Небо медное. Земля железная. Черновик

Антон ТЮКИН

НЕБО МЕДНОЕ. ЗЕМЛЯ ЖЕЛЕЗНАЯ

Я скажу тебе с последней
Прямотой:
Все лишь бредни, шерри - бренди,
Ангел мой.

Мандельштам Осип Эмильевич

* * *
Иностранец  откинулся  на  спинку  скамейки и спросил, даже
привизгнув от любопытства:
- Вы атеисты?!
-  Да, мы атеисты, - улыбаясь, ответил Берлиоз, а Бездомный
подумал, рассердившись: "вот прицепился, заграничный гусь!"...
- Так значит, так - то  и нет?..

Булгаков Михаил Афанасьевич (из романа "Мастер и Маргарита")

* * *
ПРОЛОГ

Страшен мир и мир велик и грозен. И далека дорога впереди. Дорога, уходящая в ничто, туда где замогильный сумрак распад, и тление, небытие. Туда, где гаснет искра разума и истаивает бледной полосой неверного тумана остатки всяческого смысла. Туда, где пропадают навсегда и совершеннейше безгласно,  все свершения и ровно все самые сокровенные надежды целых поколений беспокойного рода человеческого и все свершения и дела миллиардов людей. И уходят из нашего бренного мира, провалившись  туда без следа, где на смену всем краскам и звукам широкой земли приходит темнота и скорбное безмолвие, убивающее все и вся. Так и валятся без числа все они в бездну колоссальной неизвестности и смерти, уносясь потоком времени туда, где уже - "ничто" и уже - "никогда"...
Где и горстки печального праха нет уже из мира нашего, ни пылиночки там, и ни былиночки. Нет ни камешка могильного и малого. И ни... Н ничего там. И никого там. И там именно так, до последнего самого ужаса...
И ведь даже темноты там нашей, земной темноты нету там, за чертой. За рекою широкой, смертною... Нет ни газа, ни вакуума. Ни чертей, ни ангелов и ни... Там вообще НИЧТО. Полнейшее. И это странно. Страшно. И отказывается в это верить разум, а вот и... Ужас. Смертный ужас. И ... вот шаг во тьму...
Провал...   
* * *
Знаю я и твердо в том уверен, что наш шумный и нелепо - буйный мир не нуждается в этой истории. В мире сотни тысяч истории и книг, наверное, гораздо лучше этой вот, моей. И истории вот эти ровным счетом никому уже не любопытны. Может, были любопытны? А потом...  Убедиться в этом так легко. Достаточно зайти хоть на минуту в любой из книжных магазинов мира. Там книг, и книг - до потолка. Так что нет смысла писать новые писать. И почти нелепо говорить о чем - то.
Невозможно думать. Почти невозможно говорить, и молчать невозможно... И... И начинается век. И вот мы - на пороге. Распахнули - а там чернота. Без огней и без звуков.  Шагнули и провалились в НИЧТО.
Так и летим в НИКУДА и НИЧТО. Но нам уже не страшно. Живем и живем. А что еще Вам надо от такого нашего НИЧТО?.. 
* * *
После мы нашли в НИЧТО опору под ногами (или просто так придумали мы сами, чтобы не сойти совсем с ума). Обрели придуманную твердь в НИЧТО. Разукрасили ее болезненным и полудетским нашим воображением, соткавшим пестрейший ковер из нарисованных кем - то (не нами), рекламных  картинок, на которых зеленая травка и домики, и пестрые лошадки, и яблони в цвету. Мы хотели и старались и фантазии наши принимали форму и жизнеподобие. А жизнеподобие - почти как жизнь. Или как фигурка из папье - маше, притворяющаяся так умело. То статуей из бронзы, а то живым цветком... А потом... Потом мы  вбили наши старые, ржавые гвозди в эти нарисованные стены, но постройка не рухнула.  И мы повесили на гвозди и пиджаки. Завели часы и поставили чайники. Уселись за наши столы, повалились на наши кровати. Вот так мы с той поры и живем в нарисованном нами же мире. И прохаживаемся мирно под нарисованными Солнцем и Луной. Спешим на работу и в гости...  И как  маятник наших часов все так же мерно, бесконечно печально ходим по нетвердой, полой тверди из воображения и из папье - маше. И как грустный пестрый скот на деревенском пастбище находим пропитание и даже удовольствие и радость в монотонной размеренности жизни. Радостно щиплем у себя с боков и под ногами. Но порою ...
Но порою мы отрываем наши головы от тверди и задираем в отчаянье к светилам и стараемся что кричать. Или что - то мычать (потому хоть люди мы, не все умеют и такое, да и страшно), голося зачем - то в Божий свет или в темную, страшную полночь, словно спьяна, с просонья и с дура тревожа других... Нет ответа нам и в темень, и ни в день. Не услышат нарисованные травы, нарисованные стены глухи ко всем звукам, и  светила не дадут нам никогда ответ.  Ответом нам на это - тишина. И...
Никакой надежды нет на звук. Нет надежды ни на свет, ни на запах. И надеяться - так глупо. Надеяться - так страшно. И надеяться - полный позор. Глупо, пошло и нелепо. И все - же. Все же. Я рискну, я еще раз рискну, хотя знаю и знаю твердо и знаю наперед, что ни к чему все это. Никому не надо. Даже мне самому. А Вам и тем более?
* * *
Конец - начало века. Зима и нет дорог. Только белый снега, как белый саван, и надежды на один пятак.
Белый лист бумаги чист и страшен, словно саван мертвеца, и хрупок, и непрочен, и обманчив, словно скрипнувший неверно снежный наст. Вот еще шажок, шажочек - и провалишься в темное, холодное и мокрое. То ли слезы, то ли вода?..  И набрав полные сапоги холодной, промозглой сырости, вымочив захолодевшие ноги, будешь выдираться из сугроба - непрохода  на дорогу, и поспешать скорее к дому, к его нежаркому чугунно - батарейному теплу и тускловатому, неверно - призрачному желтку  электрического света, верному признаку недолгого человеческого обиталища - приюта на печальном нашем шаре.
Подождите. Вот только отдышусь да согреюсь хоть немного. Хорошо? Вот сейчас соберусь и начну.
* * *
ДОМ С "ДУРАКАМИ"* . ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

* - "дурак" (арх. жарг.) - грубая статуя массового изготовления, в основном, из железобетона.  В Союзе ССР "дураки" широко использовались для украшения помпезных жилых и общественных здании  в 1930 - 1950 - е годы ХХ века, в период т. н. "культа личности И. В. Сталина".

НЕЗНАКОМКА. ДЕВОЧКА ИЗ НАШЕГО КРУГА

В тот год зима наступила как-то слишком решительно, рано. Засыпала снегом осеннюю грязь разбитых дорог, закружилась первыми зимними вихрями над облупенными хрущебами и сталинками со сталеварными дураками на крышах, и сыпала первую снеговую крупу на станционные пакгаузы, ржавые остовы - ребра гулких и страшных бездонностью страшных пролетов угловатых мостов, на блестящие полосы рельс, по которым, заметенные холодными, белыми, ватными хлопьями  бесконечной и печальной чередой катились вагоны, зеленые, красные, синие. И на каждом из них по боку, по середке красовался до времени и до поры тот земшарно - серпастый железненький, желтый гербок государства, Которого Нет.
Холодом и жутью, и бедой веяло тогда от низких, серых туч, вставших при начале холодов над старым - старым городом, расползшимся, как краб вдоль до поры и до сроков  отмерянных Кем То полноводной, а ныне - бессильной и мелкой, канавно - заросшей, коричневатой, медленной реки, вытянувшего жадно и жестоко по тверди земной свои широченные клешни новых силикатно - блочно - панельных районов - скопища дурно - небрежно и скоро выстроенных нелепейших высоченных домин, и от растянувшегося словно в кресле уютно, развалившегося словно "новый русский" барин  игрушечно - музейно - галерейного золочено -  колоколенкого местного старинного кремля, и стремительно бежащего через весь этот центральный и парадный красно - гранитно  и бело - азбестовый, бывший "обкомовcкий", а ныне и присно -  "мэриевский",  памятноковый центр (там и Ленин, и Ильюшин, и огромный белый "Зуб" с подщербиной, да еще в недалеке какой то тип и с лошадью и девками, даже и с двумя), уносящегося по Ленинградкам да через Горбатый, и в Заречье - к бетонным остовам и свайным полям "долгостроя" будущих новых районов, и проваливаясь в болотца и рытвины - канавы, тяжело шагая по непролазной и черной грязи вдоль изъезженных, разбитых дорог, мимо серых бастионов частных гаражей и мимо побитых, темных окон давно уже  молчащих, холодных и гулких цехов  предприятий, мимо загаженных проплешин бедных пустошей и жалких изб и кривоватых плетней огородов, и все дальше и дальше от уютного центра витрин, от сухости и электрического света. Уходя в темноту, непролазную грязь, и в сырую убогость - к домикам цыганского поселка - "самостройки", к "Кулацкому хутору" и к завокзальным баракам Октябрьского, к печальным и навек уже замолкшим и уснувшим смертным сном цехам льнокомбината, к свалкам - "самосвалкам", к пустырям. Волоча последние искорки тусклого света к пятиэтажечкам подле рыбьих остовов недостроенных цехов раскинутого прежде широко и брошенного так цементного завода, к бедным домикам у гниющей во всю лесобиржи, к очистным и Водникам - их бетонному лесу нелепых пластин. И уже затерявшись, пропав навсегда и запутав, как старый, пьяный бомж, северный, печальный город умирал, пропадая навсегда между сгорбленными курятникам нищенских дачек, и истаивал вовсе, как сон и как морок, уходя резко в небо. От земли прямо ввысь, день и ночь текущим из высоченных красно - белых  труб тепло - электроцентрали, то серым, то копотно - мазутным дымом. Уносясь и веясь по захолодавшим, ранне - зимним позагаженным всеми уж на свете небесам, уходя от мерзостей планеты из тех же самых труб, самые высокие верхи которых утопали в низеньких и дымных облаках, из которых  вниз то сыпал хлопьями, а то летел холодной ледяной крупой    бело - серый и холодный снег.
* * *
Холодные, мокрые, серо - белые снежные хлопья слетали с низких, облачных и неприветливых небес на грязную, изъезженную, запакощенную мусором и разлитой солярой, обильно политую мочой и бензином, истерзанную и истлевающую ржавым железом и засыпанную ломким, хрустящим, побитым стеклом грешную, русскую землю, словно и вправду Кто - То с таких печально - низких, пустых и убиенно - серых небес хотел поприкрыть человеческую кровь и чуть спрятать великий, всемирный позор того самого, так недавно отгоревшего, отстрелявшего прямой наводкой, с того самого Калининского (а ныне уж Арбатского) моста,  из тех самых скрежещущих и из грохочущих (как и перед тем за лет совсем немного перед этим и по Баку, и по Вильнюсу)  зеленых коробочек со своими смертоносными, металлическими хоботами, весело и здорово бившими зажигательными да комулятивными, и все прямой, прямой, прямой наводкой  девяносто третьего, московского Октября.
Вот так они и расстреляли тогда тот Октябрь, словно по большой, беззащитной мишени в немыслимом, вселенском, адском тире пуская из танковых, горячих, смертоносных жерл, и все прямо по Белому, по Белому и по Советам. И как на цирковом помосте, на сером полотне широкого, столичного моста под крик, и плач и под проклятия, под вздох, под страх, и рвущуюся в микрофоны и камеры  ложь, и под улюлюканье замороченной в конец полудикой толпы, отпевшей там этим позором новую Россию навсегда и навеки распрощались мы с ним - с Октябрем.  С таким вот светлым и прозрачно - ясным, что до донышка небес казалось было видно в эти дни последние все и всем на огромной земле. Таким закатным и незабываемо ласково - теплым, в белых кружевах небесных облачков над обреченною уже на кровь первопрестольной. Весь в желто золотых лучах и голубейшей синьке, таким родным и милым, и застенчиво - московским и солнечно - улыбчивым студентом - пареньком, он был тогда обречен на убой. Застрелен весело и скоро. А в лоб ли, или в грудь его живого сердца, или  по подлому - в спину пришла та пуля, то неважно. Он был убит тогда смертельно и скоро. Убит наповал. И его не встретить уж нам более. Не коснуться руки у него, не сказать с ним живого свободного, русского слова. Убит на тротуаре Краснопресненской, упал головою на грязный асфальт, разметав нам на прощанье блики - лучики закатного, октябрьского солнца на светлом золоте испачканными кровью русых, славянских волос.      
* * *
Тот октябрь уже  прошел, прошелся нам по сердцу, и прогрохотав ОМОНовскми сапогами и ФСБешными ботинками, вместе с танковым траковым лязгом, грохотом и солярной, душной копотью уже исчез, растаяв за ближним поворотом, и словно провалился из мира живых навсегда и навеки убежав, исчезнув из раздерганной, сраженной и обескураженной столицы  вместе с спиралью - колючкой у скоро - временных и быстрых блокпостов и с зоркими и злыми  патрулями. Улетел за край земли вместе с неясными, странными, и почти что еще вот вчера такими нереальными (и оттого достовернейшими!) слухами о каких-то страшенных фильр - пунктах на "Динамо", на "Локомотиве" и на "Витязе". О груженных до краев КАМАЗах, и всех с огнестрельными трупами, и о баржах на Москве - реке, уходящих поздно за полночь от изнасилованного, изуродованного Белого Дома Советов  на далекие, закрытые для простых смертных спецполигоны для захоронения без всякой вести своим и чужим. И еще о каких - то трупах неопознанных людей со следами пыток в и моргах городских, и в лесах подмосковных. О пропавших без вести в комендантский час...
Вот так  писалась тогда Конституция новой страны. Как черным по - белому. Как дымом пожарищ - по Белому Дому.
* * *
Тяжелые, снежные хлопья ложились в этот вечер на пустынный перекресток улиц Жданова и Калинина в Устьрятине. Холодным ветром летели в лицо, налипали на куртку, образуя почти - то снеговой панцирь, пытаясь забраться Андрею за клеенчатый воротничок. Первый, чуть ломкий, прозрачный ледок сковал поверху рытвины, колдобины изрытых тротуаров, и предательски блестел на черной полосе проезжих дорог, и на ухабах и на выбоинах развороченных, малоровненьких дорожек. И мерзко, опасно  скользил под подошвами нетеплых турецких сапог, совсем еще недавно, вот прямо в тот минувший на всегда октябрь купленных мамашею Андрея у хитрого, чернявого "челнока" - южанина на Центральном Городском.
Вот так, и шел тогда Андрей по полутемным, жутким и пустым даже и не по поздними, вечерними, а уже просто по густо и черно - ночным устьрятинским улицам. Сперва выйдя на Ветюшкина, мимо двухэтажной грязной охры школы "для проблемных детей". А после свернув направо, на Пирогова. И пройдя через жуткое, темное поле стадиона (впрочем, не такое темное уже, так прошлой ночью как раз снова выпал снег) вывалился через заборную дырку, что была по боку гаражей у поля стадионного на свет, к цепочке желтых фонарей.   
- Фонари - это все же хорошо. Вот раньше мы их не ценили. А теперь зря не жгут. Экономят... - так весело подумал он и задрал к фонарям свою голову. 
В желтом свете фонаря хищный ветер ноября стремительно и яростно гнал снеговые, мохнатые хлопья.
* * *
Вырулил к свету на Жданова, и побрел по узкой тропке вдоль гаражей из рваной сетки - рабицы, мимо боксов тех гаражных, мимо стенки невысокой, белой силикатки, черными подошвами сапог, ребристыми, как траки, по чистому, белому снегу. Ложась отпечатком своих быстрых, черных следов на свежем полотне ночной дороги, еще незаслеженной той ноябрьской, самой серединной ночью человеческими, скорыми ногами.
Так прошел он мимо профтехучилища Связи, что торцом трехэтажным с угла Первомайской чернело на три этажа огромнейшими, заиндевевшими в звездном инее окнами. И прошел к пятиэтажке с магазином кондитерским "Лакомка". Завернул у кафе "Северянка", перебежал дорожный перекресток, чудом проскочил перед самым дутым носом неведомо откуда уже едущего той порой, припозднившегося ЗИЛа. Перебежал, переметнулся наискось по перекрестку, вновь на белом оставляя за собою черный след. Пересек изъезженное за день почти что смертоносным и железным, и таким неумолимо быстрым почти спокойное теперь, почти безжизненное, и вот такое обманное и якобы мирное городское пространство, все в свете желтоватых фонарей и монотонном мигании глаз четырех светофоров. Прочертил наискосок легший вслед за тем по белому стремительнейший след ночного авто. И снова обманул грузовую и жуткую смерть, как  обманывал еще не раз в своей короткой, полудетской жизни  в недавние и школьные еще года, перебегая все таким же вот манером  все те же дороги знакомые. Калинина ли, Жданова ли, но непременно  перед самым носом летящих куда - то бешеных автомашин.    
И пробравшись сквозь пока невысокую, снежную кашу, ставшую спустя и совсем уже скоро горочкой - горой, а потом вдруг ставшая стеной  непроходимыми сугробами почти на половину роста и так до весны,  осторожно ступая и переступая через и  стараясь не залезать высоко на и в холодный снег, чтобы не начерпать в сапоги, вышел на дорожку и свернул направо. И снова прямо и прямо. Вдоль по цепочке желтых, размытых в снежном мельтешении пятен желтков фонарей. Мимо желто - красной, кирпичной жилой башни - двенадцатиэтажки. Вышел на прямую и широкую, расчищенную по утру дорожку, теперь упорно засыпаемую белым и яростно летящим снегом.
- Теперь уже совсем, совсем немного.  И всего то два шага. - подумал он и ускорил свой шаг.
Дорога, вычищенная дворником минувшим утром была широка и истоптана за день. И снег, несомый ветром ее до поры не занес. Потому и идти по ней Андрею было легче и веселей. Да и почище, полегче, не вязко, как в снегу.
- Теперь уже совсем то рядом. Только во дворе темно. Хотя так быстрее, прямее. - снова он подумал. И пошагал уже мимо одноэтажного торца "Трикотажки", мимо сквера на Копанке с зениткой - памятником "героям ВОВ" на бетонной чурбанке с красною и острою звездой (привет от сороковой годовщины Великой Победы). Мимо серого и темного крыльца шестой аптеки, мимо рядом, в том же доме с ней поколотых по краям, заклеенных скотчем и прихваченных какими - то самодельными видно, железными  скобами грязных витрин старого, шоферского кафе "Дорожное". И от самого угла провалился, уйдя, как в себя, в темноту  дворового пролома, что бездонной пропастью почти без звуков и огней угрожающе раззел свой жадный, темный зев между ним и угловым хозкрыльцом железнодорожного ОРСа, снова по тропинке узкой и нечистой и вязкой, провалистой в кашу, оставляя справа от себя ментуру Советского района, мимо дворового теплопункта с его квадратною трубой и мимо железнодорожной, телефонной подстанции, и свернув наискок во двор минуя облупленный коробок вентиляционной шахты брошенного Богом и людьми бомбоубежища, вышел напрямую к высокой и старой двери первого подъезда высокого, старого дома. Площадь имени Шмидта. Старый, крепкий и надежный дом. И еще так называемый "сталинский". Четыре желто - охристых этажа на первом этаже, коричневатом, c рустовкой и нашлепкою ребристою по штукатурке, под рваный камень сделанной. Всего пять этажей и пять подъездов - крепостной, непробиваемой стеною. По стенам - пилоны и балконы,  по карнизу - фигурки и башенки.
Подъезд первый. Дверь высокая, пока что без замка, даже и без механического. Тяжело потянул на себя. Заскрипела жалобно пружина. Шагнул, как нырнул в темноту входного тамбура. И поднялся вдоль деревянных перил к полусвету промежуточной, первой площадки...
* * *
Потянул усталое тело по полутьме подъезда. И запахнуло в ноздри резким, гадким и  знакомым. То ли перегорелым маслицем, то ли помоями, а еще и плесенью, пылью и кошками. Вернее, всем, всем вот этим гнусно - гадостным и вместе.   
У почтовых, синих ящиков стянул перчатки. Затем снял шапку со своей головы. И стал яростно трясти ее над шахматным, побитым долгими годами черно - желтым кафелем, стряхивая на пол холодные, липкие хлопья и брызжа каплями по ободранным, синеньким, масляным стенам.  Уже мокрыми, холодными руками стал оббивать перчаточкой края синтапоновой, пластиковой куртки. После потянул "собачку" вниз и расстегнул со скрипом легким молнию - застежку. Чуть ослабил колкий шарф на бледной шее и начал подниматься по широченнейшей каменной лестнице.
Пыльная и тускленькая, двадцатипятиваттная лампочка призрачно светила с площадочки второго этажа, бросая узкую полоску света вних через высокие пролеты. Андрей пошел и сразу длинные и страшненькие тени заметались от него убегая по стенам, в черноте пропадая, теряясь из вида темным и пыльным паучьим - кошачьим углам...
Давным давно знакомые по детству шахматные квадратики выщербленной плитки на полу привычно запестрели под ногами. И потянулся по правую руку синий, колючий на ощупь, слегка игольчато - путырчатый, словно им царапали по нервам - по внизу стены, и бело - грязный (старая побелка) и весь при том похабнейше - разматерно исчерканный вкривь и вкось детский, вернее уже подростковый, по нервам и душе, и памяти царапанный чугунно - батарейный край подъезда. А по левую тянулись вверх перила драные, деревянные. Ножиками резанные, масляною крашенные по стародавнему, еще "культовому" лаку, а потом замазанные по трем буквам (любимым у всех пацанов СССР) малярной шустрой кисточкой. Nfr вверх и вверх. Ступенька за ступенькой. Один пролет. За ним пролет другой...
- Теперь - все вверх. И только вверх. И только... - стучало в мозгу у Андрея горячая кровь. А может, это так стучали его зубы. Потому как продрог он в куртке на первом морозце. Ноябрь ведь не май... 
* * *
Клетки - шахматы ложились под сапожные подошвы. Вот уже второй, а вот и третий этажи. И наконец, уже родной, четвертый.   
- Все, пришел. Пришел, и слава Богу... Только теплее надо одеваться, а вот то... - подумал Андрей и полез в карман за ключами.
Родная, облупленная двухстворчато - лакированная дверь. Ключ - в замок. Теперь по - часовой и до упора, потом обратно и ключ - на себя. И дверь - на себя. И шаг вперед и в темноту кромешную, густую, словно вырвали твои глаза.
- Ну, вот ты и дома. - подумал он про себя все как то странно, отстранено и у шкафа шарил выключатель. Нажал на старую, ребристую пластину. В прихожей  вспыхнул тусклый свет.
* * *
Трехрожковая люстра (привет из мирных семидесятых) приглушенным и мутным желтком светила в коридор с натянутыми под высоким, неровным, облупленным потолком вдоль его бельевыми лесками - веревками и отсыревшие, коричневые с пятна на старых обоях расплывались в этом тусклом свете причудливыми мокрыми иероглифами. Массивнейший, щербатый, густо поцарапанный, словно драный кошкой платяной шкаф с тусклым, запыленным зеркалом и рассохшийся, такой же пропыленный трельяж с древним и щелистым, грязно - светло - желтым дисковым телефоном выступили навстречу ему. Словно снова радуясь встрече с ним, с Андреем.
Сколько раз, сколько раз возвращался он сюда. Из детского сада, из школы, из института и с работы. А сегодня он вернулся от нее. От нее. От "этой"... ведьмы.
- Бред... Ну, конечно же, бред! Просто шутит девчонка! За дурачка меня считает, или как? - вдруг рассердился на нее Андрей. Но припомнил тут же эти чудные, спокойные и мудрые глаза и как - то неожиданно остыл.
- Странно, очень странно это все. Слишком, слишком странно. Так странно, что... так не бывает... - завертелись вдруг дикие мысли в его голове.
- Сама такая молодая, только вот глаза... Да, что то у нее с глазами нехорошее. Молодая, а глаза, как у древней старухи, которая так смотрит на совсем незнакомого ей человека, словно говоря ему неслышно: "Все я знаю про тебя. От меня не спрячешься..." 
- Ох, так уж и не спрячешься? - стал он сам себя вышучивать, смеясь в душе над навалившимися в душу неожиданно напрыгнувшими страхами. - Просто жизнь скучна, глупа, пошла, вот она в такие игры и играет... Вообразила себя черти кем. Ведьмой. Ведьмою!.. "Но наука доказала..." - припомнил он шутливую строку из Заболоцкого, и улыбнулся своему пропыленному двойнику в мутном трельяжном омуте зеркального, как бы гадального стекла. Кончиками пальцев провел по древнему, словно кем то грызенному пластику несчастного уродца - телефона на боку которого было: "Сделано в Польше".    
- Грязища... Мать разрывается в школе и с учениками еще. Отец вечно на работе. А он дома - с омерзением подумал Андрей - то всегда орет, как оглашенный: "Уж я бы "дерьмократишек" своими бы руками... Картавых всех очередями от бедра!.. ". Недавно он орал вот так про "коммуняков", которых он тоже до поры хотел "очередями и то бедра...", ну и так далее, тому подобное. А чего из всего этого вышло? Ровным счетом - ничего. Интеллигенция хренова. - с раздражением думал Андрей. - Пустые, никчемные людишки. Зряшные мечтатели - говоруны, коптители небес и болтуны. Отравители жизни... Переживают они видите ли за весь свет. Только на домашних, на своих, на самых - самых близких им всегда на... плевать. Плевать на них! При Лёнё Брежневе горланили по кухням: "Долой Лёню - он старый дурак!" При Горбачеве по новому. Сперва: "Осанна в вышних!.." А после снова: "Долой! Горбачев не радикален!.." И: "Борис - борись!" Вот и "доборолся" тот Борис до их скорой погибели. Сами хотели того... Ничтожнейшие люди!
- Ничтожнейшие жизни, чьи жизни миновали навсегда, распластанные меж пустыми, сигаретно - водочно и чайно, и кофейно кухонными спорами, горячим пересказом новостей заграничного радио и между ожесточенным, бесконечным добыванием всего в этой жизни на этой суровой земле. Между "доставанием по блату" и без оного мужских сапог (что прямо с базы) и шоколадных конфет (что из ресторана), женских импортных чулок и гарнитура из Народной Югославии...
- Ведь вся их жизнь такая суетливая и ничтожная прошла и уже почти совсем то миновала, распластанная так уродливо и так омерзительно и некрасиво, как лягушка, располосованная скальпелем естествоиспытателя среди пробирок на каком нибудь столе. Вот она распорота без всякой жалости и уже через минуту после будет брошена в помойное ведро. - думал Андрей. - Сотканная  из одних по преимуществу серых будней и угарно пошлых праздников так и проболталась она, их ничтожнейшая жизнь, десятилетия за десятилетиями. Прокрутилась, провертелась, прозавидовала и просплетничала она почти что до конца.
- Вначале жизни смирены были их чуть ли не силою воли их, обстоятельствами вязанные в крепкий узел, ежеминутно  распинающие наивные мечты отгорающей юности на сучковатом, занозном  кресте обыденности и целесообразности. А потом... А потом их души огрубели от того. И легли их жизни ровно, и колея в колею. Из которой уже никогда никуда не свернуть с проторенной дороги.
- У разных непокорных "психов" и у тех, кто был супротив и того не вышло. Да и выйти ничего не могло. Так и погибла их будущность и настоящее, валявшееся у таких вот неудачников и у "разных дурачков", как раздавленная автоколесами бездомная тварь... Но у "разумных" такого никогда не бывало
Жизнь "разумнейших", тогда уже наконец остепенившихся и огрубевших достаточно душами проходила чинно и мерно, проходя за годом год между постановкой телефона (что была "для ветеранов" только, а потому необходимо жить со стариками, которые потом помрут, а телефон останется) и меж борьбой за лишнюю копейку, "чтобы было все не хуже" и чтобы "все как у людей" (то есть в доме непременно была самая стандартнейшая мебель - шкаф "стенка" и так далее,  а еще цветной ти - ви  и музыкальный центр "комбайн" с огромными колонками). Некоторые грезили еще и о машине, и о даче. И иным и тут везло... Доставали, покупали. И имели повышение по службе, а значит и деньги.
- И это их жизнь?... - с огорчением думал он - Жизнь расплесканная глупо, жизнь пролитая впустую, и ушедшая как в песок уходит вода. Только труд и эти бесконечные стояния в очередях. И разговоры эти глупые, пустые. То: "Долой правительство", то: "Где и чего купить, и сколько стоит?"...
- Уж настоялся я, уж навидался и наслышался этого мещанства я до отвращения. - вспоминал он и не раз от ярости сжимая кулаки. - То билеты на юг - на четыре часа хвост огромный, то за  сыром такой же, а то за колбасой по два двадцать и два девяносто или за морским каким окунем часов на пять. А еще все эти комбинации. И разговоры эти, и подарки - "блат", "не блат". И вечная зависть: Эти "свои", а мы то "чужие"... Жизнь между      джинсовыми брюками и подпиской на серию у "Книголюбов", доставанием зонта мужского черного и...
* * *
- А впрочем, поживу еще так десять, ну пятнадцать лет, и сам же стану такой же, как и все они "простой, советской" сволочью. - c отчаяньем думал Андрей умываясь, и плеща ледяной водой себе в лицо (горячую вновь отключили). - Похороню все наивные мечты своей глупой юности... Сперва будет больно, а после привыкну. И ничего, ничего от меня не останется. Еще и смеяться над собой сегодняшним начну. Начну учить своих детей благоразумию! - даже передернуло его от омерзения.
- "Благоразумию"... О, слово то какое... "Благоразумию"... - стал катать он его по мозгам, словно радуясь чему то, или по - садистски упиваясь нахлынувшей душевной болью.
- Да еще пожалуй и "женюсь"... Впрочем, как "жениться" при такой смешной зарплате? Значит, никак не "женюсь". - со злым отчаяньем подумал он.
- И нечего. И не за чем. И не на ком. - запрыгали мысли в его голове. - Все равно теперь уже никто и никого не любит. В "наше непростое время" все хотят лишь "выгодно устроиться"... А, впрочем... Марыся? - пробило его.
- Да о ней и мечтать невозможно. Невозможно и смотреть без восхищения на нее, а не то, что там "жениться". Ведь это никакая не девчонка. А это просто чудо из чудес... - задохнулся Андрей, вспоминая. 
- А глаза... Одни глаза, бездоннейшие, черные и колдовские. То ласково смотрят, то строго и грозно. И сама такая вот она... Живая настоящая и ... грозная. Грозная, словно судьба, и неумолимая и быстрая, как смерть... - полезли вдруг откуда то странные мысли. 
- "Сильна как смерть любовь" - наплыло из бездоннейших глубин подсознания и он... задохнулся от восторга сладкого и сладостной, желанной сладкой боли сердечной. 
- Только бы видеть глаза. Только глаза и уже ничего.
Ни скуластого этого вот чуть монгольского, широкого лица волевого, c высоченным и царственным лбом, слепленным словно из алебастра, ни коралла чуть широких и чувственных губ, то насмешливо - приветливо смеющихся, то поджатых строго и спокойно с каким то императорским достоинством. Ни носа того, чудного такого носа, правильного, греческого, как у античных статуй - "арийского" носа. Ни шеи той длиннющей, ни рук лебяжьих тех, красивых и плавных, с точеными, длинными пальцами, ни по женски совсем не узких плеч, ни небольшой груди и бедер и ног (впрочем, все это под платьем и халатом) желал он   
тогда. А вот только глаза. Одни, одни те глаза. 
- На нее глядеть страшно, вот какая она. Царица и воительница,  и госпожа. И как она хороша и грозна, и лукава. Насмешлива, серьезна, переменчива и... И добра и весела, и уже через мгновение набухает угрозою летней грозой. - вспоминал он ее, прошептав ее сладкое имя.
- Ма - ры - ся... Марыся... - словно звал Андрей ее из далекой, бездонной, ночной дали. Но только тишина ноябрьской, прерываемая мерным журчанием полумерзлой воды из водопроводного крана в непроглядной, сумрачной ночи уснувшей квартиры да погребальный звон стенных часов, мерно бивших со стены полночь было ответом ему. 
Решительно закрыл кран и вышел. Погасил за собой и шагнул сперва в темноту коридора. На ощуть нашел  ручечку и повернул. И зашел в комнату. Нашел на стенке выключатель и нажал.
И снова родное и ублюдочное, такое с детства всем знакомое и кислое, такое трепетно любимое и страшное полезло в глаза, не тревожа и не удивляя. Не восторгая и не возмущая, и уже никак... А впрочем, о чем говорить? 
желто - белые пятнышки разметались по неровному, щелистому и грязноватому потолку, от запыленного разбега трех рожков ГэДээРовской разлапистой люстры с цветочками. Тусклые лампочки - дань строгой экономии нашедших неожиданно тяжелых голых, скудных и таких бесконечнейших лет...
Распахнул постель и при свете ночника разделся быстро в зябком холоде плохо обогретой и совсем немалой комнаты. И после, и забившись под два одеяла,  и совсем засыпая уже он вновь и вновь припоминал ее. Ту, таинственную и желанную, ту знакомую теперь ему почти блоковскую "незнакомку". Ту и "ведьму", и подругу, и ... Да страшно о том и сказать. А представить и просто никак не возможно.
Ту, долгожданную и самую на свете... И пронзительную, странную... И... И сердце бешено заколотилось.
- Глаза... Только эти глаза. Глаза Марыси, как вода. Или как жизнь. Вода есть мертвая, а есть вода живая... Только бы смотрели они не моргая. Не таили бы глаза те ничего. Вот вырнуть в глаза те, словно в омут. В бездонный, черный омут, где не плыть. Омут ведь тот - не река... А только так - попасть туда и... сразу раствориться там, как кусочек сахара в чашке... В этом и сладость. В этом и радость. В погружении на самое дно этих глаз. В растворении в них, словно бы ... растворении сахара в чае. Вот такое и сладость дает... - думал полусонно и странно Андрей. - Растворение, небытие, и как бы начало какой то дороги... Не обладание телом, а только эта робкая сопричастность к тайне, к ее зрению, к ее странному слуху. И духу... И 
- Но ведь так не бывает... - перебил он резко сам себя насмешкой - ужасом. - Да откуда же она взялась то право? И кто - же ее такую вот выдумал? Только позавчера, смотря на весь этот наш домашний бедлам ведь и думал так же: "А явился бы мне чёрт, словно Межистофелю из сказки господина Гете, уж я бы согласился с ним... А то так вот проживешь, ничего не поймешь на земле, ничего ты ровным счетом не увидишь..." И вот те на - "ведьма"!... 
- Нет, нет, нет... - заспорил он с этим нелепейшим спорщиком. - Ну какая ведьма то она? Просто девушка. Де - вуш - ка! Кра - си - ва - я! Понято тебе, идиот?
- Ничего не понятно... - стал немного успокаиваться спорщик в голове Андрея. - Однако, да. Красивая Марыся, и в повороте тела, и в руках, волосах, в глазах и в скулах этих азиатских, монгольско - чингисхановских, безжалостных наступает она на тебя, как по небу идущая в Устьрятин летняя гроза. А глаза ее слепят огнем и брыжжут молниями какого - то неведомого миру, но убийственного для тебя электричества.      
- Однако "смерть сильна", и "любовь сильна"... - стали путаться мысли в его голове. И он... повалился сперва в темноту и навзничь. А потом полетел. Полетел ... и неожиданно и странно увидел сперва в темноте бездонные, огромнейшие глаза своей любимой и своей царицы. Своей желанной, странной, страшной, страстной, той c которой так  невероятно пересеклась его дорога на этой тяжелой земле.
* * *
"ПРЕДКИ"

Узкие полоски света, пробиваясь через щелочки гардин резали неверный, черно - серый полумрак захолодевшей, полумерзлой комнаты. И дотянувшись лучиками длинных пальцев ложись на стеклянную, ломкую гладь дверок старого, книжного шкафа. И рассыпаясь по поверхности стекла неяркими, бледными бликами скользили по массивным, плотно заставленным полкам.
Массивный, книжный шкаф, стоявший тут совсем нелепо и как - то тяжело и кривовато... Какие же "богатства" ты хранил тогда? "Богатства", о которых говорить теперь смешно и странно, да и как - то глупо. А тогда...
Нет, не тогда. Нет, уже не тогда, а много - много ранее... А бывало это в ту, неверно - муторную и самообманную ту "перестройку", да и много ранее ее, еще и в "застой"...
Ведь была у нашей самозванной и наивнейше - циничной, полувзрослой, а более все таки "детской" "советской интеллигенции" такая вот "мода" (ведь и говорили про нее тогда лишь - "мода", ну а более - никак) - собирать библиотеку. Вот они  тогда и говорили:  "Собираем де все это для детей"...       
Вы будете громко смеяться, но "дети" их из всего этого огромного "богатства" ох как много и не читали. И не прочтут никогда. Некогда  "детям" так жить. И не с руки читать "такое". Просто время другое пришло. И совсем не для чтения было то время...
* * *
Выходцы из городских, местечковых и сельских низов, люди эти, в шестидесятые - семидесятые годы Двадцатого века получившие впервые за века всего лишь первое в их семьях ранее и вовсе полудиких "высшее образование" (техническое - то все таки и более сносное, гуманитарное - чаще всего весьма поверхностное и полубезобразное, но тут уж бери, что дают), и выйдя из родительских клоповных комнаток и тараканных изб, пройдя до отвращения и рвоты все коммуналки и убогие бараки, измерив вдоль и поперек все их коридоры с бесконечными их беременными кошками и ворчащими примусами, и тазами с мокнущим бельем, с их керосиновыми лампами и велосипедными рамами по стенах, да промучившись года четыре в московских, питерских и киевских да еще и Господи знает в каких общежитиях, там же и женившись или выйдя замуж за таких же как и сами бесприданников и бесприданиц, получив распределение и отработав на советской "барщине" два года, и наконец, осев на площади своих родителей, и сидя там беспрестанно долгие годы на пару с женами, мужьями и детьми, люди эти жизнь свою жизнь свою положили за отдельную, желанную квартиру. То есть за свой собственный, такой элементарный "угол". Без надоедливой свекрови и свекра. Без (часто мерзкой, прямо как из анекдота) тещи и без тестя. Без лишних братьев и лишних сестер. Без тетушек и дядюшек, и без всего такого прочего "курятника".
- Хочу, чтобы дома были только я и он (она), и дети. И больше уже никого. - мечтали эти люди долгие и долгие года. И провожали свою жизнь печальным взглядом.   
* * *
Голубой мечтой тех лет была для миллионов - миллионов семей "предков" наших своя совсем отдельная квартира. Такая нереальная еще совсем то недавно -"при культе", и ставшая реальной при Хруще и при Лёне Брежневе, дальним призраком она маячила в сказочной дали сотенных и тысячных очередей "от предприятий". Ради квартиры работали, ее "строили в кооператив" (то есть ее просто покупали, но не просто так, а по разрешению). Что бы получить квартиру строили сами ее, работая сами на стройке в свой законный выходной (а называлось это тогда - МЖК). Ради  обладания ею женились, выходили замуж, разводились и шли в "фиктивный брак".
- Имеющий отдельную квартиру (и совсем - то не "свою", как правило, а только лишь "государственную") - проживает на земле не зря. Он - достоин называться человеком. Не "советским" человеком (этот "счастлив" и в курной избе - так учили в советском кино артисты типа Ульянова). А просто... - твердо знали в ту пору они. 
Образованные плохо и, как правило, поверхностно и однобоко, и в глубине своей полудикой, негибкой, получуткой души осознавая всю неразвитость свою и грубость окружающего мира людей с детства их окружающих, люди эти (названные как - то вот как метко великим Александром Исаевичем словцом - "образованщина") рано пристрастились к запойному чтению.
Доступное народу развлечение, пришедшее из времени послевоенной нищеты - разрухи в гражданской нагрянувшей жизни, и уносившее их тогда от серых будней  то в фантазии Александра Грина,  то  в миры Александра Беляева, то в грезы Фенимора Купера, то в приключения Артура Конан - Дойля, то в романы Роберта Стивенсона, а то Александра Дюма... Серенький, матерчатый Беляев и многоцветная "Всемирная библиотека приключений и фантастики", чьи коленкоровые разноцветные тома с известной всем тогда золотистой рамочкой напитали их детство и юность фантастическими грезами несбыточных фантазий и миров, и самыми прекраснодушными мечтами, легко и с погребальным звоном бившихся тогда, в "конце времен" СССР. Во времена, когда и книги эти, и люди читавшие их оказались "за воротами", на тротуаре сложной жизни.
В годы те, мир становился зол и прозрачен, и ясен, и строг, и суров. Тогда всему была назначена цена. И каждый пошел с молотка - на продажу. Вот такое и станется с ними со всеми. И с людьми вот этими, и с  книгами потом и позже. А пока...
Пока те книги завиральные из десятилетия в десятилетие хранились и даже читались. Нестойкие из них чинились бережно и заворачивались и в копировальную бумагу, и в клейкий и прозрачный целлофан. Порой переплетались у каких - то дедов - мастеров и давались потом и "под честное слово", и "на ночь" для чтения "только своим".
Книги в пору ту уже почти былинную считались все таким же "дефицитом" (как почти все, кроме печеного хлеба, бельевых прищепок и хозяйственного мыла) и менялись между гражданами через специальный отдел магазина. С доплатой, естественно... Книги "покупались по подписке" и "доставались" с базы и "из под полы"... Короче, то что должно было нести "просвещение в массы" распространяло по стране СССР безумие...   
* * *
Взрослевшие в серых и черных тонах раздельных до поры послевоенных, почти тюремно - лагерно казенных школ люди эти почему - то к окончанию их не в конец отупели в пору ту от "красот" и от "мудростей" "Партийной организации и партийной литературы" "самого человечного человека", то есть не в конец еще проникались мыслями про "три этапа" какого - то там древнего для них уже "освободительного движения в России", и несмотря на все усилия прежних их учителей иногда брали с полки и русскую классику... Как только не старалась наша школа в ней опошлить и убить все что только было возможно бесконечными разборами про "Катерину - сильную натуру", или про "образ Татьяны" и про "Наташу Ростову - нравственный идеал романа Льва Толстого", получалось у нее все - таки, отнюдь, не стопроцентно.   
И закончив, наконец, терзать уже в довольно взрослые, семейные уже года Роберта с Артуром - Фенимором, и отплевавшись навсегда от паршивых, школьных прописей Ильичевых "этапов" (изученных еще в года, когда к словцу "этап" в нашей жизни присовокуплялось слово "лагерный"), уже давным давно добив на смерть все свои ВУЗы - выпуски - распределения  первое поколение подлинно "советской интеллигенции" засело за русскую классику. И под Владимира Высоцкого с бабин магнитофона "Яуза", и под Александра Галича из динамика "ВЭФа" с "вражеских голосов",  исчеркало тонким карандашиком уже и "Бесов" Достоевского Федора Михайловича, и "Сказки" Михаила Ефграфовича Салтыкова - Щедрина. Любители Любимова с "Таганки" с его лукавыми "Десятью днями, которые...", рассказчики анекдотов "про Лёню" в КэБэшных курилках и черкатели книжек "по - ленински", как скоро полиняли Вы, как быстренько озлобились и как ожесточились Вы тогда, при том еще совсем начальном девяносто втором холодке.
Мирные и смирные на людях, добродушно - приветливые любители "професорско - барских" махровых халатов с кистями, яростные собиратели икон и самоваров, коллекционеры пестрых марок и любители мягкого "Паркера" и тонких, позолоченных часов "Полет", тонкие ценители и дегустаторы хорошего кофе и чая"со слоником", знатоки "настоящего" "Мальбаро", ценители "Рижского бальзама" и "Мартини" - для чужих. И показывающие норов и поразительную черствую жестокость страстные любители "железного порядка" - для своих... Как мигом Вы забыли все, о чем вот только месяцы, и месяцы назад читали, и "думали" так напряженно и то, о чем так за кофе с тортиком Вы "пламенно страдали". Где остались все Ваши горения? Где? Да и были ли они взаправду?         
Где мятежные Рига и Вильнюс? Где Александр Невзоров - "негодяй"? Где "Наши"? Где "не наши"? - Нынче это уже не понять...
Где "предупреждение Шеварднадзе"? Где ельцинские громкие и где белодомовские страсти рокового августа - девяносто один, наконец? Где тот воздух? Куда его выкачали? Да и был ли он тогда?
Где все их яростные крики: "Свобода,  демократия и..." ...? Все быстро съежилось. Озлобилось и полиняло. И оскалилось потом из серого, холодного угла небритой "жириновщиной".   
Теперь и она улеглась и за давностью чуть позабыта... Слава Богу есть панель ти - ви с цветным футболом, есть теплые тапки. Тапки - не танки. "Ниссан" - не тесак... Все улеглось и уже покрылось бурой рясочкой.
* * *
ШКАФЧИК

Странное наследство страшных и растерянно - озлобленных людей, убежавших из семидесятых. Проскакавших, прогалдевших, про... девших за чайком - кофейком "перестройку". Под Куркову, то под "Шестьсот секунд"... Никчемные "мочители"... печенья. Трусливые глотатели неверных новостей... На чем задержаться ночному лучу, скользя по сундукам Вашей скородумной и "глубокой учености"?  Заглянем и вот тут же удивимся. Как много тут. Как мало в сердце, в уме и в душе человеческой осело у Вас из сего. Любимое, заветное Андрея, ненужное и брошенное, и не поминаемое уже никогда его родными. Брошенное в дальний угол, и забытое там, словно сор - книги.
* * *
Вот серенький, заветный сборничек с Мандельштамом Осипом, c Василием Розановым и c Гиппиус Зинаидой Петровной. Серенький, а называеся так грозно, просто и явственно до жути - "Под созвездьем топора"... Всем нам жить под этим вот созвездием. Они пожили. И нам, и нам в дорогу ту собираться настала пора в девяностых...  Сборник серенький и  там ее страшная "Черная книжка". И год издания тот самый на обложке - девяносто первый. Роковой, и словно на себя взглянувший в этот год в зеркальное, гадательное стеклышко, и опознавший роковой и последний рубеж...
Вот многотомье - чернота обложек папиросно - тонкого Михаила Булгакова.  Рядом - синие, c серебряным  "Окаянные дни" Ивана Бунина. И все в ту же тему...
Вот разрозненные рыжие тома Фейхвангера Леона. И черный, грозный и шершавый лагерник Панин. Рядом с ним Алданов  с "Самоубийством", а подалее от них - Льюис Синклер и Агнон, и Исаак Бевшис Зингер. Многотомный Юрий Домбровский и Василий Гроссман вместе с ним. Трехтомный Оруэлл, и черный Женя Евтушенко. И красный Женя Евтушенко. А немного сбоку от того Жени - чернейшая Библия.
Вот рядом с ними разлохмаченный и синий "Новый мир" за ныне давние уже года. А в них - "Архипелаг..." и в "В круге...". И рядом залежи белоснежной и еще ленинградской "Невы" с "Мартом семнадцатого" Солженицына. 
Бастионы разноцветной, давней (нашей!) "Юности" с Высоцким, Визбором и с Цоем. C Владимиром Войновичем, с Василием Аксеновым и с Львом Разгоном. C "Колымскими рассказами" Варлаама Шаламова и "Крутым маршрутом" Евгении Гинзбург. И прочим. Многим и прочим, на чем возростали, пусть немногие, но все же... Взрослея с этим в те года последнего и страшного еще советского надлома. Еще не в самой катастрофе. На грани острой, как на лезвии ее. Словно бы готовясь к роковому... И все равно провалившись потом на последнем экзамене жизни. Новой жизни, жизни молодой и... уже такой страшнейше - отвратительной.      
* * *
Многотомье зеленоватого Максимов - наш "малый достоевский". И вот тут - черный, третий томик Рея Бредбери с раздробленного собрания сочинений с "Тенями грядущего зла". Название взглянуло в этот день, как в воду... Вот четвертый и синенький том Фаллады c его пронзительным и так до боли и пугающе - страшно похожим на тогдашнюю русскую жизнь за окном "Железным Густавом"...  А рядышком - зелено - белый "Доктор..." Леонида Пастернака. И череда альбомов, без конца - Иван Айвазовский и Харменс ван Рембрандт, Преэрафаэлиты и Эдгар Дега,  Густав Климт и Альфонс Муха... Рядом с ними Илья Репин и Коровин Константин, и Иван Шишкин со всеми медведями... Толстый, синий том на английском "The Word of Art Movement". Толстый фолиант про "мирискусстников". И строгий темно - коричневый Альбрехт Дюрер... Вот Габриэль Гарсиа Маркес с "Полковником..." и с ним же рядом и Курт Воннегут со своею "Утопией, номер..."... Вот бело - бумажные Петр Вайль и Александр Геннис и желтоватый, матерчатый Бродский Иосиф. Вот Федор Степун и Марк Твен, Анатоль Франс и Ромен Роллан, а рядом с ними и Экзюпери... Вот глянцевый и черный словно гробик Этгар По и серый Федор Сологуб со своим "Мелким бесом". А вот зеленый  Редьярд Кпиплинг, со своим мудрейшим -   

- Мой брат во тьме,
   Склоняет он колени
   Пред идолом из камня и песку;
   Но слышу я в тоску его молений
   Мою неутоленную тоску.

   Богов творит игра судьбы шальная
   Пусть бог не наш -
   Молитва нам родная.

* * *
Длиннейший, кожаный и с тускнеющим золотом по старой, плотной коже многотомные "Брокгауз и Эфрон" и двухтомный, глянцевый и почти папиросный Гомер (от Николая Гнедича).  Диккенс Чарльз, и Лев Толстой, Николай Лесков и Антон Чехов в белобумажно и клееных тетрадках от "Классиков и современников". "Солнце мертвых" Ивана Шмелева и "Скажи, изюм" от Васисия... И красно - белая матерчатая чехарда "Всемирной библиотеки фантастики" (опять привет семидесятых). "Макулатурные" книжки - "дефицитки" из восьмидесятых - Аркадий и Борис Стругацкие. И тут же рыженький сборничек от "Мира приключений" под заголовком броским  "Стрела времени",
- Сборник научно - фантастических рассказов английских и американских писателей. Москва. Издательство "Правда" 1989 " - написано на беленьком листе. Подарок давний, выпускной на окончание школьного курса. В тот самый год надежды даренный ему, Андрею. В том уже таком далеком и нереально счастливом восемьдесят девятом. Когда еще и форма синяя и шерстяная... И девочки все в черном и в коричневом, и словно все - монахини. И комсомольские (дурацкие) значки с нелепым ныне, лысым  профилем. И те последние в жизни собрания, на которые их загоняли тогда... А еще аромат надежды и яркое Солнце.            
* * *
Солнце. Съезд по радио и по ти - ви в прямой трансляции и тополиный пух, летящий в открытые, школьные окна. Предчувствие экзаменов и мурашки от первой любви... Вот такая "химия" в крови, и на уроке - химия, и... Будь она неладна...
А вечерами изостудия на Горького. И подготовительные курсы в институте. Потому как никаких тебе ЕГЭ... Только глуховатый и четкий, дробный голос Вити Цоя из мертвого уже давным - давно такого милого, тяжелого и серенького, стародавнего, немодного (даже и тогда) магнитофона - запорожской "дубовой" "Весны 417", иногда заедавшей и жующей тонкую, корейскую магнитную ленточку, которую потом надо осторожно доставать, и закручивать в кассету, вращая ролик карандашиком. 
- Группа крови - на рукаве,
  Твой порядковый номер - на рукаве...
- несется из убогого динамика. И верится нам - Все еще впереди, и такое хорошее будет!.. Потому что  весна. И Съезд по радио. И пух, и этот самый пух. И споры...
Пусть не последняя весна еще... - так бы вот хотели мы тогда. - Остановись, мгновенье! Ты - прекрасно! - говорим мы тогда и молим время пощадить, остановится, но...
Но оно неумолимо. Знай себе идет и идет, а куда? Само не знает...
- Да, не последняя весна. - отвечает строго время. - Но уже - предпоследняя. А другие начнутся - "не в этой стране"... Но нам в это пока не поверить.
* * *
И мутный теплый квас из желтой бочки у кафе "Дорожное". И последние экзамены с их "Татьяной", и "Наташей - нравственным идеалом" и еще и всякой химией... И в "Трикотаже" - еще только "трикотаж" (советский, и мало его, а другого и нет). И "Пирожковая" на Мира - "пирожковая", а ни какой - то дурацкий "Бобер"... И безответная любовь к Елене В угарная, что всскоре станет медсестрой, и выйдет замуж, а потом уедет, пропадет, но ты еще того совсем не знаешь... И самодельный шар для школьной дискотеки - обклеенный зеркальным боем старый глобус. И яростный луч по нему... И "Модерн Токинг" самый модный, и сиротский "Май" из каждого окна... И вот эти разговоры полудетские, и странные уже. Страшные дикой наивностью, и несгибаемой, глупейшей прямотой слова: 
- Ты за Ельцина, или за Горбачева?
- Я - за Ельцина!..
- И я! И я!.. - подхватил он радостно фразу товарища. И был счастлив в том мае. И в том переломном и таком вот глупо - не надежном, а "надеждном" и НАШЕМ году. В том самом НАШЕМ золотом и уже предзактном году, еще не отнятом у нас, не проданном и не украденном у нас еще в ту пору...
* * *
ОТЕЦ

- Вот вернется из Москвы отец... Вот вернется отец... - думал он, засыпая, ненавидя, ожидая и любя этого странного, страшного и порой полубезумного и дикого человека. Человека переменчивого нрава и человека переменчивой судьбы. Сурового и беспощадного, как век его - Двадцатый, и глупого, наивного идеалиста и мечтателя, так легко и действительно не притворяясь, а искренне и скоро изменявшего быстротечные взгляды свои на природу, людей и на всякие вселенские события. 
- И не его они. А только "телевизора" и "радио"... - с раздразненною досадою и злобой часто думал про него Андрей, выслушивая очередные легковесные и скорые мыслишки своего законного родителя, перетасовавшего и перебравшего всего за пару - тройку лет целую обширную колоду "убеждений", от призывов "отказаться от шестой статьи в Конституции СССР", и от "поддержки Ельцина и демократов", и лихо и весело так проскакавшего через послеавгустовский эмоциональный, дикий всплеск - "надо засудить и... вешать всех проклятых коммунистов", к апатичному скулежу - "демократы обманули свой народ", и последующим за этим отчаянным ораниям - "воры!" и "сволочи!" И к уже навязшему в ушах противно, а еще недавно и совсем немыслимому скрежетанию зубами: "Нету Сталина на них! Развалили Советский Союз!.." И по новому адресу уже кровавыми призывами - "Все стрелять и стрелять, и стрелять! От бедра, и очередью! Очередью! Очередью! До единого и всех демократов! Всех! Всех и членов семей, и детей их в колыбелях - штыками... !.." 
* * *
В июне возвратившись из Москвы отец с невероятной злобой и с каким - то диким и почти что звериным и тупым остервенением в выкаченных, белесых, как с сумасшедшего глазах говорил в захлеб на нашей кухоньке за уже давно пустым чаечком вот такое -
- Помню, как в ноябре девяносто первого все у нас орали: "Нет продуктов в стране..." И верно, помним мы и не забудем уже никогда вот эти страшнейшие очереди, кончающиеся почти всегда "на половине". В холод, в голод люди в них стояли - на своих ногах. И так - каждый день по часу, полтора и два часа. За самым простым, за элементарнейшим... Плюс - отсутствие лекарств в аптеках... Да какой человек это выдержит?.. Потом пошел разгул любого беззакония и любого и всякого, дикого хищничества. Появились спекулянты, но пока такие... робкие. И уже к декабрю того же года на заборах красуется лозунг: "Лучше партия, чем мафия!"... А на телеэкранах - случайные, порой необразованные и пустые люди. И говорят, говорят, говорят... А чего болтают, сами знают ли? Они болтают всласть, а мы по неволе своей их вынуждены слушать... И кто только вот так не поучал, и не поучает и до ныне нашу бедную Россию так развязано и нагло! Ну, а как же - "плюрализм мнений"... - покривился он. - Да не "плюрализм" то никакой, а уж просто свинство... И торжествует нажива и голый барыш. Ну это с января особо началось. C января девяносто второго даже самые слепые прозрели. C либерализации этой, ети ее мать...
Вот так и живем. Не люди стали мы, а свиньи... - вздохнул он грустно. - А значит, и книги той моей по математике миру больше уже не видать. "Не рыночная" книжка то никому теперь задаром не нужна. Тем более что математика. Даже в институте печатать ее отказали. "Нет на то средств теперь уж" - говорят... Раньше средства были, а теперь уже нет? А куда подевали? Кто украл там их? Скажите? - придуряясь в добавок сердился отец тыча пальцем в потолок. 
- Впрочем, ведь деньги краденные из народного кармана отсчитать - тут и высшей математики не надо. Всего четыре действия у них теперь, и те на калькуляторе китайском... -  отхлебнул глоток из чашки он, помолчал, а после продолжил уже горячо и так злобно, c зубовным даже скрежетом. - Ну и мудрецы сионские! Фокусники картавые! Хорошо обвели народ наш русский вокруг пальца!.. Обокрали Русь - матушку, гады!.. Ничего, поквитаемся еще. Придет и наш денечек... - стиснул зубы он и угрюмо и горько, и злобно со мстительной ухмылкой пьяно скособочил рожу.
- Да ты так, Витя, не психуй. Не убивайся, то есть... Ну не нужна теперь Ваша наука, велика беда? Все перемелется и переменится и книжку у тебя ту еще издадут. Только вот наладится немного. А то ведь у нас так всегда... Временные, словом, трудности в стране. Пойми... - стала уговаривать папаню мать. - Уймись... Вот по радио я давеча слыхала...
Но отец ее уже не слышал. Он встал с табуретки. Открыл белый холодильник, достал бутылку "Русской" водки. Сел за стол и отвинтил резьбовую желтенькую пробочку. Затем налил в стакан прозрачную жидкость и заглотнул не закусывая. Немного посидел, переводя дыхание, как после тяжелой и трудной работы, уставившись тупо на синюю стену. И налил уже по второй. А после дыхнул в рукав своей белой рубахи заел водяру хлебной коркой с луковицей.
Слегка захмелев, отец осел приземисто на табурет, начал он рассказывать все про Москву, вспоминая. И чем больше он рассказывал, тем он больше пил и глаза при этом у него, как у быка все налились и наливались красной кровью. Может там лопнул какой то сосуд, может... Не знаю.
Только так он пил тогда. Много пил и закусывал мало (а "много" тогда и закусывать было то нечего). И еще говорил, говорил, говорил... 
* * *
- Барыш, и только он - барыш превыше всякой ценности на свете на Москве. Да не на одной Москве, а вообще теперь на нашей гибнущей и тонущей в дерьме "свободной" России... Под видом перехода к рынку у нас теперь идет погром культуры: закрываются театры и музеи бедствуют, театральные студии влачат самое жалкое существование и закрываются издательства... И невозможно стало никому в России уж не "нашей", "их" (!), жить наукой и литературой, театром и живописью. Так как над всем торжествует хозяин - барыш и господин наш - жульничество... И  если ты теперь сам не воруешь, или не имеешь доли от какого - либо грабежа, то прожить в Москве уже почти что невозможно.
Невозможно жить. - продолжил он угрюмо. - Но и умереть теперь уж не возможно... Да где это видано, что бы гроб на похороны брали напрокат?! А теперь ведь берут! Десять тысяч рубликов за погребение, ну а просто сжечь - "всего - то" шесть! И это при зарплате дипломированного доктора всего то в семьсот двадцать рубликов... 
А на улицах... А на улицах - лотки, лотки, лотки. Вся Москва первопрестольная торгует...
Подошел к лоточнику с книгами. - "Женщина на двоих", - "Гарем в кармане", - "Нож в детской кроватке" и "Револьверы и пистолеты". Вот только такие книжонки на этих лотках... У нас некому теперь уже читать Толстого, Гоголя и Чехова. Народ у нас совсем уже не знает их, не хочет знать и не воспринимает ничего из вот того высокого и строгого... Раньше ему хоть навязывали силой. Просвещали в школе и в кино. А теперь... - махнул рукой отец и снова налил "Русской".
- Говорил я как то с человеком с одного московского издательства. По своим делам пришел туда. А потом мы с ним разговорились. "Нет заказов на классику." -говорит он мне. - "Так как нет сбыта для такого вот товара... Потому уже и не печатаем давно. Вот одни "Револьверы"..." 
А кругом по Москве (говорили, что Питер - не хуже) - продолжил он с печально - горестным и тяжким вздохом - одна сплошная барахолка. Торжище - огромнейшим притоном смачным. Вселенский вертеп и громадная свалка всякого добра - дешевки - полного "дерьма". От самых стен Китай - города до Большого театра - и так по всем улицам и площадям столичным... Так благодаря "великому" указу президента Москва превращена в сплошной "блошиный рынок", на котором идет нескончаемый, дикарский торг. Этот торг спекулянтский зажал не только москвичей, но и всю Россию - матушку в тиски безумнейшего роста цен... Так наш древний русский город, его Красная площадь, его другие площади и памятники осквернены и обезображены вот этим самым гнусным, мерзостным торгом... А надо Вам еще сказать, что за каждый чих и вздох и с москвича, и вообще просто с русского дерут на торге том без всякой жалости три шкуры. Словно сводят с нами спекулянты и барыги, с нами бедными, простыми русскими какие - то старые счеты, торжествуя и нагло над нами глумясь. 
* * *
- Ныне вся наша Москва - место голое и место страшное. Место хитрое и место вороватое, разбойничье и кабацкое, хмельное место. Лишь деньги да пьяный угар, да торговлишка - теперь на Москве в части. - длил отец невеселый свой рассказ. - Была Москва, да, видимо, вся уже вышла... Было время изобильное и сытое. Надежное и веселое всем честным людям времячко. При Лёне помню как приедешь... Эх, при нем...
Вот еще и до иуды - Михаила - "меченого" было то...  Мне и бабка как то говорила про того Михаила у церкви раз тогда в Москве: "Вот придет на мир антихрист!" - И права та бабушка была... - продолжал он со страхом и какой то пьяной, нервной болью. -  Вот он и пришел. И демоны все с ним! Сперва бесовские посылы, окаянные! И прельщение "правами" и "свободами"! А потом наступил голый год...
- Голый год - страшный год. Голый год - смертный род. Год, изводящий род уже на времена времен и забирающий в небытие народы... Год - погубитель жизни. Этот год - конец всему. Москве, России - крепе человечества, а может быть и миру... Милосердствовал на нас Господь уж видно, милосердствовал, а после и свечечку нашу решил затушить... - подступили к глазам его горькие слезы. Но он сдержался от рыдания и крика и продолжил свой страшный рассказик.   
* * *
- Москва, да кто она сегодня? - Лишь пьяная, позорная вокзальная блудница, продающаяся всякому подонку ни за грош. Скрещение всех воровских дорог России и кладбище спокойной и достойной русской жизни и русского духа... И немо и с угрюмым укором смотрят на тараканье это мельтешение - торжище столетние, старинные дома. И вот кажется, что уже выколоты их глаза и вырваны сердца из грудей. А у стен слепых и немых тех бездушных и бессердечных, плохо обогретых зданий - опустившиеся русские люди: звериные, настороженные и злобные глаза. Не город - погребальная тризна. И на этом самом фоне - массовая  распродажа Москвы...
- Ты прав... Ой, как же ты прав, Витя... - поддержала отца мать Андрея. - Вот маленькая баночка самого простого лекарства "нитронга" стоит в аптеке уже более двух тысяч. А это ведь - целая пенсия!.. Знаю женщину одну. Страдающая слабостью сердца женщина эта вынуждена ныне ютиться по родственникам и разным знакомым, снося пинки и оскорбления и горькие обиды, а свою квартирку однокомнатную - людям за деньги сдавать. Иначе завтра сердце ее и убьет... И после этого по радио нам говорят, что любое увеличение пенсии только дальше подстегнет инфляцию? Что оно, увеличение вот это - преступление?.. - заволновалась мать Андрея, дыша взволнованно и горячо.    
- А повышение квартплаты? Это уж просто немыслимо! Слышала, что принято решение повысить плату за квартиру аж в целых сорок восемь раз!!! - запричитала она. - А за что? За что такая мука, ироды? - подняла мать к потолку кулачек и глаза ее полнились слезами.
- Да уж лучше сразу всех бы и предупредили: будем де выбрасывать Вас всех на улицу целыми семьями. В снег и в мороз, умирать! Приготовьтесь! - злобно грохнул по столу кулаком папаша Виктор Николаевич. - Блуждают же по всей Руси полтора миллиона бомжей... Тоже ведь имели когда то угол свой, семью и квартиру. А Вы, еще пока что временно имеющие крышу над своею головой, чем лучше?.. Присоединитесь скоро к ним, подопрете цифру. Будет тогда уже не полтора миллиона, а пять или семь миллионов несчастных, голодных бродяг. И не баре Вы чай, так поспите и по теплотрассам, по чердакам и по вокзалам. И помойки все будет для Вас! Пороетесь там, господа россияне, вот и будет Вам съестное... - заязвил отец Андрея, и продолжил еще свой рассказ.   
- Да, ныне вся Москва распродается. Недвижимость нужна, как воздух, для торгов... Идешь по городу и видишь - то детский сад закрыт, кто - то выкинул уже кроватки, обустраивая там свой "бизнес", то в стенах научно - исследовательского института биологии, куда я тоже заходил по делу, обнаруживаешь вдруг, что теперь там на половине уже площадей обосновались и во всю хозяйничают какие - то и иностранные, и наши господа... Погром! Настоящий русский погром объявили теперь наши господа - "демократы" своему народу!... - вперил он палец в потолок и продолжал.
- Продаются не только дома, но и обширные участки домов вместе с жителями и с "законным" правом на их выселение. Продается все это, по преимуществу иностранцам. И Москва - первопрестольная заселяется другим уже народом. На продажу идет наша древняя столица, сердце нашей Родины -  целые районы города, ее дома, ее улицы и скверы. Притом, город наш Москва продается почти за бесценок.
Ведь только подумайте - вот, например, известнейшая фабрика "Дукат" с прилегающим кварталом домов недавно была продана американцам всего то за шестьдесят тысяч долларов, на многие десятилетия! Первоклассный стадион продается в Москве за стоимость полутора десятков легковых автомобилей! А в США или, скажем, для примера в Англии один довольно скромный дом всего то на одну семью стоит много дороже. Один дом там - и целый квартал многоэтажных зданий с работающей фабрикой - вот здесь! Сравните и вдумайтесь в смысл подобной сделки! Да это же чистой воды грабеж! - произнес отец запальчиво. И снова грохнул кулаком. Налил и принял, и дыхнул. И выдыхал свое горькое снова и снова. 
* * *
- Иду через Москву, как через кладбище. - горестно продолжил он. - Вот и Пушкинская площадь - "веселится." "Публичное место" - "веселое место". Проститутки, торгаши, и шпана в растянутых и грязноватых "адидасах". И сор, и грязь, и запустение... Спившиеся дамы - "синеглазки", и как много, много... Или раньше мы их тут совсем не замечали?.. Нет, их не было тут, и вот... И толпы, эти толпы дикие и очумелые, и как перед потопом...   
От скопищ людей пахнет потом и немытыми телами и разит за версту запущенной, засаленной одеждой. Взрослые и рядом - дети. Дети во всю промышляют вот тут же рядом с ними и своей такой вот мелкой, гнусной, мелочной торговлишкой. По мечте бывшего мэра Попова - "приобщаются к бизнесу"?..
Дерзкие глаза, насмешливые и без уважения. И ухватки все как у бывалых и знающих цену всему и всякому лихих людей. В глазах у детей тех - отчуждение, и ни к кому, и ни к чему нету и не будет в них более жалости. А манера держаться, ну совсем как у героев боевиков... Это те, кто продает в России. Это те, кто продает Россию... А у покупателей в глазах отражается только лишь звериное отчаянье и та же злоба. Злоба, злоба... - стиснул отец кулаки.
* * *
- Вот старики и вот старухи, иные и с колодками боевых орденов и медалей покорно предлагают сигареты. И продают ордена и медали. - "За взятие Кеннигсберга", - "За освобождение Белграда" и "За освобождение Праги". И кажется, что их узловатые, коричневые в пятнах, сморенные, скрюченные руки так и засохли к нам протянутые... Я не видел чтобы кто - то у них покупал. Но они стоят и стоят...   
Ходил не раз. И там так каждый божий день приблизительно до двух часов по полудню все на одном и том же месте торчит на складном табурете подросток лет четырнадцати. Тоже приобщается "к капитализму"... И меж фирменных джинсов торчит над головою у подростка шест, а на шесте - дощечка с прикнопленной к нему рванной и засаленной оберточной бумагой. А на ней: "Куплю ваучеры, орден Ленина и позолоченные механические часы"...
А по бывшей Ленинградке рвут и гадят воздух "вольво" и "порше", "тойоты" и "форды". И откуда их успело столько понаехать?.. А у помоек по дворам - тоже угрюмые люди... Привлек мое внимание один вот загорелый, мускулистый паренек в шортах - обрезанных, старых штанах. Привлек внимание своим велосипедом. Один раз он мне кивнул как будто невзначай. И мы разговорились.
Так оказывается, на велосипеде том он объезжает мусорные баки. Такой имеет этот парень "бизнес" на Москве теперь.
"Велосипед - это хорошо теперь иметь велосипед..."- храбрится парень. Велосипед для него - и в самом деле иметь хорошо. Это сразу круто увеличивает обираемую им столичную, помоечную площадь. На багажнике под рамой висят мешки для банок и бутылок. За спиною парня - сумка. Туда парень кладет пищевые отходы - для себя. "Если их прокипятить или еще и прожарить" - поясняет он - то есть все это вполне еще можно"... Он студент c третьего курса какого то ВУЗа... Нет,  институт не называл... Мама парня прихварывает, брат еще учится в школе... А в глазах - унижение и обида, хоть еще и улыбается, хоть и пробует шутить. Но и это ненадолго. Ненадолго...
* * *
- Редкий день не разводил плечом толпу то у метро московского, вернее на толкучках у метро . Такая вот теперь у нас "прогулка по Москве"... Отработаешь, как вол, и идешь, идешь себе по городу, и надо бы избавиться от тяжести в башке. Но что это за "прогулка" теперь. Мерзость и ад, и позор...
Вот печет еще яркое солнце, хоть и клонится уж к горизонту. Вот и пьяные в блаженнейшем своем беспамятстве сраженные спиртягой "Рояль" и паленой водярой лежат кто где, но больше под кустами. Рядом девки - торговки поочередно хлещут ту же "белую", и прямо из горла, и сморкаются "пальцем" при всех - чего уж тут... Да и какие нынче нежности при нашей то нынешней бедности?.. И вот здесь же, на газоне, перед ними, девками вот этими раскиданы ломти арбуза, бананы и красная рыба. Пересмеваются никого не стесняясь, до слез. Им весело, их время... У одной из под юбчонки лезет все исподнее, груди почти что вывалились - она уже "под балдой". Нечесаные, размалеванные твари. Настоящие варвары, дикари... Это у них обеденный перерыв, а может, и конец их "трудового дня"? И все это стойбище скотов всего и то в сотне шагов от метро "Динамо". Посмотрел на часы: еще только пять и тридцать минут пополудни.   
Да, еще о пьяных. Видел, как напротив "фонда Горбачева" в скверике, бомж пытался стащить у одного упившегося насмерть парня "адидаски". Рядом озирались люди, но не больше. Бомж боязливо отстегивал липучки. И стаскивал кроссовки. Сперва с одной ноги, потом с ноги другой. Снял их с парня и пошел от места преступления спокойно, но уже в чужой обувке. Дошел до угла и никуда не торопясь свернул на Острякова...
* * *
- А какая нынче речь в Москве! Даже в тюрьмах нет такого! Мат и мат, и мат... И бранятся нынче матом все, исключительно все! Матерятся дети и бомжи, менты и солидные дамы. И плюются во все стороны, и лузгают семечки, и что - то жуют. И надувают жвачки белыми пузырями прямо из губ. И особо удивительно то бывает если с продавцами так общаешься. Стоишь напротив так,  рассматриваешь их товар - и на тебе... И всюду считают и считают деньги. Считают и прячут, и дают сдачи, и снова считают. Считают... Так один ларьковый бизнесмен (я знавал его до "перестройки" - на Москве он прежде починял таксофоны и тоже жульничал. Выпиливал какой - то зубчик на колесике, собирая после мелочь себе на карман. И так - каждый день... В результате за месяц набегала ему уже некая сумма.) жаловался мне при том довольно доверительно: "Выручка вчера составила сорок два килограмма "бумажками" - "мусором"... И сумма та не столь великая, набранная рублями и трешками потянула у него на целый то рюкзак... Я искренне сочувствовал новоявленному "бизнесмену" - "От рэкетиров незаметно ты ее вот так не пронесешь..."      
Москва походит теперь на столицу на голову разгромленного государства. Мы ведь и в самом деле проиграли "холодную войну", и потому, как правило, с побежденными так мало церемонятся... - хрустел зубами Виктор Николаевич и продолжал рассказывать.
- Вот большая афиша американского фильма "Через канализацию" - завесила весь внушительный фасад кинотеатра "Ленинград" - направо. А на полотнище, понизу, черная вязь для завлечения публики с описанием фильма: "Адвокат со своей невестой успешно возглавил шайку воров и уголовников...". Налево афиша того же достоинства - какой - то эротический фильмец. Вот окончился киносеанс и народ прямо с кинозала прется к остановке троллейбуса. А кругом в ларьках поганых маечки - Майкл Джексон и еще сама чудо - певица Мадонна - "раздетая вполне". И над всем этим витает запах пота и "свобода"! И "равенство"! И "братство"! - соскалился злобно отец. И тут же заглотил еще немного "беленькой".
* * * 
- Вот проституточка - почти еще ребенок (ее прельстила моя одежонка заграничная - смахиваю на "белого" туриста что "оттуда") пыхнула в лицо сигареткой и забубнила мне на ломаном английском. И совсем пропитой голосок... Я спросил по - русски, что ей. Но она и тут не смутилась не капли: "Может, развлечешься, дядя?" - говорит. И сипит, сипит, сипит!.. Глаза еще без злобы, их еще возможно разглядеть за густо намалеванной краской и мохнатыми нашлепками - ресницами. Но в них такая пустота и такое презрение к этому грязному миру... Я не успеваю отойти, а ее уж окликают. И наблюдаю из за плеча: приземистый, коротко стриженый кавказец в брюках - "бананах" и бело - розовой курточке. Ему уже за сорок и под курточкой не спрячешь уже круглого брюшка. Вместе залезают в "иномарку". Но через минуту кавказец вылезет назад. Вот он шустро петляет в толпе. Это он к ближайшему киоску, за бутылкой. "Невеста", поди, так велела. "Под балдой" все много проще и еще ловчей... Он - покупатель, а она - товар. И он ее берет. Берет во всех смыслах. Ведь он теперь из мира "белых" господ. 
* * *
Он - из другого мира, чем она. Это мир сытых и довольно прилично одетых. Простой мир и простой московский теперь "гардероб" - на единый стандарт. И одно выражение лиц для всех сытых, и одна их прическа их - короткая. И движения такие быстрые, переходящие почти всегда на бег.    
Вот и снова прилавки. Колготки и жвачка, кассеты с "порнухой"... Да, они нас взяли за колготки, проклятые! - в какой - то ярости вскричал отец. - Все это - Запад! И все это - Америка! Они - погубители наши!.. Эх, надо бы Гитлера нам да на них! Да пошли нам нашего "русского Гитлера", Господи, Боже! Очисти нас от этого пути, от этой скверны! Мы не хотим идти путем через эту вот "канализацию"!.. Мы гибнем! Гибнем! Гибнем!.. Мы молим о часе отмщения! - разошелся отец не на шутку. 
- Мы гибнем вот теперь, протягивая пачки сигарет руками наших стариков и старух и промышляя мальчишками нашими на их бензоколонках, проституируя нашими женщинами и даже детьми. А еще вырубаем леса уже целыми областями... Раскрыли сами все границы наши и через них и тайно, и не тайно гоним золото, оружие, нефть и картины... И обрядившись в наемников убиваем за "баблосы" по чужим краям. А в это время восьмилетних русских девочек держат проститутками в домах терпимости чужих столиц... Если только верить обращению женщин из совета "Достоинство", уже тридцать две тысячи женщин только в этом году отказались от своих же рожденных детей, расфасованные органы которых отправляются ныне за валюту в полиэтиленовых пакетах в качестве биозапчастей во все страны Запада... Все бесценное богатство земли нашей уходит теперь с молотка!.. Мы готовы. Мы уже готовы... Мы готовы не только лишь на какое - то время погрузиться в ту канализацию, как в том кино. Мы готовы там жить. И все глубже и глубже погружаемся в нее всей нашей несчастной, опозоренной, загаженной страной. Погружаемся до самых губ - к нечистотам. И пьем, мы так жадно пьем из нее. И не можем напиться...   
- Гитлера! И только Гитлера! И мести! Мести! Мести! Немедленной и страшной мести хотим мы! - закричал он страшно побелев, до хруста снова сдавив кулаки. - Месть неминуема! Она грядет! Грядет день гнева Господнего, день страшный и кровавый, судный день... - продолжал пророчествовать он к какой то яростной, горячечной, полубредовой истоме.   
* * *
- Однажды вечером ловил я такси на Тверской. Ну, не такси, а просто частника, что сейчас всех там только и подвозят. Было уже темновато и пустынно, и как - то особо жутко и неприютно.
По краю мостовой бродили лишь "ночные бабочки", и больше никого. Их тут же подхватывали "крутые иномарки", почти не торгуясь. Главная бывшая улица Горького, главная улица бывшего Советского Союза наливалась ночным и страшненьким, полубандитским мраком... Я сперва бранил их про себя. Сперва во мне так на них все восставало. А потом - произнес отец снизив голос почти до нуля и перейдя на нервный, жаркий шепот - понял, что они не виноваты. Это мы, мужчины, мы - предали их, выдали их врагу на поругание.  Это мы проституируем не только и не столько ими, но и всей Россией нашей, всей глыбой ее великого и славного прошлого и громадой всех наших многомиллионных жизней. Жизней - в  сотни миллионов мужиков, парней и крепких, русских баб...   
Вот тогда и утвердился я, - продолжал отец Андрея уже твердо и спокойно - что вот так продолжаться не может. Потому что русские - народ! И на нашей земле если наш народ чего захочет - то на ней  произойдет. Произойдет непременно и согласно его, и только лишь его народной воле. Что расплата так уже скора, и так за это все неминуема!..
Холодный ветер гнал по небу облака, и желтенький, щербатый диск Луны выглядывал через лохмотья серой рвани над московскою Тверской, а еще совсем то недавно - над улицей Горького. И в том свисте злого ветра я услышал тогда явный, ясный ропот недовольства миллионов униженных, миллионов замученных, и десятков миллионов и миллионов ограбленных властью российских людей.   
Пусть беснуются метя по Ленинградке все эти "тойоты" и "форды" до срока... Страшно и грозно сгущаются тучи  народного гнева, небеса над столицей России темнеют будущей грозой. И набегает яростными волнами на погибающий, ничтожный и страшненький мир злой, холодный и тревожный ветер. А ведь ветер этот - предвестие бури!.. - яростно вскрикнул отец. 
- Мщения! Мщения! Мщения!.. Мы скоро сбросим это ненавистное ярмо и смоем кровью наш позор! И спасем еще Россию, ну а может быть и целый мир!  И да поможет на Бог!
* * *
ЕЛКА

