛ О НАМЕРЕНИЯХ

Одновременно со списанием морально и технически устаревшего Военно-морского флота наша страна начала строить новый флот – Океанский. В результате принятого в верхах Протокола о намерениях были разработаны проекты кораблей, конечно же, не имевших аналогов в мировой практике, в том числе и самого большого в мире Десантного корабля небывалой доселе конструкции. По заданию Партии эскизный проект такого вот корабля был готов к октябрю 1965 года. Ещё через двадцать пять лет со стапелей Балтики сошёл уже третий, доработанный корпус оригинального проекта, который мог загрузить на борт 50 тяжёлых танков, 500 человек десанта и пару вертолётов. Кроме того, в специально отведённой камере корабль мог перевозить десантные катера на воздушной подушке или другие малотоннажные плавсредства.
        С этим ограниченным контингентом он мог выйти, например, из Кольского залива, проследовать без пополнения запасов в Средиземное море, обогнув Европу, и недельки через три встать на рейде Марселя. Или ткнуться носом в Лазурный берег и высадить гусеничную технику и пассажиров прямо на пляж, например,  в Каннах, для участия в кинофестивале.
        Морские пехотинцы в чёрных беретах, хромовых сапожках и с аксельбантами при этом могли бы украсить привычно красную для них ковровую дорожку, замерев в почётном карауле и провожая платоническим взглядом Софи Лорен и Катрин Денёв. А, снятый и представленный каким-нибудь нашим режиссером фильм по роману Василия Павловича Аксёнова «Остров Крым» уж наверняка бы получил Золотую пальмовую ветвь Каннского международного кинофестиваля. Вечером с корабля произведут салют из всех башенных орудий и скорострельных пулемётов. Катера на воздушных подушках, вертолёты, разноцветные шарики – ликованию не будет предела. В благодарность за участие в организации торжества дирекция и участники Каннского МФК снабдят Советский БДК топливом и провиантом на обратную дорогу. А восторженные зрители в соплях и слезах будут махать носовыми платочками от Кардена, провожая с пляжа в открытое море аниматоров.
      И вот через четыре года, в 1993 году этого десантного красавца поставили к причалу, и я, выживший в Тюва-Губе, в ноябре перешёл на него служить.
      Поднявшись на борт, я проследовал по вертолётной площадке в надстройку корабля, в каюту Командира, расположенную в её верхнем ярусе. В каюту вела широкая ярко освещённая лестница, покрытая красной ковровой дорожкой. Поручни были надраены и блестели медью саксофона, перед каютой в почётном карауле замер вестовой, а по корабельной трансляции передавали джаз – на корабле проводилась Большая приборка.
– Товарищ Капитан первого ранга, Старший лейтенант Буровцев, прибыл в ваше распоряжение для дальнейшего прохождения службы. Назначен на должность командира электротехнической группы Боевой части пять.
         Командир, по всему было видно, расстроился – он ожидал Шона Коннери или, по крайней мере, Никиту Сергеевича Михалкова. В зале трёхкомнатной каюты был сервирован праздничный стол на 24 персоны. Фарфор и стекло с логотипами корабля парадно блестели в лучах солнца, наполнявших каюту через большие прямоугольные иллюминаторы.
– Вы, Старший лейтенант, что умеете делать? – с неожиданным интересом, и с показавшимся мне подозрительным для данного времени суток блеском в глазах, обратился ко мне Командир.
– В каком смысле, простите?
– Ладно, иди, служи, Группман. Ещё вернёмся к этому вопросу. Механику обязательно представься.
      Своего нового начальника, командира БЧ-5, я нашёл в кают-компании. Он сидел за фортепьяно и исполнял под транслируемый джазовый аккомпанемент второй концерт Сергея Рахманинова.
– Команде руки мыть, бочковым накрыть столы,  – прервал новаторскую музыкальную композицию голос Дежурного по кораблю.
      Механик закрыл инструмент и встал мне навстречу. Представившись друг другу, мы познакомились; впрочем, мы и раньше были знакомы, как механики одного соединения. И  он пригласил меня в свою каюту помыть руки.
      Каюта располагалась возле кают-компании, и следовавшие на обед офицеры по одному или группами заглядывали к “Меху”. Из молочного аллюминиевого бидона Мех зачерпывал эмалированной кружкой и наливал из неё по 50 грамм аперитива каждому жаждущему в приготовленную посуду. Данный узаконенный обряд проходил по неофициальному Протоколу посещения корабля как  – “Зайти к меху на Военно-морской переЪздон”.
       Офицеры собрались в кают-компании и, в ожидании Командира, продолжили начатый в каюте Командира БЧ-5 разговор. Я в очередной раз отметил для себя, что объём бидона строго соответствует количеству офицеров и мичманов.
– Товарищи офицеры! – скомандовал Старпом, и все приняли положение «Смирно», взглядом провожая к столу вошедшего в кают-компанию Командира.
– Товарищи офицеры, прошу к столу!
– Товарищи офицеры! – вторил Командиру Старпом, и обед начался.
        Голос Старпома был до боли знакомым, и я разглядел в присевшем за дальним столом Старшем помощнике своего бывшего Командира МДК-76 – Кузьмина Виктора Ивановича, чему я  искренне обрадовался. Он ответил мне улыбкой и развёл руками.
        За моим столом разговор зашёл о предстоящем событии: на корабль должны были прибыть портные из флотского ателье, что бы снять с офицеров и мичманов мерки для пошива парадного обмундирования. Поэтому-то в субботу и был собран весь экипаж.
         Главный вопрос для обсуждения был пока один –  зачем была нужна каждому ещё одна парадная форма, к тому же, как выяснилось полностью белая, включая ботинки, и это на Севере.
      Механик в разговор не вступал, а был сосредоточен на компоте. В голове он пытался сформулировать второй вопрос и складывал картинку из пазлов последних приказов и приказаний, сообщений в прессе, давних и недавних исторических событий, тактико-технических возможностей корабля и белых ботинок.
       Всё складывалось, не хватало только двух цифр – числа и объема – когда и сколько. Он дождался, когда Командир закончит обедать, поблагодарил вестового, пожелал присутствующим приятного аппетита и вышел из-за стола. 
– Максим, Володя, Игорь, зайдите после обеда ко мне, –  обратился он к нам, своим группманам, и направился в свою каюту.
       Мы застали командира нашей Боевой части за столом, производившим манипуляции с логарифмической линейкой. Корабельный инженер-механик, оставивший в своё время ради морских просторов третий курс физико-математического факультета Казанского Университета, он навсегда полюбил математические формулы, уравнения и расчёты. Посовещавшись, мы вынесли вердикт: корабль готовится к походу во Францию. Дата – 6 июня. Цель похода – участие в праздновании 50-летия высадки союзническими войсками десанта в Нормандии. Механик взял циркуль, который принёс по его просьбе штурман, и мы склонились над картой – всё сошлось: означенная в Формуляре корабля характеристика автономности плавания как раз позволяла ему дойти до Ламанша и вернуться без пополнения запасов обратно.
        Игорь, Командир дивизиона живучести, напомнил присутствующим объём полной заправки топлива, и Володин вопрос: Кто нам даст столько? – ещё не родившись, стал угрозой выкидыша планируемому в Верхах мероприятию.
– Штурман, пошли доложим Командиру. А вы идите и контролируйте приборку, – распорядился командир БЧ-5.
      Но дежурный по кораблю объявил по трансляции окончание приборки, потому что на борт поднялись портных дел мастера. Уже к вечеру они сняли полторы сотни мерок. К этому времени, после трёхчасового доклада Механика и Штурмана, Командир уже абсолютно воспарял духом и заказал для себя у портных вдобавок к парадной форме – смокинг, бабочку и камербанд.
        В понедельник  ателье было под завязку загружено внеплановой работой. Эксклюзивный заказ пока придержали.
        Меня в этот день Механик отправил в Мурманск на топливные склады разведать обстановку. На складах обстановка была напряжённая и, как говаривал мой прежний начштаба Пашутин – до конца не ясна. Я увидел, как возле административного корпуса над козырьком наспех но качественно сколоченного бунгало два бритоголовых детины со стремянок устанавливали вывеску – название компании, которое сегодня уже стало брендовым. Тружениками руководил одетый в малиновое кашемировое пальто водитель редкого по тем временам Гранд Чероки.
        Я зашёл в приёмную и сказал писарю ПДП (простого делопроизводства), что мне к начальнику по очень важному вопросу. Писарь доложил и пригласил меня войти.
        Начальник подписывал какие-то бумаги и попросил меня присесть подождать, пока он закончит “одно дельце”. В кабинет зашёл водитель джипа и поставил возле стола начальника два увесистых кожаных баула, опечатанных сургучом. На мешках и сургучных печатях красовался знакомый мне уже логотип. Начальник скрепил бумаги печатью и один экземпляр передал водителю. Второй экземпляр он небрежно положил на кожаные мешки. Я прочитал заголовок: «Протокол о намерениях двух сторон».
      Проводив посетителя, начальник смерил меня взглядом, выслушал и, закурив, произнёс:
– Старлей, вопрос не может быть важным или не важным – он всего лишь Вопрос, важным может быть только дело, которое поможет его разрешить. Подожди, – одёрнул он меня, – Вопрос я понял, повторять не надо, но ты мне ответь на встречный вопрос: вот Ты – по какому ко мне делу и от кого?
– Да я, собственно, с корабля на … Вообщем, командир корабля меня послал узнать: есть ли на складе вот столько вот топлива? – и я протянул ему заявку. – Во Францию нам надо, на Парад.
     Начальник прочитал заявку, потом кинул взгляд на фирменные мешки и, затушив сигарету, сказал:
– Мне вот тоже во Францию надо. – Он поперхнулся и поправил себя – Мечтаю в Канны на кинофестиваль съездить, кино прОсто обожаю, второй видик уже заездил, –  и он указал на столик в углу позади меня, на котором стоял жужжащий ВМ-21 и старенький телевизор с застывшим на паузе черно-белым изображением кадра из второй части «Крёстного отца».
– В 90-м наши приз получили, – продолжил начальник, – Лунгин за «Такси Блюз», смотрел? А в этом году на фестиваль Михалков поедет, покажет какое-то «Утомлённое солнце», что ли. Но мне больше «Криминальное чтиво» понравилось, я бы ему, ..Ъ, все призы отдал, будь моя воля.
– Да уж, о..Ъ фильм. Товарищ подполковник, так что всё-таки по нашей заявке? Предварительно хотя бы? – утомлённый его блюзовым настроением я решил перейти к делу.
– Топливо пока есть, но что завтра будет – не знаю, у нас реорганизация, поставщики и … ну, вообщем, будет команда из Москвы, так мы и НЗ вскроем! – и он пробарабанил ладонями по столу, –  правда, у них там в Москве, тоже сейчас – свои дела. Тяжело стало. Я тут подстричься зашёл, так парикмахер меня всю дорогу спрашивал, где я работаю. Я ему – на топливных складах, а он через минуту опять спрашивает. Я расплачиваюсь и спрашиваю у него – со слухом, что ли плохо, а он мне в ответ: когда, говорит, вы говорите о топливном складе у вас волосы дыбом встают – мне и подстригать легче.
– А мы Вас с собой возьмём во Францию, в Довиль, а там и до Канн недалеко – часов семь на поезде, через Париж, кто его знает, как всё сложится. Мы Вас подождём, – улыбнулся я, встал, отдал честь и попрощался.
– Да нет, я уж как-нибудь сам, – рассмеялся начальник.

