Обманутые пловцы

       Отрывок из романа "Сон над дальней горой"
      
       1
      
       В "Госпроекте" на просторной, как двуспальная кровать, доске объявлений, с весны еще, вывесили приказ, неизменно привлекавший посвященных, будь-то в перерыв или по случаю. Его перечитывали, цокали языком, фыркали, подталкивали друг-друга локтями. Приказ объявлял о переводе отдела изысканий "на половое довольствие".
       Это была опечатка, в виду имелось всего лишь - сезонное полевое обеспечение, но полагать иначе – не запретишь. Сами же "изыскатели", первыми, с удовольствием поддерживали разговоры об исполнении приказа.
       Номер "двадцать восемь дробь три от четырнадцатого апреля" перевисел на доске куда более внушительные и даже - драматические решения администрации, не относящиеся, правда, так бесповоротно к интимной жизни сотрудников.
       Всплыли подробности. Курьер Наташка сделала минет  "заму" по жилплощади. Уборщица подсмотрела и растренькала: "Двенадцатый год в очереди, а какие-то соски вперед лезут!?.." В августе - наехала "телега" на практиканток из "нефти и газа": народ доносил, что разгуливали по этажу в нечеловеческом виде. То есть - голые. С одной стороны и кадры-то - временные, с другой - не на рабочем месте? С третьей - всем известно: "живи и давай другим" - администрация промолчала. Своим бы, конечно, не спустили, а с этих...... Что взять, кроме того, что они и так дадут? В туалете били по морде чужих жен. Командировочных - ловили в гостиницах не в той постели. – Жизнь, хотя и не совсем в приказном порядке, как-то двигалась.
       Исторически сложилось, что Синдеев большей частью не слышал об этих происшествиях, а если случалось, то - со стороны. Половину времени проводил Иван на сборах и соревнованиях. Остальное, за вычетом тренировок и работы, старался упорядочить и онаучить, имея в виду, возможно, аспирантуру. Именно так объяснял он статус-кво. В первую очередь – самому себе.
       Сохранение позиций всегда требует известных усилий.
       Синдеев и Женька Хлыбов обустроились в отдельной комнате, в квартире, с незапамятных времен назначенной "молодым специалистам" Госпроекта. Однако, новые времена пели новые песни, специалистами - впору было городить сибирские реки Обь, Лену и Енисей - так что поселение случилось - по тренерским связям. Жить в центре - кто не захочет? Притягивало само географическое положение.
       Начиная с четверга, квартира оживала. Как цунами на Японию - накатывались один, два или даже три подряд "вечера отдыха". В воскресенье, кто-нибудь из "пострадавших" в тугой чалме мокрого полотенца и падающих с худых волосатых бедер трусах, около полудня, шатуном выходил на кухню, чтобы прямо из крана - осадить. Наконец, в "медпункт" на Клочковке - ближайший пивной бар, посылали гонца. Иногда, с получки, - за водкой, и тогда стихия "отдыха" могла повториться. Хотя и без прежней удали.
       Поначалу увлекло туда и Женьку - поигрывали в карты. Но Женька играл трезвый, всерьез и после нескольких финансовых потерь приглашать его перестали. Он только плечами пожал. А Синдеева отдельность устраивала и лишь единственный ущерб такого положения казался Ивану неловким.
      