Все закружилось. Повалилось навзничь. И какие то страшные, странные лица с перекошенными злыми, ухмыляющимися ртами отразились в искристых осколках со звоном разбитых зеркал.
Только ночь. И берлога постели в замерзающем, доме что в северном городе. Только темный провал, словно гулкий и жуткий бетонный подвал. Лабиринт - переплетение мрачных труб в бетонных бункерах подвала непролазно черных и абсолютно то безжизненно пустых, то пугающе полных гадкой и противной едкой пылью и хламом, и мусором, и еще для большей жути наполненных не только всяческой дрянью людской и уж брошенной тут навсегда, но  и копошливой, юркой нежитью. Противными мокрицами и тараканами, юркими мышами и страшенными, жирными крысами порою полны до краев места вот эти - скопление полуистлевшей ветоши и разного хлама земного. И грязи, и пыли, и... Вот наконец чернота.
Вот, наконец, провал. Прыжок. Полет. Оттолкнулся легонько от края - и в черное, как в космос... Полет в небытие? Или просто прыжок в сверхреальность? Не понять нам никак...
Скорее ни того и ни другого. Нет тут не начала, ни конца. И нитка эта так запутана, зажата где то и непрочна, что распутать невозможно и страшно нитку ту порвать... Вот все вертится перед газами, валится  и все же... рвется. Вот так опять приходит мутный и тяжелый сон. А из него, из его безмерной и бездонной, грозной черноты странного, тревожного наплывают какие - то страшные тени. 
И вот тогда так сильно хочется проснутся. Или даже ущипнуть себя во сне. И сказать себе, себе самому -
- "Это все одна неправда. И это - лишь кошмар. Ночной и нелепый кошмар. Нелепая игра воображения, и плод  расстройства бедных нервов. Зима на севере России. Девяностые... И холод. Авитаминоз... 
* * *
И он уже знает такие слова (не волнуйтесь). C детства знает над Андрей, что "буки никак на свете не бывает". Но все равно приходит "бука". C годами реже, ну а раньше... Вот потому то он не спит никогда на правом боку. На правом спать - к кошмарам. Он это знает точно. Потому и старается только на левом ложиться. И так с самого детства.
С того самого раннего детства,  где их квартира еще на втором в "хрущобе", что стояла напротив винного магазина с беленькой по синему - "ОРС Северной железной дороги", где под мат из очереди и драки пьяных из окна напротив познал он наш советский мир. Мир, где длиннющий забор, за которым потом алкаши те отдыхали... А недалеко от магазина у речушки меленькой и грязной, вернее над речушкой - деревянный, старый дом. И все это прямо - с их балкона. Вот такая его была детская Родина.
А за домом тем, что над рекой - большие деревья с вороньими граями, и крыша нашей главной в эту пору областной гостиницы "Устьрятин", а еще красно - кирпичные бока жилых, соседних башен. А над этим всем - две полосатые трубищи, из которых в небо валил все время серый, едкий дым. Это знаменитейшая "Оптика", откуда вечером приходит отец - инженер, еще тогда не переманенный с завода Политехом.
- Завод, где делают прицелы и бинокли, да и всякое военное железо и стекло. И благодаря которому мы все еще живем, даже несмотря на Рейгана и на сбитый "нами" Боинг... - так говорил про свою тогдашнюю работу отец - инженер, лукаво ухмыляясь краем рта. 
* * *
Типовое, советское детство, там где трое в одной комнате - в восемнадцати метрах. Где кровать Андрея - за шкафом. И где телевизор "Рубин" (такой вот с дверочкой, что и с замочком, помните?) у него в голове. А у родителей Андрея в ногах еще и холодильник.
Где в соседней комнате живут еще живые бабушка и дед, что по праздникам - весь в орденах. Где "Василий Теркин"  - по кухонному радио на Девятое мая, а Леонид Ильич еще что "дорогой" и "пламенный борец за мир и демократию во всем...". Где "Известия" в почтовом ящике и на праздники Седьмое Ноября и Новый Год, на Восьмое Марта, а еще на Первое и на Девятое Мая  полным полно цветных открыток... Там где "Детская энциклопедия" стоит пока что в белом шкафчике, на стенке которого - зеркальце, а пониже Виктор Николаевич для смеха повесил парадный портрет товарища Брежнева в маршальской форме и в орденах, бровасторго и гордого собою, совсем как разнаряженная кукла, что у соседки Ларисы видал Андрей на чайнике. Почему - то ему нравился этот вот портрет, купленный отцом в "Политической книге". Один раз он из озорства, или просто из страннейшего желания сделать приятное Брежневу, Андрюша брызнул на портрет дезодорантом из флакона, и тот протрет немного так подтек. Желтоватое и мутное пятно расплылось по портретному, толстому глянцу. 
Потом умер Брежнев. За ним пришел сперва Андропов. Немного пожил и тоже положили и его на траурный лафет. И опять на станции гудели. Гудели и гудели все сирены, и тепловозы на двух станциях в Устьрятине. И "Оптика" гудела и... Потом пришел седой старик Черненко, и тоже очень, очень недолго. А за ним вслед пришел и Горбачев. Тот был все же помоложе, и при нем, в его же первый год их семье и дали однокомнатную "где - то в поле", и "у черта на рогах", как говорили тогда про то Андрюшины родители... После они менялись, и навсегда уехали оттуда, где все это раньше было. 
* * *
Оттуда, где все это было. А ведь и в заправду было. Теперь уже не верится, и все же это так...
Там мыли на кухне красный - красный линолеум, и зеленый - в коридоре и там, где моясь в ванной наша бабушка кричала нам во все свое горло: "Не берите  воду, а то вода - меняется!" Но ее почти что никогда никто не слышал, особенно наш дед, контуженный под Кеннигсбергом и глухой на одно свое ухо...
Там проявляли черно - белую фотографическую пленку в нелепом и черном бачке и печатали потом такие старомодные теперь черно - белые фото, плотно завесивши траурной фотобумагой малое оконце в ванной комнате. Там наша мама делала вафли в огромнейшей вафельнице, а крем для  пирожных варила она из сгущенки и масла. Там не было еще стиралки - автомата и наше белье вечно мокло в прямо ванной. Там меняли Герберта Уэллса сначала черти знают на кого, на потом, конечно на О. Генри, и цитировали Ильфа и Петрова, и восторгались Андреем Мироновым... Там, c вертящейся на кругу проигрывателя огромнейшей, черной пластинки он услышал впервые Эдит Пиаф, и Луи Армстронга, и миньон группы "Битлз", и песни Володи Высоцкого со старого магнитофона, а еще и слова - "диссиденты" и "узники совести". И тогда он узнал (а скорее все же как то догадался), что "лагеря" в СССР бывают не одни лишь пионерские...
Мир, где папин "Зенит" и его - "Смена - символ". И откуда поезд их везет в Прибалтику, в далекую Ригу и в Юрмалу, где почему - то "русских не любят", но Андрей еще пока не знает за что... Мир, где вначале был "Мурзилка", а потом "Пионерская правда", "Юный техник" и "Натуралист", что тоже "юный". Мир, где по телику и книжках вначале лишь одна "Алиса Селезнева...", а после - разная мудреная фантастика из папиного шкафа, и дивные рассказы Бианки про разных зверей... Там, где День Рождения едят всегда один и тот же ореховый торт. И шоколадный мамин торт - из шоколада и сгущенки. И какой - то самозванный, и  слоеный мамин торт "Наполеон"(?). А наша мама еще молодая...
Там, где старая болонка Чапа у дяди и тети и собака - спаниэль Лада у наших соседей Тамары и Вени Зарецких. Там, где наши "анютины глазки" ящике еще незастекленного балкона на втором этаже  и фотографии в коробке обувной у деда. На некоторых почему - то нету лиц. Аккуратненько так счищены те лица бритовкой. А почему - мне еще тогда до поры не известно. И на любые сложные вопросы отвечают взрослые спокойным и высокомерным тоном:  "Мал еще... Подрастешь вот - поймешь..."   
Там, где ко Дню Учителя собирают деньги на какую то вазу, и там, где шоколадные конфеты - непременный подарок врачу, но купить их не просто. Их "надо покупать в вагоне - ресторане, а иначе - и не достать". Но "доставать" их  все же надо. Также, как и все вокруг, потому как "при коммунистах в магазинах нет ни лешего"...
Славный край, сладкий край, край воспоминаний наших. Там где мы были на земле когда то, и там, где нас больше не будет и мира этого давно уж нет.
* * *
Старый мир тот кончился в тринадцать, c переездом. C переездом из "хрущебы" охристой на Ворошилова, что стояла против "Вино - водки" - через Копанку, за двести то метров всего, на вокзальную площадь, на Шмидта, в знаменитый и завидный для публики нашей устьрятинской "сталинский дом с дураками" на крыше. С тем переездом окончилось детство Андрея и наступило (на горло) взросление. Вот тогда впервые все сломалось. А пока...
А пока лишь только грозные предчувствия грядущей катастрофы обуревали его. Да какие то странные, страшные сны и полеты, падения и... Помнит сон один он странный, страшный в пору ту. Будто еще утро в комнате их раннее такое, раннее. Зима, или поздняя осень, а значит полумрак. Вот встает с постели он, и выглядывая из за шкафа смотрит в сторону родительской кровати. А оттуда поднимается что то очень, очень черное, огромное, мохнатое и злое, доползая сперва вверх до невысокого их потолка, а потом с постели шагнув на пол, и наступая грозно на Андрея. Хватая за горло, терзая и душа, душа, душа. Старшнейший и мохнатый, удушливо и дурно пахнущий медведь вдруг сдавил Андрею горло, и терзал его и терзал, и терзал. Но только боли почему то не было. А был лишь разрывающий самую душу смертный ужас и страх, и удушье наступало, и валило его в черноту, и в какой то провал...    
Тем утром он проснулся в слезах и в холодном поту. И боялся, что сон повторится... И он повторялся потом еще раза два. А потом Андрей придумал способ избавиться от этого кошмара. Надо было просто спать всегда на левом и никогда - никогда на правом боку. Вот и все. И это ему помогало.      
* * *
Помнился Андрею его последний самый год перед переездом их уже в тот "дом с дураками" на Шмидта. Сколько лет прошло а помнит, хотя и странно это, и нелепо а вот так... Помнит, как их всех пацанов из их класса в этот самый год не позвали больше в школьный хор, на занятия в котором снимали с уроков теперь только девочек.   
- У Вас голос ломается, и потому нельзя... - так объяснили им тогда учителя, но почему то им никто из пацанов не верил. Если честно, то Андрей даже любил этот самый идиотский школьный хор, c его дурацкими детскими песенками Шаинского и патетичным "Крейсером Авророй", про которую он слышал странный и несмешной взрослый анекдот про двух евреев в Ленинграде, один из которых  говорил: "Ой вэй, у нас теперь осталась тут одна Аврора Крэйсер", а второй ему возражал: "Таки нет! А Дора Га - Визна -то как же?"... Анекдот был не смешной, но почему то взрослые смеялись. А почему? Он того понять никак не мог. 
* * *
Двенадцать - тринадцать. Живем как на иголках. И разговоры родителей: "Дадут - не дадут?". После стало уже ясно, что  "дадут", а "поставить будет ровным счетом нечего". Потому как "кругом дефицит". Начались "доставания" всего, а особо дивана. И стульев мягких, что из Сокола (Андрюшин папа говорил тогда, что их делают зэки на зоне), и еще "гарнитура на кухню". "Доставали" и достали. И еще отцу японский зонт автоматический, конечно "по большому блату" и исключительно "из под полы", потому как "это очень модно"...
После покупали они "для ребенка" канцелярский стол (ведь он давно уж школьник, а все без стола), и везли вот этот самый стол зимой на санках через весь наш город. С Левичева и до самой нашей Ворошилова. До дома номер восемьдесят пять. И до квартиры номер двадцать пять. Поднимали на крыльцо наше высокое , второго подъезда. И вносили на второй этаж. Прямо в квартиру что прямо... А на подъездах нет еще тогда ни, замков механических, ни тем паче не виданного век и домофона. И двери то в квартирах подъезда того  такие несолидные (теперь так кажется), "фанерные". У иных - обшиты черным дерматином двери. А у них и дверь не обшита. И даже без глазка она. Только два замка на двери и цепочка.
А у соседей что направо - с дерматином дверь и с глазком.  А направо от нас проживает дядя Веня с женою и дочерью, он - директор стадиона нашего "Локомотив" и еще спортсмен. А налево - Ирка Ермина, одноклассница моя с родителями. У них на стенке висит Мишка - Олимпийский над самым телефонным столиком в прихожей. А у нас в прихожей - макраме из веревок - с совой и на кровати у родителей - синтетический, трескучий Чебурашка и такой - же синтетический, игрушечный, желтый медведь.   
* * *
Год первых страхов и азарта, и страстей.
Помнится Андрею вьюнок и цветущий горошек на лесках - к балкону и белье, сохнущее летом во дворе на веревках. И боль от первого, неловкого падения, прямо по дороге в школу на асфальт нашей устьрятинской Копанки. И жуткая боль в правой руке. Невозможно писать... И  тут же унижение от злых насмешек: "Мальчик пальчик ушиб..."
Конечно, перелом руки. Длиннейшая "очередища" (как тогда говорили у нас) в "Совнархозе" (а тогда - в поликлинике детской). Белые стены, шкафы и рентген на штативе и белый, белый гипс, мокнущий в эмалированном тазу... Боль в руке проходит, но душа стыдом горит.
- "Вот руку сломал на ровном месте - не пацан..." - изводил он так себя. И ходить с "таким" по городу было так стыдно, и тем паче в школу. И неудобно было спать, если только на спине. И под бронею гипсовой чесалось.
Чесал свою бедную руку синим стержнем шариковой ручки, всовывая стержень через гипсовую щель. И ходил - позорился в школу со своей гипсовой "люлькой" на материнской косынке. И не зря, и не зря... За месяц научился коряво писать "одной левой". Плохо - ли, хорошо - ли, но все - таки он научился...
Потом его сняли. И вот безжизненная, бледная и исхудалая рука. Совсем не гнется и плетью висит.
Разрабатывал в ванне, почти что в крутом кипятке. Сила воли, плюс характер... Ничего, не барин - разработал! После тоже самое предстоит Андрею и с ногой. Даже целых два раза, но уже на Шмидта, в "доме с дураками"...
* * *
Наше детство... Наше советское детство (да и "несоветское" такое же?)... Глупое и грубое до мерзости и убогое до самого позора. В этом детстве тебе говорят всегда "ты" и заходят без стука. Впрочем, заходить особо то некуда, ты и родители - в одной комнате живете. В этом детстве тебе рвут гланды без наркоза, просто открывая рот и вырывая куски живой плоти из горла над тазиком специальным хирургическим "орудием пристрастья" - с остренькой как бритва металлической петелькой на эмалированной, железной, длинной ручке. И обман врача, говорящего: "Сейчас будет наркоз..." Ты веришь доктору и глупо открываешь рот. 
Яркая лампа в лицо, как на допросе с пристрастием. Маска на лице врача, и зеркальце на лбу его, над самой белой шапкой. И вот орудие пристрастья у тебя уже во рту. Раз... Два... И снова боль, и тебя нагибают над тазиком. Боль и унижение обиды. - "Обманули..."
Вот его уже нагнули и Андрей в слезах и в крови, как баран на заклании, истекал над тем тазиком кровью из горла. Потом его отвели в огромнейшую палатищу на двадцать что ли человек, отняли все домашнее и положили на кровать. И снова дали таз. Но кровь не останавливается, не останавливается, а Андрея все уже оставили вот тут в палате, на него всем уже просто - напросто плевать.
Вот по коридору за застекленными дверями ходят белые врачи и сестры. Но они забыли о тебе. Они не хотят им заняться и им теперь не до него. А Андрей лежишь вот тут в крови и просто истекает кровью. И не может их позвать, потому что весь рот уже в соленой и алой крови. Не захлебнуься бы ему. И потому нагибается Андрей над тазом. А что еще делать?
Вот кровь, вот его драгоценная кровь в эмалированном тазу, и кровь уже на белых простынях... Вот Андрей еще жалобно мычит соседу по той же палате, не желая еще расставаться с жизнью. И какой то незнакомый (и главное - добрый!) пацанчик его наконец замечает, и поднявшись с железной и поминутно дребежащей, продавленной койки   неторопливо встает и идет на вахту в коридорчик.      
Вот к Андрею переваливаясь на коротеньких и жирненьких ногах старого, больного бульдога, не спеша подваливает какая то толстомордая, обрюзгшая бабка. Сморщенным, курносым,  бородавчатым носиком жадно и с шумом потянула пропахший лекарствами воздух. Гладит свои короткие, крашенные рыжим патлы и посмотрев  на Дюшу равнодушно и тупо, и вот даже как то зло с верху вниз, по - бульдожьему снова уползает в коридор. Вот она ушла, а он лежит в крови. А кровь все идет и идет, и идет. И время… Время тянется так тянется медленно. Секунда. Вторая и третья… И так – без конца.
* * *
За огромнейшими окнами нелепого домины "Совнархоза" осенний ветер качает большие деревья в ближем сквере. А за шумом и ревом проспекта Победы И белеет стена устьрятинского нашего Кремля, и солнце золотит прощальными лучами купола Софии Премудрости Божией. А ты лежишь себе тихо в крови на расцветающей маковым белоснежной некогда, а теперь уже и ссохшейся бурым по краю простыни и уже ни на что не надеешься.
Вот наконец то какая то шустрая девочка с железными банками, из которых она достает стерилизованную и металлически хромированно - блесткий и стеклянный тюбик шприца. Девчонка ловко пилит ампулы и что то говорит Андрею, словно его убаюкивая. Он ее уже не слышит, и ему уже как то все равно... Набирает лекарство и брызгает в воздух струей. Ловко поворачивает на бок, оголяет ему ягодицу и всаживает туповатую иглу, острой болью возвращая его в остроту и шум, и ярость жизни.   
- Ну, ну, ну... - макает она ваткой его по вздрагивающей еще от резкой боли мышце. - Ну вот теперь то и кровь остановится. Теперь все пройдет, и кровь больше течь не будет. Полежи еще над тазиком лицом вниз минуток так пять, а потом усни. - говорит она, и Андрей ей почему то верит.
Последние лучи осени восемьдесят четвертого золотят купола у Софии и ревет за окнами машинами проспект Победы. Тучка закрывает солнышко и Андрей закрывает глаза, и проваливается в муторный и беспокойный сон. А в шесть к нему в палату врывается хлопотливая и нервная мать. Хлопочет и меняет простыни, ругается с сестрой - хозяйкой "за белье" и снова убегает до утра.
На завтра его выпишут уже на неделю немого и способного неделю только пить бульон и чай и есть моченое. Но школу пропускать никак нельзя и над ним все ребята смеются и дразнят его, крича ему громко и противно: "- Андрюха - немой! Андрюха - немой! Андрюха -...".
- Не Ваш, сволочи! Суки позорные! - хочется крикнуть ему им в ответ. Но боль тисками жмет и жмет его раненное горло. А обида выворачивает душу, и охота плакать, но нельзя! Нельзя! Пацаны соплей не терпят! По - пацански слабым - смерть! И это - правильно.
Вот тогда Андрей и ощутил соленый вкус крови, но крови собственной. Собственной крови. Он заглотил ее тогда уже довольно, и он напился и даже присытился ей, своею собственною кровью. Своею собственною кровью, а так хотелось бы чтобы вот... этих.   
- Гады... Гады... - думал он тогда. - Ничего, денек еще настанет - поквитаемся!..
Но только тот самый денек никогда (а к сожалению ли, к счастью?) так никогда на земле не настал.
* * *
В двенадцать и в тринадцать, то есть в шестом и седьмом мы их еще слегка всех как то презирали. И быть "как баба" для любого пацана - оскорбление самое худшее. 
Вот в песке загаженной собаками песочницы зарыт над стеклышками чей то девичий наивный, давний, "секрет" из желтых одуванчиков и поломанных значков "Ну, погоди!" и октябрятской звездочки, ярких фантиков из под "Аленки", и прозрачных - от зеленого душистого "Дюшеса", с белоснежной (до поры) оберткой с красной звездочкой от шоколада "Октябрьского", и с картинными "Тремя медведями" художника Шишкина. А еще из листьев и травинок. И навсегда засохших полевых (вернее дворовых) цветов. Желтых лютиков и полевой ромашки, на которой так легко им было погадать свое глупое:  "Любит. Не любит". Им хочется, чтобы любил - полюбил... А они не любят. Они - пацаны, и никого пока не любят. Они тырят сигареты "Космос" и "Союз - Аполлон" и папиросы "Беломор" и "Ява" из бара в  у папаши в "стенке" и просто из кармана пиджака, воруют спички на кухне и курят, кашляя и матерясь, как взрослые дядьки у магазина. И травят анекдотики про Штирлица и чукчу, про грузинов и про разных там бл...й. Дуются в карты и курят. И смачно плюются, харкая на серый асфальт. Называют  всех: "Козлы и пи...ы!" А найдя случайно "секретик" в песочнице смеются до колик и без малейшей глупой жалости злобно разоряют его. 
* * *
В этот год последний у него, что проходил в пятиэтажке против "Вина - водки" нашло на устьрятинскую школу новое поветрие - игра азартная на деньги "в пробки".
Это в этот давний год пацаны, обыскивав весь свой дом и все контейнеры для мусора в придачу ( а особенно - у парикмахерских) откручивали, "дыбали" c всех флаконов и пустых, да и даже еще и не очень "нужные" им вот тогда новомодные орудия новой игры - легендарные "пробки", которые служили им одновременно фишками и битами, а еще своеобразными призами в доморощенной детской и чисто советской игре на мелкие, "школьные" деньги. Пробки те, или как еще их звали ласково тогда то словом - "пробочки" бросали пацаны в пристенок и они куда - то и как - то там у них по правилам особым выпадали. Сбивали ими пацаны другие пробки у своих противников и смотрели, чья "пробочка" дальше отскочила и куда... Точнее сказать не могу. В игру эту уж давно и никто не играет и правила тех "пробок" последнего года из жизни Черненко забыты уже основательно.
Сейчас забыто, а тогда... одеколонные пробки бывали в огромной цене. И пробки те меняли, покупали пусть на мелкие, но все же деньги и еще выигрывали. И проигрывали их соответственно тоже тогда. А сколько страстей тогда было...
Выигрышем в "пробочки" пацаны устьрятина гордились так, и ходили гордые по школе и в дворе такими вот "крутыми", словно бы они от этих "пробочек" становились настоящими миллионерами, а выигрывали они в них ни рубли и копейки, что давали родители к школьному завтраку, а целые солиднейшие состояния, как в американском Лос - Вегасе или в какой - нибудь французской Ницце, которые иногда показывали в каком - нибудь кино "про заграницу".   
В этот год все педагоги в школе яростно боролись с проклятой игрой, отнимая "пробочки" у школьников и отчаянно гоняя игроков, и регулярно разгоняя черный рынок по продаже орудий несчастной игры, стихийно собиравшийся в мужском сортире, гоняли "бизнесменов" в кабинет директора, вызывали родителей в школу и грозили даже детской комнатой милиции. Но азартная эта игра все равно продолжалась. Она процветала и крепла всем недоброжелателям на зло. В школьном туалете и на улице, в каждом нашем коридоре, в нашем каждом закутке в этот год яростно ступали и стучали в "пробки". Так что до поры все было напрасно.
А потом, как и всякая мода, "пробки" те  сразу и резко прекратилось. Но вот было это все позже. А почему? Никто о том не знает. Наверное, просто игроки в те "пробки" выросли. Девчонок перестали презирать. И грянул из магнитофонов наших русский рок, а потом и "Модерн Токинг" с легендарнейшими Дитером  Боленом и Томасом Андерсом.
* * *
Детство - это страшная, надрывная пора. И Андрей это знал, да и помнил прекрасно... Но почему то все равно лезет и лезет, и лезет на память какая то муть голубая. Позорная сентиментальщина... Типа -
- Детство это там, где мальчишки собирают марки на плотной бумаге с большими надписями по краю: "ПОЧТА СССР", а девчонки наряжают нарисованных из куколок в вырезанную с этого - же самого, c с которого те куколки листа одежду и "копят" календарики и спичечные этикетки, храня свое "богатство" в коробке из под шоколада с фотографией Университета (пока еще) на Ленинских горах и надписью наискосок: "ОЛИМПИАДА - 80". И пишут в песенник - дневник неровными, крупными буквами:
- Мохнатый шмель - на душистый хмель,
  Цапля серая - в камыши...
- не зная еще, что был такой поэт Редьярд Киплинг, но твердо зная, что режиссер Никита Михалков давно снял свой фильм по Островскому, откуда и песня эта про цыган.
Или - лезет, как в глаза молодой еще тогда телеведущий Игорь Николаев и совсем юная Кристина Арбакайте  из передачи "Утренняя почта", что только раз в неделю в воскресенье и надо бы ее не пропустить. Итальянская эстрада - лошадинолицый Адриано Челентано, сладкие, попсовые Эль Бано и Рамина Бауэр и "Рикки энд Поввери". И моднейшая головоломка сезона - венгерский "кубик Рубика"
Или молодая еще Пугачева - "Женщина, которая поет" про "Арлекино", и актер Тихонов, который конечно же "Штирлиц". И выплывает бровастою и доброю луной Леонид Ильич, очень старый дедушка, у которого  много разных орденов и медалей всех стран и народов и маршал. Медленно ходит и невнятно под нос говорит: "Доро - хиэ това - рыщы..." И про него почти что все, во всех домах (и даже дети в школе) почти  открыто, то есть не таясь беззлобно "травят" анекдоты... 
* * *
Детство осталося там, где у дяди Коли Ермина - инженера по какой - то там технике безопасности на какой то там "фирме", курящего, седого мужика из соседней с Дюшиной квартиры на закопченной и крохотной кухоньке, у старой и ободранной до жути "Бирюсы" стоит желтенький приемничек "Спидола". И потому вот "детям пока не положено знать, о чем там говорят на кухне люди взрослые", "а то мы в школе все расскажем, и потом у всех могут быть неприятности..." 
Детство там, где огромный, цветной "Огонек". "Огонек" тот с кроссвордом (а пресса "с кроссвордом" пока очень ценится). Детство там, где набор открыток "Ленинград" от "Аэрофлота" - подарок папаши Сергея, который настоящий летчик и летает в Ленинград, и открытки с динозаврами и со старинными авто и с солдатиками - из отдела "Дома книги" от издательства "Плакат", еще такого до поры огромного книжного на Мира. А еще там была когда то выставка экслибрисов, и отдел продажи по подписке, в торце которого красовались многотомные издания Маркса и Ленина.
* * *
Дюшино детство осталось там, где мусоровозка приходит к дому в восемь вечера и все жильцы выносят ведра прямо к ней. И никаких тебе контейнеров, кроме тех, которые стоят на лестницах для сбора черствого хлеба "на корм для скота". И никаких магазинных, одноразовых пакетов. Все ходят в магазин пока с авоськами, или с матерчатыми сумками своего, то есть чисто домашнего изготовления. Есть еще полиэтиленовые, толстые мешки, но их обычно берегут и хранят в них, обычно, одежду. Иностранные пакеты с "лейблами" (упаковка из под товаров на Западе) ценятся пока у нас, как очень модные.   
Детство Дюши там, где пакеты из толстого целлофана пока что и моют, и сушат, и снова в них хранят продукты, а картофель и морковь закладывают на зиму в подвальную сарайку, в деревянный бункер. И бросают туда можжевеловые ветки - от мышей.
Там собирают и сдают за одну "Королеву Марго" двадцать килограмм макулатуры, и вода из автомата без сиропа всего по копейке, а с сиропом - аж целых три. Там по осени яростно в эмалированных ведрах квасят капусту. Там пока что прогревают ноги кирпичом, нагретым на плите, а перед тем украденным с соседней стройки, куда пройти может всякий и любой и ставят банки на приеме в поликлинике. Там машина "Жигули" - большая роскошь, а не жалкое в общем то "средство передвижения" и там просто не бывает никаких одноразовых шприцов, потому как СПИДа (как и секса!) нет в СССР. Все шприцы только исключительно стеклянные и металлические,  а значит - многоразовые. И иголки к ним почти всегда тупые и очень болючие. Там "очередь на телефон - для ветеранов". И там пока еще присылают телеграммы к праздникам. И пишут открытки друг другу даже поздравляя с государственными праздниками (а сегодня это - уже полное "шизо"!). И на звонить на межгород ходит народ с "переговорного пункта", если дома телефона нет, а если есть - звонок "заказывают". И там, где еще каким - то чудом иногда работает старенький "Беларусь номер пять" из давнего уже то пятьдесят девятого, закругленный по краям лакированный гробик. Жив еще, на последнем дыхании держится, хоть и косит он уже, и рябит он своим квадратненьким экранчиком и он еще сияет до поры восьмью старомодными, белыми клавишами, тамими закругленно - массивнейшими, словно выточенными из слоновой кости... Не знает он еще, что скоро место его, старичка займет молодой, черно - белый "Славутич." А у нас на кухне встанет маленькая "Электроника" (цветная, но скоро сгорит), а потом и "Юность", и тоже еще черно - белая.         
* * *
Детство Дюшино там, где бешеный певец и танцор Валерий Леонтьев и фигурное катание. Там осталась и уже навеки фигуристка Роднина Ирина - под "Калинку и малинку...". Там "маэстро" Раймонд Паулс еще величественно восседает за белоснежным, сказочным роялем  на заключительном концерте "Песни - восемьдесят четыре".   
Там, где пионером быть нормально (то есть - не привяжется с ненужными вопросами никто), а "в Бога верят одни старики - им скоро умирать, вот они грехи свои замаливают". И на стенде коридорном что "О вере и неверии написано" крупными буквами: "Гагарин в космосе бывал, а никакого Бога - не видал". Там, где журнал "Крокодил" с карикатурами на "Дядюшку Сэма", что скачет на атомной бомбе и на наших алкашей, тех что видим с самого раннего детства -  красноносые и сливоносые "бухарики" с бутылками, на которых надпись: "Водка, сорок градусов".
Детство Дюшино - Андрюшино осталось там, где вчерашняя "деревня", перебравшись стремительно в город наш Устьрятин и в другие еще города, где "удобства есть, и ванная, горячая вода и даже газ природный" все равно упрямо лузгает семянки на лавке в городском дворе, как раньше на сельской завалинке. И также сплетничает, обсуждая бабьими, дурными голосами злободневные и горячие темы - кто, когда и с кем, и как е...я (Малахова в ту пору еще не было даже в проекте, поэтому народ наш женский обходился пока без него). И где девице в модных джинсах говорят "высоко молральные" тетки и старые бабки: "Чего ты ж...у выворотила, у бесстыдная?" И добавляют злобно вслед: "Совсем уж совесть потеряла... Разведенка!!.."   
Детство у Андрея осталось ровно там, где осталась вся эта и прочая ей нежить, дурь и блажь. А еще "Гостях у сказки" с тетей Валей, которая, увы, уже... и вечными "Спокойной ночи..." со Степашей и Хрюшей и...
И... с нашей новогоднею елкой, которую на новом месте в новом  "доме c дураками" никогда уже не ставили.
* * *
Последняя елка под восемьдесят пятый год. Последняя еще на Ворошилова, и последняя в детстве и в жизни. Чем она могла запомниться тогда? Чем оказалась такой необычной? Ведь все то было ровно, как и раньше, а вот так запомнилась она, и все. А отчего так запомнилась? Отчего так запала? Об этом Андрей и сам если честно не знал.
Ведь случается так в нашей жизни, что вначале все идет как будто как обычно. А потом... А потом вдруг ломается что то, и ты понимаешь так ясно, так страшно, и так пронзительно и искренне до слез, что старое уже ушло, и никогда - никогда не вернется оно к нам назад, как бы мы того и не хотели. Что сломалось что то в этом мире, что разбилось навсегда и навеки, и в дребезги, и его уже не соберешь ты никогда. Никогда - никогда не увидишь милых лиц и назад ты не вернешься.
* * *
И в этот год все было как всегда. Сперва знакомый шофер Лёня привез по просьбе нашей бабушки нам елку. После папа и дед Николай поставили ее на крестовину, а крестовину поместили в широченный и зеленый (почему то цвета "хаки") чан с водой, в которую набросали вдоволь кускового сахара (чтобы елка дольше постояла). Потом мы все наряжали ее стеклянными шарами, сосульками и разной новогодней ерундой и повесили на нее гирлянду с маленькими лампочками... Потом родители, как всегда в этот праздник, поднесли ему, пацаненку Андрею свои конфетные подарки - большущие бумажные мешки. Платные дары на Новый Год - заказы для детей сотрудников и служащих от профсоюзов ВЦСПС. А потом...   
А потом Андрей простудился и не смог пойти ни на елку, вообще никуда. И в самый Новый Год пролежал он пластом в своей постели что была за шкафом в общей их же комнате с температурой тридцать семь и пять... Где то рядом негромко разговаривали пришедшие к ним в этот вечер гости. Благо что болезнь Андрея была не заразная, не грипп, а всего ОРЗ, или как говорили у них - просто то какая то "простуда".
Ну, "простуда" то была или "не простуда", а Андрею все равно было так обидно тут лежать. Ведь он ждал вот этот Новый Год. Горячо и тревожно ждал он этого дивного праздника и ждал гостей, и подарков, и вечера... Пирогов и тортов и всяких разных прочих явств и новогодних угощений. Привезенных с Ленинграда и Москвы дефицитнейшего балыка и "голландского" сыра, и тушеного мяса с катрошечкой, и салата "Оливье", и сервилата (Cервилат тот " самый настоящий" и еще и "финский" продали деду в магазине специальном "Ветеран". Как пошутил о том его сынуля Виктор: "За то, что батя воевал с Финляндией еще в тридцать девятом и в сороковом..."). А потом в двенадцать ночи будет снова звон курантов со Спасской. И седой старичок вновь поздравит всех с Новым... И гимн... И бокалы с шампанским... Но нынче.... 
Нынче это было все не для него. А так как заболел Андрей и самом деле не вовремя, то родители и гости встречали Новый без него. И он лежал один за своим мерзким шкафом совсем - совсем один. Иногда за шкаф взволновано заглядывала мать, и тогда он притворялся спящим. Но не спал по настоящему, а только мучался без сна и страдал. И страдал. И горел головою как в печном жару, а еще ломило страшно тело и стучало в висках. И слезы сами так и лезли ему на глаза, так ему было обидно в тот день неудачный, несчастливый от того, что Новый восемьдесят пятый наступает в этом мире как бы совсем без него, без Андрея. Или как бы и не для него.    
- Иди, ложись. - скомандовала мать.
Он послушно разделся и лег. Потом мать принесла ему питье и лекарства. И проследила, чтоб он выпил порошки и запил их чаем с намешанным в чае малиновым вареньем.
- Лежи и поправляйся. Ничего, будет еще Новый Год и через год. - сурово сказала она. - Питье я тебе приготовила. Вон в изголовье на столике в термосе железном - чай. Наливай и пей, и лежи. Это главное. Надо поправляться. И с Новым тебя Годом! - так сказала она уходя.
И она ушла, а он остался тут за шкафом, лежал и болел "поправляясь", и слушал.
* * *
Вот комнате родителей (то есть за шкафом с другой стороны) заиграла музыка. Сначала это был Армстронг, а потом была Мирей Матье. И захрипел Высоцкий... Потом уже поближе к самому Новому негромко, чтобы "не будить ребенка" поставили пластинку Окуджавы. 


- Синяя крона, малиновый ствол,
   Звяканье шишек зеленых... -

- Запел проникновенно и негромко знакомый уже голос. И это была знакомая песня про ель.
* * *
Андрей всегда жалел деревья. Деревья ведь они - живые. Так его учили с самого детства. А потому не смотря на всю свою любовь к новогоднему празднику он всегда жалел эти несчастные елки. Жалел, когда по телевизору показывали молодые насаждения елей, которые уже на следующий год будут без жалости срублены лишь для того, чтобы на какие то недолгие и считанные дни украсить быстротечный праздник. Жалел уже убитые, мертвые ели, когда видел как их продают с машин и на базарах, и будь его воля, вот он бы и эту их елку не ставил совсем, так ему было ее жалко.
Несколько раз Андрей пытался что то даже объяснить своим родителям, но они лишь презрительно хмурились и высокомерно улыбаясь щурились, смотря на сына своего, как на законченного чудака. На вопрос Андрея им: "Зачем нам нужна в доме елка? Ведь ее убили, и она уже мертвая..." мать и отец говорили что то типа: "Ну, такова традиция", или: - "Для запаха..." или - "Для новогоднего настроения в нашем доме..." 
- Но это же чудовищно! Просто убивать кого соблюдая "традицию", или просто так "для запаха", или для какого там дурацкого "настроения"!.. Какое может быть настроение и традиция, когда за просто так погублена хоть чья то невинная жизнь? -  так думал он тогда и все в нем восставало на родителей.
- Слепые и глухие, и жестокие, черствые люди... - думал Андрей про родных. - Ну как они не понимают сами? Ведь убийство - всегда есть лишь убийство, убийство - и ничего, ничего и ничего другого тут не может быть. А человека убивают так легко, шутя или беззащитное, бедное дерево совсем уже не важно... - так думал он, безнадежно и тщетно силясь понять своих самых родных. Так он силился понять их и совсем, совсем не понимал. Не мог понять, и все противилось тогда в душе его и восставало против их традиционного бессмысленного варварства. 
* * *
Приглушенный розовый и желтоватый свет спокойнейшим уютом наполнил праздничную комнату за шкафом. Негромко говорили гости, зная видимо, что вот тут за шкафом лежит человек. Лежит и ему не здоровится. Пусть и не тяжко он болен, а все же...
После зазвенели вилками. Заплескалось и запенилось вино. И что то забубнил привычно телевизор. Потом и он отбубнил. Поставили черные диски Матье и Армстронга, а после с пленок захрипел и Володя... Кто то с кем то закурил, их сразу же застыдили: "Ребенок болеет, а Вы... " И выгнали из комнаты на кухню. Кто то и кому то жаловался, что "теперь ничего не достать...", а какая то дама гундела:
- Вы думаете, это дети? Нет, это не дети теперь. Это черт знает что, только это не дети... Это просто скотины последние, вот что я Вам откровеннейше, как педагог с многолетним стажем работы скажу!.. Вот я зауч с многолетним стажем работы в школе, да и то... Да я уже все нервы свои, а они... И за такую вот зарплату... Ведь всю себя им отдаешь. Всю, без всякого остатка. А они, неблагодарные. Впрочем, и родители у них не лучше то были. Яблоки от яблони далеко не падают. На осине не растут апельсины.      
- На осине Иуда повесился! - тут же брякнул не в попад чей - то веселенький, нетрезвый голос с хохотком, но на него зашикали и он пропал. А затем уже снова. -
- Вы совершенно правы, уважаемая Ольга Сергеевна... - поддакивал ей бодренький, оптимистичный, мужской, высокий голосок. - Теперь они - такие все сволочи. Непоротое поколение, так сказать... Все для них, понимаешь... А они то? Они то что для общества? Ведь шиш один...   
- Да, эгоисты! Эх, какие эгоисты! - горячилась дамочка в ответ. - И заметьте, дорогой Павел Дмитриевич, на осине - не растут апельсины. А паршивая овца - она все стадо портит!..
- Да уж я бы это стадо... - забасил какой то дядька. - Эх, жалко Сталина нет! При Сталине порядок был!.. - заорал он весело и уже слегка хмельно.
- Что Вы, Василий, такое тут нам говорите? - поморщилась школьная дама. - Ведь при нем то...
- А чего я такого сказал? - снова пьяно чуть не заорал Василий, но немного спохватился, видимо припомнив о больном. - Я ведь только и сказал, что при Сталине порядок был. При Иосифе при нашем при Виссарионовиче... - стал оправдываться он уже в полголоса. - И теперь такого надо. Вон Андропов был, да помер уже. А сейчас какой то старикан, прости Господи. То ли "Черненко", то ли "чертенко", и сам черт его не разберет. А вот при Сталине... по - по - по - рядок был... - пьяно заикал он. 
- Уймись, Васька... - кто то ласково сказал ему, положив, по видимому, руку на плечо. - Ты закуси сперва, а потом коньячишки армянского... И не смешивай вообще. Налегай на салатики. А потом покурим на лестнице, а то тут неудобно в квартире, да и мальчишка тут лежит у них больной.
- Коньячишка - это хорошо. - обрадовался сразу прежде громкий Вася, перейдя на полушепот. - Да и пацан болеет тут у них, а я себе ору... Нехорошо получается, Коля, друг, прости... - стал оправдываться он и из бутылки снова заструилось. Потом они замолчали вдвоем, углубившись в выпивку и трапезу.
- Жалко что порядка никакого нет... Вот при Сталине Иосифе Виссарионовиче ...- снова принялся негромко за свое Василий, но тут же его увели покурить.
Посидели еще и задвигали стульями. Так они вставали снова и садились, и носили из кухни чаек. Разрезали вафельный тортик и снова о чем то негромко заспорили. Жаловались, хвастались и что то обсуждали по - работе.   
Приходили, уходили. Включали телевизор и тут же его выключали. Подходили к проигрывателю и меняли черные пластинки на черной вертушке.
Диски Крутились, скрипела игла, шаркали ноги, чавкали рты и струился из бутылок алкоголь. Звенели тарелками, вилками, ложками, чашками и "чокались" хрустальными фужерами с шампанским. И что то желали друг другу в новом восемьдесят пятом. Дамы обсуждали моды, теребя в углу какой то иностранный журнал. Мужики дудели про "отставание" и "беcхозяйственность".
- Это все от того, что Хозяина нет... - задухарился снова Вася, и его вновь куда то тот час же увели.
На кухне мужики курили, и хоть они курить старались "в форточку", едкий, сигаретный дым все равно проникал в небольшую и уютно - праздничную комнату.
* * *
Из угла цветные россыпи радостных бликов гирляндных огней бросала в потолок новогодняя елка. Блики остренькими искрами разбегались на белой плите потолка над кроватью Андрея. Негромко за шкафом шумели гости и сигаретный дымок щекотал ему ноздри. На наружном подоконнике балконного окна ветер наметал сугробик и большие хлопья снега слетая с холодных небес проносились за темными стеклами, быстрым промельком несясь куда то в желтом луче фонаря над заметенной Ворошилова.   
И сквозь болезненный жар, почти что зной и ломку маленького тела, сквозь шум и скрип, и шорох, и шепот, и споры и все голоса наплыло странное и страшное, не замечаемое раньше грустное, словно разрывающее в клочья душу строкой - 

- И в суете тебя сняли с креста
   Но воскрешенья не будет...

Крупные снежинки летели за черным оконным стеклом. Черный диск кружился на проигрывателе. Тянулась мелодия и скрипела игла. Шаркали ноги. Звенели бокалы и дальше. И дальше...
И он повалился опять. Повалился навзничь и провалился в какое то кружение. А может быть в крушение. В черноту, где уже ничто, никто и никогда. Где убитая ель никогда не станет живой. Где не будет больше ни подарков и ни праздников, ни какого то там воскрешенья... Только чернота и кружение над холодной и скользкой, обманчивой, мертвой и мерзлой, холодной землей. Только смерть и только круженье, круженье, круженье. 
Стремительный полет в кромешной ночи над пустынными и мертвыми полями белого - белого снега, и черные остовы - руки уснувших деревьев в бескрайних просторах лесов. Ни огонька, ни тропинки, ни... ни...
Только желтый диск Луны - через рваные, ночные тучи. Лишь холодный, зимний, жуткий, пронзительный, пронизывающий ветер. И холод, холод, холод. И озноб. Какой озноб... До костей продирает холодом, до донышка.
Вот и темная дорога посреди пустынных и жутких снегов. Темная, полузаснеженная колея. Какая она  страшная и в никуда, и тоже, тоже без огней, без указателей, без путников. Лишь сугробы, желтый свет Луны и иней.
Вот он на ней один. Жуткие тени в снегах и мертвенный свет от ночного светила. Неясные и грозно шевелящиеся белесые, снежные призраки в полях, и жуткие и черные средь черных стволов и крон больших деревьев. И ледяные иглы инея среди жутких пальцев рук - ветвей их. И жуткий, погребальный хруст снегового наста под Андрюшиной ногой. Чуть ступил и из под ног - звон и гудение страшное. И тут же блики ломкие пошли по всей равнине, побежали по полю до самого леса, до страшных деревьев. И загудело мигом в мире этом, и как в лихорадке затряслось. Зазвенело, захрустело, загудело и защелкало жутко, ломко  как стекло под тяжеленным сапогом и дробясь на блики с прощальными хрустальными звоночками все сыпалось и сыпалось куда то. И падало в какую то черную бездну, толкая и толкая ближнего себе во след, как фишки игры в домино...
Встрепенулись, снявшись с высоких деревьев какие то большие и грозные птицы. Поднялись со страшным шумом в воздух, загорланили. Затянули стаей горизонт. И поплыли по рвани небес поперек желтизны.
Зашумело, заходило и завыло тогда по лесам. И пошла под каблуком у Андрея по миру тому ледяному такая вот небольшая сперва трещина. Потом затрещало сильней, и принялось ломаться, и рушиться куда то это все со звоном колокольным, с зеркальными бликами в какую то черную бездну. И пронзительно, страшно звенело, в ушах, да так, словно это чёрт покатился на тройке с бубенчиками рассыпаясь нестерпимым звуком колющей и сумеречной боли, безжалостно язвящей острыми иголками по серым бороздам усталого, полудетского мозга. А потом ломаясь рассыпалось на куски, которые дробились на осколки и куда то тоже падали и уже пропадали совсем. И разверзлось под ним тогда бездонное и черное. И было это - без всего вообще. Как черная дыра в далеком космосе. И он снова повалился навзничь. И кружился, и падал крича. Разевал бессильно рот, но уже не слышал собственного крика.   
* * *
Он проснулся в холодном поту и долго лежал почти что не дыша, не веря что и вправду жив. Боязливо чуть приоткрыл щелочки глаз. Взглянул из под ресниц, и отлегло.
Гости ушли по домам. В квартире погасили свет. Родители легли и спят, наверное. Только елка бросает  иглы неярких, гирляндных  огней ночником - в углу комнаты.
- Для меня оставили на ночь, потому что я болею. - подумал Андрей, и вдруг почувствовал, что жар миновал и болезнь отступила.
Ветер бросал снежные хлопья прямо на балконное окно. И лепил, лепил, лепил наметая на балконном подоконнике сугробик.
- Так вот какой ты, Новый Год. - подумал он тогда с каким то облегчением, и сердце его билось так светло и так радостно. - Тысяча девятьсот восемьдесят пятый.
* * *
ДНЕВНИК

Бледный, лунный свет проникая в угловую комнату большущего, старого дома проникая в два окна - торцевое и фасадное, и мешаясь в единое с неблизким к стенам желтком ночного фонаря, и со светом от окон соседней двенадцатиэтажной башни,  отчаянно бросал через оконные стекла свои длинные лучики и проникал через щели гардин в  полумрак огромной, вымерзшей, холодной комнаты. И бежал полосочкою света по стеклянному пузу - выпуклости кинескопа и по полировке телевизора "Рубин", и уже по не модной той порой рижской, двухколоночной "ВЭФ - Стерео - Мелодии", стоявшей на нем поверх.  То вдруг плясал на стеклах яркой искоркой, а после бледной ниточкой бежал по стеклам книжной полочки. А затем сорвавшись вниз ложился бликами на однотумбовый, конторский стол и на старые, гнутые, "венские" стулья немного поодаль. Размытой, мутной, бледно - серой полосой ложился он на коричнево - серые, советские обои "с огугцами", на старинный красно - бархатный, давно истершийся древний диван с гнутою, траурной спинкой. Малым пятнышком лежал на клеенчатой корочке красненькой тетради - дневника Андрея. К ведению его так многие могли в этом их доме могли бы отнестись, как к занятию "пустому" и даже довольно "постыдному".    
- "Блажен, кто посетил сей мир, В его минуты роковые..." - наверняка глумились бы они над ним, припоминая вот так некрасиво и в суе стихотворение Федора Тютчева, и при этом похабно кривясь.
- Летописец, черт возьми. Иди лучше - работай, а то так вот и подохнуть не долго... - наверняка сказали бы они, попадись дневник этот им хоть разик на глаза. Потому тетрадь та красная была никогда не подписана. И только хозяин ее, то есть сам Андрей и знал, что дневник - это важно и вел в нем записи свои. Не регулярно и в тайне от родных, пряча исписанную эту красную тетрадочку на полке книжной среди своих же старых институтских учебников и всяких разных, прочих книг.
* * *
Если честно говорить, то Андрей стеснялся вести этот дневник. Он вел его, как и было сказано, тайно от родных и совсем не регулярно, опасаясь злых и колких насмешек от своего отца, и боясь попреков в "безделье" и в "праздности" от вечно взвинченной чем то теперь ставшей очень нервной матери.   
- Иди, торгуй в разнос сигаретками! И не хрен в Политехе на архитектора тебе учиться... Впрочем, дурака учить то - только портить. - заязвит порой отец. - Вот выучили коммунисты на свою же на голову тварь неблагодарную и всяческое быдло. А они их сбросили! Сволочи неблагодарные... Вот и живите теперь все в дерьме... - мерзостно хихикал он. - И учиться тоже нечего. Все равно работы по специальности "не светит" Вам, господа... - квакал он и самодовольно ухмылялся.  - Занимайтесь Вашим гадким "мелким бизнесом". Наживайтесь спекулянтами! Будете ****ей ночами снимать, да на "меринах" ездить. Да играть по ночам на наворованные у народа деньги в казино...  Не так ли Вас и учат "демократы"? - вот что сказал - бы, увидев "такое", отец. - Коммунисты вот для Вас "плохие"! А Чубайс - Гайдар - "хорошие"! Вот и живите по - Чубайсу. Бегайте, как нищие и как бродячие собаки, как беспризорники. И прыгайте, как блохи и как вши. Можете купить, как Вас они и учат бутылочку водки... - так продолжил бы он издеваясь, со противнейшим смешком - Пронесите ее метров так сто и продайте ее подороже! Ну а прибыль "за транспортные услуги" можете смело положить себе в карман. Ежели найдется дурень - покупатель и не "наедет" на Вас рэкетир. Так и занимайтесь своим "бизнесом", пока совсем не сдохните. А вот сдохнете - туда Вам и дорога... Ведь жизнь Ваша нерентабельна, то есть убыточна она, и... Хи - хи - хи... - вот что бы сказал отец Андрею, добавив еще напоследок, что " дневники одни буржуи и ведут, а трудящимся это не надо...". 
А на ответ Андрея, что "дневники де вели великие писатели - Иван Бунин и Зинаида Гиппиус", озлившийся недавно на весь свет отец Андрея Виктор Николаевич мог заорать во все свое противнейшее горло, что "этих вот врагов советской власти зря еще тогда не расстреляли к черту и к такой - то матери", и что "из - за такой вот сволочи пришли к власти эти "демократы", из - за которых скоро все мы передохнем к матерям и бабушкам и... и... и... и!". Словом, все в таком же вот мерзком и гадостном духе.
* * *
- Ну как же он не понимает? - думал про отца Андрей, которому порядком опротивело спорить с вконец озлобленным и чуть ли не ополоумевшим уже папашей. - Ведь такое великое дело начинается у нас сегодня в свободной России... Дело начинается вот так мучительно и тяжело. Дело "демократии" и дело "рынка". Ну да, последний то пока несовершенен... Ну да, "есть издержки роста", как и любят говорить теперь по телевиденью... Ну а кроме то "этого дела" никто и ничего на сегодня не может нашей стране предложить. Да не одной только нашей стране - всему огромнейшему миру!.. Не ради - ли освобождения от коммунизма шли в лагеря и в ссылки лучшие люди страны? Не ради этого нашего дня боролись  Георгий Владимов и Владимир Максимов, Александр Исаевич Солженицын и Лидия Корнеевна Чуковская? А генерал Петр Григоренко?.. Не ради ли освобождения от власти КПСС шел по тюрьмам Есенин - Вольпин и Андрей Амальрик, и  Анатолий Марченко? И выходили на Красную площадь в далеком шестьдесят восьмом Вадим Делоне и Людмила Алексеева?.. А Лариса Богораз не для этого дня ли страдала? А ссылка в Горький академика Андрея Сахарова - не для этого, нашего ли дня?.. Вот они - настоящие страдальцы за народ, герои и мученики русской свободы! Узники совести, люди доблести и чести. Благороднейшие люди, могущие составить из себя здоровое и славное ядро любой великой нации... и так грубо руганные и жестоко здесь у нас, в России!.. Как такую славную борьбу за человека, за его великое достоинство возможно вдруг совсем не уважать? Не признавать ее и не быть благодарным за это? Это просто таки невозможно. Это подло и глупо... И все эти крики и ругня - просто недостойны человека, гражданина России и ее патриота. Это не отец, а слабость поколения его. Его нервы и его уязвленное, больное самолюбие и еще "злоба дня"... - вот так с отчаяньем любя и не приемля думал он, не понимая и ужасаясь "безобразных", "нестерпимо хамских" (по тогдашним Андрея понятиям) выходок отца.       
- Ничего... Все плохое скоро пройдет. И все у нас в России еще устаканится. - уговаривал Андрей себя. И даже сам верил себе до поры.
И "понимая" (тоже до поры) что живет в "счастливейшее время - время освобождения России" (как он искренне писал и думал тогда), и живя, и дыша "в минуты роковые" (ну совсем, как у Тютчева, у Федора Ивановича в стихотворении том знаменитейшем), и конечно (пока, ох, пока) "горячо принимая", хотя и с оговорками (до поры, и чуть ли не до времен последней полной "бронзы" этого режима) "свое время" тайно (ну, а только так "интеллигенту и положено") принимался вновь и вновь за дневник.
Вот то, что дошло до наших дней. Не уверен, что кому то из Андрюшиных потомков это будет любопытно. Но, по моему, и в этом тоже "что то есть"? И так,  вот эти скромные записи из клеенчатой, красной тетради. Вот они, читайте.
* * *
- "10 июля 1993 года. - Прохожу "архитектурную практику" в фирме архитектора Ивана Сергеевича Петрова (ИЧП "Монарх"). Со мною - Владимир Пирогов, одногруппник. Мы вдвоем на практике в "Монархе", так как фирма у Петрова - невеличка.
Калькировали вместе с планшетов "петровские" домики. Петров наш все болтает и болтает языком, что "народ богатеет - в провинции все больше "новых русских". И - "Кровопийцы"! - смеется в бороду Иван Петров. Но работает на "кровопийц" усердно и довольно таки много (а не хотел бы - не работал, "патриот").
Ну нет! Петров наш лепит и лепит неказистое, тяжеловесное уродство здоровенных, красно - кирпичных, двухэтажных особняков, обшиваемых у нас в провинции обычно грубой, крашенной доской - вагонкой. Это есть "архитектура" по - Петрову? Утюги из кирпича с гнутыми, железными решетками... А по - моему, халтура это - страшная. Но с преподавателем не спорят. Хорошо, что взял на практику, на побегушки...   
Сидит и трясет бородой под иконами. Борода здоровая - лопатой. На мохнатой груди среди черного, густого, обезьяньего волоса - огромный, серебряный крест... Монархист! И это - в наше время... "Осколок империи" и настоящий ходячий "пережиток". Сколько еще в русских этой азиатчины и дикого чванства, и поисков "самости". Впрочем, это скоро отомрет. Отвалится, как хвост у ящерицы. Ведь демократия у нас уже и рынок. Всему свое время...
Да, еще говорил наш Петров "интересное". Говорил, что наш устьрятинский Драмтеатр (за проект которого авторам вручили Госпремию РСФСР за 1975 год) напоминает ему... Храм Соломона (И где же он его видал? На картинке в Детской Библии?). А Областной исполком народных депутатов (это белый небоскреб на Герцена) - перевернутую менору - иудейский семисвечник из того же самого Храма... Наверное, он просто псих? Или...? Впрочем, хоть бы и в порядке бреда надо будем присмотреться к этим зданиям, чем не шутит чёрт (?)... Или все таки не стоит? Ведь шизофрения пока не заразна (?).
* * *
В обед, в два часа по полудни Иван Петров врубил по "Радио России" передачу "Парламентский час". Сперва депутаты шумели там что - то о "зомбировании", потом кто то болтал  о "психологической войне". Под конец выступал Юрий Власов, известный спортсмен и теперь депутат. Говорил и дело, и не дело... Так мне показалось самому. Впрочем, и сильным дано ошибаться порой (?)...
Наш Иван Сергеевич слушал этот "Час", как литургию... По - моему, за всеми этими разговорами хотя и есть какое - то весьма здоровое зерно, но зарыто оно так глубоко, и еще тут слишком много выдумок и ярлыков, типа всех этих расхожих слов - "США" и "ЦРУ", "Израиль" и "Моссад" и прочее, прочее. Сами лепим мифы, сами в мифы верим. Не умеем наладить в России нормальную жизнь, оттого и лепим, и лепим врагов. 
- 11 июля 1993 года - Дочитал до конца Джорджа Оруэлла "1984". За полгода до того читал "Скотный двор". Маленькая, красная книжонка. Рыдал над судьбой умирающей лошади. Над "Архипелагом" в "Новом мире" - ни слезы, когда читал в 1989-м, в 10 классе. Только сжал покрепче кулаки. Было так обидно за нашу Россию. Очень, очень обидно. Но глаза были злы, и сухи. А вот от этого уже не стерпел. И - в сырость... Наверное я - "баба"?
Купил двухтомник Оруэлла в Союзпечати у Полтиеха. Черненький и желтый томики в глянце. Там, где еще при "Горбаче" брали мы - студенты недешевые посольские журналы - "Америку" (аж по два рубля), "Англию" (вначале по восемьдесят копеек, а после уже по рублю) и немецкий "Гутен - так" (по рублю шестьдесят, в последнем занимала нас шикарная готика и красавец - Берлин, "Остров музеев", телебашня и все эти проекты новых зданий, что построят на месте Берлинской стены, на стыке так сказать двух прежних, разделенных "навсегда" миров).
Поделился восторгами от Оруэлла с Володей. Заговорили о "тоталитаризме" и о "демократии".
В разговор ввязался наш Иван, хитро и с намеком: - А Вы знаете, кто этот "тоталитаризм" придумал?.. Или нет? Не внук ли раввина из Трира? 
Я смолчал. Но было гадко, так как я прекрасно знаю, что наш так Иван намекает на "евреев", вернее, на "жидов". Ведь у "них", у этих "патриотов" во всем виноваты "жиды". Ведь для них "жиды Христа распяли, жиды царя убили." Монархист и "патриот". Темное, темное царство.
Вон какое генеологическое дерево царей рода Романовых у него - на фиолетовом полотнище настенного календаря. Прямо над столом - во всю стену. А на нем во всей красе и Николай Александрович - Второй, самодержец всероссийский, и наследник трона - цесаревич Алексей, и его сестры - Ольга, Татьяна, Анастасия, и их мать Александра Федоровна. И "такая красота" висит, конечно, еще под иконой... Наивный "деревенский" монархизм. И вечное желание холуйства. Страх перед личною свободой и мечта о русском "сладком рабстве". Таков народ, который предстоит теперь в России переделать... "Рабы, абсолютные рабы все, снизу до верху" - так писал о таких вот "петровых" Герцен Александр Иванович... Ведь таким петровым все равно - царь - ли, Сталин - ли. Лишь - бы был "хозяин на Руси", "крепкая рука" и ... прочие мерзкие мерзости.   
А что городят такие вот духовные рабы от злобы на свою беспомощность в жизни - и вспомнить противно!.. Это они называют Ульянова - Ленина - "Бланком" (припоминая "грех" по деду), а Иосифа Сталина они давно перекрестили в "Ж...-швили" (переведя, якобы, правильно вот это самое грузинское "джуга"), и называют его меж собой то "товарищ Ж...овский", то "Оська Евреинов"... Я уж не говорю про Егора Гайдара, который, конечно "...дяр", и Анатолия Чубайса, который для них "Той ...дяйс". Яковлева эта публика зовет не иначе, чем "Яков Лев", и при этом противно подмигивает. Вспоминают "Михаила - меченого". И ищет (и скоро "находит") нечто тайно - сатанинское, "масонское" во внешности "предателя - иуды" Козырева. И даже чисто русского Бориса Ельцина они уже давно перекрестили в некого "Б...а" и, естественно, в "Э...на"... Вот так живут, и бесконечно тасуют, как карты - у Ленина - дед, а у Сталина - кто папа?.. - говорят они. - Не известно? А нам все понятно! Раз Ваш Сталин - враг народа русского, большевик, то значит все понятно... - Ну, у Фиделя Кастро - тоже дед! - ликуют они. И - Тогда все понятно... А еще Зиновьев, Каменев, Землячка, Бела Кун и Губельман - Ярославский. И Стеклов - Нахамкинс, и Якир, и Агранов, и Блюмкин Яков и Генрих Ягода. И Глеб Бокий, и Мехлис еще.  И "главный ненавистник русского народа" - Лейба Троцкий - Бронштейн. И кругом одни "они".  В общем, полный сумасшедший дом...
Не удивительно, что многие такие "патриоты" портретик русского царя вскоре поменяют на портрет Адольфа Гитлера. И заместо "Благовестника" (как у Петрова пока) на столе у них будет  красоваться "Майн Кампф". Впрочем, ведь и "Протоколы мудрецов" у Петрова нашего мы уже видали...   
Вот такова инерция и косность. И как ее прикажете рубить при начале наших реформ? Не как ли Петр Великий бороды боярам? Ведь творим мы теперь - на века. Небывалое, светлое здание... Снова возрастим мы "русскую свободу", в 1917 - м растоптанную в день большевиками?.. Да, хотелось бы... 
Да, кстати, в "Гутен - так" прочитал сообщение. В Берлине перестраивают Рейхстаг. Готовятся принять депутатов из Бонна. Кстати, купол будет ставить там какой - то знаменитейший американец - архитектор Роберт Форест... Даже мы, студенты - архитекторы его еще не знаем... Стыдно.  Впрочем, ведь у нас не мудрено. Мы отстали...  Мордвинов - Посохин - и панельный "застой" и... Отстой...
Там - Европа! А мы? Азиопа? И всегда с такими вот "козлами", как Иван Петров. Не мудрено отстать! Не мудрено погибнуть... Противно и грустно. И очень, очень стыдно..."   
И приписка пониже - "P. S.: В Политехе ходит слух, что товарищ Петров в свое время был на излечении в кувшиновской психушке. Говорили, что от  белой горячки запойной, или что - то в этом роде... - Правда? - Не правда? - Впрочем, вся Россия сегодня "немного того", к сожалению... "
Было в дневнике том красненьком и еще интересное. И личное, и даже такое немного смешное. -
* * *
- "3 августа 1993 года - Работаю на "реставрационной практике" в Спасо - Прилуцком монастыре под Вологдой. Монастырь оставляет... двоякое впечатление.
В коллективизацию - пересыльный лагерь для "раскулаченных", c самой массовой смертноcтью. Во всех церквах и кельях были нары...  Потом на многие года, аж до позднего "Хруща" в его стенах располагалась воинская часть. При "Хруще" (а может быть уже при раннем Брежневе) ее оттуда "вывели" и передали "все это хозяйство" Устьрятинскому музею - заповеднику. 
Тогда рабочие убрали с территории остатки нар, сняли со стен прожекторы и колючую проволоку. Побелили церкви, побелили башни и соорудили над ними деревянные шатры, поставили крови над проходами и ограждения на стенах. А затем уже музейщики открыли в Трапезном корпусе монастыря свою хиленькую экспозицию "Из народного быта" и администрацию открыли все там же, и поставили две кассы на воротах. Вот с тем они успешно и открыли для посетителей новый музей. Вот так музей и жил при Брежневе (помню в 1979 - м перед 1 классом приезжал с родителями в Прилуки, в музей; сохранились фотографии "визита"), и при Горбачеве, в "перестройку" приезжали как то классом. А потом...
Потом был август - тысяча девятьсот девяносто первого...  Сейчас все передано Церкви. И музей выгоняют в зашей. И правильно?..  Я не уверен...
В этот год церковники (чуть не написал банальное и русское - "попы") договорились с Политехом, чтобы им прислали "на подмогу" архитекторов - студентов - "на реставрационную практику". Хозяйство при монастыре большое, а народа пока что там самая чуть. Всего - то человек двенадцать всех монахов и послушников и будет. Кстати, многие из них - довольно молодые и высокие, здоровенные парни. И все ходят по монастырю то в черно - серых, то вдруг - синих  рясах и подрясниках. И бороды у всех - лопатой, что у нашего знакомого Петрова.   
Первый день (вчера 2 августа) разбирали с Владимиром доски на их строительном дворе. Это у самого входа в монастырь, у стены как раз налево. Проход между стеной и трапезной, под арку.
Вчера мы все вначале чистили от разного репья территорию у семейного склепа и у могилы Константина Батюшкова. Это левее монашеских огородов.
Сегодня делали дорогу. Справа у входа - от Надвратной церкви вдоль заросшего тиной пруда. Лопатами рубили высокие травы, кусты рубили топором.  А после расчищали у самой стены монастырской.   
Господи! И чего там только нет? Старые, полусгнившие деревянные козлы и ржавые бочки с какой - то засохшей навеки вечные синенькой краской (которой красили когда - то купол) и с окаменевшими уже давным давно белилами. "Привет от реставраторов" Советского Союза. И среди бочек тех и козел безобразных - обрезки ржавой проволоки - "колючки", то ли еще от ГУЛАГа, то ли уже от "вояк" там оставшейся... Работали, как лошади. Жара...
Потом монахи отобрали из нас самых крепких парней и увели их работать в подвал - "под церковь", то есть под главный Спасский собор. Надо было выносить им песок из подвалов (обыкновенный, а не сахарный, конечно). Еще один "привет от реставраторов СССР" периода "застоя". Они навалили, а нам за ними - выносить...
Потом... Потом монахи предложили нам отобедать "чего Бог послал". Но вот "послал" он почему - то в этот день в Прилуки только лишь черного хлеба и пустые щи. Ни рыбы, и ни мяса, ни - ни... Неужели они и сами так живут? Или... Не хочу подумать плохое. Наверное, пост у людей? Или это только для студентов - архитекторов такое угощение "богатое"? Впрочем, Бог - то, Он - все видит!
А после обеда этого началась уже полная "дурка". Парням нашим "предложили" попы (!) разгрузить с подошедшей машины тюки стекловаты. И предупредили 'благочинные", что вот  "этим" лучше вовсе не дышать... Ну, мы и не дышали почти. Но все равно потом чесались все, как поросята, прости нас Господи. Чесалось у меня практически то все. Руки, ноги, лицо и даже, кажется, язык. И в желудке даже, кажется, и то чесалось... 
И не отсюда ли в народе русском и "возростала веками любовь" (как говорят теперь по телевизору) к Православной Церкви и... к попам? Не удивительно что в "Пословицах русского народа" у Владимира Даля почти что нету добрых слов про "служителей культа" и про православных священников - в самую первую очередь. Хороша "Святая Русь"!.. Сами - то попы "не почеслись", и в прямом, и даже в переносном смысле слова за такую работенку. Хоть девчонки наши в этой "стекловате" не участвовали, и то хорошо. Катались в это время на лошадках. Лошади вот эти живут в конюшне при монастыре (конюшня эта в башне  что глядит на реку). Монахи  разрешили им кататься...
Те наши девушки, что не городские, не устьрятинские то есть а из области - ездили на лошадях и без седла.  Умеют без седла на лошади. Завидую...
- 4 августа 1993 года. После работы прошелся по стенам. Заглянул в провалы башен. Огромное и черное пространство совсем без межэтажных перекрытий. Посереди беспроглядной ночи белеет лишь один центральный столб с винтовой лестницей внутри, от которого по всем этажным уровням все вверх и вверх прорублены проемы... в никуда. Черно и гулко. Страшно... - И когда восстановят все это - неясно. Да и надо - ли монахам этим такое огромнейшее, пустейшее пространство? Ведь их всего - то навсего двенадцать душ на весь Спасо - Прилуцкий монастырь. 
Будут ли они все это поднимать? И зачем? Государству было все это не нужно. А  им то к чему? Чтобы в черной - серой - синей рясе там по этажам гулять, бороду растить лопатой?.. Ломать - не строить, ума не надо... - так говорил всегда народ. А снова строить, восстанавливать разрушенное варварами - то никому уже не нужно. Или я не прав? Так и государство наше, и Россия... - обрывалась вот эта вот запись тех лет.   
* * *
Много, ох как много было там такого вот, дневникового, диковинного. И какие - то слухи тех лет... Про журналиста Растова и про его скандалец с губернатором. Про обвинение потом последнего в "активном мужеложестве", притом прямо через нашу областную прессу... Про маньяка - убийцу педофила Солева...Про таинственных "марателей" памятников Ленину в Детском сквере что у площади Революции и на в сквере КОРа - ДКЖ... Было там и про грандиознейшую драку в Парке ВРЗ, что случилась на День Города в июле, и рассказ про трех нетрезвых мужиков, поплывших на своей лодчонке к барже, стоявшей тогда на нашей речке Устьрятинке, на которой выступали в этот день, вернее вечер, а еще вернее - в ночь популярные в народе городские артисты, и в частности  балет спортивных танцев "Эрос", чьи выступления полуголых девиц "сносили башню" многим уже очень пьяным товарищам на берегу.
Короче, дело это было поздним вечером, вернее даже ночью. Вот той самой ночью и под самый фейерверк мужички эти сперва напившись водки чуть ли не в самую смертную смерть поплыли на ту самую баржу.  "До девок" там, или "до баб" собирались добраться они, хмельные души, кто их нынче разберет, что они  при этом отплытии там говорили? Только не доплыв перевернулись и потопли все они для всех на берегу да и на барже незаметно в неглубокой и грязной реке. И с тех пор все подобные "увеселения" в Устьрятине стало принято проводить исключительно лишь  на "Динамо". Там тонуть во - первых негде. А во - вторых милиция там прямо в двух шагах. Не забалуешь.       
Было в дневнике и про отпиленное ночью, то есть нагло краденное злоумышленниками (и на скупку металлов снесенное) бронзовое острие копья - от бронзовой девы, что стоит у памятника Батюшкову и про  спиленные таким же манером у коня поэта стремена и узду (что были из того же самого металла). И про     разбитую чуть позже хулиганами голову Владимира Ильича из сквера на Ветюшкина...
Да мало - ли всего было в том дневнике...
* * *
Было там даже такое, злое и написанное с минутною радостью -
- "8 октября 1993 года. - Видели Петрова. Потный он теперь? Присмирел Петров наш, и языком он более не чешет! Боится! Нас студентов своих и боится!.. Бойся, реакционер и  "деревня"! Трепещи, "патриот"!..
Из за Вас мы так отстали. Из за Вас веками мы страдали. А теперь мы отомстим! За все, за все мы Вам отомстим! Отольется Вам мятеж, ох, как горько отольется!.. Шибче бей!.. 
Жалко - нет Петра Великого, он бы Вас, как тех стрельцов - топориком! Это веселее было бы!.. Впрочем, ведь с кровушкой на Руси завсегда то дело идет веселей!.. Рубим головы боярам! И нечего, и некого теперь жалеть!
Вся интеллигенция наша - за нас! Окуджава, Ахеджакова, Жванецкий и Захаров... - Раздавите гадину!.. И мы ее давим! Давим гадину!.. Необходимое насилие - необходимо для прогресса. Вот и учимся у батюшки Петра!..
Эх, веревочку - бы им на шею, да покрепче! Эх, свинца, свинца бы им всем! Свинца, и побольше! Ведь дело делаем теперь мы на века... А потому жалеть нельзя! И от бедра, от бедра, от бедра о - че - ре - дя - ми бы их! И так весело! Так здорово! За будущее против прошлого и всех его "петровых". А то удумали бунтовать...Так и надо, гадам! Чтобы теперь все твердо знали, что русская свобода победит!!!"
* * *
И еще попозднее чуть немного в тот же год - "Народ - это страшная, темная сила. Учился в школе, ну а нынче - в ВУЗЕ. С омерзением и страхом я смотрю на "них". На "этих" самых. На этот "народ".
Не верится мне, что в ХIХ веке какие - то писатели (вот чудики!) видели в "народе" нашем доброе. Или правда он другой бывал тогда?.. А откуда "другой"? Мне в это и не верится!..
Кругом неразвитость и серость, и не удивительно мне что парни и девицы (и особо из провинции нашей,  из деревни, где если верить "патриотам" - "крепы русской судьбы и души") уже хлещут водку в три горла лет с двенадцати. Пьяные дети таких же пьянейших родителей. Матерщинники, вандалы...
Сотню тысяч раз был прав Пушкин Александр Сергеевич, писавший, что "русское правительство - единственный в России европеец." Невольно вспомнишь Ленина, писавшего про дворян - "декабристов", предтеч нашей интеллигенции: "Страшно далеки они от народа..."
Далеки - и это хорошо! А кто близок к нему? Жирик? " И далее шло непечатное...
* * *
Были в дневнике том вклейки и цитатки разные. Из газеток и из книг.
Вот пониже наклеечки с триколором и с двуглавым орлом,00 и надписью пониже флага - Я ГОЛОСОВАЛ (наклейка с давних выборов Ельцина) и позднейшей приписочкой к ней фразочки - НУ И ДУРАК! - вырезанный криво и приклеенный лоскут бумаги от листка настенного календаря, на одной стороне у которого - "1 199..." неизвестного года и месяца и "Луна в Скорпионе", а на  обратной стороне стихи -

- Слова Ивана Сергеевича  Тургенева 

Утро туманное, утро седое,
Нивы печальные, снегом покрытые.
Нехотя вспомнишь и время былое,
Вспомнишь и лица давно позабытые.

Вспомнишь обильные, страстные речи,
Взгляды так жадно, так нежно ловимые.
Первая встреча, последняя встреча,
Тихого голоса звуки любимые.

Вспомнишь разлуку с улыбкою странной,
Многое вспомнишь,  родное, далекое,
Слушая говор колес непрестанный,
Глядя задумчиво в небо широкое.

- И так мы, отъезжая от нашего прошлого к неизвестному (и несомненно, так думал Андрюша тогда  "прекрасному будущему") вспоминаем с "улыбкою странной" наше прошлое и лица милых нам. Живых и мертвых. Но не только их увы. Теперь и страну ту нашу вспоминаем. И ужасаемся. И плачем... 
* * *
Или вот еще стишок. Выписка на ту же тему. Тему исхода, а вернее выхода из прошлого в неизвестное и такое неверное будущее. Надо же найти такое. Но как в тему, как в тему ложится оно.

- "Сердце мое на Востоке" Иехуда ха - Леви (1075 - 1141 гг.)

Мое сердце на Востоке,
А жилище - дальний Запад.
Потеряли вкус и запах
И вино мое и пища.

Что с моим обетом будет?
Что исполнить я обязан?
Коль Сион в эдомских путах,
Сам же я арабом связан.

Я б Испанию оставил,
Что б однажды, как святыню,
Мне увидеть пепел Храма,
В прах поверженного ныне.

А пониже шло - Перевод Ирины Гусевой.
* * *
А еще пониже выписки еще - все библейские фразы, о пути, и о свободе. Вот -
- "И сказал Господь Аврааму: "Я произведу от тебя великий народ, и благословлю, и возвеличу имя твое". И приписка - "Они вышли, и мы - вышли. И слава Богу! И с нами Бог!"
Или вот и еще: "Забудет ли женщина грудное дитя свое, чтобы не пожалеть сына чрева своего? Но если бы и она забыла, то Я не забуду тебя. Я начертал тебя на дланях Моих; стены твои передо Мною. Сыновья твои поспешат к тебе, а разорители и опустошители уйдут от тебя (Исайя 49: 15 - 17) Истинно так. Только не отступать и верить. И не слушать никаких "петровых". Мы еще возьмем "наш Иерусалим"!"
* * *
Вот и французское, революционное - "Liberte, Egalite, Fraternite!" - чей двухсотлетний юбилей отмечали все наши тогда еще такие смелые и "перестроечные" газеты в восемьдесят девятом. Как раз в год окончания школьного курса  и поступления Андреем в Политех. То есть в год его перехода во взрослость. Юность и революция в России, и вот этот юбилей! Да как ему забыть теперь такое? Забыть - себя предать! Вот он и помнил, помнил, помнил все эти - 1789 - 1989 - Двести лет свободы! Двести лет гражданских прав! - лезло в тот год в его мозги с огромнейшего заголовка "Комсомолки". И это было ослепительно. И это было ново. И свежо. Как надежда на лучшее завтра... И как юность его разнесчастная, так грубо обманувшаяся юность, мечтавшая после августа девяносто первого о новом и радостном мире -  "без талонов на воздух, без каторги и без вранья "- как уже после Вильнюса напишет в той же "Комсомолке" Макаревич...
Потом придет вранье, придет и новая, и даже хуже и бесправнее старой безрадостная каторга проклятой жизни для десятков миллионов простых, бедных, русских людей. Ничего, ничего не сбылось .
* * *
Но это все потом. А пока жив еще оптимизм, вот и пишет он -
- "Каждый человек в каждом поколении должен считать, будто он лично ушел из Египта" - И ему тогда так хотелось в это верить. И считать, что  не вернемся больше мы в "Египет". Но вот только (как там в песне у того же Макаревича?) - "мир оказался прочней"... 
* * *
Да, Андрей жил тогда. Да, и он был там. И он шел и падал и встал на той же страшной и бессмысленной дороге в никуда. А падая думал и плакал, и c горьким опытом порою приходила мудрость. Вот оттого в дневнике у Андрея такая выписка печальных стихов какой - то заграничной поэтессы -   

- Лишь о себе рассказать я умела.
Узок мой мир,
словно мир муравья.
Ноет под тяжестью бедное тело,
Груз непомерный сгибает меня.

Тропку к вершине
сквозь холод тумана,
Страх побеждая в муках торю,
Но неустанно рука великана
Все разрушает, что я создаю.

Мне остаются слезы печали,
Горькие ночи, горькие дни...
Что ж вы позвали,
волшебные дали?
Что ж обманули, ночные огни?
* * *
А потом такое -
- "... Человек, даже будучи окутан сомнениями, все же должен пробиться сквозь них и встретить другого человека, равного ему. Только тогда исход его деятельности может быть благоприятным, ибо действие одного человека  не может привести к плодотворным результатам." И - Цзин Древнекитайская "Книга перемен". И приписка пониже: "Не про нас это писано. И где он, этот самый "человек"? Где? Ведь один, а вокруг только гадость и серость! И эгоизм, эгоизм, эгоизм... Русские - страшный народ. Русские - есть нация дичайших эгоистов."
* * *
Да, тогда в том августе у того самого Белого Дома мы еще верили, что вместе что - то можем, что вместе что - то "стоим". Но потом пришло совсем другое время. И от первого времени - цитата, а от второго - насмешка горькая над ней - 
- "Если я не за себя, то кто за меня? Но если я только за себя - зачем я?" - Гиллель (древний иудейский мудрец).
Наивный "социализм" Гиллеля. Мы тоже верили. Мы тоже хотели все вместе. Но это было в августе, а на дворе уже давным давно зима. Снегом давно занесло все наши такие наивные надежды. Мы были так глупы и так наивны. Теперь за это просто стыдно. Теперь доверчивость - позор. Прозревает и самый наивный. И это не "зло".
Нынче нет ни "добра", ни "зла". Одна сплошная экономика. Это противно для "старых" людей, но, похоже, что "старые" уже обречены. Наш век - практичный век. Злой, жестокий и практичный. "Сентиментальные" - вот это точно не про нас. Мы - дети железного века. Старая Россия "отцов" давно кончена. На Руси теперь каждый на каждого волком глядит. Вот какой наш мир. Мир холодный и мир строгий, как холодная и малоснежная зима. Противно всем, но делать тут нечего. Теперь  только волка ноги и кормят. Значит надо быть волками. Так будем же волками! У - у - у!
* * *
Читывал старинное из старой книжки: - "Спасающий хотя  бы одного человека - спасает целый мир." И еще - "Дыханием детей, изучающих Святую Книгу, земля держится" Хорошо сказано, жаль только, что не про наше время это и совсем не про нас. Не про нас. Наше время не терпит соплей... Хотя и хочется порой расслабиться. Но это только лишь позорнейшая слабость, недостойная настоящего человека.
* * *
А в конце? - А в конце, как усталая мудрость все той же земли чернеет строчечка Экклезиаста - 
- "Восходит солнце, и заходит солнце, и спешит к месту своему, где оно восходит..."
Это так неизбежно и так чудовищно и страшно. И мы тому - свидетели. И это действительно так.
- "Возвращается ветер на круги своя..."
* * *
Когда то я был молод и так наивен ослепительно, что верил, пусть немного, но еще верил в людей. В то, что человек ну хоть немного добр. А мир бывает справедлив и светел...
- А еще во что? - хохотнете Вы надо мной - дураком.
- Смешно, и страшно рассказать - в порядочность и в демократию, в любовь, в Россию... Немного "да". Простите Теперь - уже "никак". Мне и сегодня очень стыдно за мою вчерашнюю наивность. Воистину, я был тогда "блаженный"? Не один я был тогда такой дурак. Или просто простак?
- И так, мы обманулись. Или нет?.. Это нас обманули?.. 
Да мы и сами были рады так обманываться. Жестоко и подло все это было.
- А затем?
- А затем над миром встало безжалостное, подленькое и очень пошленькое завтра.
* * *
НА ЗАВТРА

Завтра наступило вековечным мутненьким и бледненьким рассветом. И зазвенело ровно в шесть злыми позывными владикавказских часов - "Электроники". Заспускало воду в туалете. Зашипело маслом на сковороде. Забулькало водой из под кухонного крана - прямо в фильтр - графин - отстойник под названием "Барьер". И влагой пробежав через угли прямо из "Барьера" полилось опять в чайник. Как и из чайника перед этим лилось оно в гулкий, желтоватый, стеклянный графин.
Зашевелилось и затаразхтело, заржало застоявшейся в конюшне лошадью невидимой почтовой тройки, а затем легонько забренчало бубенцами позывных из репродуктора на кухонной стене, мгновенно оживив мужским и женским бодрым голоском еще недавно вот такого казалось бы и нового, и смелого, а теперь уже всем постылого, официозного  радио "Россия" -
- Здравствуйте! - весело сказал мужик из нашего белого радио. 
- Передаем информационную программу "Новости России".  - легко и четко на лету схватил ту фразу веселый, женский голосок. - У микрофона - Валентин Цветков и Светлана Срокина - понеслось задорненько и звонко в наши уши. 
- Сегодня в Москве - продолжал вещать из рупорочка Валентин - в киноконцертном комплексе гостиницы "Россия" открывается научно - практическая конференция "Власть без Советов. Практические уроки и итоги". В ходе конференции будут рассмотрены текущие задачи по дальнейшему переходу РФ к рыночной экономике и углубление демократических процессов в.... В числе участников этого грандиозного форума... - дундел и балаболил навязчивый радиоголос мужичка - Первый президент Российской Федерации Борис Николаевич Ельцин, а также другие видные российские политики.
- Доктор экономических наук, - подхватила Светлана - директор Института экономической политики Академии народного хозяйства и РАН, директор Института экономических проблем переходного периода, Первый заместитель председателя правительства России, министр экономики,  депутат Государственной Думы; лидер фракции "Выбор России", председатель партии "Демократический выбор России" Егор Тимурович Гайдар;
- Председатель Государственного Комитета Российской Федерации по управлению государственным имуществом, Первый заместитель председателя правительства, - поддержал ее Валентин - глава администрации президента России Анатолий Борисович Чубайс;
- Государственный секретарь при президенте Российской Федерации, президент гуманитарного и политического центра "Стратегия" Геннадий Эдуардович Бурбулис; - схватила быстренько Светлана.
- Министр иностранных дел Российской Федерации Андрей Владимирович Козырев; - поддержал ее Цветков.
- Журналист, заместитель председателя правительства Российской Федерации, председатель Комитета Государственной Думы по информационной политике и связи Михаил Никифорович Полторанин; - полилось бесконечной чередой -
- Президент корпорации "Росчермет", Первый заместитель премьер - министра, председатель Комитета Российской Федерации по металлургии, Первый заместитель председателя правительства Олег Николаевич Сосковец; - и -
- Советник президента Российской Федерации, заместитель председателя правительства Российской Федерации, бывший министр финансов Борис Григорьевич Федоров; - и еще -
- Заместитель председателя правительства Российской Федерации, председатель Государственного комитета Российской Федерации по делам федерации и национальностей, министр Российской Федерации по делам национальностей и региональной политике, лидер Партии российского единства и согласия (ПРЕС),  депутат Государственной думы Федерального Собрания Российской Федерации Сергей Михайлович Шахрай; - а за ним -
- Заместитель председателя правительства Российской Федерации, одновременно министр экономики и министр труда и занятости Российской Федерации, заместитель председателя Государственной Думы Федерального Собрания Александр Николаевич Шохин;
- Председатель правительства Российской Федерации, председатель правления Государственного газового концерна "Газпром" Виктор Степанович Черномырдин; - и -
- Министр экономики Российской Федерации, руководитель аналитического центра при администрации президента Российской Федерации Евгений Григорьевич Ясин; - и -
- Президент Российского союза промышленников и предпринимателей Аркадий Иванович Вольский...
Были далее предприниматель Стерлигов,... и Неверов... и... Скоков... и прочие, прочие, прочие.
- Почетный гость съезда - подхватила под конец веселая Светлана -  политический деятель, академик РАН, и один из инициаторов перестройки, председатель Комиссии по реабилитации жертв политических репрессий при президенте Российской Федерации, руководитель Федеральной службы России по телевидению и радиовещанию Александр Николаевич Яковлев...
- Продолжаем новости. - продолжал вещать уверенный, красивый женский голос. - Растет и необычайно ширится фермерское движение в российской деревне. На сегодня в России создано уже двадцать шесть тысяч крестьянских, фермерских хозяйств. "Движению российского фермерства - крепнуть!" - вот лозунг дня. Вот лозунг наших радикальных экономических реформ. Только настоящий собственник на своей земле может накормить и себя, сможет накормить и всю огромную Россию... - в восторге и каком - то диком упоении заливалась сладкоголосая Светлана.   
- По только что опубликованным результатам исследований РАН небывало высокого уровня достиг рейтинг первого, всенародно избранного президента России - Ельцина Бориса Николаевича. Как свидетельствуют результаты независимых опросов населения - подавляющее большинство российского народа решительнейшим образом выступает за дальнейшее продолжение демократических реформ в нашей стране и скорейший переход России к ры...
- Заткните эту лживую радиоглотку!.. - крикнул раздраженно Виктор Николаевич - Да выключите - же Вы наконец кто - нибудь эти враки! Ведь нам еще день работать, а мы уже и так - на нервах... - почти взмолился он, разливая утренний чаек и с тоскою глядя на кусочки черного хлеба с желтевшим на нем маргарином и тоненькими ломтиками сыра наверху.
* * *
ИЗ ДНЕВНИКА

- 14 декабря 1993 года - Заявление А Н Яковлева СМИ, назвавшего прессу "четвертой властью"... Как понять "такое"?
Вспомним Всеобщую Декларацию прав человека - статья 19, вспомним Конституцию РФ - статьи 18 и 29, где в пункте 5 нам ясно сказано: "Гарантируется свобода средств массовой информации. Цензура запрещается". А это? Что? Орудие для манипуляции народом?
* * *
- 26 декабря 1993 года - Я всегда был против национализма и "патриотизма ненависти". Но сегодня?.. Я в растерянности. Пропаганда беспочвенности раздражает. Нет! Угнетает. Деморализует нацию. Вспоминается Герберт Честертон: "Хорошие люди любят другие народы. Плохие - забывают собственный."
* * *
- 30 декабря 1993 года - Надоели разговоры "о духовности" и "о России". Пустое сотрясение воздуха. Плюс - всеобщая апатия. Плюс - Жириновский... Ощущение конца времен и сумасшедшего дома. Всеобщая депрессия и царство беспредельной, угнетающей все и всех гадкой серости. Наступающий Новый Год не сулит теперь ничего радостного. Полнейший временной тупик...
И кстати, у поэта послереволюционной "белой" эмиграции Аминада Петровича Шполянского, у знаменитого Дон - Аминадо заводились в свое время вот такие вирши: -   

- Живем, бредем и медленно седеем...
   Плетемся переулками Пасси...
   И скоро совершенно обалдеем
   От способов "спасения" Руси!..