        Сказал – сделал. Весной 2001-го года он промелькнул на телевизионных экранах –  в Каннах, в составе американской делегации в компании с братьями Коэнами, представлявшими фильм «Человек которого там не было». Герой фильма работал парикмахером и ему, по большому счёту, было наплевать на то, чем он занимается, по его словам “он просто стриг волосы”, но увидев возможность повернуть ход событий, он это сделал.
        Бывший начальник топливных складов был одет в смокинг, на белоснежной манишке красовалась бабочка, объёмная талия была подтянута кушаком. На цветном шнурке был закреплён бэйджик: «Willis Peter, Promoter». Идея представить на кинофестивале фильм в чёрно-белом изображении принадлежала ему. Фильм получил главный приз за режесуру.

        К концу зимы нам пошили парадную белую форму и выдали под роспись, а ещё через месяц – забрали обратно и вычеркнули в вещевом аттестате последнюю строку. С топливом что-то у них там, в штабах не срослось, и Корабль, впрочем, как и весь флот, остался стоять у пирса, и вскоре был “намертво приварен” к причалу и превратился в многозвёздочный отель.
       На его борту теперь постоянно останавливались московские генералы и разные медийные знаменитости, а то и целая труппа какого-нибудь приехавшего на гастроли театра, или размещался коллектив Ансамбля песни и пляски совместно с мужской сборной нашего Флота по зимним видам спорта. В каюте Командира расширенный штат вестовых не успевал производить перемену блюд  и мыть-менять посуду. А в танковом трюме к палубе были привинчены клубные стулья, натянуты многофункциональный экран и занавес, и организован зрительный зал, где в благодарность за гостеприимство артисты по выходным дням развлекали представлениями экипаж, а по средам Командир показывал новинки мирового кинематографа. Всё остальное, свободное от представлений время, экипаж занимался тренировками и учениями. Офицеры и мичманы заполняли журналы боевой подготовки, ухаживали за матчастью, пополняли запасы провианта, денно и нощно блюли дисциплину матросов и поддерживали военно-морской блеск и лоск – марку  Корабля-отеля. Командир однажды, после очередного доклада Механика и Штурмана, даже обратился к Командующему флотом с Рапортом – с просьбой вернуть экипажу белую форму. Рапорт Командир передал Старпому, и Виктор Иванович показал его мне:
– Помнишь, мех, свой рапорт Командующему? Как думаешь – что мне с этим делать?
– А вы, Виктор Иванович, Устав откройте – там всё написано, – и мы дружно расхохотались.
       Командир оставил себе белые лакированные ботинки и одевал их с чёрной парадной формой при встрече гостей. Отвороты тужурки он перешил на манер смокинга, а золотые звёзды на погонах и офицерский кортик придавали ему статус победителя Международного конкурса метрдотелей. Для полноты антуража не хватало только бабочки.
        Ранней весной меня вызвал к себе мой непосредственный начальник электромеханической службы Соединения и предложил перевестись на корабль, который проходил сейчас ремонт в Польше, и механик совсем некстати написал рапорт на увольнение. 
        За это он, без обиняков, попросил презентовать ему радиоприёмник «Океан» или «Ленинград». В начале нового столетия писали, что он попросил ещё кого-то о чём-то и сел на восемь лет. А его партнёр, поговаривали, сел в кресло законодательного собрания одного из центральных городов России.
        А тогда, в марте месяце 94 года я пригласил его на свой День рождения и подарил ему «Океан», в ответ он сдержал своё обещание. И я стал готовиться к поездке: посещать типовые корабли данного Польского проекта на нашем Соединении, знакомиться с технической документацией и общаться с механиками, которые уже прошли польский ремонт, а некоторые – и не один.
       В связи с новыми обстоятельствами, открывшимися в моей военной карьере, Командир и Механик корабля, на котором я продолжал числиться группманом, наложили на меня, на время подготовки моих заграндокументов,  функциональные обязанности эдакого Администратора по внешним связям – встреть-отвези-привези, купи-передай, отведи-приведи, иногда – достань. Так я достал Командиру бабочку, вожделенный им камербанд и большой белый зонт, чему он был несказанно рад и отметил меня в благодарственном приказе. Теперь, когда закапали весенние дожди, Дежурный по кораблю раскрывал белоснежный зонт над головой Командира, выходившего к трапу для встречи гостей, а после убирал его в оружейку арсенала, и оружейку ставил под охрану и на звонковую сигнализацию. Жизнь на корабле просто кипела, и я был захвачен этим круговоротом, который всё чаще и чаще сопровождался звоном арсенального колокола.
       В это же время я сошёлся с Капитан-лейтенантом Лёней Давыдовым, который был недавно назначен на должность командира одной из Боевых частей на звёздный Корабль-отель. До этого он год простоял на другом корабле в Польше. И он  поведал мне обратную сторону загранремонта.