       ***
       В конце недели Синдеев "перетаскал" на тренировке двадцать две тонны и возвращаясь домой, на лестнице, испытал нехорошую почти тоскливую усталость - не в мышцах, а глубже, - от которой хотелось присесть на ступеньку и закрыть глаза. Он, однако, кое-как добрел до двери за которой "гудело" децибелов на девяносто. Открыл. Прошел на кухню. Долил чайник. Поставил на огонь. Распахнул окно. Глянул с четвертого этажа на асфальт.
       Едва не выставив застекленную дверь на кухню неуверенно протиснулась круглолицая Галочка из отдела оборудования. Или - Вероника? Иван их не различал.
       - Да... - сказал Синдеев.
       - Нет... - сказал Синдеев.
       - Никого... - сказал Синдеев. - Наплевать!
       Собеседница стрельнула окурок за подоконник и пошатнувшись удалилась. Чайник закипел.
       Женька - тот сразу после тренировки уехал на Салтовку, то ли в карты играть, то ли к подружке из гимнасточек. Была такая. Иван поковырялся в шкафу общего пользования, нашел градусник, брезгливо протер его платком, стряхнул и сунул под мышку. Через пять минут натикало тридцать восемь. А еще следовало разложить содержимое спортивной сумки. Отдельно- костюм с майками и носками, отдельно - белое с красным - ботинки-"штангетки", эластичные бинты, наколенники, широкий кожаный пояс с игривой надписью на внутренней стороне: "Не применишь химикаты, не поднимешь не хрена ты!" - фломастером.
       Автором был Женька. А появилась она после Феодосии, когда раздобревший на импортных анаболиках и гофман-протеине Синдеев шутя толкнул от груди сто девяносто. Хлыбов только присвистнул: "Как метлу!.." А Харлей, тренер, не обрадовался.
       - Надо в зале портрет Менделеева повесить, - буркнул он.
       Яшка-Полковник, любивший "погреть уши на чужом базаре" раскрыл рот, соображая. Не сообразил.
       - Великий русский химик! - подсказал тренер.
       Синдеев обиделся.
       Но прав же был Харлей! - Силу про запас не накопишь, химическую - тем более. Оттого применять стараются ударно, перед главными соревнованиями. И сразу выводить - делать обмен массы. Это еще великий Ржавский понимал. Дважды олимпийский. "Что, - говорит, - химия? И коньячок... коньячок нужен!". Правда, умный такой, он в конце стал. А в зале, где теперь тренировался Синдеев, Ржавского, больше - по авоське помнили, с пирожками. Пока все не сожрет к штанге не подходит. Такая, вот, методика - советская школа тяжелой атлетики.
       - Правильно делал, гад! - одобрил Женька впервые услышав про пирожки. - Полсотни за раз!?
       - С сегодняшними - хрен бы управился, - сказал Бугай. - Третьего дня съел на остановке десяток - враз стошнило. С десятка-то!
       - А ты бы - еще десять? - встрял Яшка. - Глядишь, попустило бы.
       ...Словом, насчет "химии", Харлей знал лучше. И, что мышцы со связками становятся "стеклянными". И, что форма на подъеме - "придавливает" иммунитет. И, что Иван, так и так, поступит по своему.
       ...Синдеев тупо смотрел на градусник, ясно понимая, как мало осталось от громадья планов, с которыми он собирался в Харьков два года назад.
      
       ***
       Бабье лето запоздало.
       Пока организм разбирался с вирусом, Синдеев маялся незанятостью. Хандрил. Всё думалось: а не взялся ли однажды не за свой гуж? Конечно, "сделай, что можешь, и пусть будет, как должно", но обидно - оказаться самозванцем на чужой войне. А тут еще - пожелтелое письмо в старом тренировочном дневнике. (Брал-то - зачем?..) Ученическим почерком Ядвиги.
       И - растравило.
       "...похожа на кошку, не хватает ласки. А у кошек, если их не гладить, высыхает спинной мозг. И все - не в радость тогда. А, в общем, стоят удивительные погоды и бытие в Новоострожске кажется отсюда особенно унылым, вроде старой черно-белой комедии. Зачем пишу?.. Надо иногда сочинять ласковые письма! Так ли уж важно - кому. Вот покаялась и - хорошо. Лучше не отвечай..."
       . . . . .  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
       Первая, так сказать, "большая" любовь Синдеева. Каштановые, в мелких колечках, волосы. Смуглая позлащенная кожа вокруг неожиданно розовых сосков.
       Та осень - из-за неё была, как в штопор.
      
       ***
       Как бы не после тех писем и решил Синдеев взять своё иным манером. За два институтских курса "наковырял" мастерскую колодку и распределение во "вторую столицу" - Харьков.
       Но потом - не заладилось.
      