Поставьте вместо "Пасси" - "Москвы" - и каждое слово прилепится намертво к нашим собственным, нынешним дням. Печально...
* * *
- 9 января 1994 года - "Правда выше Некрасова, правда выше Пушкина, и даже выше России. И служить надо только правде, не смотря на все неудобства, которые это может принести." - писал Достоевский Федор Михайлович.
"Только вчера" был Вильнюс и Рига. А сегодня там "проблемы с русскими". Появились "люди без гражданства."  Ну, и в чем она сегодня - "правда"?..
* * *
- Суббота, 12 февраля 1994 года - "История доказывает, что каждый шаг по пути к свободе был шагом культуры" - писал Фридрих Энгельс. Только "культура" тут - не Третьяковка, и не балет Большого театра в Москве. Такой "культуры" у нас в России - завались... А где у нас "культура производства"? А как с  "культурой человеческих отношений" А где, простите, "парламентаризм" и "демократия", и какая - нибудь "толерантность"?.. О последнем - то у нас смешно и говорить. Вернее, очень  грустно, особенно после прошлого кровавого Октября прошлого года в Москве...
Гордимся, как идиоты: "И даже в области балета, Мы впереди планеты всей...", а сами просто варвары!
* * *
- 8 марта 1994 года - Мы - культура насилия. Мы - культура невежества. Мы - культура агрессии...
Не сто, а тысячу тысяч раз был прав обер - прокурор Святейшего Синода Победоносцев Константин Петрович, говоря Николаю Второму Романову: "Россия есть ледяная пустыня, и ходит по ней лихой человек." То и видим всегда. Довольно посмотреть вокруг...
* * *
- 19 апреля 1994 года - После потрясений необходим порядок и работа... Дел много, но никто и ничего не хочет делать. Все хотят "делать бизнес", то есть "рубить бабки", или как говорят местечковые "иметь гешефт"... Странно будет это тем, кто прочтет меня (а кто меня прочтет?). Подумают: "Брюзжит. Значит написал старик". Неправда Ваша и еще раз - неправда. Слишком любят вспоминать у нас сэра Уинстона Черчилля: "Любой человек моложе тридцати, и не либерал - человек бессердечный. Любой человек старше тридцати и не консерватор - человек безмозглый."
Черт бы побрал наших безмозглых либералов, и бессердечных консерваторов. Вернее, просто реакционеров... Нам нужен человек разумный. Нам нужен наш герой. Тут бы идеально подошел бы генерал, типа Франко. Или просто "русский Муссолини"... Впрочем, ведь последний плохо кончил.  А все "Почему?" - Пошел за дураком - Адольфом вслед. Сперва наши европейские союзники (после 1941 года) втянули Германию в Мировую войну. Германия одерживала временные победы, пока у немцев были люди и силы. и Бентио - "купился". Тоже полез воевать... Был бы он умнее - правил бы до 1970-х, как испанский каудильо Франко.
Душою не приемлю и не хочу диктатуру.  А что поделать? Делать нечего. Страшно взвихренной стране и полунищей нации, находящейся в таком страшнейшем и диком разброде необходим порядок.
Пошли нам, Господи, разумного диктатора! Иначе мы просто погибнем. Совсем еще недавно мечталось жить иначе,  но, видимо теперь уж никак...
* * *
- Приглашали на собрание каких - то "патриотов" в ДКЖ. Обещали - приедет Руцкой. И Руцкой - приехал. Бодр и свеж, но пушистые усы - уже совсем седые... Народу - просто тьма, и обстановка очень нервная, как перед сеансом экстассенса. Еле - еле нашел место на галерке, на втором ярусе.
Ободранный, старый ДК. Запах старости и нищеты, и человеческого пота. И все чего - то ждут. То ли чуда, то ли призыва - на штурм... Тут же посреди вот этого "моря народного" продают в фойе у входа в зал небольшую книжечку и самого Александра Владимировича, а еще какие - то газеты.
Подошел. Посмотрел на заголовки. Вот они -
- "Наш голос", - "Трудовой народ", - "Правда", - "Сталин с нами". И последняя с таким - же вот усатеньким "дядей" на обложке, как и сам наш гость, выпущенный из тюрьмы Лефортово...      
Александр Владимирович был в ударе. Рассказал сначала о борьбе за Советы, потом - про Белый Дом, а затем - о Лефортово. "Настоящий мученик..." Сперва сорвал аплодисменты, потом подписывал книжки - газеты.
- Где это я уже видал? - забилась в голове неотвязно мыслишка. И вспомнил...
Полгода назад приезжал к нам в ДК "великий шаман Чукотки". Выступал бесплатно, и потому народу в зале тоже набралось немало. Тоже тьма и тьма... Сперва он яростно и долго бил в огромный бубен из какой - то шкуры. После этого он "заряжал" простую воду, выставленную гражданами подле сцены в трехлитровых банках (Совсем как это делали по - телевиденью Чумак и Кашпировский... Потом вот так же в фойе продавали "лечебные" фотографии и самого "великого шамана", и "лечебные" газеты (в которых все, конечно - про него). До сих пор припоминаю летающее в зале и в фойе легкое ощущение какого - то психоза, невероятных и напрасных ожиданий и несбывшихся надежд. Тогда все так было. И сегодня почему - то тоже...   
Вспоминается из Библии: "Блажен муж, который не ходит на совет нечестивых и не стоит на пути грешных, и не сидит в собрании развратителей" - это 1 Псалом  Давида, и еще -   
- "Не оставляйте заповеди моей. Не вступай на стезю нечестивых, и не ходи по пути злых. Оставь его, не ходи по нему, уклонись от него, и пройди мимо." - учат Притчи Соломоновы, в главе 4. Так говорит Святая Библия. Вот перед этим меркнет все. Перед этим вечным все прах и все лишь тлен. Все суета и полнейшая мерзость...
* * *
- Не припомню кто из русских философов писал, что "христианство на Руси еще не проповедовано". Но ведь сказано было в Писании и до него: "Народ Мой нерешителен в возвращении ко Мне. Зовут его к высотам, и не восходит он." Про древних иудеев еще сказано, которым хоть и было проповедовано, но они от истины вечно уклонялись, ибо она тяжела. А у нас и этого нет. "Не проповедовано" нам, и точка.
Но раз "не проповедовано" нам, то и мы - не Его.  И взойдем - ли мы куда? Не похоже.
* * *
- "Побуждение активной любви к Родине превыше всех доктринальных государственно - общественных начал, она должна стать предметом повсеместной проповеди... Лишь на почве этой любви возможно созидательное государственно - общественное строительство, без этого - всегда отвлеченное и доктринерское... Самоценная и самоотверженная любовь к России не только спасет Россию в нынешний грозный для нас час, но и определит все ее дальнейшее и свободное существование." - писал философ Николай Бердяев почти тотчас после Февральской революции 1917 года.
Не сумели. Не смогли и все про...и. Не было ни воли и ни страсти. Ну а значит, не было любви к России?
Вот бы тут у заграницы не грех и поучиться. Да хоть бы у страстных испанцев! Нужен, ох как нужен сейчас России наш "русский Франко"!
Боже, спаси нас! Боже, пошли нам нашего "русского Франко"! Господи, спаси Россию!
* * *
- "Не сотвори себе кумира и никакого изображения..." - говорится в Исходе (20:4).
А ведь мы только это и делаем... Сперва - Ленин - Сталин... Затем на место их залез Ельцин. Кровавые кумиры наши всегда требуют человеческих жертв, человеческих жизней загубленных. На крутых поворотах истории нужна особая зоркая осторожность. 
* * *
- И говорится в Притчах Соломовых (1:8): "Слушай сын мой, наставление отца твоего и не отказывайся от учения матери своей."
Простые и великие слова, но не про "советских" родителей сказаны. Чему научат нас духовные банкроты из поколений и поколений вчерашних послушных рабов? Какое еще "наставление" дадут нам они? Какое нам преподнесут они "учение"? Господи, как много бреда и "серятины" слышали мы уже от них!
Помню еще, как и маменька моя говорила что - то там по - попугайски глупое, типа: "Сталин был плохой. Зато Ленин был хороший. Самый человечный человек." И еще рассказывала мне в срединном моем детстве: "Христиане были невежды и фанатики. Именно они сожгли Александрийскую великую библиотеку..."
Я не говорю, что она сама придумала все это. Просто повторяла вновь и вновь бездумно то, чему ее учили в школе, а потом в ее Герценовском институте в Питере... Крепко же тогда им всем промывали мозги!
Прав, ох прав как Кузьма Прутков, написав в свое время, что "Многие люди подобны колбасам: чем их начинят, то и носят в себе." Органическая неспособность глубоко и правильно мыслить, умственная ленность и даже, к сожалению, определенного рода вырождение - не черты ли народа наших дней?
Самому подумать лень, зато твердит: "Вот так написано в газете", или - "Так услышал по радио", или - "Говорили по телевизору"... Так говорят в наши дни, словно в этом есть какой - то хоть авторитет. 
Примитивные люди вокруг. Примитивные мысли, и серая, несчастная, усталая наша страна. Усталая уже цивилизация, и обреченная на гибель так же, как и Римская Империя завершающих своих веков. Но великий  Рим падал в пропасть гибели и небытия века и века. Нам же меряны всего десятилетия. Наше время побыстрее будет, постремительней оно течет. Атомный и электронный супервек. Этот век, и следующий, ХХI - решающий в нашей судьбе. Быть или не быть? Роковой вопрос совпеменности...
- А как же все их "наставления"?
- Какие еще нам от них слушать теперь "наставления"?!.. Смешно все это и противно в высшей степени. Не до "наставлений" нынче. Над всем довлеет "злоба дня." И в прямом, и в переносном смысле этого вот слова. 
* * *
В ГОСТЯХ У "НАШИХ"

- Опять сегодня надо "в гости". Иначе на меня "обидятся". Хорошо, посижу со стариками, послушаю бредни. - вот так решил Андрей, вспоминая, словно сон те прежние семейные застолья у дядьки Николая и у тети Ганны на Горького.
- Теперь все не то. Что то и на самом деле сломалось в этих людях. - думал он. - Или они век такими и были, просто я не замечал о том до этой нашей грозовой и бедовой поры? Впрочем, пора собираться.
* * *
И вот от остановки и снова все втроем - в знакомый второй подъезд и на второй этаж. И та же дверь, оббитая чернейшим дерматином с поясками и белыми головками заклепочек. Звонок с невыносимой трелью и осторожный взгляд в глазок. И снова знакомая дверь на распашку. И снова низенькая и седоватая уже тетушка Ганна с полотенцем белым, вафельным на узеньком плече. И едкий сигаретно - папиросный дымок, едко и нахально лезущий с кухоньки по всей малюсенькой квартирке. И какая - то пара семейная, про которую нам говорят: "Вот знакомые из Ленинграда." И они пожимают нам руки. Заметьте, что они "из Ленинграда." Не "из Петербурга", нет. В этом доме вместо "Екатеринбурга" существует до сих пор "Свердловск", а вместо "Нижнего Новгорода" - все еще "Горький".
В этом доме остановилось время. Здесь еще живут в СССР. И курят "Беломор" на кухне, туша окурки в жестянке из зеленого горошка. Здесь еще все вспоминают, "как это было при Брежневе", и вообще "до этого развала", говоря про который они всегда мучительно морщатся, как от нестерпимой, сильной боли. И ругают Горбачева, искренне и горячо ненавидя новый мир, вспоминая с непонятным умилением, "как все раньше было хорошо."    
Эта семейная пара спешит сейчас встречать Андрея, и его родителей, выйдя в коридор из кухни и пожимая им всем руки. Из той самой крохотной кухоньки, где вот только что и этот ленинградец и дядька Николай во всю уже коптили в настежь открытую форточку, а тетка Ганна и жена ленинградца до сих пор жарят, варят сперва у плиты, а затем мешают здоровенной ложищей салаты. 
Через минуту трое входят в комнату и застают там двух незнакомых им гостей. Это старая, седовласая старушка, сидящая в широченном, зеленоватом кресле и ти - ви и бойкая, черноволосая и черноглазая девица, сидевшая подле нее. Это парочка напоминала внучку с бабушкой.   
После когда на кухне все договорили, докурили, окончательно дожарили и дострогали салаты, ввалились в ставшую сразу малюсенькой комнату и торопливо шаркая по крашенному полу и скрипя стульями принялись рассаживаться у стола, еще порядком уставленного (несмотря на "наш кризис") рядами тарелок с пусть нехитрыми, но явствами и с заранее припасенными к празднику бутылками спиртного.      
* * *
Затарахтел телевизор, и на рябящее полотнище его пузатого экрана вдруг неожиданно приплыл известный бородач - очкарик журналист Свинидзе, который почему - то дико суетился и напирал на своих собеседников. -
- Но ведь отсутствовала всякая возможность для какого - либо мирного решения... - и уговаривал тот кого - то, и тут - же снова  пер, и пер, и пер журналист. - Не было его, так как не существовало такой вот возможности. А это уже совершенно автоматически подразумевало необходимость разгона мятежников, как самого благородного выхода из данной ситуации, предотвратившего гражданскую войну в России...
- Все так, Карл Михайлович!.. Все правильно... - поддакивали ему улыбаясь двое "умников" из - за стола.
- Мерзкий, лживенький карлик. - покривился на экран Николай. - Этот врет, как дышит... Вы послушали - бы только что только метет это "помело"? - обратился Николай к гостям. - Вот мы слушали еще на кухне, как только этот бородач утверждал, что стреляли де по Белому просто болванками!.. Он за дураков нас всех считает? Ведь мы видели яркие вспышки от взрывов, и выбросы дыма вслед за этими взрывами. И рущащиеся стены, и падающие вниз обломки от Белого Дома Советов. И груды, и груды и груды там - внизу. Простите, но мы все служили в армии и знаем, что такого действия обыкновенная болванка никогда не производит. Болванки просто прошивают встречные преграды не взрываясь. А вот эти грозные разрывы слыхала не только Москва, но и весь цивилизованный мир. И мы их никогда, никогда не забудем... Вот что мне рассказывал свидетель Бронислав Бабаев, чьи слова я записал для памяти в тетрадь. - произнес Николай и достал откуда то из за спины толстенькую, коленкоровую старую тетрадку в плотненькой, коричневой обложке.
- Слышны стрельба и взрывы... - стал читать он - В какой - то момент мы ощущаем мощнейший взрыв, потрясающий все здание. Нужен действительно мощный заряд,  чтобы его суметь поколебать... В восемь сорок с Калининского моста принялись стрелять прямой наводкой из своих сто двадцатимиллиметровых орудий подошедшие танки. Но может ли разрыв такого снаряда поколебать все здание?.. И таких  исключительно мощных взрывов я зафиксировал уже четыре или три... - дочитал Николай и обвел всех собравшихся глазами. Все притихли. Молчали и скорбно с укором смотрели в экран.   
Тишину прервал голос ленинградского гостя в свитере и в огромных, роговых очках. - Да, многие хотят теперь выслужиться перед "дорогим" Борисом Николаевичем. - начал он - Сперва будут врать про "болванки". Потом заявят "де правительственные войска вели огонь исключительно пластиковыми пулями". Ну, а раз все так вот и было чисто шутовски, то говорить о каких - то сотнях "пластмассовых" трупов смешно и нелепо... Пройдет одно десятилетие, потом второе, чудовищный режим забронзовеет, утвердясь на хребте подневольной России не хуже старых коммунистов, и вот этой вздорной сказкой будут затыкать народу голодающий рот, говоря раз за разом: "А ведь не было альтернативы, господа"... Между тем, как Съезд предлагал "нулевой" вариант. То есть перевыборы и Съезда депутатов, и самого президента. Но вот только Ельцину этого было не надо. Он непременно проиграет свободные выборы! - вот что он понимал тогда. И вот тогда он и решился на бойню... 
И еще, - продолжил гость - все тот же Седьмой и последний Съезд народных депутатов объявил президенту импичмент. Ну  понятно, что такого "оскорбления", как отрешение от должности Ельцин простить им уже никак - бы не мог. Президент и только он в той ситуации, совершая государственный переворот жаждал прямого и вооруженного насилия. И провоцировал насилие в столице.
- Чем же он его так провоцировал? - спросила робко из угла черноволосая и черноглазая девушка, сидевшая с бабушкой.
- Чем же? - усмехнулся говорливый гость. - А вот припомните. В четверг двадцать третьего сентября удушается Съезд, то есть орган, стремящийся хоть как - то защитить трудовой народ России. И сразу начинается безумие...
Двадцать третьего сам Ельцин выступает с предложениями, а по сути -  посулами всяческих благ народным депутатам России. Так за один только переход на сторону правительства отваливали тогда по три миллиона рублей, то есть по три тысячи долларов США по тому обменному курсу. Обещали предателям и еще, и еще, то есть новых, и новых разнообразных льгот. На глазах у всей России высшее должностное лицо проводило действия по разложению и подкупу высшего законодательного органа страны. А это уже преступление. Но и это далеко не все. Это было лишь начало катастрофы.
А на следующий день, - продолжил гость с тяжелым вздохом - двадцать четвертого, в пятницу нам объявляют, что существенно будет повышена квартплата, а еще вырастут цены на хлеб и на проезд на всем без исключения городском транспорте. А в субботу двадцать пятого сентября президент США Билл Клинтон выражает "благодарность русскому народу за то, с каким спокойствием он наблюдает за происходящим в стране..." И это - ли не провокация? - Придите защищать свой Съезд в Доме Советов - словно говорили этим власти из Кремля (и не они одни?)! Говорили и уже готовили расстрел! Они так жадно жаждали этой кровавой бани... 
Двадцать шестого сентября в Москве проходит демонстрация так называемых "демократов" исключительно в поддержку Ельцина. Лозунги ее поразили - бы любого лишь своим убожеством. Ни экономических, ни политических, ни культурных лозунгов не было там и в помине. Лишь одно иступленное - "Ельцин", и все.  И как же она отличалась от демонстрации у Дома Советов...
На демонстрации у его до поры, до времени белоснежных и, казалось, незыблемых стен проникали через всякие заслоны и с известным риском пострадать в случае кровавых беспорядков - провокаций. Лозунги собраний этих были полны болью за нашу Россию. В них был и перечень требований к власти, и набор предложений к возрождению Отечества нашего. Но разрушители и палачи спешили и не сидели сложа свои руки...
Уже к двадцать восьмому сентября была жестоко избита народный депутат Горячева. Депутат Горячева помогала доставке хлеба в Дом Советов. Был арестован и брошен в тюрьму тоже перед тем зверски избитый офицер и патриот товарищ Терехов...
Вспомним - продолжал говорить питерский гость - Ведь незадолго до бойни третьего - четвертого и пятого октября девяносто третьего года министр печати Полторанин обещал редакторам газет "события", которые должны произойти с четвертое по десятое октября, и "на которые надо правильно отреагировать". Вот и свершилось преступление - массовое убийство защитников конституционного строя России. Власти готовились идти до конца. И их нисколько не остановили неизбежные при этом убийства мирных граждан России - мужчин, женщин и даже детей... Будет массовое действо для подавления и для запугивания - вот на этом строился расчет. На власти России - кровь невинных жертв, и потоки крови людской и слез человеческих.   
Кровью и погубленными невинными жизнями наша "демократия" откупала себе право на беспрепятственное, наглое владение Россией. И устами министра печати заявила о необходимости сохранять спокойствие, когда начнется бойня. На соучастие в убийствах пригласили российскую прессу, и она приняла предложение, перейдя к той поре на службу к тем, у кого деньги.
- Вот тебе и "принципы", которыми они кичатся год за годом... - подал голос Николай. - И чего стоят после этого все их разговоры о "слезинке ребенка", списанные из романа Достоевского, так часто поминаемой тогда, когда надо попрекать коммунистов за их старое злодейство? И что стоит после этого вся их "демократия"? Все это был только лишь один обман и расчет на полных дурачков!.. Ведь согласно было по итогам референдума от двадцать пятого апреля девяносто третьего года пройти одновременно на перевыборы президента и на выборы нового Съезда народных депутатов - и никакой бы бойни просто не было. Но перевыборы для Ельцина означали утрату его власти. Вот чего он допустить уже никак не мог!.. Следовало расстрелять парламент, убить море разливанное людей и сохранить свою власть - вот и все "миролюбие" Ельцина, вот и вся его "реформаторская" миссия. Сверх того, в дни расстрела Белого Дома Советов он давал клятвенное обещание народу пойти на перевыборы двенадцатого июня девяносто четвертого. И результаты уже всем известны. Впрочем, мы посмотрим, поглядим...   
Год за годом эта власть шагает на длинных ногах из лжи и пустейших обещаниях. А цель у них одна и та же - ну хоть как - то сбить очередную волну общественного недовольства, получить поддержку, и... не выполнить свои же обещания! А всю эту ложь ретивейше, ревнивейше оберегают и ментовские дубинки, и армейские штыки, и бесстыдно - продажные СМИ.
- Мы в плену. И мы все - их заложники...- запричитала и закрестилась на иконочку в углу  тетка Ганна. - Ой, Господи, спаси несчастную Россию - матушку! Помоги, Господи Боже! И спаси нас всех ...
- Да тут молитвой горю не поможешь. - заявила ей сумрачная гостья - ленинградка в темно - синем платье с высокой прической и крупною брошкой на левой груди. - Как все стало дорого, товарищи! Впрочем, Вы и сами знаете. - поправилась она. -  А тут еще квартплата, и нету никаких моих сил... Никаких нет моих сил нет... - нервно, словно выйдя из какого - то ступора всплеснула руками ученая по - виду дама.
- Вот дороговизна и у нас в Устьрятине, и нету больше сил... - заныла тетка Ганна. - Мне рассказывали давеча вот как. На суде директор Елисеевского магазина Соколов, приговоренный уже и к расстрелу в свое время говорил в последнем слове на суде: "Сегодня - вы нас, а завтра - мы вас!" Вот и свершилось!.. - сделала выводы тетка .
- Развалили СССР... Проклятые Ельцин, Кравчук и Шушкевич. Проклятый "Беловежский сговор".  Вспомните, вспомните Невзорова Сашеньку! Передачи январские "Наши" того самого злополучного года в программе "Шестьсот секунд"... - вдруг неожиданно и яростно взныла до того молчащая старуха. 
- Не растоптали этих вот прибалтов - вот и повалилась вся империя. - поддержала ее ленинградская дама. - А все Америка! Проклятая Америка! Она нас хочет всех поработить...
- Да, американизация уже идет сплошная. - наперебой поддержали ее из разных углов. - Американизировано кино и телевиденье, и артисты теперь поют на английском. И в печати нынче тысячи и тысячи иностранных, непонятных людям слов: спонсор, ситуация, спикер, менеджер, консенсус, нонсенс... Даже и на празднике песни "Песня - Девяносто Два" ведущий говорил: "в нашей номинации". Не сказал "в нашей программе" или "на нашем концерте".
- Да, был я тут в Москве. - поддержал разговорчик отец. - Так там в Переделкине открыли новый магазин  "Шоп Максим". Остряки теперь вот так у них и говорят: "Купил де у Максима в ж...", а пройдитесь по улице Горького от Манежа - ни одной русской вывески. Шлепаешь, как по Бродвею. Мне думается - сказал он криво усмехаясь - так скоро станем мы пятьдесят первым штатом США... Ой, не в нашем это все менталитете. Западная это все идеология. К тому же  разграбление Державы и нашими, и западными жуликами теперь просто беспримерно...
- Надоело нынешнее паскудство - нет сил! - взвыл за этим дядька Николай. -  Вот так и сам себя чувствуешь дрянью такою, пока эта дрянь дряньская управляет страной. Мы, способнейшие, энергичные люди, и народ, уверен, даже более способный, чем англосаксы, спокойно позволяем убивать самих себя ничтожнейшим международным негодяям и разной картавящей мрази. Это просто стыд и срам!
- Превратились в каких - то малодушных и баб, эх, русские люди! Ненависть к этим недоноскам, которых, не попади они на вершины дикой власти, и за людей - то нормальных, достойных внимания, никогда бы не считали, в народе нынче - страшная! - загудел мужик в очках из Ленинграда. 
- А хваленая "советская интеллигенция" - где она? - завозмущалась ученая жена все того - же ленинградца.
Но тут с умным видом встрял в горячий разговор хозяин дома Николай. Встал вот так прямо с рюмочкой из за стола и начал философствовать напрополую. И чем далее, тем злее и острее, тем решительнее и безапеляционнее у него выходило вот что -
- Не продажные правители, не мафия, не мошенники - бизнесмены представляют главную опасность для будущего нашей страны. - начал он довольно важно. - Но главной силой и подлинным мотором разрушительного курса так называемых "реформ" является "советская интеллигенция". Именно она создает идеологическое обеспечение преступному правительству. Вся "демократическая" пропагандистская машина - пресса, радио и телевиденье - управляются и направляются "советской интеллигенцией". Благодаря этой пропаганде растлевается, сбивается с толку и тем самым держится на большой и железной цепи, то есть не бунтует, доведенный до отчаянья, озлобленный русский народ.
Почему же "советская интеллигенция" встала против своего народа? - поднял палец долу Николай. - Ведь слово "народ" никогда не сходило в прежние, то есть в коммунистические времена у нее с языка. Сколько книг было ей написано, сколько фильмов было снято, сколько слез было пролито о нелегкой доле народной. Так что произошло с защитницей народных интересов?

А ничего с ней не произошло. Я не говорю об интеллигенции вообще, не о российской, то есть русской, а только о так называемой "советской интеллигенции": А это особая статья.
"Советская интеллигенция" - заметил Николай - это племя лживое и лицемерное... Наша "советская интеллигенция" никогда не любила, не понимала да и боялась наш народ, и всегда от него отстранялась брезгливо. И еще. Пока при коммунистах "боление" за народ приносило ей значительные материальные и моральные дивиденды, она его "любила". Но как только тот же самый наш народ при "демократах" стал обузой, она с удовольствием и облегчением бросила его ко всем чертям.
Эта особая интеллигенция, сформированная Советской властью, - полуискренняя, полуталантливая, полунастоящая, то есть вся насквозь фальшивая. Эта интеллигенция, что бы она вот сейчас не пела о своей ненависти к коммунистам и борьбе с "их системой", всегда была прикормлена власть имущими, всегда жила руководствуясь нормами двойной морали, по принципу "и вашим, и нашим", всегда она существовала только в "их системе", а никак уж не вне ее. И почти всегда она "боролась" про себя, никогда не смея тявкать на правящую власть открыто. А еще они, "советские интеллигенты", всегда привыкли жить уютно. - продолжал  он горячо и злобно - Они привыкли так жить - быть всегда и у всех на виду, кушать сытно и пользоваться всеми возможными благами современной цивилизации. Им всем присущ дичайший  конформизм...
Эта та интеллигенция, - продолжал обличать он ее и далее - которая за годы Советской власти привыкла существовать в ногах у правящих, это та, что всегда шла на компромиссы со своей совестью. Это та часть интеллигенции российской, что всегда была готова лизать и зад, и сапог любой кровавой власти, и лизать его с наслаждением и самозабвением, то заискивая и выпрашивая, а то и просто требуя себе подачки. И всегда "советские интеллигенты" были только лишь приспособленцами и ловкачами, всегда бывали они нравственными предателями, и всегда холуями, как и положено грязным предателям.. - сказал он и хрякнул тут - же рюмку водки.
Потом дохнул в пиджачный рукавчик, захрустел солененьким огурчиком и снова продолжал свою тираду: -      
- В общем, - дыхнул он густо перегаром и осоловело задундел - это "советская" интеллигенция, и этим все  сказано. Это и не интеллигенция в исконном, благородном смысле слова, а интеллигентский плебс, чернь интеллигенции. - скривился Николай брезгливо.
- Во всей красе увидели мы их накануне референдума. Наперебой клялись они в верности тем, кто топчет и унижает матушку - Россию! Никогда не приходилось видеть более позорного и гнусного, и одновременно жалкого зрелища. Жаль их, вечных слепцов, - ведь они опять не на ту лошадь поставили. - ухмыльнулся он зло и кривовато, и продолжил. -
- И ведь все было в открытую: столы с явствами и шампанским, масштабные и примитивные до полного маразма шоу, оплаченные деньгами мафии в законе, и продажная любовь - тоже в открытую, на виду у всей страны и всего нашего многострадального народа между "советской интеллигенцией" и денежными мешками, на корню купившими ее. Интеллигенция там выступала в качестве товара. Так настоящее предательство рекламировалось нагло и бесстыдно в поучение всему темному народу бывшего СССР. И народ ошарашено разинул рот - даже самые наивные и недалекие почувствовали гадливость. И смотреть на это было тошно и противно! 
И кого только не тянуло в тот бесовский хоровод! - стал он пьяненько махать ручищей, загибая могучие, цепкие пальцы волосатых ладоней. - Ну ладно: режиссер Рязанов... Ну ладно - актеры Табаков и Ульянов, Ахеджакова и Мордюкова - эти ... со стажем и по крови предатели давно известные; служили, как цепные псы коммунистам, а значит и впредь будут служить любому и всякому, кто только больше денег даст. Ладно, Абдулов, согласен с тем, что лекарство, стоящее в полтора раза выше месячной зарплаты - нормальное явление... И кто же он такой? Да никто! - грохнул Коля по столу кулачищем. - Смазливый актеришка, и верно желает купить "Мерседес". Пусть купит. Его ничтожнейшее мнение и его предательство - мнение и предательство неразборчивого щенка. И то, и другое нас никак не интересует. Но вот выступает в "Аргументах и фактах" в защиту Бориса Ельцина и его режима Булат Окуджава. Жванецкий называет демонстрантов, бившихся на Двадцать Третье февраля с ментами - "рожами"... Вот тебе и "белый аист московский"! Вот тебе и лучший наш сатирик и защитник угнетенного народа! - расходился он.    
- Не волнуйся... Это вредно. - потянула за рукав Николая жена. - Лучше закуси еще, да выпей...
- Да это я, Ганя, еще ничего... Я так вот это немного еще... - принялся оправдываться Коля и сразу как - то сник и присел обратно за празднично накрытый стол.
- Да! Да! Ты прав! - заголосили радостно, задорно. - Вершится геноцид народа русского. В стране - пять миллионов абортов за год. А еще в России - десять миллионов алкоголиков, при том, что пищевой спирт "Рояль" теперь есть в каждом поганом ларьке. И идет ежедневное, дикое зомбирование людей средствами массовой информации. А это и значит, что теперешняя интеллигенция хочет поставить русский народ на колени. Еще и до октябрьской бойни они показали себя... Чего стоит только выступление артистки Людмилы Зыкиной перед референдумом двадцать пятого апреля девяносто третьего на телеэкране. Как бесстыже опускала глазки эта самая "народная артистка" перед оком людским, да и оком Божьим, призывая всех голосовать за Ельцина.   
- Наверное, с трепетом сейчас ждет она присвоения "Заслуженной артистки спекулянтов и лавочников"... - заязвили из угла стола.
- Да, растет, растет народный гнев! И гнев этот будет великий и страшный!.. "Не дай, Господь, увидеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный..." Ведь так товарищ Пушкин говорил? - воспрял душою снова Николай и подцепив на вилочку грибочек завитийствовал.
- "Не дай..." - так говорил нам Александр Сергеевич. А мы - то скажем: "Дай!" Мне сказали, что в Москве, на Дмитровском шоссе на заборе видели уже и лозунг: "Обыватель, хватит спать - а то отнимут и кровать!" Вот что было там написано. Так что грозные события уже не ждут, они сами по себе уже грядут, несутся нам навстречу!.. 
- Однако да, но это крайне трудно, господа... Простите сердечно, товарищи! - просипел уже слегка подпив ленинградский наш гость, поминутно поправляя роговые очки на носу. - Кстати, мне как раз перед отъездом  рассказали по огромному секрету, как первого октября девяносто третьего бойцы ОМОНа заманили в засаду и зверски избили сто шестьдесят пять ленинградских офицеров и солдат остававшихся верных своему священному долгу, Конституции и народу России и направлявшихся на защиту Верховного Совета и Съезда народных депутатов Российской Федерации. Вот это был день позора и для Русской Армии и для самого народа русского. - заключил он мысль и продолжал. - Воистину, нет теперь предела предательству и бесстыдству людей, потерявших ныне и Честь, и Достоинство, готовых продать нашу Державу за тридцать сребренников!.. Избитые воины Ленинградского ордена Ленина военного округа арестованы и брошены в камеры столичной военной прокуратуры. И до сих пор об их судьбе ничего не известно. Вот так жандармерия нагло и беззастенчиво испытывает терпение воинов нашего Отечества... И они такие были не одни. Кого - то избивали и отстреливали при подходе и подъезде к Москве, в основном на ближней кольцевой дороге. - так сказал он, а в завершение он заключил - Кровавая американо - сионистская оккупация России - вот что это такое...
- Ну, Вы это уж слишком хватили... - почти кричала в ответ черноволосая девица из угла, и седая бабушка  одобрительно замахала своей головенкой.
- А вот и нет. И не так Вы меня понимаете. Я ведь не говорю про Ваш народ... - принялся оправдываться ленинградец в очечках. - Я не про евреев толкую, а про сионистов, а это надо строго различать. Ведь было - же свеохдеятельное и самостоятельное участие расстреле нашего Дома Советов, вот в этой самой бойне группы еврейских шовинистов - боевиков, в том числе и группы "Иерихон", засланной к нам из Израиля со своими особыми кроваво - трупными задачами стравливания двух противостоящих частей русского общества, сошедшегося в истребительной схватке, что им блестяще и удалось сделать, стреляя то по Кантемировцам на Арбатском мосту, то по защитникам Белого Дома. Вот такие это были снайперы... Впрочем, там ведь и наши были, то есть и русские. И вот эти тоже стреляли - за деньги... Преступной власти надо было лишь взаимное ожесточение и ярость схватки с двух сторон. Уж слишком им хотелось поквитаться с оппозицией. А тут и возможность такая представилась. - говорил и говорил им этот ленинградский дядька. - "Люди со стеклянными глазами" - вот как мне сказал про тех убийц мой знакомый офицер из группы "Альфа". Да такие за деньги способны на все... И кстати, заметил он еще - Мне под большим секретом тут рассказали, а сведения эти есть самые верные и получены мной из самых что ни на есть надежных источников, что теперь президент Борис Ельцин в пожарном порядке вооружает войска МВД, которые прежде не имели ничего, кроме разве что слезоточивых газов, автоматов и дубинок, еще и тяжелой артиллерией, танками и снайперскими винтовками. И для чего, понятно. Они готовятся воевать в городах, сметая целыми кварталами и целыми улицами. И еще. Мне сказали компетентные товарищи из нашего "Большого Дома", что впервые за все годы проводятся совместные учения армии и войск МВД, которые уже сейчас представляют единственно верную гвардию режиму Ельцина, и верную при этом на все сто процентов. Уже сейчас офицеры спецподразделений милиции огребают зарплату, пожалуй, в восемь раз превышающую заработную плату профессора, - уточнил он и снова подтолкнул роговые очки на носу - или старшего научного сотрудника. Впрочем, убийцы всегда относились к высокооплачиваемой категории, и для того они и становились шкуродерами. 
- Да, да! Милиция! - снова заскрипело из угла стола. - Милиция и именно она явилась опорной силой в истреблении людей третьего - шестого октября. Столкновение вот с ними в городе или где - либо по самому невинному поводу - это гарантия жесточайшего избиения прямо на месте или арест с избиениями, но уже и до смерти, а для женщин и угроза изнасилования. Теперь как - бы уже закона и нет. Не хочется верить во все, но факты есть. И факты эти - жуткие...
- Да уж, какой поп, таков и приход. - снова подал голос Николай. - Ходят упорные слухи, будто раз в неделю Ельцину прокачивают кровь. У него далеко зашедший цирроз печени. Однако он все равно срывается в запои. Впрочем, не исключено, что в этом ему посабляют картавые. Они ему и подливают в чащу зелье хмельное... Да вся их мерзкая порода - известные содержатели шинков на Руси. Так что и не ровен час... Но все равно наш час грядет! - поднял снова Коля маленькую стопочку. - И кстати, - продолжал он свою речь -  борясь за власть, президент установил личную связь с командиром каждой дивизии в России, минуя все промежуточные инстанции, кроме того, Ельцин напрямую подчинил себе Генеральный штаб. Так что они снова готовы пускать кровь, и как выразился Полторанин, уже "не допустят осечки". То есть хотят вырезать всю оппозицию уже и полностью, и окончательно. Но я все - же надеюсь... 
- Да, все умрем! Да, мы все погибнем! Так все будет... - запричитала тетка Ганна и закачала скорбно головой. - Куда нам драться, Николай. - осадила мужа она. - Народ наш теперь вымирает... Умирает нынче очень много. Просто таки какая - то жуть... Знакомые, друзья и соседи - все падают теперь, как подрубленные. Народ болеет сильно. Да и с транспортом у нас - беда... - продолжала Ганна ныть слезливо. - Ждешь теперь троллейбус аж по двадцать минут. И это - в пятнадцать а то и в двадцать пять градусов мороза. А прикатит - и не сядешь: весь забит. Иногда пропускаешь один или два. Все это явные следы распада, обнищания. Транспорт выходит из строя, но автобусы и троллейбусы уже не заменяют новыми машинами. Вот и пухнут по всем остановкам огромные толпы. А метро, мне сказали, в Москве и вовсе переполнено... 
- Ну, у нас метро - то, слава Богу нет... - лукаво заметил ей муж. - Не построят нам его в Устьрятине, ты не волнуйся...
- Да, нет у нас метро, и вот это еще хуже. - рассердилась она на его за такую несерьезность, а после зыркнула недобро и добавила. - Вот так выскочишь на улицу зимой, под морозный ветер и простужаешься, болеешь. А поедешь на общественном транспорте - и тут все едино. От одной поездки на работу еще совсем не приступая к делу, измучена до самого предела. Так вот и устает наш человек от жизни, и конца всему этому теперь уже не видно.
- Да, нужда теперь неописуема. - поддержала Ганну ленинградская подруга. - У людей нет одежды, нет еды и нет лекарств. Обществом владеет отчаянье, одно отчаянье и только. И неверие уже никому... Так тиражи газет, даже самых популярных, стремительно и резко падают: уже никто и никому не верит, да и денег просто на газеты нет. И нищают ровно все, кроме той ничтожной кучки наверху, спекулянтов и их охраны, а о мафиози речь вести излишне: они душат вся и всех... А сколько людишек теперь вот повымрет? - качала она головой. - Сколько спит в нетопленых квартирах? А сколько беженцев от разных войн, бродяг и разных несчастных бомжей? Спят возле труб на теплотрассах и в разных не отапливаемых будках, в заброшенных бараках и в вагонах при вокзалах, забираясь туда незаконно. Спят по разрушенным, старым домам и при том легко одетые - одеть им нечего. А еще голодные, и этим ослабленные...Помню прошлую зиму. Мороз уже как целых две недели от минус пятнадцати до минус двадцати пяти, а ночами то и до тридцати уже доходит. И он все нарастает и нарастает. Так же будет и в этом году - дайте срок. И  это будет настоящее бедствие для неимущей, обворованной, бедной России... Россия пока что стоит, но уже в неимоверной лихорадке самого последнего своего напряжения, вот - вот ее ноги подломятся и она просто рухнет, и...    
- Озлобление народа не поддается передаче никаким таким словом! - снова встрял в разговор Николай. - Народ не верит никому, потому он пьет, отвернувшись от всех на планете, как умеют пить только мы - русские. - заявил он и снова приложился к рюмке водки. - Эх, несчастный народ!.. А армии у нас теперь и в самом деле уже нет. Верней, теперь она у нас - карательная. Слышал сам, что скоро каждому офицеру будут платить за голову убитого врага режима. То есть именно за Ваши с нами головы! За головы русских людей! Мне достоверно говорили, что по такому принципу уже действует московский ОМОН, а теперь  будут действовать и Вооруженные Силы России, которые правильнее было бы отныне называть Вооруженные Карательные Силы России, ибо армии у нашего народа больше нет...
- Все это трагический итог событий октября девяносто третьего. - сунулся опять очкастый ленинградец. - А про армию Вы совершенно правы. Не брать в расчет в будущих кризисах и потрясениях такое новое качество российской армии уже нам никак не возможно.
- Да, да, да... - закивали согласно ему.
- Как же справиться и главное "кому" c миллионом солдат с танками, орудиями и ракетами? То что они не колеблясь, применят против мирных городов самое смертоносное оружие, сметая целые кварталы сомневаться уже не приходится. Ведь они уже расстреливали из сто пятидесятимиллиметровых пушек беззащитный Белый Дом, в том числе и женщин с детьми. Курили и отдыхали, и снова убивали. И снова устраивали перекур... - продолжал ленинградец.   
- Да, в стране набирают силу центростремительные силы... - Наша бывшая Советская Армия не взяла на себя функцию защитницы народа... - Любой, любой парламент и в любое время будет в скорости разогнан, прояви он несогласие с президентом России. А любой человек, в том числе и парламентарий, в любой момент может быть убит, если только вдруг осмелится противоречить власть имущим... Ну а бандитизм? Он выполняет вспомогательную репрессивную функцию, безжалостно терзая наш народ. Народ отдан на съедение преступным кланам, и... - заголосили все вокруг, отчего Андрею стало просто мерзко на душе и дурно.   
- А за всем вот этим - США! - разорялся вновь хозяин дома. - Их мечты о мировом господстве! Вот она - политика "по - Клинтону". Это политика международного сионизма! Сионистские круги просто спят и видят получить свои миллиарды и миллиарды долларов от властей США. Вот зачем правительство США все это и задумало... Сначала навязали нам "реформы" и грабеж. А потом - развивал он свою мысль дальше - все это обернется катастрофой! И хорошо еще, если нам удастся избежать всемирной термоядерной войны! Ну а бедный еврейский народ - театрально заломил он руки - всего лишь мелкая разменная монета в этих чудовищных планах!.. 

Из углов стола послышались тяжелейшие вздохи и шепот. - Господи, помилуй! Пронеси, Боже! Боже!
- Ну так, тетя, нас не тронут. Мы ведь правоcлавные... - успокаивала старую, седую гостью черноволосая, стройная девушка.
- Дорогая моя, дорогая... - громко ей шептала старушка. - Деточка моя, они ведь паспорта смотреть совсем не будут. Когда идет погром, то бьют не глядя в паспорт, совершенно. Бьют за внешность, за глаза, за нос, за волосы. Это ведь будет уже не политика. Это будет уже бандитизм...
А Николай никак не унимался и уже вовсю орал. - Нынешние "реформы" неизбежно вызовут гражданскую войну с еврейскими погромами. А потом сионисты по воздушному мосту будут вывозить всех выживших в Израиль. Миллионы и миллионы беженцев... А вот как устроятся все эти беженцы в Израиле - их нисколько не интересует. Важно получить деньги от США, а потом их поделить среди ведущих сионистов - этих подлинных хозяев современной экономики. Ведь современный сионизм уже давно не какое - то там националистически - политическое течение, одно из многих в нашем мире. Это - могущественнейшее на Земле финансовое предприятие, связанное с международной политикой!..         
- Да, пожалуй только Гитлер и поможет тут... - поддержала его ленинградка. - Надо непременно Гитлера, чтобы вывел всех картавых из нашей России. А то смотрела "Времечко" в понедельник раз, в двадцать два сорок. А вопрос у ведущего был: "Какой есть способ защиты от русских, которые придут и все отнимут?" Знает, значит кошка, чье мясо она съела! - радовалась тетенька из Питера.
- Мы и раньше знали, кто стоит за бедами России нашей! - поддержал ее дядька Николай. - Только вот сказать стеснялись. А теперь и это прошло...
- Но так нельзя! Нельзя вот так! - закричали им наперебой черноволосая девица и старуха.
- Бабушка, уймите лучше Вашу внучку. К тому - же, Вас не спросят. Не спросят, да и все. Как не спрашивали нас, украв все сбережения... А не нравится в нашей России - уезжайте до поры, пока еще граница на распашку. Пока еще в стране бардак и нет порядка. Когда встанет русский богатырь - граница у Святой Руси будет вновь на надежном замке! Мышка не проскочит! Ворона и та не пролетит! Все кому не нравится - на выход! Шагом марш! - высокомерно оборвал их гость из Ленинграда, защищая яростно жену.   
- Да что Вы говорите нам такое!.. Да по какому праву - то!.. - в негодовании задохнулась девица.
- А нечего "своих" да "наших" покрывать... - встряла в разговор тетка Ганна. - Нечего, и нечего... Вот живете тихо, и живите, пока мы добрые и жить Вам позволяем...
- А то нам все ваши чубайсы - ясины и лифшицы, немцовы - уринсоны - просто острый нож. - поддержал ее муж Николай, проводя ребром ладони поперек своей остро - кадыкастой шеи. - Народ так зол, что говорить об этом деле надо просто. Не встревайте лучше в эту тему. Мы - еще русская интеллигенция. - обвел он все застолье безобразное руками. - Мы еще вот разговоры с Вами разговариваем. - покривил он уже раскрасневшуюся рожу. - Мы - культурные люди. - заметил Николай. - А простой и темный наш народ будет просто рвать всех недругов на куски. Притом, не разбираясь сильно кто какой. Как рвали бар в семнадцатом...
- А зря... - вздохнул на это ленинградец. - Зря они их все - же они рвали.
- Конечно зря. - заметила его супруга. - Уж лучше те бары, чем эти - картавые... И, кстати, все большевики ведь тоже были из них. И "демократы" нынешние - тоже! И те, и другие - губители России! Губили и губят по - разному, а  вот порода - то у них одна...
- Да, пора схватить всю эту сволоту за глотку! И душить! И давить что есть только мочи! - горячо поддержали его. - Ибо сами написали в окаянном талмуде своем: "Все ... ответственны друг за друга." - Вот пусть теперь за всех своих - свои и отвечают. - И самой полной мерой! И совсем без всякого остаточка!..
- Да, давить детей собачьих, пока кровавой пеной не умоются из жадных, лживых пастей! Обманули русский народ, негодяи, лгуны. Жалко, что живем не при Иване Грозном! Вот на дыбу – бы их! Животы вспороть и кошечек туда засунуть! Или ноздри рвать, лоб железом клеймить, выколоть глаза, отрезать уши – вот это было – бы по – русски. 
- Сначала выбросить из окон Кремля, потом посадить всех на колья, да так, чтобы кол входил им в задницу, а выходил через пробитую насквозь грудную клетку. Да еще неплохо было - бы бросить их живьем в кипящую смолу, а трупы предателей Руси после вывалять в куриных перьях! После этого сжечь трупы и выстрелить из пушки пеплом в западную сторону, как когда – то поступили с Гришкой Отрепьевым! – поступали предложения то в шутку, а то и всерьез.
- Нет, уж лучше тогда им тогда живым повытачивать кровь! Капельку за капелькой, капельку за капелькой, чтобы умирали подольше да мучались. Так у них в породе, кажется, из века в век заведено?..
* * *
Потные, пьяные лица мужчин и бледные лица старух. И ощутимый запах горячего пота и звериной злобы. И ненависть, бьющая уже через самый - самый край. И женская истерика. И снова перекошенные злобой лица. И сжатые для драки мужские кулаки.
И крики. Эти крики, висящие в ушах. -  Это губители наши! Враги! Все эти ельцины, гайдары и лужковы, и им подобные... - Да все они - бандиты! - Сколько они убили? А сколько еще и убьют?..
- Бандиты пришли к власти. Об этом вот и Говорухин говорит... Не "финансовые акулы", а просто таки мафия... И следователи Гдлян, и Иванов были правы и еще раз правы, утверждая, что все мафиозные нити идут прямо в Кремль. Вернее, из Кремля... - Негодяи продали нашу Родину, они разогнали народную власть! И теперь мы все погибнем!.. - Все это проклятые Ельцин, Горбачев и "демократы"! И...
От всего услышанного Андрею стало дурненько и страшно.
- Вот он - бардак и настоящий ад! И это - мои самые родные люди? Перекошенные злобой лица и нелепые, жуткие страхи. И противно. О, Боже, как - же все это позорно и противно... - колотилось у него в мозгу. - И это просто нестерпимо. - думал он. А потом...
А потом он резко встал изо стола и вышел. Сначала в мелкий, полутемный коридорчик. Засунул ноги в сапоги и потянул за молнии. Снял курточку и шарф, и меховую шапку с высоченной вешалки и взялся за входную дверь.
- Ты куда? - спохватилась тетка Ганна.
- Да как - то душно. Я лучше пойду. - промямлил Андрей. - Спасибо. Но мне уже пора.
- Ну, c Богом, с Богом... - перекрестила его тетка. И...
И дверь порывом сквозняка шумно захлопнулась.
* * *
Вышел на площадку. Отдышался. Набрал полные легкие холодного, свежего воздуха, прощаясь с удушливейшей и угарной вонью дядькиного "Беломора" и нахлобучив на голову шапку стал влезать в рукава. Намотал на шею шарф, застегнул со скрипом молнию.
- Больше ни ногой в безобразный вертеп... - подумал Андрей спускаясь по лестнице вниз. Хлопнул дверью и вышел в синий и морозный зимний вечер. Заскрипел сапогами по ломкому первому снегу. Черными следами - по белому, свежему, ломкому инею. Словно дымом - по Дому. Так и шел не останавливаясь он, распрощавшись с неярким светом и неверным, гостевым теплом все вперед и вперед - к остановке.
* * *
ЧУДО - ЮДО БЕЗОБРАЗНОЕ. ЧАСТЬ ВТОРАЯ

СКОРБНОЕ БЕСЧУВСТВИЕ

Белая, злая крупа сыпала за оконным стеклом, наметала сугробы в Кировском сквере у большого, белоколонного, желтого здания в самом центре города Устьрятин. Это - местный Политех. Вечерний час. Почти закончились занятия и уже поздновато. И зябко.
Вот и две комнаты в конце высокого и злого, неприветливого, мрачного, грязноватого коридора. Тусклый свет от запыленной лампочки и отвестая пропасть черного, безлюдного чертежного зала. Черная пасть, огромнейший, мрачный провал в НИКУДА. Настоящие ворота в дантов ад, над которой не хватает только знаменитой фразы: "Оставь надежду, всяк сюда входящий." И как положено - незапирающтеся, вечно разбитые двери в этот почти полный, грозный и зловещий полумрак из которого только слабо белеют чертежные доски да ободранные вдрызг планшеты самодельных, древних стендов с камими - то фасадами, разрезами и сечениями. Болтами, гайками и шпильками. И с чертежами рассеченных механизмов каких - то никому неведанных, загадочно - суровых, зловещих машин. 
Подле входа в черный зал на стенке - ободранный ящик с огромной, красной надписью "ПК - 18 ПРИ ПОЖАРЕ ЗВОНИТЬ 01", сделанной давным - давно по трафарету и слегка уже облезлой.  Под ним - пара - тройка поломанных, продавленных и грязноватых стульев с прорванной материей сидений и вылезающей оттуда серой, комковатой ватой. Правее стульев - большая и двустворчатая дверь обитая железом, неровно крашенная краской - серебрянкой. Противно скрипят давно, а вернее просто никогда не мазанные петли. И гулко хлопает и клацает древней и ржавой пружиной.
Под ногами - истертый паркет. По стенам - полированные, деревянные панели. Давний подарок кому - то из умерших преподов от знакомых инженеров с мебельной фирмы "Прогресс", уже давно закрытой. "Шефская помощь", или как тогда все это еще называлось? Теперь этого уже никто не помнит. Теперь все это пропало. Пропало безвозвратно и уже навсегда. Теперь лишь "товар". "Товар" и "деньги",  "деньги" и еще "товар". В общем, все как и учила нас политэкономия марксизма - ленинизма не так уж давно. Учит и сейчас.
Она нас учит. И мы учимся. Учимся, как дураки. Потому как всей страной и при этом только на своих ошибках.
Полумрак в лаборатории. На дверке по железу цифры - триста семь. Вот заглянули, заскипели и грохнули внутрь, зайдя сюда из коридора.
* * *
Ряды из ламп дневного света под высоченным потолком в каких - то гнусных трещинах и буровато - желтых подтеках от голубиного помета с чердака, откуда пол весне так ясно слышно, как воркуют. И где по слухам этого "добра" (то есть "ценного птичьего гумуса") уже по щиколотку. Накопилось за все годы, да разве кто "такое" вычистит? Где Геракл на такие "конюшни" в городе, где так издревле навывали только винный магазин на Ворошилова? Нет пока того Геракла. Нет желающих копаться задарма (почти) в г...е.   
Неоновые трубки между облупленных, чудовищных рогов, воткнувших хищно свои острия в потолок. Но они сейчас не зажжены. Только  Тускло светит одна лампочка над входом. Экономия, как и велел сотрудникам ректор УПИ Гробовский Илья Леонидович. Про него еще какие - то студенты на стенке писали огромно и синим - "Грабовский - гандон драный!" Именно так и в такой вот орфографии... Надпись быстро обнаружили и пригнали кучу лаборантов и уборщиц с ведрами и тряпками "такое гнусное художество" (по словам "виновника") стирать.   
* * *
Полумрак. А в нем только железные руки - крюки над тяжелыми, железными столами. Это шлют привет из темноты чуть прогретой непродутыми к зиме простуженными и вовсе больными батареями древние  планшетные графопостроители, оснаженные репиторгафами и тушью и карандашами. А еще и просто немудрено по - советски просто - шариковыми ручками... Подле них -  серебристо - синие, громоздкие шкафы c надписью "Урал" и коричневато - красные с "Минск - сорок семь", за мутненькими, матовыми оргстеклами которых навеки уже встали и стоят большие ленточные, магнитофонные бабины. Стоят, не крутятся. И не закрутятся они уже вовек... Подле них зеленым светом  не горят уже и манюсенькие экранчики цельнометаллических гробов (что - "мэйд ин ЮэСэСА") и пластиковых, беленьких (что "ин Романа" энд "Хунгари"). Динозары из семидесятых. Мониторы и системники из "стран социализма". Два стареньких, отчаянно трещащих матричных принтера "Роботнон" из слившейся не так давно экстазе с ФРГ и навек уже пропавшей в временной пучине как - бы вроде и не бывшей вовсе на нашей огромной Земле ГДР. Мониторы одного лишь зеленого или красного изображения, да и то - только буковок и знаков. И горизонтальные, массивно - неподъемно цельнометаллические системники с системой "ДОС". Таково наследие триста седьмой лаборатории, доставшейся ей еще от времени Советской власти.   
Наискосок от входа в это царство мертвых и минуя, а вернее вовсе не входя в этот мир чудовищных и старых машин мимо ручечек зловеще чернеющего, эбонитового электрощита и ободранного шкафа, до краев забитого всяким старым, пыльным хламом пройдем к незатворенной, обитой железом двери, откуда лупит в темноватый зал яростный и белый свет. Здесь за перегородкой теперь его место.
- А кого "его"? - спросит читатель меня.   
- Да конечно - же Андрея. Или Дюши, как называю этого героя своего я иногда и по - домашнему, и по - дворовому и школьному обычаю, то есть согласно с их традициями, по которым все "большие", слишком длинные и вообще "пафосные" имена и фамилии считатся смешными и нелепыми. И это в самом лучшем случае.
* * *
Короче говоря, произошла довольно обыкновенная, "постсоветская" история. И так. Рассказываю кратко.
Предпоследний курс родного УПИ. Учеба с переменным интересом, чаще всего довольно старательная. Специальность сложная - "Архитектура", абривиатура - двадцать девять ноль один. Впереди еще еще и преддиплом, и Госы, и диплом. А на будущее лето и преддипломная практика... Но это летом. А до лета надо еще дотянуть. Дожить надо как - то до этого самого лета. - А как доживешь до него? И потом тоже как? - Об этом не знает никто. Потому как безденежье позорное и довольно таки неясные перспективы дальнейшего трудоустройства. Вроде кто - то и кому - то предлагает ехать архитектором в район, как в ссылку. Жить там с печами и курями... И это - лучший вариант. А в городе...
А в городе везде нужны "свои" да "наши". А их у Андрея как раз и нет. Как нет и стажа работы. А без стажа нынче на работу не берут, потому как все "делают бизнес". Короче,  середина девяностых. Обыкновенная история... И "банк Империал" в дурацком телеящике в обнимку с Леней Голубковым.
* * *
Вот так и очутился Дюша тут на ставке сперва лаборанта. Где он после окончания учебы в девяносто пятом осядет, но уже не только вечером, но и на целый день, присовокупив к своей грошовой должности еще и "инженера по обслуживанию". Полторы ставки в "сфере образования", будь оно не ладно, мать ети...
- А вообще - то тут даже и не оч - ч - чень холодно. - думает он иногда, отогревая замерзающие руки над пыльной, в ржавых подтеках и мерзейшей, серой паутине старой батарее у заиндевевшего окна с надтреснутым стеклом, заклееным широким скотчем. - Ведь могло все быть и хуже. Вон и дядька говорит: "Сколько нынче людей и вовсе без гроша в кармане? А сколько дохет, и... Скитаются и умирают без вестей теперь миллионы. И сколько еще погибнут, убьются, убьют или сами умрут?.." Так что надо быть ну хоть немного дядьке Николаю благодарным. Работа эта - то, конечно, уж полный позор и ... Но за неимением лучшего и такая пока что сойдет. Может, летом чего подвернется? - Или, может, потом, когда будет на руках долгожданный диплом? - еще надеется Андрей убежать с этой самой Начертательно - Геометрической и Графической, устьрятинской, политехнической кафедры.
* * *
- А все - таки работа есть работа. И деньги от нее не лишние. Хоть и маленькие очень, но учебе она не мешает. Вот выучусь до конца, а потом... Да... - подумал Андрей и передернул зябко своими плечами - Да хоть работа эта малая и бедная, и совсем уж непрестижная позволяет меньше ему дома быть. Сейчас вот только мастерская у меня, что в первом здании на родной "Архитектуре" - это моя учеба. А потом оттуда я через дорогу - и уже на работу. А после вечером - уже домой. И спать. И спать... - думал он и засунул руки в рукава своей толстой, серой и тяжелой кофты домашней, грубой вязки. - Хорошо, что хоть так... А то - бы этот идиот - папаша прямо - таки так и ест меня своми попреками. То "бездельником" зовет. То "тунеядцем". А то даже "дерьмократом" (а это у него теперь - страшнейшее ругательство). Так и блажит теперь, как пьяный, или баба: "Я - бы из всех от бедра! От бедра! От бедра - из автомата!.. Обманули народ! Ничего! За обман ответят кровью... Они кровь народную попили, и мы их кровь потом попьем! Ох, попьем, да порадуемся!.. Они дохнуть будут, а мы - люди честные на них плевать! И всех их истребим с земли - то нашей... И детей их - гаденышей, и родителей - гадов, за то, что мразей таких воспитали! Никто - никто от гнева русского скоро не уйдет и от суда народа не отвертится! Пусть все, собаки, отвечают!.." - вот так этот псих и горланит. - И еще горланит - думал парень - "А коль эти падлы после за границу убегут, и их нам оттуда по - добру никак не выдадут, то мы по этой загранице сразу нанесем мгновенный ядерный удар! И будем в своем праве! Не выдаст Израиль? - До свиданья, Израиль! - Не выдаст Америка? - Прощай и Америка!.. И пускай они дохнут все тогда, как мы дохнем вот сейчас. Они нас там, за океаном ничуть не жалеют. Нашей болью, нашими страданиями они не страдают нисколько. Отчего - же нам их вдруг жалеть? Умирать - так с музыкой! По - русски!.. Меньше сволочи будет тогда и планета очистится от разных там воров и..."
- Вот какой дибил - скрипел  зубами Дюша. - А попробуй что - нибудь ему сказать, то сразу переход на личности идет, выяснения "кто и кого чем кормит, кто за квартиру платит" или крики хуже прежнего: "Твоя это власть, дерьмократическая - вот и живи при ней как умеешь! А не умеешь - молчи! Заткни свое хавало!.. Подохнешь на помойке, зараза такая!.. Убирайся из дома моего!" - так заорет тогда родитель на него. И еще: "Кто хозяин?.. Кто хозяин?!!" - полезет он на Андрея с кулаками тогда и подведет в конце всему итог всему : "Я - хозяин!.. Я - хозяин в доме этом! И тут все мое! А твоего тут нету ничего!" - скажет он не раз. "- Не нравится в доме моем? - Так ты убирайся из него к такой - то матери! Да поскорее! Пусть тебя Чубайс, Гайдар и Ельцин с ложки кормят, сукин ты сын и свинья ты такая ... неблагодарная!"   
* * *
Маленькая комнатка. Две яркие, неоновые лампы на неровной, с драными обоями стене. И две ныне уже старых "персоналки" фирмы "Ай - Би - Эм", теперь уже давно сошедшие с компьютерной арены "троечки" с горизонтальными блоками. Два уже графических, цветных монитора. Клавы, мышки, коврики с веселыми рисунками и огромнейший привет из далекой Японии - принтер фирмы "Эпсон". И тут - же на колченогом, старом стульчике и второй лаборант - здоровеный парень с Электро - энергетического - Сергей. Собрался уже уходить, запер свои вещи (калькулятор, тетрадки и ручки) в верхний ящик канцелярского, обшарпанного столика. И протянул прощаясь руку.   
- Ну, пока. - говорит Серега улыбаясь.
- Пока... - отвечая ему бросает Андрей, подумав - А все - таки не все люди такая дрянь, как ... мой папаша. Нехорошо такое про родителя говорить. Ведь и в Библии - то говорится - "почитай...". - Да только там про нормальных людей говорится? - так думает он. - А вот "этот"... Да из - за него, идиота такого и дома - то побыть теперь спокойно абсолютно уже  невозможно. Все эти бесконечные крики. C ума сойти от них можно. И в психушку попасть... Да у нас и так не дом - одна "психушка". Вот уж воистину - настоящий "желтый дом". Или "дом с дураками"... - подумал Андрей и грустновато улыбнулся. Хотя радоваться было особенно нечему. Потому как в мире этом царила почти что зима.
За окном был поздний, темный, ноябрьский вечер. И злой ветер в свете желтых фонарей у Кировского сквера гнал и гнал первые, мокрые хлопья холодного снега.   
* * *
- Вот и "Серый" ушел. - подумал Дюша. - Еще два часа - и домой. И, надеюсь, что ужин хоть будет спокойным. Без этих идиотских "воплей народного гнева" и прочих разных глупостей. А то... - передернуло Андрея - закалебало! Уже закалебало! - хотелось выть и орать ему сейчас и все кому - то объяснить. Верней сказать, конечно. Просто так сказать все, что он думает о России, о "рынке" этом вот и даже о самой "демократии", будь она сто раз не ладна. 
- И ведь я - же пытался. Пытался... - так думал он уже не раз. - Но меня никто, никто не хочет слушать. Я хочу им сказать свое слово, а они не хотят. Отчего? Оттого - что я для них - "никто". Я - "никто". И зовут меня для них - "никак". И это - для самых родных. - думал он в отчаянье.
- Неужели просто "человека" невозможно хоть немного уважать? Я даже не прошу меня "любить". "Любить меня", наверное, трудно... и не за что. Ведь давно известно всем, отчего у нас и за кого, например, выходят замуж. За человека с деньгами, c квартирой. Всякая женщина хочет чтобы "ее обеспечивали". И при этом большинству из дам абсолютно плевать, как зарабатывает ее "любимый муж" эти самые денежки. Ворует - ли? Тогрует - ли? Или делает квартирные аферы, лишая стариков и алкоголиков их законной кровли? Им главное - денег давай. И побольше, побольше... А коли не дашь, то ты для них сразу и "ничтожество", и еще - "чмо болотное". И - "Пошел ты... по адресу" - только так тебе они и скажут. Такая уж жизнь. 
- Такая жизнь. И ничего тут не поделаешь. Ибо всюду правит престиж и успех. - с тоскою думал он. - Надо "уметь хорошо устраиваться" и еще "уметь вертеться". Ветреться прямо - таки ужом. А иначе не прожить.
- И вот даже эти "браки"... Или как их там зовут? Ведь и они все - ложь огромная и ловля денег. Какая там любовь и уважение? Какая там привязанность и взаимная и трепетная ласка? Все это в нашей несчастной стране только лишь одни и никому не нужные слова. Раньше красивые девицы продавли свою красоту за машины и квартиры хоть партийному или там ... комсомольскому работнику. В худшем случае - ведущему инженеру большого завода. А теперь любая не совсем уж страшненькая "телка" готова сойтись хоть на ночь, хоть на месяц, ну самое большое на год с камим - нибудь ларечным бизнесменом или вовсе рекетиром из вчерашней дворовой шпаны. И это "брак"? Тот самый "священный союз", про который столько говорили в школе и "основа которого должна быть и любовь, и общность интересов, а еще - взаимоуважение..."? Да это хуже, чем просто узаконенная проституция!  Вернее, это именно она и есть, как и писал товарищ Энгельс в "Происхождении семьи, государства и частной собственности"...   
* * *
- Противно про Энгельса так думать. Верней считать, что он - де в чем - то прав. Однако, факты - вещь упрямая и против фактов - хрен попрешь. Да и как переть мне, такому маленькому человеку против огромнейшей горы печальных обстоятельств? - приходил в отчаянье Дюша. - А ведь когда - то сввсем еще недавно жизнь представлялась ему такой большой и светлой, манящей в прекрсные дали дорогой, на которой будет непременно и учеба на престижной кафедре, и хорошая работа с достойным окладом, и надежные и верные друзья - сослуживцы и соработники по всем нужному труду. И большая любовь, и семья, и дети. А еще интересные встречи и поездки по стране и за рубеж. Карьерный рост. И пенсия. И внуки... Но ничего уже не будет. - с отчаяньем думал Андрей, глядя на бешенный гон снежных хлопьев в безнадежно - желтом свете фонаря. - "Нам подменили жизнь... Мимо других берегов потекла она..." - Так ведь, кажется, писала в свое время Ахматова Анна Андреевна о трагическом итоге исторического излома своего трагического времени? А ведь так и есть. Сломали жизнь в семнадцатом, но за семьдесят лет жизнь все - таки как - ко хоть и криво, но срослась. И на совесткий "дичок" даже привита была при Горбачеве демократия... Но, как говорится, рано радовались. "Не долго музыка играла, не долго фраер танцевал", как говорится. Используя наивность темного народа его доверием снова завладели демагоги и авантюристы, оравшие сначала: "Больше демократии - больше социализма!" - и - "Молодец Горбачев!" А потом почти без перехода: "Долой социализм и Горбачева! Даешь рынок! Ельцин - молодец! Ельцин! Ельцин!.."         
- Обманули темных, обвели вокруг пальца, а теперь вот правят нами и радуются. Грабят нашу мать - Россию, грабят и без того - то небогатый и русский народ, и другие народы умирающей нашей несчастной Отчизны... Впрочем, не одни они и виноваты. А народ? Сам народ куда смотрел? Эх, неумехи!.. - с горечью думал Андрей. - Да и "образованные" эти... Они - то чем народа лучше, хоть и презирали его в душе высокомерно "за лень", "за пьянство", "за хулиганство, то есть стремление к стихийному бунту", как  говорили  некогда отец и дядька Николай. И ни они - ли то сперва хвалили "Горбача", то потом ругали "Горбача и коммуняков" и водружали на божницы Ельцина, оря петухами за Бориса Николаевича уже на всех углах и абсолютно даром? Они! Сначала поставили его над Россией, теперь просят у кого - то там (неужели у Господа Бога?) "крепкой руки для России", но уже против "всех дерьмократов"... И за Гитлера - они! И за Сталина - они! Вначале как - то стыдливо они были опять за него. Все - таки он - коммунист, против которых только что они - же глотки драли. А потом "сообразили" - он - де никакой не "коммунист", он - "строитель великой империи". И "сколько он в жертву принес - неважно. К тому - же некоторые были и виноваты. Противоречили великому царю... А все, кто невинно страдал - тоже были должны. Они ведь подданные. По воле царевой живут, по воле его помирают. Они ведь для того и созданные только. Рабы и слуги - только и всего. Умрут? Искалечатся? - Да они еще должны быть благодарны государю - цели - то великие осуществляли. А то померли - бы без всякой на то Отечеству пользы! Вот царь Петр Великий строил город Питер прямо на костях, ... а какой между тем молодец! Медный всадник потомки царю Великому поставили. Красиво стало, нечего сказать..."
- Вот и Петр для них - строитель. Так их и в школе учили, суя в подростковые руки роман Алексея Толстого. И сам Сталин, при котором и под которого роман тот написали и потом десятилетия затем насаждали по мозгам и на бумаге, и в большом и красивом кино. И германский фюрер, конечно - же, который, если их послушать "войну - то русским хоть и проиграл, не совладав с славянским исполином, но все равно и он - фигура исторически - огромная...". Такие три строителя империй и разнообразных городов и ларерей на человеческих костях, не к ночи оба будь они помянуты... - усмехнулся Дюша криво и невесело.
- Словом, очередное словоблудство. - так ясно понимал все  это Дюша. - Нежелание что - либо делать. Нежелание бороться. Нежелание что - либо отдавать или тем более дарить. И совсем уж смешно говорить, если "жертвовать"... Только слиться с серой массой. Обезличиться и ни за что не отвечать. Желание затаиться и сытно прожить - пережить как - нибудь ("как - нибудь" это значит для них - "хорошо, несмотря на небольшие и преодолеваемые разнообразные трудности"). Скучный и серый мир, где главное и - не выделяться. В этом мире "выделиться" и "подписать себе смертный приговор" - почти слова - синонимы.   
* * *
- И даже нежелание любить. Ведь и любить - то некого и не за что в таком вот сером и "серьезном" ящике. Видимо, такие уж люди они? Умудренные? А от чего? Кто их так обидил? Обижены властями не были. Без работы никогда не сидели. Не сидят и сейчас. Отчего - же такая звериная злоба и всепожирающая, яростная злая пошлость и цинизм? 
- Да от лени. И от нежелания знать новое. Ведь сколько всего было интересного. И стрался ведь им. И рассказывал. - стал припоминать Андрей за годы все то новое, чем хотелось поделиться и услышать разумное и человеческое, но...
- Вот ленинградский бит - квартет "Секрет". А вот Гребенщиковский "Аквариум" быстро сменит его. И уже минует мода на клеенчатые красные галстучки - базарный товар кооператоров - новой жизни агитаторов. Приходят и китайские куртки - "косухи" и панковский "Кисс"... а они - эти самые "предки" все те - же.
Вот идут мимо нас, их детей все  пласты "Телевизора" и шевчуковской "ДДТ". Мчится бешено и "Музыкальный ринг", и курковское интелигентске и такое тогда еще ленинградское "Пятое колесо". Вот программа "Взляд" и даже "Московские Новости" - почти крамола. Какая бездна должна быть для чувств и эмоций?.. И у нас - да! А у них? Не горячи они, ни холодны. И вместо моря эмоций у них лишь усталость от жизни или в лучшем случае прежде всего - есть холодный расчет на фоне каких - то умеренно - пыльных и как - бы даже полуискренних восторгов в перемешку с непонятной нам еще злобой и желанием расправы над вчерашними врагами. Либо равнодушие и только.
- Неужели мы и сами будем такими? Не хочу! Ненавижу! И боюсь стать таким! - не раз бесновался Андрюша шепча и шепча горячо в негодовании - Тупые. Тупые. Тупые...
Так он жал Андрей кулачки еще и в самом раннем полуподростковом детстве думая тогда про них, таких важных и "взрослых" - Да у нас тут  мутные фотографии размалеванных "Кисс- ходовой товар из школьного мужского туалета с вечным  запахом хлорки и никогда не запирающимися кабинками. Просто из - за отсутствия дверей. Но всем на это наплевать... Да у нас тут в пионерлагере имени Крупской - наши самые первые дискотеки. Адриано Челентано, Эль Бано и Рамина Бауэр, "Рикки энд Повери" - разрешенные звезды итальянской эстрады. Забавная детская песня про каких - то утят. Детский спортивный танец c каими - то приседаниями... Да у нас тут Модная у средних школьников игра "в пробки". На деньги, естественно. Ну, это на те, что родители на завтраки нам давали. Пробки от одеколонных бутылок. Их тогда и из дома таскали. И выпрашивали по парихмахерским. От старых бутылок, конечно... И мы бросали их об стенку. Нет, правил уже не помню. Помню, что иметь много пробок было классно. Пробки покупали, меняли по - курсу, даже воровали. Воров ловили и били жестоко. Играли на улице, в лагере, в школьном закутке, в туалете. Учителя боролись с напастью. Гоняли игроков, пробки отбирали. Наказывали дежурным ловить игроков. Вести в учительскую и к директору. Ничего не помогало. Вот так мы, дети не знавшие риска и войн и испытывали в первый раз в недолгой нашей жизни русский рок. Разгул страстей и праздник нашего недолгого и глупого полудетского непослсушания на исходе детства, на пороге самой ранней юности и на стыке времен и эпох.
А потом как - то само сошло на "нет". Появился кубик Рубика и дискотеки в школе. Короче - бесился он - целые миры возникали! И пропадали... Как неразделенная и еще такая и первая любовь. А поделиться было не с кем! Не за чем, и глупо! Даже хуже - неприлично.
И вот ты совсем один. Со всоей сердечной, щемящей тоской и угрями. Одиночеством и нелепым желанием хоть с кем - то поделиться сокровенным... Но ведь это - так страшно. Страшно быть осмеянным. Страшно быть не понятым. Или просто прослыть ну хоть немного "странным" или даже "дураком". Ведь чувств - то им твоих совсем не надо. И никому - никому их не надо. Значит надо все держать в себе? Но так с ума сойти недолго!
- "Хорошо учись!.. Чего ты такой грустный?.. Помогай взрослым! Не дерзи! Сиди за столом прямо, не горбись!.." - или - "Мал еще, и не твоего ума дело..." - так тебе они и говорят. Говорят родители и учителя. Скажут что - то похожее и армии, а преподы в любом институте, и любой начальник на любой работе... Но это - же с ума можно так легко сойти. И попасть в "дом с дураками". Прямиком от одних идиотов - к другим...
- И "чего я такой грустный"? - А? - хотелось заорать Андрею и все - все - все перевернуть вверх дном. - Я не грустный! Не грустный! Не грустный, Вы - козлы! Просто я Вас ненавижу! Всех! Со всем "Петром" и "Сталиным"! C работой и школой! С коммунистами! С демократами! Пропадите Вы навек и будьте прокляты все отныне и вовеки веков! И - Аминь!
Но не звука не слетало с его губ. Так он научился лжи и научился "выдержанной взрослости".
* * *
- А еще им всегда всегда "хорошо", потому - что кому - то плохо. - думал он в отчаянье не раз, когда оно не смотря на все эти самоистязания вдруг все - же накоплялось и не выходило и только яростно и злобно бурлило внутри - Верее, если кому - то в этом мире еще похуже чем им. Тогда они действительно весьма довольны. Ведь кто - то "разделяет их страдания"... Только того, кому хуже они презирают, как раньше они свысока презирали рабочих и дворников, говоря: "Работяги... Не хотели учиться - бездельники. Пусть теперь и ... копаются." Как презирают в тайне сердца и тех, кто их беднее, а уж тем более - бомжей, которых будь их воля они - бы и сами - бы "от бедра" за их " общественную бесполезность" (?). Бедных презирают. А богатых ненавидят. И ненавидя завидуют, сами не прочь - бы на ни место. И кто - же во всем этом виноват? - Да никто. Не мы такие - жизнь такая.
Вот и дядька Николай. Вроде и мужик он непохой. И таких радикальных вещей, как папаша никогда он не говорит. И "спасибо" ему должен я говорить по идее. Ведь вошел в положение, с лета взяв на эту работу. А как вспомню его философию, такую - же безжастную, как и у моего отца, - билась мысль в башке Андрея - так все во мне против него и бунтует. Такая в нем дикая, сатанинская самоувеность и гордость.
- Да, неплохой инженер. Ну да, уважали его в трудовом коллективе. И зарплату он имел не так давно еще хорошую. Даже говорит порою дело, не смотря на "Сталина" и на "царя Петра". Но ведь все равно - бесчувственный. Верней, несострадательный. Растерянный? Озлобленный? Да и просто не в меру ворчливый.
* * *
Вот он и сейчас, как живой перед ним в этой самой каморке, хоть ушел уже давно домой. Сухой и матерливый, длинный, прокуренный удушливым "Беломором" мужик в грубом, cером, шерстяном костюме. Стоит и дымит вот тут, несмотря на распоряжение нашего строгого ректора: "Не курить стенах учебного корпуса УПИ" и угрозу денежного штрафа для ослушников. Стоит и дымит пуская гнусный дым под потолок каморки. Потом сморкается в огромный, клетчатый платок и яростно тычет папиросу в хрустальную, вечно не мытую пепельницу. Потом удушливо кашляет и многозначительно кивает головой. А после уже снова начинает свое вечное.
- Говрят, что... - как - бы для завязки лепит Николай и многозначительно мгновение молчит со скорбным и все понимающим видом - зарплату нам задерживают в этот месяц. Я был только - что у нас в деканате. Так мне там секретарь доподлинно так и сказал: "Задерка в связи с отсутствием в бюджете средств." И область наша еще не перевела нам денег на доплату. И у нее в кармане пусто. А еще мне главный инженер в Костобарановского  металлургического, мой вчерашний ученик говорил: "Завод работает дай Бог процентов на тридцать от мощности. Мартены стоят. И домны многие вскорости станут..." - вновь с мудрым видом мнет в руках и сует себе в рот папиросу Николай. Чиркает китайской зажигалкой "Ангара", затягиваясь вновь и выдыхая вместе с дымом в мир свой риторический вопрос - Какие тут налоги?..
- Так налогов век им не собрать... Эх, неумехи... Эх, "дерьмократы" Вы хреновы, епсель - мопсель, ёрш твою медь... - излагет матерливо Николай свою печальную мысль о России. - Развалили такую страну! Вот вражины! - витийствует он. - Да, еще вот пара - тройка месяцев такой "петрушки", и по улицам трупы начнут валяться! Люди будут с голода пухнуть! Увидишь!.. - то - ли угрожает, то - ли просто злорадуется он. - А все это "почему"? - вопрошает он Андрея, своротив по - птичьи набок свою морщинистую голову. - А потому - что наша молодежь ни хрена работать не хотела и не хочет! Побежали, как телки за "демократами". Считали молодые дураки и дурочки, что таким манером без труда скоро будут жить богато, как в Европе, как в Америке... Да и там не все хорошо - то живут. - поправился быстренько он. - А нето я не знаю? Мне не надо сказочки рассказывать! Вот работал я с западным немцем в году семидесятом... - открывает он снова "вечер воспоминаний". - А работал немец этот при строительстве у нас огромного автозавода в одном поволжском городе. - накалялся постепенно Николай. -  И что Вы демаете, этот самый Ганс мне тогда про жизнь свою рассказал? Не знаешь? Веришь про хорошую жизнь за границей, на Западе? Ха - ха! Так я тебе в миг расскажу... А рассказывал тот немец фээрговский, что в субботу или воскресенье  объезжает на своем "Фольксвайгене" все окрестные магазины, покупая на неделю в них продукты, так как в будний день и зайти ни ему, ни его жене Эльзе в них некогда. Заняты они весь день работой... Но и это еще не беда. А беда вот то - впер Николай в потолок свой длинный и прокуренный, желтовато - бурый, старый палец - что в одном магазине таком огромном, как у них там принято одно - дешевле, другое - дороже. А значит дешево все и в одном месте и купить - то никак невозможно. Вот он и мотается весь день на своей машине. Да ему - бы отдыхать. Футбол - хоккей по телику смотреть, или какую там комедию. А он мечется из одного угла своего городишки в другой - свои марки экономит, бедалага... То же и с бензином на заправках. Да фактически со всем, со всеми их товарами на Западе...
- Да, у нас много лучше! - засмеялся Андрей. - Ему - бы два часа после работы в очередище за чем постоять, да еще при этом радоваться, что все - таки "выбросили"... Между прочим, можно и не достояться. "По закону подлости" дефицит кончается всегда как раз перед тобой... А после всего в выходные и в отпуск свой законный - на даче погорбатиться. Самому там свеклу да картошку растить. И еще капусту поливать, принося воды из колодца, или хоть с придорожной канавы какой... Ну, совсем как мы с тобой - бывшие "счастливые, советские" люди!.. Сорняки руками дергать. Урожай по весне удобрять. Окапывать летом. А осенью под дождиком холодным собирая картофель копать. Каждый клубень мыть руками в ледяной воде. Сперва укладывать сушиться на огромную клеенку. Потом ссыпать в мешки, а мешки эти запихивать уже в раздолбанный "Москвич - четыреста двенадцать". А потом привезя все это "богатство" в гараж вновь сушить и... - заязвил сорвавшись, не потерпев такой явной лжи и цинизма Андрей.
- Зато у нас продукты были в магазинах самые дешевые в мире! - заорал на это дядька. - Раньше государство наше и наша страна заботилась о людях труда! А теперь жируют одни спекулянты! Диллеры! Киллеры! Металлисты - онанисты! Панки - шпанки! Роккеры - шмокеры!.. Развалили Советский Союз - и рады! Гады! Вот гады!.. - заходился он в негодовании. - Да при Сталине за опоздание на двадцать минут сажали в ГУЛАГ! И правильно делали. Потому как был порядок. А без него - бы и войну не выиграли. О том и "дерьмократы" Ваши любимые знают. Только молчат, чтобы Вас, молодых обнануть. Нас - то уже не обманешь. Мы - воробьи стрелянные, - витийствовал дядька - нас так просто на мякине хрен проведешь!
- Вот вечь черт! Опять "война". Носитесь Вы со своей "войной", словно дурень с писаной торбой. Хоть никто из Вас не воевал - молоды Вы были в те года, а вернее - просто таки малы. Те кто воевал - войну не хвалят, ну а Вам - то лишь - бы языками "про войну" трепать. Раньше деньги за это платили хорошие. Нынче... Нынче - "патриотом" прослывешь. - хмыкнул Андрей. - Да если - бы ни Сталин, или вернее не весь этот "совок" Ваш голимый, то Второй - бы Второй Мировой в природе не было... - заметил на последок он.
- А куда - бы она делась? Отвечай! - не отступал Николай. - И вообще не признавать заслуги Сталина перед страной - это не просто глупость. Это - преступление и свинство!.. Ведь и Уинстон Черчилль написал: "Получил страну с сохой, а оставил с атомной бомбой!" Каково! - ликовал Николай. - А ведь это написал  антикоммунист. Многолетний, убежденнейший враг нашей Советской России, но не смотря на это - элементарно честный человек. Англичанин - "белый человек", он хоть силу уважает, да ведь не подлец... Англичанин "этим" не чета... - хмыкал он многозначительно и отчаянно при том кривился, будто видет жабу, змею или червя. - Это все "план Даллеса". И я понимаю... - продолжил он высокомерно - от кого это все пошло... Да от той самой предательской, картавой сволочи, которую не добили при "деле врачей"! - выпалил он яростно. - Они всегда, и при царе, и при Советской власти на Россию волками глядели.  Все погромы вспоминали - злобились. Вот и решились изменить! Добили - бы мы их, и жили - бы сейчас, как в раю!.. А ведь не добили, так они нам мстят. Мстят они и русскому народу за все старые обиды, и другим народам на земле. Посмотри, как немцев мешают с дерьмом они и к месту, и ни к месту. Хорошо это? Нет!..
- Да никто - бы тогда вообще на планете не жил! - вскипел Дюша. - Проживи усатый тиран еще совсем немного, и распалил - бы он по своей глупости в нашем мире всемирный термоядерный пожар! Спасибо, что его какой - то доктор отравил так вовремя, ... а то - бы разговор наш никогда уже не состоялся. За отсутствием состава дискутирующих, так сказать, в живых. А то, что Вторую Мировую разжигали Советы - о том читай у Виктора Суворова... И цитата эта якобы из Черчилля целиком придумана совстской пропагандой. Ничего "такого" сэр Уинстон никогда и нигде не писал. И "плана Даллеса" нет никакого. Тоже придумка ребят из ГэБэ. А та длинная цитата, что обычно приводят в его подтверждение взята из романа Иванова Анатолия Степановича "Вечный зов" - "застойного" опуса "про любовь и Советскую власть". Там такую тираду говорит один предатель, в бывшем просто троцкист. А еще подобные тексты есть у Федора Достоевского в романе "Бесы", где их произносит главный подлец Петр Верховенский. Есть похожее и в "Протоколах сионских мудрецов". А уж достоверность их и вовсе мягко говоря сомнительна... Была правда некая "Книга кагала". Эта книжка была издана в России при царе и читал ее в свое время и Федор Михайлович. По крайней мере, она присутствует в его домашней библиотеке. Тоже книжка эта... спорная и некрасивая.  О ней, как о фальшивке никто не говорит. Но  это не те самые "Протоколы сионских мудрецов", а другое...
- Все это - подлый бред! - загорланил он в ответ. - Про "план Даллеса" журналист Караулов по Москве все без утайки прямо так и говорит... Мало - ли похожих текстов разного злодейского рода? Все злодеи на земле похожи мыслями и планами. В частности, задумками расчленить и поработить Святую нашу Русь! А Вашего Суворова я и читать не хочу и никогда не буду! Не возьму в руки такую гадость, писанную по заказу британской "Ми - Шесть" и клевещущей на Сталина и нашу славную победу над врагом! - завизжал вдруг дядька недозарезанной свиньей. - Этот самый Суворов - Резун просто "иуда" и грязный предатель! И его, голубчика, при Сталине - то мигом - бы нашли и расстреляли даже в Лондоне, а все его семейство что в СССР нашли - бы, мигом запихали - бы в самые дальние концлагеря. Там - бы им было и самое место. Пусть - бы отвечали все за своего. Ведь еще в Талмуде, кажется, написано... - забесился он. - А поскольку все "дерьмократы" - это ..., то и поделом! И поделом! - истерично стукнул он ладонью по столу и вновь заныл, причитая и скуля, как баба.
- Да пусть Суворов этот самый и "предатель", - не отступал племянник - а все Вы - не "предатели"? Тоже ведь Вы все - вчерашние комсомольцы или даже коммунисты! И в армии - то большинство из Вас служило. И присягу Вы давали той стране. А в присяге было: "Клянусь защищать до последней капли крови..." И как? Защищали Вы страну в том августе? А ведь сколько Вас тогда в КПСС состояло? Двенадцать миллионов?!.. Двенадцать миллионов! Или даже - четырнадцать! И где они тепеть? Неужели все они пали на каких - то баррикадах за "светлое будущее всего человечества"? - язвил его Андрей. - Да ведь и Вам, и им было наплевать на "коммунизм" и всякие там "идеалы"! Ведь Вы сами откровеннейше над этим хохотали меж собой!.. И кто - же после этого "предатели"?..
* * *
- Вот говорят все "партия", да "партия"... - немного отдышался снова он и попер по новому в атаку. - Да, я в партии был. И десятилетия в ней состоял. Но снекретарей вот этих, вроде последнего - Князева, дуды этой идеологической я никогда терпеть не мог. Я в идеологию - то их не верил. В этот самый завиральный "коммунизм". Ведь для дурачков все это было - просто чтобы быдло неумытое лучше работало. Это понятно... Я не губошлеп какой - нибудь, не какой - нибудь там секретарьчик из ЦК, вроде Михаила Вашего любимиго Сергеевича, да чтобы ему пусто уже быдо. Наделал дел, заварил такую кашу - и сразу в кусты... - заворчал он негромко в губу. - Не бездельник я и не болтун. Я - другое дело... Инжерер я, и мы инженеры - главные строители империи. Вспомни, а в Британии как было? "Бремя белыл", Сесил Родс...
- Нашел кого припомнить... - отбил удар Андрей. - Колонизаторов! Впрочем, Вы - то с ними "одной крови". Бомбы и снаряды, танки, ракеты, новейшие прицелы и орудия, электронные системы наведения, самолеты самые отличные - и только для войны. Бактерии и отравляющие газы, боеыве лазеры... да еще не знаю только что. Только это Вы и делали десятилетия, десятилетия, десятилетия!.. Чтобы было чем завоевать весь шар земной "во имя мира и социализма"!
* * *
- И за что Вы наш Союз так дико ненавидите? - пыхал чуть остыв Николай, пуская дымный хвост под потолок. - Ведь лечили Вас. Учили. Все бесплатно... И продукты дешевые были. Коммуналка - одна из самых дешевых в мире. За квартиру надо было заплатить копейки. Все дотируется государством. Вот какая забота о людях труда!
- Мы его не ненвидим. Мы его презираем. А это - другое. - сурово отвечал ему племянник. - Да и чего другого может заслужить страна, в которой больше, чем во всем мире и танков, и атомных бомб и в которой в конце Двадцатого столетия купить транзисторный приемник или батарейки для карманного фонарика считалось огромной удачей... И совсем не бесплатно лечили - учили, а на те налоги, что брали с населения, которому платили очень уж умеренно. А дотировать могли от того, что все тогда в стране нашей было лишь у одного хозяина - у государства. Потому как переложить деньги из правого кармана в левый было для него ничуть не трудно. А на эффективность всей экомомики было пока что мягго говоря и наплевать... Да, были, были неплохие и прибыльные отрасли советской экономики, к примеру добыча нефти и гази. И еще "оборонка"... Вот эти отрасли и были "на плаву". Вот они и продавали за рубеж свою продукцию, поставляя ее на мировой, то есть на реальный рынок за валюту, а не за обеццененные фантики "деревянных" рублей... Эти отрасли действительно работали, так как вся страна работала на них в свою очередь. Но ведь рядом с ними было сельское хозяйство, было ЖКХ...Так вот, первые - успешные дотировали вторых - неумех. В результате у одних было не очень - то густо, и у других не слишком пусто. Но так вечно продолжаться никак не могло. 
- Почему - же? - взвился дядька. - Жадность буржуев взяла? Крови нашей им, наверное, хотелось, подлецам испить?!
- Потому - что иначе эффективно и с прибылью никого работать век не заставишь. Или надо завадить ГУЛАГИ, как при Сталине. Но ведь это еще хуже и неэффективнее. Как тогда жить и работать? И главное -  Зачем? Все равно ведь недостающие средства неудачникам дотируют из госбюджета. Ну, а если этих самых неудачников будет ой как много? - Страна просто разорится. То есть просто обанкротится. Тут ответ на вопрос очевиден!.. А еще в те годы из - за нереально низких цен на продукты пустовали многие прилавки. Производить много и эффективно, качественно и действительно дешево в СССР никто не старался. Так как не было конкуренции меж разных хозяев. А значит и интереса к развитию не было. Вот и был "застой". А потом - продолжил он - повышение зарплат уже при "добром" Горбачеве вызвало рост потребления и появились очереди. Но ни накормить, ни одеть, ни обуть на должном уровне Ваш "совок" был не в состоянии. Сам на это он был просто не способен, а закупать товары и продукты за границей в огромном масштабе не позволял коммунистам так называемый "престиж страны". Ведь СССР был "самым передовым" везде и во всем. А где не был - там он таким хотя - бы притворялся... И доллар США никогда не стоил шестьдесят копеек. В СССР был запет на свободное хождение валюты, и это было - то вообще подсудное дело. Иных "валютчиков" даже и расстреливали... А на "черном рынке" доллар шел по четыре рубля. И еще во всю работали знаменитые столичные "Березки" со продажей за специальные "чеки" на почти что любой дефицитный в Советском Союзе "их" "западный" товар. Так - что врать не надо. Это крайне некрасиво. Стыдно и вообще - то просто ни к чему. 
- Да, ловко... Как - же ловко Вас научил чернить нашу Русь проклятый Ельцин... - возмущаясь пыхал папироской Николай. - Ничего! Поголодаете - сами все потом поймете! - обиженно скрипел зубами он. И снова бубнил и бубнил без конца.  - А вот раньше, в Советском Союзе... - или даже - Вот еще - при Сталине... "Дерьмократы" лишили нас чести!.. Не простим! Отомстим!..
* * *
- При каком таком "Сталине"? - хотелось спросит у него. - Какого ты "Сталина" помнишь? Ты - рожденный в Финскую, в сороковом. В твои шесть закончилась Великая война. Когда Сталин умер тебе было всего - то тринадцать... Тебе было тринадцать лет "при Сталине". Ну а мне,  когда умер Брежнев было только десять лет. - мог - бы сказать ему на это племянник Андрей. И еще - При Хрущеве ты жил и учился потом. А работал уже при "бровастом". И я при этом самом "бровермане" был рожден. Еще помню его в телевизоре по всем эти его вяканьям и кряканьям. По визитам и "историческим съездам" и наградам - орденам и прочей чуши. Анекдотно - брежневcкое детство одним словом. Прекрасное, как сказка. И как почти что любое обычное детство. Война и особо жестокие люди, как в творениях Максима Горького тут не в счет...  Однако, мне это нисколько не дает права утверждать, что "эпоха Брежнева" - моя эпоха, и я - де в ней, как маленькая мушка в янтаре.
- Да ты меня спроси, о чем я думаю. Вернее думал. - мог - бы сказать Андрей дядьке. - Не спросишь? Или просто ты боишься? Боишься услышать "не то"? Я вот жил при Горбачеве. - рассказал - бы он ему. - Помню мне - тринадцать в апреле, а в Москве в это самое время -  Девятнадцатая партийная конференция была. Та самая, где появился тогда Михаил Сергеевич. Которая и в самом деле в отличие от предидущих была и "эпохальная", и "историческая"... А потом - четырнадцать мне было. - продолжил - бы он свой рассказ. - И  Чернобыль - огромной бедой. Тем более, что там - его родные люди... А еще эта самая музыка с Запада. Прямо с старенького "ВЭФа" - рок - энд - ролл! Вот и Сева Новгородцев - "город Лондон - Би - Би - Си". И первая песня Цоя, прорвавшаяся через вой глушилок. И это был тот самый знаменитейший "Троллейбус, который идет на Восток". Вот этот троллейбус поехал и время пошло.
* * *