ТРАДИЦИИ

Согласно традиции, сложившейся на протяжении многолетних партнёрских отношений двух стран, Судоверфь города Гдыни наряду с официальными мероприятиями организовала и неофициальное – во знаменование российского Флота и в честь  готовности Российского корабля к выходу из ремонта, а попросту – ремонт пора уже было прекращать.
        Западную часть континента жарило июльское солнце. В пятницу утром на причал нового европейского государства к трапу корабля, на котором в этот момент поднимали Военно-морской Андреевский Флаг, был подан заводской экскурсионный автобус цвета морской волны и надписью “Stoczni Gdynia”, и офицерско-мичманский состав, после подъёма Флага, перешёл с одного борта на другой. На борту корабля остался только командир и мичман-продовольственник: они остались готовить корабль к празднованию Дня ВМФ. Модернизированные заводчанами багажные отсеки автобуса уже были забиты под завязку, как и установленные дополнительные топливные баки. Водитель с пышными усами, в бело-синей форме и солнцезащитных очках закрыл дверь, включил кондиционер  и новенькую опцию охлаждения багажных отсеков, и вырулил из ворот верфи. Путь лежал в столицу Западного Поморского воеводства – город Щецин. Экскурс по истории мест, вдоль которых проносился автобус, проводил Кшистов Сбыхович, Директор верфи по внешним связям. Кроме него и водителя от польской стороны больше никого не было.
      В просторном салоне был оборудован холодильник, микроволновая печь и туалетная кабинка.
– Европа, ..Ъ, – ахнул механик, заглядывая в холодильник.
– Паны Офицыры, угОщайтись, – пригласил к холодильнику Кшистов и второй завтрак начался.
         Пиво, разогретая картошечка фри с колбасками, кофе, сигариллы.
– Не хватает только свежей прессы, б..Ъ и бильярда, – резюмировал Лёня.
– Вшистко бендже спожонку, панОве, –  улыбнулся Директор по связям.
        Часа через четыре, не заезжая в Щецин, автобус переехал Одер и остановился в лесу у живописного озера с пляжем, оборудованным шезлонгами и душевыми кабинками. От пляжа на озеро выходил пирс, к которому были пришвартованы прогулочные лодки, моторные катера и несколько яхт с опущенными мачтами – над водоёмом стоял полный штиль.
      На берегу размещалась база отдыха судостроителей из Щецина, которую коллеги из Гдыни арендовали на два дня для проведения означенного мероприятия.  Водитель открыл багажные отсеки и все дружно крякнули: “Россия, ..Ъ ..Ъ ..Ъ..?!” и грянули хором : “Гиб-гиб УРА!”. Троекратно!
         Собравшихся туристов обдало холодным воздухом и на свет стали появляться коробки с номерной водкой Smirnoff 57 и пивом Jever. За коробками последовали три свиных окорока, обтянутых плёнкой. Из другого отсека выгрузили восемь ящичков с клубникой, помидорами, огурцами, редиской и зеленью. И хлеб.
– А шампанское есть? праздник всё-таки?! – спросил у водителя штурман, поставив на землю коробку с №57.
        Кругом все суетились: то взваливая коробки, ящики и окорока на плечи, то ставя их на землю, в ожидании, когда Кшистов наконец-то объявит начало банкета или хотя бы – куда всё это нести.
– В холодильнике, в нижнем ящике забери, – ответил водитель на хорошем русском языке и покачал головой.
– А вы откуда так хорошо русский знаете?
– У меня жёнка русская. Смотрите, ребята, поаккуратнее! Жара, видите, какая стоит! И далеко не заплывайте, здесь глубоко.
– Да мы ж моряки! – растянулся в улыбке замполит, взвалив на плечо свиную ляжку, и отвёл свободную руку с растопыренными пальцами в сторону.
–  Я за вами завтра приеду, вечером, – шутя, погрозил капитан автобуса пальцем.
      Штурман вынес из салона автобуса пять бутылок игристого вина, потом вернулся и вынес ведро приготовленного продовольственником шашлыка.
      Водитель в это время протёр зеркала, вытряхнул коврик, снял галстук и расстегнул ворот белой сорочки. Постояв, покурив перед дорогой и выпив бутылочку пива, он сел за руль и отправился в обратный путь.
         Прибывших быстренько разместили по номерам, в каждом из которых стояло две кровати, наполненный разными бутылочками бар, телевизор, два кресла и журнальный столик со свЕжей прессой, по которой так все соскучились.
         Кшистов собрал всех на улице, на берегу у озера под установленным навесом – за накрытым холодными закусками столом.
         Начали с водки, продолжили шампанским, потом опять водочки выпили, здравицы, пожелания от польской стороны, потом от русской, потом покурили, выпили по холодной бутылочке Jever-а, разделись до плавок и пошли купаться. Механик разбежался по пирсу с распахнутыми как крылья руками и, не добежав до конца причала, взлетел ласточкой и упал на деревянный настил.  Натянутая поперёк причала цепь лопнула и с глухим бряцанием упала позади него. Тут залаяла собака. К механику притруссил Бассет Хаунд и лизнул его в разодранную щёку. Тот сел на корточки, обнял собачку, потрепал её за уши, потом встал, помахал всем руками, разбежался и прыгнул в воду.
         Бассет подошёл к краю причала, повилял хвостом, шлёпнулся в озеро и поплыл вслед за ним. Они подружились. Все тоже дружно помахали им руками, крикнули “Россия чемпион!” и попрыгали в воду. Праздник начался!
        Ребята быстро освоились и уже через пару часов вовсю гоняли футбол, играли в бамбинтон, вообщем – прыгали и резвились. Собака при этом ни на минуту не отходила от механика, отбирала у всех мяч и воланчики, и таскала ему добычу. За Бассетом волочился поводок и каждый норовил на него наступить. Пёс при этом смешно подпрыгивал, тявкал, и рвалась к механику.   Кшистов зажаривал окорок, а замполит занимался шашлыком.
        Как-то незаметно к компании присоединились двое немцев. Их звали Гервиг и Бурхард, им было лет по пятьдесят и оказалось, что бассет хаунд принадлежит Гервигу. Немцы помогли Кшистову перенести от бара-ресторана гриль и установить его у навеса, и  он с нашего разрешения пригласил их к столу.
        Пролился грибной дождик и все собрались отобедать – шашлык уже был на подходе. Бурхард принёс бутылку Remy Martin, поставил её на стол и сел рядом с механиком. Механик взял в руки круглую бутылку, прочитал этикетку и спросил у немца:
– Что значит ХО?! – и показал при этом на коробки с водкой, – вот это Хо-Хо!
       Кшистов перевёл Бурхарду и тот добродушно рассмеялся.
– Это икс о, экстра олд значит, двадцать-тридцать лет выдержки,  – пояснил Кшистов, который, как выяснилось, отлично разговаривает по-немецки и, с его слов сносно владел французским, – За то и держат.
     Гервиг открыл бренди, разлил по рюмочкам и встал, что бы произнести тост.
– За знакомство, – произнёс он на чистом русском языке.
– Это ж Вы как? по русски-то? Прозет! – поинтересовался замполит.
      Немец произнёс короткую речь на родном языке, засмущался и даже покраснел. Кшистов перевёл, что Гервиг часто пил с русскими моряками на Рюгене, в городе Засниц и по-русски выучил только тосты.
– Кшистов, спроси у него, что он там делал? – вступил механик и разлил ИксО по фужерам.
      Гервиг стал рассказывать, а Кшистов переводил.
      Гервиг служил до 90 года в Фольксмарине ГДР Фрегатенкапитаном и командовал дивизионом кораблей в Заснице, а потом их объединили с западногерманским Бундессмарине, и теперь они все просто немецкие моряки – Дойчмарине. В Заснице раньше базировались Советские малые противолодочные корабли, и офицеры по праздникам ходили друг к другу в гости. Так и выучил.
– А Бурхард?
       А Бурхард в 92-м, полтора года тому назад, приехал принимать у него дела и одажды утром объявил Боевую тревогу с криками: “На горизонте Русский вымпел!”. На горизонте действительно появился отряд советских противолодочных кораблей и торпедных катеров с развивающимися флагами, которые на  большой скорости приближались к военно-морской базе теперь уже Дойчмарине. Ему объяснили, что эти флаги здесь с 45 года, и по графику вывода советских войск с территории бывшей ГДР эти маленькие кораблики до конца года будут находиться здесь. Он же знать этого не мог, потому что служил раньше в Бундессмарине.
– Да пускай себе постоят ещё пару месяцев, они же никому не мешают? А? Гер Бурхард? А мы с вами в гости к ним сходим, посмотрите, как у них там всё устроено. Ребята хорошие, я ручаюсь, – уговаривал натовца Гервиг.
      Тогда с ним случился гипертонический криз, а ещё через полгода инфаркт, как раз в тот день, когда базу покинул последний советский корабль. Сейчас там из русских иногда швартуется только фрегат «Мир» с туристами на борту, построенный, кстати, в Гданьске, – закончил пересказ Кшистов.
– Да, знаю, у меня на нём кореш вторым помощником ходит, – вступил в рассказ штурман, –  получает пять штук зеленью, два языка, что б попасть туда, выучил, три года пороги оббивал. Зато тепе-ерь! Эти туристы в конце ещё премии раздают. Мама-дорогая! Ну, а кто вы по званию?
– Я же скАзал, Гервиг – Фрегатенкапитан, капИтан вторуву ранга по ващЕму, ну а Бурхард…, – Кшистов переспросил у Гервига, и перевёл, – значИмо так, курва матка, э-э, можИмо скАзать и АдмИрал, старше полкУвника. То есть так.
      Механик встал и принял стойку смирно. Все повскакивали со своих мест и тоже вытянулись, глядя на механика. Кшистов видя такое дело, тоже подскочил и уронил стул.
– Господин Адмирал! – улыбаясь в усы, заговорщески произнёс механик, выждал паузу, и – Прошу пожаловать Вас к нам на борт! – и все дружно рассмеялись стали наполнять бокалы, фужеры и рюмки. – И Вас, капитан Фрегата! – механик подошёл и протянул немецким коллегам наполненные до краёв фужеры.
         Собака радостно залаяла, в баре-ресторане включили музыку и моряки стали отплясывать. Адмирал мрачно посмотрел на фужер с Remy Martin, обдумывая или вспоминая что-то, потом выпил его мелкими глоточками до дна и улыбнулся. На него сразу накатило праздничное настроение, он тоже стал притопывать и прихлопывать, и потом присоединился к танцующим. А Гервиг стал обсуждать с Кшистовым здоровье Флотиленадмирала.
         Вечером механик играл с Адмиралом Бурхардом в бильярд и называл его уже Борей. А Гервига все называли Гришей. Боря громил меха в пух и прах, и тот выкатывал из ресторана пиво, и в полночь они пошли к механику в “каюту”, бассет Гервига не покидал механика ни на минуту.
Ещё через несколько часов, когда они ещё и опустошили бар, Адмирал поднял на механика глаза и спросил его по-русски:
– Серёжа, а почему я тебя понимаю?
– Потому что ты Русский, – невозмутимо ответил мех и закусил орешком.
– Я Русский?! А ты?
– А я немец.
– А я?! Русский? – Боря затрясся, обхвати голову руками и зарыдал.
Механик еле того успокоил и проводил его в свой номер.
       Утром все проснулись к подъёму флага, но подъёма никакого не было. Это Кшистов, как дежурный по кораблю, ходил по номерам и всех будил. Все требовали пива, но оно закончилось ещё в полночь. И решено было ехать в ближайший магазин. Не протрезвевший, впрочем, как и все, Механик взялся разрулить ситуацию и стал собирать деньги, но собака его постоянно дёргала за штаны, мешалась под ногами и просилась на улицу. Он пытался её вытолкнуть, но та не отвязывалась. Кшистов вызвал такси и объяснил водителю цель поездки. Мех запрыгнул на заднее сидение, и хотел было закрыть за собой дверь, но пёс лез за ним. Он стал злиться и отпихивать собаку ногами, но бассет упирался и скулил. Дверь всё-таки хлопнула, и бассет запрыгал за отъезжающей машиной. Водитель поддал газку и подъехал на выезд к воротам базы, в зеркало он увидел лежавшего на спине пса в придорожной пыли – перебирающего лапами воздух. Оказалось что ещё с вечера, когда механик потащил Адмирала в бильярдную, он привязал бассет хаунда на  поводок к своему запястью, и после, уже находясь в состоянии глубокой амнезии, ничего не чувствовал. И утром ничего не почувствовал, когда повернул голову и увидел большие пьяные слезящиеся глаза. “Надо ж так нажраться” –  подумал он про себя, но когда прочухался ото сна – увидел, что это собачка спит рядом с его рукой, закинутой за голову.
       Механик привёз пива, и все вывалили на пляж, и развалились под лучами утреннего солнышка. День прошёл в умиротворённой похмельной атмосфере без всяких приключений. После обеда проводили и попрощались с коллегами из Дойченмарине.
        Вечером приехал автобус и ближе к полуночи привёз всех на родной отремонтированный корабль.
        Утром Дня Военно-морского флота экипаж построился на торжественный подъём Военно-морского флага и праздничных флагов расцвечивания. После торжественного мероприятия офицеры и мичманы собрались в кают-компании.

       А год тому назад, 26 июля 1992 года, Командир и замполит Малого противолодочного корабля, базировавшегося последний день в Засниц, произнесли поздравительные речи, потом проиграл горн и вахтенные стали поднимать флаги. Над кораблём распустился знакомый всем собравшимся только по историческим фильмам бело-голубой Андреевский флаг.
– У нас что – опять монархия? – зашептался штурман с механиком.
– Чёрт его знает, что у них там творится!
– А кто царь?
– Хрен его знает! Вечером уже будем в Балтийске – разберёмся. – надо было прессу свежую читать, а не шашлык вчера с замполитом жарить, поинтересовался бы у него.
– Да, он, смотри – сам, по-моему, сегодня только узнал.

        К штабу дивизиона Дойчмарине подъехала скорая помощь и в неё на носилках занесли Флотиленадмирала Алекса Бурхарда фон Штольце в предынфарктном состоянии. За руку его держал Фрегатенкапитан Гервиг Виденбаум.