       ***
       В понедельник Редькин, главный инженер проекта, "отловил" Синдеева в коридоре и объявил о новом назначении.
       - Тут строительство бассейна намечается. К олимпиаде. стало быть - всем миром, засучив рукава. А ты у нас, считай, авангард народный - вон, бицепсы накачал!.. Инженер, спортсмен. В отделе - проку от тебя никакого. Того и гляди, кто-то в отпуск по беременности попросится.
       Синдеев молча смотрел на ГИПа. Сверху вниз.
       И, опять же, - ГИП поморщился. - Специальность! Хочешь мы тебя сварщиком запишем?.. Страна остро нуждается в рабочих профессиях. Доплачивать будут.
       - А в мозгах страна не нуждается? - спросил Синдеев на всякий случай.
       - В мозгах? - Редькин смотрел на Синдеева, как бы не узнавая. - В мозгах?.. Нет.
      
       - Тебе-то чего?.. - Удивился Женька вечером. - Воздух - свежий. Зарплата - идет. А нагибаться - кто заставит?
       Иван слушал и кивал рассеянно водя карандашом поверх чертежа вентиляции. Женка заглянул через плечо и осклабился:
       - Редькин?  Па-а-хож... Как живой. Прямо - посрать хочется.
      
       От народной стройки Синдеева выручили.
       Харлей достал справку из физкультурного диспансера, которая лишала мастера спорта И. Синдеева всякой общественно-полезной трудоспособности на ближайшие месяцев, эдак, пять.
       - Твоя взяла, - вздохнул Редькин. - Ну, хоть, одноразово, на капусту?.. Для количества?.. По-человечески прошу!
       - Разве что - "по человечески", - согласился Синдеев. - А то - у меня еще про желтую лихорадку заготовлено. На случай чего.
       - Далеко пойдешь, - позавидовал Редькин.
      
       ***
       Иван огляделся.
      
       Госпроект всё еще двигался на запад. Подставляя едкому солнцу крутые задницы. Край капустного поля терялся у синеющей, едва не на горизонте, лесополосы. С соседнего - доносило запах перепаханного чернозема. А уж вовсе издалека - тянуло отстоявшимся дымом погоревшей стерни.
       Звякнуло оцинкованное ведро.
       После того, как "кадры" объехали необъятные просторы и пометили в замусоленных тетрадках наличный состав, земля стала быстро пустеть в сторону платформы пригородных поездов.
      
       * * *
       - ... Дело было в Париже, - сказал Синдеев, прицениваясь к слушательницам. - Года три назад.
       Те хмыкнули.
       - ... "Пищевик" - соревноваться поехал. По обмену. Понятно, визы оформляли - долго. Дело - политическое. Да и "блатных" не обойдешь. Поэтому вместо полноформатной команды взяли одних "тяжей". Зато - сразу троих. На круг - четыреста кило живого веса. Первый - Салазкин. Сто шестьдесят. Остальные - помельче. Калган и Бугай. Бугаев, то есть. Который и рассказал. Как было.
       Он тогда еле-еле до ста двадцати дотягивал. По молодости.
       - Пронеси Господи! - не удержался кто-то. - Такой придавит...
       - А ты - стоя! - посоветовали ей.
       Остальные хохотнули.
      