Да, у Вас был окуджавско - оттепельно - нивный и доверчивый "Синий троллейбус", - продолжил - бы тот разговор - а у нас вот только этот цоевский, железный и грохочущий. Троллейбус, теряющий вначале по дороге только гайки и болты, а потом со звоном и каким - то заунывным, адским скрежетом рассыпающийся прямо в пух и прах на последнем, крутом повороте "реального и развитого социализма" в тот самый миг, когда привычное "вполне реально и конструктивно" как по мановению волшебной палочки превращается просто уж в НИЧТО.
- Как - же рассказать тебе про это "наше все"? Да и возможно - ли уже такое? - спрашивал порой себя Андрей. - Ведь для этого надо открыться, что означает у нас то - ли "морально раздеться", то - ли похуже чего. В общем, надо "рассказать про себя потенциальному врагу"? А что, не так? Не так разве? Ведь мы так научены с детства. Ведь и английский в школе, а потом в институте учим мы лишь как "язык потенциального противника". Оттого и не знаем его не фига. - был уверен твердо он. - Нет интереса. Ни к чему нет нитереса у "наших" людей. А к чужой - то жизни и подавно. Все живут одним днем. Злобой дня, где - бы "в своих делах хоть как - бы разобраться". 
- Как обяснить им, племени слепо - глухих тот наш наивный, полудетский,  первый, словно предрассветный идеализм горбачевской перестройки. Как рассказать то время, когда и цоевское, роковОе или просто рОковое: "Перемен!.. Мы ждем перемен!..". И когда нам действтельно кажется - все только начинается. И все уже пойдет совсем - совсем по - новому. И у нас. И в стране еще НАШЕЙ. Да и в целом мире.
- Да, у нас было это тогда. На том сломе - переломе. Когда ты еще не большой еще, но уже и не очень - то маленький. И когда ты подросток. А значит все совсем серьезно, или еще - то не очень? Не понять...
Вот вместо - "Пионера" и "Юного натуралиста" тебе уже выписывают "Юность" и "Комсомольскую правду". И еще не злятся так, как потом и по любому поводу и без. Тогда еще даже и они надеются. Верней, они наднялись и даже снова вспоминали. И юность свою, и даже "Юность". Где когда - то давно
был какой - то Василий Аксенов, которым зачитывались и который уехал... И гадают тогда улыбаясь и они, говоря иногда:  "Неужели и это опять повторится?" Вспоминают но уже без злобы и то кукурузное детство с рассыпающимся и противным хлебом шестьдесят третьего года, и лысину того и тоже толстого и лысого генсека, и даже безнадежно ждут откуда ни возьмись словно воскресшего но, конечно, нового но все так - же широко смеющегося в мир "Юрия Гагарина"...
* * *
- Как поведать Вам всем, ныне слепым, и глухим, и совсем - совсем бесчувственным вот и этот давний день? - думал Дюша - Тот самый давний день когда подав  как и все в нашем классе заявление в Комсомол, я в место стандартно - тягомотной и казенной типового образца написал свое, горячее и искреннее: "Хочу участвовать в деле перестройки!" Как объяснить что - то там такому "патриоту" - думал он, отогревая захолодевшие руки на грязной батарее (а сердце было негде отогреть...) - для которого и Скуратов Малюта - "око государево" со всеми его дыбами и пытками - просто душка. Ведь для него и царь Иван Васильевич Грозный - молодец... Как нам, прошедшим через все эти газеты и журналы восемьдесят седьмого - восемьдесят восьмого - восемьдесят девятого в самую раннюю пору, помнящие и второе разоблачение Сталина, и наивную попытку "идти снова ленинским курсом", горячо принявшим и понявшим эти Съезды депутатов и даже этот самый старый - новый НЭП объяснить, что "убивать нехорошо"? Ведь не всегда они были такие - жестокие, эти вот "взрослые". Это вот "мудрые", "разумные" и... злые.
- Злые! Вы - злые! Вы - злые, а потому Вы – не правы! И потому - нельзя, нельзя - вот так! Это абсолютно невозможно!.. - хотелось закричать порой ему в их перекошенные злобой лица. - Вы ведь помните?.. Вы ведь помните еще вот эти очереди? - хотелось дергать их за рукава и спрашивать. - Нет, не за колбасой и не за мылом. Не за туалетной бумагой и сигаретами. А просто за..."Литературкой" и за коротичевским "Огоньком". За ними ведь с утра стояли очереди. И так не день, не два... а годы!.. Годы!.. Неужели все прошло в пустую, без следа? Неужели никто и ничего уже совсем не помнит?
- Вот сначала эти очереди. - стал припоминать Андрей. - После них пробежав глазами по строкам начинали порой глухо, а порой и лихорадочно обсуждение нового. И сколько было их тогда? Без числа и без счета. На работе и дома... Жужжание голосов и шорох бумаги. СВОИ мнения, и обмен номерами и вырезки... Горячка восторгов "наивных". Ворчание "опытных - мудрых". Качают головами и хихикают противно: "Подождите. Скоро все окончится совсем как в прошлый раз. Это они так специально недовольных выявляют..." - "Потом пересажают в лагеря  всех к черту... " - скрипит трусливо кто - то. - "Так надо хоть статью вот эту вырезать, да сохранить." - возражают ему. - "Пусть хоть детям нашим что - нибудь от правды этой вот останется." - "Э, да кто - то много говорит?" - кривятся им уже в ответ. - "Сохраните! А то потом ни за что не поверят..." - ободряют их некоторые.
* * *
- Так начиналось это время. И так кончалось детство. - вот что знал Андрей. - Распятое между похабными,  полудетскими стихами про козла, фотографиями размалеванных "Кисов" и полуголых красавиц в мужском туалете, вырыванием гланд без наркоза и, порой, издевательств товарищей, меж  падением на руку и боли. Травмопункта и гипса, и писания левой рукой. Меж звериной жестокости детей не видевших больших страданий и пока даже и не верящих в реальность смерти. И ни то что своей, но и даже чужой... Меж похода на  работу по уборе  картошки в "Осаново" и перелома ноги. Меж падения с насыпи. Меж испуга и боли. И мучительной дороге в трясущемся по всем колдобинам председательском ГАЗике - снова до ближайшего травмпункта. После каждого толчка дороги отзвыающегося острой болью в сломанной правой ноге. И вот так - всю дорогу... Меж больницей и белой операционной с хлороформной маской на лицо. Меж цветными круги перед твоими глазами - и провалом в блаженное НИЧТО и в черноту. И... И высоким потолком общей палаты на двенадцать человек, куда мать придет только завтра, если еще пустят ее. Потому как есть у них такие правила. Правда, их все нарушают... А пока что -  баралгин на ночь. Потому как все - таки закрытый перелом и белый гипс. И еще костыли, на которых Андрей к своему тогдашенему  ужасу пока не умел ходить. До поры - до времени... Ничего. Прыг - скок. Прыг - скок. Прыг - скок... Жизнь научит.  Все прошло без последствий. Для меня... А для мира? - подумал Дюша - И тем более. Потому как жизнь и смерть даже и миллионов теперь не трагедия. Статистика. Боль не в счет. И смерть не в счет. - А надежда? - Не в счет и надежда.
- Так лежал он распятый тогда и привязанный к месту между жизнью и смертью. Меж неясной надеждой, на то, что все обойдется, на то, что все будет, будет, будет хорошо… И обида и боль так пронзительно рвали его полудетскую душу тогда, когда какой – то уже совсем взрослый парнишечка пел им тихонечко после отбоя, брякая на старенькой гитаре - 

- Я себя обманывать не стану,
   Зажила забота в сердце мглистом…

- А потом вдруг кто – то принес мне тех самых “чертиков” и тех “золотых рыбок”, что плетут умельцы больничные из прозрачных пластиковых трубочек уже раз использованных капельниц, и при этом так умело и даже чем - то умудряясь их сделать цветными и яркими. Желтыми, зелеными, красными, коричневыми… Пацаны говорили, что больничные умельцы в своем ремесле пользовали исключительно подручный материал – йод, зеленку и раствор марганцовки… И Андрей смотрел на этих “чертиков” и “рыбок”, висящих над своей кроватью и ему на секунду казалось, что уже не так сильно и болит? Впрочем, он уже обо всем этом и не помнил точно… Ведь в жизни нашей так всегда – то болит, а то – смотришь на “рыбок”, и уже как бы и нет. А через минуту – снова больно…   
- Вот так всегда – думал он уже через многие годы. - Вот так было, и так стало… От того и осталось в жизни его и судьбе  навечно и навсегда…  Не в ноге болит, не в горле. А в душе, в душе у Андрея болит. Потому что такое было детство. А после - сразу юность. И ее напрасные надежды и мечты. А кругом лишь скорбное бесчувствие.
* * *
НЕ ПИШИТЕ МНЕ ПИСЕМ

- Эй, Андрей! Андрей!.. Да есть тут кто живой? Ты тут на смерть еще не замерз? - смешливым и негромким полукриком порвал воспоминания Андрея бодрый голос, визг пружины и стук железа о железо у входной двери. В проем триста седьмой смотрело улыбающееся, широкое лицо препода Полякова (это того самого, что буквально уже через год переедет к сыну, вчера лишь имигранту, а ныне полицейскому в далеких США, где осядут те не очень - то удачно в огромнейшем Лос - Анжелесе. По крайней мере, оба жили некоторое время они просто - таки в трейлере на автостоянке).   
- Бр - р! Ну и холод тут у Вас! Совсем, ну совсем зима! И дует, как на улице... - запричитал он, заглянув в коморку лаборантов.
- Здравствуйте, Михаил Юрьевич. - протянул ему руку Андрей.
- Привет, привет! - схватил и радостно затряс ее преподаватель Поляков. - Я вижу, ты тут тоже замерз. - хохотнул он и продолжил. - Я тоже. Вот отогреваемся чайком в преподавательской, да одежонку на себя надел, какую потеплее. - ткнул Михаил Юрьевич коротким и жирненьким пальчиком себе между лацканов шерстяного, серого пиджачишки, под которым красовался иностранный свитер с какими - то коронами и вензелями.
- Слушай, ты не занят? - склонил он к Дюше свое большое, доброе лицо, напоминающее чем - то пса - сентбернара, но с уже заметной проседью.
- Нет, Михаил Юрьевич! Не занят! - весело откликнулся Андрей, который был во - первых рад увидеть этого не злого и веселого человека, а во - вторых порядком устал от безделья и просто - таки жаждал хоть какой - нибудь разумной деятельности в этот долгий и холодный вечер.
- Тут вот дело есть на сто рублей. - вновь заулыбался Поляков. - Надо набить мне срочно пару - троечку бумажек и распечатать их скорей на принтере. - Хорошо? Хорошо, Андрей? Ты сделаешь? - зачастил растягивая рот Михаил.
- Хорошо. - согласился Андрей. - Я все сделаю. Только вот не знаю, как - уж быстро наберу... Я как сделаю - сразу Вам их и отдам. 
- Ой, да это - ж надо срочно... Слушай, а если... - вдруг словно что - то вспомнил препод Поляков чуть задумавшись - я тебе помошницу дам? Ты возьмешь себе помошницу? - засмеялись глаза Михаила.
- Смотря что за помошница такая. - поддержал начавшуюся шутливую игру Андрей. - Если хорошая, то непременно зови. Я не откажусь от женской помощи.
- Да ты что!.. Договорились! - хлопнул ладонями препод. - Такая девка классная. И набирать умеет быстро. Еще на школьном УПК на секретаршу в свое время обучалась... Ты не сомневайся, девка классная. - хитро улыбнулся он. - Дальняя знакомая моих знакомых с Урала. А сейчас живет вот здесь у нас в Устьрятине. Учится на историческом в Педе. И как раз она сейчас на кафедру ко - мне зашла. Так - что принимай гостей, студент! - кинулся он к двери и негромко крикнул в коридор. - Марыся! Заходи!   

* * *
И всего через секунду...
И всего через секунду двери отворились и на пороге возникла она. Сперва она возникла в тех дверях. И уже через какое - то мгновение  легко и плавно, словно ступая по воздуху, и плывя на длинных, острых каблучках  что, казалось, совсем не касались земли (а верней - истертого паркета) она вошла к нему, в его конуру, в его вот этот нелепый и пыльный, несобранный и грязноватый мир. Вошла и протянула узкую ладонь маленькой ручки с перстнями и кольцами на длинейших, музыкальных, чутких пальчиках с кроваво - красными царапками ногтей. Растянула в улыбке широченный и чувственно - зовущий полудетский, накрашенный рот обнажив все тридцать два слепящих чистотой коралла и произнесла хрустальным голосом - Марыся. 
- Андрей. - поймал ее маленькую ручку он в свою вдруг ставшей отчего - то влажной ладонь. И смотрел. И смотрел не нее неотрывно, как завороженный настоящим чудом.
* * *
- Ну и где тут у Вас повеситься можно? - засмеялась она, сбрасывая с головы пушистую, белую шапку и выскальзывая из объятий меховой, короткой, лисьей шубки с воротника которой свисали вниз  лапки и головы покойных лисиц. 
- Да вот тут... - засуетился он, ловя ее одежду и так неловко пристраивая ее чудные вещи на вешалку, пребывая словно в неком замешательстве. Вернее, словно в помештельстве. Или даже и не так. А просто как - бы  опьяненный такой вот грозной и счастливой неожиданностью нелепого присутствия в его печальном и холодном - пыльном краю ее - такую!
Такую, c тонкою фигурой и длиннейшими ножками в ажурнейших, черных чулках с яркими, цветными бабочками, кончающимися на истертом паркете изящными, высоченными каблучками дорогих, итальянских сапог. И этим черным и коротким платьем с откровенным декольте, под которым ничего не скрывая кружевное белье стянуло ее маленькую грудку. И вот с этими руками плавными, но сильными и ... лебедиными, словно плавно режущими воздух. И вот с этой длинной шеей, и с чернейшими волосами, бурной, полноводною рекой пролившиеся из - под белой шапки на не узкие, но острые плечи. И с длинными, серебрянными серьгами до этих самых плеч, висящие чудесными елочными игрушками меж прелестных, заложенных за маленькие ушки локонов...
А этот чудный, тонкий и пьянящий аромат дорогих духов - того запаха, слитого из ночи и поэзии, мечты и юности, предчувствия любви и сладости. И из ожидания чуда и слабости ее. Его напора, натиска. И ее уступки. И страсти. И тенет - сетей ее сладострастных и чувственных. И вот в том настоящей ее силы. Адской силы над душой и жизнью мужской и судьбой почти любой негупой, прелестной, молоденькой женщины.
* * *
Ее волшебный, чудный аромат щекотал уже Андрею ноздри. Сладостной, горячею волной дурманил бедный, измученный мозг. А она стояла перед ним живая, настоящая. Стояла тут, над всей этой пылью, тленом, рухлядью и прахом земным. Как весенняя гроза, как рок, как пришедший День Суда Божьего и ... улыбалась. И какзалось, ничего, ничего на этом свете грешное, земное и убогое не имеет права коснуться ее.
Как описать было ему эти огромнейшие, чернейшие глаза, то ласково лучащиеся? Глаза эти то вдруг строгие или даже отчего - то злые.  Но всегда такие мудрые. Глубокие. И отчего - то... старые. Как передать всю прелесть острых, монгольских скул?  Как очертить Вам маленький, прелестный подбородок с едва заметной ямочкой? А правильный носик? А чувственный и манкий, жаркий рот, обещающий все счастье мира лишь тому, кто как усталый путник припадет к нему своими губами?
- Богиня... Настоящая богиня... - пронеслось курьерским, скорым поездом в горячей голове Андрея и через мгновение пропало где - то в закоулках, серых бороздах растревоженного ожиданием чего - то волшебного мозга.
- Ну, я пойду, ребята. Вы тут не скучайте. Познакомьтесь... - захихикал препод Поляков и снова хлопнул дверь железо о железо.
И уже черем минуту чудесная Марыся, эта девушка - мечта, эта дивная богиня и чудо природы с плавной и спокойнейшей грацией огромной, черной кошки поведя огромными глазищами и легко рассыпав по плечам пушистую, смоляную копну уже села подле Дюши на галнтно им предложенный стул и свомим быстрыми, умелыми, прелесно - музыкальными, сильными пальцами выстукивала поляковские бумажки, набирая текст в  редакторе для "ДОСа" - "Лексикон". 
* * *
Так и сидели они. Чудная Марыся набирала какой - то дурацкий, технический текст, а Андрей срывающимся от волнения голосом диктовал ей все эти "шпильки", "болты", "зубчатые колеса" и "коэффициенты передаточных моментов"... 
Затрещала - забегала  каретка "Эпсона" и первый лист выскочил им в руки.
- Может немного прервемся. Чаёчку попьем? - предложила Андрею Марыся. - У тебя тут чайник есть. А чай есть? Кстати, у меня печенье в сумке - "Юбилейное". - полезла в свой пакет прелестница.
- Да, попьем. Я сейчас, Марысенька... Спасибо... - весело засуетился он.
- Вот и хорошо! Вот и славно!.. Чаёк! - улыбалась девушка широким ртом, грея зябкие ладошки о бока горячей чайной кружки. - Ты печенье бери. Не стесняйся. - предложила она ласково улыбаясь ему и лучась огромными блюдцами глаз.
- Я и... не стесняюсь. - потянулся к разорванной пачке Андрей.
- Ведь я хоть и не местная, но деньги у меня все - таки есть. Мне их с Урала присылают. - отхлебнула из чашки Марыся. - Ведь тебе Михаил наш Юрьевич про меня уже все рассказал. - продолжала она, отхлебнув за тем еще глоточек. - Учусь я в Педе на историка. Просто я историю люблю. Я всегда - всегда ее любила. - уставила Марыся в Дюшу свои прекрасные и умные глаза. - Так и предстваляла себе все вот это. Древний Рим и Египет... Нил... Антоний и царица Клеопатра... А еще все эти рыцари, турниры и бои. И все Римские Папы... И еще Робеспьер... Наполеон и его поход в страну древних пирамид... - А ты любишь историю? - вдруг спросила она.
- Угу. - кивнул ей, отхлебывая крепкий чай из крудки Дюша.
- Ты, наверное, отличником был? - залучилась Марыся.
- Был когда - то, и сейчас - продолжал он отвечать - стараюсь. Только вот не знаю, как с работой будет... Я на архитектора учусь тут у нас в УПИ.
- Да я знаю, знаю. - легко и грациозно кивнула она своей прелестною головкой. - Теперь ведь многим трудно, только ты держись... А я вот еще так много что любила. Во - первых - принялась загибать девушка свои прелесные, ухоженные пальчики увитые золотом перстней и колец волшебная девчонка - я пела в школьном хоре...
- Ну и я пел. Я тоже пел когда - то в хоре! - подхватил Дюша. - Помню, как нас на хор загоняли и как пели мы "Крейсер Аврора" и всякую детскую чушь.
- И мы - тоже! - засмеялась девушка в ответ. - Это было во всех школах по всему СССР. А еще - продолжала Марыся - я занималась танцами у нас ДК "Атомщик". И еще лыжами в секции. У нас зимою знаешь сколько снега? Все белым - бело. Я даже в соревнованиях участвовала не раз, в лыжной эстафете. 
- А где это ДК находится? Ты из какого города будешь - то? Из Челябинска или... - принялся гадать Андрей.
- Я из Снежнегорска родом. Никогда о нем ты не слыхал? - залукавила Марыся перед ним. - Впрочем, надо - ли? А то все тебе расскажу про себя, так тогда никакой загадки во мне и не будет. - притворно вздохнула она. 
- Будет. В тебе все это будет. - подхватил игривый тон Андрей. - Ты ведь такая...
- Какая я еще "такая"? Отвечай! Отвечай мне немедленно! - засмеялась она, растянув свой прекрасный и подвижно - живой страстный рот, сверкнув на Дюшу снова белыми кораллами ровненьких зубов.
- Загадочная. Как "Незнакомка" в стихах у Александра Блока. - сделал он девчонке комплимент.
- “Незнакомка”? – захихикала сперва она. - Молодец! - брызнула она сперва в кулак, после раскатилась смешком по милому личику. - Так значит это у меня "шляпа с страусовыми перьями"? “По вечерам над ресторанами…” Знаем, знаем… Проходили в школе.
   
   И вижу берег очарованный,
   и очарованную даль…

- прочитала, вернее – пропела она и зааплодировала в шутку.

– Ты право, пьяное чудовище… 

- хохотала девчонка плядя в упор своим бесстыдно – черными алмазами на уже и совсем обалдевшего Дюшу. - Да ты хоть предполагаешь, какова профессия вот этой самой "незнакомки"... – залукавила снова Марыся. - Хороший комплиментик мне отмочил интеллигентный мальчик. – принила девочка к чайной кружечке, пряча в ней хитрейшую ухмылку, припадая к своим прелестным, радостно - зовущим, дивным ртом вот так волшебно и легко… как к Андрюхиному сердцу.
- Ну, не сердись. Я - дурак. Я - большой - большой - большой дурак! И еще осел! Иа - иа! Извини меня. Я просто такой идиот... - постарался замять шуткою смущение от явного промаха Дюша.
- Ты не дурак, не волнуйся. - успокоила его девчонка. - Просто мы когда в школе учим это вот стихотворение, никогда не задумываемся до конца ни о "незнакомке" этой, ни о Блоке. Да вообще ни о чем...
- Так прошли, и ладно. - поддержал ее Дюша.
- Но ведь это - то и грустно. Так и жить совсем неинтересно. - сморщила Марыся свой прелестно - ровный, или как еще про такой говорят - "арийский" нос. - Вот я любила литературу и много читала стихов. И те, что в школьную программу не входят я тоже некоторые знаю наизусть.
- Точно? - улыбнулся он. - А если я тебя проверю?
- Проверяй. - согласилась она. - Я начну, а ты за мной подхватывай. Хорошо?
- Хорошо! - радостно кивнул Андрей в ответ.

- Все мы бражники здесь, блудницы, -
  - пели через мгновение ее уста -

   Как невесело вместе нам!
   На стенах цветы и птицы
   Томятся по облакам.


- Ты куришь черную трубку,
   Так странен дымок над ней.
   Я надела узкую юбку,
   Чтоб казаться еще стройней.

- подватил он ниточку за ней.

- Браво! - захлопала девушка милыми ручками. - А теперь давай вместе?
- Хорошо! И так, начнем? Раз - два - три! - скомандовал Андрей и они заговорили, стараясь попасть в общий такт -

- Навсегда забиты окошки:
   Что нам, изморозь иль гроза?
   На глаза осторожной кошки
   Похожи твои глаза.

- Заммеялись чему - то они и сбивались с общего ритма. Вернулись назад на строку. И снова ее повторили, продолжив читать стихотворение до самого конца. -

- О, как сердце мое тоскует!
   Не смертного ль часа жду? 

- басил и басил Дюша
 
- А та, что сейчас танцует,
   Непременно будет в аду.

- серебристо пропела Марыся и рассыпалась легкими бубенчиками серебристого смеха. - Ведь и правда здорово! - ликовала она, рассыпая черные, густые кудри по острым плечикам. - Ахматова Анна Андреевна. Одна тысяча девятьсот тринадцатый год. - сказала она важно и изогнула свою лебединую руку в каком - то изысканно - салонном жесте.
* * *
Скоро отстучали и отдиктовали  поляковские бумажки и отдали распечатки и черновики радостному Михаилу Юрьевичу.
- Надо собираться домой. - c грустью заметил Андрей.
- Может, снова чаю? - предложила она. - Политех ведь открыт до девяти вечера. А сейчас еще только семь. К тому - же зимняя сессия, а значит и полно "вечерников". Ну, давай еще посидим вот тут. Мне одной бывает скучно. - попросила Марыся его.
- Ну, пока в зашей никто не гонит - значит можно. - радостно заулыбался он и нажал на кнопочку на чайнике.
- Так ты, значит, стихи любишь? - спросила Марыся Андрея.
- Люблю. - чуть смущенно признавался ей он, в гнусном и печально - пыльном мире где он жил доселе говорить о чем - нибудь подобном было то - ли верхом неприличия, то - ли просто явным признаком идиотизма. В отличие от разговоров о деньгах, вещах и "бабках" эти "нереальные материи" и в самом деле были - бы для дядьки, для отца и даже матери чем - то непонятным и смешным.
- И кого ты больше любишь? Кто любимый твой поэт? - улыбнулась девчонка.
- Осип Мандельштам. - признался ей он. - Осип Эмильевич... Это как - то чуть нехорошо. Я ведь все - же русский, ну а он - то... знаешь кто...
- И кто - же? И кто? - смеялась Марыся. - Между прочим, я тоже - жидовочка! - распахнула богиня большие и черные озера своих глаз ему навстречу лукавя и смеясь. - У меня одной каких только кровей не намешано. Я и русская, я и полячка, и евреечка я по своей родной, уже умершей бабушке... И совсем не обязательно русскому лишь русское любить, а поляку, скажем, только польское. Ведь любовь она такая штука - любится и баста. И тогда - всему уже конец. А если вдруг не любится, то и силой никого полюбить не заставишь.
- Ты прости. Я глупость сморозил - смущенно замялся краснея виновато перед ней Андрей. - Лучше я тебе стихи почитаю. Хорошо?
- Хорошо. Почитай. - сменило свой лукавый гнев на ласковую милость чудесное создание.

- Я скажу тебе с последней
   Прямотой:
   Все лишь бредни, шерри - бренди,
   Ангел мой.

- начинал он.

- Там где эллину сияла
   Красота,
   Мне из черных дыр зияла
   Срамота.
   Греки сбондили Елену
   По волнам,
   Ну а мне - соленой пеной
   По губам.

- продолжала в такт Марыся, кивая прелесною, смолянокудрой головой и словно освещая его всего каким - то дивным светом мудрых, словно взятых у кого - то на прокат таких внимательных и зорких глаз.

- По губам меня помажет
Пустота,
Строгий кукиш мне покажет
Нищета.

- пели они уже вместе, сливаясь в общий такт двумя дыханиями. И продолжали слаженно и дальше. -

- Ой - ли, так - ли, дуй - ли, вей - ли,
   Все равно.
   Ангел Мэри, пей коктейли,
   Дуй вино!
   Я скажу тебе с последней
   Прямотой:
   Все лишь бредни, шерри - бренди,
   Ангел мой.
               
- додышали они и расплывались радостно - доверчивыми улыбками, приветствуюя себе подобного или подобную. Ликовали радостно своими молодыми и сильными жизнями в этот провинциальный, темный, ветреный, неласковый и холодный, ноябрьский вечер словно празднуя счасливое узнавание такой невероятно близкой и отозвавшейся на зов души.            
- Второе матра тридцать первого года. - напомнила она.
- Да. Все еще у него было впереди. - сказал Андрей. - Вся эта чертова ссылка сначала в Чердынь, потом в "Воронеж - нож". Болезнь поэта.  Падение Осипа из больничного окна. Возвращение ненадолго домой. Новый арест и лагерь под Владивостом. Путь в  погибель. - вздохнул он горько. - Я в свое время по "Свободе" еще "Воспоминания" Надежды Яковлевны слушал. И стихи вот эти тогда полюбил. Через вой "глушилок" прорывались стихи. Это уж потом в "перестройку" в "Юности" все напечатали... Так это все грустно.   
- Так грусно... - согласилась с ним она. - Но, послушай, ведь это тут не главное. - заговорила вдруг Марыся как - то четко чеканя слова и яростно сверкая большими глазами. - Ты и сам все поймешь. Вот, послушай хоть это - 

- За гремучую доблесть грядущих веков,
   За высокое племя людей

- начала она.
   
- Я лишился и чаши на пире отцов,
   И веселья, и чести своей.

- мгновенно подхватывал он.

- Мне на плечи кидается век-волкодав,
   Но не волк я по крови своей,
   Запихай меня лучше, как шапку, в рукав

   Жаркой шубы сибирских степей.

- сливались губы и сливались голоса в грозную, неумолимую, свободную как дикая, весенняя гроза грохочущую симфонию яростно - ритмичных звуков. 


- Чтоб не видеть ни труса, ни хлипкой грязцы,
   Ни кровавых костей в колесе,
   Чтоб сияли всю ночь голубые песцы
   Мне в своей первобытной красе.

- пропевала Марыся, становясь еще красивее, еще более зовуще - чудной, женственной. И -

- Уведи меня в ночь, где течет Енисей,
   Где сосна до звезды достает,
   Потому что не волк я по крови своей
   И меня только равный убьет.
               
- отвечал ей Андрей, словно наливаясь при том какой - то мужественной и спокойной, уверенной силой.
* * *
- А чай - то остыл. - засмеялась Марыся. - Эх, ты! А говорил все: "Чаю, чаю..." - дразнила девчонка его.
- Это я хотел?.. Это ты хотела! - ловил он ее звонкий смех, подавая ей дымящуюся кружку. - И ничего подобного. Никакой чай еще не остыл. А остынет - подогреем вмиг. У нас и чайник электрический, китайский есть - "Энерджи". И печенье есть еще. Правда ведь, Марыся?
- Правда. - соглашалась чудестная милостиво, поводя огромными глазами и встяхнув в очередной свой раз непокорно - красивой, черной головкой. - А стихотворение ты это понял до конца? - лукаво спросила она.
- До конца... - задумался Андрей припоминая. - Погоди. Это март тридцать первого года. Уже во всю свирепствует "культ личности" Сталина, или как пишут теперь - "сталинизм". Идут гонения на всех инакомыслящих. Нет... Даже просто мыслящих людей в России. В Германии поднимает голову национал - социализм во главе с Адольфом Гитлером. Оттого тут упоминаются "кровавые кости в колесе", то есть знак, напоминающий собой так называемый свастический крест... Поэт предчувствует нападение на себя всей мощи государственной системы, говоря при этом как - бы, что совершается какая - то страшнейшая ошибка. Ведь "волкодав" (то есть общественный строй в Союзе ССР) призван по идее лишь давить "волков" (то есть явных врагов и "фашистов"). Ну а коль поэт - "не волк", то все нападки и наветы на него неправедны, и вся наша страна всей своей необъятною ширью должна принять в себя опального творца, тем самым укрывая его от беды... 
- А ты умный. Действительно умный. И еще, знаешь - сказала она и легонько коснулась своими прекрасными, длиннющими, музыкальными пальцами его руки. - мне с тобой интересно. Может - быть увидимся еще на днях? Ведь это будет можно? 
- Ну, конечно - же можно! - ликовал Андрей, сам еще не очень веря привалившему так неожиданно счастью. "Увидимся ли мы? Конечно "да"! И да можно - ли мечтать о большем?" - жарким углем жгло его всего, сладкою истомой вползая в сердце и дурманя расплавленно - пышущий мозг.
- Здорово. Значит, будем друзьями. А то я тут почти что никого не знаю. Ну мальчики, девочки в группе. Ну еще Михаил Юрьевич тоже. Но у всех свои дела. А тут - ты. Вот я и рада. К тому - же ты и петь умеешь...
- Пел в школе, ты ведь знаешь... - обалдело - радостно заглядывал он ей в ее бездонно - черные колодцы умных глаз.
- И про меня сможешь спеть? - засмеялась девчонка.
- А про тебя есть песня?
- Конечно. Конечно... - снова растянула богиня свой широкий рот. - Это старая польская песенка еще с той, еще c Первой Мировой войны. После ее еще не одно десятилетие напевали по всей Польше. Во всех кафе - шантанах, в Варшаве, в Познани, в Кравове. Было это еще до Второй. До того тридцать девятого... А потом ее как - то забыли. Война и все эти послевоенные дела. Но недавно к нам в Снежнегорск приехал один музыкант. Родом он из Украины, из города Лемберга, как говорили когда - то давно в Австо - Венгрии. Или просто из Львова, как называют этот город украинцы и русские. Так вот я немного отвлеклась. - взмахнула девушка копной густых волос. - Человек этот стал играть у нас в городском ресторане. И вот чуть - ли не в первый - же день он подал в оркестр, как предложение, такую вот песню. Всю я ее не помню. - поправилась Марыся - М... дай Бог памяти. - зашевелила губами она вспоминая и сбивчиво шепча незатейливые и немного старомодные слова -   

- Не пишите мне писем, дорогая Марыся,
   Для сурового часа письма слишком нежны.
   Я и так сберегу Ваше светлое имя,
   Как ромашку от пули на поле войны...

- Я и так сберегу Ваше светлое имя,
   Как ромашку от пули на поле войны...

- повторил вслед за девушкой Андрей.
- Там еще есть всякие слова, только они очень - очень грустные и ... я всего уже не помню. Ну, что - то вроде

- Не пишите мне писем,
   Нет в живых адресата...   

- растянула черноокая широкий, женский рот и замолчала сверкая на Дюшу черными бриллиантами волшебно - лучистых и зовуще - милых и все понимающих глаз.
* * *
На столе засопел электочайник "Энерджи" и Андрей вновь бросился скорее разливать по чашкам чай. 
- Да не спеши. Не спеши... - взяла его широкую, мужскую ладонь в свою узкую, изящную но крепую, женскую ручку она. - Не спеши. Еще не девять. - улыбалась она широко. - Вот попьем еще и пойдем по домам. Ты ведь еще и не знаешь, где я тут в Устьрятине живу.
- Не знаю. - признался честно ей Андрей - Ну а как тебе наш город если честно? - спросил он (свою!?) прекрасную Марысю.
- Да ты знаешь... ничего. - отвечала с улыбочкой девушка. - Короче, я ждала гораздо худшего, а тут у Вас еще не так все плохо. Кремлевская площадь, к примеру, и даже некоторые другие улицы Вашего города действительно красивы. Но шаг влево, шаг вправо и тем более окраины Устьрятина - вот это "жесть"... Впрочем, все это лишь типичная беда любой провинции в России. Типичной провинции. - обнажила ровные, белые зубки прелестница. - Сама то я родом из городка такого маленького, что далеко - далеко - далеко. А зовут городок этот Снежнегорск - сказала она. - Закрытый такой городок в Челябинской области. Там у нас еще предприятие есть знаменитое. И название простое - "Комбинат номер...", а какой - не скажу - не положено... Знаменитое - то оно знаминитое, правда в узких кругах. - засмеялась она. - Ядерные бомбы делают. Немаленький такой заводик. Еще при Лаврентии Павловиче построили первую очередь завода того наши жилые дома. А строили все это, и дома, и сам завод, конечно, заключенные. Такое было время, как иные у нас говорят... Папаня у меня на том заводе инженер. И денег жуть гребет там. - лукаво сузила Марыся большущие глаза. - И до остального - прочего у нас там было очень хорошо. Магазины во все годы советские - просто уж полные были. Улицы чистейшие, у всех свои машины. И угонов нет, и нет преступников - городок - то наш закрытый, элитный такой городок. Так что у нас там почти коммунизм был! Спецрежим и спецснабжение, потому как у нас в городе -  ядерный центр. Но и риск кое - какой в этом деле имеется. - легонько вздохнула она и подвинулась к нему еще чуть ближе.
-  Слышал ты про взрыв на предприятии "Маяк" на "Челябинске - четырнадцать" в пятьдесят седьмом году? Нет? А про речку радиоактивную Течу, огражденную "колючкой" по периметру? Тоже - нет? Не слышал?.. Ну, тогда уж лучше тебе и не слышать про это. Спокойней ночью будешь спать...   
- Да, я что - то там припоминаю... - заворочал мозгами Андрей. - В "перестройку" читал в "Комсомолке" про такое, кажется...
- Если "кажется" - креститься надо. - вдруг четкл и жестко сказала она. - Читал он... - усмехнулась девушка. - А "читал" ты в газете своей, что после пятьдесят шестого в местах тех такие чудеса пошли, какие у режиссера Андрея Тарковского в кинофильме "Сталкер" были народу показаны?.. Ну, может быть и не совсем такие, - поправила саму себя она - но ведь тоже закрытая "зона". И тоже много страшного в ней происходит.
- Да у меня у самого до аварии дед и бабка в Чернобыле жили. А потом после аварии той их эвакуировали в Белую Церковь. Дали там квартиру и теперь они там и живут... - сказал ей Андрей.
- Да что ты? Вот ведь как бывает. - горячо изумилась Марыся - Мирный атом и атом военный, и все так близко ... Дети атомного века, черт возьми... - заулыбалась вновь она и взглянула Андрею в глаза своими бездонными, чернейшими колодцами. - У Вас в Устьрятине не плохо, ты не думай. - сказала она как - бы даже извиняясь перед ним. - Но вот наступила эта прошедшая осень, и на фоне пасмурного неба я посмотрела на все это. - показала девушка на черневшее окно с фонариком и снеговыми хлопьями в желтеньком луче. - И поняла, на сколько все запущено. Страшно запущено тут все у Вас, ты уж меня извини... Показушно вылизанный центр и убитые в хлам городские окраины. Несметное количество следов пожарищ и моментально выросшие на местах сгоревших деревянных домов уродливые, грубые особняки, неумело чуть под старину замаскированные... А еще ухабистые дороги и затопляемые после каждого большого дождя тротуары, и везде груды отвратного, мерзкого мусора... Пригласили девчонки на свадьбу, - продолжала она свой рассказ - так я в шоке была. Потому как в Вашем городе даже нет настоящего ЗАГСа. И улицу Комсомольскую, и офисное здание в котором приютился ЗАГС, я нашла еле - еле... В день свадьбы молодым сфотографироваться негде. И это у Вас - "областная столица"?!.. И городского пляжа тоже нет! - распекала девица Устьрятин. - Но народ купается и загорает даже в грязнейшей Устьрятинке. Хорошо, что хоть не в Золотухе, не в окрестной к городу Чуме. И куда податься тем, кто на лето из Устьрятина не уезжает? Только в эту гадость - с головой... - хототнула беззлобно она. - И Ваш парк ВРЗ - просто ужас! - продолжала свою критику Марыся -  Чугунные статуи без рук и ног, и даже без голов. И над всем этим мерзостным паноптикумом из уродцев и калек - древний Пушкин аж тридцать седьмого года отливки, что и следует из надписи на этом самом "памятнике". Чугунный балда в серебрянке на кирпичном постаменте. Да его переплавить уж давно пришла пора... А заросшие ряской пруды со стоячей водой, как на настоящем болоте. А сожженная эстрада и сломанные аттракционы для детей... И куда пойти с детьми гулять мамашам? Хороша "столичная", блин, жизнь у Вас! Не жизнь, а дурка какая - то! Ведь нигде такого нет. Обыщи хоть всю Россию!.. И еще на роликах по дорогам только тут в Устьрятине катаются - придурки!.. Вот доучусь и, ей - Богу, до свиданья, "красавец" Устьрятин! - язвила она. - И что самое поразительное то, что по областному ти - ви говорят, что миллионы и миллионы у Вас потрачены на озеленение города. "Озеленяют" долларами тут чиновники свои карманы. Это всем понятно... Ты прости, но это я частно говорю, хоть и жестко. - вновь распахнула ласково Марысенька ему свои прекрасные глаза. 
- А как же без воровства. Такая уж жизнь... - забуднил слегка смущенно такой безжалостной и острой критикой в ответ Андрей. - Разве мы ее выдумали? Вот и гости города всегда просят показать местные достопримечательности. Ну, и везут их чаще всего, уже самостоятельно побывавших в Кремле, по историческому нашему району - по Верхнему посаду, и то только по центральным улицам. Первым делом наши гости спрашивают нас: "А где тут резной палисад, воспетый еще "Песнярами"?" Вот и тащат их на угол Мальцева и Клары Цеткин. Но и там не настоящий палисад, а какая - то еще советская поделка. Из таких - же, что стали теперь появляться у псевдодеревянных,  новеньких особняков... А еще показывают им церковь святых Константина и Елены на проспекте Победы, памятник Восьмисотлетия Устьрятина на набережной... Оттуда с набережной можно через Бесово пройти на Тихую и Луговую. Там еще много деревянных домов, есть там и полуразрушенные церкви. Этот наш уголок сильно впечатляет приезжих, хотя если немного подумать, как там народ живет... Лучше о том и не думать. - быстро похватил Андрей ее критический запал -  Без водопровода, без удобств. Ну, просто жуть... После этого приезжие хотят увидеть что нибудь и поновее. И это - легко! - улыбнулся лукаво Андрей. - Вот свежайшие дома "под старину", густо увешанные бутафорскими наличниками. В двух шагах - на улице Воровского. И кстати, церковь Константина и Елены стоит там - же, подле них и действующая. Чистенькая территория, вокруг разбиты цветники. Правда при входе на церковный двор торчат большущие контейнеры для мусора. И перед церковью вот этой два, три, четыре и  пять пепелищ. И еще "совершенно случайно" рядом с этими местами недавних пожарищ растут, как грибы, большие, новые особняки из белой силикатки или отделанные сайдингом... Между прочим, - продолжал он свой рассказ - церковь Константина и Елены принадлежит к ряду храмов, возведенных в Устьрятине во второй половине Семнадцатого века под влиянием московской архитектуры русского узорочья, и является единственным сохранившимся образцом этого стиля в Устьрятине. Остальные наиболее типичные памятники - Вознесенская церковь, Спасо - Всеградский собор - были уничтожены в конце Двадцатых...      
- И откуда ты все это знаешь? - удивилась она.
- На архитектора я в Политехе учусь. А тут просто подрабатываю лаборантом. Я ведь, кажется, говорил тебе? Или еще нет? - спохватился он. - Специальность - двадцать девять ноль один. Учииться надо очень - очень долго. Целых шесть годков. - заметил Андрей и взглянув на часы и продолжил. - Впрочем, нам пора бы собираться. - заторопил он девушку,  завершая этот разговор.
- Да, ты прав. - взглянула на часы Марысенька. - Надеюсь, ты меня проводишь? Я живу недалеко - на улице Ветюшкина. - лукаво заметила девушка. - К тому же ты так хорошо рассказываешь. Будешь меня развлекать по дороге. - властно приказала она.
* * *
Андрей кивнул Марысе радостно уже спешно паркуя компьютер. После галантнейше подал Марысе пушистую, рыжую шубку со смотрящими мертвыми, пустыми глазнацами на этот мир лисьими головами и с безвольно свесившимися черно - серыми мягкими лапками, в которой девчонка выглядела просто обалденно.
- Впрочем, без нее не хуже ей было - бы не хуже...  - подумал он, но о том, конечно, не сказал...
Дернул за рубильник на щите и погасил в триста седьмой весь свет. Запер дверь и подергал за ручку.
- Плотненько закрыто. Хорошо. Никто хоть не заберется... - улыбнулся он, и дернул снова.
- Ну, и скоро ты, копуша. - дернула Марыся Дюшу за рукав. - Да никто к Вам сюда не нагрянет, не бойся. Тут и вору уже нечего украсть. - засмеялась снова она, обнажив все свои тридцать два.
- И до вора все уже украдено. - хохотул Андрей, отвечая на колкость Марыси.
* * *
Гулко зацокали по коридору острые каблучки марысиных черных, высоких сапог. И тут - же рядом с ними  застучали с ними в такт по разбитому паркету переходов, и по старой и немного страшенькой боковой, крутой, чугунной лестнице, зиявшей злым, голодным жерлом широченного и абсолютно пустого пролета аж на три этажа до самого вниза, вызывая у смотрящего в эту слабо освещенную бездну ужас и головокружение, турецкие, мужские сапоги. Так пробежали они скорым шагом рядом, пронесясь в полуночной тот час по мрачноватым, полутемным проходам до самой сияющей вахты. Миновали  застекленный и ярко горящий зверинец и вбежали в ноябрьский, густой полумрак с чуть белевшими на холодной и горестной земле полосками самого первого, неверного, недолговечного и мокрого снежка.
Редкие фонарики бросали бледный, желтоватый свет на лица. Первый снежок лип на сапоги и непрочный ледок на затянувшихся по верху глубоченных лужах предательски хрустел под ногами самых поздних студентиков.   
- Ой, я падаю! - закричала Марыся, стремительно схватив Андрея за рукав. И тут же ласково прижалась, взяв к нему, взяв сама его под руку. Потом взглянула на него тепло и лукаво огромнейшими, черными глазами и сказала тепло и лаково - ласково. - Ну, пошли. Пошли вперед. Я буду идти с тобою рядышком, а ты рассказывай мне про свой Устьрятин. Все таки на архитектора учишься! - улыбнулась широко она и снова опалила его. Обожгла. И его душа задохнулась от любви и нежности к этому вот существу.   
* * *
ДОРОГА К ДОМУ

- ... Ну, никаких таких резных палисадов тут нет. - довольно задундел Андрей. - Мой друг Сергей живет теперь вот в городе Рыбинске. Так вот он хотел фотографировать наш город прошлым летом, чтобы дома наши показать. Словом, всю эту нашу старину деревянную - хваленую. И что же он показал жене и детям? Да почти ничего! Отдельные редкие снимки домиков, затерянных среди пятиэтажек. А ведь он бывал в позапрошлом году в Муроме. Вот где богатство!.. На Воровского и на проспекте Победы у нас или уж вообще торчат полные руины прочно забытые властью, или стоит показуха - сплошной полуноводел... А ведь город у нас интересный. Был я на реставрационной практике у препода нашего знамнитого. У Николая Рыбакова. Это такой наш известнейший в городе "чел". - пояснил Андрей. - Он еще тут у нас заведует филиалом Ленинградского института реставрации имени Грабаря, что располагается в двух церквях - Ильи и Варлаама Хутытского в Каменье. Они там и стоят как раз рядышком. Приземистый и одноглавый со шлемом на макушке крестьянский Илья и стройный, вытянутый ввысь изящнейший дворянский Варлаам с зеленой, шатровой главой. - удивлял он своей эрудицией милую девушку. - А построены они с разницей почти что в сто лет. C дороги видны оба они хорошо, а вот пройти к ним очень трудно. Загорожены они со всех сторон деревянными, жилыми домиками. Единственный проход до них открыт через ухабистую улицу имени писателя Засодимского. Так вот, для того, чтобы добраться до них приходилось Сергею попрыгать через глубоченные, грязные лужи. Кстати, друг мой сделал там довольно приличный фотоснимок. То есть снял он на поенку это самое место на Верхнем Посаде. У меня он даже дома есть. Если хочешь, я тебе его после покажу. Хороший вышел снимок. - без умолку рассказывал ей Дюша.
- Покажи. - согласилась Марыся и еще проворнее цеплялась к ему за рукав и плотнее льнула к боку.
- А от Кремлевской нашей площади  начинается улица Батюшкова. - заливался Андрей соловьем. - Там у нас так называемый "колхозный рынок", где по идее бабульки должны продавать дары устьрятинских лесов и огородов. Но никаких бабулек там нету теперь в помине. Везде турецкий и китайский ширпотреб и "тряпки" -  "тряпки" -  "тряпки". А за спинами русских продавщиц маячат загорелые "черные"... Так их у нас в Устьрятине  кавказцев зовут - объяснил он ей. - Так и говорят все - "черные". То есть лица южной и совсем ненашей, то есть неместной национальности...
* * *
Так они и шли вдвоем по мокренькому еще первому снежку от одного фонарного желтка к другому, держась друг за дружку и улыбались чему то своему и очень - очень молодому и хорошему. А нестойкий снежок хрустел у них под сапогами. И еще слегка скользил тонюсенький, неверный и хрупкий ледок.
Так они прошли вдоль Областного театра (что по мнению архитектора Петрова напоминал Храм царя Соломона, некогда стоявший в Иерусалиме) и миновав Советский проспект вышли на длиннейшую улицу имени товарища Ворошилова. Так они все шли и шли вперед, и мертвенные белки больших фонарей, и световая вывеска ресторана "Мишкольц", располагавшегося в бывшем островерхом, католическом костеле, откуда раздавался громовой шансон и на крыльце которого курили два пузатых крепыша с коротенькими стрижками в малиновых пиджачишках, и желтые - розоватые - белые прямоугольники освещенных окон пятиэтажных кирпичных домов по бокам, и цепочка желтков - фонарей посередине бульвара, убегающих к Горбатому мосту освещали им путь домой. А потому все виденное на этом пути казалось Андрею таким невероятно - радостным и прекрасно - счастливым, радостно - зовущим и необычайно добрым.
- Да неужели так бывает? - думал он тогда и смотрел на ноябрьское, черное небо, на котором ветер разогнал снеговые облака и оттого вставшая над Божьим миром ночь густо насыпала на них свою прекрасную, звездно - алмазную россыпь. Такую - же чудесную, как милые марысины глаза.
* * *
- А еще у нас бабульки у Кремля торгуют кружевами. - немного тише продолжал он снова и сжимал в своей руке ее милую ручку - Кстати, кружева ведь эти - наша гордость, такая же, как и местное масло, которого раньше было просто не сыскать. А теперь не купить из за его высоченной цены. Слышал, что на фабрике "Снежинка" кружевницы получают чистые копейки. Такая кропотливая работа, и ведь кружева вот эти стоят довольно - таки дорого, а платят людям мало. В магазине "Сувениры", что на Мира кружева всего дороже. У старушек, что стоят у Кремля подешевле будет, но и то - дорого, и очень дорого. Вот - бы тебе на платье наши кружева... - улыбнулся милой он.
- Ты хороший. - вдруг ласково вновь сказала Марыся и посмотрела Андрею своими бездонными прямо в глаза.
- Ты уж говорила мне такое. Ничего особенного нет... - со смешочком хотел отшутиться смущенный Андрюша.
- Нет, это правда. - принялась настаивать она. - Видела я тут, еще в сентябре на площади у "Зуба" вашу молодежь. Все сидят какие - то черт знает тут какие... группировки. Страх один... Сидят на этом самом Вашем безобразном "революционном" памятнике и в полной тишине. В тишине, как заговорщики! Хоть - бы песни орали, на гитарах - бы что - ли бренчали. Не умеют и это, так хоть бы музыку что ли врубили - магнитофон из дома принесли... Нет. Сидят, "балду пинают", пиво из банок в три горла хлещут. Идиоты и бездельники. - скривилась Марыся. - А из слов у них лишь "ёк - матерок..."
- Да у нас тут запьешь - ведь провинция... - постарался переплавить пафос в шутку он. - У нас тут был один поэт. Николай Рубцов его звали. Так и тот пил тот в Устьрятине пил, говорят, почти не просыхая. Жизнь ведь такая тут у нас. Провинция...
* * *
- Ну, вот мы и пришли. - вдруг сказала Марыся, когда они остановились у пестренькой, всей в мелких, разноцветных шашечках пятиэтажки на углу Пирогова и Ветюшкина. - Вот тебе. - сказала девушка и протянула Андрею бумажку.
На бумажке стояла заковыристо – странная подпись и мелкие цифирки.
- Необычный почерк… – думал Дюша после, поглядев на нее. Письменами девушки были почему то весьма странные. Все ее буковки – цифирки как бы были вписаны в квадрат, и напоминали чем то то ли пламенно – готические средневековые, то ли рубленный, еврейский алфавит. 
- Тут мой номер телефона. Ну, конечно же, не мой, а бабусин. - улыбнулась
лукаво она. - Я ведь у бабуськи только комнату снимаю. - весело напомнила девчонка. - Второй подъезд, второй этаж, квартира номер двадцать. Так что можешь заходить когда - нибудь вечером в гости. - лукаво сказала она и повела огромными глазищами. - Я ведь вечером дома всегда и мне скучно бывает одной... Только ты перед тем позвони. Хорошо?
- Хорошо. Спасибо... - пересохшим от невиданного счастья ртом проговорил Андрея. - Спасибо, Марыся, я непременно зайду... - бормотал он за тем все снова и снова, и снова, и голова его под шапкой пылала и плыла куда - то и плавилась точно на огне.
- Ну, тогда я пошла. - сказала девушка, освободив свою ручку а после вдруг бысто, неожиданно и смело поцеловала Дюшу в щеку, опалив его ноздри дурманом тончайших духов. - До свиданья. Доброй тебе ночи, дорогой. - промолвила Марысенька и уже через секунду скрылась за "фанерными" дверями второго подъезда.
Она ушла, а он еще стоял счастливый с эти ее поцелуем на своей щеке и как полный дурак улыбался в желто - розовом и беорм свете прямоуголников окон и белесых и бледных, неярких ночных фонарей. И ноябрьский первый снег вдруг неожиданно посыпавшиийся снова с затянувшихся небес на северный город хлопьями летел к ему на шапку. И все больше, и больше, и больше.
Улыбаясь, он еще совсем немного посмотрел на окна во втором этаже, гадая о том, за каким из них теперь она. Потом браво по - солдатски (как еще давно учили в школе на уроках НВП) повернулся на носках своих турецких и легко и бодро зашагал к себе домой, оставляя черные следы от своих новеньких  сапог на первом, нестойком, сыром, ноябрьском снегу.
* * *
В ГОСТИ

Набрался смелости, вернее просто - таки наглости и позвонил не расчитывая честно говоря ни на что, уговаривая перед этим безумием сам себя и заранее говоря в душе, и немного с усмешечкой: "Красивая девчонка... Да у нее таких - вагон, а ты..." - или - "Да она, поди, к бизнесменам привыкла. К богатеньким. А с тебя - то ей нечего взять..." Но все получилось не так.
И вот стоит он обалдело в коридоре, тиская в потной руке старую трубку а оттуда только весело и нежно -
- Это ты? Алло... Ал - ло - о... Почему ты три дня не звонил? Я немного обижена... - жала девочка губы. - Думала: "Куда Андрюша пропал?"
- Я никуда не пропал... - выдавил он из себя и ноги Дюши подкосились от огромнейшего счастья. - Я мигом. Я сегодня - же могу прийти... Верней, зайти. Ну, если только ты не против. Когда ты будешь дома?
- Лучше всего зайди ко - мне завтра. Как отработаешь в семь - заходи. Я как раз буду дома одна и свободна. - отвечала Марыся ему. - Хорошо?
- Хорошо... - выдыхал Андрей в старую трубку. - Хорошо. Я завтра зайду. Спасибо тебе и до завтра. - радостно бил его голос.
- Вот и славно. Вот и договорились. До встречи и пока, мой дорогой. - прозвенел ее хрустальный, милый голос, а после зачастило - Пи... Пи... Пи...
Он положил телефонную трубку и еще не веря в свое привалившее счастье улыбая прислонился к обшарпанным обоям в коридоре.
- Не прислоняйся! - одернула его ворчаньем мать, выйдя с мокрым полотенцем на плече из прокопченной, дымной кухоньки. - Это кто тебя там? - нагло и бесцеремонно встряла  она в Дюшины дела.
- Это товарищ один по учебе. Завтра попросил к нему зайти. Есть такие дела... - забубнил он как - бы извиняясь.
- Знаю я у студентов "дела". Только и умеют, что водку жрать, да деньги тратить зря. - недовольно ворчала она. - Надо старшим помогать. Времена - то на дворе какие... Скоро все под забором помрем... Все по миру пойдем с такой проклятой властью, а им щенкам только одно на уме - пьянствовать. Еще и шалав к себе разных пригласят... Смотрите там, не заразитесь чем - нибудь, а то лечить дурные болезни при этой самой "дерьмократии" никаких денег не хватит...   
- Нет у нас шалав, мамаша. - огрызнулся Андрей. - Шалав в Политехе не учится. В Политехе учатся студентки.
- Сту - дент - ки... - заорала она. - Знаю я, что это за "студентки". Это самые шалавы - то теперь и есть! Водку пьют стаканами! А парням дают по туалетам! По сортирам е...я они!... Притом со всем и без всякого разбора, потому как вечно пьяные, сучки такие! Или даже похуже того - под наркотой! Да мне и думать о таких противно даже... Просто в рожу им так- бы и плевала, так - бы и плевала - бы!.. - распалялась она. - Вот увидишь такую на улице б...ь, так - бы ей глаза и выцарапала, проститутке этакой!
- Ну, у нас "таких" не будет. Им ведь денежки нужны. А у нас они откуда? - постарался превратить все в шутку он. Но она не унималась, голося свое и дальше. -
- И правильно! Откуда деньги у такого балды? Лучше - бы деньги копил. Деньги любят счет...
- Как Вы копили их в "Сберкассе"? И где теперь все Ваши накопления? Пересчитайте у себя...
- Мы свое назад возврватим - не волнуйся. - вытянула мать ладонь вперед, как - бы преграждая парню дорогу. - Будет и на нашей улице праздник... А ты лучше о себе подумай! Ведь Денег у балды такого, у транжиры и у дурака такого не бывает никогда, ни сейчас, ни раньше, потому - что этот самый балда накупит на них какой - нибудь "паленой" водяры в ближайшем ларьке, нажрется, как последняя свинья, да и подохнет не дай Бог потом - то где - нибудь...
- Под забором... - подсказал ей Андрей.
- Ах ты, студент ты хренов! - взбеленилась она и треснула Андрея полотенцем. - Еще родителям дерзишь, подлец! Живешь тут, гадина, на всем готовом... - залилась вдруг мать горючими слезами - а ты, неблагодарное животное... Да я в школе знаешь как надрываюсь? - бежали слезы по ее щекам. - И... Господи, да разве - ж это дети? Подонки это, а не дети! Звери и чистые гадины... Хорошо - бы только в школе. В школе - это всем понятно. В школе - то дети чужие. На осине не растут апельсины, а паршивая овца - она всегда все стадо портит... Плохая там у них наследственность, пьянка эта вечная по семьям. Это я могу еще понять... Но вот тут - то... Тут - то в кого такой изверг рода вырос? Ведь мы с Виктором такие добрые, культурные, интеллигентные люди. В Ленинграде - городе учились и друзей у нас полно. А какие девочки мы были скромные! Ну, просто залюбуешься!.. - принялась она расхваливать себя и своего супруга на все возможные лады, завершив в конце концов тираду выводом в адрес детей - Идиоты! - послав и в адрес сына Дюши тоже слово - Идиот!
- Нервов никаких уж не хватает... - заблажила снова мать. - Эх, жизнь - то какая проклятая... Всю жизнь загубила себе... с дураком - твоим папашей. Не мог смотать в Америку, чтоб пожить там, как нормальный человек. Не мог, так вот он с того и бесится, злость его с того теперь берет. Все ведущие спецы - тю - тю... - махнула она ручкой - Ну а он - никак не сумел... Хоть - бы что - нибудь такое что - ли военное украл, да продал иностранцам. Впрочем, им дерьма - то нашего, наверное, не надо. И если - бы и продал - от страны - бы не убыло. - продолжала она свои мысли. - Ведь теперь все воруют, без торговли никто не живет... Да не один - ли ляд и кому продать, если страна эта чертова скоро и сама подохет, и отвечать никто ни за что в ней уже не никогда и не будет. Не жилец Россия - это ясно каждому и всем... Все накорется в скорости большим и медным тазом. Начальники в Америку сбегут, а остадьным - будет хоть подохни. Такая будет жизнь. А теперь... А тепеть - продолжала она - всем теперь - то лишь - бы лишний день себе урвать. Теперь в России так все живут ... - ярилась мамаша. - Вот ведь живут - же богатые люди ... А ведь только ведь богатые - то и живут... Дома, машины, слуги - все для них. Бабы ни хрена у них не делают. Сукчи, ****и этакие... Только на спину под ё...й ложатся. - скрежетала зубами она. - А тут ломишь весь свой век, как лошадь. Как прислуга бесплатная. - стонала она. - И тебе мы на свадьбу давным - давно копить начинали - вот еще до этого всего бардака. Ты тогда ведь, негодяй и сука этакая, совсем еще ма - а - леньким был. Вот такусеньким был, идиот. - меряла у косяка она детский рост кого - то только ей теперь видимого. - Ты был маленьким, а мы уже думали... - объяснялась мать кому - то сквозь горькие слезы, но Дюша не слушал ее и только думал - Все!.. Закалебало все в натуре! Да ну их всех, в болото! Идите в баню - париться!..
- И смотри, не принеси что - нибудь в дом на "хвосте". - крикнула она ему в догонку. - Мы тут, слава Богу, люди все приличные. Пристойные, совсем не то, что некоторые...   
* * *
Пробежал до "Ленинградского" за бутылкой "Советского" и коробкою местных конфет "В подарок, к празднику!" и уже от Центра вдоль по Ворошилова, завернув потом с Калинина сразу в проходные дворы, где по стенам  подворотен у облупленных "сталинок" и дряхлых "хрущевок" синели и краснели (но совсем не от какого - то стыда) разные народные призывы "гнева" и "борьбы с антинародниками". 
- "Эльцын Борух грабит русских старух! Смерть собаке!" - орала что есть мочи одна размашистая надпись синей краской по грязненькой охре, а пониже был грубо намалеван горбоносый профиль с огромным магендовидом под ним. Чтобы никто ни в чем уже не сомневался...
- "Завершим реформы так - Сталин! Берия! ГУЛАГ!" - зло хихикали потирая от радости руки кривоватенькие, но весьма довольные собою буквочки и тут - же ниже была подпись - "НБП". Вот так здорово бодрила она всякого прохожего своей адски - красной краской - кляксою на боку пятиэтажки. А пониже как орудия пристрастья чернели скрещеннные острый серп и молот.
- "Пулю буржую!" - плевалась на боку кирпичной двенадцатиэтажки другая подобная ей. - "Начальство - на нары, народ - на Канары!" - мечтательно было написано снизу красно - коричневым колером.
Вот и клетчатый, весь в шашечках - пестринках боковой, панельный дом, что стоит на углу Пирогова - Ветюшкина. Светится приветливейшим теремом желтеньких и белых, синеватых и оранжевых бесчисленных окон, за которыми жизни, дела и заботы людские.
Завернул во двор и на крыльцо второго. Дверь "фанерная" тут без замка. И тем более без домофона. Потому как тут живет простой народ, а не какие - нибудь там "буржуи". (В ту пору наш "простой народ" полагал еще массово, что "воровать у него особенно - то и нечего", потому и экономил на замках. Иные после пожалели о такой наивности...)
Проскочил темнющий тамбур и вбежал по узенькой бетонной лесенке, перешагивая через целую ступеньку, с непривички удивляясь тесноте "хрущевского", убогого жилья. Остановился перед грубой и простой, как ленинизм, некрашенной дверцей с глазком и с бедной жестянкою "Двадцать" и с бешено бьющимся сердцем нажал на пимпочку звонка.
За дверью яростно затарахтело и зазвякало и... дверь в квартиру отворилась. На пороге стояла та самая девушка в черном халатике (и как показалось Андрею, надетым на голое тело!) с огромным, белым полотенцем на прелестной своей голове. Андрей сделал вперед еще не веря в совершившиеся чудо и за его спиною клацнул - щелкнул зло и яростно дверной замок.
* * *
- Привет! - улыбнулась с порога Марыся и дверь со страшным стуком тут - же затворилась, отрезав Дюше уже всякий путь для отступления, который сейчас был - бы смешным и нелепым. Потому как было видно, что хозяйка все - же гостю рада.
- Ты тут проходи, располагайся. - махнула ручкою она, указав на дверь в единственную комнату. - А я сейчас приду. Ты извини... Я быстро. Я сейчас... Ты только не скучай... - протараторила прелестная богиня с полотенцем на головке и скрылась за белесой дверью, из - за которой был отчетливо слышен шум бегущей из крана воды.
- Привет!.. Хорошо. - вот только и успел сказать Андрей и... за белесой скрипнула задвижка.
- М... Какова?.. Какова она там? Представляю... - подумал он и улыбнувшись прошел через занавесь из висящих на нитках стеклярусов в темноватую и, видимо, давно не прибранную шестьнадцатиметровую комнату.
* * *
Опустился на продавленный, старый, жалобно скрипящий диван, покрытый пледом с огромнейшим, клыкастым, желтоглазым тигром, застывшим в полете прыжке к спине несчастной и уже обреченной косули.
- Такие пледы продавали раньше на южных "толкучках"... - припомнил Андрей и как - то кисло улыбнулся. - Вся обстановка этой комнатки, отнюдь, не изобиловала сказочным сказочным богатством.
Меджу диваном у стенки и балконным окном, завешанным грязненьким тюлем и желтыми шторами стоял старый, круглый стол крытый выцветшей, древней клеенкой в полосочку, на котором стояла настольная лампа со уродливо - помятым светорым рожком на гнутой ножке, а рядышком в великом беспорядке лежали самые разнообразные нужные и совсем, наверное, не нужные в хозяйстве вещи. Здесь были самодельная пепельница с каким - то чертиком, выдолбленная из причудливой коряги, зажигалка "Ангара" и пачка сигарет "Петр Первый", ручка шариковая "Бис" (мэйд ин Франс) и связка каких - то ключей (по виду они были словно - бы - от какого - то сарая или от амбара), институтские учебники по философии и истории Древней Руси и какие - то конспекты. Стопки выщветших, старых газет, сохраняемые черт знает для чего и даже медицинский термометр и какие - то большие, белые колеса порошков с мудреной надписью по упаковке. 
У убогого стола подле катки с огромнейшим фикусом, стоявшим на царапанном и пыльном табурете располагались несколько таких - же бедных и обиженных нелегкою судьбой облезших "венских" стульев. Против старого дивана стоял такой - же убогий сеервант, набитый и облепленный поверху лишь дрянью и рухлядью. Левее на тумбочке, покрытой старой скатертью с кистями у балконой двери располагался лакированный, массивный гроб - телевизор черно - белого изображения. На черной планочке правей пузатого экрана массивного ящика плотно жались беленькие, рубленные буковки, составляя словцо - "Любава". На его верхней крышке массивного, древнего телегроба пылились всякие мелкие мелочи. Какая - то бедная вазочка и пучёчек колосков, торчащих из нее. Правей серванта между ним и дверью со стеклярусами был зачем - то запихан еще и трельяж c зеленоватым телефоном на черном шнуре, стоявший меж частокола бутылочек и баночек разнообразнейших размеров и мастей, отразивший в грязно - мутных створках трех своих запыленных зеркал грустного студентика в глупом, сереньком костюме, зачем - то пришедшего в это запустенье и позор с бутылкой "Советского" и даже с коробкой конфет местной, устьрятинской фабрики. Со второго боку от Андрея гнусно - грязное зеркальное стекло отражало надменный платяной, огромный шкаф, старым и обрюзгшим бегемотом времен "культа лчности" стоявший тут на своих коротеньких, точеных ножках. Нахально простерся он вот тут в пыли и грязи, заняв немалую часть комнатенки хоть и был  набит, повидимому, только молью или нафталиново - воняющими и никому уже не нужными дрянными, ситцевыми платьями, поношенным бельем, полусгнившими, полуистлевшими простынями, нелепыми рубахами - платками и старыми, черными, серыми драпами, которые приличнее носить уже на кладбище, чем просто на улицу и на работу.  Поверху суровейшего шкафа громоздились горкой к потолку обувные коробки, а на самом краю острым зубом хищненько острился и тускловато и злобно поблескивал железный утюжок. 
Андрей взглянул в зеркальное стекло и ... гнусная, прыщавая, наглая морда кивнула ему головой. Дюша поднял руку и рожа ответила ему из глубины тем - же бессмысленным действием.
* * *
- А все - таки долго там она копается. - подумал он, прислушиваясь к плеску воды за белесой дверью и посмотрел с тоскою на зелень стекла. Потом на яркие цветки на коробке. И решительно поставил их на стол. Откинулся на гнусненький, продавленный диван, который почему - то казался ему через десять минут не таким уж отвратительным и мерзким и расстегнул пиджак, выпустив на волю свой пришпиленный к рубашке узкий галстук. Задрал вверх голову, взглянув на потолок... Под низким потолком висела и светила одной своей неяркой лампочкой запыленная, бедная люстра в три советских, убогих рожка, вся в пыли и в серой паутине. В ее серых лабиринтах были видны какие - то черные точки. Повидимому, это были трупики погибших от ее тенет несчастных мух.   
Дюша опустил глаза на пол. От дверей до самого дивана деревянный, крашенный бордовым бедный пол прикрывал истертый серо - буро - малиновый ковер. Весь в чудовищных проплешинах, c рваными, неровными краями, словно - бы обкусанный зубами каким - то неведомого миру монстра.
Короче, действительно вся обстановка этого "чудесного" жилища навевала - бы даже на самого бодрого и беззаботного человека на нашей земле лишь зверину тоску и полнейшее уныние.
- Неухоженность и неустроенность. Вот она - непрочность нашей жизни... Вот неверный и суетный быт. И прошедшая в трудах и горестях жизнь человеческая... - приходили в голову Дюши философски - трагические мысли в те минуты, когда он обозревал вот этот скорбный и покинутый край.
- Жизнь прошла строною и зря. И они не отдохнули. И не видели неба в алмазах... - горестно подумал он. Уж на очень мрачный лад навела мысли Андрея эта конура человеческая... А водичка за дверью лилась и лилась. Делать ровным счетом было нечего. И Андрей стал ждать Марысю.
Потянулся к газетным листам и совсем наугад ухватил три газеткиы из пачки. Слегка обхлопал их об край стола, стряхивая на пол серые хлопья и трупики мух, все гадая при этом - "Почему они дохнут? Не от скуки - же, черт побери..."  И развернул простыни, вспоминая что - то старое, из прежней жизни, но свое.
* * *
- Я - орган ЦК ВЦСПС - вещала пыльная и желтая газета звеня орденами, как дед - ветеран на скамейке и представлялась словом "ТРУД". И неслась потом большой передовицей - СТРАТЕГИЯ РЕШИТЕЛЬНОГО ПЕРЕЛОМА, понизу коего располагался улыбающийся  портрет Михаила Сергеевича в окружении каких - то рабочих в строительных касках.   
Перевернул газетный лист, и рубрика -  "За рубежом" побежала вниз по быстрым, черным строкам, пестря заголовками в глаза.
- Вашингтонские ястребы. Игры с огнем.  - и - ВОЕННЫЕ ИГРИЩА НАТО. - Агрессивные амбиции правительства британских "Консерваторов". - Антинародный курс премьера М. Тетчер вызывает все более и более мощную волну народных протестов. - подчеркул в своем недавнем заявлении для прессы член Палаты лордов господин ... - и - ТОРГОРЦЫ СМЕРТЬЮ - c маленькими буквами под этим заголовком - заокеанские тайны аферы "Иран - Контрас" раскрыты... А на третьей полосе?
А на третьей жирно по верху - "Начинай перестройку с себя!" - КРЕСТ НА СОВЕСТИ - актуальный репортаж. Вчитался в текстик "перестроечной", осторой статейки - рассказа о жизни столичных путан.
- Это те, что "за рубль - ежом, а за доллары - раком"... - вспомнил но глупую, старую шуточку и немного криво улыбнулся.
Отложил газету "Труд" и схватил рукой за орган ЦК ВЛКСМ - газету когда - то любимую пятижды  орденоносную "Комсомольскую правду." Но и там, как и в "Известиях" -   органе Советов Народных Депутатов Союза СССР лезла на глаза ему какая - то одна лишь дурость и тупая тягомотина. То оптимистичное, щенячье, снова с Горбачевым и какими - то рабочими на стройке - БУДУЩЕЕ - ЗА НАМИ! То "очерки нравов" - ПОДОНКИ - про каких - то молодых негодяев, которые кого - то сначала зверски изнасиловали, а потом убивали винными бутылками. То актуальный репортаж о буднях строителей БАМа - ПОЕХАЛИ. А то снова "США" и "НАТО" c "ястрбами" и "борьбой за мирный мир".
- И я это когда - то читал? - с омерзением, тоской и раздражением подумал Дюша и тоскливо посмотрел на пыльный, тусклый, словно - бы действительно изнасилованный, и даже уже и убитый (вот теми же бутылками из репортажа) наш огромный мир, который час от часа почему - то все более и более сжимался вокруг. И ни осознать причину этого явления, вернее ощущения этого самого мерзкого был не в состоянии Андрей. Словно что - то яростно сдавило ему грудь. Вернее, просто сперло дыхание в горле. Или навалилось на его полумальчишеские плечи огромною и грозною бедой, которую уже не только не дано перебороть и  изменить, но даже и никак не суждено понять ее причину. Эта комнатка словно схватила его в какие - то невидимые клещи или зажала, словно гвоздь в слесарные тиски.   
- Душно тут. - подумал он и отворил лишь на секунду форточу. Но холодный, злой, ноябрьский ветер резким порывом ворвался в панельное, злое жилье и морозно дернув по ногам приказал затворить всякую щелку наружу.   
- Ну и тоска... Да когда - же она? - начал думать с легким раздражением Андрей и ... все больше и больше вживался в убогонький, злой интерьер. Странно, но чем дольше он находился в этой гнусной комнатке, тем менее противной представлялась почему - то Андрею она.
* * *
Копченогий, приземистый сервант, отвратительно пыльный с треснувшим, захватанным руками стеклышком. И за стеклышками в его мерзейшем чреве в ряд - ублюдочные маленькие, грошовые тарелочки и вазочки. Глиняные, расписные, старомодные собачки и кошечки. Выгоревшие чуть - ли и не до бела бумажные иконочки, церковные свечечки, засохшая просфорка и тут - же рядом мертвый, жирный, но уже на спинке и лапками вверх таракан... Розоватые, вставные челюсти, бумажные цветы под толстым слоем пыли и какая - то старинная шкатулка. Пустая коробка из под конфет - с медведями в лесу - на пропыленной крышке. Словом, весь набор убогого, стариковского "богатства", что стоял на всеобщем обозренье за стеклом живенько предстал перед глазами Дюши, как только он от скуки и из любопытства подошел взглянуть на него.   
Выцветшие фото с прожелтью и с заломленными уголками заложенные в давние - предавние года под сервантное стекло смотрели на него печально, равнодушно ничего не видящими более глазами мертвецов. Одутловатые, дряблые, тупые лица каких - то медаленосных и орденоносных стариков и как - будто запеленутых в платки старух, и детишек с пионерскими галстуками на длинных, худых шеях, с острыми локтями и коленками и в коротких штанишках на одной тесемке через острое плечо, равнодушно пялили туповато - равнодушно - слепые глазенки. И точно также, словно глядя с того света пялились они  на гаденькую комнатку из старых, облезлых, деревянных рам по стенам.
- Вот упыри... - искоркою вспыхнула на миг нелепая мыслишка в голове Андрея и... потухла. Или просто провалилась в лабиринты мозга, пропав без там без всякой пользы и следа.
Буроватые, чуть драные обои, все в прорванных воздушных пузырях и в масляных пятнах подле тугого выключателя, навевали на смотрящего на них тоску и гадливость. Подле этих зияющих дыр были пришпилены для украшения интерьера (!?) и древние открытки - к праздникам, а так - же стародавние почетные грамоты, то c профилями двух тиранов (называемые осторожными тогда отряками - "два вождя после дождя" - по известной картине художника Александра Герасимова, с Ворошиловым и Сталиным на Кремлевской стене), то уже одного, сверкающего лысиной Володи, смотрящего куда - то вдаль из рамочки, что затейливейшим вензелем госбанковской, ценной бумаги выгибалась - кочевряжилась разводом изгибающихся линий при пышном обрамлении бесчисленных колосьев, веночков и лент кумача с "пролетатиями..." на всех языках уже ныне разбежавшегося по своим углам бывшего единого Советского Союза.
* * *
Дюша посмотел с тоской в паршивую, сервантную витринку с мертвым таракашкой еще раз и скользнул взглядом немного пониже, туда, где под застекленным, грязным ящиком в узенькой нише лежали на зажелтелой по краям газете стопкою какие - то старые, жалкие книжки. Поборов брезгливость достал эту словно изжеванную каким - то чудовищем стопочку и стал раскладывать их на клеенчатом, круглом столе.
- "Ленин Владимир Ильич "Детская болезнь левизны в коммунизме" - Москва, Политиздат - 1975" - белела тонкая брошюрка сверху. И ее догонял огромнейший - "История ВКП(б) - КПСС в резолюциях съездов и пленумов. Том II" - горело золотым тиснением на красном фолианте.
- "Леонид Ильич Брежнев - ВОСПОМИНАНИЯ - Малая Земля - Возрождение - Целина" - ярились рубленные буквы под бровастым лицом, обращенным налево со смотрящими немного косо и немного на выкате глуповатыми, забровастыми и при этом словно - бы коровьими глазами давно уж мертвого генсека. Коричневая книжка в бумажной обложке. - " Политиздат - 1979 " - Внутри на вклейке - фотографии. Распахнул книжонку, чтобы посмотреть... но она вдруг стала рассыпаться у Андрея в руках, роняя на пол мертвые листы и целые тетрадочные склейки.
Чертыхаясь ползал по полу, собирая эти старые бумажки в грязи и пыли. Собрал и запихал их вместе с "Лениным" и идиотскими "резолюциями" дотлевать на прежнем месте.
Отдышался немного. А вода за дверью все лилась...
- Наверное, Марыся утонула?.. - уже не с тоскою, а просто со злобой подумал Андрей и протянул свою руку за очередной литературной диковиной. Взял в руки, присмотелся и открыл.
- Что за черт? - цокал он языком, перебирая старые, c заломами, но плотные ее страницы, кое - где разрисованные детскими карандашными, цветными каракулями, состоящими и кривых домиков с неприменным дымом из большой трубы над скатной крышей, всех этих собачек, солнышек, машинок и людей. 
* * *
Вот и она, обшарпанная и порядком уж обтрепанная и по краям, и по краям взлохмаченной обложки, с замятыми и рваными страницами большая, выцветшая, древняя книжища. - "Сергей МахАлков - Басни - ДетГиз - 1953 "- плясали буквы на белой обложке. 
C интересом но не без брезгливости (ведь тоже - ветошь) стал листать потрепанную книжку. И прочитал весьма забавные стихи. Вот очередная басня МахАлкова -

- "Серый cеверо - атлантический волк на ловле и семеро козлят" - называлась она.