ЙОЛА   И   ГОНДОЛА

На корабле прогремел ВЗРЫВ. Где-то у меня под задницей, точнее – под диваном в моей каюте, на котором я сидел и попивал чаёк. Да, точно – под моей каютой, но только в стороне, метрах в семи. Кажись – на камбузе.
– Дежурный ..Ъ ..Ъ ..Ъ! Объявляй тревогу! У механика котёл взорвался! Механик, у тебя котёл взорвался, – уже спокойным голосом закончил командир, перезвонив мне, потом бросил телефонную трубку, и с криками выбежал в коридор, пробежал по нему под гром тревожных колоколов, сметая невидимые препятствия на своём пути, и ворвался в мой “кабинет”.
– Механик, у тебя котёл взорвался! – тяжело и тревожно дышал командир.
       Увидев меня с подстаканником в руке, командир чуть не…оторопелЪ, а я подумал, что сейчас получу в морду.
– Товарищ командир, успокойтесь! Если бы это был котёл, вы бы меня уже лопатой с переборок соскребали.
– А ЧТО ЭТО ..Ъ ..Ъ ..Ъ.., по-твоему?! ХВАТИТ ЧАИ ГОНЯТЬ!!!
– Да успокойтесь, я вам говорю, это на камбузе, наверное, вАрочный котёл! Вот, слышите? Вентиляция дымоудаления заработала. А вот кормовой дизель-генератор, а вот и компрессор. А вот мне из ЦПУ звонят. Я ж тут не просто так, я же механик всё-таки! знаю, что говорю! – повысил я голос, что случалось со мной крайне редко. Да ещё и на командира?! Просто возмутительно.
        Командир не стал дожидаться, когда я допью чай и побежал дальше с воплями: “Тревога, ..Ъ! Тревога!”
        Через открытую дверь моя двухкомнатная каюта, оборудованная в ремонте кабинетом и спальней с широченной кроватью, гостевым диваном, журнально-обеденным столиком и креслом, стала наполняться пороховым дымом. После четырёх квадратных метров на МДК-76, это были воистину царские апартаменты, и хрен с ним – с дымом. Здесь хоть крыс не было. Я прихватил, на всякий случай, противогаз, помянув добрым словом Терентича, и спустился на главную палубу, к камбузу. В дверях столовой команды сгрудилась кашляющая матросня из БЧ-2, пытаясь высвободиться из ими же самими перегороженного дверного проёма. Командир стоял и кричал им что-то, но звон колокола прямо над дверью столовой не переставал бить набат и делал неразличимыми посторонние звуки и голоса. Из противоположной двери –  двери камбуза, вышел кок-контрактчик Вова и быстро раскидал всех по коридору, не тронув только меня и командира. Досталось даже Дежурному, рвавшемуся на камбуз снимать пробу приготовленного обеда. Мы зашли в столовую, которую корабельная вентиляция успела очистить от дыма, и увидели командира артиллерийской боевой части (БЧ-2), обхватившего голову руками. Между ног у него был зажат гранатомёт, а в потолке зияла опаленная пробоина.
– Да выключите вы эту ..Ъю! – вдруг закричал он, – и так голова раскалывается.
     Это мой друг Дима решил в субботу провести занятие по специальности: собрал своих матросов и принёс из оружейки чемодан с ручным противодиверсионным гранатомётом и комплектом учебных снарядов.
        Из двух гранат: одного муляжа и одного учебного – он почему-то выбрал учебный, который имел пороховой заряд. Ну и … продемонстрировал,  как заряжать орудие и нажимать на спусковой крючок.
– Отбой тревоги! – скомандовал дежурный по кораблю, и наши барабанные перепонки в очередной раз разорвало ударами колоколов громкого боя.

       В следующий раз, на морских учениях, при подходе к берегу для высадки десанта в условиях ограниченной видимости Дима проводил с офицерами штаба занятие по “правилам безопасности при стрельбе из ракетницы”. Выпущенный им горящий магниевый заряд подхватило ветром и направило в сторону выстроившейся на носу корабля швартовой команды. Заряд лишил одного из матросов левой ягодицы. Фельдшер прижёг ранку зелёнкой, но ягодица так больше и не отросла. Диму он долго отпаивал настойкой боярышника.

     В другой раз он чуть не пристрелил нас со старпомом из подводного автомата АПС: он решил потренироваться в разборке-сборке данного типа стрелкового вооружения, изучить, так сказать, матчасть. Ну и, что-то там у него заклинило после сборки, он позвал нас и, мотая стволом автомата у нас перед носом, жаловался на изобретателя. Потом старпом отвёл ствол в сторону. А автомат возьми да выстрели. Находится рядом с Дмитрием – становилось не безопасным.

       Так ведь, командир ещё в Польше, в ремонте сказал старпому – механика и командира БЧ-2 с корабля на сход вместе не спускать. Но всеми правдами и неправдами мы шли по чистым, помытым шампунями улицам Гдыни, распевая на два голоса гимн Кинчева «Мы вместе!». Мы шли по кабакам.
      Дмитрий взял с собой в Польшу денег на автомобиль и каждый раз, когда я напоминал ему об этом, разглядывая очередную вывеску бара, он открывал передо мной дверь и говорил, что ничего страшного, мол, будет автомобиль чуть похуже. В итоге он купил японский музыкальный центр и видеомагнитофон. По тем временам середины девяностых – просто несказАнная роскошь. Когда ближе к полуночи не хватало уже денег расплатиться – я предлагал последнему бармену в залог свои очки, но тот, конечно же, отказывался и махал в знак примирения и согласия рукой, показывая при этом на дверь. А так хотелось “продолжения банкета”.

         Однажды, после очередной дегустации серьёзных напитков, мы вышли с Димой на пляж, что бы искупнуться и охладить свой пыл. Не доверяя тамошней публике, мы решили купаться по очереди. Когда “очередь” дошла до меня, Дима остался сторожить наши одежды, и, обратив его внимание на мужчину, который как мне показалось, следит за нами, я разбежался, взмахнул “крыльями” и уже в полёте вспомнил, что забыл снять очки.
       Вынырнув из морской пучины и выйдя на берег, я увидел свет божий и людей в изображении импрессионистов: какие-то Красные виноградники Ван Гога и  Пляж Гогена на одном полотне, только не в Арле или Дьеппе, а здесь – в Гдыне. Вместо виноградников я увидел разбросанные на песке спелые  персики и дыни, сочные плоды манго, булки, батоны и хлеба, облачённые в яркие купальники и без них. Моей одежды и Димы на полотне изображено не было. Вскоре Дмитрий всё же нарисовался и принёс мне пива, и я отправил его на корабль, что бы он попросил командира пригласить на спектакль российского консула – без очков мне навязчиво продолжало мерещиться, что за мной следят вражеские разведчики. По всей видимости, я отравился этим чёртовым Гордонсом, разбавленным  каким-то Бьянко. Бармен – сволочь.
      Смеркалось. Наступала вангоговская Звёздная ночь, дополненная прогуливающимися по набережной семейными парами, водоворотом люминесцирующих аттракционов, разнаряженным духовым оркестром, детским смехом и пшековской речью. В инсталляции, на переднем её плане, учувствовал волосатый человек в плавках, бегающий по пустынному пляжу и исполняющий в кульминациях код – фуэте, с целью согреться.
        В разгаре действия на авансцену из-за кулис вышли, по-видимому, ассистенты режиссера. Консула среди них не было, и в зрительном зале он тоже – так и не появился. Один из ассистентов зашел в суфлёрскую будку и вынес из неё джинсы и тапочки волосатого человека. Двое других помогли человеку одеться, влили в него джина, все поклонились морю и ушли за сцену. Занавес закрылся.
        Командир и старпом встретили меня на корабле аплодисментами.
        Через две недели домашнего ареста и вынужденных незапланированных репетиций мы с Димой снова сошли с корабля, но под наблюдением командира – порознь, с интервалом в два часа. Гастролировать по городу с одиночными косплей-дефиле у нас не получилось, и мы снова решили выступать парно. Найти в морском городке друг друга оказалось не сложным,  мы встретились в насиженном месте и решили сегодняшний день посвятить осмотру достопримечательностей. На набережной мы посетили военный корабль-музей «Блыскавица» и учебный парусник «Дары Поможа». Потом купили мороженое, и пошли гулять по Аллее Яна Павла II, выходящей в Гданьский залив. На крыльце одного из многочисленных яхт-клубов, размещавшихся на набережной аллеи, стояла знойная женщина и махала нам руками, приглашая зайти. Нас узнавали – вот она слава! Мы поднялись в клуб, и нас сразу посадили за стол, выкатили бочёнок с пивом и подали креветок, кальмаров и прочих морских закусок.
       Оказалось, что мы попали всего лишь на праздник «Дней моря», проходивший в эти дни по всей Польше.
       Седовласые бородатые старички-капитаны в клубных пиджаках с золотыми пуговицами и гербами разных клубов устроились на барных стульях. Они потягивали бурбон и неистово сжимали в уголках своих обветренных просоленных губ курительные трубки, попыхивали ими и провожали платоническим взглядом молоденьких Ассолей: полдюжины девушек на стройных загорелых ножках, обутые в туфельки-лодочки, бегали между столиками и ними, разносили закуски и при этом подмигивали нам – плотоядным.
        При каждом их телодвижении из-под мини-юбочек, так выгодно колышущихся на девичьих бёдрах, выглядывали трусики. А из-под коротеньких шёлковых широкополосных тельняшек, одетых на голое тело, были видны полуокружности грудей, и, на мгновения даже, показывались покрытые мурашками карминовые от загара края сосков. Всё их скромно-нескромное одеяние увенчивалось пушистыми синими помпонами на белых беретах. 
       Нам с Димой тут же захотелось вылить по бокалу пива друг другу на голову. Но тут знойная женщина представила нас публике как русских моряков, и собравшиеся стали хлопать в ладоши и пожимать нам руки. Мы были польщены таким приветствием, вышли на установленный по случаю праздника танцпол и спели и сплясали «Яблочко».

Эх, яблочко,
Да куда котишься?
Ко мне в рот попадешь -
Да не воротишься!
Эх, яблочко,
Да на тарелочке,
Ко мне в рот попадешь -
к милой девочке!