       - ... Для экономии валюты, поселили их в одном номере. В этом, как его "кампусе". Специально, с привычными, для наших людей, удобствами - чтобы от Родины не отвыкли: на этаже один туалет, причем "мэ" и "жо" - чередуются. Им досталось, где - "жо".
       Вообще между спортсменами, конечно, товарищество. Но не без того. Подшучивают. "Заряжают", например. Это,  когда - с молоком или супом — подкармливают слабительным.  Сильнодействующим. На ночь. Очень смешно получается.
       И еще - два "тяжа" в одном зале редко тренируются. Не принято. Нервничают. И от того - худеют. Кстати, хоть Бугай в Париж и поехал, но Сметлицкий, тренер Салазкина, здорово упирался: дескать, «бугаёвские» сто двадцать кило мощь СССР отражают недостаточно. Бугай расстроился и...  в первую же заграничную ночь "зарядил" товарищей. От всей души.
       Представьте - ночь, Париж, утром - соревнования.
       Бугай, чтобы на него не подумали, стал жаловаться на французскую кухню. "А мне - ничего!" - ухмыляется Салазкин.
       Час лежат. Два. Примерно в половине одиннадцатого Калган, забеспокоился. Покряхтел, помычал. Спать хочется. Париж вокруг, а ему — черт-те в каком виде на этаж подниматься. Сначала решил, что - стерпится. Но минут через двадцать припекло. Поднялся, а дверь, по неизвестной причине, не открывается. Калган хотел было плюнуть и опять лечь, но сообразил, что ситуация может развернуться некрасиво. Принялся стучать.
       На этакий оборот, с дверью, Бугай не рассчитывал. Да и мыслишки приходить стали — узнают - живым не выпустят.
       Между тем, на шум - какие-то мадам-месье сбегаться начали. Немного. Человек десять. Калган, изнутри, благим матом орет: "Выпустите, блин! Это провокация!" Французы про блины - не очень разобрались, а "провокация" - понимают. Наконец явился советской делегации комсостав.
       Тренеры успели хорошо поддать и долго не могли сообразить, что именно в этом проклятом номере происходит и почему французский народ толпится в коридоре, - как бы скандалом не обернулось.
       "Вася! – кричит Сметлицкий. – Ты, Вася, если живой - не волнуйся. Мы за... за этой, как её... консьержкой послали!"
       Наконец и впрямь, какая-то барышня прискакала и затараторила: «Месье, месье?..» А Калган, между прочим, с той стороны о двери уже всерьез бьется и вопит: "Топор несите! А то я, товарищ Сметлицкий, такое сделаю – никому мало не покажется!»
       Сметлицкий на всякий случай и про Салазкина спрашивал, а тот, все указанное время, не двигаясь, лежал в постели и, томно вздыхал: "О-ох!". Вздыхал он всё громче, так что, стало наконец больше на рычание походить: "О-о-ох!.."
       Наши, французам, и на пальцах, и по-матерному объясняют возникшую проблему, а те - "не догоняют" - зачем удивительным русским, среди ночи, топор понадобился и почему они дверь по другому открыть не могут. "Месье, месье?!.."
       Бугай, ни жив, ни мертв, тоже подстанывать начал. чтобы подозрения снять. А время шло.
       В начале первого ночи положение Салазкина резко ухудшилось. И начал он подвизгивать, как рожать собрался. В каком-то смысле, к тому и шло.
       Потом - случилось. Салазкина, будто смерч вздыбил и с возгласом - "За что, гады, людей травите?!!" - он бросился на дверь, вроде, как Матросов на пулемет немецких оккупантов. Дверь, вместе с Калганом, вместе с тренерами, вместе с двумя-тремя подвернувшимися французами, - пробкой шампанского сорвалась с петель. А Салазкин, пробежав по свергнутым наземь  потерпевшим, кинулся в сторону "удобств".
       Бугай, хотя и сильно переживал за свою безопасность, заторопился следом. И, как он сам после рассказывал, едва не поседел на оставшуюся жизнь, - на ближайшей туалетной комнате висела табличка «Ne fonctionne pas!» Не работает, значит. Другое "мэ" было через этаж.
       У Бугая зашевелились волосы от ужаса.
       Как они бежали!..
       Но можно бы и не спешить - по закону бутерброда кабинка со стульчиком была занята! Салазкин, загодя, в коридоре, начавший спускать спортивные штаны - окаменел, и только его беспечные ягодицы слегка вздрагивали от нетерпения, еще не догадываясь, как всё неудачно складывается.
       Пауза была невыносима. Глаза Салазкина налились кровью. "Выходи, а?" - ласково сказал он и дико вскрикнув ударился в свое отражение. Бугай зажмурился.
       Внутри кабинки пискнуло, словно мышь сапогом придавили, что-то костляво упало в коридоре.
       «А-а-ах!» - со сладкой истомой вскрикнул Салазкин.
       . . . . .  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
       ...Счет за ремонт, пятьсот двадцать семь франков, - оплатила принимающая сторона. В "Юманите" прописали заметку о провокации против советских спортсменов. Сметлицкий, из-за неожиданной болезни Салазкина, лично просил Бугая выступить. Тот согласился. За хрустальную вазу и диплом.
       В Харькове вазу пропили.
      