Пробежал по строчкам убогонький текст, удивляясь его лапидарности, счастливо миновав его конец.  -

- Пусть вся история моя звучит витиевато,

  Она для тех козлят, что сами лезут в НАТО.

Покривился, подумав - И где это в пятьдесят третьем у нас в СССР поэт Махалков таких "козлят" нашел? Или он писал такую чушь в расчете на Европу? Расчитывал, что там его услышат? Где? В Бельгии? В Дании? И в Нидерландах?.. Да кому тогда он был там нужен или даже интересен ну хоть чуть со своими убогими баснями? А кому он нужен здесь и сейчас? Доживает, поди, свой век в своем Перделкине. Благо, один сын Махалкова в России - знаменитый режиссер. И еще какой - то родственник известный режиссерит в Штатах... Впрочем, может этот старичок и сегодня им в Кремле еще на что - нибудь сгодится? Впрочем... - подумал Андрей - все это уже полный бред. Безумие и бред. Бред и полнейшее, полнейшее безумие... - закрутилось у него в голове и закружило странно молодую голову.   
- Проклятие... Воздух тут спертый. И клопами воняет из - за мерзкого шкафа. И еще вот чем - то стариковски - грязным и неухожено - тоскливым. Умиранием и тленом пахнет , и еще вроде как фиалками... Или лилиями пахет? Впрочем, их, говорят, на могилы кладут. Особенно, белые. - припомнил он и снова прошел к запыленному оконцу. Потянулся к форточке. Распахнул ее настежь и слегка морозный, свежий воздух стал волнами приятной прохлады проникать в пыльноватый и гадостный мир. И опустился радостный на тот же страшненький, продавленный диван с ощущением что сделал маленькое, но такое доброе дело. Конурку эту гнусную сейчас проветривает... ветер. И снова вроде зябко по ногам.
- Ничего. Терпи казак - атаманом будешь. - усмехнулся Андрей сам себе в пропыленном трельяжном стекле.
* * *
Долистал книжонку МахАлкова до конца.
- "Бобер - бракодел", - "Галльский петух и белоголовый американский орел"... - прилипало  к глазам -

- Однажды наш петух де Голль
   Стал перелетной птицей...

- Как это пошло и тоскливо. И хочется уже плевать...- Да когда - же она выйдет, наконец? Что ее там - в воронку засосало?.. Вот пришел к ней в гости, и... - думал с радражение Андрей, вслушиваясь в доносящийся из ванной глухой плеск.   
* * *
А вода все лилась и лилась. И он уж умаялся ждать. И засунул МахАлкова обратно сервант, к пвльной стопке таких - же древних и растрепанных уродцев. И отчаянно схватил со столика очередной "шедевр". Очередным оказался  "Английский для детей в картинках ". Нервно стал листать, рассматривая глупые рисуночки и иностранные слова и диалоги каких - то игрушечных куколок под ними... А за белесой, ванной дверочкой воцарилась уже тишина. 
* * *
И вот белесая дверь распахнулась и ... на пороге стояла она. Прекрасная, как богиня Аврора, или Афродита, а, может, и Диана (Андрей того точно не знал. Мифы Древней Греции у нас в Союзе ССР учили на уроках Зарубежной Истории в седьмом классе, а Андрей в это самое время болел). Входит, как... Ну, да просто как не знаю кто. Как Божия гроза, как рок, как наводнение. Как набегают грозовые тучи в летний день и как приходят волны грозного цунами на побережье многострадального Японского архипелага. Вся в лучении, искрении чудесных глаз и с широчайшей ангельской улыбкой чувственно - вовущих уст входит она вся в его несчасное, прыгающее беспокойным мячиком юное сердце. Вся такая - сякая, и ногти ее длиннющие и ярко - красные, как вишни. И уста, и глаза - бриллианты, и резвые голени. Вся такая пронзительно свежая в  в черном халате с какими - то по нему золотыми, видимо, китайскими драконами, ползущими между ее лопаток и с серебристыми иероглифами на ее таких вот маленьких грудях. А под неплотной тканью иностранного халата, скоро стянутого широченным поясом с кистями четко вырисоваются уже такие небольшие но аппетитные соски. Или это просто ему так уже кажется?
Да, он и сам не знает, что уже такое с ним. Потому как голова уже в огне, и из его ушей от перегрева мозга сейчас повалит белый пар? Или тоже только кажется? Потому как сидел он там, где сидел (на диванчике мерзком, скрипучем) и смотрел на нее тогда так искренне, как смотрят только дети. Все смотрел и не мог насмотреться,  потому как он такую ослепительно - ангельскую (или дьявольскую!)  красу Андрей вовек не еще видел. Увидеть никогда не ожидал. И не увидит до могилы без нее - такой волшебной, славной... 
* * *
- Привет! - произнесла Марыся и подсела к нему на диван, приблизившись почти вплотную, обласкав широкою улыбкой. - Ну, что? Заждался? - склонилсь Марыся над ним, скинув на мерзкий ковер немного нелепые тапки с помпонами и поболтав в воздухе красивыми, сильными икрами ног, переходящими в элегантные стопы, начинавшиеся сильными, но не очень широкими бедрами, все еще прикрытыми заманчивым, черным халатом. А прелестница пошевелила своими прелестными маленькими пальчиками с ярко - красными ноготками и как гибкая, и одним ловким движением, словно гибкая кошка или натренированный с раннего детства цирковой акробат подобрала под себя прелестные, милые ножки,  свернувшись теплым, сладостным, живым клубком. 
- Подвижная, как ртуть. И как ртуть... - возникла и куда - то потерялась недобрая мысль в голове. А голова уже горела. И щеки горели. И нежная жалость, и жалкая нежность топила и топила многолетний стылый лед в его истосковавшейся за все эти мрачные годы молодой груди.
* * *
- Что это тут у тебя? - почти что замурлыкала Марыся и полезла к Дюшиной книжонке. - А, "Английский для детей". Понятно... Вот "лошадка" - это "хоорс"... - ткнула она пальчиком рисунок на замызганной, древней страничке. - Хорошая книжка. - тянула она. - А правда, - спросила милая его через минуту - что я немного на нее похожа? На лошадку эту то есть. Такая - же скуластая. Смотри... Смотри. - тыча пальцем говорила она. - Да посмотри ты. Посмотри... На меня и на ее, эту дурку на картиночке... Я ведь только  брыкаться могу, и кусаться умею. Знаешь ты, как лошади кусаются? Ам - и все... - схватила больно и довольно крепко своими ловкими, проворными и очень сильными руками его за бок Марыся и сама засмеялась своей "милой" шутке. Но через минуту уже отпустила и шутливо потрепав по затылку говорила - Я ведь и хорошей могу быть. Только меня надо уметь объезжать... Вот тот, кто меня, строптивую лошадку объездит, того я далеко - далеко повезу. Вернее, мы вдвоем поскачем. И нам будет хорошо и очень - очень интересно... - обвела она его своими милыми руками, пристально глядя в глаза своими жгучими, жуткими углями. Но уже через минуту встрепенулась и немного отстранившись от Андрея переменила свой тон.   
* * *
- Чем тут еще без меня - то все - же развлекался? - задала ему Марыся лукавый вопрос. - Вещички стариковкие смотрел? - покачала она с наиганным укором головой - Читал, поди, и стишки поэта Махалкова? - растянула девушка огромную и сочную улыбку, ослепив Андрея тут - же всеми тридцатью двумя прекрасными кораллами снежно - белых, молодых зубов.
Рядом с ним была его богиня. Верней, его уже желанная. Его девушка - мечта уже сидела рядом с  ним на том - же диване с белым полотенцем на своей прекрасной, молодой головке. И улыбалась приветливо. А после легко и артистично сорвала белый, вафельный лоскут с чернейшей с головы и поднявшись на чудесные, длинные ноги, прекрасно - упругие икры которых белели призывно понизу халатика и убегали стремительно вверх за черные пологи ткани прямо и к упругим бедрам, и к сбитом попе и ... потом еще страшно подумать к чему, принялась расчесывать свои длинные влажные космы деревянным гребнем стоя великолепнейшей на свете статуей перед трельяжным, пыльным зеркалом, и говоря ему при этом так настойчиво, но мило и ласково -
- Извини, что заставила ждать. Просто так получилось... Ты и сам посуди - продирала Марыся деревянненьким гребнем свою еще влажную, черную гриву - не могу - же я принять тебя с грязной головой... Тут у бабки этой и так грязновато. Все хотела вымыть, да никак еще не собралась... без бабки. Она ведь на работе почти - что все время. А без себя в квартире эта старушенция  трогать ничего не дает. Наверное боится, что я чего - нибудь тут украду? - широко улыбнулась она, повернувшись к нему и взмахнув непокорно своими уже чуть просохшими кудрями.
- А ты что мне интересное расскажешь? Впрочем, я ведь и так все знаю! - как - бы немного шутя и смеясь говорила она. - Смотри тут, ничего не укради. А то вовек не рассчитаться будет. Все раритеты и... собачья чушь. Совсем, как "Старые песни о главном" в праздничном концерте по ти - ви. Сплошной Кобзон и Зыкина. И еще - "Мы пахали!.." С дохлым тараканом в голове в придачу... Помнишь ты это? - спросила она и прочла - 

- Жил на свете таракан,
   Таракан от детства.
   И попал он раз в стакан... -

- блин, слова забыла. - извинилась девчонка лукавя и смеясь всем своим существом.

- Полный мухоедства. - выпалил Андрей, схватив ее смешок, как мячик. 
- Браво! Браво! - захлопала в ладошки Марыся. - Браво, капитан Лебядкин! Браво, Достоевский Федор Михайлович! - словно кланяясь кивала она головой. И Андрей дурачился и тоже кланялся навстречу ей, приложив к груди правую руку, словно какой - нибудь актер на эстраде, пока... они не рассчитали и не ударили друг - друга лбами. Ударились и... рассмеялись общим, молодым и радостно - здоровым смехом, глядя друг при том на друг на друга, потирая ушибленные лбы.
- Ну, теперь шишка будет, чудила! - хохотала во весь рот Марыся. - У тебя на голове... - даваилась она отчего - то.
- У тебя... - хохотал в ответ, утонув уже в ее чудесном омуте глаз Андрей.
- Ну, совсем, как два барана... - отвечала Марыся ему. - Ой, как здорово! Как давно я так не смеялась!..
- И я тоже так давно... - поддакивал Марысе Дюша. - Хорошо! Ведь и правда - хорошо? - спрашивал прелестницу Андрей.
- Хорошо! - соглашалась она. - И главное, как здорово!.. - Кстати, у тебя тут и шампанское! "Советское"! - с видом знатока взяла она бутылку со стола, поднеся ее к своим уголькам. - "Санкт - Петербург" - произнесла Марыся по слогам и улыбнулась. - Значит можно пить. Не отравимся. Не дагестанское, слава Тебе, Господи! - произнесла она и снова расплылась в широченной, довольной улыбке.
* * *
- Подожди - ка хвататься за стаканы. А как - же мы без музыки? - спохватилась Марыся тогда, когда бутылка была откупорена над раковиной в прокопченой, мерзкой кухоньке треснув пробкой в потолок пролила свою первую пену на щербатое железо, а нечистый и тупой хозяйский ножик уже сдернул целофан с конфетной картонки с штампованным, дурацким поздравлением - "В подарок, к празднику!".
- Тут мне дали на прокат магнитофон. И одну кассетку. - говорила она, доставая из жуткого шкафа дешевый, китайский однокассетный "бум - бокс" с дивной надписью на крышке "Панасоник"... cо специально сделанной ошибкой в названии фирмы.
- Вот он у меня теперь какой. - гладила пластмассовый корпус, как будто живой прелестная девочка, чуть - ли не целуя бездушный короб в шкалу радиодиапазонной настройки. И кассета у меня есть классная. - вновь похвасталась она, выложив на стол прозрачную коробочку, на бумажке, вложенной в которую было две фотографии. Фотография знаменитого, гремевшего на весь Союз БГ - Бориса Борисовича из города Питера и еще какого - то грустного человека в костюме грустного, белого клоуна.
На бумажке крупными, машинописными буквами было - БОРИС ГРЕБЕНЩИКОВ ИСПОЛНЯЕТ ПЕСНИ АЛЕКСАНДРА ВЕРТИНСКОГО.
- Это клоун - Пьеро. Итальянская комедия Дель - Арте... - обясняла Марыся ему, тыча острым ноготком музыкального, длинного пальчика в фоторгафию за гладью прозрачной корбки. - Ты сейчас все услышишь. - сказала с восторгом она и толкнула кассету в приемник. Надавила на верхнюю клавишу и протяжные ролики плавно завертелись за матовым оконцем иностранного кассетника. 
- Он Пьеро, ну а я - Коломбина. - взмахнула она легкими руками. - Куколка с сердцем на нитке. - улыбнулась она. - Ну, вот теперь - то и отметить не грех. - рассмеялась девчонка, командуя Дюшей так легко и так властно. - Налетай на шампанское. - и - Дин - дин... Твое здоровье... И за встречу... - вся так и лучилась Марыся. И в стаканах пенилось, играло и искрилось. - И чтобы не в последний раз.
* * *
- Раз в вечернем дансинге, как - то ночь мая,
   Где тела сплетенные колыхал джаз - банд,
   Я так глупо выдумал, Вас, моя простая,
   Вас, моя волшебница недалеких стран... 

- пел растерянно и станно Гребенщиков Борис Борисович, проливая потоки то какой - то то смешной, а то дикой и и такой странной и несовременной, таинственной, и будто - бы вечерней нежности, или жалости. Ну, а может - быть просто пьянящей и грустной любви.

- Как блестит в хрусталях электричество!
   Я люблю Вашу тонкую кость.
   Вы танцуете, Ваше Величество -
   Королева Любовь...

- подпевала, подражая голосу БГ, попадая в такт салонных песенок начала проклятущего термоядерного века девушка Марыся, не ведая, какой век откроется перед нею самой. Чекалась стаканчиком с играющим, лучистым алкоголем из Санкт - Петербурга и тянула в ротик из коробки с глупойнадписью недорогоие шоколадные конфеты.
- Я... хочу танцевать! Ведите свою даму, кавалер! - поднялась она на ноги со стаканом живительной влаги в руке и быстро осушив его до дна протянула к Дюше свои цепкие пальчики. - Ну, ну где - же ты, дорогой? Хватайся... Ну, вот так. Эту руку - в руку, а эту на талию. Ведь это так просто. Каждый может научиться танцевать... Ну, вот видишь. И совсем не обязательно считать. Никаких - Раз - Два - Три. Раз - Два - Три - с. Все так просто. - ододряла Марыся Андрея ласково и нежно заглянув ему в глаза так пристально, словно это были не глаза а самая его больная и несчастная душа. Изгаженная, тасканная и распятая. Заплеванная, шуканная и пуганная всеми на свете подонками этого мира. Кровоточащая и бедная, но все - таки все еще живая.

- И души Вашей нищей убожество,
   Было так тяжело разгадать.
   Вы уходите, Ваше ничтожество...
   Полукровка, ошибка опять.

- пел Борис Борисович своим немного надтреснутым голосом. И Андрей и Марыся закружились в танце по комнате. Сначала неуверенно и робко, потом все движения двух обрели уверенность и четкую слаженность. Или это просто так казалось Андрею тогда? Нет, ведь они и заправду кружились. Сначала словно подлаживаясь друг к другу, а потом их словно уже понесли по мимо их воли какие - то неведомые им силы. Это было так удивительно, ведь Андрей считал до той поры, что совершенно не умеет танцевать, по крайней мере в паре. И вдруг все получилось, и вышло так естественно и так невероятно легко, словно пара эта вдруг превратилась каким – то неведомым чудом в желтые, осенние листья, только что сорванные злым и яростным ветром и слетающие теперь с засыпающих на зиму деревьев. Вот они плавно кружатся по еще теплому и такому обманчиво - ласковому воздуху последних,  ясных, солнечных дней умирающего бабьего лета, не ведая еще неминуемой, долгой зимы...
От чудесного восторга у Андрея перехватывало радостно дыхание.   Ведь сердца их стучали в этот вечер рядом, и так близко. И глаза смотрели пристально в глаза. Черные и мудрые, как будто не ее,  чужие, бездонные и старые смотрели в его - молодые и серые. В этот миг Андрею казалось, что глаза Марыси прожигали ее, проникая своей неведомой какой - то словно - бы надмирной, неведомой силой до его бедного, истосковавшегося сердца, выжигая в нем все скверное, ненужное и злое  глядели ему в самую душу распрямляя в нем что - то, словно гладя нежными руками с чудными, длинными, музыкальными пальцами всю его недолгую и горькую жизнь, словно властно взяв в свои теплые и нежные ладони его безрадостную, больную судьбу. 
Так Андрей смотрел на нее и не мог насмотреться. От теперь дышал одним воздухом с этой волшебною феей из сказки и не чаял большей радости для себя на всей земле. Ведь теперь их сердца стучали так близко. А сплетенные руки, эти пальцы, эти кисти и эти ладони ощутив только раз близкое, родное, милое тепло не желали больше расставаться ни на миг. Так ему тогда казалось, или просто он надеялся на то.
- Чтобы не замерзнуть без нее... - не веря еще в чудо надеялись пальцы Андрея, переплетясь с ее нежными, длинными пальчиками с ярко - алыми царапушками.
- Что - бы не замернуть без него?.. - хмыкнула бы Марыся, если - бы услышала это ушами. - Да чести много... Да кто он такой? - Раньше не замерзли мои ручки, да и я сама. И как - то обходились. - взбыкнула - бы она из гордости.  Но теперь беззвучно, покорно, но еще недоверчиво отвечали эти пальцы Андрею другое. И Андрей уже их так любил. И пальцы эти, и руки прекрасные, и эти чернейшие, длинные волосы, и огромные бездонные глаза черной и гибкой пантеры. 
- Что - бы просто больше никогда не мерзнуть... - молил он беззвучно, выпрашивая вот у этих глаз  словно самой высшей милости разрешения просто видеть  волшебную Марысю, просто держать ее руку, просто дышать с ней рядом одним воздухом. Так кружился с ней рядом Андрей и тонул, тонул, тонул в черном омуте глаз прекрасной чаровницы.
* * *
- Вот это дела... - закрутилось бешеным электросчетчиком у Андрея в жаркой голове. И бедное, истосковавшееся сердце холодело под рубахой и таяло восковой, церковной свечой. И изумляла она. И пьянила. И манила - завлекала. И уже куда - то совсем завлекла. Завлекла, увлекала и поймала несчастою шушинкой в хитрые, коварные, паучьи сети.
И мысли его в такт круженью этому уже плыли по течению своему  почти безвольно. Без сопротивления совсем.
- И как - же было - бы сладко и сладостно качаться лодкой на волнах у серебристой, синей, водной глади. Как - бы было чудесно, необычно и волшебно в этот светлый и радостный час. И мне, и ей. - набегали и отбегали волнами прибоя его мысли. Порою набегая на него - тревожа чуть - чуть больно. А после схлынув - и уже не больно ему, а лишь только светло и надежно. Покойно и влекуще сладостно да так, что не понять это было нельзя, и ни описать невозможно.  И не было совсем уж средств у людей по его разумению тогда, что бы выразить вот эту сладостную боль и больную сладость. Просто она появилась тогда, да и все. В сердце и в душе, как жалость и как нежность.  И не выразить ее было Андрею никакими словами языков человеческих...
Вот так Дюша увидел и понял, что за ним пришла она - Королева Любовь.
* * *
- Умна... Ой, умна и как чертовски еще иронична. Вот такой девчонке палец в рот не клади. Настоящая дама. Откусит. - бездомною, голодной собачонкой скулила сначала не веря душа, сперва пронзая сладкой и гибельной болью его вот так, как острая иголочка - воздушный шарик, и как булавочка - еще живую и до поры, трепещущую перед гибелью прекрасную, но уже обреченную бабочку. Трепещущую ровно так, как все живое на земле трепещет перед неизвестностью, перед болью и еще перед ужасом смерти. 
И еще крутилось в голове нехорошее, приплывшее словно откуда - то сбоку или снизу - из низу. Теперь то оно было неуместно. До времени нехорошо и абсолютно невозможно по тогдашним понятиям его, потому - что кто - же сразу так... так быстро. Нехорошо. А все - таки... А все - таки крутилось это... и крутилось хоть он ту мысль неотступную гнал из своей горячей головы. Прогонял вот это самое надеждное и почти нереальное, жаркое это. -   
- А халат - то - на голое тело... - билось в мозг Андрею словно так барабанил сам бес, и странно дергало жилку виска. И тем еще более пьянило, приливая кровью к разным членам... А разум возмущался глядя на такое дело
- Какой позор. - говорил его разум - Ну, вот уж только - то не это, не сейчас - же... Только - бы она  не заметила, не заметила бы  эта богиня недостойный этот пыл. Только - бы она не заметила... - мололил разум - Так заметила она, или нет? - гадал он потом. - А то что она подумает?.. - нагонял он страху на Андрея - Выгонит к черту и будет права...
- Так боялся и смущался он тогда и самого себя. И ее. И кружения этого. Но ведь было не остановить. Да и не хотелось останавливаться так. Ведь теперь и останавливаться было глупо. А потому он таял. И пылал желанем и страстью. И боялся сам себя и свой трусливый разум. И маялся грешною плотью... А сердце проколотым, мячиком испуганно - надежно надувалось на секунду и сдувалось. Словно и взаправду было уже чем - то прожжено или проколото, и в нем действительно зияла какая - то садящая, кровоточащая рана, или просто дыра. Большая и опасная пробоина, совсем как у морского судна, ненароком наскочившего на острый риф.
* * *
- Вы стояли в театре, в углу за кулисами,
   И за Вами словами звеня,
   Парикмахер, суфлер и актеры с актрисами
   Потихоньку ругали меня.

- бился надтреснутый голос Бориса Борисовича и гитара вторила ему грустненьким своим аккордом.

- После это время назовут "лихими Девяностыми". Но этого еще никто не знает... - засмеялась Марыся. - А ну, не спи! - стиснула она сплетенные пальцы Андрея. - И улыбнись. Улыбнись поскорей. - растянула улыбку она. - В лихое время и жизнь веселее. Потому, как на краю на самом,  потому, как рядом с гибелью. Шаг ступил - и в пропасть - безвозвратно...

- Кто - то злобно шипел -
   Молодой, да удаленький!
   Вот кто за нос
   умеет водить...

   И тогда Вы сказали -
   Послушайте, маленький,
   Можно мне Вас
   тихонько любить?

- плакал песенку Вертинского Гребенщиков.
* * *
- Потому и любят люди всех этих Сомовых и Маяковских, Мейерхольдов и Крученых, "Бубновый валет" и "Мир искусства"... - поддержал разговор немного осмелевший Андрей.
- Правильно, правильно. - засмеялась Марыся. - А еще Пастернака, Ахматову и Сергея Есенина... Эх, была - бы я Сергеем Есениным - всех - бы девок перепортила, да гуляла - бы по кабакам.
- И кабелям на шею вешала - бы галстуки. - схватил смешочек Андрей.
- И пошла - бы работать в ЧеКа, как Мишка - Япончик в Одессе, или как Блюмкин в Москве. Маузер - бы черный получила и тужурку. А потом с дипкурьером - в Париж...

- А потом был концерт,
   Помню степь белоснежную,
   На вокзале
   Ваш мягкий поклон.

   В этот вечер Вы были
   Особенно нежною,
   Как лампадка у старых икон.

   А потом города,
   Снег, дороги, проталинки...
   Я забыл, то что я не хотел - бы забыть.

   И тогда Вы сказали -
   Послушайте, маленький,
   Можно мне Вас
   тихонько любить?

- тихо кончила пара кружение посреди взволнованого мира.
- Смотри - ка, снег идет. - подбежала Марыся к окошку, за которым в свете фонаря снова сыпал крупный снег. - Обещали по радио антициклон. Я слышала утром... - сказала девушка и снова протянула Дюше руку.
Андрей бережно взял ладонь Марысеньки в свою ладонь и неожиданно и очень глупо для себя... прижался к ней губами. Испугавшись смеха прелестницы поднял глаза. Но Марыся не смеялась. Только улыбалась тихо - тихо. А крупный, белый снег все валил и валил с облачных, ночных небес, засыпая белым ноябрьский Устьрятин.
И снова встретились глаза. Но какие - же они были еще разные... Одни глаза ее - бездонно - черные и жадные, внимательные, страстные, зовущие. Призывные и обещающие. И его - глаза серые. Еще немного нерешительные, недоверчивые, словно ждущие отовсюду беды и подвоха... Но все это было уже совсем неважно.
- Шаг - и в пропасть. Шаг - и в пропасть. Только надо сделать этот самый шаг... - пронеслось у него в голове. Но остановиться был Андрей уже не в силах. Его тянуло что - то к ней и жаждало всем сердцем, и влекло. Словно - бы он и на самом деле нашел теперь прочное счастье. Словно - бы прекрасное его уже ждало и было близко - близко. Вот прямо - таки здесь, в этой самой комнатке. Только - только руку протяни за счастьем...
Глаза их встретились и словно - бы слипшись друг с другом уже отражались, как в зеркале в сущностях и судьбах, и становились почему - то час от часу все более неоходимыми, безмерно родными, знакомыми,  нужными...
- Неужели это работает? Впрочем, я ведь для этого тут... - испугалась немного Марыся. - А впрочем, будь уже, что будет. Главное, окончательно не потерять голову. - думала она. Но то, что пришло в этот миг уже было сильнее ее. - Бороться бесполезно. В конце концов ведь "Хранители" все равно все узнают... - прокрутила девушка последние связные мысли в своей прекрасной голове. А потом как - бы случайно поправляя смоляные  локоны на прекрасной голове  коснувшись кончиками пальцев своей правой, огромной серьги отключила скрытую камеру.
В этот час растаяли последние осколки льда и недоверия. Потому как в этот час в самый первый раз  ее прекрасные уста еще как - будто нерешительно и робко, и словно - бы только шутя и играя коснулись его жарких, сухих и тоскующих губ.

- Ты успокой меня, скажи что это шутка,
   Что ты по прежнему еще моя.
   Не исчезай, мне бесконечно жутко,
   Мне так мучительно, так страшно без тебя...

- пел Борис Гребенщиков. И им тогда показалось, что песенке этой не будет, не будет, не будет конца.

И они припали. И обнялись вот так, как деревья сплетаются ветками. Как сплетаются кусты и сплетаются травы. Так слились они в прекрасном, долгом поцелуе, радуясь узнаванию близкой и уже такой родной и неотрывной жизни, встречаясь сиянием глаз и улыбками уст, словно утреннеее небо и рассветная земля. Встретились и озарились, и отразившись в глазах, как лучи летнего Солнца миллиардами радостных иск отражаются, играя на глади рек и озер в рассветный, чудный час. Час, рождающий в мире новый, светлый и огромный день. Вот и они также встретились и слились. И обрадовавшись, улыбнувшись наступившему нежданному, но такому простому и обыкновенному чуду. Отровались только на мгновение и снова слились, задышав уже со всеми, жизнями в единый магический ритм, соединившись вот в этом и самом простом, и самом - самом важном и радостном действе на нашей земле, и cловно прыгнув вдвоем в бездонную в пропасть к тем  кто жил, и к тем, кто еще дышит и будет дышать вместе с ними в  одно живое страстное, ритмичное, горячее дыхание самой могучей и радостной жизни.   
* * *
- Ну, что ты плачешь? - говорила Марыся своим нежным, серебрянным голосом, чуть приподнявшись на остреньком локте, зарываясь Андрею длинными пальцами в его серые волосы. - Не надо, перестань. Ведь прошлое ты не исправишь, а будущее - оно ведь еще впереди... Вот и снег идет такой густой - густой и белый. - говорила она немного приподнявшись от подушки, смотря на заоконный желток фонаря.
- Ведь будущее еще и знать никому не дано. Почти никому - никому... - поправилась тут - же Марыся. - Вот сегодня перед прогнозом погоды говорили про Грозный... "Общенациональный конгресс чеченского народа во главе с первым президентом независимой Ичкерии генералом военно - воздушных сил Джохаром Дудаевым еще раз заявил Москве самый решительный протест против вмешательства Российской Федерации во внутренние дела суверенного государства..." А я уже знаю, чем дело кончится... Вернее, не совсем. Просто я кое - что видела... Видела и дату эту самую злосчастную. Через год, в ноябре двадцать шестого танки и бэтээры со звездами на броне войдут в огромный город. Вижу серые, застывшие дома на фоне недалеких, притаившихся гор. А вот и эти...
- Впереди колонны небо режут вертолеты. - говорила она, уставясь на белесо - желтенькую муть за стеклами. - И вот все это краснозвездное железо уже вползает на недобро притихшие улицы... Вот и проспект Независимости... Вот площадь Минутка... - говорила надрывно она. - Серое, низкое небо над кажущимся вот сейчас совершенно вымершим городом. И тихо. Господи, как - же пронзительно тихо. Никаких звуков обыденной жизни не слышно в этой звенящей, хрупкой тишине. Только оглушительный стрекот "вертушек", лопастями распарывающих низенькие тучки ноября. Вон... Вон они идут по курсу прямо на Дворец. Впереди - пулемет, справа и слева под плоскостями - установки самонаводящихся тепловых ракет. - как безумная уставясь на фонарик твердила она, почти что вывалив глазищи из орбит. - Сначала прямо шли. А сейчас - расходятся веером кренясь на бок на повороте. Рубят - рубят воздух в небе "топоры"... Рубят - режут мокрый воздух над крышами киопичных домов - пятиэтажек... И еще другие звуки заслышались мне... Вот и вой моторов танковой колонны на проспекте, тяжело ломающей чужой, серый асфальт... Взрыв. Вот головная машина загорелась, как свеча. Вот пламя злое и оранжевое яростно и радостно, жарко пылает, освещая лица еще живых в черном, выползающих из танка на броню и уже через секунду скатывающихся к тракам - вниз. Вот они падают на неприветливую и такую чужую им землю. Огненными всполохами катятся по ней, стараясь сбить красно - рыжее с черного... Вот вся колонна дрогнула и встала. И сразу с углов пропекта, и одновременно с крыш, спереди и сзади, из подвалов - очереди, очереди, очереди. И дерущий душу вой - вой - вой гранатометов... Вот горит и вторая машина. А за нею третья и пятая... А те в черном все... все прыгают и прыгают вниз. Кто - то догорает мертвый на земле. И уже чадит горящим мясом... Те, кому каким - то чудом удается сбить с одежды пламя куда - то ползут и стреляют из - за тел товарищей, столбов, скамеек. Стреляют и падают. И... И это бойня. Просто бойня... - произнесла Марыся тяжело, уронив  свою черную головку на белую подушку. Протянула руку и нашла его пальцы. И крепко - крепко сжала их.       
- Ты не бойся. Ты не бойся, дурачок. Ты за меня не бойся, и за себя не бойся. Все пройдет... Мне просто сон плохой приснился. А это со всеми бывает. Ведь так? - легонко толкнула Марыся Андрея в плечо. Но Андрей только лежал и молчал. И слушал ночь и свое, и уже не чужое дыхание рядом. 
* * *
ВО ВТОРОЙ РАЗ

- А, входи! Входи! - ободрила она его. А я тебя уже заждалась. И соскучилась. - задышала радосто Марыся вместе с ним. И оторвавшись после, довольно мурлыкала, накрывая на стол какую - то странную песенку.

- В те времена, когда роились грезы,
   Сердца стучали так прозрачны и чисты.
   Как хороши, как свежи были розы
   Моей любви, и славы и мечты.

   Прошли лета, и всюду льются слезы,
   Нет не страны, ни тех, кто жил в стране...

- лукаво сверкала Марыся глазами, расставляя на клеенку чашки.

- Как хороши, как свежи были розы
   Воспоминаний о минувшем дне.

- поддержал ее Андрей, легко обняв на плечи.
- А ты откуда знаешь эту песенку? - встрепенулась она. - Впрочем, ее, наверное ведь многие знают? - сообразила Марыся. - Ну, конечно, ты ее по радио услышал. - засмеялась она во весь свой сладострастный, широченный и зовуще - приветливый рот. - Ее еще певец Александр Маландин поет... - игрово щелкнула она его по носу.
- И никакой это не Маландин. - немного обидился Дюша. - Это Игорь Северянин - русский поэт "Серебрянного века". Эх, ты! Северянина не знаешь... - хохотнул Андрей. - Он ведь почти - что наш, Устьрятинский. Верней, Костобарановский, конечно. Ну, это там, где нынче огроменный металлургический завод и еще большая химия. Все небо в ядовитом смоге. Удушье и грязь. И вообще непонятно, как люди там еще живут. Говорят, что вся Десна уже напрочь отравлена...
- Да, я ехала на поезде в том августе через этот Ваш Костобарановск. - ответила ему Марыся без обиды. - Это просто жуть. Дантов ад, наверное, и то для читателя представляется краше. Разноцветные дымы - на полнеба. И сажа, сажа, сажа, летящая прямо на город. Невозможно было отворить вагонное окно... Ну, а песня все равно хорошая. - перевела она обратно разговор, ловко выхватив из пачки "Петра" сигарету и снова довольно мурлыча под нос. -

- Но дни идут, уже стихают грозы.
   Вернуться в дом Россия ищет троп.
   Как хороши, как свежи будут розы,
   Моей страной мне брошенные в гроб.

Сунула в рот сигарету. Чиркнула и затянулась. Откинула вольготно руку, мечтательно отбросила головку, черной, ленивою кошкой - хозяйкой примостившись в уголке у холодильника. И яростно мотнув непокорною, скуластою головкой разметала по плечам смоляные, тяжелые волосы.

- Как хороши, как свежи будут розы,
Моей страной мне брошенные в гроб.

- повторил вслед ей Андрей, еще не понимая смысла сказанных слов.  И принялся разливать по стаканам "Советское".
* * *
- Ну, и чем мы сегодня займемся? - спросила Марыся слегка пригубив шампанское и закусив шипучий, желтоватый алкоголь шоколадной конфеткой.
- В карты сыграем? - предложил ей Андрей.
- Давай! - охотно согласилась девушка и достала из ящика серванта грязновато - мятую колоду. - Давай в картишки дуться. В дурачка. - приговаривала Марыся тасуя. - Только дурачком - то будешь ты! -  сверкнула она черными глазищами.
- А вот и нет. - заупрямился он.
- А вот и да. - не уступила она. - Продуешься, так скоро сам увидишь, какой ты карточный игрок. Да меня в Снежнегорске и товарищ Топтыгин Роман Викторович не обыграл - бы.
- А это кто такой? - спросил ее Андрей.
- А, директор одного секретного, военного НИИ... - махнула девушка прелестной ручкой. - Да ну его к монахам. Все со своими глупостями лез. "Поиграем, говорил, да поиграем." Му... такой чудак, право слово.
- А на что он играть - то хотел? На деньги? - немного опешил Андрей, которому вся эта история с директором НИИ начинала не нравиться... Он уже ее немного ревновал. 
- На раздевание хотел играть, да я не согласилась. Ведь старый он, пузатый дядька. У него и дети есть, и супруга - бочка в бигудях такая.   - захихикала девчонка. - Вот - бы и играл он с ней... на раздевание. А то все Вы мужики такие хитрые. И ты - хитрый! У, какой хитрый! - смеялась она и прикрывала свой шипркий рот карточным веерком.
- Я не такой! - чуть надулся Андрей и уже лупил по ее картам  своими, приговаривая - Ты вот так, а мы - вот этак!
- Ах, ты так! - притворно рассвирепела Марыся, сморщив носик и грозя Андрею длинным и прекрасным пальчиком. - Ну тогда я вот этак.
- Ну, а я в ответ... - отвечал он ей в ответ. - И все равно не дамся.
- "Не дамся"? Как это "не дамся"? А, может, я так хочу и... все. А желание дамы - закон. Вот тебе и дама. Вот одна, и вот вторая дама. И потом еще король. И туз... - лупила теперь Марыся что есть мочи и отхлебнув еще "шампусика", негромко приговаривала - Я тебя все равно обыграю. И раздену всего. И тогда ты будешь только мой... и голенький.
- М, да... Хорошо - бы это... - кривил в шутливо - философском размышлении губу Андрей. - Однако, вот мы так... - бил он снова карту картой.
- Ах, так... Ну, так ты ведь - хороший? Хороший, или нет? - протянула она свою прелестную, милую ручку к нему, говоря - У, ты такой... Ты мне нравишься... - и тут - же зыркая глазами в веер Андрюшиных карт.
- Ну, вот так совсем уже не честно. - бросил Дюша карточки. - Так я играть с тобой не стану. Не хочу.
- А как ты станешь? И хочешь "как"? - вперла барышня в его свои прекрасные глаза, снова опалив дыханием. - Не хочешь по - другому поиграть? Я знаю самые разные игры... Или ты просто ну хоть чуть боишься меня? - махнула прелесница густою копною прекрасных, смоляных волос, разбежавшихся при этом волнами по острым плечам. 
- Не боюсь! Не боюсь! - отвечал он ей смеясь.
- А вот так... - ухватила девушка его за подбородок и сперва легко поцеловала в губы. Оторвалась и длинными пальцами принялась щекотать ему грудь и бока, игриво залезая под рубаху.
- Ах ты так... А если я тебя вот так. - схватил Марысю Дюша за руку и тут - же ощутил под ладонью ранее не ощущаемый тончайший и мягонький, темноватый волос.   
- Не бойся. Я всегда было такая... Просто прячу это иногда. Это ведь не всем заметно. Вернее, ощущать это надо не всем, да и видеть... Вот я была с тобой тогда. Теперь тебя я знаю... Ну, я тебя, и ты - меня. А еще ты мне нравишься. - так сказала она. - Потому ты вот это теперь и заметил. Заметил, что я немного... меховая. Как плюшевый мишка. - обмякла вдруг Марысенька податливо в его еще полумужских руках. - Ну, не бойся. - дразнила Андрея она, глядя в глаза своими бездонными колодцами сладостной ночи. - Это - же всего - лишь волосы.  Я не оборотень и не зверь... - чуть не закричала девушка в голос, но спохватилась. 
Но почему - то он слова те не приметил. В нем словно что - то снова таяло внутри. А голова кружилась   снова сладко и была, как в огне. Словно что - то ушло из его сознания этот в момент далеко - далеко и уже абсолютно невозвратно. И на это место, на пустое вмиг вместо того ушедшего нахлынуло жаркой и испепеляющей волной то, что он еще пока не знал.
Андрей пока не знал, как "это" точно называется. Но ведь "это" было уже  не "любовью", а как - бы жарким и безумно - страстным продолжением ее. Так жаркою волной явилась в жизнь Андрея, ворвавшись в его душу - страсть.
* * *
Ведь любовь к нему уже пришла. Но это было не сегодня. Раньше, в ту самую первую их встречу у нее. Любовь пришла и заполнила его всего той сладосто - щемящей грустью, тем странным ощущением и счастья, и несчастья, с которым порой нормально невозможно жить. Но и без которого человеку, а не просто скоту о двух конечностях и жить невозможно. Потому как просто не для чего жить на земле человеку по размышлению здравому. И это знают все, кто испытал любовь. Ведь и правда, что влюбленному не для чего жить, кроме как для счастья со своей единственной, любимой...
Не грубая и неуместная для любящего сердца похоть завладела им. И вовсе не желание обладания и чувственного наслаждения чужим и прекраснейшим телом дурманили его тогда, а потянуло его в свои сети это самое странное и приходящее неведомо откуда в наши грубые и зачерствевшые души странное потепление сердца. И еще желание всмотреться пристальней в другую - уже близкую, любимую, свою.  Вот что принесла Андрею любовь в эти дни.
А страсть - подруга и спутница любви, пришедшая сейчас и следом принесла вечный страх за свою любимую. И отчаянную, настоящую звериную тоску, когда Марыси не было рядом c Андреем.
Эти двое несли с собой сумасшедшее желание быть вместе и почему - то непременно согреть ее. Они обе - и любовь, и страсть дали его сердцу какую - то странную, горькую и отчаянную нежность. И несли защитить Марысю от каких - то неведомых бед. Но каких? Он не знал.
И притащили за собою вечный страх вдруг ее потерять. А еще и  вечные гадания: "- Любит? - Не любит?" И ужас перед тем, если все - таки она его "не любит"... 
Так раз властно и бесцеремонно угнездившись, как - будто в какой - то норе, поселились в сердце у Андрея два мучительных чувства, две извивающиеся,  юркие змеи - любовь и страсть. Поселилось они в нем, какзалось, чуть - ли не помимо его человеческой воли. Но они угнездились зачем - то в душе, а Дюша мучался... Но ведь как ни странно, ему даже было сладко от этих сердечных мучений.
- Это все равно, если бы я был - бы уже немного "не в себе". - знал он про себя теперь. Но ничего не мог уже с собой поделать.
Это странно Вам? Но ведь разве все влюбленные не таковы? Не всегда - ли все влюбленные находятся не только во власти, но даже в жестоком плену у каких - то неведомых, грозных стихий, грозящим в любую минуту разгулом самых бешеных страстей? Неужели "нет"? Значит, Вы никого не любили...
Ведь большая любовь бывает больна и мучительна для любящего сердца. А страсть испепеляет и саму измученную душу... Но Андрей тогда о том  еще не знал. А потому ни стихий, ни страстей до поры не боялся. А после... 
А после пришло и вовсе наваждение и половодье горячих страстей. И о том - рассказ впереди.
* * *
Андрей держал ее - свою судьбу - свою Марысю своих (ему тогда казалось так) руках, и она - его красавица улыбалась ему. Она его приметила. Приветствовала. Радовалась вместе с ним и звала его к себе.
Руками, губами, глазами она ждала - звала теперь его. Она манила и приветствовала Дюшу, как город, украшенный знаменами приветствующий триумфатора, вступающего с победой в городские ворота...
Вот она опять посмотрела Андрею в глаза и мотнув головой рассыпала волосы. И он снова протянул свои руки ей навстречу, утонув в этом черном, шумящем море ее прекраснейших, густых кудрей. После нежно обнял Марысю за плечи. И она покорно прижалась к нему своим прекрасным телом. И ничего дурного у него в голове. Просто ему было так приятно обнимать ее теперь, и чем дальше это шло - тем больше. Или просто смотреть в ее бездонные озера глаз и слышать дыхание девущки, слышать биение ее сердца вот так, совсем рядышком от сердца своего... Тогда он еще не знал, что это тоже - колдовство. 
Вот она посмотрела ему решительно в глаза и он все сразу понял. И нежно взяв в свои ладони ее прекрасную, скуластую и большеглазую головку приник к кораллу ее нежных губ. Она ответила тот час взаимностью. И это снова длилось, длилось, длилось - с игривейшим покусыванием ртов, с дыханием страстным и с борьбой молодых, горячих и радостных тел. И снова не было важнее и нежнее и прекраснее дел, чем это дело в тот миг на всей огромной планете Земля...
* * *
- Только - бы видеть ее, только - бы слышать, только - бы ее еще разок обнять и припасть к ее прекраснейшим устам. - колотилось у него в мозгу уже через минуту, когда  они уже разгоряченные и потные, и чуть уставшие от утоленной страсти чуть поднялись и присели рядом, оперевшись об стенку на продавленном, древнем диване.
- Тебе хорошо? - глуповато спросил он ее, запахнувшей халатик на маленькой грудке.
- Да. - лукаво сказала Марыся. - Ты вообще мне понравился. - глуховато сказала она и коснулась своими длиннейшими пальцами с кроваво - красными ногтями его в этот самый момент немного глуповатого лица. - Ты не веришь счастью? Ты не верь. - говорила она. - Никогда не верь ему, и все - же твердо знай, что счастье на земле бывает. Жаль, что недолго бывает оно с человеком, как говорят об этом люди... Но я уверена, что это не про нас. Ведь я надеюсь... Впрочем, ты еще всего не знаешь, да тебе и рано много знать...
* * *
- А ну, поднимайся и к столу. Пора - бы нам уже и подкрепиться. - скомандовала вдруг она. - Поднимайся, поднимайся, лежебока. - затормошила Марыся Андрея. - Да, еще - бы надо музыку поставить. Я магнитофон тот отдала. По "телику" - чушь, по радио - "новости" - гадости. - косила с раздражением она глаза на белый однопрограммный транзистор на замызганной стене. - Кстати, тут у бабуси - ткнула она ноготком под скатерочку с кистями, на которой взгромоздился старый ящик телевизора. - Есть проигрыватель и какие - то пластинки. Можно вытащить, послушать, пока старушка на работе. Работает бабуся - то моя то ли вахтером где - то на заводе, то - ли сторожем в конторе, и ночами в том числе. - пояснила девушка. -  Только после надо будет все обратно засунуть, чтобы бабка на меня не заругалась. Она ведь бабка стро - о - гая! - засмеялась Марыся. - Ста - а - рой закалки бабуська!
- Не хорошо над бабушкой смеяться! - шутливо пожурил ее Андрей. - Вот сама будешь старенькой...
- Я никогда не буду старенькой. Я никогда не буду старой. Я так и умру молодой. - оборвала его она. – А уж старой я не буду никогда. Ни - ког - да! И ни за что! – повторила Марыся. - Уж лучше умереть прямо сейчас, чем жить так потом жить... Считают каждую копейку и трясутся за каждый лишний, прожитый на белом свете день... Врачи, лекарства... Бр-р! - даже передернуло ее. -  И проклятый запах карвалола... Как вспомню - всю меня так и передернет. Ужас! Нет, я так не хочу! - заключила она. - Чем так, дак лучше сразу в "ящик". - растянула улыбку она. - Не терплю оскорблений. За любые оскорбления надо только мстить. А старость - это оскорбление, которое живое принимает от самой природы немощью и увяданием. Тогда уж лучше сразу - смерть. И вообще, - говорила она - надо ведь уметь проигрывать достойно. И всю жизнь - бы надобно учиться и учиться жить и умирать... Вот раньше все, кто старше сорока казались мне седыми стариками, почти полупокойниками... - растягивала девушка свой ненасытный, жаркий и зовуще - улыбающийся рот и тащила Дюшу за руку с дивана.    
- Сейчас... Ты только отвернись. - натягивал он на себя одеяло.
- А чего я там не видела... Ой, какой... Снова? Какой ненасытный!.. Да не закрывайся ты - так мне даже интересней. - шутила она свои шуточки и хватала за край снова. - А где твои плавки? Вот лежали на полу... - кинула она ему их в руки. - Держи... - Поймал! - Молодец! 
* * *
ЭПОХА ДЖАЗА

Из под зеленой, пыльненькой старомодной скатерочки с кистями вытащили на свет Божий облезлый электрофон ("привет Пятидесятым"!) с гордым именем - белым по синему пластику - "Концертный". И из под низа его стали выволакивать помятые бумажные конверты древних пластинок "Ленинградского отделения фирмы грамзаписи "Мелодия", что согласно ярлычков, наклеенных на древние, виниловые, черные "блины" было "при Министерстве культуры СССР". 
- "Русские народные песни. Исполняет Лидия Русланова..." - "Радионяя. Ведущие: композитор Шаинский В. Я., артист эстрады Левенгук..." - а вот - "Леонид Ильич Брежнев "Малая земля", читает артист Ульянов М. А." - теребила конверты Марыся. - ой, "Бременские музыканты"! "Бременские музыканты"! У меня такая в детстве пластинка была. - сообщила со смехом Андрею девчонка. - Или вот еще - "Пионерские песни. - Орленок, - Крейсер Аврора, - Гайдар шагает впереди..."
- Про Гайдара это моему - бы папе очень сильно понравилось. Он так всегда и говорит: ЭПусть эти "дерькократы" в свою Америку скорей от нас уе.. уедут, и Гайдар - бы ... шагал впереди."
- Злобный у тебя папанька. - сморщила девчонка нос. - А чего он злой такой? Сидит теперь, наверное, без работы? Или как?
- Да нет. Он преподом у нас в Политехе работает... Да он всегда такой. Всю жизнь... Все ему не этак, все ему не так. То кричал: "Долой коммунистов! Расстелять!" То: "Долой "демократов"! На фонарях их всех повесить!" Вот такой дуралей... - словно извинялся перед девушкой Дюша. - Вечный мечтатель и путаник. И матери с ним трудно, очень трудно жить. А на меня вообще так зол, ну как собака. Чуть чего поносит меня. Называет и "бездельником", и "нахлебником", и прочими погаными словами.
- Да, пронзительный у тебя родитель. - причмокнула девица языком. - Впрочем, ты не переживай... Ага, вот чего я нашла! - выташила черноокая Марысенька из кипы пластиночной дряни желто - белый замусоленный конверт с нарисованным актером Чарли Чаплиным и надписью под ним: "Американская танцевальная джаз - музыка 1920-30 годов" - Круто! - захлопала девчонка в ладошки. - Вот это и поставим? Йес! Йес! Йес!..
И Андрей довольно и покорно ей кивнул.
- Завладела. Совсем она мной завладела. Надо тверже быть и вида ей особо не показывать, что я ее вот так ...люблю. А то не станет меня вовсе уважать. Девицы мягких никогда не любят... - пронеслась курьерским, быстрым поедом мыслишки в голове Андрея и тут - же куда - то пропали без единого следа, затерявшись в лабиринтах мозга. А Марыся улыбаясь широко  протянула своими немного чуть немного шерстяными, в мягонькой, едва приметной, серенькой шерсти, но такими обалденными руками - лебедями  желто - белый бумажный конверт. 
* * *
Зашипела древняя игла, завертелась - закружилась на вертушке древняя, трескучая, чернейшая пластинка. И из примитивного, раздолбанного, допотопного динамика полились в полумрак убогой комнатенки с ее скомканным диваном, c парой гнутых венских, кругленьким столом и древним телевизором, c убогими и облупленными платяным шкафом "периода культа" и сервантом и трельяжем "периода оттепели" звуки удалой американской джазовой гульбы ревевших некогда над миром грозных и таких необычайно романтичных, американских, ганкстерских времен.   
- Представь, что мы в Чикаго. - лепетала она, положа ему руки на плечи. - Вот мы сидим в подпольном баре у бутлейгеров, пьем запрещенный к потреблению президентом Гербертом Гувером виски и вдруг - облава! Револьверы - в лица! Всем стоять! Медные жетоны прямо в зубы - это ФБР!.. Где - то в глубине заведения слышен шум и звуки борьбы, а потом стрельба. Один, второй глухие выстрелы и женский визг... - сочиняла Марыся, кинув голову чуть - чуть назад и послушно двигаясь в ставшими вдруг сильными Андрюшиных руках. - Или пусть то будет Аль Капоне! - засмеялась она, обрадовавшись своей такой киношной выдумке. - В зал врываются огромные, небритые громилы, у всех длиннющие плащи и широкие шляпы с полями, черные очки и автоматы "гун - машин" поперек груди. "Деньги! Ценности! Бумажники!" - орут они и грабят посетителей. - "Сукины дети, быстрее!.." - торопятся бандиты и орывают с беззащитных женщин длиннющие серьги. Прямо с пальцев посетителей притона они тащат кольца и персти, а с запястий негодяи рвут золотые часы и браслеты... Но никто не сопротивляется им. Ни мужчины (они безоружны), ни тем более бедные дамы. - Кто спасет слабых женщин? - посмотрела Марыся Андрею в глаза.      
- Я спасу! - соврал Дюша немного смущенно. И поняв через минуту весь идиотизм так легко и бездумно оброненного покраснел и стараясь словно - бы замять, заглушить свою ложь еще крепче обнял девушку за тоненькую талию. Потом крепко обхватил ее милый и уже знакомый стан и вновь припал устами к ее таким уже знакомым, страстным и податливо - жарким губам.
* * *
Вот один танец кончился и Марыся словно отряхнувшись и выпорхнув из рук Андрея, зябко повела плечами и придирчиво оглядев себя в пыльной глубине зеркального, древнего омута, cлегка поправила ресницы и легонько подвела помадным карандашиком полоску губ. А потом опять повернулась к Андрею и улыбнувшись широко, схватила  его крепко за руку.   
- Ну, теперь хорошо? Навела опять немного красоту. Хотя это ненадолго... Чую я, что ой как скоро ты меня еще съешь чего доброго... - пошутила девушка лукаво играя черными глазами.
- Я съем? Я - съем! Я тебя съем... - засмеялся Дюша ей в ответ и снова закружил Марысеньку по комнате. Так он и кружил счастливо улыбаясь свою прелестницу и фею среди этой вот убогонькой квартирки, уже совсем не замечая вокруг ничего. Ни этой тускленькой, в три ублюдочных рожочка полусломанной люстрочки на низеньком и грязном потолке, ни старых в маслянных пятнах красновато - коричневых обоев, ни матерчатого коврика с двумя оленями в лесу над диваном, об который они уже не раз терлись голыми спинами,  ни навеки вставшего маятника "Павла Буре", ни нелепой копилки в виде жирного кота, грубо размалеванной какими - то местными халтурщиками белым и синим - "под Гжель" на серванте. Ни тем более манюсенького, черного видеоглазка в фоторрафческой рамочке . И тем паче, даже нескольких...
Ведь теперь для Андрея существовала лишь она. Ее лицо, ее глаза, улыбка и руки. И эта входящая уже в привычку любовь к парным танцам. Вот это пресловутое круженье, круженье и круженье. И еще музыка, теперь такая чудесно - упругая и динамичная. Рвущая, режущая заокеанскими джаз - свингами провинциальный, русский воздух несчастливого и кровавого года, одного, особенно тяжелого в тревожно и глупо кончающемся веке.
* * *
Закончив делать по ковру очередные па, перевернули черный диск и знакомая им только из кино дергающаяся, нервная мелодия побежала потекла из хриплого динамика. Побежала волнами по воздуху. Понеслась стремглав потоками горячей крови по жилам, словно ударяя молоточками  нервам. И разгорячившись скоро уже не на шутку яростным фокстротом задергалась в разгоряченных алкоголем, поцелуями и молодостью телам.
Наполняли вновь стаканы и со смехом чокались. Чиркали зажигалкой "Ангара" и сладко, c затяжками курили. Совали в рот конфеты друг - другу и снова смеялись чему - то. Cмеялись, кружились, наливали из бутылки и закуривали. А после обнялись и прилипли друг - к - другу на манер миамских близнецов в "медляке". Или отрывались и дурачились в тот вечер от души, словно наступая друг - на - друга с противоположных концов комнатенки подсмотренной с экрана, виляющей походкой и напевая под нос где - то, от кого - то слышанное. -

- Я, Чарли - безработный,
   Питаюсь, как животный.
   Хожу по ресторанам,
   И шарю по карманам. -

- кривляясь пел Андрей гнусаво, стараясь подражать знаменитой "утиной" походочке бродяги черно - белого кино.

- Я усики не брею.
   Большой живот имею...
   Та - ра - ра - ра - ра - ра - ра.
   Та - ра - ра - ра - ра - рам! -

- звонко вторила ему, протянув навстречу Дюше прекрасные руки, играя черными глазами и мотая пушистой копной волос Марыся.

- Та - ра - ра - ра - ра - рам!
   Та - ра - ра - ра - ра - рам! -

- сливались они в один счастливый дуэт. И снова брались за стаканчики. Дружно чокались и обнимались, целуясь в губы и глаза, и продложали снова танцы.

* * *
Притомившись порядком сели на минутку отдохнуть
- Хорошо! - откинулась назад она. - Как в сказке... Ведь правда? - спросила Марыся.
- Правда. - согласился чуть немного притомившийся Андрей. - Все это так необычно, я хотел сказать... Ты... и я. И эта  пыльная пластинка на допотопном бабкином проигрывателе...
- Тебе это точно понравилось? - хитро спросила девушка его, поведя огромными глазищами.
- Ну, конечно. - потянул он к себе Марысю за острое плечико.
- Экий ты опять ненасытный. - сказала она, дергая лопаткой. - Опять охота... подурачится? Погоди. А то все во всех видах переделаем, тебе неинтересно будет. И не придешь потом ко - мне. - засмеялась она звонко.
- Приду. - серьезно сказал к ей Андрей. - Я к тебе сейчас всегда приду. - пообещал он ей. - Только ты меня зови. Вернее, позови... Один звонок - и я у Ваших ног. - расплылся Андрюша в улыбке. - Вот так - вернее!
- Вернее ты меня уже любишь. - сказала она утвердительно и своим огромнейшим и хищно - жарким ртом снова впилась в его губы. Запокусывала острыми зубами и задышала страстно - тяжело...
- Хорошо, что ты - такой. И молодец, что пришел. - говорила она, затянув полы с иероглифами. - Только ты не думай - я не шлюха. Просто вдвоем веселей - хохотнула она и слетела с дивана.
* * *
- Притомился? Будешь еще танцевать, как в двадцатые? - смеялась Марыся, накручивая его волосы себе на острый, накрашенный пальчик. – В ревущие и тоже – та – а – кие лихие. – жарко зашептала она ему в ухо.
- Буду. – радовался и потел Андрей, чуть оправившись от бурной страсти.
- Неужели я так действительно танцую хорошо? - удивленно - наигранно спросила Марыся, уже через минуту снова вскочив с дивана и делая резкие, быстрые па в очередном фокстроте,  пританцовывая и вдруг резко по - балетному задирая легонько ножку вверх.
- Здорово? Ты такого балета еще не вилал? - вся гнулась и качалась девушка в бешенном ритме. И гнала  пяди разлетающихся в стороны смоляных волос, крутя своей прекрасной, большеглазой головою с резко выпирающими скулами. 
- Черт возьми! - обалдел от такого зрелища Андрей. - Это еще что? - чуть ошалело уставился он в лукавые, чернейшие глазищи, видя хореографические упражнения, что были по его понятиям уже на грани настоящего, профессионального спорта.
- Самодеятельнось организовывается. А ты не знал? Я ведь тебе говорила... - растянула Марысенька свой огромный, чувственно - широкий рот, обнажая тридцать два прекраснейших, белейших коралла. - Я ведь в Снежнегорске во Дворце Культуры "Атомщик" в хореографической студии "Сюрприз" занималась. Выступали мы с концертами тогда по всей Челябинской... Призы разные на конкурсах не раз завоевали. Кубки жестяные разные. - лучилась весельем девчонка. - Кубки в фойе на витринке при входе в ДК у нас стояли. Кубки - для ДК, а нам детям - только грамоты давали. Такие вот огромные бумажки с портретом  Ленина. - разводила руками она, показав размеры тех бумажек и снова яростно дергалась, ловя на лету ритм и такт уже следующей залихватской мелодии. 
- Ну и здоровая ты... - задивился на нее Андрей. - Сколько можно так дергаться почти без отдыха? Ведь это просто... необычно.
- Да, я здоровая. Я просто такая здоровая. - отвечала лукаво она. - Кстати, в нашем городе специально для солдат в Афганистан готовили спецпрепараты. Назывались они по - научному... не помню точно как. - разоткровенничалась девушка. - А в народе ее называли - "таблетка здоровья". Примет солдатик такую вот таблеточку и несколько суток может после этого на марше не есть, не спать. И еще и с "духами" сражаться если будет надо... Наши пацаны из Снежнегорска, кто в Афгане побывал такое потом нам рассказывали... Впрочем, не буду тебя всякой жутью загружать. Зачем нам портить настроение?.. 
- Да уж это точно... Я слышал, что были такие наркотики. Их еще даже фрицы во Вторую Мировую применяли. Добавляли их бойцам своим в шоколад и в растворимый кофе. Назывались, кажется, "амфитамины", или что - то в этом роде. Я где - то об этом читал. Да, точно, в какой - то газете, давно... - старался не отстать от бешенного танца Дюша, снова дергаясь рядом с ней в горячем, потном ритме. - Так вот в газете той писали, что это очень вредно для здоровья, и даже некоторые немцы из - за того после умирали или просто сходили с ума... 
- А ты не верь всему, что пишут в газетах. - хохотала Марыся, поймав на лету его руку и пристально глядя в Андрею глаза. - Ведь тебе уже раз обещали в газетах жизнь сладкую, почти райскую, и "демократию", и "свободный рынок", и даже старшно сказать - "правовое государство". Вот уж смехота! Обещали, дурачку... А теперь смотри, что вышло? Ничего подобного тут нет и никогда не будет. Не увидеть, ни схватить рукой.  Впрочем, ты все видишь сам... Это у фрицев - смеялась девчонка - таблетки те вредные были. А у нас они - полезные. Потому, как наш советский строй был "самым передовым и прогрессивным" строем в мире. - издеваясь над штампом "совка" заливалась она. - Слышала, что в Челябе и в Свердле на танцполах в разных их ДК какой только хрени - "дури" не бывает только. Там у них на улицах еще только что не голосят: "Кому кольнуть? Кому ширнуться? Кому траву курить?" Кстати, травку эту -  коноплю, анашу или "дурь" по - наркомански, многие вояки сами с Средней Азии авиабортами в Россию гонят. Благо, эти транспорты большие и никто, и никогда их не досматривает. А достотрят - тоже не беда. Кто военных досмотрит? Военные, и только исключительно они. Значит, все в деле. Те, кто в воздухе летает, и те, кто на аэродроме, на земле сидит. Верней, совсем не на земле сидит. Не в воздухе летает. А на золоте. На чистом золоте, вот так - то, мальчик. - снова яростно впилась она Андрею в горячие губы.  - Да и с Афгана много чего приходило из наркоты. Это еще тогда, до вывода войск. - щелкала она игриво Дюшу пальцем по носу. - Героин в гробах возили. В ящиках свинцовых, то есть гробах на пару с "грузом двести". С мертвецами - трупами солдат, погибшими. Навсегда отдавшими свой "интернациональный долг" и Родине - СССР и ДРА - Демократическому Афгану этому хреновому. Всем этим Бабракам и Наджиббам... - затрепетала снова девушка, сдавленная еще больше прежнего распаленным до предела Дюшей в крепких и страстных объятиях.
- И не боятся - же такими вещами люди заниматься? - задыхался он с немного идиотскою ухмылочкой, чуть отлепившись от нее и отхлебнув, шампанской, пенистой  и алкогольной влаги прямо уже из горла.
- А чего бояться? - улыбнулась Марыся. - Городки военные - они ведь маленькие. Там все друг друга знают. Все друзья - товарищи, а времена теперь настали трудные. И все понимают - одному не прожить... Так неужели знакомый знакомого выдаст? - спрашивала девушка саму себя и тут - же отвечала. - Никогда! - Никогда. - повторила она и продолжила. - Это очень специфический мир. Чистота и порядок. Впрочем, я тебе о нем уже рассказывала... Многих даже и я знавала в этом странном мире. Например, некого "Велимира" - Владмира. Про него еще ходили слухи, что его кликуха бандитская -  "Белый"... Я не знаю, я не проверяла то. Мне это было и не надо как - то. И совсем - совсем не интересно... Помню только раз приходил он к нам на концерт. Голова под ноль. Очечки узенькие, черные, итальянские. И пиджачок малиновый от "Гуччи". Рубашка от "Версаче" - шик! Телефонище тако - о - ой вот сотовый... - развела она руками. - Мобильник! - смеялись ее черные глаза. - И еще такой огромный, золотой "будильник" на руке. То - ли от "Картье", то - ли просто от "Ролекса"... Те девчонки, что видели эти часики вблизи говорили, что они еще с бриллиантами... Ну и перстни по рукам. И тоже - с бриллиантами. Многие девочки их  рассмотрели перед тем, как своей рукою он им часто кое - куда залезалю Не за "так", а за доллары и разные подарки. Одной - итальянскую косметику подарит, другой - японский видачок...   
- Фу, Марыся... - не зная что сказать на это кисленько и лживенько скривился Дюша.
- А ты не фукай. Не фукай. - обхватила девица за плечи его. - Они - ****и. Я не *****... А мужчина он все - же красавец. - произнесла Марыся следом, чуть задумчиво отбросив голову назад, распаляя до того только тлевшую, а ныне уже ярко запылавшую, жгучую, жуткую ревность Андрея. - Весь такой богатый и ухоженный. Дом огромный у него в Челябе. "Ламбарджини" есть у "Велимира". Это такое авто. - пояснила Андрею она. - И еще два авто - "Порше - Кайен". Или, кажется, наоборот... Один "Порше - Кайен" и два "Ламбарджини"?.. Впрочем, неважно... - спохватилась прелестница и продолжала. - Вот он - настоящий мужчина. "Удачливый бизнесмен" - хозяни жизни. А не побрезговал - пришел в наш "Атомщик". Верней, приехал с охраной. Он всегда с ней только и ездит. Ну, мало - ли что?.. Вот с ним рядом два такие "шкафчика" и ходят. Говорят, "афганцы" - десантники бывшие... Затылки бритые. И рожи - под циркуль. Чисто бультерьеры - пацаны. Не подойти, а даже посмотреть на них и то уже бывало страшно. Костюмы заграничные, черные.  А под костюмами топорщится чего - то. Дробовики американские из вестернов? Или револьверы - пистолеты? Или даже автоматики ближнего боя. Итальянские "Беретта" или, скажем, даже израильские "Узи"?.. - Красота! - заключила Марыся. - Вот она - настоящая жизнь! И настоящая мужская романтика! 
* * *
- Э, парень! Да я вижу, ты уже меня к нему ревнуешь? - поползла к нему снова Марыся, лукаво играя глазами и игриво лезя с поцелуями Андрею прямо в щеки, в губы и в нос. -  Ну, не отворачивайся ты. Ну, не обижайся на меня. Это я ведь так, для разговора. -  Словно спохвтившись возможной потери ухватила она длинными, ярко крашенными пальцами Дюшин подбородок и повернула к себе. - Не ревнуй меня, Андрюша. - робко и наигранно - пронзительно попросила она. - У меня с бандюгой этим ничего ведь не было. - уже только не рыдала девушка. - Ну, зашел он посмотреть на нашу самодеятельность. Велика печаль? - лучилась она только что разве не сквозь набежавшие слезы. - Больно мы ему нужны? Сам подумай... Он ведь не для нас в ДК пришел. Просто у него какие - то дела с директором ДК Абрамом Исааковичем  были тогда. C Кацом то есть... Какая - то аренда помещений под сауну и казино, или что - то в этом роде. Дожидался Каца, вот от нечего делать и зашел к нам в зал на репетицию... Кстати, Каца после этого нашли в его разбитых, серых "Жигулях" в недалеком от Челябинска овраге. И нашли, конечно, уже мертвым. Так не сразу это и было, а примерно через месяцок после визита Велимира... Потом разговоров - то было - прямо жуть! Всего два выстрела - в сердце и в голову. Кровищи было, говорят, машина полная. И все мозги - наружу... Менты искали киллера, но, естественно, никого они так и не нашли... В городе все после говорили, что директор ДК то - ли задолжал крупную сумму "крутым" (И называли даже "Уралмаш". Это группировка бандюков такая) - пояснила Марыся. - А то кто - то говорил и про нелегальные собачьи бои с огромными ставками... Вот какие страхи... - подвела она итог и продолжала. - В общем, точно я не знаю в этих делах ничего. Не знаю я про "это", и знать про "это" ровным счетом ничего  не хочу. Не мое это дело... Я свое место в Снежнегорске знала. И дело я знала свое. Мое дело было в школе учиться, да танцевать. Вот я и танцевала. И в ДК этом самом. А после окончания десятилетки - немного поработала в стрип - баре "Русская Матрешка" при нашем ресторане "Бережок"... А что было делать? - твердила она - Не дуйся, не дуйся, дурачок! - взерошила она Андрею волосы. - Отцу денег уже на заводе почти что ни хрена не платили. Мать у меня не работает, сестренка - в школе училась еще. Что прикажешь мне делать? С голоду со всем семейством помирать?       
- М да, " Не за что замочили мальчика... Мама плачет и бабушка плачет..." - пробовал кисловато шутить Дюша, которому вся эта история все менее нравилась. И хмурился, присев на кухне у стола и закурив "Петра".
- "Убили негра..." - снова вспомнил он слова из идиотской песни и вздохнул тяжело.
-  История... Вот так история. - так говорил Андрей уже через каких - то полчаса, выпустив свою нелепо - мимолетную обиду в форточку вместе с летучей струйкой табачного дыма, вновь захватив красавицу Марысю в кольцо своих казавшихся ему тогда особенно надежными рук. А в голове у Дюши уж во всю прыгали и плясали пьяные, веселые чертики и раздавались странненькие, легонькие звоны. А еще клубились разные туманы и дурманились всякие нетрезвые восторги...
Так после очерного стакана "шампусика" вновь захотелось целоваться. И он снова целовался... А потом уже ничего не хотелось. Верней, захотелось ему просто лечь на постель, и лежать на спине глядя в белый потолок. И просто ничег уже не делать. Потому, как голова Анждея из легкой, воздушной, как воздушный шарик вдруг стала тяжелой, словно пудовая гиря. А еще его тянуло в сон. Но не смотря на это он не мог никак уснуть и просто лежал и страдал от наступившей неизвестно отчего головной, острейшей боли. Голова его была готова расколоться, но Андрей был тогда уже так пьян, что даже не мог понять причины произошедшей с ним беды. Так он мучался тяжелой этой головой равнодушно и тяжко отдыхая от "радостей Бахуса" рядом с любимой, искоса смотря на нее, лежащею рядом и думал с горькой грустью, c отчаяньем м жалостью, но туповато и без всякой ярости - Вот ведь бедная... Пришлось ей перед всякими уродами у шеста плясать... Довелось - же такое...  - думал он и сам не ведая того уснул.
* * *
СТРАШНАЯ ТАЙНА РАСКРЫТА