       Капитаны аплодировали нам стоя, а две девушки пригласили нас даже потанцевать. В перерыве мы попросили юнг показать нам яхт-клуб, на что они с желанием откликнулись и проводили нас к закрытым эллингам.
        В одном из них стояла открытая круизная яхта и девушки разрешили нам осмотреть внутреннее убранство. Уже через несколько минут мы с Димой стояли с открытыми ртами, офигев от интерьера каюты, тускло освещённой через иллюминаторы, держали в руках шёлковые топики и трусики, а помпоны уже щекотали нам животы. Ещё через пару мгновений мы поудобнее устроили девушек на диванах и сами пристроились к ним поближе.
        Мачты были уже подняты длинноволосыми юнгами, оставшимися только в синеньких мини-юбках и беленьких туфельках, и мы помогли девушкам расчехлить наш рангоут и такелаж, проверить ещё раз рыболовные снасти и – надёжность крепления мачт. Аккуратно поприжимав кнопы в складках парусов и мусинги рыболовных буйков с поплавками, мы придали им твёрдости, и уже через мгновение  заставили паруса полностью раскрыться. Паруса были алыми и набухли от влажного ветра, мачта затрещала, внезапный порыв  наполнил парусник долгожданным движением, и мы отправились в незапланированный круиз.
        По дороге мы опускали и ставили паруса, поначалу неловко раскрепляя и натягивая их на рангоут, разворачивали кораблик кормой, находу переставляя мачту, потом разворачивали обратно и  снова укладывали паруса по ветру. Девушки помогали нам приноровиться переставлять снасти, ставить на место мачту, поддерживая её у корня, и вновь натягивать паруса.
        Моя подружка волнительно положила длинные ноги на ахтерштевни у меня за спиной, и поцеловала меня, чем предала мне дополнительной уверенности, а раскачав корму в резонанс с порывами ветра – ещё и дополнительной динамичности общему движению.
       Нос корабля, с неожиданной для моего юнги силой, врезался в волну, утопая в мелких барашках. И я, держась за налившиеся морской влагой литые палубные буи, стал проверять их на прочность, одновременно поддёргивая поплавочки. Девушка дотронулась пальчиком до спрятанного в складках парусов кнопа, но я отвёл её руку и стал искать его сам. Корма кораблика приподнялась и девушка, изнемогающая от морского волнения, подставила кноп к моему рту, и я стал торопливо пытаться языком и губами застегнуть его. Юнга трепала меня за волосы, ловила ртом воздух, и паруса, наполненные свежим движением, задрожали. Тогда я оторвался и снова поднялся к штурвалу, подставил парус мощному порыву ветра и направил яхту к причалу. Почти одновременно зазвенели колокольчики на моей донке, и юнга, сняв берет, и расправив локоны своих пышных волос, сжала колокольчики пальцами и помогла вытащить удило. Потом попросила меня присесть отдохнуть на палубу, покрытую бархатным шпоном, и придвинуться к ней поближе. Я присел вплотную к буйкам и стал осторожными движениями подкручивать торчащие из них поплавки. А девушка зажала между буями разбухшее на ветру древко моего удилища, взяла управление в свои руки и,  целуя меня, пришвартовала корабль к причалу.
        Полгода мы с Димой не выходили в открытое море, стоя в ремонте, и сейчас с лихвой восстанавливали подрастерянные навыки.
        Так в течение наступившего вечера мы ещё несколько раз, теперь уже по очереди, дабы не привлекать внимание и не раздражать капитанов, осматривали яхту и весело раскачивали её. Неудобство приносила только холодная кожаная обивка диванов и кресел. Но с другой стороны, нам приходилось из-за этого чаще меняться местами, находить новые, и получать от экскурсии ещё большее удовольствие. Уставшие, но довольные каждый раз мы возвращались с морской прогулки на танцпол и здесь, смыкаясь в объятиях с юнгами, шептали им всякие нежности. Их звали Аньела и Гражина, что значило по-польски – посланная Богом и Богиня радости.   
     Рядом с нами танцевала в объятиях какого-то одноглазого капитана-пирата знойная женщина, она держала голову на его плече, подмигивала нам, улыбаясь, и смахивала слезу.
       Мы проводили девушек на вокзал. По дороге они рассказали, что учатся в Гданьске: Аньела изучает изящные искусства, а богиня Диминой радости – медицину, там же они вместе снимают квартиру, а в Гдыню приезжают  только по выходным – работают в Океанариуме возле яхт-клуба, и администраторша клуба, та самая знойная женщина, попросила их помочь в проведении праздника. Администраторшу звали Зофия, что значило по-польски – опытная.
       Девочки пригласили нас на следующие выходные в Океанариум, а мы в свою очередь, за неимением лучшего – посетить их как-нибудь наш военный корабль.
       Посадив наших богинь на электричку, мы с Димой выпили на остановке по пиву и сели в последний автобус. В автобус запрыгнули командир корабля со своей женой, которая приехала к нему погостить. Он был удивлён, но не тому, что увидел нас вместе, а от нашего, вполне благопристойного, вида, даже какого-то, как ему показалось, одухотворённого. Он заглянул нам в глаза и разглядел в них только лишь – по 0,2 промили алкоголя. Его жена, поздоровавшись с нами, увидела в наших глазах сложенные в виде сердечек крылышки амуров. Я разглядел в Диминых глазах широкую беленькую корму йолы цвета жжёной сиены, а в моих глазах стоял распустившийся на дне гондолы нежный цветок орхидеи с розовой жемчужинкой в бутоне.