       ***
       - Да-а-а... - встряла малознакомая озабоченная блондинка - Вот и у моей тетки на Салтовке замок импортный защелкнулся. Так они, третий день через балкон лазают. Мастера ждут.
       - Замок? - переспросил Иван. - Да нет. Потом уже - перевели, что именно французы говорили нашим тренерам: "Месье! Двери открываются в другую сторону".

       - Ну ты и брешешь!.. - взвизгнул кто-то с восторгом.
      
       ***
       В электричке густо пахло крестьянским потом, уже выпитой водкой, уже съеденными домашними котлетами на чесноке. До Южного вокзала было минут сорок. Всю дорогу Иван простоял в тамбуре. Курили нещадно, но, когда электричка останавливалась, можно было успеть глотнуть свежего воздуха.
      
       2

       В гости Синдеева пригласили много – через неделю. Он пришел с красной розой, коньяком и Высоцким. На пленке. Хозяйка засомневалась:
       — Ну, если на этом заиграет...
       «Это» – прозывалось «Телефункен» и смотрелось, как те, что в фильмах про несгибаемых советских разведчиков. В штабе вермахта.
       — У нас – заиграет, – пообещал Синдеев голосом штандартенфюрера.
       С окон, больше дверей в «хрущевке», глубоко в комнату задувало тюлевые паруса.
       . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
       . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
       . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      
       Мост. Парк. Начало октября.
       Дождь. Мокрый торс атлета.
       Аллея. Павильон. Скамья.
       И как до пенсии – до лета.
      
       ...Тут больше не хранят примет.
       Прочь с глаз – и вовсе опустынеет.
       И наш с тобой июльский бред
       До невозможности простынет.
      
       Порыв. Летит червонцев горсть.
       Асфальт. Метла. Разбой и кража.
       Клен полугол. И я здесь – гость
       На прогоревшем вернисаже.
    
  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
       — Ах, уже и октябрь, – сказала Юлия. – Почти кончился октябрь!..
      
       3
       ... Юлию встретил Синдеев на полдороги. Возле фонтана со светомузыкой. То есть, фонтан был – летом. И музыка – летом. И летом здесь не протолкаться, а «стрелки забивают» ближе, у входа, у памятника, напротив кафе-автомата. «Пулемет» - по-местному.
       В октябре – в бассейне сырые листья. На аллее, до университета, запоздалые прохожие, чьи тени гоняются друг за дружкой. – Самое место! Юлия, метров за двадцать, помахала рукой. «Я!»
       Почти столкнулись. Расшиблась о грудь. Синдеев сразу и обнял. За плечи. Будто заранее решил. А в действительности, ничего не решал и думал о... разном. В сумерках не увидать. Поцеловала, торопясь, быстро, чтобы не упустить. Батистовым платочком вытерла пятнышко помады с его губ. «Я!..»
       – А я, ведь, сегодня не выступаю– сказал Синдеев. – И раздача слонов – без меня. Может и к лучшему?.. Не представляю, как бы тряс перед тобой толстыми голыми ляжками. И пыхтел. А?.. Опять же, неприятности бывают.
       – Вдруг понравилось бы? Женщинам странные вещи иногда нравятся. Разве не знаешь?
       – Знаю. «Полковник» за штангу не возьмется, пока трех девок на скамейку не посадит. В ряд. Чтобы ахали. В нужных местах.
       А иногда и не на скамейку, – подумал про себя. – Но тогда, гад буду, не до железа.
       Юлия улыбнулась в воротник плаща.
       – И все такие?
       – Не все. Я, например. Не люблю, когда посторонние в зале. Наблюдатели. «Железо» – оно для себя больше. Снаружи мало что происходит.
       Мышцы непроизвольно напряглись. Она почувствовала.
       – ...Не хочется чего-то - на помост не выходить. Со стороны, может и полезнее будет. Посмотреть. Что и как.
       Она не поняла - о чем он.
       – ... Рано или поздно... разобраться нужно — зачем лапти стаптываешь.
       . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
       . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
       . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      
       ***
       В пятницу в «Госпроект», в отдел кадров, пришло письмо из министерства. Молодому специалисту И. А. Синдееву позволялось самостоятельно продолжать свою трудовую биографию. Государство разрешило себе простить долг Синдеева за полученное образование. Можно было уезжать. Во вторник в последний раз он появился в отделе и попрощался с коллегами.