За грязноватеньким оконцем над заснеженным городом уже вставал бледно - розовый, сероватый, печальный рассвет. Там на зимней, утренней, почти пустынной улице злобный, ветерок во всю свистел и шаркал поземкой по бедной, холодной земле, наметая белые сугробы. 
Поднялись утречком, слегка оделись и cнова уселись за стол, налилв немного "шампусика" из чертвертой, не распакованной до той поры, принесенной накануне бутылки. Превозмогая слабость, противнейший, зябкий озноб и мелкую дрожь в руках  Дюша налил стакан "живительной", желтейшей влаги и превозмогая отвращение влил алкоголь себе в рот и заглотил "для поправки". Сперва один а поcле и другой стаканчик. А Марыся просто так - за компанию При этом она снова чокалась стананом о его стакан и чему - то смеялись, смотря на стрдания Андрея и суя и себе, и своему новому другу прямо в рот шоколадные конфеты из аляповатой коробки с размашистой, широкой надписью на крышке - "Праздничные". 
- Ну, как после вчерашнего? - поинтересовалась девушка. - Головка не бо - бо?
- Ничего. Зер гуд. Натюрлих... - пробовал шутить Андрей, тряся, как баран, головой. - Хорошо, что нынче воскресенье. Ни на учебу, ни на работу не надо идти. - думал он. - А башку и в самом деле с похмелюги ломит...
- Да, тебе "хорошо". - согласилась с ним она. - "Хорош"- же ты вчера был! - прыснула Марыся в кулачок. - Видала я пропойц, но ты вчера - то был  - король пропойцам... - сказала девушка и протянула ему бутерброд и чайную чашку. - На, закуси лучше. Замори червячка. Не все - же пить, да голову потом "лечить"...
- Ну, это - же я не специально. - стал оправдываться он. - Я вообще почти - что не пью. Вернее, пью, но крайне редко... Говорят, что те, кто мало пьет, всегда пьянеет крайне быстро. Слышал, что в винопитии, как в спорте...
- Тренироваться надо! - подхватила девчонка. - Прямо сейчас вот этим и займемся? Голова еще болит? Или начинать по - новой "квасить"? 
- Можно по чуть - чуть... - хитро ответил ей Андрей.
- Ах "по чуть - чуть"! - взбеленилась она и шутливо ударила Андрея полотенцем и разлилась в смешке - Навязался на мою голову! Пьяница!..
- Я не "пьяница". - немного обидился Дюша.
- Ну, а кто ты? Кто? - хохотала игриво она. - Если человек себя не контролирует, если он себя в питье не знает, значит "пьяница" и есть. Вот так. Вот так это. - распаляла она его. - Хорош - же муж достался мне! Муж - пьяница! Впрочем, я за тебя еще и не пойду... - надула Марысенька губки.
- Ну, и не ходи. - отвернулся от нее Андрей c обидой.
- Да ты дуешься? Ты еще и дуешься тут на меня? - снова со смешочками игриво полезла Марыся обнимать своими легкими руками и целовать Андрея, приговаривая - Ну, перестань. Перестань. Извини... 
- Нет. - ослом заупрямился он, шутя эту глупую шутку. - Вот ведь ты меня не знаешь. Думала - я ангел, а я выпил и сразу - же стал нехорош. Нехорош я для тебя... - игриво дулся Дюша. 
- Ну, не сердись. Не сердись... Человек вообще себя порой совсем не знает. - ласково заворковала девушка. - Я тебя еще не знаю до конца, как и ты меня еще не знаешь... - вдруг  резко перешла девица на серьезный тон, отбросив всякие остаточки игривого тона.
- Что еще там такое? Еще один знакомый игрок в карты или "Белый" - "Велимир"? - поинтересовался Андрей.
- Да вот есть оно ма - а - аленькое дельце. - улыбнулась как - то грустненько она, свесив на бок прекрасную головку и мотнув густой копной волос.
- Какое еще дело? Отвечай мне, "жена". - хмыкнул уже отошедший от обид Андрей.
- Освежись. Умойся, пьяница! - скомандовала девушка Марыся. - Вот тут можно, прямо в кухне над мойкой. Смочи голову, а то я тебе не скажу.
- Нет, ска - а - жешь... - полез Андрей к Марысе снова обниматься.
- Нет, не скажу. Не скажу... - отбивалась шутливо она. - Умывайся! Кому я сказала? Умывайся, пьяная свинья. - отпихнула сперва  девчонка его, а потом схватив за руку дотащила до раковины, плеснув Андрею на лицо холодненькой водой. - Ну, так лучше? Лучше? Лучше, чем "шампусик"? - заботливо и нежно спросила Марыся.
- Угу. - только и ответил он, и уже протрезвев окончательно уселся за кухонный стол.
* * *
- А ты знаешь, что я - ведьма? - лукаво хихикая и ласково играя большими, черными глазищами и перебирая прелестными ручками свои соляные волосы заявила Марыся ему.
- Догадываюсь. - пошутил уже трезвый Андрей, положив ей руку на плечо и обняв любимую. Потом принялся тереться носом о  ее теплую щечку. Но она вдруг резко отстранилась от него, сбросив его руку и тем самым как - бы говоря: "Теперь не место. Все потом это - потом... А сейчас у нас - совсем другое дело."
- Я серьезно! - строго сказала Марыся.
- А я еще серьезней! - засмеялся ей в глаза Андрей. - Я ведь стра - а - шные челюсти в серванте уже видел. И даже таракашку того - дохлого. Кстати, этот самый таракан все еще лежит в серыванте?
- Да, пока еще лежит. Никуда не убежал. Родные покойного пока не требовали выдать труп на погребение... - съязвила девица.
- Ну и хорошо, что так. - хохотнул Андрей. - Да и эти рожи в рамках - бабусины родственники, или кто там они? Это просто упыри!.. - придурялся он и дальше перед ней. - Но не смотря на это я тебя уже крепко люблю! - добавил Дюша довольно серьезно. - И ты это знаешь.
- Еще нет. Еще нет. - вдруг поджала Марысенька губы. - Ничего я такого не знаю. И тебя еще толком не знаю... А про "ведьму" я вполне серьезно говорю. И вообще ты должен меня очень сильно бояться.   
- Тебя? Я тебя уже боюсь! - засмеялся он. - Притом, сильнее просто некуда. Особенно сегодня утром...
- Коли любишь - должен. - продолжала спокойно она. - Ведь и в "Песне песней" соломоновой речется: "Сильна, как смерть любовь"... Смерти все боятся. Все люди - поправила сама себя Марыся. - А кто говорит: "Не боюсь", или врет, или уж он совершенный безумец. - вдруг снова широко улыбнулась Андрею она.   
- Ну, вот так - то лучше. "Прикололась" и хватит. - заметил Андрей, тоже растянув в улыбке рот.
- Нет, не "прикололась". Я вполне серьезно. - продолжала Марыся упорствовать в своем безумии и улыбаться Андрею то высокомерно, то приветливо а то лукаво и хитро.
- Конечно. - со смехом подхватил Андрей, не зная что тут говорить в ответ. - Ведьмы по небу летают. А в синем море - Океане на  осторве Буяне живет царь Додон. Или Гвидон? Я уже забыл все эти сказки. Александра Сергеевича Пушкина, Петра Ершова, всяких прочих и других. Просто вырос из этого возраста. - признавался Дюша ей. - Но кое - что я все - же еще помню. Помню, что в лесу в сказках тех всегда - всегда живет Чудо - Юдо Безобразное. Ну, совсем как тот самый разнесчастный монстр в голливудском мульте про красавицу и про чудовище. Хороший мульт. - признался он девчонке. - Только очень - уж он детский.
* * *
- Ты не веришь мне. - снова подступила она к Дюше. - Но я знаю. Я все - все про тебя на свете знаю. Ну, почти - что все. Все важное, что бывало в твоей жизни - говорила спокойно она. - И про то, что книжки тебе разные нравятся - знаю. Раньше - приключения любил, а теперь все больше - серьезные. Типичный мальчик из "интеллигентной семьи". - засмеялась она. - Впрочем, где теперь те "интеллигентные семьи"? Были да сплыли вместе с Советским Союзом. "Все прошло, все умчалось в безвозвратную даль", как поется в одной лихой, кабацкой песне. Впрочем, недорого все это, очевидно, стоило... - махнула в строну рукой Марысенька. - Ну, а в детстве - то, поди, сказки разные ты все - таки любил?
- Ох, любил! - подхватил ее смешок Андрей. - В детстве мама мне их читала, когда я болел. И про Карлсона, и про Пеппи - Длинный Чулок, и про Черную Курицу что - то там такое вроде даже стра - а - шное. - придурялся он меняя голос, шутя и стремясь изо всех сил рассмешить свою подругу.
- Ну, хватит. Хватит дурить... - напустила Марыся строгость на себя, продолжая этот странный разговор. - Значит - сверкнула девчонка глазищами - ты меня не боишься? - А то смотри. Как бы хуже не было?  Я ведь ведьма настоящая. И еще  я - Чудо - Юдо Безобразное. - улыбнулась широко сочнейшим, плотоядным ртом, сверкая кораллами белых зубов заявила она.
- Я? Тебя? Не боюсь не капельки. - засмеялся Андрей и плотнее притянул к себе Марысю. - Ой, боюсь... Боюсь, как жить я буду без тебя... Верней, уже совсем не понимаю, как раньше я жил без тебя. - горячо зашептал опять Дюша и протянул к ней жаркие ладони.
- Не хочешь, значит жить ты без меня? - поймав его ладонь и играя с пальцами вопрошала черноокая прелестница.
- Не хочу. - отвечал ей Андрей.
- Это хорошо. - улыбнулась Марыся. - Не хочешь, значит и не будешь. - огорошила она его, поймав тот час - же на себе настороженный взгляд. -  Да не бойся ты так, не дрожи. Я ведь есть тебя не собираюсь. - засмеялась девушка. - Пока... Шучу! Шучу я! Ну, что ты такой дурачок! - со смехом стукнула Марыся кулаченком в грудь Андрея. - Уж ничего сказать тебя нельзя. Сразу кидается в панику...
- Да, похоже, ты меня уже заколдовала! - заулыбался снова Дюша как - то слегка боязливо.
- И приворожила! - поддержала она. - И за это надо выпить! Наливай шампусика, Андрюша, пожалуйста! - скомандовала она.   
* * *
Налили и захмелели опять. И продолжали странный разговор уже по - новому.
- Нет, не хочешь ты жить без меня. Я ведь вижу... - говорила Марыся ему.
- И не хочу. Сам не понимаю, как я раньше без тебя, и... - признавался Андрей и клонил на бок голову.
- Да ты закусывай лучше, дурилка картонная. - советовала девушка ему. - Ну, вот так - то. Проавильно, правильно. Ты не стесняйся...
- Я и не стесняюсь. - отвечал он ей. - Однако, у меня такое ощущение, словно во мне теперь какие - то бесы живут. Забрались и живут, и душу мою гложут, как зубами.
- И ведь голова теперь твоя, ну как в огне? Правда? Правда ведь? - тормошила снова Марыся его. -  Ой, беда! - сокрущаясь наиганно всплеснула девица красивыми руками. - Впрочем, ты не бойся, это иногда так и бывает. Я пошепчу, Андрюша, над тобой, они все сами и уйдут от тебя. Я ведь такая - обнимала - целовала Марыся его - необыкновенная. В этих сердечных делах я всегда - то первая людям помошница. Только ты меня не бойся. Я хорошая, "белая" ведьма... Это "черные" ведьмы - плохие. А я - ведьма "белая". - немного пьяненько захвасталась она Андрею.
* * *
- Ты наверное, думаешь, что раз "ведьма", значит старая старуха с деревянною клюкой и с огромным, уродливым носом.
- И еще непременно горбатая. - подсказал ей Дюша, косясь лихо на свет Божий через граненный стакан с желтеньким "шампусиком".
- И живет она, как Бабка - Ёжка в фильмах сказочника Роу в избушке на курьих ножках где - нибудь в глухом лесу? Ошибаешься! - сказала хоть и пьяным голосом но необычайно твердо Марысенька и плеснула из бутылочки себе. - Впрочем, невежи завсегда думают именно так... - махнула та небрежно в сторону, куда - то за окно. - Настоящая ведьма - не старая бабка. Настоящая ведьма - прекрасная девушка  Ваших чудных грез. Значит я - настоящая ведьма. - заключила она, подняв вверх пальчик с кроваво - красным ноготком. - Настоящая - та, что "ведает"... Настоящая - та, что "знает"... - поднесла она стакан к большому и жадному рту. 
- А что "ведает" ведьма? Что она такое знает? - снова полез к ней Андрей, поймав губами ее жаркий, страстный рот.
- А тебе еще это знать рановато... Рановато все знать... Ну, да куда - же ты, ненасытный мой, снова ко мне лезешь? Хочешь? Хочешь ты меня и лишь меня? - задыхалась и таяла она в его горячих руках. - И всю жизнь, и всю - всю свою жизнь хочешь видеть лишь меня? Так - ли я тебе мила?
* * *
- Так ми - ла! Ми - ла - я! - хрипел и старался Андрей, когда они опять оказались на старом диване.
- Значит будет... все... хо - ро - шо. - отвечала Марыся, жарко и плотно придавленная и распластанная под навалившимся на нее телом, царанаясь ногтями и игриво кусаясь. И покорно бурно дергаясь в ответ на мужской и яростный напор, хрипя и плача в такт скрипению старых, диванных пружин сладострастными всхимами, вздохами, хрипами.
- Обо всем друг - ом по - ка не бес - по - койся. Еще уви - ди - и - шь ты ме - ня. Еще уз - на - ешь... - вот так словно задыхаясь в горячем бреду страстно и жарко шептала она любовнику в левое ухо и непокорный завиток ее черного  локона лез Андрею в лицо, щекоча и залезая прямо в нос.   
* * *
А потом расставаясь в прихожей, сказала негромко ему -
- У меня скоро будет день рожденья. Подари мне книжечку какую... Про искусство Древнего Египта - было - бы лушле всего. - настойчиво просила девушка. - Я там тебе и себя  на картинке покажу. Просто ты еще так многого не знаешь... - покачала она головой. - Я ведь одна из бессмертных... - произнесла она загадочно и тихо затворила за Андреем "фанерную" дверь.
* * *
НЕМНОГО ИЗ ДНЕВНИКА

- "Ноябрь, 1993 год -  Встретил девушку М. Хороша собою, весела и добра не всегда, но в меру. И что удивительно - умна, хотя и... говорит: "Я - ведьма...". Разумеется - полнейший бред. Вспоминил Маяковского: "Я думал - ты всесильный божище, а ты недоучка, крохотный божок..." Впрочем, целый мир, очевидно, таков.               
Эта М - оригинальная девица. Обыденная жизнь сера, скучна. Слышал, что от скуки взрослые дяди и тети в Москве играют в "ролевые игры" (не путать с "любовными"!). Короче, эти чудаки воображают себя героями книжки Джона Толкина "Властелин колец" - мастерят себе кольчуги, шлемы, рубятся на фанерных мечах и стреляют из лука. - Почему? Зачем такое? - Жизнь их задолбала повседневностью, вот и развлекаются они. Вот и М  "воображает" себя ведьмой, стремится поразить меня оригинальностью. Зачем? Она и так мне нравится." 
* * *
В ТРЕТИЙ РАЗ. ИЛИ КОГО БОГ ЛЮБИТ?

Созвонились и встретились вновь. И снова целовались и смеялись, пили шампанское и кормили друг - друга из коробки конфетами, суя поочередно их прямиком в рот руками, то  одна - другому, а то другой - одной. После Дюша слетал за добавкой в ближайшую "Лакомку" и они продолжали веселье по - новой. 
* * *
- Ты такая остроумная! Все шутишь и шутишь! Ну и острый у тебя, дорогая, умок. - говорил Андрей Марысе, отбивая очередную, едкую остроту по какому - то уже ныне забытому поводу.
- Да, я шучу... иногда. - хохотала она, поднимая стакан с алкоголем и оскаля хищно беленькие зубки. - Иногда - да... Кстати, - говорила Марыся лукаво - ты еще не заешь, какая я веселая бываю! Тут мы дурачились с девчонками, сочиняли всякое - такое для иститутского КВНа. Послушай! Послушай! - тормошила Андрея она, сунув ему под нос синюю тетрадочку с какими - то стишками.
- Сперва мы переделывали Володю Высоцкого, а потом... Вот так получилось. Послушай, что вышло -

- Здесь Вам не равнина,
   Здесь климат иной.
   Здесь лекции мчатся одна за одной.
   И здесь за зачетом есть новый зачет.

   Здесь можно проспать,
   Весь день не вставать,
   Но сессию надо без двоек сдавать,
   И так за четвертым и пятый потянется год...

   Кто ГОС не сдавал, тот не рисковал,
   Тот сам себя не испытал...

- это мы сами с девчонками сочинили! - скалила Марыся свой широкий, белоснежный рот. - Только это - шутки, шуточки. И ведьмовство мое - уставилась она вдруг на Андрея огромнейшими, черными глазищами - никакая не шутка, не "прикол" и не обман.
- Ну, а что же еще? - хохотнул Андрей и поднял стакан c золотистым, искристым напитком. - Ну, твое здоровье!
- Ты сам скоро все увидишь! Сам узнаешь! - вдруг самоуверенно и четко сказала она и посмотрела на Андрея таким пристальным, серьезным, немигающим, сверлящим и каким - то совсем немилосердно - пронзительным взглядом, от которого ему почему - то стало неожиданно не по себе. Странно, но ему от взгляда этих глаз, которые считал Андрей уже знакомыми сделалось зябко и жутко.
- Да ну тебя... - захотел разрядить Андрей обстановку и подлил еще девчонке.
- Пей, колдунья -чаровница. Пей, да прилежно закусывай. - старался шутить Дюша, но шутка выходила какой - то натужной, кривоватой и словно - бы повисла в воздухе.
- Пей, пей сам. - разрядила обстановочку Марыся уже через секунду своей лукавой улыбкой. - Пей, "Фома Неверующий"... - говорила она. - И все - таки ты скоро сам   увидишь многое! И многое узнаешь! - поднимала Марыся свой стаканчик с пенной желтизной и со стуком сдвигала его со стаканом своего приятеля.  - Ну, за встречу! - широко улыбнулась она, окончательно снова расположив к себе Дюшу.
- За всех ведьм и нечистую силу! - расхрабрился он и подмигнул лукаво девушке.
- Да, за нас! - согласно кивнула она головой. - За нас! За нас! - улыбалась она. - давай зажжем свечи!
- Давай! Романтичнее будет... - откликнулся радостно Дюша.
* * *
Чиркнули китайской "Ангарой", и стеориновые свечи, воткнутые в горлышки пустых, зеленоватых бутылок осветили комнатку и кухню таинственным, дрожащим, романтичным, желтоватым светом. Желтенькие огонечки заплясали в огромнейших, таинственных, чернейших, колдовских глазах.
- Так на кого ж ты там учишься, дорогуша мой? - спросила ласково Марыся уже порядком захмелев. После подсела поближе,  провела тыльной стороной ладони по Дюшиной щеке.
- На архитектора, четвертый год пошел. А всего шесть лет учиться надо. Специальность номер двадцать девять ноль один. - усмехнулся он в ответ. - Вот учусь, учусь... И на кафедре у дядьки лаборантиком еще осел - вечерами. Не работа, а жопа какая - то. Денег не фига не платят, а кругом на кафедре - одни старики, и все такие "патриоты". - скривился дюшин рот в невеселом смешке. 
- Значит плохо учишься, раз в жопе работаешь... - глубокомысленно заметила она.
- Это я учусь - то плохо? Да ты побойся Бога, девушка. - ответил он Марысе защитным смешком. - Да я старался, как сам черт. Учиться у нас ой, как не просто. Да у других студентов в нашей группе мамы - папы в архитектуре работают, помогают, да подсказывают детям своим, если что у них не так. И устроят после своих на "хлебные местечки", между прочим. - принялся оправдываться он. - У них родители нормальные, и детям своим завсегда помогают. А у меня родители - какие - то лохи. Меня с говном смешать всегда готовы. Да еще власть ругать умеют. То им Брежнев не хорош, то Горбачев. Ох, уж эти вечные горячие бредовые мечты - фантазии и дядьки, и папаши моего о наилучшем устройстве страны... - усмехнулся Андрей. - Не умели никогда нормально устроиться в жизни, потому и кричали про любую власть:  "Долой!"... И папаша у меня какой фрукт... Ну, ты знаешь? Да ему вообще в дурдоме только и место! - распалялся он все больше. - В отделении для буйных дураков. Идиот и эгоист страшнейший. Загубил всю жизнь моей несчастной матери бесконечными попреками - придирками. Как же - владелец квартиры и ответственный съемщик... После смерти бабушки и дедушки у него три пятых всей жилой площади, так что если что не так, то еще границу по квартире проведет или потребует раздела с нашим выселением. Вот выселит на улицу нас  в снег - то - то будет здорово. Знает свою власть над нами, оттого и глумится от всей души... 
- Да, папаша у тебя - порядочный подонок. Даже "сволочь", или как там про него еще сказать? - поддержала Марыся Андрея. - Ну а ты то сам чего делать думаешь?
- А я чего? - задундел Андрей. - Вот живу, работаю, хорошо, что дядька на работу взял, иначе этот придурок - отец меня - бы со свету уже давно сжил. Сказал бы: "Кто не работает - тот не ест! Вот пусть Чубайс тебя и кормит!", или "Иди играй по казино!" Или: "Продайся педерастам - сейчас демократия!".
- Да, сука он большая у тебя! - хлопнула ладошкой по столу Марыся. - Да ну его, му... чудака в баню - парится! Лучше открывай "шампусика" еще да доставай конфетки. Будем пировать назло ублюдку!
* * *
Вот Андрей откупорил над кухонной раковиной зеленейшую бутылку дагестанского "шампусика". И посмеялся, глядя пьяными глазами - Вот "зеленый змий"! - не рассчитал совсем немного и... пробка полетела в потолок. Из горлышка полезла радостно шипящая пена.
Полоснул желтизну в два стакана. Дернул ножиком за целлофан бедноватой конфетной коробки и приветливо раскрыл ее на столике.   
Подняли стаканы и чокнулись гранеными боками вновь - Ну, за встречу! И за новую бутылочку.
- А все таки ты не совсем уж и прав... - сказала упрямо Марыся чуть - чуть - чуть окосев.
- В чем это я не прав? В чем? - спросил ее Андрей. - Ну, ответь мне!  Почему другим все в жизни, а мне никогда, ничего? Ну вот ты - ответь? Ответь? - настаивал он, задавая дурацкий вопрос и вздыхал так тяжело и горестно.
- Нет, это ты всего не понимаешь... - притворялась только пьяной (а может, ей уже и стала) девушка. - Твой отец не плохой. Я так думаю. Вернее, сейчас я догадалась... Он всего лишь советский дурак. А мамашку твою мне действительно жалко. - заключила она свою мысль. - Хотя она, конечно же, и дура, что с таким вот упырем живет. Могла бы в свое время найти мужика и получше, и даже побогаче. Только время ее миновало уже. Он с таким оболтусом, как ты, хрен она кого найдет. Так что постарайтесь жить со своим отцом - заразой как можно дружнее. - говорила Марыся, покачивая своею ладной ножкой в растрепанном тапке с помпоном. И снова плеснула себе искристой желтизны. 
- Да, богатство - это главное, особенно теперь. И вообще наличие денежных средств. - охотно согласился с ней Андрей. - И кстати,  у ней в Ленинграде были и получше мальчики в свое - то время. Даже и из Польши был один чудак. Стасик его звали. Замуж ее звал, да родители не пустили ее к нему тогда. Испугались чего - то, расквакались: "Как ты в Польшу - то уедешь, доченька? Из Советского Союза... Там тебя без нас живьем съедят!" - покривил губу Андрей. - Жила - бы теперь а европейской стране, гуляла - бы в Варшаве или в Кракове... И хоть еще недавно и был социализм, а ведь жили поляки много лучше нашего. И теперь все "челноки" за товарами а Польшу катаются. И теперь там лучше, чем у нас. Ведь верно? А она  прошляпила свой шанс. Вот уж дура, прости Господи... - ругнул он мать беззлобно и вздохнув напоследок добавил еще. - Ничего теперь не поделаешь. Вот так проходит наша маленькая жизнь. Раньше надо было думать... - говорил он и снова и снова себе наливал в стаканчик искристой желтизны из зеленой бутылки.
* * *
- Ну да...  Хоть бы ты закусывал. На конфетку то. Шоколадная... - протянула Марыся из коробки шоколадинку Андрею прямо в рот.
Он схватил за конфету зубами и она засмеялась.
- Ты чего хохочешь - то? - немного обиделся Андрей.
- А ничего... Ничего... - хитро щурясь своими огромнейшими, черными глазищами загадочно твердила девушка.
- Ну "ничего", так и "ничего"... Сама в гости пригласила, а теперь хохочет. - слегка насупился парнишка.
- Да просто ты сейчас смешной до невозможности. И не сердись на меня, дорогой. - взъерошила вдруг она ему волосы своими прекрасными, длинными пальцами. А потом зашептала, зашептала вдруг прямо глядя Андрею в глаза: - 
- Дурачек ты, дурачек. Я ведь все про тебя уже знаю. Я ведь ведьма настоящая! А ты ведь и не знал еще. Не знал...
- Ха, какая еще "ведьма"? - снова заупорствовал Андрей. - Перестань. Оставь все это. Мне и так с тобою хорошо. К чему еще такие "приколы"? - твердил он опять. - Ведь ведьм в природе не бывает. Все это только мифы и легенды народов мира, да бабушкины сказки для детей. - усмехался Дюша.
Так он упрямился специально перед подругой, так как уже понимал, что нравится Марысе, и хотел девчонку подразнить, насколько это будет необидно для нее. При этом дюшина упрямая гордость не давала расслабиться ему до конца и просто поддактуть такому очевиднейшему для него в ту самую минуту "натужному бреду". 
- А ты не верь мне. Я ведь уже, кажется, раз говорила - "Не верь никому." Сейчас такое время, что ровно никому довериться нельзя. - скалила ровные зубы в улыбке Марыся. - Я и сама себе порой уже не верю. А чего тут особенного? Потоптаться решит человек на краю, на самом кришке жизни теперь - и в бездну. Сам что - ли ты такого теперь не видал?.. Страшно? - Тебе страшно - сказала она - от такого. Ну а мне - нет! Я ведь так давно живу, и я всякое в жизни видала...  Просто жизнь такая и никто ни в чем не виноват... - начала она странейшую тираду, вдруг ее оборвав на уже знакомых обещаниях неведомо чего - Только ты увидишь сам! Только ты узнаешь!.. - вот так таинственно и грозно говорила прекрасная.
- Чего еще "увижу"? Чего "узнаю" - то? - глупо оскалился, что - бы сбить ненужный "пафос" так и не поняв ее Андрей.
- Ой, как много! - засмеялась она и заиграла перед ним глазами, и качала своей ладной, в мягких, серых волосенках ноженькой под кухонным столом. - Мно - о - го! - затянула Марыся перед ним, показав все тридцать два белейших зуба. - Я ведь про тебя все знаю. Все - все - все! - засмеялась она и взвихрила опять его серые волосы.
- Да чего ты можешь знать про меня, кроме того, что я сам тебе уже рассказывал? В институте у парней справлялась? Так они во - первых не болтливы, ну а если и соврут - так не дорого возьмут... И чего про меня они интересное такое знают? Как я на архитектора учусь - про это что - ли? Как зачеты да экзамены сдаю? Или с кем и по какому поводу я водку пил по мастерским?.. - засмеялся Дюша. - Ну да, пил я водку. Признаюсь сам, грешен... Но не "пьяница" я. Ты не бойся. Ничего у тебя не пропью в твоем дому. И особо в этом - бабкином. - запаясничал он перед ней, обводя все "богатство" убогой квартирки руками.
- Ну, тогда ты вообще молодец! Тебе бы не шампанское, а "горькую" хлестать, забулдыга. - улыбнулась радостно она. - Кстати, водку ты не любишь? Или все - же далеко не всегда? Ну ка, расскажи, алкаш ты этакий, как там у Вас бывают такие дела? - заиграла девица глазами.   
- Как - как? Обыкновенно. - решил он ей немного подыграть - Как сдадим две работы в семестр, так и отмечаем все это дело хорошей попойкой. Благо, мастерская открыта с восьми утра и до девяти вечера... Там не раз "гудели" и "гудели"... А бутылочек там столько по углам... Иной раз идешь потом по утру, а в коридоре, простите нас, мадам Марыся, на полу наблевано. И по Политеху слухи уж несутся - кто там с кем..., когда и кто потом с техничкою собачился... К нам и преподы заходят после подачи проекта с нами чуть - чуть алкоголя "дерябнуть". Ну, не "гудеть",  конечно, а вот так - просто "на дорожку"...
- И это тоже - " Девяностые - лихие ". - то - ли в шутку, игриво, а то - ли всерьез нахмурясь Марыся. А потом добавила еще как - бы слегка загрустив и по - настоящему задумавшись такую фразочку. - Несчастное, растерянное, растерзанное, разрезанное на куски, расстрелянное время. Чума, пришедшая уже во все дома...
- Чего там еще?.. - не понял перемены настроения Андрей.
- Ничего! - как - бы очнулась ото сна Марыся и отозвалась уже повеселей. - Уже проехали! Кстати, ведь сегодня ты у меня в гостях третий раз. - заметила она. - Бог - троицу любит. Он ведь и Сам - то, говорят, такой. Только Бога не видел никто. Ни из живых, и ни из мертвых...
* * *
ПРИМЕТЫ ВРЕМЕНИ. АПОКАЛИПСИС СЕГОДНЯ

- Чупа - чупс" на пластмассовой палочке и с институтском буфете на первом этаже. Со второго этажа у нас сделан переход. На втором зал обеденный зал, а на первом этаже - буфет. И еще на втором там, сбоку от студенческого зала - зал закрытый специальный - "для администрации". - стал уже немножко снова захмелев нестройно излагать Андрей подробности своего институтского быта.
- "Паленая" водка в буфетной витринке в лимонадных, зеленых и коричневых бутылках преземестых. "Мужики" предлагают пить ее с подачи, но ты не можешь ее пить вот так, в отвратительном ее "самом чистом" виде, и потому разбавляешь ее пивом, делая известного в русском народе "ерша". Иначе ты не проглотишь пойло и осрамишься на всю группу. - говорила Марыся, как - бы читая по какой - то только ей видимой сейчас книге, или просто угадывая.
- И вообще ты среди них - "интеллигент". И ты не любишь их в душе и боишься "этих" (так называешь ты всех этих "слишком уж простых пацанов"), но никак не желаешь терять с ними знакомство,  чтобы не быть одному. Ведь ты боишься одиночество? Ведь это так?.. Ну, и что тебе делать - то, если водку у тебя душа не принимает? Пить... Раз на свадьбе раз у Ирки Ерминой уже травился. Правда ведь? Ведь так оно и есть? -лукаво спрашивала Марыся Андрея как - бы между делом, ведя свой такой нелепый "угадательный" рассказ.
- Угу. - кивнул Дюша в ответ, добавив - Да я того и не хотел. Просто так вышло тогда... Тогда народу в "Астре" (это что за "Мишкольцем" стоит) было прямо море разливанное. Люди с фирмы Саши Бланка, Иркиного жениха. Ну и прочие разные родичи жениха и невесты... Народу - туча собралась, прямо - таки протолкнуться было в "Астре" негде, а на угощение фирмачи тогда поскупились, собаки... - ругнулся Андрей. - Ну, у жениха, да у невесты, да еще у родителей их - там вино на отдельном столе, и закуски разные, и шампанское, и конфеты отличные. А у нас, как у свиней, прости Господи, только картошка вареная и яблоки зеленые, кисловатые такие, твердые. Да еще немного мяса на тарелку каждому бухнуто, ну и ложка "Оливье". А конфеты меж тех яблок - исключительно "Коровка" и "Батончики соевые". Ну и еще она - отрава эта "беленькая" в лимонадных бутылках с жестяными козырьками - кепочками. Ее - то было там - прямо залейся... Сначала вроде заглотнул ее "паленую" - противно! Чуть не подох с непривычки, вот уж точно стало мне так горько, что всего перекривило... Ну а после... После тосты за столом  начались - "За жениха", - и - "За невесту", -  и - "За родителей", конечно, тоже... Сперва она, проклятая, мне и в рот совсем не лезла, а под конец веселия я с ней уже освоился... Сперва сходил - потанцевал, потом еще добавил для порядка. Вот так с "водярой" я познакомился тогда... Ходил после с "пацанами" на двор перекурить и еще чего поделать... не скажу. В "Астре" той для этой самой цели такого заведения тогда еще в помине  не было. Потому все бегали на двор... Можно было в "Мишкольц" напроситься (он там рядом), но ведь в "Мишкольце" охранники в дверях... и значит - неудобно. - пустился Дюша в хмельные подробности, вспоминая свои былые "подвиги". -
- Возвращаюсь, значит, со двора, а в зале - драка. Кто - то кого - то схватил и держит за грудки. И орет. А тот ему - по морде. Ну и он не стерпел - запендюрил в пах обидчику... Потом здоровенный парни повскакивали с мест и с громким, пьяным воплем: "Наших бьют!" принялись метелить друг - дружку прямо на танцполе... Другие принялись их выпроваживать в фойе, где они налетели на витрину и на зеркало и уже оставвив прежний пыл помятые и даже слегка окровавленные и пошли платить за убытки администратору, чтобы не собачиться с прибывшими уже ментами... - вспоминал он ту гулянку. -
- В общем, парни те подрались, но я не дрался в тот вечер не с кем. Что я, придурок что - ли? - усмехнулся Дюша. - Я просто сидел на месте и добавлял. Добавлял на халяву. И так уж освоился в этой самой роли...
* * *
- После всех гостей развозили на маленьком, белом автобусе. И меня на площадь Шмидта домой  довезли... - молотил языком Андрей зачем - то про себя "такое". -
- Вот лег уже а ночью встал и пошел по нужде. Но на ногах уже не удержался и упал головой в унитаз... - спохватился Андрей излишней своей откровенности. И решил слегка скомкать конец "приключения", почти - что тарароря напоследок следующее -
- Не скажу тебе всего, скажу лишь, что похмелюга была тогда у меня просто жуткая. Весь день с больною головой лежал пластом. И еще рассольчиком "лечился". Спасибо маме. Она хоть и бухтела немного, однако, меня тогда не бросила. Наверное, боялась, что умру. Да и сам я тогда того немного боялся. Даже пить зарекался спиртное вообще. И вот как - то выжил ... - ухмыльнулся студент, решив свести позорный свой рассказ к несмешной и глуповатой шутке. 
* * *
- Фу! Какой позор какой всероссийский! - возмутилась притворно Марыся. - Лечился он, блин! Вот бесстыдник! Ну, и кто был прав оказался из нас? Алкаш ведь ты настоящий - то и есть. - закончила она шутя отчитывать его, а потом неожиданно властно своими длиннейшими пальцами взяла голову Андрея в свои прекрасные ладони и стала жарко целовать его, яростно посасывая и прикусывая губы. 
- Будешь в следующий раз знать, как брать в рот всякую гадость. - жарко зашептала она. - Ну, целуй меня в наказание за грехи свои усерднее и лучше!.. Вот так. И вот так. - приговаривла девушка. - И будешь ты впредь брать ликер "Кофейный" в магазине "Ленинградском", что стоит у Вас на улице Мира стоит, а не "ерша" из "паленой водяры" глушить с парнями глушить. Обещай мне, что впредь все так и будет.
- Обещаю. - в каком - то полузабытье ответил он.
- Ты еще чего - то говорил, что с Вами преподы с подачи глушат? Ведь так? - не отступая от лобзаний говорила Марыся.
- Так и есть, заходят. Я ведь уже рассказал тебе про это. - отвечал ей он. - Это в основном почасовики молодые, что приходят к нам из Администрации города, c Каменного Моста,  да еще этот старый хрыч Самоваров. Художник, козел бородатый такой.
- А я ведь кое кого из них немного знаю. - загадочно добавила она явно двусмысленную фразу. Однако он почему - то не почувствовал от этого приступа ревности и только подумал почему - то вяловато - 
- Ну знает и знает. Что мне за дела? В конце концов Марыся взрослый и свободный человек. Мое какое там дело?
* * *
- Ну вот видишь - все сам про себя ты мне и рассказал. И про Политех, и про свадьбу вот эту чертову с попойкой. - ликующе взглянула потом в его глаза она.
- Я про тебя все - все на свете знаю. Кстати, стоит только мне немного о чем - то в этом мире догадаться, вернее объяснить я тебе просто пока не могу, так я словно читаю от куда - то всю информацию. Притом, порой самую нелепую. Ну, ты - же это видел все сам... Я ведь горорила тебе и о незнакомой мне  "Ирке",  и о Вашем Политехе, в котором и была - то всего лишь раз - у Михаила Юрьевича. Скажу короче - для меня уже фактически почти нет сложных жизненых тайн на сегодня. Это очень странно, но я словно подсоединяюсь к какой - то глобальной сети данных, откуда могу скачивать себе в голову интересующую меня информацию. Вот так - то... - потом добавила Марыся уже вполдне спокойно и рассудительно. -  А ты ведь думал, дурилка картонная - "ведьм не бывает". Дурачек ты, дурачек... - заласкалась она к нему опять, снова пустив ему в волосы длинные, нарашенные пальцы. - Так что пей "Кофейный", золотой. И еще "Киви" кислотно - зеленый тоже как - нибудь приноси, когда в гости нагрянешь. Я его очень люблю. Ох, как я его люблю и уважаю. - заиграла она своими черными глазищами опять и распаляла тем самым в Дюше все страсти и желания по - новому.
* * *   
- Нет. И все - же я не верю тебе до конца. Как это все может быть на самом деле? - говорил он поднявшись от нее с дивана. - Ведь Двадцатое столетие, черт возьми, а тут такое. Такая, извиняюсь, чертовня.

- Да, чертовня тут натуральная. Более того, тебе придется это все принять. - хохотнула она и поднялась вслед за Дюшей с измятой страстями еще теплой постели.
- Да, я - ведьма. В чем тут собственно проблема? Не хочешь - не верь. Твое дело. Я тебя ведь ничего не заставляю делать. Пока. - добавила Марыся как - бы между ходом, хотя весьма таинственно. - Да, я такая.
Впрочем, ведь это не страшно. Не пугайся, дорогой. Мое ведьмоство ровным счетом тебе ничем вообще не угрожает. - продолжила Марыся говорить с Андреем о себе.
- Ты просто еще многого не знаешь в этом мире. - так говорила девушка. - Человек вообще есть больше, чем, порою, ему кажется. - вздыхала печально она. - "И пусть разум его ограничен, и воля человека может направляться ко злу, тем менее он связан с Богом узами, которые он не может расторгнуть. И связь эта есть конечный смысл его жизни. Человек - это узел, в котором все земное сплетено с небесным." - сказала она c торжественной улыбкой на алых устах. - Так сказал Авраам Гершель. - широко и приветливо уже через какую - то долю секунды она.
- Хорошо сказано, Марысенька. - улыбнулся ей в ответ немного усталый Андрей. - Кстати, кто этот самый "Авраам Гершель"? - спросил он ее.
- А, какой то американский философ, просто хорошо сказал и в тему... - махнула девушка красивою ручкой и дойдя до кухоньки вновь налила себе в стакан. - Ну, твое здоровье, дорогой! - сказала черноокая и сдвинула его с Андрюшиным стаканом.
- И все таки не верю я вот в это все до конца... - говорил ей Андрей вновь. - Какие - то там данные... Сеть... Информация... И все прямо в голову тебе идет. Так не бывает. Нет и нет.
- А что бывает? Во что это не верит умный наш молодой человек? - снова легко, игриво обнялась Марысенька с Андреем, пустив в ход свои длинные, острые пальчики.
- Ну, вот в это самое. В ведьмовство и все эти ваши фокусы... - упирася Дюша  снова мутным взглядом в граненый стакан с золотой алкогольною отравой, за стеклом которого в прозрачной, беспокойной желтизне поднимались пузырьки углекислого газа. 
- Вот уж "Фома Неверующий"... - растянула Марыся в широкой улыбке снова плотоядный, хищный рот словно уже разозлясь. - Я ведь тебе на тебе же все уже и доказала. Все сказала про себя. А ты, просто как упрямый ослик! Эх, ты! - произнесла она с упреком и щелкнула игриво Дюшу по носу.
- Ну, про выпивку и свадьбу вот эту можно было как - то догадаться, или у кого - то про нее спросить... Может быть и ты была на свадьбе этой ненароком, просто я тебя не увидал. Народищу пропасть была, вот я тебя и не заметил... - вновь упрямо твердил Андрей, отхлебнув глоточек желтого "шампусика".
* * *
- Послушай, но это уже не смешно. Это уже просто - таки хамство. - рассердилась она, или сделала соответствующий вид, тот час же вытащив свои пальцы из его волос. - Я тебя раньше не знала. И не могла нигде узнать. Ничего о тебе не слыхала. - вдруг резко посерьезнела Марыся. - Просто у меня такой дар. Сколько тебе объяснять очевидные вещи? Иногда я знаю то, что другим узнать пока что никак не дано. Я уже про это говорила, а как это все приходит - второй раз не буду повторять. Кто услышал - тот услышал. Кто не хочет это слышать - не услышит уже никогда... Кстати, о таких, как я, было написано в Библии. Ее - то ты, наверняка, читал? Или нет? Наверное, для подобного рода чтения ты считаешь себя, как и твои почтенные родители слишком уж умным?
- Читал отрывками. Только там так много непонятного. - ответил ей Андрей. - Чужая мне история. То древнееврейские пророки, то более - менее понятный мне Иисус, а то и вовсе Страшный Суд, грядущий  над всем Божьми миром. Только ученые священники в таком способны разобраться. - кивал он с умным видом головой, ведь ему теперь было и в самом деле как - то стыдновато перед ней за свой такой, как он тогда считал, "огромный культурный пробел". 
- Я знаю, что ты думаешь. - говорила Марыся ему. - "Эта девка станет меня чем - то там грузить, а мне это не надо. Это все религия, а не нормальная жизнь"... Ведь так?
- М... да. Но все - же не совсем - то так... - промычал Андрей в ответ смущенно. - Просто я подумал, что...
- Да не надо слишком много думать, дорогой. - прервала Марыся слова Дюши вдруг решительно и ласково. А потом вдруг словно краем своего сознания обратясь в забытье говорила ему очень - очень странные слова.   
* * *
- Ты никогда не видел, как идет по миру время? Нет, не видел ты его? А я вижу... Вот оно идет, вернее катится по тем - же старым и уже вытертым до блеска рельсам грохочущим на стыках древним поездом из облупленных синих, зеленых и красных вагонов с желтньким земшарно - серастым гербочком государства Которого Нет. Вот, вот вот оно... - тыкала Марыся ручкой куда - то в заоконную, страшную черноту. - течет грозной, бесконечною рекой над промаслянными шпалами и отчаянно ухает, скрежещет и гремит, ударившись с разбегу буферами вагонов, да так, словно это гвозди в гроб самой истории вбивают какие - то неведомые миру великаны... Время, время... - продолжала она. - Оно вот как этот состав, который порою кажется и в самом деле бесконечным. Только это неправда. Это абсолютная неправда, милый мой, ибо всему, чему есть начало на свете, всему бывает свой логический конец. Только осознать для нас это так невыносимо трудно. Ибо время огромно, для человека это все равно что "вечность", ибо всякий век человеческий уже измерян от рождения и по сравнению с жизнью земли и природы так мал... И еще, мы так неотделимы от нашего времени, от наших повседневных в нем дел и забот. Мы все запаяны во время, и просто пойманы им навсегда, как та доисторическая мушка, дошедшая до нас в янтаре... А еще все мы ранены временем. Ведь так? Ведт ты и сам все это знаешь? Вспомни для примера отца и мать, и дядю. Несчастные, бедные люди. - качала она головой. - Злятся, говорят ужаснейшие вещи, проклиная своих "обидчиков", своих "врагов"... Несчастные. И сколько их таких?.. Многие ранены вот этим нашим временем до Вознесения от Великой Скорби. Большинство - уже смертельно, навсегда. Им уже не поднять головы, не подняться в полный рост  встав на ноги. Просто время пришло и сгубило их. И убило. Немногих - телесно, а многих - духовно... Радости все меньше в нашем мире. Ты это и сам замечаешь? Ведб там, где еще раньше был неподдельный восторг, сегодня лишь отчаянье и страх... - говорила девушка.
- Но ведь это... - c каким - то зябким холодком подумал Дюша.
- Ты правильно подумал. - схвтила Марыся его мысль почти мгновено. - Все это люди называли в Библии когда - то словами "Последние Времена"... Последние Времена... - продолжала она яростно глядя перед собой словно ничего не видящими огромными глазами. - Как их отличить? Да просто. Вот послушай признаки этих времен. Они давно многим известны. - схватила она со стола какую - то огромную, черную книжищу и стала читать вслух. -

- Злые же люди и обманщики будут преуспевать во зле,
   вводя в заблуждение и заблуждаясь...
   
   По причине умножения беззакония, во многих охладеет любовь;
   претерпевший же до конца спасется.

- говорила Марыся ему. - Ну, а тем, кто без любви одна дорога будет уже - на погибель... И вот еще. До чего все верно сказано - теребила она огромную, черную книжищу. -

- Знай же, что в последние дни наступят времена тяжкие.
   Ибо люди будут самолюбивы, сребролюбивы, горды, надменны,
   злоречивы, родителям непокорны, неблагодарны, нечестивы, недружелюбны,
   непримирительны, клеветники, невоздержны, жестоки, не любящие добра,
   предатели, наглы, напыщенны...
   имеющие вид благочестия, силой же от него отрекшиеся.

- Неужели все это тебе так ничего не напоминает? Ведь ты жил еще совсем недавно и не видел в глаза и той малой доли того смертного ужаса, что окружает и тебя, да и почти любого человека в нашем мире каждый Божий день? Неужели ты и впредь будешь твердить, как попугай, что "это де религия, все это довольно интересно, только дела мне до всего этого никак уж нет"?..
- Но не все и не для всех потеряна надежда на будущность - говорила серьезно и как - то сурово и отчаянно она. - Да, нас мало, очень мало на нашей планете. И всегда во все века и времена были мы на перечет. Мы - члены тайного пророческого братства "Хранителей Дверей", или просто "Хранители". Нас мало, но мы и приходим не ко всякому. Ведь мы всегда являемся только к тем, кому еще можно хоть чем - то помочь. А таких всегда было не очень - то много...
- А теперь о пророческом даре. - говорила она. - Хотя ты и плохо знаешь Библию, надеюсь, ты припомнишь все - же Моисея и его брата Аарона, и легендарную пророчицу Девору с ее победной песней в день избавления от погони египтян... Припомни и других пророков - Давида и Соломона, Ездру и Неемию, Исайу и Иеремию, Иезекиля и Даниила... Помнишь Даниила в Вавилоне и знаменитейшую огненную печь? А Валтасаров пир, и руку Божию ты помнишь, чертящую роковые слова для всего Вавилона: "Ты взвешен на весах и признан очень легким?" Кстати, ничего тебе это не напоминает из недавней истории?
А Осия и Иоиль, Амос и Авдий, Михей и Наум, Аввакум и Софония? Захария, Малахия, да и сам Иисус с его Двенадцатью Учениками для тебя разве не пророческий пример? Да ты почти совсем  не веруешь в Бога... - всплеснула руками она.
- Впрочем, быть таким как ты и многие неверующим "верующим" даже хуже, чем быть атеистом. Ведь обычный атеист - это всего лишь озлобленный чем - то упрямец, который  не столько "не верит в существование" в Господа, сколько просто испытывает к Нему какую - то странную неприязнь, считая в глубине своей заблудшей и темной души, что Бог ему чем - то обязан. Об этом говорил еще писатель Оруэлл... Но ведь такой упрямый осел, хоть и пребывающий в человеческом обличье, никогда не говорит другим и себе: "Я верую..." Ты же, как и многие достойные люди, к сожалению, следуя словам из Откровения Иоанна Богослова "ни холодны, ни горячи".
- "О, если бы ты был холоден, или горяч!.." - говорила Марыся словно купаясь в какой - то сладостной истоме, листая при этом шумным веером летящую толстенную, черную книгу. - 

- Но, как ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих.
   Ибо ты говоришь: я богат, разбогател и ни в чем не имею  нужды; а не знаешь,
   что ты несчастен, и жалок, и нищ, и слеп, и наг.
   Советую тебе купить у Меня золото, огнем очищенное, чтобы тебе обогатиться,
   и белую одежду, чтобы одеться и чтобы не видна была срамота наготы твоей,
   и глазною мазью помажь глаза твои, чтобы видеть.
   Кого Я люблю, тех обличаю и наказываю. Итак будь ревностен и покайся.
   Се, стою у двери и стучу: если кто услышит голос Мой и отворит дверь,
   войду к нему, и буду вечерять с ним, и он со Мною.
   Побеждающему дам сесть со Мною на престоле Моем,
   как и Я победил и сел с Отцом Моим на престоле Его.
   Имеющий ухо да слышит, что Дух говорит...

- говорила яростно и грозно Марыся, тряся своей смоляной головой . -   

- После сего я взглянул, и вот, Дверь отверста на небе,
   и прежний голос, который я слышал как бы звук трубы, говоривший со мною, сказал:
   взойди сюда, и покажу тебе, чему надлежит быть после сего.
   И тотчас я был в духе; и вот, престол стоял на небе, и на престоле был Сидящий;
   и Сей Сидящий видом был подобен камню яспису и сардису;
   и радуга вокруг престола, видом подобная смарагду.
   И вокруг престола двадцать четыре престола; а на престолах  видел я
   сидевших двадцать четыре старца, которые облечены были в белые одежды
   и имели на головах своих золотые венцы.
   И от престола исходили молнии и громы и гласы, и семь светильников огненных
   горели перед престолом, которые суть семь духов Божиих;
   и перед престолом море стеклянное, подобное кристаллу; и
   посреди престола и вокруг престола четыре животных,
   исполненных очей спереди и сзади.
   И первое животное было подобно льву, и второе животное подобно тельцу,
   и третье животное имело лице, как человек,
   и четвертое животное подобно орлу летящему.
   И каждое из четырех животных имело по шести крыл вокруг,
   а внутри они исполнены очей; и ни днем, ни ночью не имеют покоя, взывая:
   свят, свят, свят Господь Бог Вседержитель, Который был, есть и грядет.
   И когда животные воздают славу и честь и благодарение
   Сидящему на престоле, Живущему во веки веков,
   тогда двадцать четыре старца падают пред Сидящим на престоле,
   и поклоняются Живущему во веки веков,
   и полагают венцы свои перед престолом, говоря:
   достоин Ты, Господи, приять славу и честь и силу:
   ибо Ты сотворил все, и по Твоей воле существует и все сущее сотворено.

- И я видел, что Агнец снял первую из семи печатей,
   и я услышал одно из четырех животных, говорящее
   как бы громовым голосом: иди и смотри.
   Я взглянул, и вот, конь белый, и на нем всадник, имеющий лук,
   и дан был ему венец; и вышел он как победоносный,
   он вышел чтобы победить.
   И когда он снял вторую печать, я слышал второе животное,
   говорящее: иди и смотри.
   И вышел другой конь, рыжий; и сидящему на нем дано взять мир с земли,
   и чтобы убивали друг друга; и дан ему большой меч.
   И когда Он снял третью печать, я слышал третье животное,
   говорящее: иди и смотри. Я взглянул, и вот, конь вороной,
   и на нем всадник, имеющий меру в руке своей.
   И слышал я голос посреди четырех животных, говорящий:
   хиникс пшеницы за динарий, и три хиникса ячменя за динарий;
   елея же и вина не повреждай. -

- сверкнула Марыся глазами добавив вопрос - Ну как? Что - то до боли знакомое? - и продолжила читать по черной книжке - 

-  И когда Он снял четвертую печать, я слышал голос четвертого
   животного, говорящий: иди и смотри.
   И я взглянул, и вот, конь бледный, и на нем всадник,
   имя которому - смерть; и ад следовал за ним;
   и дана ему власть над четвертою частью земли -
   - умерщвлять мечом и голодом, и мором и зверями земными.
   И когда Он снял пятую печать, я увидел под жертвенником души
   убиенных за слово Божие и за свидетельство, которое они имели.
   И возопили они громким голосом, говоря: доколе, Владыка Святый
   и Истинный, не судишь и не мстишь живущим на земле за кровь нашу?
   И даны были каждому из них одежды белые, и сказано им,
   чтобы они успокоились еще на малое время, пока и сотрудники их
   и братья их, которые будут убиты, как и они, дополнят число.
   И когда Он снял шестую печать, я взглянул, и вот,
   Произошло великое землетрясение, и солнце стало мрачно как власяница,
   и луна сделалась как кровь.
   И звезды небесные пали на землю, как смоковница,
   потрясаемая сильным ветром, роняет незрелые смоквы свои.
   И небо скрылось, свившись как свиток; и всякая гора
   и остров двинулись с мест своих.
   И цари земные, и вельможи, и богатые, и тысяченачальники,
   и сильные, и всякий раб, и всякий свободный скрылись в пещеры и в ущелья гор,
   и говорят горам и камням: падите на нас и сокройте нас
   от лица Сидящего на престоле и от гнева Агнца;
   ибо пришел великий день гнева Его, и кто может устоять?

- Страшно? - спросила она у Андрея дерзко посмотрев ему в глаза. - Не про наше - ли время то сказано? Целый континент - Восточная Европа теперь пришел в движение. В Польше - люстрация. Люстрация - в Чехии. Нынче раскрываются секретные архивы "Штази" в бывшей ГДР... Как уж тут иным не убояться? - залукавила черными глазищами она. - Вот у нас бы все это открыли - на весь мир бы случилась "потеха"... Родители писали на детей доносы, а дети - на своих родителей. Студенты - на профессоров, профессора - на студентов, начальники топили подчиненных и наоборот, все вместе в одной грязи все кругом перемазаны были Неужели не так? Поделом...   

- И когда Он снял седьмую печать, сделалось безмолвие на небе,
   как бы на полчаса.
   И я видел семь Ангелов, которые стояли пред Богом;
   и дано им семь труб.
   И пришел иной Ангел, и стал перед жертвенником, держа золотую кадильницу;
   и дано было ему множество фимиама, чтобы он с молитвами всех святых
   возложил его на золотой жертвенник, который перед престолом.
   И вознесся дым фимиама с молитвами святых от руки Ангела пред Богом.
   И взял Ангел кадильницу, и наполнил ее огнем с жертвенника,
   и поверг на землю: и произошли голоса и громы, и молнии и землетрясение. -
   
- Помнишь ту катастрофу в Армении, в восемьдесят восьмом? Седьмое декабря. Семь баллов по шкале Рихтера. Двадцать пять тысяч убитых, более полумиллиона человек - без крова. Разрушены Спепанокерт, Ленинокан, Спитак - напомнила ему она.

- И семь Ангелов, имеющие семь труб, приготовились трубить.
   Первый Ангел вострубил, и сделались град и огонь,
   cмешанные с кровью, и пали на землю; и третья часть дерев сгорела,
   и вся трава зеленая сгорела.
   Второй Ангел вострубил, и как бы большая гора, пылающая огнем, низверглась в море;
   и третья часть моря сделалась кровью,
   и умерла третья часть одушевленных тварей, живущих в море,
   и третья часть судов погибла. -
   
- Впрочем, это еще впереди! - говорила Марыся. - Ясно вижу я землетрясения великие - в Турции и на Гаити, великое цунами, идущее на Филиппины и Малазию, на Индию и Бангладеш. И я вижу трупы, трупы, трупы... А вот и прорванные дамбы в США, затоплена Германия и Чехия, вода на пражских улицах, эвакуируется Новый Орлеан. Вот и еще одно огромное цунами движется к побережью Японии. Разрушения в Японии и количество людских смертей уже не поддается описанию... Разрушен ядерный реактор "Фукусима - Один". Радиационное заражение огромной территории островов Японского архипелага в той или иной мере просто неизбежно - ритмично и странно покачиваясь говорила девушка, находясь теперь словно в каком - то полусне, глядя пред собой как - бы невидящими, или ясно видящими то, совсем невидимое нам черными, горящими глазами... Но вот через секунду Марыся странно дернулась, словно освобождаясь от тяжкого сна и продолжила чеканить слова из книжки снова. -      
 
- Третий ангел вострубил, и упала с неба большая звезда,
   горящая подобно светильнику, и пала на третью часть рек
   и на источники вод.
   Имя сей звезде - полынь; и третья часть вод сделалась полынью,
   и многие из людей умерли от вод, потому что они стали горьки.

-  Вот уж про это ты и сам прекрасно знаешь. - напомнила ему она. - Ведь в СССР после знаменитой аварии на АЭС все газеты писали про нее. И про то, что название городка ныне легендарного - "Чернобыль" по - украински означает "полынь" не упоминал в те дни только ленивый... Впрочем, тебе ли того не знать? Ведь ты и сам бывал в том городе когда - то. Верно? - спросила Андрея она.
- Все верно. - невесело кивнул ей Андрей. 

- Четвертый Ангел вострубил, и поражена была третья часть солнца
   и третья часть луны и третья часть звезд,
   так что затмилась третья часть их, и третья часть дня не была светла так, как и ночи.
   И видел я и слышал одного Ангела, летящего посреди неба
   и говорящего громким голосом: горе, горе, горе живущим на земле
   от остальных трубных голосов трех Ангелов, которые будут трубить!
   Пятый Ангел вострубил, и я увидел звезду, падшую с неба на землю,
   и дан был ей ключ от кладязя бездны.
   Она отворила кладязь бездны, и вышел дым из кладязя, как дым
   из большой печи; и помрачилось солнце и воздух от дыма из кладязя.

- Припоминай. - говорила Марыся. - Ведь это было так недавно. На твоем и на моем веку... Да что там "на веку"? Еще и двух месясяв не минуло с поры той самой... Нам ведь всем по телику показывали это все. Помнишь, всего - то два мясяца назад? Зеленые танки и мост через Москву - реку. И то огромное, белое здание на Краснопресненской набережной. Сперва такое белоснежно - чистое, как наши надежды на завтра. Потом - в дыму пожарища, в золе и сером пепле, совсем как наши души сегодня. И словно огромная, черная язва или чумной бубон на теле распятой вот в те дни, убитой на повал "новой, свободной" России - горелая плещь на десятки изувеченных этажей, как зримый памятник человеческой ненависти, жажды отомщения, властолюбию, корыстолюбию и страху. Тенью встала она в те дни над затихшим от ужаса городом. Cтрашным надгробием непогребенным по - христиански, а то и просто без вести пропавшим сотням людей стоит она и сейчас над Москвой.

- И из дыма вышла саранча на землю, и дана была ей власть,
   какую имеют земные скорпионы.
   И сказано было ей, чтобы не делала вреда траве земной,
   И никакой зелени, и никакому дереву, а только одним людям, которые
   не имеют печати Божией на челах своих.
   
- Ну, это наш "базар - вокзал", в котором все мы, словно в нечистотах перемазаны. - подтвердила догадку она. -

- И дано ей не убивать их, а только мучить пять месяцев; и
   мучение от нее подобно мучению от скорпиона, когда ужалит человека.
   В те дни люди будут искать смерти, но не найдут ее;
   пожелают умереть, но смерть убежит от них.
   
- У барыг и гробы на Москве "на прокат". Впрочем, ты все сам знаешь... -

- По виду своему саранча была подобна коням, приготовленным на войну;
   и на головах у ней как бы венцы, похожие на золотые,
   лица же ее - как лица человеческие;
   и волосы у ней -- как волосы у женщин, а зубы у ней были, как
   у львов.

- Там "на верху" - указала Марыся в потолок - таких хватает... Паша - "Мерин" и еще вот этот... Этот жирный толстячок, всегда так сытно чмокающий. - усмехнулась она своим плотоядно - алым ртом с белейшими, наглыми, зубками - кораллами и сверкнула мудрыми глазами. -

- На ней были брони, как бы брони железные, а шум от крыльев ее -
- как стук от колесниц, когда множество коней бежит на войну;

- Припоминай ОМОНовцев на том мосту в прошлой октябрьской Москве и те зеленые танки. - сказала она.

- у ней были хвосты, как у скорпионов, и в хвостах ее были жала;
   власть же ее была - вредить людям пять месяцев.

- Пять месяцев длилось препирательство президента и Советов - пояснила Марыся.

-  Царем над собою она имела ангела бездны;
   имя ему по- еврейски Аваддон, а по-гречески Аполлион.

- И освобождены были четыре Ангела, приготовленные на час и день,
   и месяц и год, для того, чтобы умертвить третью часть людей.
   Число конного войска было две тьмы тем; и я слышал число его.
   Так видел я в видении коней и на них всадников,
   Которые имели на себе брони огненные, гиацинтовые и серные;
   головы у коней - как головы у львов, и изо рта их выходил огонь, дым и сера.
   От этих трех язв, от огня, дыма и серы, выходящих изо рта их,
   умерла третья часть людей;
   ибо сила коней заключалась во рту их и в хвостах их;
   а хвосты их были подобны змеям, и имели головы, и ими они вредили.

- Если это не про танки, то значит ни  меня, ни одного танка просто не существует на нашей земле. И вообще меня никогда не было на свете, и я тебе приснилась. Но если я тебе не снюсь, если ты сейчас сидишь вот тут в этой убогой конурке и все это слушаешь и даже понимаешь, про что я тебе говорю, поверь - наступили Последние Времена на планете, и ты сегодня - их живой свидетель.  -

- Прочие же люди, ... не умерли от этих язв, не раскаялись в делах рук своих,
   так чтобы не поклоняться бесам и золотым, серебряным, медным,
   каменным и деревянным идолам, которые не могут ни видеть, ни слышать, ни ходить.
   И не раскаялись они в убийствах своих, ни в чародействах своих,
   ни в блудодеянии своем, ни в воровстве своем.


- Вот и еще совсем немного. -  прерывала она усталое дыхание и продолжала читать -
 
- И дано ему было вложить дух в образ зверя, чтобы образ зверя и говорил и действовал так,
  чтобы убиваем был всякий, кто не будет поклоняться образу зверя.
  И он сделает то, что всем, малым и великим, богатым и нищим, свободным и рабам,
  положено будет начертание на правую руку их или на чело их,
  и что никому нельзя будет ни покупать, ни продавать,
  кроме того, кто имеет это начертание, или имя зверя,
  или число имени его.
  Здесь мудрость. Кто имеет ум, тот сочти число зверя,
  ибо это число человеческое; число его шестьсот шестьдесят шесть.

- Это про "наши реформы". - продолжала говорить Марыся. -

- И дам двум свидетелям Моим, и они будут пророчествовать тысячу двести шестьдесят дней,
   будучи облечены во вретище.
   Это суть две маслины и два светильника, стоящие пред Богом земли.
   И если кто захочет их обидеть, то огонь выйдет из уст их
   и пожрет врагов их; если кто захочет их обидеть,
   тому надлежит быть убиту.
   Они имеют власть затворить небо, чтобы не шел дождь на землю во дни пророчествования их,
  и имеют власть над водами, превращать их в кровь,
  и поражать землю всякою язвою, когда только захотят.
   И когда кончат они свидетельство свое, зверь, выходящий из бездны,
   сразится с ними, и победит их, и убьет их,
   и трупы их оставит на улице великого города, который духовно называется Содом и Египет,
   где и Господь наш распят.
   И из народов и колен, и языков и племен будут смотреть на трупы их три дня с половиною,
   и не позволят положить трупы их во гробы.

- Двое свидетелей - это Руцкой и Хасбулатов, три с половиной дня длилась расправа над восставшими в Доме Советов, и трупы их так и не были переданы родным для погребения. Убитых грузили на Камазы и на баржи на Москве - реке и куда - то увозили хоронить. А потом... Потом - продолжала она -

- И живущие на земле будут радоваться сему и веселиться, и пошлют дары друг другу,
   потому что два пророка сии мучили живущих на земле.
   Но после трех дней с половиною вошел в них дух жизни от Бога,
   и они оба стали на ноги свои; и великий страх напал на тех, которые смотрели на них.
   И услышали они с неба громкий голос, говоривший им:
   взойдите сюда. И они взошли на небо на облаке;
   и смотрели на них враги их.
   И в тот же час произошло великое землетрясение, и десятая часть города пала, -

- Александр Руцкой и Руслан Хасбулатов всего через полгода будут выпушены из "Лефортово", и духовное  падение Москвы - Содома и Египта в глазах уже не только россиян, но и всего цивилизованого мира уже не за горами. - пояснила девушка. -

-  и погибло при землетрясении семь тысяч имен человеческих;
   и прочие объяты были страхом и воздали славу Богу небесному.
   Второе горе прошло; вот, идет скоро третье горе.
   И седьмой Ангел вострубил, и раздались на небе громкие голоса,
   говорящие: царство мира соделалось царством Господа нашего и Христа Его,
   и будет царствовать во веки веков.
   И двадцать четыре старца, сидящие пред Богом на престолах своих,
   пали на лица свои и поклонились Богу, говоря:
   благодарим Тебя, Господи Боже Вседержитель, Который еси и был
   и грядешь, что ты приял силу Твою великую и воцарился.
   И рассвирепели язычники; и пришел гнев Твой и время судить мертвых
   и дать возмездие рабам Твоим, пророкам и святым и боящимся имени Твоего,
   малым и великим, и погубить губивших землю.
   И отверзся храм Божий на небе, и явился ковчег завета Его в храме Его;
   и произошли молнии и голоса, и громы и землетрясение и великий град.

-  И явилось на небе великое знамение: жена, облеченная в солнце;
   под ногами ее луна, и на главе ее венец из двенадцати звезд.

- Так вот я -  эта самая жена! - Вдруг заявила Марыся как - то яростно взвившись и и продолжая вещать -

- Она имела во чреве, и кричала от болей и мук рождения.
   И другое знамение явилось на небе: вот, большой красный дракон с семью головами и десятью рогами,
   и на головах его семь диадем.
   Хвост его увлек с неба третью часть звезд и поверг их на землю.
   Дракон сей стал перед женою, которой надлежало родить,
   дабы, когда она родит, пожрать ее младенца.
   
- И родила она младенца мужеского пола,
   которому надлежит пасти все народы жезлом железным;

- Вот наша миссия на нашей планете. - сказала вдруг спокойнейше онаю - Быть в братстве "Хранителей Врат" и помочь прийти в наш мир Мессии. А дальше - продолжала она. -

-  и восхищено было дитя ее к Богу и престолу Его.
   А жена убежала в пустыню, где приготовлено было для нее место от Бога,
   чтобы питали ее там тысячу двести шестьдесят дней.
   И произошла на небе война: Михаил и Ангелы его воевали против дракона,
   и дракон и ангелы его воевали против них,
   но не устояли, и не нашлось уже для них места на небе.
   И низвержен был великий дракон, древний змий, называемый дьяволом и сатаною,
   обольщающий всю вселенную, низвержен на землю, и ангелы его низвержены с ним.
   И услышал я громкий голос, говорящий на небе: ныне настало спасение и сила
   и царство Бога нашего и власть Христа Его,
   потому что низвержен клеветник на братьев наших, клеветавший на них пред Богом нашим день и ночь.
   Они победили его кровью Агнца и словом свидетельства своего,
   и не возлюбили души своей даже до смерти.

-  Итак веселитесь, небеса и обитающие на них! -

- чеканила девушка слова, в такт бешено мотая черной гривищей. - 

- Горе живущим на земле и на море! потому что к вам сошел дьявол в сильной ярости,
   зная, что немного ему остается времени.
   Когда же дракон увидел, что низвержен на землю, начал преследовать жену,
   которая родила младенца мужеского пола.
   И даны были жене два крыла большого орла, чтобы она летела в пустыню
   в свое место от лица змия и там питалась в продолжение времени, времен и полвремени.
   И пустил змий из пасти своей вслед жены воду как реку, дабы увлечь ее рекою.
   Но земля помогла жене, и разверзла земля уста свои,
   И поглотила реку, которую пустил дракон из пасти своей. 

- Вот какая великая миссия нам предстоит. - заключила Марыся уже спокойным голосом и положила большую, черную книгу на стол. - Ты, конечно, боишься пока и не знаешь, что тебе и думать, услыша djn "такое". Ведь тебя всегда и все учили, что такие вещи, которые я теперь тебе открыто говорю, могут излагать только одни сумасшедшие. Но ведь это не так. - протянула Марыся с улыбкой свою прекраснейшую руку. -  Ты ведь и сам только что убедился, что и про наши Времена, и про меня лично, хотя я такая не одна, - поправилась Марыся. - говорится в Апокалипсисе Иоанна Богослова, писанном чуть ли не две тысячи лет назад на греческом острове Патмос. На том самом легендарном остовке,  что торчит посреди такого безмерно далекого от этого жилища - провела она рукой вокруг себя - голубого, Эгейского моря...
Ты все боишься и не веришь. Ты - смущен. Поверь мне, вернее нам, что я - не одна... Да, нас действительно зовут в народе  "ведьмы". Но кто такие эти самые "ведьмы"? Ты не знаешь? Так я тебе сейчас скажу. 
- "Ведьмы" - это такой особый народ. И миссия у нас "ведьм" на земле - особая. Мы - "Хранители Дверей" мироздания. - сказала Марыся свой странный рассказ и снова сладко обвила своими легкими руками шею Андрею. - И ведь совсем не обязательно именно я рожу в грядущий час того самого "Сына". Ведь это еще у нас не решено. Это уж кому жребий выпадет на этот раз наш мир спасать... - говорила Марыся. И принялась как будто напоследок извиняться, говоря. -
- Ну, испугала я тебя. Ой, как сильно испугала... Дура я такая, дура... - ругала себя девушка и жарко целовалась, залезая Дюше под рубаху. - Напугала так, что весь дрожишь от страха. Вон и гусиная кожа у тебя уже. - ущипнула она его легонько. - Ну, не бойся, не бойся меня. - уговаривала его Марыся. - Я ведь всю правду тебе выложила, ну как на духу, а ты теперь меня боишься, как огня и сердишься за что - то... Я ведь ведьма хорошая, "белая" ведьма. Иди сюда, ко мне. Замерз ты в этом мире без меня посреди такой большой и злой зимы? Не беда. Я тебя быстро отогрею вот тут. У сердца. - взяла она Дюшину руку и положила себе на маленькую, левую грудь, под которым жирной мухою чернело огромное родимое пятно.       
* * *
ФИЗИОЛОГИЧЕСКИЕ ОСОБЕННОСТИ

- Ну и как тебе все это? - говорила Марыся ему, ласкаясь, словно кошка о его плечо своей растрепанной, прекрасной головой и капельки пота стекали по ее "ариискому" носу.
- Хорошо - пробурчал Андрей и встал за сигаретами. - Еще одна пачка на хлебнице, на кухне. И банку для окурков принеси, а "Ангара" у меня на столе. - крикнула она ему вслед, привстав на коленках и своими шаря длиннющими пальцами по растрепанной, древней клеенке, стараясь найти зажигалку между пыльного вороха газет, институтских тетрадок и книг. 
Через минуту он вернулся и оборотясь к подруге спиной закурил. Марыся обняла его за плечи, и сразу принялась совсем как - будто по - кошачьи тереться грудью о его неширокую спину. 
- Ну чего тебе снова то не так? - лукаво спросила она. - У, сердитый! Спасибо, что сразу от меня не убежал после всех этих моих откровений. Еще и сигареты девушке принес, молодец! - снова принялась шутить она.
- А чего ты такая... холодная вдруг стала? - выдавал он из себя отворотясь от Марыси и как бы тут же сжавшись от испуга за свой наглый вопрос.
- Я? Холодная? Да я самая горячая девочка в мире. А ну, иди опять ко мне. - стала ласкаться девчонка к нему, стараясь превратить Дюшину фразочку в шутку.
- Нет, я без "прикола", Марыся... Ты ведь раньше - то нормальная была. А сейчас... - старался вырваться Андрей из сладострастно - жадных силков ее прекрасных и довольно сильных рук.
- Я и сейчас такая - же. Посмотри - же на меня. Я ничуть не изменилась. - снова подлезла к нему девушка.
- А... температура тела? Ведь ты - же теперь совсем холодной стала. Раньше ты была такая, как все люди. Я же помню. Я же ... был с тобой. - постарался в страхе сбросить Дюша с себя ее лебединые руки в еле заметном мягоньком, черном пушку.
- Прости, что я тебе все сразу не сказала. - вдруг немного отступила от него она. - Я была должна сказать, но думала, что этого делать не стоит. "Вдруг Андрей испугается всего этого?" - думала я про тебя... Дело в том, что вот и эту мою шерску на руках, на ногах и на спине, и вот то, что я бываю почему - то вдруг холодной, замечают, в основном, лишь те, кому я сама хотела - бы открыться. Или те, кто специально ищут "ведьм" и хотят при этом уничтожить наш особый народ... Почему меняется температура? Почему у меня она такая непормально низкая? - Я о том сама не знаю. Я всегда была такая. У меня так с самого рождения моего. Меня раз врачи проверяли, говорили родителям: "Физиологическая аномалия организма" - и еще - "феномен физиологии". - принялась вновь обниматься Марыся.
- Ну, не сердись. Посмотри на меня. Я от этого нисколько не хуже других. - брала она Андрея нежной ручкой за плечо и заползала языком парнишке в ухо. - У всех людей температура тела тридцать шесть и шесть, а у меня всего тридцать четыре. - обвивалась Марыся холодными, прекрасными, как руки мраморной статуи и быстрыми, как змеи руками. - Сперва люди этого у нас боятся. И говорят про "ведьму": "Холодная, как жаба", - или еще - "холодная, как смерть". Напридумывали за столетия про нас всяких разных небылиц, и носятся по миру со своими сказками. Говорят, например, что мы, якобы, - живые мертвецы и какие - то зомби. Но это - полнейшая чушь. - сплела девушка длинные пальцы своей левой ладони с пальцами Андрея. - Только дураки в такое могут верить. - морщила Марыся как от боли свой "арийский" носик, и закурив сигарету пустила дымок в потолок. Стряхнула пепел, бросила чинарик в банку и продолжила. -
- Ну да ладно. Скажу немного жестче. По - моему, ты довольно умный парень и тебе можно доверять, как равному из братства. - сказала она докурив. - Темнературная аномалия эта - наш обычный "ведьмовский" признак. Притом давно известный всем, кто конечно считает, что "ведьмы", то есть мы и в самом деле есть на свете.  Признак этот был описан еще в Пятнадцатом столетии Яковом Шпренгером и Генрихом Крамером в знаменитом "Молоте ведьм". Как и другие подобные признаки...
- Впрочем, эти средневековые идиоты - продолжала она - в свое время так усердствовали, трактуя на свой вкус знаменитое: "Не оставляй ворожеи в живых...", что хватали любую привлекательную девушку и волочили на костер. - вдруг словно спохватилась Марыся. - Грубые, невежественные скоты, губившие и моих сестер - "Хранителей Дверей", и обыкновенных женщин... - завершила она фразу и легонечко затерлась грудью снова.   
- А какие еще признаки? - спросил Андрей вдруг словно выдавив вопрос из глотки и тут - же как - то сник, испугавшись не на шутку своей наглости.
- Ну, для тебя мой первый признак уже был не секрет. - повернула Марыся Андрея за плечи к себе, решительно взглянув ему в глаза. - Я тебе сама тогда сказала да ведь ты и сам приметил, что все рученьки и ноженьки мои и даже спинка покрыты коротким, черным волосом. Мягоньким волосочком таким, но ведь все же это... как - то ненормально, и особенно для девушки... Просто я волосатая, ну совсем как мужик. Только у мужика волосы на теле длинные и, обычно, редкие, а у меня они, как шкурочка, как шерстка. - схватила Марыся руку дюши, провела его открытой ладонью себе по бедру и широко улыбнулась, обнажив мнговенно перед ним все свои тридцать два белейших зуба, отчего вдруг Дюше стало как - то не по - себе.
-  Или вот еще - смотри. - продолжала Марыся - Вот и эта метина. - схватила снова его руку она и положила на свою небольшую, но плотную, красивую левую грудь с огромным, нагло вздувшимся соском, немного ниже которой черной мухой сидело крупное родимое пятно. - Вот еще один признак, сказала она и схватила своим широченным, плотоядным, алым ртом губы Андрея и стала яростно сосать их, легонечко покусывая и покусывая, и покусывая. Потом отпустила и длинным, проворным языком полезла любовнику в ухо.
И снова они были вместе в чаду нежных объятий и в бешеной схватке двух молодых и здоровых тел. Двигались и обливаясь потом принимали и отдавали друг другу взаимные, страстные ласки.    
- Ну поцелуй же поскорее. Поцелуй... - в блаженнейшей неге шептала Марыся Андрею куда то в затылок, подставляя свою грудь. - Сперва правую, потом левую... Вот так, вот так мне хорошо. А теперь эту родинку пощекочи... Только чур, зубами не кусаться... - шепча просила красавица. - А теперь пониже, ниже... - запустила она Андрею в волосы свои длинные, цепкие пальцы и принялась толкать его голову все в низ и вниз, бесстыдно расставляя перед ним свои стройные ноги.
- Вот еще один признак. А ты не видал? - захихикала она. - У всех он сверху, только у нас, у "ведьмочек" он как раз... снизу. Врачи тоже говорили - "патология"... Впрочем, в нашем деле это и не важно. - вдруг решительно сказала девушка. - А ну, покажи, по - настоящему, как ты любишь меня. Да ты мужик настоящий, или нет? - подзадорила она его, подстегивая похоть самолюбием Андрея. - Если ты "мужик", то работай там хорошо и долго, словно батарейка "Энаджайзер"! - говорила а потом уже просто стонала она. - А то я тебя живо в жабу прев - ра -щу - у - у... - кривила Марыся в наслаждении и неге свой бесстыдный, задыхающе - смеющийся жаднейший, страстный смеющийся рот.
* * *
ЧЕТВЕРТАЯ ВСТРЕЧА. ИЛИ О ТОМ, КАК МИР БЫВАЕТ ТЕСЕН

- А знаешь - ли ты, Принцесса Греза, - поднял стакан с алкоголем Андрей -  что у меня прабабка тоже - ведьма была.
- Да что ты говоришь? - всплеснула Марыся прекрасными ручками. - Вот уж, не думала! Впрочем, мир тесен!.. - залучилась удивлением она. - Неужели и она, твоя прабабка то - есть из "наших" была?
- Да, вот так... - радуясь произведенному эффекту разошелся чуть "повеселевший" Дюша. - Давно это было, еще при царе. Жила она значит, тут у нас в Устьрятинской тогда еще губернии, в Городецкой волости лесной да озерной. Была моя прабабка дочкой мельника Агафона, про которого говорили тогда всякое... Ну а более всего болтали, что у него на водяной мельнице в колесе черти - чертики бегают... Да и верно говорят, что работник агафонов некий Федька по фамилии Кривой в роковом для старой России тысяча девятьсот четырнадцатом встретил на мельнице самого сатану - Вельзевула. Ну, это - то, наверное, и врут. - поправил сам себя тут - же парень. - И не Вельзевул то был, наверное, а просто так - один чертенок мелкий. Иначе - бы тот Федька живым оттуда не ушел... Но кто - бы это не был, происшествие  странное это на судьбу Кривого Федора отложило самый прямой и печальный отпечаток... Сразу после Октября Семнадцатого года этот самый Федор дезертировал из Русской Армии, и уже после того у себя в деревне Конищево и возглавил местный "красный" комбед, стоя во главе которого не только без совести и всякой жалости обирал местных мужиков и баб в пользу "народной" власти, но и  всячески попутно и сам со товарищами грабил бедный, трудовой народ "на пользу мировой революции".  То есть во имя себя и друзьей своих - комбедовев разбойничал, как алчный волчара, не ленясь таким хитрым образом набивать себе и избу добром, и карманы взятками да и глотки, кои и заливать без меры самогонкой комбедовцы прд руководством Федора Кривого отнюдь не брезговали... Кончилось для Федьки и его дружков злодейство это хоть и не особо скоро, но все - таки весьма печально и смертельно. Приехавший давить очередной крестьянский бунт отряд ЧеКистов и касноармейцев из ЧОНа, признав виновниками выступлений против новой власти дела "банды Федора", взяли сонными этих разбойников, выстроили перед строем у сарайной, бревенчатой стенки, заклеймив их перед строем расстрельщиков "предателями и врагами трудового народа и гидрой реакции" и прямо тут - же на комбедовском дворе их расстреляли... А в "историю Гражданской войны и окончательного установления Советской власти в Устьрятинской области" была вписана страница о ликвидации в Городецкой волости отрядами ЧеКа "банды белого атамана Федора Кривого". Про то, что этот самый Федор был несмотря ни на что все - же... "красный", историки в прежнее время как - то стыдливо умалчивали... 
- Ну, а прабабка как? Где она в этой истории? Ты про нее ничего не рассказывал. - напомнила ему Марыся.
- Ах да, прабабка Клавдия Агафоновна... - встрепенулся Андрей. - Я ее еще немножко помню... Высокая и статная старуха, и почти всегда в глухом и черном платье до пят... Умерла в середине семидесятых, как раз поперек "эпохи застоя". Кстати, коммунистов бабка Клавдия не любила прямо - таки жутко. И поминая часто Федора Кривого, как бандита, говорила не раз знаменитую свою формулировку: "Коммунист - есть вор и хам, свинья и пьяница!"... Клавдия рано осталась в ту Первую войну без мужа Ивана. Без Ивана - лесника, убитого в Германскую в далеких - далеких австро - венгерских Карпатах... После в одиночку поднимала Клавдия двух дочек - Архелаю и Настеньку. В Бога Клава, вроде, верила, как все тогда, но вот в церковь она никогда не ходила. Говорили, что Иван, ее покойный муж, был поклонником этического и религиозного учения писателя Толстого Льва и обратил и жену в свою веру... А еще Клавдия была трвница и лечила и скот, и людей людей от разных недугов и хворей. - припоминал Андрей.   
- Вот и ты меня "лечишь"... - засмеялась Марыся. - Думаешь, наверное, что я тебя тоже "лечу"? Ведь ты так думаешь? Ведь правда ты порою думаешь именно так? - засмеялась она и прильнула к Андрею, ласкаясь жаркими губами и залезая Дюше под рубаху своими цепкими руками все откровенней, жарче и нахальнее.
- Ах ты, хорошая моя! Ведьмочка! Ведь - моч - ка, ми - ла - я моя ты де - воч - ка!.. - выдыхал из себя алкогольно - дурманные пары и извергал любовь и ласку Дюша в разомлевшую уже под ним Марысеньку...
- А еще рассказывали мне – говорил Андрей своей желанной, зарываясь в ее густые волосы – что когда Клавдия Агафоновна была маленькая, то один раз, когда она пряталась во время грозы под высоким деревом, в него ударила молния. Дерево, конечно, загорелось а девчонка – в обморок… Очнулась – своя – не своя. Несколько дней Клавдия была как – будто в странном оцепенении, даже не говорила ни с кем… Родные позвали попа. Тот читал молитвы и кропил ее святой водой… Вот после этого она и получила невесть от кого свои странные дары.   
- Странные дары… Странные дары… - повторила за Дюшей Марыся, зарываясь пальцами в его волосы.
* * *
Так они встретились и в четвертый раз. И для них все, что они творили вместе было хорошо, было  просто и было естественно. Сердце Дюши таяло и капало, как разогретый на безжалостном огне Марысиной нежности и страсти мягкий и податливый воск и без труда ложилось в приготовленную умелой, женскою ручкой заданную форму... Да, он всей своей душой стремился к ней. И как - будто был уже окончательно в ее плену. Плыл к ней и растворялся, словно сахар в стакане воды в ее руках, в ее глазах, в ее страстных, хрипловатых вздохах яростной плотской любви. Так он таял сердцем и плавился своею молодой душой, а потом расплавившись уже почти что окончательно и став совсем как жидкость, потек стремительным потоком туда, куда  ему велела течь она - его Марыся.
Так пришло это вечное, горячее, удушливое беспокойство и страстный, плотский и сердечный жар. И в этом жаре сердца он окончательно терял себя. Но это почему - то не пугало его Это ему нравилось... Так Андрею, уже нравилось ей подчиняться. Ну а ей, Марысе, было так приятно им повелевать и командовать. Она повелевала им тогда,  принимая в себя его страсть, его жар и его мужскую силу, благодаря  любовника своей ответной нежностью и милостиво вознаграждая его за уже привитое собою - же чувство нестерпимой необходимости этих таинственных и странных встреч. Так и переливали они и жизненную силу, и горячую энерию она - в него, а он - в нее, словно дополняя и поддерживая этим самым друг - друга, или это был лишь ее эгоизм и он был всего - лишь для нее игрушкой? Была - ли это подлинная схватка нежности и поединок страсти? - О том не нам судить. По - видимому, это все - таки была такая очень странная, болезненная, яростная и какая - то дикая, гибельная страсть. Страсть по - видимому, совершенно взаимная, хотя с его стороны ее было, очевидно, все - же больше? Правильно - ли это? Хорошо - ли это было для него? О том знает только Бог. Нам об этом судить не дано.
* * *
- Вот только - бы глядеть на нее, только - бы говорить с ней, такой прекрасной и целовать, целовать, целовать без конца. - вот так колотилось огромным, гулким колоколом у Андрея в висках в эту зиму... Да, он тогда не верил своему такому нежданно - огромному счастью. Словно - бы действительно он - простой и небогатый парень тогда... попал на небеса.
- Это все так фантастически невероятно... - думал Андрей еще не веря в привалившее счастье. Но не смотря на это понимал ясно, что и за все блага мира не пожелал - бы более оставить уже горячо им любимую Марысю, если даже вдруг она сама его оставит, сама его предаст и бросит... Этого Андрей боялся той порой, предчувствуя недобрую развязку, но не смотря на это гнал из головы все нехорошие, шальные мысли.   
- Ничего плохого не может случиться. Ведь если пришло, наконец, и ко мне большое человеческое счастье и любовь, то это уже должно случиться навсегда. - думал он и... все равно сомневался и мучался недобрыми думами. Его, порой наивного и самонадеянного жизнь научила уже недоверчивости... Да, он еще ясно не видел подступающей стремительно разлуки. Потому что у него была любовь,  а любовь должна быть и доверчива и даже слепа. Если она - любовь настоящая...
Так что самое печальное было для нашего героя впереди. А пока между двумя - Марысей и Андреем длилось и длилось сладкое блаженство узнавания в близком - близкой и в подобной - подобного себе по мыслям и чувсивам, по духу и по зову горячей плоти. И продолжались без конца и края радости разгоряченных схваток и переплетений полных жизни и страстей двух молодых, горячих и яростных тел.
* * *
- А еще - говорил ей Андрей - когда я маленький  и болел сильно, то прабабка моя Клавдия шептала надо - мной разные такие заклинания. - начинал он рассказ, улыбаясь.
- Какие еще заклинания? - принялась тереться ласковою кошечкой Марыся у плеча, снова ласкаясь к нему и только разве при том не мурлыча. 
- Ну, да всякие,  такие... - отвечал уклончиво Андрей.
- Ну, а все - таки? - не отставала от него Марыся. - Ты ведь помнишь их? Ведь правда? - была она настойчива.
- Немного помню. - отвечал ей Дюша. - Моя прабабка умерла давным - давно. Еще в семьдесят шестом году то было... Мне всего - то три - четыре года было, ну а я почему - то многое помню. Даже странно самому. - немного замялся Андрей. - Забавно, но я могу кое - что рассказать про это время с Клавдией. Вот слушай. - начинал он свой рассказ. -
- Подведет меня она, высоченная старуха со строгим, древним, словно на старых иконах писанным или просто высохшим от времени лицом к нашему окошку, что на кухне. Это все еще на Ворошилова было. На Шмидта мы ведь много позже переехали... - пояснил он девушке.
- Да, лицо, значит, у Клавдии Агафоновны совсем, как в книжке на старой иконе. Ну, как какая - нибудь там Богоматерь, или какая другая русская святая. Ты, наверняка, видала это все на репродукциях? Ведь так?.. Сама в черном или в темно - синем платье до пят и в большущем и темном платке... Подведет меня к окну вот так, бывало. А над гостиницей "Устьрятин" в вечернем небе желтый серпик Луны уж висит. Клавдия всегда молилась на Луну. Почему? Убей меня - не знаю...
- Это у евреев - хасидов есть такой обычай на Луну молиться. - прервала его рассказ Марыся. - Может ты тоже еврей? Может ты тоже, как и я немного "йегуди"? - продолжала девушка чуть - чуть смеясь и лукавя. - Мальчик мой, то - то я гляжу уже, что у тебя настоящая "идише коп" с завитушками... - запустила девчонка длиннейшие, накрасенные пальцы в еще мокрые от пота пришедшего от бурных, любовных утех потные волосы Дюши.
- Никакой я тебе не еврей. - пробурчал в ответ Андрей - Волосы вот потные на голове, грязная башка, потому и кажется, что вьются. Волосы мои прямые, серые. И серые мои глаза. И сам я - русский, и только русский. И больше никто и ничто. - заговорил Андрей, да так, словно говорить на эту тему было для него не ловко. - И давай закроем этот разговор. Он мне как - то совсем уже не нравится.
- Ну а что такого тут? - изумилась немного фальшивя Марыся. - Неужели быть "евреем" так плохо? "Русским" - хорошо, "татарином" - нормально, даже "чукчей" и то - ничего, а "евреем" - плохо быть? Вот я немножечко жидовочка, и разве я плоха? И разве я тебе совсем не нравлюсь? - запридурялась девушка, легонько барабаня кулачком его в плечо. - Отвечай, отродье непонятного племени...
- Ты, хорошая моя... - вновь притянул Андрей к себе Марысю. - Если хочешь, то буду для тебя хоть негром, а не то что этим самым "йегуди", или как там его...
- Ну вот так - бы сразу. А то развел, понимаешь, расизм хуже, чем в какой - то.  - сказала серьезно она. - Все хорошие, когда они хорошие, верней, плохому не служат... - продолжала девчонка свою мысль. - Ну, так что там с твоей прабабкой и всеми этими ее молитвами? Рассказывай дальше! - словно - бы опомнилась Марыся. 
* * *
- Встанет Архелая, бывало, напротив окна. - продолжал Андрей рассказ. - На Луну полную или на желтенький серпик Месяца крестится начинает и крестится, и крестится долго. А после поставит меня - малыша как раз против себя и откроет свою заветную зеленую книжицу. Книжица у ней была такая в зеленой, коленкоровой обложке. Были в книге той написанные строки неразборчиво, а сама она была перврначально блокнотом книжки адресной и телефонной. А лежала книжка та у нас всегда в буфете на кухне. И при жизни Клавдии, да и потом еще с десяток лет. Заглянул я раз уже подростком в книжку ту,  а там на каждой страничке молитвы разные написаны да заговоры на разные болезни человеческие а также  от разных жизненных напастей. - говорил он ей и Марыся притихши внимательно слушала его, прижавшись к его голому плечу своими смоляными волосами.
- Молитвы эти самые разные Клавдие еще от матери, жены мельника Агафона по - наследству достались. Та была знахарка, и дочка ее Клаша пошла травница, вся в мать... Родом мы все с Севера ведь будем, коренные устьрятинские а по деду Николаю мы - архангелогородцы. Дед мой Николай Прокопьевич, бабка Архелая Агафоновна - все отсюда, c Русского Севера... Припомнил раз прабабкину молитву эту самую, что читала она надо - мной тогда на серпик лунный и понял, что она  напоминает какой - то северный напев, ну или что - то в этом роде. - блеснул ученостью Андрей перед девчонкой. - Это мне и препод один по истории из Педа подтвердил, когда я ему молитву ту потом прочел.   
- Да что за молитва - то? Или ты ее уже не помнишь? Больно много слов, Андрюша. Говори ее мне. - тормошила Марыся его. - Ближе, ближе к делу... - зашагала она своими пальцами у него по плечам, по бокам и груди. - Признавайся лучше сам, а то я тебя защекочу, как русалка щекочет утопленника в этих Ваших северных сказах и сказочках. - полезла Марыся к Андрею на грудь щипя и царапая и елозя по нему своими острыми ногтями пальцев, и крутя перед ним розовыми, взбухшими сосочками своих молодых и таких аппетитных грудей.   
- Не сейчас... Я серьезно, а ты... Ну, ты снова берешься ... за старое... - отбивался нехотя Андрей.
- Я берусь. И... не за старое. Мне старое не надо. Мне только молодого подавай. - игриво захихикала она.
- Да дай - же хоть досказать мне рассказ. Успеешь еще ты... Ведь сама - же просила рассказать до конца. -  упросил ее уже чуть усталый Андрей и его подруга немного отступила от задуманного.
* * *
- А молитва такова. - говорил он слегка отдышавшись. -  Я ее уже не помню всю, но вот что я запомнил - то скажу сейчас. Послушай. Вот это кусочек ее. - сказал он и с выражением стал читать. - 

-  Там на Море - Океане
   стоит   остров,
   На том острове есть Храм,
   Святая Церковь.