Межфлотский переход

А начиналось всё так. В начале декабря 93 года, в то время, когда я рыскал по Питеру в
поисках смокинга, кордебанда и бабочки для Метрдотеля звёздного Корабля, еле державшийся на плаву другой десантный корабль, носящий теперь имя мужественного героя Чеченской войны, буксиры оттащили от причала и дали кораблю пенок под разваливающийся зад. Корабль накренился на правый борт, до того поддерживаемый стенкой пирса, механик с разгончика крутанул единственный уцелевший движок, в котором давно выпала половина поршней, а
старпом  просигналил гудком на всякий случай SOS. Из дымовой трубы, заделанной кирпичом,
вырвался форс пламени, пошёл чёрный масляный дым и корабль тронулся, скрепя колесами
штурвала и одного гребного вала. Второй гребной вал не проворачивался. Лопасти обоих винтов были погнуты, и одна, не выдержав нагрузки, сразу оторвалась и затонула тут же в Кольском заливе.
   Нужно было, во что бы то ни стало пройти три тысячи миль до Балтики, найти город Гдыню, да ещё и судоверфь с каким-то нерусским названием, и поставить корабль в ремонт.
– Надо было, ..Ъ, раньше затонуть у причала, – посетовал командир.Но этого не допустила судоремонтная мастерская соединения и механик корабля. Да и Адмирал не разрешил. А сейчас уже развернуться и подойти  к причалу, что бы затонуть, корабль не мог – поздно, обещали дойти. Из Москвы в бинокль за кораблём наблюдал, пересчитывая выделенную на ремонт волюту,  ответственный представитель Росвооружения.
   Корабль мог двигаться только вперёд. Он шёл как старый конь, отпугивая порванными леерами чаек и топча борозду кильватерного следа, оставленного, пронёсшимся мимо него на
подводных крыльях, белоснежным норвежским катамараном,курсирующим между Мурманском и Тромсё.
   Командир соединения приказал загрузить на корабль дополнительный запас провианта и вторую бочку годового запаса спирта, на случай, если по пути придётся зазимовать.
– Да и Новый год чтоб встретить, как положено! Да, командир?!” – по отечески
похлопал по плечу командира Адмирал.
  Механик со Старпомом разогнали корабль до 8 километров в час, и пошли передохнуть. Военное судно благополучно вышло из залива, и штурман Пётр заступил на вахту. Он ещё у причала выбросил карту, не думая, что придётся когда-то снова прокладывать курс, и теперь ориентировался только по звёздам, благо по астрономии у него была в школе пятёрка, да и полярная ночь в этих широтах позволяла и днём разглядеть Большую медведицу и Андромеду. А дальше к югу оставалось уповать на береговые маяки и проходящие мимо суда, пристраиваясь к ним вслед и пропуская догоняющие.
– Чайка вот – тоже умная птица, – поделился Пётр своим опытом с молодым
матросом-штурманёнком.
  Командир занимался снятием пробы спирта из второй дополнительной
бочки, загруженной продовольственником на корабль в последнюю минуту. Спирт был
отменный – питьевой:
– Восемьдесят второй ГОСТ! Превосходно! – прокомментировал командир продовольственнику, отрыгнув в его сторону ректификатом. – Не только вкусён, но и пользителен! Так, Саша, продовольствие растягивать до последнего, может на Шпицберген придётся аварийно зайти – боюсь одним махом до Польши не докондыбаем. И сходи, попроси фельдшера принести мне банку гексовита в каюту, да пусть матросам выдаёт по три витаминки в день – не забывает.
– Слушаюсь, товарищ командир! – ответил ответственный за провиант мичман Шура
Копецкий, облизнулся, нюхнув из бочки, и пошёл в медпункт.
  На Соединении десантных кораблей флагманский штурман Смолин открыл подпольный тотализатор: делались ставки – дойдёт / не дойдёт –  пять к одному, что командир корабля примет решение выброситься на камни. Времени на принятие данного решения оставалось не больше суток, и желающих не столько заработать денег, сколь продемонстрировать свою компетентность в теории живучести корабля, становилось с каждым часом больше. Весть облетела и соседние соединения, по городу поползли слухи, и дошли до штаба флота. Ответственное лицо доложило в Москву, и в Росвооружении всполошились: тут ставки давно были прекращены – на кону в банке лежало восемь миллионов долларов, ещё столько же переведено на ремонт корабля.
   Через восемь часов неуверенной ходьбы корабля трусцой, когда было пройдено уже 64 километра, командир корабля построил экипаж, вахтенный приспустил флаг и старпом подкинул серебряный полтинник 25 года. Монета зависла в воздухе, вахтенный дёрнул флаг вверх, старпом скомандовал “Смирно”, и монета упала на палубу “решкой” – решено было на Шпиц не заходить, а идти вдоль берега на расстоянии не более трёх плавательных бассейнов. Старпом раздал экипажу спасательные жилеты.
   Механик приволок в каюту командира четыре акваланга, у двух из которых травил редуктор, и офицерско-мичманский состав из 14 человек стал тянуть жребий. Командир отказался от участия в пользу фельдшера, который вообще никак не умел плавать. В итоге жеребьёвки костяк экипажа стал разваливаться у командира на глазах, и тогда он приказал спрятать водолазное снаряжение в оружейку, а все ключи от арсенала сдать ему. Да уж,Командиру было легко отдать такое распоряжение: у него в сейфе лежал пистолет и он мог в любое время застрелиться, а остальным что делать – чем подстраховаться на случай крушения?
   Штурман в последний раз посмотрел на Андромеду и повернул корабль “на йух”, как он выразился на украинском наречье, – “куда улетали последние косяки птичьих стай”. Тоже, ..Ъ – поэт!
  Механик спал в каюте – от него уже ничего не зависело. Ему снилась жена, которая тоже от него сейчас не зависела, и он это очень во сне переживал.
  И вдруг раздался непривычный – сначала стук, потом корабль тряхануло, дым из трубы пошёл сильнее и корабль стал стонать всем корпусом. Механик вбежал в машинное отделение и увидел, что неработающий последние три года второй двигатель запустился и пытается самостоятельно провернуть прикипевший к нему от ржавчины гребной вал. Тогда он схватил канистру с маслом и побежал вдоль гребного вала, обильно поливая его смазкой. Вал с благодарностью заскрипел, потом поддался двигателю и начал потихоньку передавать вращательное движение винту, у которого из трёх лопастей осталась одна. Винт забил по воде единственной лопастью как веслом, и корабль увеличил скорость примерно до 12 километров в час.
   Писарь СПС готовил в своей каморке к уничтожению шифровальную технику и все секретные документы, и тут заработал телетайп. Он прочитал сообщение и побежал к командиру. В сообщении был Приказ из Москвы – догнать штатовский авианосец последнего образца, курсирующий у берегов Скандинавии, осмотреть его и сфотографировать все его видимые выступающие части, включая антенны, вооружение и палубную авиацию.
  Командир достал из сейфа пистолет, разобрал его, разложил на столе на части и принялся их чистить. Почистив минут двадцать оружие, он мужественно принял другое решение: спрятал пистолет в сейф и собрал в своей каюте офицеров и мичманов.
  Обрисовав обстановку, он отдал соответствующие приказания командирам боевых частей, попросил продовольственника и фельдшера закатить в его каюту бочку гостовского и налил каждому по сто грамм наркомовских. Все встали и, молча, не чокаясь, выпили “За победу Русского оружия”.
  Основная задача была возложена на Ник Никыча, замполита корабля, который увлекался в свободное и служебное время фотографией. Он должен был развернуть в своей каюте фотолабораторию, снарядить старенький ФЭД и выполнить приказ Москвы. В его распоряжение поступал весь экипаж, на его усмотрение.Ещё через сутки на горизонте показался американский флаг – свежий авианосец класса “Нимиц” шёл встречным курсом, но далеко от берега. Командир героически направил корабль в открытое море. Первая  же накатившая волна, ударила корабль в нос, вторая – в скулу, створки ворот сорвало с креплений и они зависли над водой –  десантная пасть раскрылась, обнажив прогнившую капу уплотнительной резины. Корабль затрясся и накренился ещё больше на правый борт. Палубные матросы схватились за оборванные леера, а в трюм  машинного отделения через образовавшуюся в борту небольшую трещину стала поступать вода. Из треснувшей цистерны в море стало вытекать солярка и моторное масло, уравновешивая поступление воды.
   Командир решил воспользоваться ситуацией и приказал передать в сторону авианосца сигнал терпящего бедствие – SOS. Старпом с радостью выполнил приказание, и вскоре авианосец повернул в сторону русского crocodile. Когда американец приблизился и накрыл своей тенью Russian landing ship, на палубу русских неожиданно выскочил офицер с фотоаппаратом и стал фотографировать авианосец.
Отщёлкав плёнку, Ник Никыч быстро вернулся в каюту, проявил её в заранее приготовленном растворе, напечатал снимки на стареньком, перемотанном изолентой фотоувеличителе, отсортировал их в лучах снятого с мачты красного топового фонаря, схватил уже приготовленный ФЭД и снова выскочил на палубу. Разведывательная операция русских заняла четырнадцать минут. В ней были задействованы соответственно кок-контрактчик Вова, который приготовил раствор, механик с изолентой, штурман Пётр с красным фонарём и командир артиллерийской части Дима, зарядивший  новой плёнкой фотоаппарат.
  Застигнутые врасплох и обалдевшие от русского коварства  американцы стали поднимать назад поданные терпящим бедствие спасательные шлюпки, а командир авианосца свесился с борта и показал нашему замполиту кулак. Ник Никыч тут же запечатлел воинствующего империалиста с адмиральскими нашивками и побежал в каюту печатать снимки.
    “Нимиц” развернулся и дал предупредительный выстрел из пулемёта. Перед ремонтом с нашего корабля была снята часть вооружения и весь боезапас – ответить ему было нечем. Тогда по приказанию командира механик спустился в танковый трюм, включил насосы и просунул в сорванные створки ворот десантную аппарель – Russian crocodile показал американцам язык. Механик, вдобавок ко всему, вышел на качающуюся танковую сходню, и протянул в сторону авианосца вытянутый вверх средний палец правой руки. Вахтенный офицер авианосца принял этот жест механика за сигнал к высадке десанта и, не дожидаясь, когда на аппарели появятся русские танки и морская пехота, объявил боевую тревогу и доложил в штаб НАТО и Пентагон. Ещё через полчаса авианосец на всех парах скрылся за горизонтом, а в штабе ВМФ в Москве раздался телефонный звонок. Недоразумение было улажено по дипломатической линии за два дня, а командир Соединения и командир десантного корабля были представлены к правительственным наградам.
    Воодушевленные победой русские моряки сплотились вокруг командира и привели-таки корабль на Балтику. Здесь уже их преследовали натовские вертолёты и катера Greenpeace, и фотографировали тянувшийся за кораблём радужный кильватерный след – из корабля вытекали последние запасы масла и солярки.  По приказанию старпома продовольственник сшил наспех из пожелтевших от витаминов скатертей огромный чехол, и, свесившись вместе с фельдшером за борт, они закрывали бортовой номер корабля, дабы быть неопознанными для Европы и помочь избежать бедному молодому Российскому государству международных штрафных санкций.
   Корабль вошёл в территориальные воды Польской  республики и потерял ход. Ещё через несколько часов он обесточился и потерял управление. В последний момент штурман Пётр развернул корабль по течению и подставил широкую корму северо-западному ветру. Старпом с механиком застопорили рули, и корабль стало сносить на рейд Гдыни.
   Командир в это время, посчитав, что свои обязательства перед штабом соединения и Российским государством он выполнил, вытащил на палубу бочку со спиртом, разделся по пояс, сел на неё, плеснул себе в ковшик и стал пить, закусывая гексовитом, новую банку которого ему поднёс фельдшер.
– Теперь, Старпом, дело за тобой и механиком, передаю власть в ваши руки. Ремонтируйтесь.
– А пистолет?
– Пистолет, пока полежит у меня в сейфе, мне надо подумать, – произнёс командир и посмотрел, свесившись через борт, на ватерлинию – корабль начал тонуть.
   Но тут подскочили  буксиры и подтащили тонущего к доку. Доккамера подхватила корабль, и док стал подниматься вместе с кораблём. Из развалившейся окончательно кормы вывалился баллер руля и стали выливаться смазочные жидкости, из трюмов машинного отделения по гребным валам за корму стала стекать разбавленная морской водой солярка, корабль коснулся стапелей и треснул ровно посередине. Корма надорвалась, и на стапельпалубу дока упал винт, тот что был с одной лопастью. Второй винт пока держался, и верфь, не дожидаясь официального начала ремонта, приступила к нему тут же, демонтировав оставшийся винт и вытащив гребные валы. Из трюмов корабля ещё сутки вытекала кишечная жижа и выбегали на польский берег крысы. Экипаж попросили покинуть корабль, и только командир, как и положено, остался на палубе.
   В течение недели корабль наспех залатали и заварили, придав корпусу цельность, поснимали все механизмы и ободрали заблёванные внутренности жилых помещений. Экипаж вернулся на него и разместился по своим ободранным каютам и кубрикам на уцелевших матрацах.
   Командира нашли на палубе: он находился в прежнем положении, сидя на бочке, только замёрз: с носа у него свисала рождественская сосулька и очень болели зубы.
– Переохлаждение, – резюмировал фельдшер.
Бочка была ещё наполовину полной, а гексовит закончился. Фельдшер сделал ему несколько внутривенных инъекций глюкозы и попросил пару дней не пить, что бы отремонтировать зубы. Командир доктора послушал, но через два дня хлебнул-таки через шланг из бочки, и у него началась белая горячка: он объявил о прилёте инопланетян. Вооружившись пистолетом, он залез на мачту и стал сигнализировать плафоном от светильника ожидаемым гостям, указывая место посадки. При этом он отпугивал чаек, постреливая из пистолета и тем самым освобождая посадочную полосу. Его госпитализировали и отправили в Россию. Там он был назначен командиром части, которая занималась заправкой ракет, в том числе спиртом.

                ***
    Позже он сел за руль автомобиля, рыгнул ректификатом в сторону пассажирского сидения, на котором сидел командир одного из североморских кораблей Сторожев Олег Петрович, бывший "старшой" Володи Ованесова, и они поехали в отпуск. Через несколько часов Олег Петрович погиб в автокатастрофе. Светлая ему память.
Водитель остался жив.
                ________________
 
   Механик осмотрев корабль изнутри и снаружи, понял, что ремонт это уже навсегда, написал рапорт и, в связи со складывающимися не в его пользу семейными обстоятельствами, отправился домой к жене.
   Ну а я, оформив заграндокументы, познакомился с новым, только что назначенным командиром, и вместе с ним отправился в Польшу к новому месту службы.

