Без роду...

«…. Вы сказали, что вам исполнилось пять, когда умерли ваши родители, а через семь лет началась война. То есть, можно сказать, ни роду своего, ни племени – девушка непонятно чему улыбнулась – Вы не помните».
Старик махнул рукой и, не торопясь, начал говорить.
«Своих родителей я хорошо не помню. И, как меня звали, и фамилию, и сколько лет мне тогда было, тоже, не помню. В сиротском приюте дали мне другое имя и фамилию, но и их не помню, давно дело было. А года, года, я думаю, так, на глазок записали. Наш приют находился на самой окраине небольшого рабочего посёлка и, наверно поэтому, наступающие фашистские части его пропустили. Ни выстрелов, ни самих немцев до поры мы не видели. И только на третий день заявились они к нам.
К тому времени все воспитатели и старшие школьники уже разбежались. Осталась одна малышня, человек около двадцати, от двенадцати до шести лет. Ну, фрицы всех мальчиков сразу же посадили в сарай под замок. А девочек ...  Весь вечер слышали мы пальбу и надрывный девчоночий визг. Ночью удалось нам отодрать как-то доску от двери и выбраться наружу. Во дворе лежали тела, повсюду кровь и … запах. До сих пор запах этот меня разбирает.
Мы, конечно, в рассыпную бежать, кто куда. Я в лес подался. Я всегда лес любил. Где грибы, где ягоды какие, мне говорить не надо. Я и так всё сам знаю. В любом лесу могу разобраться и дорогу найти. А у нас в Белорусии знаете какие леса, как море-океан, без конца и края. Так до холодов, то есть почти полгода, я там один и жил. Совсем одичал. Потом стал к деревням поближе подходить. Одёжка, то сё, в общем, без людей никак не прожить. Тут и повстречал я партизан. Но тогда, не были они ещё никакие ни партизаны, так, просто люди. Кто бежал от войны и немцев, кто прятался от своих - всяко было. Партизанами мы стали, когда прибился к нам один человек, танкист - окруженец. Видно, слово знал он, какое. Слушались его все. Очень чистой души был человек. Он и стал нашим первым командиром.
Оружие у патрулей полицейских добывали, к самим немцам по первости не совались. Дальше - больше. Вскоре о нас по округе слух пошёл. Я хоть и малой ещё был, но по приказу командира, разведчиков наших водил. Да, так гладко! Филин не услышит, не то, что немец – широкое лицо старика расплылось в улыбке – и вот, как только мы оперились немного, появилась у нашего командира задумка - пошуровать на «железке».
Немец по ней каждый день составы гонял. А как? Немец эту дорогу хорошо охранял. Перед каждым проходом маршрутного, дрезина с пулемётным расчётом шла - полотно проверяли. Ну, командир и решил попробовать прямо на ходу паровоз подорвать. Но, чтобы подлезть под идущий паровоз это ж каким вёртким и маленьким надо быть? А самым шустрым, да и маленьким был я один. Вызвал меня к себе командир.
«Так и так, - говорит - Василий, меня в отряде Василием называли, это имя я себе сам придумал, как у Чапаева, а фамилию дали Лесович, понятно почему».
«Так и так, - говорит - приказать тебе не могу, права не имею, сам решай».
А, что тут решать: надо, значит, надо. Соорудили мне взрывчатку из противотанковой мины, взрыватель – граната. Всё это хозяйство нужно было под паровоз прицепить и дёрнуть за чеку - делов-то!
Только дрезина немецкая проехала, я к рельсам. Вжался меж шпал, жду, когда паровоз покажется. И вот слышу, колёса стучат. Всё ближе и ближе. Опомниться не успел, как промчался надо мной паровоз. Что делать? Я приподнялся было, чтобы как-то оглядеться, да вдруг зацепило меня что-то за воротник ватника и тащит за собой. Поезд несётся, я под ним бултыхаюсь, ноги поджал, но всё равно очень больно коленям было. Одним словом, сколько времени прошло, пока я сообразил, что можно к ватнику своему прицепить взрывчатку, я и не помню. Удалось затем из рукава одного вылезти и примотать к нему гранату, а потом, уже падая на рельсы, дернул я чеку. И надо сказать, удачно таки, меня подцепило – под цистерной полной авиационного бензина оказался.
Наши потом разведали, - тот состав бензин и мазут на аэродром вёз. Когда взорвалась цистерна, под которой был я подцеплен, взорвались и другие. Что дальше было, не знаю. Рассказывали, что меня командир под горящими обломками нашёл и всю дорогу на себе до отряда нёс.
Ещё были потом и другие операции. Партизаны сражались, себя не жалея. Партизанская война, она ведь такая, каждый день в походе, в тыл на отдых не отводят.
А когда Белоруссию освободили, включили нас в регулярную армию. ИБ – истребительным батальоном назвали. Мне уже тогда шестнадцать минуло.
В конце января 45-ого, дело в Померании было, наткнулись мы как-то на один фашистский концлагерь. Вошли - ни души. Мы по баракам – пусто. А в сторонке так рига небольшая, обложенная сеном, да хворостом, видимо сжечь её немцы собирались, да не успели. Мы туда, а там они, заключённые, кучей свалены. Везде кровь и запах опять этот.
Стали выносить их наружу, чтобы похоронить по человечески, и вот, представляете, в самом низу под всеми, находим: ещё живая, еле дышит. Ну, что скелет, кости кожей обтянуты, как только и выжила, не понятно. Я её и нашел. Определили её в медсанбат. Через неделю вызывает меня к себе командир и приказывает, чтобы вёз я её домой, в целости и сохранности доставил. Приказ. Я и повёз. Два месяца до Смоленска вёз, из Смоленска она. И ссаживали нас, и в тифозный барак определяли, и, даже, сутки в одной комендатуре держали, думали диверсанты мы. Но, довёз я её, всё-таки.
В Смоленске дали нам комнату в общаге - 8 квадратов. Я в депо устроился. Комната, сами понимаете, кровать, стол, этажерка, да печь-буржуйка и нет места ни для чего больше. Найденка-то моя ещё никакая, слабая. Мы вместе спали. Весна 45-ого студёная была. Грел я её собою. Потом, когда она чуть окрепла, на полу стал спать. Не было у нас никогда ничего такого. А осенью пришёл её муж с войны. Мужняя она оказалась. Я в депо совсем перебрался. И работал там и там, в кочегарке, ночевал. Иногда заходил навещать её. Языки ж бабские. Ну, вы понимаете. Наболтали, что ему. Бил он её. Да много ли такой надо? В общем, забил он её до смерти. Она-то мне сама не говорила, стеснялась, видимо. Потом, когда хоронили, соседи порассказали.
В общем, подался я из Смоленска. Тогда страну только восстанавливать стали. Везде руки были нужны. Везде стройки зачинались. Я и в Сибири строил, и Днепрогэс поднимал, и на Волховской ГЭС поработал. К 56-му осел я в Казахстане, недалеко от Петропавловска. Целина. Слыхали, поди? Сколько замечательных людей я там встретил, со всех уголков Союза поприехали. Великое дело мы там сделали – людей накормили. Это теперь говорят – напрасные жертвы, а тогда ордена давали. О Войне, тоже, много чего сейчас болтают. Не помнят нынешние дела отцов и дедов своих. Не правильно это, не хорошо».
Старик осторожно промокнул заслезившиеся глаза и сказал: «вот, вы говорите без роду я... Не знаю. Молоденькая ты ещё судить. Советский я. Как род этот в войну пацанёнком принял, так и донесу его до смерти».