   Золот Стол, Золот Престол,   
   В той Церкви на Золотом Столе,
   На Золотом Престоле,
   Сидит сам Господь Иисус Христос.
   
   Поклонюсь я, раба божия Клавдия,
   И помолюсь я,
   Господу нашему Иисусу Христу.
   Сыну Божию живою молитвой.
   Ради всех Святых очисти нас.

   Как истает воск от лица огня,
   Как исчезнет дым от лица его,
   Так отстанут от раба Твоего, Господи,
   Раба божьего Андрея уйдут
   Все хвори, болезни,
   Уроки, призоры,
   Дневные, ночные и полуночные.

   И не будет впредь на нем ни икоты,   
   Ни ломоты, ни...

-  чего - то там еще - запамятовал Дюша слова и замялся, но тут - же вспомнил продолжение древней молитвы и снова вспоминая читал эти такие странные, северные, русские стихи. -

- Запираю я Землю и Небо семью замками,
   Семью ключами.
   То, что связано на небе светлом,
   То повязано и на сырой земле.
   А что развязано на небе,
   То не завязать и на земле вовек...

   Как сбегает с гуся вода,
   Так с раба Божьего
   Сходит вся худоба
   Уроки, призоры,
   Дневные, ночные и полуничные...

- шептала прабабка и кропила меня святой водой, принесенной специально из церкви - рассказывал Андрей Марысе. - А потом она что - то снова говорила мною позабытое про заговор "от икоты, от ломоты и в буйной головушке, и в ясном лице – во всем стане"... Я действительно не помню всего. – словно – бы оправдывался он. - Ведь столько лет прошло. А после смерти бабки Архелаи книжка та из буфета куда - то пропала, так - что посмотреть теперь на текст молитвы этой негде. Наверное, эта зеленая записная лежит у моего отца, для которого она - только пустая "реликвия". - словно оправдывался перед подругой Дюша и продолжил немного еще. -
-  А в конце молитвы той было вот такое, троекратное заклинание, а, может, и заговор -

-  Будьте мои слова крепче железа уклада,
   Тяжелее морского камня мотыря.

   Будьте мои слова крепче железа уклада,
   Тяжелее морского камня мотыря.

   Будьте мои слова крепче железа уклада,
   Тяжелее морского камня мотыря.

- говорила надо мною прабабка Клавдия трижды. И повторяла трижды после этого -

- Небо медное, земля - железная.
   Небо медное, земля - железная.
   Небо медное, земля - железная.

- сказал  Андрей Марысе. - И в конце прабабка моя еще говорила трижды и -

-  Аминь. Аминь. Аминь. -
* * *
- А твой дед не служил часом в наших уральских краях? - вдруг спросила Марыся. - Была я раз в музее городском у нас там, в Снежнегорске. Водили на экскурсию меня, еще со школой... Стенды помню новые тогда пооткрывали. Все про "белые пятна истории". Ну, а как иначе? "Перестройка" была!.. Стенды, значит, эти и фото там разные под стеклышками. "Берия Л. П. - Маршал Союза ССР, дважды Герой социалистического труда, руководитель "Курчатовского проекта" - работ по созданию термоядерного оружия в Союзе ССР". Первый ядерный взрыв в Семипалатинске в сорок девятом. А еще колючка лагерная. Люди невообразимых онучах и в ватниках с беленькими номерами на спине и на груди, и на рваных, ватных шапках. Охранники на вышках с автоматами. Вот они на разводе. Они - это вохровцы и зэки. - пояснила девушка. -  Вот строительство города, завода и ДК. Люди с номерами рубят лес, копают землю и кладут на лесах кирпичи. Вот какой - то митинг со знаменами. Встречают важного начальника из управления ГУЛАГ. В новом зале с завитушечками по висячим балкончикам - только круглые и сытые мужские лица. Брови, лысины, усы. И френчи, френчи,  френчи с погонами и орденами - администрация "проекта Снежнегорск". Далее - отдельный стенд. А там  "начальники участков строительных работ", то есть говоря по - русски начальники лагпунктов вот тех самых, на которых те несчастные зэка работали и помирали, как мухи при том самом "культе личности", потом успешнейше разоблаченном. Создавали, так сказать, "атомный щит СССР" эти вот герои. Правда чужими руками делали это они... Так вот на фото в том музее один начальничек одного "важного и ответственного участка - площадки для монтажа промышленной установки по обогащению урана" - ну просто - таки вылитый ты. - говорила Марыся. - И фамилия тоже у него почему - то твоя...
-Извини, не хотела. Припомнилось просто... Прости... - извинялась она перед ним. Но Андрей почему - то молчал. И ему отчего - то стало очень стыдно.
* * *
- Я ведь думал, он охранник был простой. Или просто писарь в лагере, а он... Мне ведь про него подробно никогда не говорили. Ну, работал, да и все дела... У нас дома это не принято. - выдавил он из себя, словно захлебнувшись горькою стыдобой. - Я - не он. Ты ведь не думай... - погладил он Марысю по руке. - Ох уж и гадко сейчас как - то мне на душе. Ты прости меня, и не думай, пожалуйста, лишнего...
- Я не думаю. Не думаю я. - откликнулась - ободрила она Андрея. - Ты скажи, как в детстве свое "небо медное". Вдруг оно поможет? Это сильная молитва. Но произнеси ее ты лучше не один разок, а трижды три разика. Трижды три – хорошее число, я уж знаю… Трижды три тебе точно поможет… - говорила девушка. -  Да ты только сам в нее поверь. – зачем то убеждала Дюшу она и дальше все настойчивей. - Молитва поможет. Она ведь такая - все сможет… Она все смоет, все выправит… Ну, и я помогу тебе в след, в свой черед. Приду к тебе, Андрюша, и из любой беды тебя спасу, и из полона – плена выручу… Только помни – трижды три. - говорила Марыся  ему, а увидав на лице у любимого грустную, все понимающе - скептическую улыбку не унялась, а продолжила вслед. – И не смейся ты над этим, и не бойся, не стесняйся прослыть злыми людьми дурачком. Сами они – дураки, а ты – умный. – провела она ему рукой по голове, говоря – Голова у тебя светлая. Жаль, забили тебе голову дураки разным мусором ненужным… Ну, кого ты стесняешься – боишься? Меня? Меня – бояться не надо, это уж ни к чему. Ты ведь все про меня уже знаешь. Вот когда я нужна тебе буду, когда будет такая нужда – ты непременно попробуй … Ты ведь ничем не рискуешь. Ведь правда? А вдруг боль пройдет, и тоска пройдет, и страх пройдет, и вообще все пройдет плохое?.. Да я не смеюсь над тобою, Андрюша. Ты только в это "небо" верь. А потом и в себя самого хоть немножечко. Да и в меня совсем - совсем немного, и в “не - бо”... И в “не - бо”… –  жарко зашепталась с ним она.
* * *
- Это все ничего. - говорила она погодя. - Это все потом забудется. Главное про то не думай. К добру - ли, к худу - ли, а в мире все в конце - концов пройдет. Так пройдет, что потом и не вспомнят вовек... Вот ведь дом, к примеру, твой - на Шмидта, ну, тот самый, что "с дураками" на крышах тоже после войны невольники строили. Дом твой от железной дороги построен был. Значит, вел строительство его какой - нибудь переданный для дел стройки лагерек. Лагерек из "наших", из "советских граждан" понахватанный. Вот, к примеру, те огромные дома, что стоят у Вас шестиэтажными громадами желтых, ободранных чемоданов в начале Текстильщиков строили пленные немцы, неизвестно за что еще десять лет после нашей победы в неволе горбатившиеся. Твой построили рабы советские, те дома - невольники немецкие, а кто сейчас об этом помнит? О хорошем надо - бы всем думать. О завтрашнем... - успокаивала девушка его.   
- Небо медное, земля железная... - неожиданно и словно сами зашептали губы Андрея.
- Небо медное, земля - железная. - повторила Марыся за ним, а потом замолчала, уткнувшись в подушку. 
- Ты чего? - тронул за плечо ее Андрей. - Что еще случилось?
- Знаешь, - глухо проговорила она наконец, и  почему - то с уже мокрыми от слез глазами - мне сейчас так ясно все представилось. И этот самый остров в холодном, русском море, и Иисус Христос наш северный на троне, словно вырезанный из твердого дерева мастерами архангелогодскими, да и вся наша русская земля под неприветливым и низким небом. Невысокое небо. И неяркое солнышко Русского Севера... Холодный ветер гонит серые волны на остров. А на берегу - деревянные шатры и избы, "корабли спасения" русских поморов, островерхие храмы Кижей... Вот это и есть та самая Россия, которую и любят, и клянут, хулят и гонят. Вот уж воистину - Небо медное, земля - железная. - говорила она. - Небо красное, верней, багряно - медное в зловещей, мутной дымке кровавого рассвета или заката над дальним полем минувшей или еще только грядущей в мир битвы. И наша суровая, неласковая, трудная и каменистая земля, пропитанная потом, пропитанная кровью человеческой под нашими ногами. - продолжала она. - И еще, про молитву эту я тебе скажу. Молитва эта очень сильная. И молитву эту ты не забывай. Она теперь, как ниточка протянутая будет между нами. - сказала серьезно она.
- Хорошо. - сказал Андрей ей тихо. - Знаешь, Марыся, - говорил он, гладя волосы девчонки. - Ты ведь русская. Ну, как есть ты - русская. Не полячка, не еврейка. Русская и - русская, и все... Я тебя такую сразу узнал. Сперва не знал тебя я долго так ища по свету. И даже как нашел тебя, не думал, что вот так бывает... А теперь узнал и многое в жизни понял...   
- Только помни, нитка та хоть и суровая меж нами, но прочная - прочная. Надежная, верная нитка. Потянешь за один конец - и на другом конце откликнется. Коли будешь звать, так сразу отзовется. И отзовется ровно так, как звать будешь. Может - криком яростным и злобным, может - звуком чистым и хрустальным, может - гулом подземным, глухим, а может и звоном - перезвоном. - добавила она.
- Неужели и свадебным звоном? - обрадовался Дюша, глядя любимой в большие и бездонные глаза. Но она осадила его, говоря -
- Узы наши другие, чем в мире. Узы наши неразрывнее, прочнее дел людских, дел нечистых и мыслей и сует человеческих. Как сырая, трудная земля скреплена навек на ниточку живую с небом нашим русским, зачастую, неприветливым, печальным, так и судьбы наши сплетены навек. Как ты позовешь меня, так я приду к тебе на помощь. Но когда это будет - тебе знать об этом пока не дано. Небо медное... - само тебе подскажет. - говорила она горячо. - Небо медное... - знает само.    
- И - земля - железная. - повторил за ней Андрей, как заклинание и как слова их клятвы.
* * *
- Так и связались мы, мой дорогой и мой любимый. - горячо и страстно шептала она, отдаваясь его силе и напору, принимая ласку и блаженство от соединения в любви. - Вот и свя - за - лись... Спле - лись...
А потом утомленные лежали рядом, согревая друг друга посреди большой и наступившей на Божий мир зимы и шептались. И шептались без начала и конца.
- Как хорошо. - говорила Марыся, припав к его груди - И как великолепно. Словно мы одни на целом Божьем свете... - Потому - что с нами - Небо медное... Оно нас теперь от бед хранит, любимый.
- Словно нет на целом свете больше уже никого - никого. - улыбался ей в ответ Андрей, лаская пух ее волос. - Представь, что нет миллионов... Нет... Нет на земле миллиардов несчастных и замученных людей, нет уродливых домов и чадящих, травящих все и всех заводов, словом, нет никаких смертоносных машин. Это я теперь так ясно представляю...   
- И, конечно же, нет танков... - поддержала Марыся его.
- Нет. Конечно - же нет, дорогая. Нет ни одного из этих огнедышащих зверей на всей большой планете. Какие там "танки"? Об этом смешно говорить. - поддержал он ее, зарываясь носом в пушистую, душистую и смоляную гриву девушки.
- Вот это было - бы так здорово. - шутя, играя легонько стукнула Марыся кулачком его в плечо. - Это я понимаю. Это жизнь. Прекрасный мир и мы одни на целом белом свете. Совсем как новые Адам и Ева. - растянула Марыся широченный рот в улыбке, обнажив чистейшие кораллы прекрасных зубов. - И такие - же голые в прекрасном саду.
- Только змея там не будет никогда. Никогда и никакого змея... - улыбнулся ей в ответ Андрей.
- И не будет никого змея? - скорчила притворную гримаску молодая прелестница. - А может, я как раз - то змея и хочу? - засюсюкла она наклонившись над ним и играя с его волосами. - Хочу змея, да и все? Что ты делать - то тогда со мной будешь? Отвечай мне, Адам - самозванец.   
- А вот что... - подмял он ее под себя и навалился телом грузно. - Ага! Попалась! По - па - лась?
- По - па - лась... По - па - а - а - а - лась... - соглашалась Марыся с Андреем, осыпая его потное лицо градом страстных поцелуев и яростно царапая Андрея по спине длиннейшими кроваво - красными ногтями.
* * *
- В декабре у меня День Рожденья. - напомнила он ему, прощаясь. - Так - что с тебя подарок - книжечка. Но только, чтобы про искусство Древнего Египта там был раздел. Я ведь тебе обещала себя показать на лодочке, плывущей в Ниле? Точно? Ну, тогда неси. - говорила Марыся. - Распространенная картиночка. Она почти - что во всех книжках про Египет есть. Богиня Исида... - добавила девчонка. 
- А пока вот возьми, почитай на досуге. - сунула она ему какую - то книжонку в руку и сперва наградив горячим поцелуем, а после бросив - Я тебе сама позвоню на неделе. - затворила за ним дверь.
Спускаясь по лестнице Андрей посмотрел на книжку, данную ему Марысей. Это был  "Призраки живых" некого Ф. Дюваля. Размноженная способом фотопечати дореволюционная книжонка какого - то давным - давно забытого французского мистика, а может, просто шарлатана или даже сумасшедшего - со старомодными "е" в середине и "ятями" на конце плохо пропечатанных, полуслепых и мертвых слов. 
* * *
И ЕЩЕ ДНЕВНИК, СОВСЕМ НЕМНОГО

- "Ноябрь, самый конец месяца 1993 года - Я уже не знаю к чему все это. Наверное М и в самом деле доставляет удовольствие меня интриговать. М умна, умна не по годам, то есть даже очень. Это и действительно так странно. Ведь она еще такая молодая. Только вот ее глаза, и эта мягонькая шкурочка... и холодная кожа, и... Впрочем, ведь чего в природе не бывает? Но разве это портит М? Ничуть. Наоборот, придает ей ни с чем не сравнимую оригинальность. Ведь это никакое не уродство. Просто второй такой чудачки, наверное, на свете нет? Нет, просто я ее уже люблю. Ведь без нее мне плохо и тревожно, и только с ней мне так спокойно и так хорошо. Не то, что с "этими родными" из нашего дома "с дураками", где действительно дурак на дураке... Я даже верю, верю во все, что она говорит. Хоть с точки зрения обывателя все ее слова - есть полное безумие, для меня они - чистая правда. Может я сошел с ума? Впрочем, от того, что происходит в мире сойти с ума не мудрено... Может - быть кому - то покажется это смешно, но я теперь  и в самом деле верю, в то, что М - есть самая настоящая ведьма... Хотя по рассуждению здравому этого никак не может быть. Наверняка она просто интригует меня. Я ей нравлюсь, вот она и играет для меня свой "театр одного актера" (?). Или это все - же душевная болезнь? Неужели у нее шизофрения или что - то в этом роде? Вот уж не дай Бог... Впрочем, на то не похоже. Жива, игрива, остроумна, никаких припадков и депресий, она отлично учится (посмотрел ненароком брошенную зачетку на столе), даже сочиняет стишки в КВН. Словом, она просто классная. А до остального что мне? Ведь это просто молодость. По- крайней мере ей будет что вспомнить потом, что другим рассказать.
- Раскажите, бабушка, как зимой девяносто третьего Вы перед дедушкой ведьму из себя изобрадали...
- Ох, давно это было, внучата. Еще, чай в прошлом веке, при царе Борисе... Николаевиче...
Вот так оно когда - то все смешно и будет. Хорошо, уютно и смешно. И тогда мы все - все - все отдохнем, и увидим небо в самых крупнейших алмазах... А пока правда жизни горька, груба и скучна. Ну, а молодые девушки не любят правду. Особенно сейчас, особенно у нас... Да и кому нужна вообще сегодня какая - то там "правда" в взвихренной России?
* * *
- Декабрь 1993 года - Продолжение мыслей про "правду". Вот говорил когда - то Горький устами своего героя: "Такую надо правду, чтобы все мы, сукины дети, на карачках ползали от нее, в страхе. Вот кого надо..."
Он считал, что так - надо, ну а я уже скажу - не надо. Народ стремится к сытости, к комфорту, хоть и убогому, непрочному житью - бытью, притом - любой ценой. Стремится интуитивно, идя к своей заветной цели без всякой "всемирной идеи", без "мысли огромной", а просто инстинктивно, словно зверь идущий к водопою и выходящий на охоту. Здоровые инстинкты выживания. Кто может осуждать за них людей?    
Конечно, в этом есть и эгоизм, есть взаимная жестокость и презрение к каждому более слабому члену сообщества, но это все равно естественней и лучше бессмысленных бунтов против законом экономики и здравого смысла. Это неизбежные процессы.
Да, все что происходит - неизбежно. Дело только в плате за прогресс (?). Впрочем, похоже это уже мало всех волнует. Люди должны научиться жить, отчаянно стиснув зубы, иначе погибнут. А как Вы хотите иначе? Сюсюкаться с каждым уродом и каждым больным? Таков закон природы: "Слабым - смерть!"
* * *
- 1 января 1994 года - М уехала домой в свой Снежнегорск (Челябинская область), а потому пришла "зеленая" тоска. Смотрел у себя в комнате "Новогоднее шоу". Убожество и пошлость, но народу нашему (неужто правда "моему"?) "такое чудо" нравится... Вспомнил прочитанное недавно у философа - эллиниста Лосева Алексея Федоровича (1893 - 1988): "Рабочие и крестьяне безобразны, рабы в душе и по сознанию, обыденно скучны, подлы, грубы. Им свойственна зависть на все духовное, гениальное, матерщина, кабаки и циничное самодовольство в невежестве и бездействии...
Россия кончилась с того момента, как народ перестал быть православным. Спасение русского народа я представляю себе в виде "Святой Руси"..."
Все так, и все как - будто бы и правильно. Остается для "спасения" этого "народа" где - то взять "Святую Русь". В РПЦ, я думаю, ее и искать уже не стоит..."
* * *
РАЗ ЧЕТВЕРТЫЙ. ДЕНЬ РОЖДЕНЬЯ И МИСТИЧЕСКИЕ ЗНАКИ

- А, вот и ты. Молодец, что пришел немного раньше. - кинулась она ему на шею, страстно припадая губами к губам.
- C Днем Рожденья тебя!.. - пропел чуть дав петуха ей Андрей и протянул ей прямо в руки небольшой, серо - коричневый сверток оберточной бумаги. 
- Книжечка? - обрадовалась подарку Марыся, затараторив радостно. - Ты раздевайся, проходи. Сейчас вместе посмотрим, что там у тебя. Хорошо?
* * *
- О, да! Это как раз то, что мне было нужно! - полезла она с поцелуями к Дюше, оценив по достоинству беленький фолиантик некой Дмитриевой Н. А. "Краткая история искусств. Том первый" - Вот и Египет мой Древний любимейший. - говорила она с каким - то неподдельным восторгом. Ты только посмотри, посмотри... - тормошила она Дюшу. - Вот оно - Древнее Царство, а вот уже и Среднее.  А вот эллинистический период эпохи Птоломеев... Вот жучок - скарабей, а вот и крестик с петелькой...
- Я почему - то никогда Египет не любил. Все эти камни, пирамиды, тяжеловесные камни в пустыне. Все мне это представлялось очень "пафосным", тяжелым и тоталитарным. - заметил Андрей.
- Что ты говоришь? А еще архитектор! - состроила гримаску поддельного гнева она. - Египет был крупнейшим государством мира. И какие только достижения не применяли египтяне в те века! Вспомним их крупнейшие ирригационные системы, контролировавшимися наместниками самого фараона. Или еще в Древнем Египте изобрели бетон. Тебе - то это хорошо должно быть известно?.. А еще в Шестнадцатом - Пятнадцатом веках до новой эры египтяне завоевали огромные пространства других земель - Палестину, Сирию и Куш... - возражала ему она. - А вот и Исида. - водила она пальцем по картиночке. - Исида - супруга и сестра бога Осириса, мать бога Гора,  в древнеегипетской мифологии была олицетворением супружеской верности и материнства; богиней плодородия, воды и ветра, волшебства, мореплавания и охранительницей умерших. - поясняла Марыся. - Вот эта самая женщина с рогами коровы, что стоит на маленькой лодочке, плывущей по нильской волне. Посмотри хорошенько. - приставала к Андрею девчонка. - Ты так никого там не узнал? Нет? Так ведь это - же я! Ведь я "ведьма" - Исида бессмертная.
* * *
- И все - таки мне все это порой напоминает какие - то странные психологические тесты или просто нелепые игры. - сказал ей Дюша, поднимая очередной стакан "шампусика". - Мне приятно играть в такие игры, но я уже порой не верю, во что мне верить, а во что - не совсем. Так ведь и с ума сойти не долго. - говорил ей Андрей. - К тому - же во всем должен быть какой - то здравый смысл, а также объективная реальность. Иначе можно окончательно и уже бесповоротно заблудиться во всех этих играх...
- И это неплохо. Неплохо. - повторила Марыся еще. - Ведь жизнь и есть одна страннейшая, нелепая игра и длинный - длинный тест, который мы сдаем истории и Богу. - сказала черноокая и подннесла стакашек с радостно шипящей пеной к своим прекрасно - сладострастным устам.
* * *
- Значит ты у нас архитектор скоро будешь? Ведь так? - задумчиво говорила, жарко обнимая Дюшу и уже по виду хмельная Марыся. - Значит ты - каменщик?
- Почему это "каменщик"? - не понял Андрей. - Я на стройке кирпичи ложить не собираюсь. Не хотелось - бы еще пока за такое мне браться. - тоже пребывая словно в нирване хихикнул он.
- Почему - почему?.. А по - кочану! - вдруг с каким - то наглым нажимом сказала Марыся. - Вот почему, дорогой мой, алмазный... - И бросив иголку на хрипящую, черную джаз - пластинку  схватила Андрея за руки задергалась в веселом ритме  с ним по комнате. А после, когда быстрый ритм сменился наконец - то медленным, обнялась с ним, словно сплетаясь в одно зашептала жарко в самое ухо одно лишь только слово  - Каменщик...   
- Ну что такое этот "каменщик"? - смеялся он, не понимая новую игру. - Да ну тебя с твоими играми... - махал он рукою перед ней в притворном гневе, твердя ей снова и снова - С ума с тобой сойдешь...
Но тем не менее Андрей их танца не прерывал. И  снова и снова смеялся ей в ответ, и продолжал кружиться вместе с ней в этом странном и таком безумно - легком, таинственном действе.

- Каменщик, каменщик в фартуке белом,
   Что ты тут строишь? Кому?
   Ах, не мешайте, мы заняты делом.
   Строим мы, барин, тюрьму... -

- принялась вдруг петь Марыся не модные теперь стихи Валерия Брюсова, улыбалаясь хищно во весь свой широченный и такой бесстыдно - страстный рот. А потом, словно устав от кружения, повалилась на уже знакомый им диван...
* * *
- Каменщик... - говорила она и улыбалась чьему то своему, играя пальцами Андрею в волосах и потираясь носом о его щеку. - Каменщик...
- Да не каменщик я. Не каменщик... - смеялся Андрей ей в ответ, все порываясь подняться с дивана уже устав от страстных объятий и ласк, но она не пускала его, то царапая длиннейшими, острыми ноготками по спине, то игриво хватая за руки и ласково заглядывая Дюше глядя в глаза.
- Не пущу. - говорила она, крепко - накрепко опутавшись вокруг его, как лиана, не то просто не давая встать ему, то неожиданно и ловко в очередной раз подмяв его под себя поймав Андрея с плотные тиски своих сильнейших, мускулистых ног. 
- Ну и ноги у тебя, ну и ноги... И откуда столько силы в них, Марыся? - шептал ей Андрей, и целовал уже смирившись и нежные ушки, и шею, и блаженно вот уже закатившиеся от пришедшей неги эти  чудные, то страстные, то вдруг суровые глаза. - Ты, наверное, в секции лыжной натренировала ноги в Снежнегорске?
- Натренировала, да... - соглашалась она. - Я отличницей по лыжам в сек - ции - и в Снежнегорске бы - ла... От - лич - ни - цей... От - лич - ни - цей... Вот и нау - чи - и - и - ла - а - а - ась... А - ась... - отвечала Марыся ему, лишь на секунду вынырнув из сладостной бездны любовной нирваны и снова стремясь в нее попасть, двигаясь ритмично вверх и вниз.   
* * *
После Марыся утомившись от неги и от жара сплетений, запахнув  свой черный халат, забралавшись с ногами на диван и прислонившись спиною к оленям на коврике, уставивилась в какую - то эстрадную бредятину и чертовню что налезала в старухину комнатку с экрана черно - белой "Любавы". А потом вдруг неожиданно четко и спокойно и даже как - то отстраненно от действительности, заговорила прямо глядя Андрею в лицо -      
- А ты знаешь, - говорила она - что один германский лидер  в годы своей предвоенной еще жизни в Вене работал на строительстве домов? Адольф в ту пору был еще молодой человек - продолжала Марыся со вздохом - и весь опыт его прежней деревенской жизни не давал ему в руки никакого городского мастерства. По началу будущий Вождь германского народа, как назвали его потом льстецы и прихлебатели, был простым чернорабочим. Но спустя полгода деревенский парнишка из деревни  Браунау уже ловко клал кирпичи на венских стройках. Он начал с малого, и получил от Провидения большое. Ибо такова, очевидно, была воля германских богов? Ведь любой путь, любой самый длинный и яростный начинается с первого шага. - говорила она чеканя слово к слову и крепко - накрепко сцепив свои длинные пальцы c пальцами Андрея. -  Ибо тот, кто начинает путь чернорабочим может быть в последствии наречен "великим архитектором нового социального порядка" и "великим мастером", вырвав Германию в том тридцать третьем из лап мирового коммунизма. Впрочем, и его зазнайство, и его ошибки, и чудовищные преступления периода Мировой войны перечеркнули все то ценное, что было достигнуто при его правлении...
-  Мы привычно кривимся - продолжала она - при одном упоминании имени некоторых имен мировой истории, а иных - нет и нет. Почему? Потому - что сознанием народов и людей умело и довольно тщательно манипулируют... Знающие ведают про то, как зловещие тайные силы всемирной закулисы столкнули два могучих, северных народа в братоубийственной войне, тщетно попытавшись и нас и их уничтожить взаимно. Ибо мы им ненавистны в равной мере. Ибо и "руссы", и "прусы" - суть есть одно. Кстати, многие слова из языка и нашего родного, русского, и из языков германской группы это легко подтверждают. Вот, к примеру, слово хотя бы известное словцо - "берлога". По - немецки "беер" - медведь. Ну а такое русское слово, такое как "логово"  известно просто всем и каждому. Соответственно, наша "русская" "берлога" - есть логово "германского" "беера". Кстати, если слово "беер" у них в языке означает  "медведь," то "бауэр" - значит "хозяин". А по - русски богатого хозяина называют словом "барин". Правда ведь, похоже? -  повернула Марыся к нему свое широкоскулое, волевое лицо с прекраснейшим "арийским" носом. - Для филологов это - банальность. - продолжала она. - А вот "простым, советским людям" такое знать не полагалось, ибо темные силы, и гнусные финансовые карлики, все эти короли американской биржи, все эти зловещие уродцы сидящие на мешках с украденным в голодном мире золотом, все эти подлинные поджигатели войн и организаторы всемирных боен зорко охраняют тайну нашего исконного единства. Эти звери в человеческом обличье послали на заре Двадцатого столетия и в нашу милую Россию, и в их славнейшую, великую Германию своих лазутчиков, шпионов, провокаторов, врунов. И их цель была яснее ясного. Стравить и уничтожить оба наши славнейших народа, как культуробразующие силы на Европейском континенте. Две войны, две истребительных, бессмысленных войны и океаны из крови и слез - вот "дар" этих извергов европейской культуре. - продолжала она свой рассказ. - И до ныне гнуснейшие людишки плетут свои тайные сети, мечтая о нашем всеобщем уничтожении. Уничтожении нашими - же собственными руками... Только стоит присмотреться повнимательней, ты и сам увидишь и узнаешь их и в городской толпе, и на телеэкране. - вдруг сказада она и направила свой длинный палец с ярко - красным ногтем в сторону серевшего экранчика "Любавы", на которой тянулся длинной очередью выпуск "Новостей". Молодой и поджарый министр с неприятной, слишкои сладкой и словно - бы хитрющей лисьей мордой принимал - "в Георгиевском зале Большого Кремлевского верительные грамоты послов и консулов ряда зарубежных государств..." - как тарахтел негромко старый телевизор.       
- Эти люди не соединят народы воедино. Все усилия людей ничтожны и тщетны, если воля северных богов не такова. - проговорила Марыся со вздохом. Вздохнула еще раз глубоко и принялась снова за рассказ -
- Давным давно на берегах седой Балтики жили славяне и пруссы. Пруссы и славяне - люди славы и народы - братья. Пруссы и славяне - люди силы. И славяне, и пруссы, и другие дружественные им индоевропейские племена были и есть люди Солнца и древнейших и славных богов - есть суть Бога Единого, как его потом не назови - Христом или Аллахом. Принеся культуру древнего Ирана на просторы великой и вольной Европы эти люди были настоящими "Хранителями Дверей" у тайн мироздания и носителями древней магии славнейших ариев, память о которых не забыта и до ныне. Кстати, не взирая на  магометанство земля их, называвшаяся еще в Девятнадцатом столетии - "Персия", сейчас носит гордое имя - "Иран". "Иран", что означает в переводе с языка фарси - "земля арийцев".
* * *
Давным давно придя в Европу арии Ирана принесли просвещение и подлинный свет полудиким тогда племенам континента. Воины, строители и звездочеты, носители великих тайн земли, воды, огня и знатоки самих основ и краеугольных камней и сути самого бытия - вот кто они были для нашего мира.
Поколения арийских "богов" и героев пришло на благодатную землю мужественного Севера, где человек отчаянно, упорно сражается с неласковой природой, и смешало свою пламенно - горячую, восточную  кровь с людьми сурового Севера, положив начало тем самым могучей расе гипербореев  - людей всемирного льда. Льда - вдруг зашлась Марыся в каком - то экстазе - который был чище и строже каррарского мрамора Греции, и славнее и выше, чем камни великого, вечного Рима... Это были мастера и маги, люди высокой и славной судьбы, чьи могучие и храбрые сыновья легко били легионы Цезаря на славном Рейне и в лесах великой Галии. Это были те самые арии, по - прометеевски дарившие темной до поры Европе великий свет с Востока. Они и сами были светоносным светом... Векамит арийцы стояли на великой страже у ворот языческой, вольной славяно - германской Европы и видели в том свою миссию.       
- Ну а их враги? - спросил Андрей. - Они уже были в те годы в Европе?
- В те годы мир еще не знал такой напасти. - сказала Марыся - Во времена героев и "богов" редкий из тех жалких пакостников дерзнул - бы покуситься на золото племен по Рейну, Днепру и Дунаю. В те годы грозные арии были еще в своей великой силе. Потом пришло бессилие и тоже от Востока... А пока мастера и великие маги стояли на страже чистоты и верности богам. Да, это было героическое время. - сверкнула глазами она. 
* * *
- Основными символами ариев был Крест Солнца, широко распространенный с самой глубокой древности.  Уже  в  Четвертом  тысячелетии  до  новой эры его знали в Иране. Но не только там.
Крест Солнца широко встречается и в странах Дальнего Востока, и в Средней и Юго-Восточной Азии, и в великом Тибете,  и в Японии - тоже. Широко использовала этот самый Крест Солнца и доэллинская Греция. Кстати, греческий меандр  обязан  своим  происхождением именно  этому  символу.  Не  обошел этот знак и коренных  жителей  Американского  континента. На Кавказе и в Литве Крест Солнца качестве  орнаментального  украшения  использовался  еще  совсем недавно - до середины  Двадцатого века, то есть до Второй войны руссов с германцами. По мнению ученого Рене Генона, этот Крест Солнца - это одна  из  разновидностей  простейшего горизонтального креста, символ центра,  полюса, то есть  основополагающего  Принципа.  Отрезки,  образующие  загнутые концы,  в  данном  толковании символизируют окружность, манифестированный мир. Левое  и правое вращение символа в этом контексте смысловой нагрузки не несет, поскольку вся разница заключается в том, с какой стороны смотреть на вращение, снизу или сверху. Однако самый распространенный взгляд на Крест Солнца по мнению ученого заключается в  том,  что  в  этом  символе  видят солярный знак. И еще считается, что этот самый Солнечный Крест - есть символ  грома, огня и плодородия, подсмотренный всеми другими у древнейших арийских магов. И это - абсолютно правильно.   
В Двадцатом столетии было собрана огромнейшая масса  исторических  доказательств использования того самого Солнечного Креста и германскими, и славянскими племенами в районе Балтийского моря. Впрочем, не только там. - продолжала Марыся рассказ.
- Крест Солнца - есть великий символ творческого движения и триумфа арийцев - воинов и строителей над природой и над варварством диких  народов Европы, которые так многому у них научились в последствии... К сожалению, политики в Двадцатом веке были так глупы, что как глупые дети легко купились, на примитивные провокации врагов и замазали грязью солнечный символ десятков культур, обесчестив его в глазах широкой, "просвещенной" публики. Вся эта история с гербом - знаком "Туле" и прочим не принесла Кресту Солнца ни понимания, ни славы. Издревле Солнечный Крест разрушал злую волю. Но в Двадцатом столетии даже он не мог устоять против врагов рода человеческого. - глубоко вздохнула на и тревожно взглянула на Андрея своими прекрасными черными блюдцами, полными безмерной боли и тревоги. - Такова была злобная воля наших врагов.
* * *
- В роковом для России Восемнадцатом году плененная большевиками русская царица Александра Федоровна начертила алмазным перстнем на стекле Ипатьевкого дома в Екатеринбурге Крест Солнца, старясь отвести кровавую месть врагов рода человеческого царскому дому Романовых. Но все это было напрасно. Николай и Александра, Алексей, Мария, Ольга, Татьяна и Анастасия были зверски застрелены пьяной и невежественной солдатней, тупо исполнившей богомерзкий приказ зверей в человеческом обличье - Евно Юровского и его хозяев Свердлова и Ленина... Не про таких - ли великий сын Германии Мартин Лютер еще в Шестнадцатом столетии писал: "Сатанинская молельня..."?      
- Да, в Двадцатый век выдался для нашего братства "Хранителей Дверей" - местоблюстителей арийских магических тайн выдался непростым столетием. Многие древнейшие мистические символы и священные артефакты "ведьм" - защитниц  ослабели, словно повинуясь глупой воле все более и более ни во что "не верящего", атеистического, а вернее - гедонистического рода людского.
- Но пускай пали люди. - встрепенулась Марыся, как ударенная невидимой молнией. -  Но ведь мы - не люди, мы не смертные. Мы - "ведьмы" продолжали стоять, как часовые на страже даже в самый мрачный и суровый исторический час. Были времена и похуже, пожесточе, чем Двадцатый страшный век. - говорила яростно она. - Но не было времен глупее и подлей. И пошлее тоже времени не бывало...
* * *
- Веками мы хранили наши тайны, как стражи стоя у заветных, страшных врат. Но ведь Солнечный Крест - это еще не все. Вот смотри. - сказала Марыся, достав из нижнего ящичка старого шкафа какую - то коробочку и разложив перед Дюшей дощечки с какими то странными значками, похожими на древние буквы, нацарапанные острием ножа на дереве. - Это святейшие руны. Вот такие значки первоначально и  легли в основу письменности древнегерманских, скандинавских и славянских  народов. Ими пользовались и в языческой Руси еще до письменности от Кирилла и Мефодия с их греческими значками... Но руны - не просто какие то древние буквы. - объясняла ему девушка. - Подобно еврейскому алфавиту и старшим арканам Таро, рунический строй имел и тогда и имеет до ныне еще магическое и мантическое значения. Так каждая руна не  только  фиксирует  определенный  звук,  но и имеет имя собственное, а также несет только присущую ей магическую  функцию... Так из древней "Старшей Эдды" нам известно, что открытие чудесных свойств рун принадлежит богу Одину - Вотану, сделанное им во время обряда посвящения самому себе на мировом древе Иггдрасиль. В рунах заключается тайная, магическая  функция, противостоящая издревле   каббалистам,   оперирующих   сефиротами. В этом состоят     охранительные  свойства  рун, которые, как и все арийское, должны быть могущественнее колдовства наших недругов из других, противоборствующих нам племен.
- Вот  две руны - "соулу" и  "зиг" - объясняла Марыся, тыкая пальцем в дощечки. - Они символизируют солнечный диск в движении, а также гром  и  молнию. А вот  руна "тейваз", посвященная Тору, богу войны. Ее цель была - привить  молодым воинам храбрость  и верность своему племени в борьбе и труде.  А вот  обрядах,  связанных  с  сельским трудом наши древнейшие предки часто  применяли  руну  "альгиз". Посмотри сам - эта руна защиты с идеографическим изображением корней и ветвей.
- А еще - продолжала она - в  символический  ряд арийцев были   включена птица  "орел", который со штандартов легионов великого Древнего Рима перелетел потом на многие гербы Европы. Например, на гербы Германии и Польши, а также Австрии, у которой как и у России орел тот - двуглавый. Так римский орел положил начало гербу Византии, откуда уже гордая птица позже перебралась на Русь, отрастив, как впрочем и его австрийский брат, вторую голову. Кстати, те - же самые орлы красуются ныне на гербах США, на гербах Ирака и Египта, да и других стран нашего огромнейшего мира, которые до ныне апеллируют к символике  имперского Древнего Рима. 
- И другой наш символ тебе тоже хорошо известен. - продолжала Марыся рассказ. - Это - дубовые листья. Кстати, дубовые листья - тоже символ государственности, хорошо  известный  со  времен  императорского  Рима.  В Древнем Риме они часто встречались в роли атрибутов абсолютной власти. Но и это еще не все. Особое мистическое значение дуба, как символа крепы земной и зримого присутствия на земле, а так - же данного богами знака Мирового Дерева хорошо известно было и древнейшим жрецам - друидам в Британии, и германско - славянским магам, устраивавшим в дубовых рощах алтари и капища, украшавших во время обрядов свои головы дубовыми венками, а так - же пользовавшихся при проведении магических ритуалов дубовые ветви с листами.
* * *
- Пришедшее позднее в Европу христианство не только не поколебало наши старые арийские символы, но наполнило их новейшим смыслом. Так Солнечный Крест, бывший символом великого движения и творчества принявши на себя еще и символ искупительной жертвы Христа получил свою новую жизнь в лоне христианской церкви. И до ныне в витражах соборов Северной Германии и Скандинавии мы встречаем наш этот Крест. Так Крест Солнца, символизирующий   борьбу за победу великого мирового движения и творчество вошел в пантеон святой веры и незримо присутствует в нем оберегом от бед. И таким - же оберегом являются древние арийские цвета, присутствующие на флагах и европейских, да и иных государств. А цвета наши такие -  красный - белый - черный. - сказала Марыся - Так красное поле всегда и на флагах всех стран символизирует социальную идею государства или политического движения. Красный - это также неизменно здесь цвет крови национальных героев, павших за Отечество, и вот этот самый цвет на любом штандарте - есть великий оберег. Белый цвет - продложала она - символизирует всегда и во всех странах и землях  национальную идею. Вспомним - белые полоски на флаге России, США, Британии и Франции, да еще и сотен и сотен других государств. Вспомним, что дворян в России называли "белой костью". "Белый" - значит самый лучший, значит - стоящий во главе движения. Быть "белым" - значит быть в авангарде прогресса и являться подлинным носителем культуры. Быть "белым" - значит быть передовым, ясным и чистым. Но это значит быть еще открытым для других, как белый день и это означает быть еще и чистым помыслами и с душою белою. Белою, как белый, чистый снег... Быть "белым" - это значит созидать и бороться... - сжимала она кулачки. - Вспомним величайшее стихотворение Рерьряда Киплинга "Бремя белых". - произнесла Марыся и чеканно и сладостно - страстно закатив глаза прочитала великие строки -

- Твой жребий - бремя белых!
   Как в изгнанье пошли,
   Твоих сыновей, Британия,
   Темным сынам Земли...

   На тягостную работу,
   Нету ее лютей -
   Править тупой толпою
   То демонов, то детей...

- Да, быть "белым" - это воистину "не трон, а труд". - заключила она - И к сожалению, иногда безрезультатный. Силы мирового зла так сильны и коварны. - продолжала Марыся. - Вспомним, как "белые" армии, состоявщие из лучших в России людей встали грудью против большевистской кровавой, жадной сволочи - носителей деструкции и разрушения...  Ну а третий наш цвет - это черный. - залучилась девушка широкой улыбкой. - Черный - символ плодотворной почвы и богини Матери - Земли. Черный - символ ночи и отдохновения. Черный - символ тайны и темного женского лона, которое родит из себя новых воинов и новых героев. Черный - символ ухода в черноту неизвестности, переселения души в Великую Валгалу героев и избранных, или падения бездну вечного перерождения вертящегося Солнечного Креста, который как мельница крутит и мелет все жизни и судьбы людей. - сверкнула она черными, как ночь глазами на притихшего Андрея и яростною мотнула гривой длиннейших, смоляных и густейших волос. 
* * *
- Нет, христианство не убило нашу древнюю веру и нашу великую магию. - говорила снова и снова она - Более того, наша сопричастность со христианством очевидна и понятна каждому, кто ведает тайны. А кто ведает о сем? И кто об этом знает? Не мы ли - "ведьмы" - "Хранители Дверей" - младшие помощницы Великих Мастеров "Ложи Третьего Храма царя Соломона"? - сказала она.
- Восстановить все, что было разрушено - вот наша задача. Поколения за поколениями мы ведем эту славную работу на всей большой земле. И многое уже сделано. Сделано!.. По крайней мере хоть и Судный День грядет и уже неизбежен, в нем хоть кто - то спасется. И не без наших усилий! А сколько еще придет потом в Обитель Мира от Великой Скорби? То знает только Один Бог... - заявила яростно она.  - Или вот смотри сам. - открыла девушка опять "Краткую историю искусств" Дмитриевой и ткнула пальцем в репродукцию старой иконы.
- Вот тут под самою Голгофой, под крестом на котором распят Иисус Христос ты видишь этот череп. Череп этот символизирует Адамов род, то есть всех людей на земле, сопричастных первородному греху и смерти. Благодаря Адаму все мы смертны и все приложимся к нему. По крайней мере чисто телесно, по плоти. - уточнила красавица. - Вот потому - то черепушка эта и называется "Адамовой головой", или просто "мертвой  головой"... Кстати, в иные времена этот символ был свидетельством особой воинской доблести. Так Пельзенские гусары во времена Наполеоновских войн носили эту самую "голову" у себя на черных шапках, как свидетельство презрения к смерти и особой перед ней неустрашимости... А вот у славных магов - розенкрейцеров, в отличие от молвы, которая приписывает  символу со времени того гусарства лишь одно зловещее значение, связанное с разрушением плоти и смертью, "голова" эта первоначально имела совсем иной смысл, связанный с победой духа над материей. То есть с победой Иисуса над смертью и его искупительной жертвой. Так - что вообще наша магическая связь с христианством много прочнее, чем кажется на первый неискушенный взгляд. Так же, как и их, нас, и Мастеров, и "ведьм" - помощниц глубоко занимают духовные вопросы. Также, как и у Церкви, у нас есть свои праздники и ритуалы. Например, существует традиционный слет на горе Броккен в Вальпургиеву ночь. Это такая  вершина в горах Гарц, в Германии. Высота ее - тысяча сто сорок два метра. - пояснила Марыся. - Мы слетаемся на шабаш регулярно раз в году, но почему то современные ученые ослы "не верят" в нас и называют до сих пор Вальпургиеву ночь  "немецкими народными повериями".
* * *
- И заметь, все это происходит ровно в середине лета, в один и тот же день, независимо от того на чьей земле творятся магические ритуалы - на земле славян или германцев. Между прочим, - сказала она -  славяне  называют эту  ночь - на "Ивана Купалы".  Для большинства невежд это лишь народный праздник летнего солнцестояния, который отмечается в ночь на двадцать четвертое июня по старому стилю. А еще в этот день Православная Церковь празднует рождество Иоанна Крестителя... Традиционно эта ночь сопровождалась издревле сбором целебных трав, цветов, обрядами с огнем и водой, песнями, играми, хороводами и гаданиями. Но все это только внешняя сторона дела. Подлинный, мистический, глубинный смысл всего происходящего знают лишь немногие. И в частности мы - "Хранители Дверей", или "ведьмы".
- Белорусы еще празднуют праздник "Деды". Это тоже что - то древнее, мистическое и еще языческое, связанное с поминовением усопших и культом предков. - осмелился встрять в длиннющий монолог Марыси Андрей, вспомнив рассказы тетки своей Ганны, чьи родители и братья живут в Полесье, недалеко от польской границы.
- Верно. - сказала она. - Между прочим, эти самые "Деды" в славянской мифологии - и есть души предков, которым ритуально жертвовали пищу. И еще наше название этой земли- "Белорусия" - это то - же, что и немецкий топоним - "Борусия", а про то, что руссы и прусы есть суть одно - я тебе уже говорила. Два родственных подлинно арийских племени со светлыми, прямыми волосами и голубыми, васильковыми глазами, бывшими ранее одним целым... Кстати, тайна крови занимает нас - "ведьм" не на шутку. Ведь в крови есть та самая животворная сила, которая властно творит мировую историю... Вспомним, для примера, тайные обряды в замке  Вевельсбург, с его круглым столом и двенадцатью специальными креслами вокруг него, приготовленных для грядущих - жданных - избранных. Там уже все было приготовлено в ожидании грозного будущего. Зал героев со святилищем и алтарем недвусмысленно предназначенном для чаши Грааля... - словно в тоске говорила она. - Как мы ищем эту чашу по миру доныне... Ах, если бы о хоть кто - то знал... - снова мотнула красавица своей смоляной головой и сверкнула черными глазами. А потом решительно встала и села на один из старых венских стульев, совсем как на коня, откровенно демонстрируя свои длинные, чудные ноги.
- Как желаем мы испить из чаши самого Христа. - продолжала она -  Как мы ожидаем на землю Мессию...
* * *
- Впрочем, что я все о мистике да мистике? - встрепенулась Марыся словно от какого - то долгого сна. - Совсем я тебя, милый мой, загрузила?.. Вот послушай - ка лучше такие стихи... Да, их в школе у нас не проходят. Даже в книжках у нас их не печатают. Но ты - то все равно должен знать их. В такие - уж ты времена теперь живешь. - продолжала Марыся, вдруг решительно, резко поднявшись, подойдя к нему вплотную и присев против его у дивана на корточки. Поглядела в глаза своими бездонными и говорила медленно, загадочно, грозно и четко. Вот так четко, как солдаты на плацу чеканят шаг или заколачивают гвозди.
- И так, осенью тридцать восьмого года - говорила Марыся - в одном берлинском издательстве вышел в свет поэтический сборник новой немецкой поэзии. - продолжала она не спеша. - Название тот сборник получил в духе своего горячего времени, то есть самое что ни на есть национально - символическое - "Жатва Современности". Кстати, вышел он тогда в ту осень как раз во время. К поездке той осенью Главы государства по новым землям, как раз после создания протектората над Богемией и Моравией... А начинает сборник этот стихотворением Иоганна Линке - "Вождь". Я тебе прочитаю его - сказала Марыся Андрею - Вот оно,  послушай, говорила девушка, поднявшись перед ним -

- Имя свое он утратил, утратил Отчизну.
  Должность, богатство презрел.
  Но заместо всего,
  Носит он в сердце своем имя народа.

  Каждое сердце в народе стало Отчизной ему.
  А все богатство его - это вера в народ,
  И вот за это судьба уготовила этому мужу
  Место святого...

И далее:

- Теперь его устами речёт народ.
   Теперь цветет у сердца его весь наш край.
   И зреет в руках его наше Отечество.

В этом замечательном сборнике - продолжала Марыся - есть еще много замечательных и гордых песен. Например, вот таких:

- Властитель, в любое мгновенье
  Отчизна гордится тобой...
 
  Сердца наши - наше поле сраженья,
  Но мы все пойдем за тобой! 

  Оставим любое сомненье,
  За наше Отечество - в бой!..

- Прочитала она с серьезным видом и... расхохоталась! Марыся смеялась! Смеялась навзрыд, стоя у дивана с книжкой "Краткая история искусств" некой Дмитриевой в красивой и статной руке, широко оскалив все тридцать свои белоснежные зуба.
- Я ему рассказала стишок, написанный каким - то окололитературным идиотом и напечатанное в паршивой газетенке "За Сталина!", которую я купила на Ярославском вокзале у какого - то полунищего дедушки просто так, от скуки... - хохотала она от души. - Надо было хоть чем - то час себя занять, а тут такой аттракцион шикарный - "патриотическая пресса"! Кстати, никакой это не "Иоганна Линке". Под стишком была подпись - "Петров И. И., рабочий, г. Устьрятин". Так - что я тебя сегодня провела! Провела! Провела! - заливалась девушка. - Вот твоим - бы дядьке и папаше эта лапидарность наверняка, крупно - бы понравилась? Они ведь у тебя "настоящие патриоты"? - ухмылялась она. - А "Петрова И. И." из "г. Устьрятина" ты, случаем, совсем не знаешь? Говорил ведь, вроде, что какой - то псих у тебя летнюю практику вел?.. 
- Да нет. Я не в курсе... - почему - то стал оправдываться Дюша, слушая свои слова так, как будто их произносил кто - то ему уже абсолютно незнакомый. 
- Ну, хорошо. - откликнулась она охотно, и в то - же самое мнговение, словно миллионы маленьких и острых игл, словно жалящие пчелы зашевелились, заныли, закололи - жалили нестерпимо - яростою болью под черепной коробкой у Андрея.
- Хорошо. - откликнулась со знакомой улыбкой она. - Ты мне только ска - жи! - повторила Марыся ему по слогам, пристальненько глядя Андрюше в глаза. - Если ты узнаешь что - нибудь такое, ты мне все об этом так тихонечко скажи. Договорились? - засмеялась вдруг через его отчаянье и боль она. - Да не смотри ты на меня так барашком, дорогой! Я ведь хоть и Чудо - Юдо Безобразное, но еще и красивая девушка. А ну, иди ко - мне скорее и люби, люби, люби меня... - поманила Марыся его своим горячим полушопотом, выкинув вперед легонько свою прелестную ручку c  длинным алым накрашенного ногтем на указательном пальце, который своими ритмичными движениями словно тянул и тянул его к себе. - Ну, иди - же ко мне поскорее. Ах, да... - вдруг словно что - то вспомнила Марыся с легкою гримаской на лице. - Так у тебя - же, парнишка, мигрень. А ну - ка, дай я тебя немного полечу. - сказала девушка и решительно вцепилась Дюше в волосы своими накрашенными, длиннющими пальцами и принялась сегонечко массировать голову. Удивительно, но после нескольких легких, решительных пассов боль у Дюши прошла совершенно. 
- Ах ты, шутить со - мной надумала! - как подстегнутый невидимым кнутом обнял после этого Дюша Марысю резко облапав ее за плечи и талию. - Со мною шутить? Да ты... Ах, ты какая вкусная - превкусная. - залепил он ухмыляющийся, плотоядный рот своими истосковавшимися, жаркими губами. Присосался к губам, к очам и обнял руками жадными ее точеный стан. Принялся нашаривать сначала по ее спине, а после по бокам и потом уже и по приветливо распахнутой и ожидающей ласки груди... После этого ее коленки задрожжали и негромко сладострастно охнув Марыся радостно - послушно поддалась его напору и они вдвоем повалились на разобранный, старый диван.  Вновь задышали неровно, сплетясь как корни и как ветви легендарного  Мирового Дерева и забивлись после в сладчайшей, яростной истоме ее горячей, липкой и податливой и его такой несокрушимо - твердой и даже безжалостно - жесткой человеческой плоти. 
* * *
СОН АНДРЕЯ

Уж не знаю, стоит - ли писать о таком, только возвратясь той ночью от нее и наконец - то провалившись в забытье ночное видел Андрей той ночью страннейшие образы. Словно на большом экране цветной, исторической хроники проходили они перед ним... Он и после дивился на это, вспоминая о них, как о каком - то абсолютно нереальном, чудовищном и странном видении. Ибо не в земле той, ни во времени Андрей, конечно, не был, просто он не родился тогда. Да и языка иностранного толком он совсем не знал, однако, почему - то понимал их речь без переводчика.
- Откуда все пришло? Откуда - же и кто ему навеял вот "такое"? Ведь и кинохроники про тех людей и события он не видел никогда подробной. -  Бог весть откуда "такое" взялось. Бог знает, куда "это все" сможет всех привести...
* * * 
Вот привидился ему во сне огромный европейский город с широченными проспектами, высоченными серыми пяти - семиэтажными домами. Пестрые вывески, огромные зеркальные витрины универмагов, ресторанов и кафе. Море людское и море машин. Визг тромозов авто, звон трамвайных вагонов.
Невесомой, тенью подплыл  к уличному указателю и прочитал легонько, как по русски иностранные слова:   "Унтер - дер - Линден". И сразу почему - то понял, что находится на улице: "Под липами".
Улыбнулся, и точно, вдоль широкого бульвара рядами - липы. Липы, липы в медовом цвету. И совсем не зашагал, а как - бы невесомо полетел вперед, не касаясь плечами старомодно одетой толпы из мужчин и женщин и дивясь то на красные грохочущие, ярко - красные трамвайные сцепки, какие нынче - редкость, то на неуклюжие, старинные авто и на редкие пролетки, запряженные в конную пару. На конце  широченной, людной улицы - величественно - строгие ворота. 
* * *
Песчано - золотистые Брандендургские пятипролетные ворота с квадригой Иоганна Готфрида Шадова. Да, это были они.
Строгая доричиская легкость. Воплощение легкости и немецкой стремительно - неустрашимой северной мужественности. И умелое подражание пропилеям Акрополя в великих греческих Афинах прославляющее великие победы великого короля - полководца и короля - миротворца Фридриха Великого.
Сверху над воротами - квадрига лошадей. Квадригой правит Богиня Мира. В её руках - штандарт со старинной немецкой символикой - дубовым венком, крестом и прусским орлом...
После победы над Пруссией в тысяча восемьсот седьмом году Наполеон Бонапарт вывез квадригу в Париж, как трофей. Но уже в тысяча восемьсот четырнадцатом году берлинцы вернули Богиню на старое место. Но случилось это только тогда, когда мир и покой вновь пришел на немецкую, славную землю... 
Перед воротами такая - же шумная, cуматошная площадь "Паризер - Плац". Меж проезжих воротных створок то и дело снуют причудливые двухэтажные красные автобусы с витой лесенкой на открытый верх. Под центральными створами - блестят трамвайные рельсы. Крик кондуктора при посадке. И оглушительный скрежет и звон вагонов. Посреди этого грома, снования машин и толп и куда - то стремительно спешащего железного и плотяного ада на узком пятачке - регулировщик - штуцер -в забавной фуражке - шако.
Не доходя до площади, перед большой, зеркальной витриной шикарного отеля "Адлон" как раз между инвалидов – героев недавней войны, что протягивают свои руки прося подаяния снует юркий мальчик в детской курточке и большущей, взрослой кепке. В руках у мальчугана – пухлые пачки свежих берлинских газет:
- Газеты! Свежие берлинские газеты!.. Кому газеты, господа?.. - надрывается он. 
- "Фелькишер беобахтер", покупайте "Фелькишер беобахтер"! "Народный обозреватель" с призывом - "Долой угнетателей!"... - горланит малыш. - Политика измены и позора. Дорогой предательства. - Смелое выступление на слушаниях в Рейхстаге депутатов национал - социалистов. - Красный нож в спину немецких солдат в восемнадцатом. Как это было? - Советская Россия сегодня. Серп и молот - смерть и голод. Репортаж из страны большевистского дьявола. Людоедство в степях Украины. - Кривляние авангардистов из театра "Фольксбюне" - зримое свидетельство марксистской политики разложения и свидетельство дегенеративности подобного рода "искусства". - репортаж отдела культуры обозревателя "Dr. G." Только в "Фелькишер беобахтер"...
- "Форвартс"! Кому "Форвартс"? - зазывает он снова читателей. - Очередной виток инфляции неизбежен. Мнение ведущих аналитиков. - Правительственный кризис кабинета и отставка министра финансов. Формирование годового бюджета отложено.
- "Роте Фане"! - не унимается мальчиш. - "Пролетарии всех стран - соединяйтесь!" - Всемирный кризис капитализма неизбежен. "Старый мир доживает свои последние часы!" - сказал на съезде Коминтерна в Москве товарищ Эрнст Тельман. - CCCР - на стройке. Успешное выполнение пятилетнего плана в тяжелой промышленности и рост колхозного строительства являются зримыми свидетельствами преимущенств нового общественного сторя. Речь  товарища Сталина на съезде передовиков и ударников в московском Кремле.
* * *
За зеркальными стеклами модных ресторанов и кафе гуляют спекулянты - новоявленые "калифы на час". Сегодня - их день. Пока что они - короли биржи в ограбленной и  полунищей стране.
На залитой цветными лучами черные, как мазаные ваксой сапоги толстогубые, кучерявые негры, сверкая белыми зубами, играя белками широких, на выкате глаз дуют и лабают эростный джаз. И прямо тут - же между ними полуголые девицы крутя задами и бедрами в такт африканским, отчаянным ритмам лихо пляшут свой эротическо - зажигательный танец...
За столами хорошо одетые, веселые мужчины и ярко крашенные, гогочущие женщины. Поднимают бокалы с хорошим вином над столами, ломящимися от разных изысканных явств и закусок... Но не все принимают участие в этом  натужном веселье. Только что вот в тот завешенный уголок за пеструю занавесочку прошмыгнули двое. Хорошо одетый молодой мужчина, по - видимому удачливый шибер и второй - в форменной шинелишке  чиновника. Намечается темное дельце с хорошим гешефтом... 
* * *
Вот звенит колокольчик у входа и в заведение с суматошной улицы вваливается шумная группа хорошо одетых, сытых мужчин. Длинные, светлые плащи распахнуты. Под плащами модного покроя двубортные костюмы английского сукна. Из кармана у одного такого молодца торчит темная, уже початая бутылка "виски". Вместе с ними - модно одетая длинная, черноволосая вертлявая девица с короткой стрижечкой. Маленькая шляпка и смеющийся широкий, грубо накрашенный рот. И мужчины, и женщина отчаянно курят, пуская кольца дыма в потолок, громко говорят по - английски и над чем - то заразительно смеются. Похоже, что они все уже основательно пьяны... Ну да, конечно, это ведь состоятельные американские туристы. Их сейчас в Берлине много. Дешевизна товаров, отелей, услуг привлекает их в сегодня в "веселый Берлин". Да их и правда трудно не узнать...
Вот они, обладая грацией слонов в посудной лавке пробираются меж столиков. Один не расчитав, запинается за ножку стула. Чуть не падает в проход. И все смеются...
Вот второй нетвердой походкой подваливает к барной стойке. Пьяно пялится вокруг и выворачивает у себя карманы, валя туда все их содержимое и начинает его разгребать. Открывает толстенный, кожаный бумажник и достает оттуда зеленую пачку. Поднимает ее в воздух и трясет ей перед носом у келлера. На секунду он разжимает неловкие пальцы и вот уже одна зеленая бумажка с президентом в напудренных буклях падает кружась на грязный пол. Вслед за ней вторая валится на стойку. Падает и третья, и еще, еще... Только пьяный этого уже не замечает. Тряся зеленой пачкой у келлерского носа и скривив в брезгливой гримасе толстые, масляные губы, напузырив - надув раскрасневшиеся щечки и по - бычьи наклонив лысоватую голову с выкаченными из орбит глазами американец сначала цедит сквозь губу а после орет: -
- Эй, ты, немец! А ну, скорее нам всем шнапсу! Шнапсу подай!
- Шнапсу. - повторил он уже тише, и поворотив голову к своим приятелям сощурившись брезгливо произнес:
- Я ведь раз уже драл этих замарашек. Бывал с ребятами в Германии в восемнадцатом. Ну и дали мы им перцу тогда... - разошелся он потом. - А ну, - заорал он еще наглей и громче - Споем этим немецким баранам нашу песню - "Янки Дуддль"! Пусть помнят, свиньи бюргерские, нашего Дядюшку Сэма! - завершил он так свою тираду. И после этого вся компания обнявшись и  пьяно раскачиваясь из стороны  в сторону, нестройно затянула песню свою песню.
* * *
Вот некто в широкополой шляпе, длинном черном кафтане, с густой бородой и маленькими смешными косичками на висках входит в двери заведения с надрывом что - то говоря швейцару.
- Вот уж, слова не поймешь у него... - ворчит швейцар недовольно под нос и с брезгливой миной спрашивает странного гостя. - Да откуда ты такой?
- Я недавно из Силезии. - страшно картавя и коверкая слова отвечает ему тот - Нет, я в Польше оставаться не намерен. Зачем мне Польша? Ведь у меня жена и дети. Там сейчас тоже плохо. А где нынче хорошо? К тому - же я и все мои жил в Германии. Так - что я почти - что немец... Была Верхняя Силезия - и нет Верхней Силезии. Была старая Германия, а теперь ее там нет.  После двадцать второго - она стала Польша?  - разволновался незнакомец, гортанно извергая - Проклятый, проклятый Версаль!.. 
А из угла в ответ услышал злое и насмешливое в разговоре за столиком двоих.
- Ну вот, еще один искатель счастья привалил. "Радость" - то какая! - говорил первый голос.
- Да у нас сейчас и без таких уже шесть миллионов без работы сидят. Между прочим, коренные немцы. Не как "эти". - подпевал ему второй.
- Если "этот" - немец, то весь Берлин - обезьяны. - "острил" первый голос в ответ.