ДЕФИЛЕ

На неделе Дмитрий уехал в отпуск к себе домой в Калининград, и я отправился в Океанариум один. Я спросил Аньелу, и меня проводили в служебное помещение, к вольеру, где она кормила морского котика.
       Аньела сидела на коленях, опираясь своими красивыми загорелыми бортиками на пятки, и держала в вытянутой вверх руке рыбёшку. Этот кот, сволоч морская, навалился на мою девочку, похлопывал её ластами по бёдрам, и щекотал усами её грудь. Я был вне себя от ревности и зарычал на животное. Котяра огрызнулся, схватил, наконец-таки, рыбёшку и плюхнулся в воду. Аньела встала, обтерлась полотенцем и подбежала ко мне.
– Ну, наконец-то, пан Максю пожаловал ко мне. Я так соскучилась, – и она обняла меня.
– Аньела, лапочка, я тоже соскучился, – и я прижал её к себе сильнее. – Мы же договаривались на выходные?! сегодня – воскресенье.
–  Аэм  ждува тебя аж в соботу. На час я уже швубодна.
– Как на час?!
– Да ты не спонял меня! Вшистко! всё на севодню! Я буду стараться по-русски, ты меня попрувляй.
– Да-а, попу надо тебе поправить, – и я помог ей расправить трусики купальника, притянув её бёдра вплотную к своим.
     Она заплела свою ножку мне за коленку, подтянулась и поцеловала меня в мочку. Ощутив её дыхание и упругость тела, я напрягся и вздрогнул. Ощутив своим животиком напряжение внизу моего, она засмеялась белыми зубками, а я, начав сходить с ума от грудного, немного низкого девичьего голоса, притянул её сильнее и, томительно вздохнув, поцеловал. Мы прикоснулись раскрытыми губами, постояли так немного, рассмеялись, жадно задышали и пошли к выходу. На вахте Аньела сдала бэйджик, сходила переодеться и мы вышли из прохладного влажного помещения наружу.
       Через открывшуюся дверь нас обдал прогретый лучами июньского солнца воздух, который был наполнен ароматом многообразия городской стихии. В нём были намешаны и тонкие запахи цветов на клумбах парка, и горячий асфальт, и соль морского ветра, пронизывающего набережную. Из открытых кафе на набережной доносился аромат кофе и свежей выпечки. Переменившийся ветер донёс с судоверфей запах дёгтя и краски.
         С её талии спадали, обтягивая хорошенькие бедра, белые расклешённые штаны с адмиральскими лампасами. В брюки была заправлена розовая тельняшка. Гардероб добавляла плетённая белая сумочка и такие же пляжные туфельки – просто ренуаровская девочка в белом.
         Мы зашли поздороваться в клуб к Зофи, и заказали себе на открытой террасе кофе и булочек. Зофия подсела к нам, и женщины защебетали по-польски, так, что я ничего не мог разобрать. Администраторша расплылась в улыбке, встала и приобняла нас, притянув к себе.
– Пан офицер, вы уж не обижайте Анилу, – она потрепала по-матерински мои волосы и попрощалась с нами.
         Аньела рассказала, что они с Гражинкой сдали сессию, и её подружка уехала к Диме в Калининград. Оказалось, что наши друзья ещё в прошлый раз договорились, и Дима пригласил Гражину  в гости.
       Не насытившись булочками, я пригласил Аньелу прогуляться в центр и там что-нибудь перекусить. Она с готовностью отозвалась и сказала, что сейчас это был её второй завтрак, даже первый. На часах было далеко за полдень.
       Мы  прошлись до Абрахамы – торговой мекки города, и заглянули в пару магазинчиков. На красочной витрине галантерейной лавки я увидел хорошенькую белую панамку с голубым бутончиком розы и тут же купил, и подарил её моей морячке. Она обрадовалась, убрала волосы под шляпку и ловко завернула передние поля. Разглядев себя в витрине, она осталась очень довольной собой и чмокнула меня в подставленную щёку.
      Мы нашли пиццерию, заказали себе пиццу с пепперони и, наконец-то, присели пообедать. Закусывая ароматные колбаски и каперсы лепёшкой, и запивая острую начинку холодным пивом, мы разговаривали о всяких пустяках и немного о себе. Так я рассказал, что детство до школы провёл на Рюгене, где служил мой отец. Потом жил и учился в Пушкине под Ленинградом.
      Аньела сказала, что видела Рюген на картинах Каспара Фридриха – там меловые горы спускались к синему морю – дивный пейзаж и, наверное, очень романтическое место. И ещё оказалось, что в Пушкин студентов из её вуза посылают иногда на практику, на реставрационные работы. Ещё она знала много про янтарную комнату.
        Она так же рассказала, что до двенадцати лет жила в Вильнюсе с родителями. Там она пять  лет под неусыпным контролем мамы и папы училась играть на скрипке. Потом, слава богу, родители перебрались в Познань к бабушке. Польский язык ей дался легко, а вот русский она почти позабыла, да и в Вильнюсе она больше разговаривала по-литовски. В Познани она закончила школу, и выбрала художественную академию в Гданьске, что бы жить и учиться подальше от родителей, но всё равно очень по ним скучает, и поэтому через недельку поедет на оставшееся лето к ним домой.
– Что, вот так прямо и через неделю? – в мою грудь провалился холодный снежный ком и начал таять.
– Ну да, а ты что-то хотел предложить?
– Да нет, мне до отпуска далеко, нам тут ещё месяца три ремонтироваться. Потом в Балтийске, говорят, до следующего лета будем торчать. Может на Новый год только к родителям в Пушкин и съезжу, – неожиданно в голове у меня зашумело, в груди сабвуфером заколотилось сердце, и я произнес такие дающиеся с трудом слова, но сам их из-за шума уже не услышал:
– Я люблю тебя, – сердце моё на этот миг остановилось, и кровь отлила обратно от головы. Я подался к столику, сложил перед собой руки и посмотрел в её большие карие глаза.
– Что, вот так прямо и через неделю? – она улыбнулась, с волнением отвернула голову в сторону, и поправила шляпку. Потом выпрямилась, сделала глоток из бокала и промокнула припухшие губы.
– Когда же ты успел влюбиться, пан Максю, там – на яхте что ли? – она улыбнулась белыми зубками, высунув кончик язычка. – Да нет, ты не думай, там, в клубе, мне ты сразу очень понравился. Как  тебя увидела, подумала – вот парень! А потом вы с Димкой ещё эту песню смешную спели и сплясали, ну а на яхте понимаешь сам … У меня теперь парня нет, и мне так захотелось с тобой. Вообщем побыть. Ну надо же! просто влюбилась! –  и она опять отвернула голову. – Максю, давай ещё пива закажем.
       Официант убрал со стола и принёс нам по бокалу свежего пива.
– Так всё же?! Ты когда успел влюбиться?
– Сегодня, когда тебя этот морской котик лапал. Как кстати зовут этого супостата?
– Он не супостат, зовут его Чёрик, он просто немножко плут, – мы рассмеялись, и сразу стало как-то легко.
         Наступил вечер, и мы засобирались. Я подумал, что вот скоро провожу её на вокзал и… Но она вдруг предложила погулять по ночному городу. Я объяснил, что до полуночи мне надо быть на корабле, но можно, в принципе, договориться со старпомом, но тогда лучше  сейчас. Так мы и сделали.

       Празднование Дней моря подошло к концу, и вечером на набережную вышел, наверное, весь город. Суета, гам, фейерверки. Погода была отличная, и настроение – просто сказочное. Вообщем феерия праздника и чувств.
        Уже поздним вечером, когда люди стали расходиться, мы вышли на пустынный пляж, разулись, я взял её за руку, и мы пошли гулять по воде вдоль берега. Усталость натоптанных за день ног скоро сошла. Я предложил искупаться, но Аньела оставила купальник в Океанариуме и поэтому прилегла на песок, и осталась любоваться лунной дорожкой, по которой я не торопясь зашёл в воду, наслаждаясь её теплотой, и нырнул.
        Вынырнув, я различил на берегу её силуэт. Оставив одежду на песке, она подошла к воде и спряталась от меня нагая в морском прибое. Наплававшись, я вылез на берег и присел рядом с ней. Перебирая у её ног рассыпанные ракушки мидий, я подобрался к её ногам и нашёл ту единственную с жемчужиной – которую искал.
      Через пару часов игры в морской бой на волнах прибоя и в “крестики в нолики” на песке мы устали до изнеможения. Прохлада ночного бриза выгнала нас с пляжа.
      Немноголюдный ночной город встретил нас рекламными огнями и улюлюкающими сигналами останавливающихся для нас такси. Мы спустились в подвальчик какого-то диско-бара со смешным названием “Лилипут”, хором заказали мяса и крепкого вина, и закружились в ритме медленного фокстрота.
        Утром я посадил Аньелу на электричку, и мы договорились встретиться там же в Океанариуме через неделю, на выходных. 

        Но уже через четыре дня, ближе к вечеру трудовой пятницы меня вызвали с корабля на проходную. Я только что закончил осмотр очередной масляной цистерны, вылез из неё, протёр ветошью руки и сошёл с корабля.
      На улице стояла моя Анье, так я стал, с французским прононсом, про себя называть ниспосланную мне богиню.
      На ней был оранжево-персиковый сарафанчик, охваченный в талии свободным голубым поясом, высокие босоножки с оплётками на безупречных загорелых икрах и моя шляпка с голубым бутоном.
      Моя нежная соблазнительница смотрела на меня через гламурные пляжные очки – на мне была промасленная матросская роба.
– Так пан официр – маринаж?! – и она звонко засмеялась.
– Иногда да – матрос, – улыбнулся я в ответ.
– Я люблю тебя, мой мотрус! – Аньела обняла меня за немытую шею и поцеловала. Я же вытянул шею как гусь, выставил губы и стал отводить мизинцами от перепачканной робы её животик.
– Ты как тут?.. Ты же говорила?.. Я не знаю… – я начинал путаться в словах, а она продолжала целовать.
– Ты что запомнятем?! – и она кокетливо обиделась, закусив ванильную губку. – Вы тож с Димкой запрожни нас на выцечку.
–  Что запомнил?! Куда?!
– То экскурсия по-вашему. На статек приглашали, корабэль ваш посмотреть.
– А, ну да, приглашали. – Я смутился – как же её провести-то? – Аньела, подожди меня здесь – я быстро. 
       На верфь, да ещё и на военный корабль, да ещё и на русский провести гражданское лицо можно было только загодя подав заявку – минимум за неделю! Я добежал до корабля  и переговорил со старпомом. Он искренне проникся ситуацией.
      Я вынес на проходную рабочее платье и противогаз. Мы спрятались за автобусную остановку и Аньела быстро переоделась. Я с притворным возмущением поправлял ей трусики, поторапливая её: 14.55, сейчас на выход должны были ломануться рабочие верфи, и можно было проскочить без пристрастного досмотра. Но бог мой, ладно, что роба сидела мешком: подпоясались и нормально, – на ногах… на пальчиках был  перламутровый педикюр. Пришлось мне разуться и напялить себе на ноги её пляжные шлёпки со стразами, а Аньеле – мои хромовые ботинки. Сумку и шмотки – в пакет. Аньела не переставала смеяться, я осмотрел её, достал противогаз с выбитой цифрой три и открутил дыхательный патрон, что бы ей легче было дышать.
– Что это за одежда? О, мой размер, а на что же его одевать – он один? два стёклышка зачем-то?
– На голову, куда же ещё?! – времени не оставалось, и я начинал злиться.
– Я этого не одену, – Аньела была в шоке. – Дай мне свою фуражку, она бульшая же, я волосы под неё уберу.
– Да-всё-равно-не-поместятся! а глаза куда такие девать?! Одевай без разговоров.
     В норматив мы конечно же не уложились. – Ну всё, пошли.