       Днем, пока Женька был на работе, Синдеев зашел в спартаковский комплекс - красного кирпича здание бывшей синагоги со звездами Давида на фасаде. Примечательное в Харькове сооружение.
       В тренерской на чьим-то дневником трудился Харлей. Он поглядел на Синдеева поверх очков и затянувшись папироской кивнул на стул.
       – Все-таки уезжаешь?.. Ни пуха.
       После недавнего ремонта пахло мелом и краской. И еще березой - белесыми стволами была обшита комната отдыха и сауна.
       – И что делать собираешься?
       – Буду тренироваться, конечно.
       – Химией-то не увлекайся.
       Синдеев усмехнулся и спросил:
       – Считаете, поздно?..
       – Харлей отвел глаза, что случалось редко. Без нужды откашлялся.
       – Если бы я нацелил тебя на... высокий, очень высокий результат... Ты бы и сам решил, что я м-м-м... человек недалекий, верно? И плохой тренер.
       – Вы хороший тренер, Харлей.
       – И раз - "хороший тренер" - я скажу тебе - поднимай для себя. Чтобы удовольствие получить, понимаешь? Для здоровья, что ли. А ты - насмерть сражаешься. Это красиво, но... поздновато. Спорт - игра. Не придавай ей большое значение.
       – Для здоровья надо «козла» заколачивать, – попробовал улыбнуться Синдеев.
       – Вот здесь ты и налицо. Весь, - вздохнул Харлей. – Пришел бы лет на десять раньше... Цены бы не было.
       – Все правильно, - сказал Синдеев. – Да как их, десять лет назад отмотать?.. Хоть застрелись.
       – Не надо стреляться. Неинтересно. Ты вот что... Ты не исчезай в Новоострожске своем. Если что - помогу. Неважно, будешь железо поднимать или нет. Просто, по человечески. Без всяких обязательств.
       – Да, – сказал Синдеев. – Но лучше бы, конечно, без «если, что».
       – Не мы решаем, – сказал Харлей. – Не мы.
      
       ***
       Автобус отправлялся в двадцать один десять. Самый удобный рейс.
       Женька скис совсем. Он ткнул перчаткой в борт автобуса, словно проверяя на прочность, посмотрел вверх. Подсвеченный неоном падал снежок.
       – Хреново выходит, – сказал Женька. – Как зеркало разбилось. – И протянул Синдееву руку. Мозоли на ладони были сухие и жесткие.
       – За руками следи, – сказал Синдеев. - Мой флакон кончится - закажи в аптеке. Глицерин с нашатырем - половина на половину. Сам знаешь.
       – Знаю, - сказал Женька. – Прощай.
       – Когда автобус тронулся, Синдеев выглянул в окно, которое еще не успело запотеть. Женька, не вынимая рук из кармана, подмигнул ему.
       Красный «икарус» вырулил на проспект Гагарина и мимо огней, россыпь которых становилась все реже, а сами огни тусклее - покатил наконец в другой город. Редкие фары встречных машин рикошетили по заиндевевшим придорожным тополям. Словно карандашом перечеркивая остающееся позади.
      
      
      * * *
       * *