– Это Иванов – молодой жавнеже, со мной. Заставил бегать в противогазе, а то в норматив не укладывается. Он там, в списке есть, посмотрите.
       Охранник подошёл и осмотрел моего матроса, потом взял у меня дыхательный патрон и навентил его на противогаз. Мембрана часто запрупрукала, и ноги у Аньелы подкосились. Мы занесли её под руки через проходную на “секретную” территорию и посадили на скамейку.
– Шлубак! Скидовайте с него эту гармошку, а то… – и тут подъехал автобус с рабочими, толпа повалила на выход, и охранник, слава богу, убежал к себе.
– Ну, что матрос Анье, обратно тебя не выпустят, поедешь со мной в Россию, в Североморск, там я научу тебя Родину любить! – я улыбнулся и выкрутил патрон.
– Как ты меня назвал? – забухтела её голова.
– Анье – Аньела на французском, я думаю. Мне нравится.
– Мне тоже.
      Мы поднялись по трапу и поднялись на спардек. Тут она сняла противогаз, и волосы упали на плечи. Вахтенный улыбнулся и помахал мне рукой. Мы быстро прошли по коридору, поздоровались с фельдшером и нырнули в мою каюту.
– Что, я так и буду тут ходить?
– Да что ты Аньела, сейчас чаю попьём, что-нибудь сообразим, дай опомниться.
– Вы что же тут чай пьёте, ничего другого нет? Мне тоже надо опомниться. Я умираю.
– Мартини будешь? – и я достал из нового шкафчика обустроенной по заказу спальни литровую бутылку и налил нам в пивную кружку.
       На корабле гостили жёны офицеров, и вечером ремонт продолжился: в коридоре слышно было, как штурман Пётр с супругой переставляют в его каюте стол, старпом с женой что-то мастерили на диване у меня за перегородкой, и уже через девять месяцев у них получилась замечательная девчушка. Мы с Аньелой осматривали новую сауну и бассейн. Командир был в отпуске, и старпом отпустил меня на выходные к моей возлюбленной.
        В Гданьске девчонки снимали накрытую зеленью и цветами мансарду с французским балконом, на четвёртом этаже старинного дома, на улице Святого Духа, с видом на вымощенный гранитом берег Мотлавы. Мы провели беглый осмотр достопримечательностей, пробежав от Золотых ворот до Ратуши, погуляли вдоль набережной реки, а после, купив по дороге фруктов и вина, уединились в наполненном  жёлто-оранжевым светом девичьем жилище. К вечеру воскресения праздник нашей любви наполнился грустью предстоящей разлуки. Ночью мы крепко спали, лишь вздрагивая от случайных прикосновений друг к другу, а утром расстались: я не стал будить кем-то посланную мне богиню, что бы не расстраивать её и себя, а оставил на плетеном столике, на всякий случай, домашний адрес своих родителей – куда меня могла забросить судьба я сейчас не знал.
      А судьба-разлучница развела меня ещё на несколько лет скитаний.



ГОРОД   ЯХТ

Ремонт корабля был сделан капитальный и уже к началу осени наконец-таки прекращён. Нас заправили немецкими маслами и топливом, и мы направились к берегам Родины, и сначала – в Балтийск.
Город представлял собой один большой яхт-клуб, обставленный и холодными кожаными диванами, и тёплыми велюровыми. Большей частью яхты имели своих хозяев, поэтому в нашем распоряжении  оставались только бильярдные столы, бары и рестораны.  Я затосковал, потому что моя яхта сейчас строилась в Гданьске, а по выходным переходила в Познань, под крышу отчего дома.
В кают-компании только и было разговоров про всякую мебель с резными ножками: комодики да этажерки, кресла с крепкими сидениями да диванчики с упругими пуфиками.
         Через полгода, весной на меня уже, наверное, без слёз нельзя было смотреть: я отказывался от компота. И штурман вытащил меня в город попереставлять мебель. Через неделю я натёр мозоли на всех конечностях, в паху болело так – я подумал, что надорвал себе грыжу. Переставляя буфеты и диванчики, поддерживая их при переезде и спереди и сзади, узнал про мебель такого, чего даже в журналах по интерьеру не найдёшь.
          Позже штурман, проникшись мебельными решениями, уволился и переехал в Москву. И там для начала открыл фирму по перевозке, где-то в районе Ленинградки, а уже через два года ему принадлежало несколько элитных мебельных салонов. На его визитке золотым оттиском было выгравировано:
  Эксклюзивные мебельные решения.
Импорт-экспорт-экскорт.
Таможенная очистка.
Филиалы за рубежом.

       Мы пришли в Кольский залив, я написал рапорт на увольнение и воспрял духом. Но тут неожиданно мне поступила команда заправить корабль топливом и маслом и готовиться к походу на Новую землю – перевозить какую-то хрень. Двадцать тонн оставшегося с Польши свежего немецкого масла надо было слить и заправиться тридцатью тоннами отечественного – до полного запаса. Куда сливать-то? “Да хоть за борт” – пошутил мой механический начальник. Я уже раздавал свою военную форму: кому китель, кому тужурку, – а тут в моря.
         Я глянул за борт – там, на льдинке плавал морской котик. На воде держались масляные разводы.
– Чёрик, Чёрик, нц-нц-нц! – позвал я его. Он что-то прорычал, пригрозил мне ластой и нырнул в море. Я помахал ему в след.
         В кармане кителя оказалась визитка мужика в малиновом пальто, со знакомым логотипом фирмы, разместившейся на топливных складах несколько лет тому назад.
        Я позвонил, и на следующий день к проходной соединения подъехал Гранд Чероки. На мужике был чёрный кожаный плащ. Я налил ему без малого двадцать тонн дизельного масла Castrol для его ласточки, и он передал мне очень пантовый чёрный кожаный мешочек с красным логотипом.
– Куда масло дел? – спросил начальник.
– За борт по-тихому, всю неделю качал, готов к заправке.
– Молодец, Максим Анатолич, справился с поставленной задачей.
– Служу России!
      На новой Земле, ошвартовавшись у причала посёлка Советский, мы вышли на палубу и обратили своё внимание на пятнистую сопку. Цементные пятна диаметром метров в семь-десять были хаотично разбросаны по склону. Ник Никыч, замполит, бывавший здесь раньше,  объяснил, что это замурованные шахты, в которые лет двадцать тому назад закладывали ядрёные боезаряды на глубину в несколько километров, заливали их бетоном и производили взрывы
– Это же полигон.
      Старпом сбегал за дозиметром, а я спрятался в машинном отделении и надел противогаз. На этот раз всё обошлось.
      В 12.00 по Гринвичу на причал ворвалась ГТСка, за рычагами управления которой сидел тот самый Адмирал Вася. Он был во хмелю и сразу не признал меня. Я напомнил ему события пятилетней давности: Канин нос, старший мичман Петя, олень. Он заулыбался, но, судя по всему, это событие стёрлось из его памяти.
      Адмирал поднялся на борт и попросил командира перевезти в Североморск несколько тонн оленьих рогов и заодно его самого с ГТСкой – надоело ему здесь, скучно. Взамен он предложил покатать офицеров на вертолёте – пострелять оленей. Командир развёл руками и объяснил, что трюм будет под завязку забит вывозимым имуществом, но второй “рейс”, возможно, удовлетворит пожелания Адмирала, если он будет – второй рейс.
– Рейс я Вам организую, – отрезал Адмирал. – Четыре КАМАЗа доставят к означенному времени рога, а ты, командир, подсобишь с погрузкой? Кран будет. В долгу не останусь!
– Сделаем, товарищ Адмирал, – отдал честь Командир.
        Мой сменный механик Володя Казаев запрыгнул на борт корабля перед отходом из Североморска в последний момент. При этом он не успел взять личных принадлежностей, включая форменный галстук. Попавшись на глаза адмиралу Васе, на первый раз он получил от него замечание. Столкнувшись в коридоре с нетрезвым мужиком в тулупе, Володя оттолкнул Васю в сторону, не подозревая, что тот Адмирал. На третий раз, когда Володя обматерил Васю, тот снял с правого плеча тулуп и оголил погон. Володя застегнул ворот рубашки, извинился и отдал честь. Извинения приняты не были, и Адмирал приказал Старпому выдать ему под роспись ПМ с двумя снаряжёнными обоймами. Вооружившись, Адмирал приказал мне с Володей проследовать на борт его ГТСки, и мы рванули на забетонированную сопку.
– Василий Егорович, товарищ Адмирал, вы нас расстреливать везёте? – потупив взор, с серьёзной миной испросил я у Васи. Адмирал ничего не ответил.

       После похода на Новую землю мне в один день вручили пагоны Капитана третьего ранга, медаль за десять лет безупречной службы и приказ об увольнении. Всё это я сложил в чёрный мешочек и собрал чемодан. Не тут-то было – в этот же день меня вызвали в отдел кадров флота и проводили в глухую комнату без окон, где за небольшим столом сидел Большой человек, перед которым на столе лежал раскрытый Боевой устав и моё личное дело. В разговоре за закрытыми дверями Большой человек предложил мне пройти переподготовку в Новосибирске, а после поехать на Кавказ: в Пятигорск или Нальчик, – у вас ведь там родственники.
– У меня зрение плохое.
– Мы пошлём Вас в Москву, где вам сделают операцию.
– Вы знаете, я холост и …
– Очень хорошо! (если что – горевать никто не будет). Вы не торопитесь, подумайте! – закончил встречу Большой человек и протянул визитку только с именем и московским телефоном. – Позвоните, когда паспорт получите.

       Я уехал домой. Впереди меня ждала полная неизвестность. Писем от Аньелы у родителей не было. Но однажды соседка принесла их целую стопку: письма и открытки на польском языке приходили на другой номер квартиры, в соседнем подъезде – это я тогда по ошибке написал номер североморской коммуналки. Внук соседки как-то решил разобраться и вот.
       Аньела оказалась в двух километрах от мня. Я бросился бежать в реставрационные мастерские Екатерининского дворца. Там за столиком сидела с линзой на голове моя любимая и шлифовала мачту янтарного парусника. На моих глазах сейчас возрождалась янтарная комната. Я подошёл сзади и положил ей руки на плечи.
– Анье, ты рождена для большего, ты же можешь рожать детей.
      Не дожидаясь оформления гражданского паспорта, мы повенчались. После венчания я поинтересовался у священника: возможно ли после смерти быть похороненным по мусульманскому обычаю – сидя, что бы от воспоминаний одного дня своей жизни в гробу не переворачиваться.

                Эпилог

   Достав из кожаного мешочка свои золотые погоны, я обменял их на большой и светлый загородный дом. С корабля я привёз на память списанный машинный телеграф и колокол громкого боя, и установил их на крыльце. И сейчас по утрам я выхожу на улицу и перевожу стрелку телеграфа на «Полный вперёд». Звон колокола будит моих любимых, и через распахнутую дверь в меня летят детские тапочки: голубые и розовые, и шлёпанцы со стразами.
     В голове я слышу голос командира Раховского: “ Мех, добавь оборотов до самого полного”.
– Нет, Командир – отвевечаю я ему, –  торопиться не будем. “Самый полный” –  ещё впереди.