- Наверное - да? Так и есть? Ведь я "такое" видел. К тому - же он все сам сказал. - подумал Андрей и... проснулся.
* * *    
Проснулся на мгновение среди холодной и темной ночи. Чуть поворочался на мягком, нагретом собой и только оттого теплом гнезде посереди океана мерзлой комнаты, и снова повалился в черноту. И как только вновь закрыл глаза, так и полетел куда - то. И не полетел даже, а как бы повалился сперва навзничь, а потом в темный и бездонный колодезьный люк провалился.
Вот и снова он бесплотный, словно дух. И снова наплывает на него, совсем как - бы из старой - старой хроники какой. Только хроника та старая, обычно черно - белая. А тут как и в том, прежнем сне все в цвете, все такое неожиданно живое и такое настоящее. И удивительно это, и странно, и страшно...
* * *
- Вот и календарик стене. А на нем готическими буквами под картинкой с собором имя древнего города - Нюрнберг. И дата на календаре – “Семнадцатое апреля тысяча девятьсот тридцать четвертого года”. 
- Так это – же мой день рожденья. – сообразил вдруг Дюша. – Только… только я еще не родился. – подумал он и стал считать, отнимая от семидесяти двух – тридцать четыре. Получалось по всем его подсчетам, что на свет он явится лишь через тридцать восемь лет.
* * *
Красивый, чистый и такой немецкий город. Средневековые, стройные башни, соборы. Старинные дома с  плетениями факхверков. И новые, многоэтажные дома. 
А перед ними маршируют колонны. Лес знамен. Духовые оркестры упруго и яростно рвут бодрыми маршами воздух улиц. И все - все чего - то напряженно и радостно ждут.
Ждут, когда прилетит Вот Этот на своем знаменитом "Юнкерсе"? На том самом - легендарном “Ю - пятьдесят два”, который так славно поработал в горячке национальных выборов прошлого года.
Вот аэродромное поле. Взлетно - посадочная полоса аккуратно скошенного, ровного газона. На самом краю поля - хлопают - летят - не улетают, лупя по ветру посадочные флаги. На краю поля - толпа. Толпа нетерпеливо ждет. И, похоже, что она его дождется...
* * *
Вот мелкий, серебристый трехмоторный самолетик выныривает из легкой дымки белых, почти уже летних облачков. И блестя и играя на солнце алюминиевыми, гофрированными боками начинает решительно снижаться. Вот уже на крыше пилотской кабины видна большущая антенна черным бубликом.
- Радиофицированный самолетик - понимает каждый в той толпе. - Все по последнему слову... - А как - же, ведь сам Вождь прилетел. Что - же Вы хотите? - слышим мы в толпе восторженные возгласы.
* * *
Самолет касается земли и смешно подпрыгивая начинает катиться по полю. Но вот он останавливается. Замолкает стрекот и чихание моторов. Быстрые лопасти, рубившие яростно воздух останавливают бег. Вот открывается дверь по правому борту. И стюард выставляет трап. Спускается сам и отходит в сторону.
И тогда из чрева самолетного, словно из норы, из темноты, а верней полумрака проема появляется он - их Вождь. Их фюрер.
Вот он хмурит брови и топорщит маленькие усики. Очень строго осматривается вокруг и скрещивает свои тонкие руки. А потом бросает взгляд куда - то в даль. За горизонт, как его и научили изображать из себя пророка грядущего.  Он уже порядком привык к новой роли и его уже не напягает этот ставший таким обыденно - банальным маскарад.
* * *
Вождь сегодня был в своем обычном, полувоенном. Коричневая рубаха и черный галстук - селедка. На галстуке - круглый партийный значок. Ремень, галифе и сапожки. На неширокие плечи предусмотрительно наброшено длинное, чернейшее пальто добротной кожи. Конечно жарко, но тут ничего не поделаешь - надо терпеть. 
За фюрером немного из чрева самолетика позади следуют другие. Большинство - в военной форме. Меньшинство - в гражданском. Новое немецкое руководство. Руководители Отечества, империи, страны. 
Вот Генрих Геринг - огромнейший жирный бык, фуражка с высоченной тульей, висюльки - аксельбанты,   светлая шинель на красной подкладке. Рядом с ним Альфред Гесс - волевое, слегка туповатое лицо с тяжелой боксерской челюстью, крепкий, плечистый мужик. Коричневая рубаха, черный галстук и тоже значок. Тугой воротничок сжимает толстую шею, как петля - удавка. Тут - же Генрих Гиммлер в парадной, черной форме. Длинное, немного бледное лицо. Напоминает с виду сельского учителя, или мелкого чиновника старого Рейха. Тоненькое, старомодное пенсне на коротком носу блестит на ярком солнышке.
Немного в стороне от партийных товарищей тяжело ковыляет Пауль Йозеф Геббельс. Серый, дорогой двубортный пиджак и черные брюки. Значок на галстуке. Энергично жестикулируя что - то говорит Францу фон Папену. И Папен согласно кивает Йозефу в ответ. Только эти двое  - в штатском. Остальные - в военной форме. Поджарые, настроены решительно.
Вот они, все вместе. Старые партийные товарищи. Выходят из поле и разминают ноги. Потому как засиделись в салоне. Щурятся на солнце. И переглядываясь меж собой чему - то только им известному сейчас улыбаютcя...
Рядом c ними - молодая женщина. Короткая стрижка, крепкая, спортивная фигура, простое и открытое лицо. Это молодая, но уже популярная фрау - кинорежиссер Лени Рифеншталь. Альпинистка, "королева горного фильма".
* * *
Вот они подходят к тем, терпеливо ждавшим - большой группе молодежи на краю летного поля. Большинство из прилетевших "вождей" лениво, и как будто - бы нехотя вздергивают руки в имперском салюте. Рутина для них. Уже привыкли и даже устали...
Сначала вздергивает руку Вождь. Резко, как - то неестественно и деревянно. Вслед за ним другие - мягче, чуть расслабленнее.
- Все таки в этом Вожде чувствуется что - то скованное, очень напряженное. Как - бы даже не совсем человеческое. Неестественное видно в нем. Наигранное. Кем - то словно - быв него натасканное и привитое ну чуть - ли не насильно. - думает, смотря на это бесплотный Андрей. -  И одновременно как - бы вдруг высокое, отрешенное от мирской суеты. Вот от этого поля. От этих людей вокруг его и от восторженно едящих его ушами и глазами совсем еще детей... Он весь, как будто - бы сонамбула. Или как пришелец из другого мира. Как Магомет, пришедший к людям с откровением из самого сердца пустыни... - барабанят в голове Андрея нелепые мысли.   
* * *
Позади "вождей" охрана - в черном. Значит тут им нечего бояться. Это значит тут все свои.
- Вот эти уж точно им "свои". - думает бесплотный Андрей и скользит взглядом по восторженной толпе. Вот парни и девушки из Гитлерюгенд. Вот они - на краю этого поля. Мальчики и девочки  Бальдура фон Шираха. Встречают своего Вождя и его соратников по борьбе.
Тут только лучшие из лучших. Их специально отбирали да так, чтобы все правильно было. И в идейном отношении, и в социальном, и, естественно, в расовом. Молодые, мускулистые тела. Радость и здоровье так и светятся на юных лицах. Вот они - молодые боги славной германской будущности.
На новеньких формочках цветными эмалевыми планочками и глазочками блестят на солнышке значки. Вот  "Лучшие снайперы" - имперский орел и винтовка. Вот ребята из юношеской сборной "Парашютистов". А рядом - из "Планерной Секции". Вот они - отважные, кому принадлежит завтрашний день их Отечества...
Рядом с семнадцатилетними - те, что помладше. Подростки лет тринадцати - четырнадцати. Это "Имперские следопыты". Их сам толстый Генрих пасет. Он и только он - главный государственный лесничий. И еще начальник всех имперских летчиков, парашютистов, егерей и зверей.   
* * *
Вот и к младшим подошло руководство. Они заметили "вождей". Сперва заулыбались радостно. После вздернули руки в имперском салюте.
- Хайль Гитлер! - пронеслось по рядам. И вот снова, снова и снова. И вот так - без конца. Без конца! 
Вот они тянут руки в имперском салюте и просто - Ему. Нет, им всем! Вот этим, как их учат теперь "спасителям Германии от красных!" "Избавителям от хаоса и от погибели!" И "величайшим в истории Германии людям!"
- Фюрер подал мне руку! - ликует девушка. - Какое счастье! С нами - фюрер! - ликуют рядом с ней ее подруги и друзья. - Теперь точно - все в жизни у нас будет хорошо!.. Очень - очень хорошо! - светятся - цветут улыбками радости юные лица. -  Мы горды, веселы, мы полны мужества и сил! Мы хотим отдать наши жизни великой борьбе, потому - что мы строим наш Рейх! Самый справедливый Рейх в  огромном мире! - радостно стучат в этот час их сердца. 
* * *
Среди прибывшей делегации заметна группа кинооперторов. Работают ручными кинокамерами снимая с разных ракурсов. А режиссер Лени руководит их съемкой. Отдает своей группе команды в небольшой жестяной рупорок:
- Ракурс справа... Теперь немного вперед... - кричит она решительно и машет ручкой и думает - О, Господи,  да это будет грандиозно! - и еще -  Какое счастье жить в наше удивмительное время - время нашего фюрера!..
* * *
Вот все садятся в открытые авто - кабриолеты и серая кавалькада огромных, тяжелых авто летит по широкой ленте шоссе. Впереди идет открытый "Мерседес" Вождя. За ним следом - другие авто. Так они въезжают в возбужденный и ждущий их город. Текут по украшенным улицам мимо нарядных, праздничных народных толп.
Слева, справа от дороги, через каждые десять метров - полицейский - штуцер или штурмовик. Полиция - в синем, блестящие, медные пуговицы и смешные шлемы. Кожаные ремни и револьверы на боку. Штурмовики - они в коричневом. Рубахи c номерами на воротниках, черные, узкие галстуки, на рукавах -  повязки. На ногах у этих простых парней, чаще всего из рабочих - коричневые гетры и тяжелые ботинки. У многих - знакомые всем усики и знакомый пробор. На боку штурмовиков - резиновые палки.
- Люди Эрнста Рёма. Рёма. Не фюрера... Да, они не мои... И это предстоит исправить. - - так думает Вождь, проносясь мимо  восторженных поросячье - мужланских рож. - Пора показать этому сброду его место. Нет, второй революции мы не допустим. У Германии должна быть только одна революция. Великая национал - социалистическая января тридцать третьего года. И только один Руководитель... Никакой национализации крупной промышленности. - уверен он, как никогда. - А зачем? Ведь такое и помыслить глупо... Какие - то доходы от универмагов? Чертовня... С Круппами мы всегда договоримся, а социальные вопросы решит государство... - так думает Вождь. - Нет, хаоса не будет. Слава Провидению - мы не Россия... - летит машина сквозь счастливый строй охранников вперед.
- Пора, пора обуздывать стихию. Погуляли, поскандалили, побили морды - пора и честь знать. - уверен он. И деревянно улыбаясь вновь и вновь вскидывает вверх правую руку в приветствии.
* * *
Кортеж идет буквально по ковру из живых цветов. Слышны радостные крики и приветственные возгласы. За цепью охраны - толпа обывателей. Легкие плащи и фетровые шляпы, котелки. Пиджаки и рубахи, очки и пенсне. Стрижки и проборы, усики и бороды, и лысины. - Это мужчины - сыновья и мужья и братья.  Платья и жакеты и женские шляпки. - Это жены, сестры и матери.
Вот отцы семейств сажают на плечи детей. И вот кто - то говорит  своему чаду, тыча пальцем в пролетающий серенький "Мерс":
- Это наш глава правительства. Это наш фюрер. Да, вот тот самый дядя, что с усиками... Это он нас всех спасает... Он уже нас спас!... И еще сегодня у нас такой особый день...
* * *
Из толпы на асфальт то и дело летят букеты... Вдруг через цепь охраны прорывается молодая женщина с ребенком. Передняя машина резко останавливается. За ней - встают другие.
Вождь в недоумении нахмурил брови:
- Что это такое? Кто допустил? - морщит он в негодовании свои усишки.
- Не волнуйтесь, господин рейхсканцлер. - говорит наклонясь адъютант из полка СС Лейбштандарт "Адольф Гитлер". - Все под контролем. Все согласовано. Это для хроники. Вам должны были сообщить...
- Так вот оно что. - цедит сквозь Вождь через желтые зубы и топорща усики довольно улыбается.
Женщина робко подходит к машине. Протягивает фюреру букет. Потом - ребенка. Адъютант берет ребенка на руки. Это ладный и здоровенький светловолосый мальчуган лет пяти в матросской формочке.
Из машины операторов выскакивает съемочная группа с ручными узкопленочными кинокамерами. Это люди Рифеншталь. Снимают вблизи с самых разных ракурсов. Слышен стрекот камер. Опереаторы ни сколько не стесняясь буквально лезут Вождю чуть - ли не в нос...
Гитлер гладит мальчика по светлой голове. Довольно улыбается и что - то говорит ему. Потом берет на руки, прижимает малыша к груди и снова самодовольно и сладко улыбается в камеру. Отдает ребенка на руки адъютанту в черном. Тот передает его обратно женщине и машины снова трогаются с места. 
- Вот он - немецкий народ. - думает довольный Вождь - Подлинный народ, а не жалкая кучка безродных дегенератов - "интеллектуалов" - пачкунов и трусов. Вот он - живой хребет подлинно народного государства. Не "красная" химера, не грязный плод больного воображения Карла - внука раввина из Трира, а корпоративная и расовая гармония - прообраз будущего человечества. Белого человечества! Людей белой, высшей, чистой расы, как прообраза сомна святых!.. Да, Церковь - воительница... Была воительница,  но это в прошлом... Народ! Народ - воитель! Царство гордого духа - вместо Царства Божьего - вот что нужно нам сегодня.! Нам не нужны поповские химеры. Паписты и лютеране - вы проиграли битву жизни. Сама жизнь уже выкинула Вас на свалку истории. Еще вчера Вы поздравляли меня с победой... Безмозглый сброд религиозных свиней! Не сегодня, так завтра кулак судьбы откроет Вам глаза на все происходящее под Солнцем. Ведь история неумолима... Неумолима! - так думает он. - Сегодня я, и только я - и Папа, и Лютер и подлинная реформация всей жизни! - уверен от сейчас смотря на эти радостные толпы. - Я  и ... сама Германия! - так считает уже он.   
* * *
На старых башнях - старые флаги. Огромные черно - бело - красные полотнища трепещут на ветру. Да здравствует старый имперский флаг!
- Кончилось время беды и позора. Черно - бело - красному - верить! Черно -  красное - желтое - долой - долой! На свалку веймарских иуд! Долой грязное золото мировой закулисы! - вот что стучит сегодня в немецких сердцах. В сердцах миллионов сердец. И дурманит головы, колотясь горячей кровью в черепную коробку, как в пустой армейский барабан, где все одно и то - же несется громовое и восторженно - нестепимо крикливое: 
- Да - мы патриоты! И с нами тот, кто всех нас спас! Какая радость! Какая гордость! И какой сумасшедший восторг!..
* * *
Зал огромного собрания. И как много людей в этом зале. Большинство из них в военной или в полицейской форме. Но есть публика и в штатском. Среди мужчин  даже встречаются женщины. Последние одеты подчеркнуто торжественно и строго. Круглые партийные значки - непременно у всех. А на них Имперский гнутый крест в эмалевом "рыбьем" глазочке.
На высокой трибуне перед большим микрофоном - уже знакомый человечек с усиками. Теперь он - в кольце прожекторного света. Прямо за его спиной на огромном заднике за сценой - широко раскинул крылья большущий орел с венком из дубовых листьев в когтистых, мощных лапах. Посредине венка -  Имперский гнутый крест - партийный знак НСДАП.
* * *
Вот прожекторный луч мощно выхватывает вырвавшись откуда - то сверху, c полутьмы человека на трибуне. И вот он весь - весь - весь тут и сейчас. Он как будто - бы словно купается в этом ярком, слепящем, белом свете свете. С двух боков из массивных, черных рупоров динамиков несется его немного хрипловатый и надрывно - пронзительный голос. То ниcходя почти до шепота, то срываясь в истерический крик этот голос, прорвавшись через микрофонное нутро тяжелой лавиной рушится на головы собравшихся людей в этом празднично - торжественном, притихшем зале.   
- Партийные товарищи! Друзья! Братья! Национал социалисты! Это наш первый великий партийный съезд! Первый съезд после нашей победы. - несется из динамиков в огромный зал. -
- Десятилетия назад я возглавил маленькую кучку патриотов, поставивших перед собою великую и благородную цель - спасение германского Отечества! Десятилетия я вел Вас по этой дороге. Дороге борьбы и труда, поражений и побед. И сегодня мы с удовлетворением можем сказать - наша борьба не пропала даром! Наши дела не забудут потомки и благодарные нам поколения обязательно напишут золотыми буквами деяния нашего времени на священные скрижали не только германского Отечества, но и на скрижали всех цивилизованных народов Европы!  - витийствует маленький Вождь. -
- Ибо сегодня именно мы - национал социалисты - приняли выбор нашего времени. Мы не выбирали наше время. Время, наше время властно и сурово выбрало нас. Сама Германия призвала нас к победе на свое спасение! Твердо, властно и сурово! Мы послушались ее великого зова, всеми своими сердцами откликнулись на него, и вот теперь мы здесь - в этом зале! - продолжал он вещать, переходя от шепота на крик и снова вползая в яростный и страстный полушопот. -
- В самые суровые десятилетия - в годы жестокой войны и в годы позорного мира я думал о тебе - Германия! Я думал о тебе - народ Германии! Я боролся за тебя, за твое светлое будущее! - резал человечек ладонями воздух и сжимал кулачки - И за этот торжественный и светлый день, в твоей великой и славной истории! - голосил и голосил он снова. -
- Во времена национального позора, измены и предательства мы, национал - социалисты грезили как - бы при этом видя на яву этот великий день. День славы! День нашей чести и величайшей гордости за творения рук немецкого народа!.. Не все наши товарищи дожили до этого славного дня. Так помянем - же сегодня их - этих рыцарей новых и светлых времен. Борцов за нашу сегодняшнюю и за нашу грядущую славную будущность. За Отечество!... - говорил человечек и тянул руку к партийному знамени, благословляя его и склоняя головенку с редкой черненькой челкой. 
- Вечная память героям! - вновь вскинулся он истерично уже через каких - то полминуты. И заструился речью вновь. -  Вечная слава борцам и мученикам нашего движения!.. Героям Рура и героям Мюнхена - память и слава!..  - словно гвозди забивал он сейчас в черепа.
* * *
Вот надрывный голос мечется по темному залу, бьется о гулкие стены. Лупит из динамиков в высокий потолок, обрушиваясь сверху - вниз на головы сидящих в партере. Истерикой щекочет ушные перепонки. И штурмует крепости черепных коробок миллионов и миллионов, разносясь отсюда, из этого зала невесомыми волнами радио. Течет через динамики в сотнях тысяч домов и квартир и волнами катится дальше и дальше - по сереньким полям мозговых извилин.
* * *
Человечек в круге света говорит уже довольно долго. Но даже те, кто уже устал его слушать, все равно, как - бы нехотя продолжают следить за словами яркого и бойкого оратора. Цветастые слова цветными стеклами калейдоскопа складываются в ярчайшие мозаики и завораживают. Но уже через минуту они снова рассыпаются, чтобы вместо первого узора сложить узор второй, такой - же как первый затейливый, причудливый и странный.  Мимолетные, цветастые и яркие слова словно - бы уносят слушающих их в какой - то другой мир. И властное, страстное, странное колдовство все длится и длится...      
* * *
- Все золото мира, вся черная злая сила антинемецкой сатанинской ярости сосредоточена сегодня в грязных руках англо - французских плутократических структур мировой банкирни. Грязные марионетки мирового заговора плетут свои силки, вновь стремясь изловить в них германского великана... Красный Интернационал Кремля - вот одна из ударных сил всемирного сатаны... - вещает Вождь своей притихшей пастве. - Вот уже десятилетия с каким – то фанатичным упорством эти гибкие гении упадка сеют смерть, террор и хаос на огромных просторах Европы и Азии. Не сегодня - завтра эти низкие преступники, самые нижайшие из тех, которых только знало человечество за все века культуры и цивилизации человека белой расы... - гортанно, c надрывом несется c трибуны. И его слушают и слушают. Припадают и пьют. И верят. Верят без остатка, как в себя. Нет, не так, а много, много больше.
- Так пусть - же очистительный огонь нашей святой борьбы, борьбы за свободную Родину, за ее неизменное место среди белых народов и подлинную европейскую культуру сотрет с лица Земли гнусный балаган мирового большевизма и плутократического кагала. Да здравствует народ Германии - носитель подлинной культуры! Сегодня Германия - надежный, крепкий дом белой цивилизации. Сегодня Германия - крепость подлинной европейской культуры - надежный заслон от красных восточных орд... - так говорит он.   
* * *
Сегодня он в ударе. Вот руки с длинными, ломкими пальцами яростно и гибко мечутся в прожекторном луче. Морщится порой прямой, короткий нос. Топорщатся маленькие, почти - что клоунские усики. А знаменитый пробор резко откинуый с узкого, низковатого лба отлетает и лезет назад.
Вот он снова, зайдясь в экстазе нервно заламывает тонкие руки. Вот он закатывает глаза и снова при том бурно - яростно жестикулируя, переходит почти - что на крик:    
- Врагам Германии никогда не одолеть наш народ! - почти что орет человечек. - Пусть знают в Лондоне, в Париже и в "красной" Москве - наши силы неисчислимы! Нашим недругам никогда не сломить немецкий народ! Не сломить немецкий дух! Не склонить немецкую гордую голову! Германия встает сегодня! Германия встает с колен! И пусть наши враги об этом знают!.. - говорит он снова и снова сцепляя и расцепляя пальцы рук. -  Мы будем трудиться, бороться и жить для Германии, как тружусь, борюсь и живу для Германии я - ваш фюрер - фюрер германского народа Адольф Гитлер! Да поможет  нам Всем Провидение!
* * *
И в это - же мгновение словно какая - то  магическая сила поднимает весь зал на ноги. Словно охваченные коллективным безумием люди вскакивают с мест. Нервно вскидывают вперед правые руки в имперском салюте и открывают глотки в восторженном, яростном крике. Словно тяжелая и властная волна начинает катиться по залу - от трибуны с усатым человечком и далее - через весь многосотенный, многолюдный, многоголовый партер.
Вот первый ряд поднимает руку в имперском салюте. Вслед за ним текут и текут следующий и следующий и следующий ряд. Словно по мановению волшебной палочки люди люди вскидывают вверх правую руку. И из горячих глоток и из  самой глубины их душ и сердец несется в этот момент лишь одно. Самое заветное и нужное сейчас и лишь сейчас:
- Хайль Гитлер! - Хайль Гитлер! - Хайль Гитлер! - катится волна по залу. И так без конца. Без конца...
Казалось, что вот только секунду назад нервы, натянутые словно чуткие струны были готовы уже лопнуть от того огромнейшего напряжения, которое еще какие - то секунды назад было в этом, словно замершем или замерзшем перед какой - то катастрофой или перед невиданной, вселенскою бедою зале. Вот еще секунды назад решительные, громкие Вождя их радовали и ошеломляли, и одновременно так пугали их своей надмирной грандиозностью, что люди, собранные здесь, инстинктивно, словно от сильного хотели - бы  пригнуть пониже головы к земле. Потому как тот момент им показалось, что весь мир и вся великая  Вселенная по воле одного лишь человека с маленькими усиками способна вдруг сжаться до атома а потом - ослепительно и мощно разлететься колоссальным взрвывом, творящим новые галактики и новые миры. И вот - свершилось! Сжатое в кулак железной воли ослепительно рвануло и горячая энергия нахлынула на всех всесокрущающим, бурным потоком, смело и гордо творя новое Небо и новую Землю великой Германии... Рвануло и в тот - же миг посыпались и понеслись разлетаясь до пределов Вселенной ослепительные фейерверки новеньких звездных миров! И все быстрее! И не остановить! Ведь все уже произошло!.. И ни описать все это ни понять человек не в состоянии. Только смотреть, благоговеть и удивляться, и радоваться, принимая это новое, единственно возможное вселенское мироустройство с величайшей благодарностью Творцу... Какое счастье и какой ни с чем не сравнимый восторг! - только это ликует сейчас во всех счастливых душах в этом зале. В Гремании... И в мире? А, впрочем, что теперь им весь вот этот мир? Если души помнят, души знают, что -   

- Германия, Германия,
   Превыше всего... 

* * *
Вот уже горячая волна восторга, обожания струится по залу. И уже через какую - то минуту заполняет и затапливает весь огромный зал до потолка. Только этот зал? Нет! Город, весь город!.. И не город даже этот вот один, а уже всю Германию! И, как кажется людям и в этом зале, и в этом городе, и в Германии - просто весь мир!
Ах, какой несравненный восторг и какая радость теперь в их сердцах! Радость и от этой вот речи Вождя, и от того, что все они теперь вот тут и вместе. И от этих огромнейших букв над головами, сложенными готической своей причудливейшей вязью в дорогие и знакомые теперь слова:
- Один фюрер! Один Рейх! Один народ!
Как радостно,  бешено стучит висках! Какие светлые слезы счастья на глазах у всех вот в этом зале!
- Неужели, неужели так бывает? Ведь все и вправду сбылось! Сбылось... - так думает теперь здесь каждый. И каждый счастлив. И каждый смел и горд, и молод, и силен. Словно вдруг электричество наполнило все это пространство. Вот еще совсем - совсем немного - и сам воздух в этом зале затрещит и брызнет веселыми искрами. А потом голубые, стремительные змеи - молнии побегут легко  этим человеческим по рядам  все дальше, дальше и дальше. От одного человека - к другому. От партера к ложам и назад. Так они и будут бегать по залу то дергая и просто щекоча по нервам, то лаская, то кого - то милуя а  кого - то разя...   
* * *
Вот в задних рядах слышны всхлипы. Кто - то истерично рыдает навзрыд. Истерично заходится в восторге какая - то женщина в светлом костюме и уже через минуту ее возгласы подхватывают, словно по команде, уже десятки новых, крепких голосов. -
- Германия - это наш Вождь! Наш Вождь  - сама Германия! - восторженно скандируют они и продолжают снова и снова, и снова лить расплавленную, искреннюю лаву благодарной и восторженной любви - Германия, Германия! Германия, проснись!.. - скандирует уже чуть - ли не до половины собравшихся.
* * *
Вот на задних рядах обнявшись, словно родные, седые деды вспомнив фронтовое братство Великой войны затягивают старое, еще Второго, кайзеровского Рейха -

- От Мааса и до Мемеля,
  И до Баварских гор...

И не сдержав нахлынувших, горячих чувств заплакал старик - солдат, нервно размазывая слезы по лицу. Рядом с ним молодой штурмовик стыдливо сморкается в большущий клетчатый платок.
- Эх, как меня пробрало. Ну, чисто, как бабу... - стыдливо думает парнишка, стараясь спрятать от товарищей глаза "на мокром месте" 
Но вот - весь этот хаос, всю восторженную какофонию, сотканную из радости, из надежд и из человеческих страстей перекрывает властно музыка. Сладкой, могучей рекой знакомых аккордов партийного гимна вливается она в торжественно притихший зал. И течет, и течет по рядам. А зал уже стоит, стоит и внимает, внимает, впитывая сладкую мелодию, как губка. А головы уже пылают, как в огне. И озноб бежит по телу сладкой дрожью и щекочет по нервам мурашками.
Сладким ядом эта музыка щекочет не только уши людей, но все решительней и властней проникает она в их  сердца и в их души. От того и радость в их сердцах теперь еще ясней и шире расцветает на небе надежной, узкою пока ярко - алой зарей, от того и надежда, и гордость. Вот какая - то неведомая сила поднимает людей с мест. Распрямляет спины и заставляет в едином ритме колотиться сердца в груди у сотен выдыхающих теперь единою поющей глоткой. Громко и  чеканно, властно, гордо, мужественно несутся над залом слова партийного гимна -

- Вставай Германия, Великая Держава!
   Проснись от сна, моя любимая страна!    
   Пусть освящает будущая слава,
   Твоих сынов погибших имена!
   
  Твоих сынов погибших имена! -

- чеканно, яростно выдыхает собрание строки, отлитые как - будто из горячего, тяжелого свинца.
 
- Вставай, Германия, в трудах и в битвах!
  Воспрянь Отечество в сердцах своих сынов!.. -

- захлебнулся кто - то в восторженных слезах.
Слезы на глазах. Но это - слезы радости. А еще и горести, и памяти, ведь вот... они дождались.
- Неужели все это правда? Наконец - то мы тут, в этом зале посреди всенародных торжеств. А те, кто ушел молодыми - они не дожили... - бьются искорки у них в мозгах. - 
Разве можно забыть о тех, кто так и не вернулся домой. Разве можно забыть героев Вердена и Марна, героев рурского сопротивления оккупантам и всех тех, кто не пришел назад, не дожил до этой победы, не поднялся с  кровавых улиц Мюнхена - восьмого октября двадцать третьего года? Нет! Вечная им слава и память в веках! - уверены все в этом зале.
* * *
Да, их головы cловно - бы в огне. А сердце? Сердце рвется вон из груди! Да они уже почти – что не от сюда. Да они почти уже не здесь. А где? Спроси их. Не ответят.
Душа заходится в восторженном и горячем бреду. Да они – уже и не они. Совсем, совсем не они. Не какие – то отдельные “Отто”, “Гансы”, “Магды”, “Фрицы”. Теперь они – “немецкий народ”. Вернее, даже, не просто “народ”, а “авангард народа” – “партия”. Многомиллионная сила, в которой один – за всех и все – за одного. Где нет и не может быть “отдельной личности”, а есть “одно движение” в общественной цели, которое выше и справедливее любого из них и непогрешимо исторически право…  Вот потому они сегодня вместе в этом зале. Вот потому их пересохшие, горячие губы поют, легко и свободно ложа голос каждого на мотив их песни. -

- В борьбе, в труде, в свершеньях и молитвах,

- Несутся в ошалелом и оглохшем зале громовые раскаты мужских голосов. -

- Освободись от тягостных оков! 

- Каблуком печатают они по тротуарной плитке. И после снова тянутся колотясь грозным эхом каких – то еще совершенно неведомых роду человеческому грядущих бурь все более решительные и громкие слова смелого такого нестерпимо гордого национального призыва. -
 
- Вставай народ, расправь пошире плечи.
  Уйди то немощи, безумья и тоски. -

- Громово несется фраза и кажется, что через секунду в зале рухнет потолок. Или как от ударной волны во мгновение ока разлетятся со звоном оконные стекла и тот час - же лопнут барабанные перепонки у всех певцов и слушателей. А потом через минуту что – нибудь взорвется тут – же средь толпы и обрушив все строение на головы похоронит всех под своими руинами. -

- Крепчают руки и стихают речи,
  Когда вперед идут твои полки!

  Вставай, Германия!..

- Так и разлилось широченной рекой без конца и без края. Только ширь, движение и восторг. Восторг без берегов, без границ, без пределов! 
* * *
- Да что за чертовня такая? – только и успел подумать Дюша и … снова провалился в муторный и странный сон, плывя в постели, как в лодке  в этот страшный, черный час по большой и как - бы жутко – глубокой, бездонной реке времен и наших ночных, неясных, смутных грез, сотканной из рваных лоскутов и нитей дневных надежд, из подсознания и их горячечных, кошмарных страхов.
* * *
Вот и опять страна Германия прорвалась в новый сон. Земля Франкония. А почему “Франкония”? И что такое – он и сам не знал… Вот только он увидел древний, славный город Нюрнберг. Увидел, и обрадовался городу, как старому другу. А На календаре минуло аж три дня. На листе было написано: “Двадцатое апреля тысяча девятьсот тридцать четвертого года”.
* * *
Старинные башни - седыми шпилями прут в совсем уже по летнему голубые небеса. Причудливые часы на ближней башне. Вот и стрелочка дрогнула и ровненько встала на цифру. Часы щелкнули, а потом в них что - то хрустнуло и они забили... Один... два... три удара... и вот снова... снова... снова.
- Тилли – тилли – тилли – бом – несется в голубой, хрустальной, небесной тишине над старой нюрнбергской площадью.
Вот и механические, чудные фигурки появляются в распахивающемся часовом окошке. Выезжают немного вперед на крутящемся колесике и забавно раскланиваются перед почтенной немецкой публикой. Вот и Шут в дурацком колпаке. Глупо улыбается и показывает всем язык. Вот Король так важно и надменно выходит вперед. Он в короне и мантии. Лениво и высокомерно кивает головой и снисходительно машет ручонкой. А вот и Смерть явилась из часов, страшный скелет с голым  оскаленным черепом и косой в костяшках левой, мертвой руки. В правой у нее - песочные часы – символ быстротечности времен и жизни человеческой. Вот жуткая фигурка яростно трясет костлявыми руками и кажется, что от того песок в часах людской жизни сыпется сейчас еще быстрее. Так трясет костяшками древняя старуха - смерть. Впрочем, также, как и сто, и двести лет назад.
Вот причудливый, древний фонтан с бронзовым лебедем. Вот мосты над темными водами канала. Средневековые факверковые домики плотно громоздятся друг на друга, нависая балкончиками, скатами над  старинной, узкой улочкой. Из открытого окна хитро выглядывает полосатая кошка. Довольный, крепенький малыш жует большое и сочное яблоко. Молодая девушка в национальном франконском наряде приветливо улыбается и машет кому – то из окна рукой.
- Прекрасный кадр для нового фильма Лени... – вдруг почему – то думается Дюше.
* * *
Старые, вернее снова новые огромные полотнища черно - бело - красных знамен. Старые - как при Вильгельме. И новые - партийные штандарты с гнутым имперским крестом.
Вот и крошечный уютный кабачок в полуподвальчике у серого, большого, еще довоенного дома. Тяжелые, дубовые панели, большущие часы с длинным маятником озабоченно стучат в углу. Над головами посетителей по стенам - оленьи и кабаньи головы, гравюрки с охотниками и поджарыми собаками - борзыми. Старинные ружья, камзолы и гибкие лошади. Трубят в рога и скачут куда – то. Вот узкомордые, стройнейшие и грациозно - гибкие борзые травят длинноухих безнадежно убегающих от них несчастных зайцев. Вот крестьянский паренек с мертвою лисицей в руках. Что – ж, законный трофей, ведь на то и охота...
За стойкою с двумя пивными кранами - толстый келлер в белоснежном фартуке. Рядом с ним - витринное окно с вязью готических букв, обращенных к улице. А на этой стороне у окошка - фикус с бочке. И еще в окне цветет герань. И клетка с желтой канареечкой, которая весело скачет. Милый, добрый, бюргерский рай… За окном маршевым шагом проходят какие - то люди в черной, военной форме.
* * *
Вот звякнул дверной колокольчик. Дверь заведения открылась и с улицы ворвались сначала обрывки маршевой музыки, а потом вошли двое мужчин. Открытые, немного простоватые лица. Тоже в черной форме, как у тех, за окном. Но другой, не в такой элегантной.
На головах у вошедших - пилотки. Вот они снимают их. Светлые волосы. Аккуратные, короткие стрижки. Простые, военные парни. Садятся за столик с белоснежной скатертью у стенки и оглядывают головы зверей и охотников в рамах.
Подбегает келлер. Двое в черной форме заказывают пива и сосиски с тушеной капустой. И начинают странный разговор на незнакомом для Андрея языке.
- Жаркий денек выдался, дружище Отто. – говорит один.
- Да, жарко. Только двадцатое апреля, а уже такая жара. – отвечает другой.
- Да, рановато в этом году. Впрочем, кто знает, как у них тут в Франконии?.. У нас в Дрездене сейчас - так еще не печет... Кстати, ведь сегодня день рожденья фюрера. – говорит со смехом первый.
- Вот как, Герман? А я и не знал! – поднимает брови тот. - То - то эти патентованные гуси из полка СС Лейбшандарт "Адольф Гитлер" расходились… - кривится немного он. - Кстати, нам в рейхсвере это знать совсем ни к чему. Пусть партийные поросята от восторга сходят с ума. Мы тут слава Богу ни при чем...
- Тише, Отто... Ради всего святого! – отвечает ему собеседник. - Мы тут ни при чем, только вот СА этого как раз не знает... Кстати, как дела в Вашей части? Ведь с приходом к власти нового канцлера у всех в рейхсвере - перемены. Государство теперь уже по - настоящему повернулось к нашей армии лицом. Не то, что эта левая сволочь, что была еще недавно... Слава Богу, только - бы не сглазить, Отто...
- Да, перемены к лучшему. – отвечает друг ему. – Скоро мы едем на завод. Принимаем танки. Первая партия прибудет уже в июле. Техники пока немного, но я знаю, что все, все еще впереди... По крайней мере, мы очень на это надеемся… Кстати, наши парни уже были на заводе. Погоняли образец на полигоне... Впрочем, рано хвастаться, машина сырая совсем... 
- Танки? Настоящие танки? И “версальцы” разрешат нам танки? Это что - то новенькое... – улыбается его товарищ. - Неужто этот парень Адольф и правда их нисколько не боится? Так ведь и из Лиги вылететь недолго? А там - и до  международных санкций совсем недалеко?
- Герман, послушай, дружище, все не совсем так, как ты думаешь. – отвечает ему друг. - Чисто формально  мы получаем с завода сельскохозяйственные трактора. Тягачи. Так - что, Герман, мы не танкисты. Мы - трактористы! – смеется парень белозубым ртом. - Если честно, - хихикает тот - то этот “Панцер – Один” - порядочное барахло. Легкий, всего пять с половиной тонн. Экипаж - два человека. Броня - тринадцать миллиметров и лишь противопульная. Мощность - шестьдесят лошадей, скорость - тридцать семь километров в час. И два пулемета “МГ - Тринадцать” на семь целых и девяносто две сотых миллиметра… - немного кривится парнишка. - Убогоньким вышел у них наш первый “Панцер – Один”. Трактор - он и есть трактор. Чего – же ты хочешь?.. Кстати, наши ребята видели на там - же еще один танк. Пока только образец. Называется  “Панцер – Два”. Этот уже девять с половиной тонн. Но все равно, для танка - то и это как - то несолидно... Экипаж - уже из трех человек и броня - четырнадцать с половиной миллиметров. Мощность - уже сто сорок лошадок. А максимальная скорость - все равно – сорок километров в час! – негодует он слегка. - Двадцатимиллиметровое автоматическое орудие “КВК - Тридцать” и один пулемет. Обещали такое чудо запустить аж с будущего года.
- Да, это как - то несолидно. – соглашается товарищ с ним. - Не пушечка это, а пукалка! Случись чего, так с такой фитюлькой ни с французами, ни с англичанами много ты не навоюешь. Но это все - же лучше, чем фанерные макетики на руках таскать... – говорит он с горечью и закуривает сигарету. И стряхнув серый пепел продолжает говорить. - Кстати, - говорит немецкий танкист - у англичан, да и у русских дела в танкостроении обстоят много лучше. Был я в Советской России. Я там наездами я  аж с двадцать девятого   до конца июля тридцать третьего бывал. Школа "Кама" под Казанью. Слышал? Нет? Мы учились там на британских танкетках - "Кастрен - Ллойдах"... Впрочем, видели у русских парней чего и поновее... – говорит он и снова затягивается своей сигареткой. - Русский “БТ – Два”, к примеру... Представь себе, товарищ, - одиннадцать тонн! – бьет немец ладонью по столику. – Вот это – штука! Экипаж - три человека. – продолжает он. - Двигатель установлен на нем - авиационный "Либерти" - аж в четыреста лошадиных сил! В нем - двенадцать цилиндров и жидкостное охлаждение! – восторгается немец. - Не машина - зверь. Ведь такой во всей Европе - равной нет. А уж предвидится - ли? Один Бог ведает… - заливается он соловьем. – Скорость машины на гусеницах - пятьдесят два, а на колесах - семьдесят два километра в час! Броня у зверя правда слабовата - тринадцать миллиметров. Зато этот танк маневренный, быстрый... А что еще надо в войне? Вооружение на нем - тридцатимиллиметровое орудие и пулемет “ДТ” калибром семь целых и шестьдесят две сотых миллиметра. Последний ставится в башню независимо от самого орудия… Ну что – ж, недурно. И это недурно... – хвалит немец русскую работу. - Смелая конструкторская разработка на заводе у большевиков… Знаешь, если честно – продолжает он - этот чертов русский танк меня тогда и поразил, задев, как говорят, "за живое", и еще задуматься заставил крепко... Мысли разные в голову полезли мне тогда. – закивал башкою немец.
- Какие, дружище? – обнял его друг и поднял янтарную кружку. Чокнулись. Отпили немного и утерли рты.
- Сейчас скажу... – сказал товарищу первый танкист. - Представь - Россия. – говорил он, разводя по сторонам руками. - Зимой снега по пояс, осень да весна - сплошнейшая распутица, грязь страшнейшая. Читал я как - то в их местной большевистской газетенке интересную заметку. – смешком скривился паренек. – Так вот там автор заметки написал вполне серьезно: “лошадь - де в грязище потонула!” Ну, ты можешь себе “такое” представить в Германии? Да ни в жизнь! – рубанул он ладонью. – И еще  возмущался этот большевистский краснобай: “Мосточков – де проезжих не чинят! Один бюрократизм, ну и так далее!..” Обычное словоблудие… - заметил парень. - Шоссейных – то дорог в Советской России в известном нам на Западе смысле абсолютно практически нет. – добавил он, подняв указательный палец. - И, видимо, еще долго не будет... А у русского танка  “БТ – Два” вместе с гусеницами идут катки колесные! Танк на колесах! Спрашивается - По каким таким дорогам русские его гонять собрались? Уж не по нашим - ли - немецким? – продолжал он свою мысль. - В Польше да в Румынии с дорогами - то тоже небогато... Вот я написал тогда по поводу аналитичку с этими  догадками. Подал по инстанциям... Извини, но про то я болтать не могу... – извинялся танкист перед другом. - Да, Россия - огромная, богатейшая, воистину сказочная страна. – говорил он, хлебая свое пиво. – Леса да степи... Переезжали Волгу мы. Огромная такая река... Только весь простой народ в России абсолютно нищ. То и понятно – говорил парнишка. – Вначале ими правил глупый русский царь. После началась вся эта гражданская заваруха завершившаяся резней авантюриста Ленина и его дружков... Но ведь русские - то тоже - строят! – стукнул парень кружкою о кружку. – Строят заводы, хотя живут, если честно - совершенно по - скотски! – покачал он своею светлой головой - Очень, очень бедно живут. Хуже наших батраков в деревне. Все это для нас даже как - то и нереально, как рассказ о жизни африканских дикарей или индейцев в джунглях Амазонии. – говорил товарищу танкист. - Вот, послушай сам и подумай. Например, русский дом. Скажем, в провинциальном, маленьком городе. Деревянный дом, одноэтажный. А живут в нем простые рабочие… Вот большая комната с хлипкими, фанерными перегородками. И за каждою из них живет отдельная семья. То есть в каждом углу комнаты этой, конечно. День и ночь тут шум и какие - то крики. Вот пробегают чьи - то дети. И голоса, и запахи из всех углов… - говорил он дальше. - Так вот целое семейство в своем несчастном том углу и ест, и спит, и белье стирает, все в едином закутке. Раздеваются друг перед другом. И ложатся с супругами спать. И все это при детях, потому как никуда человеку не скрыться. Просто некуда. – хлебал из кружечки он. – Да у нас в Германии в казармах условия для жизни солдат и то много лучше... Ведь даже холодной воды в том доме нет. Просто нету там водопровода. – сокрушался он. - И хорошо еще для жителей, если хоть на улице в водоразборной колонке будет вода. Но это бывает в провинции редко. И колонки редки, и с водою всегда перебои. Только в центре города у них такое счастье и есть... – омочил он в пене рот. - Если нет воды русские люди идут на реку. Там они моются летом, там и стирают и летом, а зимою и в проруби... Туалет у них, конечно, на дворе. И по утру – очередь туда… Очереди вообще в стране большевиков есть всегда и за всем... За хлебом там - очереди. Но и это не все. На продукты там - карточки... – цокал он языком и тянул сосиску в рот. - Дикий край! – говорил он прожевав товарищу. - Настоящая Африка, ей - Богу! Даже непонятно, как эти медведи вот такие танки делают!..
- Слышал, в прошлом мае к ним в Москву ездила от нас делегация во главе начальником вооружений рейхсвера фон Боккельбергом. До этого к нам из России от них тоже приезжали в тридцать втором разные люди...  – почесал свою светлую голову его товарищ. – Там был еще этот их парень... Михаил, кажется, его звали... Ну, высокий такой...
- Михаил Тухачевский!? – встрепенулся танкист - Я тоже много слышал о нем. Но мнения о нем ходят самые разные...
- Да,  кажется он не совсем и русский? – заметил его друг.
- Что, неужели он - еврей? Все большевики - евреи?.. Ведь так, кажется, говорят сейчас у нас в Германии?.. – хихикнул первый танкист.
- Нет. Вроде, он поляк. – отбил смешок приятель. -  Впрочем, это и не важно... Пусть Альфред Розенберг в своей расологии разбирается... Какое нам до того дело? – добавил он. - Знаешь, Герман, эти русские меня поразили. Каким - то своим фанатизмом. Уверенностью дикой своей заразили русские меня. В том, что и у нас все еще впереди. Все еще будет!.. Вот восстановим армию и флот. Войдем в Рейнские Земли. Потом турнем французов и полячишек с наших исторических земель. И расквитаемся с врагом по - полной за прошлый позор! Слава Богу, Веймарская система пала и теперь мы восстановим наш старый Рейх... – восторгался он.
- Но ведь это – война! – оборвал его мечтания друг - Ведь снова нашим недругам на подмогу прибегут американцы? Что тогда? Опять проиграем? Еще и страну расчленят… - опасался он.
- Тогда мы были слабы и истерзаны. – успокоил приятель его. - Плюс нам крупно подгадили “красные”, натравив тыл на фронт и штатских на армейских, то есть на нас. – энергично рубил он ладонью. - Мы ведь просто не могли тогда из - за всех этих изменников воевать нормально. Да если - бы ни Либкнехт, ни Люксембург, ни Эберт и не  Ратенау, словом, не вся эта шайка изменников, мы легко - бы победили их тогда... К тому - же, ведь американцы - не солдаты. Это неженки трусы, любители шипучей воды, такой – же шипучей, как и вся американская политика... И какого черта их "Луизитания" залезла в зону боевых действий наших кораблей? – возмущался немец. - Да эти чертовы американцы только и искали повода вступить в наш европейский конфликт. Они ведь хотят гегемонии уже и в Европе. В Центральной и Южной Америке им места уже мало! Мало Филиппин и Кубы! Скоро им весь мир подавай!.. Ну ничего, мы им не Филиппины, ни Гавайи. – говорил немецкий танкист. – Мы еще козлам рога пообломаем... – скрипел он зубами. - Приперлись под самый конец европейской войны со своими надувными ваннами и карманами, полными галет... По мне, так уж лучше французы, эти ребята хоть умеют драться. На Сомме, на Марне… И они, и русские - тоже. Все мы помним их Брусиловский прорыв… Впрочем, русские, как и мы тогда в восемнадцатом, попали в беду благодаря своим проклятым левакам. Ленин. Троцкий. Зиновьев. – стал он вспоминать знакомые для Дюши имена. - Большинство из них, и у нас, и в России, как я слышал, есть безродные космополиты. То есть люди без Родины, без чести, без национальной культуры. Духовные карлики с вредными идеями в больных и глупых головах... Говорят, что после того, как Сталин турнул Троцкого, - продолжал танкист – русский вождь начал понемногу тасовать старую кремлевскую колоду. Думаю, что Сталин этой публике уже давно не доверял. Кстати, и старым военным чинам из еще царской Армии он тоже не верит. “Царю они изменили, а после - мне изменят!” – вот вся сталинская логика В СССР по верху  очень скоро пойдет большая чистка. – говорил он, выпивая и закусывая. -  И вообще - то этот самый грузин в Кремле не так - уж глуп, как о нем принято думать некоторым глупым людям на Западе. Умный он, вернее – хитрый. Просто хитрый, бестия, и настоящий азиат... – продолжал рассуждать немецкий офицер бронетанковых войск. - Сталин свою промышленность строит. И довольно крепко строит. Металлургия, шахты, гидростанции, заводы тракторные – а ведь по - сути – то они все танковые заводы и еще по производству орудийных тягачей. – продолжал он свой рассказ. – Паровозостроительные, вагоностроительные, авиационные предприятия растут у них по всей стране. И автомобильные, конечно, тоже. На большой войне транспорт - первое дело. Необычайный, фантастический рост тяжелой промышленности. Но это теперь знают все. Об этом и сами “красные” на весь свет дни и ночи трубят… Но спроси их: “А как с товарами бытового спроса?” – “Да почти никак.” – вот какой будет их ответ. Народ в России при большевиках живет в своей массе, как китайские кули. И еще не ворчит. Ворчать там опасно... – говорил офицер и скрестив пальцы рук показал товарищу “решетку”. - Этот их Сталин - деловой, очень деловой такой дядя.  Не обжечься - бы нам через все это?.. Да и больше нечего сказать... - Или вот орут они, большевики вот эти то есть, - говорил офицер - на всех углах, как петухи - "классовая борьба"! Но ведь только для вида у них все это так просто... – обнял он товарища за плечи. - Для народа темного придумано все это. Да еще для того, чтобы истинные планы скрывать за громкой, ровным счетом ничего не значащей фразой… Или их "борьба с троцкизмом"… - продолжал он не спеша. - Ведь по - сути, Сталин в России делает то - же, что Гитлер у нас, в Германии. Это просто борьба с космополитическою закулисой и создание великой империи, друг мой! Кстати, их политика резко меняется. Сегодня им снова нужно все свое, национальное, как и при царях. А большевизм со всеми этими фразами про “отечество для всех трудящихся” - это у них наносное. И в основном, пришло все это от космополитов... – отхлебывал пиво танкист. - Читал как - то статью про их Коминтерн в "Фелькишер беобахтер". Видел под статьей той фото Карла Радека во всей красе. Вот уж страшная рожа. Настоящий “дегенеративный тип”, прямо как с таблиц психиатра Ламброзо... Про других я тоже там читал. Бела Кун, Розалия Землячка, Феликс Дзержинский, Глеб Бокий и Берман – это – же самые настоящие палачи народа... Хорошо, что теперь они таких у себя в России от руля убирают. Наверное, даже Сталина эти людоеды уже “достали”?.. Впрочем, и кавказец тоже “хорош”. Все они одним миром мазаны... – говорил горячо и уверенно немец. - Много тайных замыслов у них теперь в Москве. Непростые эти люди - русские. И совсем, совсем они не дурачки… Например, абсолютно понятно, что вся их коллективизация - это чисто военное, мобилизационное мероприятие на случай большой войны. Попытка даром взять хлеб из села... Войны еще нет, а мероприятие уже есть! – поднял палец танкист – офицер. - Тут невольно призадумаешься, хитро русские придумали... Деревня страдает и страшно, зато в случае войны города и армия не останется без хлеба, как у нас в восемнадцатом году... У хитрейших русских коммунистов в такой тяжелый военный момент продовольственного коллапса  не предвидится!.. – восторгался он хитростью большевиков. – К тому – же в России - пропасть пахотной земли… А у нас?..
* * *
- Ну, а что у нас?  - продолжал говорить офицер - Мы – Германия, земля фабричного железа, страна городов. Случись нам снова воевать, так мы себя даже не прокормим даже. Сейчас мы - народ без земли, а значит фюрер во многом прав... Надо посмотреть нам на Восток... Ну, а что? Натиск на Восток - старый австрийский девиз. Кстати, ведь австрийцы и немцы по - сути - одно. Только нелепая и злая историческая судьба разъединила родственные меж собой германские народы, да и недруги пока не дают нам объединиться с восточными братьями в Остмарк. Нам надо быть всем вместе. Желательно, в едином Рейхе!.. – продолжал он излагать свои фантазии. - Тогда и земля будет, и судьба будет у германских народов общая. Надо нам посмотреть на Восток. Нам есть куда подвинуться географически. На Западе для нас места уже нет. А вот Восток – совсем другое дело... В старой Австрии Франца Иосифа так когда - то  говорили: “Славяне - навоз для Австрии!” На том навозе Австро - Венгрия росла.  И ведь неплохо до поры все было... – окунул вдруг новоявленный геополитик свои губы в огромную кружку и замолк. 
- О, да ты опасный человек! – засмеялся, дослушав всю эту тираду до конца его товарищ. - Полубольшевик – полунацист – вот ты кто, дружище! Да с тобой надо ухо – бы держать востро! Не в ЧК, так в Гестапо за такие разговоры с тобой попадешь... Кстати, - убрал он резко смешочек с лица - при всем том действительно хорошем, что происходит при новом руководстве в Германии, сдается мне, что у нас наступает настоящая, железная диктатура. Я имею ввиду всю эту нелепую историю, случившуюся первого апреля прошлого года. Весь этот бойкот еврейских магазинов людьми Эрнста Рёма. Такое дело, и как раз под  “день дурака”... Помню, как стояли эти коричневые обезьяны со своими дурацкими плакатами: “Не покупайте у евреев!”.. А почему, собственно говоря? – спросил его товарищ. - Почему вдруг такое давление на немецкую публику? Разве мы уже не у себя дома? Мы уважаем их права, то есть права этих вот “коричневых”, но они тоже должны тоже нас уважать! И вообще, - продолжал говорить танкист - если кто из этих торговцев – евреев в чем виноват, пусть ответит за себя по закону. Но ведь покупатели тут ровным счетом не при чем!.. – возмущался он. – Кстати, никто из обывателей не требует от новых властей чего – то невозможного. Но все мы хотим в нашей измученной Веймарской системой стране только мира и правопорядка!..   
- Дорогой, ты говоришь о сущих пустяках. – оборвал его друг. - Ну, стояли какие - то люди. И, притом, заметь, только один день! И большое это дело? Ведь это – их законное право! Право выражать свои мысли! Право доносить свои взгляды до публики! – загибал он свои длинные, породистые пальцы. - До народа, если хочешь знать! Не это - ли и называлось в Веймаре хваленым словом "демократия"?.. – заулыбался нагло он. - Её – то, по мнению зарубежной прессы, сейчас в Германии уже и вовсе нет... Надо - ли тебе напоминать, в чьих руках находится вся эта мировая пресса?.. Кстати, нечестие – это и есть вековая черта этой "обиженной" расы... Видел - ли ты, друг мой, знаменитый барельеф на стене одной из здешних нюрнбергских церквей? Знаменитейшую "Джудишсвайн"?!.. – упивался он своим остроумием.
- Видел... Ну и что - ж... Обычный средневековый поклеп одной религиозной веры на другую... – хмурился его товарищ. - Зримое свидетельство религиозного фанатизма, нетерпимости и ревности за свою религию "не по уму". Вот и все.   
- Знаешь, мой дружок, - сдвинул кружку с ним приятель - но ты слишком, снисходителен к “ним”. И в те давние времена добрые немцы - христиане хорошо отличали своих друзей от врагов... Храбрая и честная кровь немецкого народа всегда нетерпимо относились ко всем тем, кто марает собой человечество... Ростовщики, шинкари, воры и шлюхи, нищие, фанатики, политиканы, плохие писаки... Деньги и прибыль - их бог... Стоит - ли их нам жалеть?.. – излагал он недавно вычитанное в газете. – Да ты сам посуди - какой хороший еврей торгует в субботу? А ведь первое апреля тридцать третьего пришлось на субботу! К тому – же все эти евреи еще должны были - бы быть благодарны штурмовикам из СА за то, что те помогали их заблудшим братьям вспомнить заповедь про отдых в седьмой день… - оскалился он. - Да и не в их - ли священных книгах сказано: “Все евреи отвечают друг за друга”... Пусть тогда и отвечают! И полной мерой отвечают за все!.. Ведь в Библии так прямо и говорится: “Кровь Его на них, и на их детях, и так из рода в род...” Или ты забыл, кто такие “лжецы – фарисеи”? И так - из века в век… Кстати, даже современные ученые подтверждают это. Современной науке хорошо знакомо понятие этнопсихологии. Так – что никакого “фанатизма” и “средневековья”. Или ты и тут готов поспорить с очевидными вещами? – похлопал он товарища – танкиста по плечу.
* * *
– Да, мы, немцы. - продолжал он еще хлебнув пивца. – И мы не забыли мерзкие проделки их единоверцев. Или напомнить ту историю с военными кредитами? Все эти Делишки Карла Либкнехта и Розы Люксембург... Отказ от голосовать за военные кредиты, прямые призывы к свержению правительства! И это во время войны! Это было немыслимо!.. – чуть – ли не орал он уже полупьяным голоском. -  Правильно, что их посадили в тюрьму! Да по мне, надо было – бы и вовсе расстрелять к чертям всю эту “красную” сволочь! – треснул он кулаком по столу. - Слава Богу, после офицеры постарались! Словно смерть сама нашла предателей немецкого народа!.. А Иуда -  Вальтер Ратенау, подписавший подлый мир!.. А ничтожнейший Фриц Эберт!.. – не унимался он. - Послушай меня, товарищ, но ведь все они – только одна “красная” марксистская банда. Ты ведь слышал, что наши коммунисты не имели в Германии даже собственной самостоятельной партии, числясь всего лишь “немецкой фракцией при ВКП(б)”? Ты и правда об этом не знал?.. Впрочем, этого и стоило нам ожидать! – вояка задрал указательный палец. -  Наймиты врага и предатели Германии, иуды и семя иуд и змеиная порода!.. И я после того, что было нам, немцам от них, мы их должен еще жалеть?.. Кстати, только Наполеон Бонапарт и его французы - оккупанты дали им права на наших землях. Мы права им до того не давали. И ведь тоже неспроста. Неспроста! Всем известно, что у Бонапарта в Париже был собран в те года иудейский Синедрион!.. Мы в своей истории не раз испили от них чашу горькую, век живя при этом на своей, немецкой земле. Ну, так неужели им не пить и долю того, что принесли они нам, из века в век живя на земле нашей, им совсем чужой?..  Жалеть змею, кусающую немцев? Какое бесстыдство! Какой “гуманизм”! – горланил что есть мочи офицер. - Нет уж, увольте меня от такого безумия!.. Я ведь не такой безумный “гуманист”!..
* * *
- Где – же я это все слышал? Ах, да, в книжке когда – то читал. – вспоминал через сон Андрей. – Да еще проходили все это давным давно в школе. У меня еще ведь пятерка в десятом классе была. Да и на экзамене я отвечал “про Германию”. – выплыло от закоулков мозга и припомнилось, как вызубренный некогда билет, в подготовленном конспекте которого было. -
- “Тридцатые – расплата за ложь и позор двадцатых. А те – за всеевропейскую четырехлетнюю кровь…
В восемнадцатом на истерзанную всеевропейской войной землю наконец спустился мир. И был он долгожданен и страшен. Гол и суров. Разразился… мир – так точнее. Человечество – без России. Европа – без Германии. О, новый, дивный европейский мир…
И так, разразился долгожданный мир. За миром  в опрокинутый войною европейский улей вломился Версаль. Колоссальные репарации в сто двадцать три миллиарда марок для Германии. А еще Германия не имеет право на призывную армию. Ее сменил наемный фрайкор, что и продолжилось до самого восстановления вермахта в марте тридцать пятого.  Также, согласно документов Версальского мирного договора немцам было впредь запрещено иметь и “все наступательные виды и рода войск”, то есть танки, авиацию и тяжелые артиллерийские орудия. Так решили “версальцы”… Но все это будет потом. А сначала была революция ноября восемнадцатого.
* * *
Девятого ноября восемнадцатого года германский кайзер Вильгельм Второй отрекся от трона. Так в несчастной Германии начинается прекрасная и ужасная ноябрьская революция восемнадцатого.
Один из председателей Совета народных уполномоченных, один из лидеров социал - демократов Филипп Шейдеманн провозглашает республику в германском Рейхстаге. А леворадикальный социал – демократ Карл Либкнехт с балкона Городского дворца – Свободную Социалистическую республику. В этот – же день еще один лидер социал – демократов, и тоже один из председателей Совета народных уполномоченных Фридрих Ратенау принимает от Макса Баденского пост рейхсканцлера. Двоевластие приводит к волнениям. Волнения в Гамбурге, в Берлине, да и в других городах несчастной страны…
Роспуск регулярной армии. Выступление левацкого “Союза Спартака” при прямом попустительстве Карла Либкнехта и Розы Люксембург и последовавшие в его ходе  реквизиции собственности у законных владельцев, грабежи и убийства… И в ответ на это обращение президента Фридриха Эберта к немецким офицерам: - Спасите Германию, выполните Ваш долг!..
Большинство офицеров ненавидели канцлера Эберта. Ненавидят они и министра иностранных дел Ратенау. И не только за национальность этих двух господ. Просто офицеры считают их предателями и всеми душами своими ненавидят нахлынувший на их страну позор… Но не только одни офицеры живут в той Германии. В ней еще живет  и ее многомиллионный обманутый и самообманувшийся страдающий народ. “Левые” – за бунт, “правые” – за труд и порядок. “Проклятые” “правые”… Сколько – же раз “левые” Вас проклинали? Проклинают и поныне…
* * *
Жалкие остатки некогда великой армии. Фрайкор – наемная армия. Красные беспорядки. Красный Фронт – “Рот Фронт” – банды “леваков”, сколоченные политиканами из вчерашних солдат. Предчувствие… нет, начало гражданской войны в Германии. И как попытка нового правительства обуздать анархию охватившую страну - создание офицерских Добровольческих корпусов. И жестокое подавление за тем “спартаковского движения” генералом Францем фон Эппом в девятнадцатом году. Потом…
Потом было Германское учредительное национальное собрание в Веймаре. Принятие высоким собранием германской Конституции – самой демократической и самой бесполезной бумаги в мире. Это была воистину великая и прекрасная конституция. Конституция Веймара строго гарантировала всем кто еще где – то работал, а не погиб окончательно к той поре от голода и холода - восьмичасовой рабочий день. Безработным она обещала повышенные пособия. Безногим, безруким, безглазым инвалидам войны – палаты госпиталей и дымящиеся тарелки наваристых супов. Матерям и беременным – родовспоможение и всенародную заботу. Детям – обещала образование… Прекрасный, бесполезный документ, который никто и никогда, ни сном, ни духом и не подумал – бы соблюдать.”
- Впрочем, нас это вряд – ли удивит. У нас самих - такая есть. Аж с девяносто третьего год… - вспомнил Дюша.
* * *
- “Неудавшийся путч монархистов Вольфанга Каппа и генерала Вальтера фон Лютвица десятого марта двадцатого года. Объявление профсоюзами всеобщей забастовки. И провал капповского путча.
Английские и бельгийские войска c восемнадцатого года - на Рейне. Там они и встанут до девятнадцатого года. Недолго пробудут, но ведут себя оккупанты в Германии крайне нагло.
Оккупация французами Рура двадцать восьмого января двадцать третьего года в счет выплаты Германией военных репараций… Французам нужен был немецкий уголек… И сопротивление оккупантам. Бойкот со стороны торговцев. Бойкот транспортников - железнодорожников. “Никакой помощи врагам немецкого народа!” – так решил немецкий народ промышленного Рура… Французам не отпускают товар в магазинах. Когда французские солдаты заходят в трамвай – немцы трамвай оставляют. И не только пассажиры, но и водитель трамвая… Машинисты локомотивов отказываются вести поезда с углем во Францию. А стрелочники не переводят стрелки… А еще для французских офицеров в гостиницах Эссена никогда нет мест… Оккупанты разгуливают по улицам немецких городов с хлыстиками. И бьют зазевавшихся немцев по лицам…
В ответ на бесчинства врагов организуется террористическая группа Альберта Лео Штагетера – сына крестьянина, офицера, кавалера Железного креста первой степени, члена Добровольческого корпуса Рейнской области. Группа Штагетера организовывает взрыв на путях железной дороги. По этой дороге, по этим самым путям уходили поезда с немецким углем на Дюссельдорф и на Дуйсбург.
Вскоре Лео Штагетер был пойман и предстал перед французским трибуналом. А двадцать шестого мая двадцать третьего года он был расстрелян на пустоши Гольхайм близ Дюссельдорфа. Перед казнью Лео должен был стоять на коленях. Несмотря на приказание врагов, он продолжал стоять. Французские солдаты набросились на патриота Германии и стали его избивать . Потом они скрутили Лео руки за спиной, сбили с ног и застрелили в затылок. Даже перед лицом смерти этот офицер не согласился встать на колени…

* * *
- Движение Добровольческих корпусов - сопротивление левым радикалам на улицах германских городов и оккупантам в Руре – боевая школа германских националистов – будущих сторонников НСДАП… А еще?
А еще нищета в Германии становится массовой. Голод и безработица приходят почти в каждый немецкий дом. Тем, у кого еще сохранилась работа деньги выдают два раза в день. Утром и вечером да так, что Дойчебанк не успевает печатать купюры. Люди увозят новенькие деньги с работы …  на тележках, но они не стоят почти ничего. За чемодан дойчемарок не купишь и пары носок… А еще? – ворочал Дюша сонными мозгами поразительно свободно и легко.
- Процветает коррупция, мешочничество и спекуляция продуктами. И еще в Германии Веймара процветают политические убийства. В девятнадцатом году - Карла Либкнехта и Розы Люксембург группой офицеров – националистов. После – убийство министра иностранных дел  Вальтера Ратенау людьми из группы офицеров “Консул” в двадцать втором году. И как завершение громких расправ – убийство президента Фридриха Эберта в двадцать пятом. Но и это еще не конец,  будут  многие другие. “Правые” бьют “левых”, а “левые” – “правых”. В стране вялотекущая гражданская война. И, естественно, бастуют предприятия, если есть такие, которые хоть немного работают и еще каким – то чудом держатся на плаву… “ – вспомнил Андрей свой давнишний, ее школьный, вызубренный на зубок урок.
* * *
- Ну да ладно... – перебил товарищ, не желая ссориться с другом. – Все это еще как - то можно понять... Но безобразное сожжение книг Национал - социалистическим союзом немецких студентов десятого мая того – же прошлого, тридцать третьего года!.. Это уже форменное безобразие! Мы немцы - всегда были самой просвещенной европейской нацией. – говорил ему друг. - Мы уважали свободу печати и мнений. И вдруг эти национал - "умники" кричат, что данные книги, противоречат - де “германскому духу” и начинают их жечь!.. Где вы видали такое варварство? Я до сих пор возмущен! Это не может быть правильным, друг…
- Послушай, друг. – отвечал ему военный в черном комбинезоне. - Но все - же давай разберемся. Давай – же будем различать книгу и… книгу. Ну, и чего такого ценного сожгли эти молодые люди? Может это бородатый внук раввина, некий Карл Маркс с его призывами к “классовой битве”? Или примитивные агитки русских большевиков – Горького, Маяковского и им подобных? Пустое эстетство старого Томаса Манна? Этого старика, обуреваемого болезненными сексуальными страстями. Или бредни Зигмунда Фрейда, для которого любой человек – только лишь сексуальный невротик? – снова пригубил он пиво. – Знаешь, мы отныне не намерены потакать болезненным страстишкам дегенератов - извращенцев. – заключил он. - В Германии их время кончилось! И, надеюсь, уже навсегда! Нам нужна здоровая страна, пришло наше время! И всем, кто это не понял - пора уходить!.. Нет, мы не эстеты! – снова принялся орать офицер. - Мы не эстеты заразных болезней и разных уродств. Мы не эстеты смертоносной чумы и чумного бубона, и крысиной норы… Не смакователи капризов, странностей, причуд. Не развратители! Не футуристы и не дадаисты!.. Да, мы не эстеты! – продолжал он. - И не желаем быть эстетами! Ведь мы - бойцы, борцы, да, мы - мужчины! Мы солдаты и мы - немцы! И это - наша страна! А все те, кому она вдруг не нравится - добро пожаловать на выход! Пусть убираются ко всем чертям! – расходился вояка. – Жалкие книжонки Ремарка и Барбюса для нас - лишь пораженческий бред агентов врага. Дорого - же мы заплатили в Версале за ремарковы писания – все эти антинемецкие подлости... Старые подшивки "Роте Фане" и "СССР на стройке". Талантливейшая, восторженная фотоложь товарища Александра Родченко и других ему подобных провокаторов. Сказочки про "перековку" жуликов и контриков на Беломорканале. “Красный” огразм от вида ткацкой фабрики и свинофермы под железной крышей. Слезы идиотской радости над паровозным котлом. Воистину, такая пропаганда присуща только красным варварам... Многопудовые завалы Карла Маркса, Фрица Энгельса, Ленина и прочих коммунистических жуликов – вот они – кирпичи и камни для "пролетарских баррикад" вначале в глупых и горячих головах “зеленых” идеалистов, а после - на немецких улицах... Словом, весь тот вздор и сор, который шел в нашу страну из Советской России, шел совершенно бесплатно, шел тоннами через их посольство, через все их торгпредства и консульства, а после – лился реками отравы в каждый наш университет и почти - что в каждую крупную городскую библиотеку. Вот что тащили враги наши в нашу Германию! И все это, заметь друг, под благой маской "свободы мнений"!.. Да надо - ли объяснять тебе, зачем Советы это делали? Ведь ты далеко уже не ребенок... – говорил он. - Цель Советов была только одна - взорвать нашу истерзанную бедами страну изнутри, разжечь огонь гражданской бойни!.. Теперь - то, слава Богу, с этой бедой уже покончено.  Именно поэтому все это безобразное бумажное мочало новая, национальная Германия радостно предает очистительному огню! В этом огне - наша радость! В этом огне – наше национальное счастье! Наша вера в красоту человека, наш идеализм, ибо мы – идеалисты и верим в славное будущее нашей Родины! Пусть молодые и сильные идут вперед! И пусть очистительный огонь наших дней сметет с лица нашей Отчизны старый хлам былого национального позора Веймарской системы!..
* * *
Кстати, в той самой Советской России, где было издано все это добро, - продолжал он - запрещена к печати даже Святая Библия!.. Я уж не говорю про труды противников большевизма. И если вдруг в большевистской России ОГПУ нашло - бы у Вас запрещенную книжку, то в то же мгновенье Вы расстались - бы с волей. Нет, Вас - бы никто не судил открытым судом, как принято в у нас в Германии. Не таково коммунистическое “правосудие” в Советской России! А у большевистских варваров нет даже таких элементарных правил… Просто три невежественных, грубых мужика посмотрели - бы на Вас минут пять и потребовали - бы во всем сознаться! Тех, кто вдруг не сознается в своих “преступлениях”, “красные” палачи избивают вот тут - же, прямо в своем диком судебном присутствии не стесняясь ни “следователей”,  ни “судебных секретарей”!.. Но вот Вы не выдержали зверских побоев и подписали все их лживые бумаги, то есть взяли на себя все, что и хотели от Вас добиться эти люди. Вы признались в умысле против Советской власти и прочих злодеяниях... Все, теперь Ваша жизнь уже окончательно кончена. На долгие годы Вы очутитесь либо в каторжной тюрьме, либо в далеком, северном концлагере, где - бы Вас заставляли работать, и не исключено, что до самой Вашей смерти... – говорил немецкий офицер. - Не думаю, что ты хотел - бы и у нас в Германии ввести такую "свободу мнений и печати" по - коммунистически!.. Ты говоришь, что у нас - диктатура. – продолжал он свою мысль. - А я тебе скажу на это, что наш новый порядок как раз и спасает Германию, а может, и всю Европу от настоящей, “красной” диктатуры. От диктатуры, грозящей цивилизации с Востока, от диктатуры “красных” большевиков!.. Мы еще не забыли их  делишки в  Гамбурге и в Мюнхене,  в Берлине, в Вене, в Будапеште... Спасибо Вольным корпусам - не дали “красным” разгуляться в смутные двадцатые... Когда при Веймаре мы были слабы и угроза большевизма действительно грозила всем нам. Станем сильны - будем говорить со всеми на равных! – щелкнул пальцами он и заказал по новой для себя и для товарища пива и сосисок. - С англичанами, с французами и с русскими! Да, и с русскими, ты не ослышался. Мы будем говорить со всеми, c кем возможно будет говорить, но действовать мы будем только в своих интересах. Если для тебя наш новый порядок – “диктатура”, то значит я однозначно стою сейчас за диктатуру! Этот новый порядок не с неба свалился. Его выбрал сам немецкий народ. А народ ошибаться не может. – резюмировал он.   
* * *
- Дорогой мой, диктатуру тоже надо заслужить. – уговаривал он друга за второй, огромной кружкой. - Особенно разумную, благотворную национальную диктатуру. Или по - твоему мнению, весь тот кошмарный веймарский бедлам, или гражданская война всех против всех - есть достойная альтернатива нынешней крепкой руке?.. Кстати, не мы одни идем сегодня по этой трудной исторической дороге... Да, я еще раз говорю о них, о русских... Ты думаешь, что попав разок в России я заделался славянофилом? Четра – с два! – говорил танкист, хлебая пиво. – Я сентиментален, как и все мы – немцы. – хвалил он сам себя. – Но ведь в самую  первую очередь я – германофил. Впрочем, как - бы это все тебе объяснить подоходчивее?.. – почесал он пятернею свою белесую “репу”. – Вот ты выслушал мои проклятия большевикам и теперь ты думаешь, что для нас все русские должны означать то – же самое, что “большевики” или “звери”? Но это не так. Я ведь говорил с ними. Среди них много талантливых и толковых ребят. Высокие, статные ребята помогали нам - танкистам. Помню их  хорошие, открытые лица. Совсем как у нас в Германии... В массе образованные русские чаще всего, как и немцы – идеалисты. Я даже рискну утверждать, что по складу национального характера любой русский - чаще всего - идеалист. Хочешь убедиться? Читай русских писателей... – советовал он другу. – Вот, к примеру Николай Гоголь, роман "Мертвые Души". Я читал его уже так давно. А в недавние наши позорные времена, времена Веймара, стала вспоминаться мне оттуда одна фраза. - "И овладело Чичиковым жидовство..." . Чичиков – это такой пройдоха, жулик и плут. – объяснял он приятелю. – Ну, а может, и сам Сатана по мысли писателя Гоголя. То есть дух у этого мерзавца пронырливый, скаредный и сквалыжный,  то есть глубоко антинациональный и даже античеловеческий дух у того героя. Дух прагматизма и меркантилизма, дух мировой плутократии.  Вот для этого духа этого нажива – и есть основа цивилизации. Получать там, где не сеял - ее закон. Кстати, это основной закон фондовой биржи. Закон биржи – и есть закон мировой плутократии. – излагал перед товарищем свою теорию офицер. - Спекуляции биржевиков обрушили нашу экономику совсем недавно в финансовый кризис. Спекуляции удушают промышленность. Спекуляции губят деревню. Спекуляции разоряют предприятия, закрывают их и гонят рабочих прочь за фабричные ворота, где их дожидаются господа марксисты - провокаторы, враги нашей государственной законности и  общенародного, немецкого порядка. Марксисты – самые отчаянные  разрушители немецкого Отечества. Смелые критики  произвола и порядков буржуа, но созидатели жизни, еще худшей, чем при них. И для рабочих - в самую первую очередь. Кстати, о нищенской жизни трудящихся в России я тебе уже рассказывал.
* * *
- Да, в них, в русских них есть идеализм, подобный нашему. – продолжал танкист. - Только формы принимает он в России совершенно неверные. И хотя, если честно, между национал - социалистами и марксистами есть очень много схожего, даже эта схожесть напоминает мне порой схожесть между человеком и обезьяной. Правда говорится, что Дьявол есть великий имитатор... – расцветил он свою речь. - Сегодня наша немецкая задача состоит в создании нового порядка в стране. Социалистического по характеру и национального по своему внутреннему содержанию. Надо создать новый социальный порядок, как пример для всего старого европейского дома. Вот грандиозная задача наших дней… Необходимо отвергнуть плутократию финансовых бирж. И наконец – то свергнуть с пьедестала в сознании культурного рабочего примитивный марксизм с его нелепой доктриной мировой классовой битвы. Ведь это только две стороны одной медали и две самые зловещие угрозы наших дней. И то, и другое - есть яд и погибель для нас, немцев, как для подлинно европейской, культурной нации… И марксизм, и плутократия - есть порождения космополитического, антигерманского духа. Духа грязной лавки спекулянтов - торгашей и духа пьяных раздоев безумных и безответственных бунтовщиков - фанатиков. Не их - ли горькие плоды Германия пожинала до недавнего времени?..
* * *
- Но, давайте будем честны. – подобрел он и развалился на стуле. - Ведь и русский марксизм, в какие - бы уродливые одежды он не нарядился, и особенно наше национальное движение - есть грандиозный прорыв от пошлости капитализма в царство подлинной свободы духа. Наломав порядком дров, марксисты в России строят свое пусть и темное, но крепкое государство. Крепкое и темное, как русская изба. Впрочем, по - другому им строить там не дано. Всякий народ - есть заложник своей истории, своей культуры. Как и всякий человек есть невольник своей исторической судьбы.
Человек - же, даже человек германской расы, - замахал он рукой - если он один - он фактически ничто. Только в товариществе люди созидали и здания, и государства, побеждали в тяжких битвах и открывая континенты гордо шли вперед. Национал - социализм - не есть удел одиночек. – витийствовал он. – Он не есть удел монахов - отшельников и эстетов - интеллектуалов в уютном будуарном уголке. Творческая воля коллектива – вот народный идеал. Немецкий народ - созидатель прогресса. Триумф общенародной гордой воли, великая борьба народа за прогресс и битв со всеми, кто мешает нам идти вперед - вот наш путь в истории. А германский, гордый, северный, серебряный, нет, еще лучше - просто стальной, сияющий дух - есть величайший исторический прорыв в истории земной цивилизации. Это величайший прорыв к свету, к свободе духа... – жевал сосисочки танкист. - Германский народ - есть культуробразующий народ, это настоящий Прометей для народов центральной Европы. Сейчас у нас в Германии происходит настоящая национальная революция! Это самая настоящая революция, но революция мирная! Впервые в истории - социальные изменения происходят почти фактически бескровно. Но для сравнения посмотрим на Россию. Четыре года они проливали кровь друг – друга в этой полуазиатской стране. Извели в этой борьбе многие лучшие силы. Только вот сейчас они взялись за ум. Стали строить. Рекламы про ту “стойку” - тьма. А добились они  мягко говоря не всего. Только вот эти страшенные танки... – вдруг как ото сна очнулся офицер, посередине своего напыщенного новомодного политбреда.
- Но и это еще ничего. – словно сам себя он успокоил. – Обезьяна никогда не победит, Азия не покорит Европу. К тому – же нищие плохо сражаются в войне. – хохотнул вояка. – Кто захочет воевать за страну, где невозможно купить свободно и брючную пару? Так что пока результат в нашу пользу. Он и теперь на лицо... Ведь наша революция нынешняя революция - естественный финал гнилой системы Веймара. И это - ли не прорыв? Это - ли не пример для других европейских стран и народов?.. Наша величайшая организованность, наш патриотизм и свобода германского духа, их небывалый, мощнейший, крепкий сплав - есть логическое продолжение и нашего национального государственного строительства, и славных национальных традиций – прямое продолжение дела великого Бисмарка. А до него и наших высоких идеалистических традиций немецкого романтизма начала Девятнадцатого ве… ве… ве – ка… - зашелся он хмельной тирадой, немного заикаясь от перепитого. - Романтизма подлинно народного по своей сути. Вспомним хотя бы великую эпоху "Бури и натиска"! Вот это было просто великолепно. Какое горение сердца, какой полет духа! – хлебал и распинался тот, обнимая своего товарища за плечи и уставясь ему прямо в глаза. - Вспомним Шиллера и Гете, Шеллинга, и Фихте, и … Ге – ге - Гегеля... – с трудом выдавил  танкист из себя пьяно при этом икая. - Свобода национального духа в высочайших его формах - и есть подлинный народный социализм… – впер он руку с кружкой в потолок пивной. – А еще и классовая, корпоративная гармония! - Вот лозунг нашего фюрера... – чуть не облил он товарища пивом. - Надеюсь, что скоро, очень скоро и русские выбросят за на свалку истории свой примитивный марксизм. Выбросят его ко всем чертям за полной практической негодностью. Такой дрянью надо было им переболеть. Ох – хо – хо! – словно бы сокрушался он о том, театрально хватаясь за голову. – Им в России, и нам при Веймаре – тоже. Потому как едино все… Национальным крепким организмам даже и не повредит такая встрясочка. Ведь в конце - концов все равно происходит самоочищение нашей нации, как ты и сам теперь ясно видишь...
- Помню, как один боец у нас в части схватил у шлюхи гонорею. Пришел с этой дрянью к полковому доктору, а тот давай его отчитывать. Принялся орать на него: “Как не стыдно ходить в бордель! А еще – студент факультета философии!” А тот ему и говорит: “Герр доктор, нам профессор в свое время говорил, что национальным крепким организмам уж ничего не повредит!” – пьяно хохотнул товарищ.
* * *
- Да, у русских сейчас очень трудный, интересный исторический этап. – пропустив солдатскую остроту товарища продолжал безбожно трепаться кабацкий оратор. - Впрочем, совершенно закономерный этап. Классический марксизм по сути своей ведь вненационален. Марксизм, который мы и знаем до сих пор у нас на Западе - есть лишь ярко выраженный космополитизм безродной интеллигенции. Не будь этой публики, никакой рабочий до марксизма – бы сам век не допер. Не до этого рабочему всегда, у него ведь не философией и социальными теориями голова вечно занята… Нет, даже не интеллигенции! – вскипятился он. – Тут это благородное слово никак не подходит. Полуобразованной публики, зазнаек, невежд, ослов и верхоглядов. Их марксизм – только лишь апофеоз величайшей беспочвенности, оторванности от живой народной среды, от здоровой жизни, от нормального, здорового труда среди простых людей, от почвы и от исторических корней… Недоучки - студентики, да недоумки журналистики, между прочим это чаще всего - вчерашние выходцы из национальных гетто, да грубые городские низы, которых они упорно пичкают подобным ядом и вечно жаждущие реванша за позор тяжелой жизни в которой эти типы чаще всего сами и виновны, да за горе прошлых обид своих слабых, нездоровых и телом и, главное, духом предков - есть питательная среда этого проклятого движения. Движения ниоткуда в никуда... Жалкие уродцы при Веймаре уже раз хотели подменить собой подлинную духовную аристократию немецкого народа. И что они принесли немцам? Что дали они страдающей нации в те годы беды и нашего великого позора? Какими шедеврами наполнили эти, такие “смелые”, такие “левые”, такие “авангардные” творцы наши тогдашние художественные выставки и музеи?.. Ответьте, друг мой? – обратил он свою раскрасневшуюся от пива роду к своему товарищу – танкисту. Но тот не желая уже спорить с другом уставился на стол и задумчиво жевал сосиску.
* * *
- Все эти черные квадраты, - заговорил он снова – все эти красные треугольники - клинья, режущие, рвущие на клочья очередной белый шар, все это дурно намалеванное нелепости зеленых раввинов и голубых летающих коз и коров и другой ерунды, прости Господи… Мы жаждали тогда, после той ноябрьской революции, какой – бы мерзкой и позорной она даже не была простого здорового, национального хлеба. “Пусть она такая!” – говорили мы. – “Да, пускай больше нет с нами нашего кайзера, пусть мы даже проиграли эту страшную и долгую войну. В конце – концов все неустройства этого времени временны. Вечна одна красота.” И где была та “красота идеалов нового мира”? Эти с позволения сказать “творцы” посмеялись над страдающим народом Германии и совали в протянутые руки народные свои никому не нужные и не понятные размалеванные камни!.. Господи, еще совсем недавно, вслед за подкупленными критиками, мы называли это позорище искусством. Как мы были слепы. В грязной куче нечистот мы искали жемчужные зерна прекрасного будущего нации! Ведь великое искусство – колыбель национального духа, школа идеалов, инструмент для социальной педагогики, как и пишет доктор Геббельс. А во что превратили его враги немецкого народа?! -  горячо возмущался офицер с черной, танковой форме. - Довольно! – заявил он товарищу за столиком решительно и громко. – В нынешней Германии и с безобразием в художественной сфере должно быть навсегда покончено!
* * *
- Новое руководство многое вновь расставило на свои места. Выстроило систему ценностей. Систему приоритетов. – радостно гундосил он. - Отныне вор - только вор. Шпион - шпион. И если какой – то художник – только ничтожный фигляр, он - фигляр, да и только... Сегодня патриоты снова обрели уверенность. Гордость и силу, несокрушимую и горячую волю к борьбе за наше немецкое будущее...
Всем нам надо снова обрести национальную почву под ногами. Встать решительно с колен. Выпрямиться в полный рост. Стать снова мужчинами и солдатами, бойцами и творцами, стать немцами, стать патриотами. Стать гордыми людьми. Ибо стать человеком можно только убив в себе космополита. Присоединиться к культурному человечеству – это значит перестать жить химерами величайшей беспочвенности наших времен. На сегодня в этом наша главная задача, как нации. Это задача и для всякого человека в Германии. Ведь у нас в январе тридцать третьего было два выбора в жизни - жить или умереть. Все живое любит жизнь. – философски заключил вояка. - Все живое борется за жизнь. Мы выбрали жизнь! И кто нас за это осудит?..   
Мы свое переболели. Теперь слово за Россией. – насел танкист на “русского конька” по – новому. - И за ее руководством. За Сталиным. Надеюсь, он довольно разумный и ответственный руководитель...
* * *
- Ведь и правда, все выходит славно. – тормошил он своего товарища повторяя ему в сотый раз все одно и одно. - Все, что происходит теперь у нас в Германии - это настоящее национальное возрождение. Вернее, его ранняя заря. Вот мы ждали этого - и мы дождались. Мы выстрадали это в веймарский позор. Теперь нам нужно все - национальное! Национальная армия. Национальное искусство. Германское искусство, красотой и гармонией возвышающее дух. Возносящее нас от животных – к самому Господу Богу... Вспомни, есть Бах и Бетховен, и гениальный Рихард Вагнер с его народными мистериями. Вагнеровский фестиваль в Байрете – есть настоящее пиршество германского духа... – дудел он ему в ухо.
- Мы - нация идеалистов. – выгибал он груди колесом. - И этим мы похожи на русских. Не на расчетливых атлантистов - англичан, французов, янки... Нет, именно на русских. Мы такие - же почвенники и идеалисты, как и они. У нас и у них - идентичность культурных кодов. – ломал он язык ученой фразой, стремясь блеснуть ученостью перед другом. - Наше новое столкновение на поле боя было - бы продолжением ужасной и бессмысленной трагедии четырнадцатого года. Это была - бы величайшая историческая ошибка... – убеждал он его. - Кстати, ведь одни только русские тогда нас, после версальского позора  и не бросили. У них самих ничего – то не было, а они - нашему рейхсверу помогали, чем могли. Надо - бы и нам, и им это помнить. Для будущего - помнить. А не враждовать зря. Про это ведь и Бисмарк когда - то еще говорил. А прошлая война? – хватался он за голову. - Тут и Вилли, и Никки – оба, в общем, виноваты. Эх, дураки, дураки!.. Хотя Никки, конечно, гораздо больше, чем Вильгельм. Кто кроме него покрывал тогда делишки этих зарвавшихся сербов, всей этой банды Карагеоргиевичей, да всех этих убийц - террористов из "Черной руки"? Где - то отыскали несчастного придурка - фанатика Гаврилу Принципа, он и выстрелил в эрц – герцога Австрии. Уложил и его, и супругу. Понятно, что потом до последнего эти сербы надеялись на Петербург. На то, что официальный Петербург Белград всегда прикроет... Ну, уж дудки! – радовался человек в черной форме танкиста. - Не прикрыл!.. Впрочем, пора оставить этот старый хлам историкам...  – вдруг махнул он рукой. - Наступают новые времена. Пора - бы подумать о будущем... 
* * *
Руссы и прусы - суть одно. – размахивал он снова пенной кружкой, и от его речей в голове у Андрея уже звенело и страшно ломило в висках. - Фактически - один народ. – горланил офицерик. – Ведь и правда? Скажи, что “да”! Европейский, северный и коренной до – до - довольно. – пьяненько он заикал. - Настоящие арийцы. Индоевропейцы. Вернее, просто – таки индогерманцы. Я сам как - то на досуге в книжке что – то там читал... А большевизм – это у них наносное. Это все само пройдет, как детская болезнь…
- “Левизны в коммунизме…” – почему – то подумал Андрей.
- А они, эти русские и их страна останутся. Вот о чем надо - бы подумать там, наверху. И без нужды - не заводится. По - крайней мере - до поры. – давал танкист мудрейшие советы ровно тем, кто в советах никогда не нуждался.
* * *
- Кстати, этот Ваш припадочный из Браунау их слишком пугает. – как – бы протрезвев обратился к нему собутыльник. - А чего им его бояться? У него ведь по большому счету ничего и нет. Только дело портит, черт его дери. – брякнул он кружкой по столику. - Вот скинуть - бы придурка к чертовой бабушке. И его самого, и партийных бобров. Там наверху пока - что слишком много туповатой сволочи. А ты говоришь – “национальная революция”. – покривился он. - Не мешало - бы всех их заменить нашими людьми, военной косточкой. Не люблю мужланов, хамов, болтунов. Да, они тебе, пожалуй, нравятся из – за подъема в армии и в экономике, и разных прочих дел. Но на днях на параде я видел Эрнста Рёма. Харя - под циркуль. Прямо настоящий жирный боров на двух ногах! Противно все это, и весьма по - большевистски…
- На днях был здесь, на стадионе, среди зрителей. – парировал мгновенно его речь говорливый приятель. – Да, в чем – то ты все – таки прав. Помню, вот на поле выходит "Трудовой фронт" доктора Роберта Лея. Вот "Рабочие батальоны" и прочая чушь. Короче, конечно, вся их идиотская маршировка с лопатами на плечах, форма и речовки – это просто чистый балаган. Кажется, очередное дельце господина оформителя Альберта Шпейера... Вульгарно, но коль дяде Аде очень нравится, что поделаешь? Хотя, если совсем честно, то ведь они все - таки строят... – переменил тот тон разговора с шутливого уже на серьезный. - Строят новые шоссейные дороги, быстро и хорошо. Нет, в самом деле, без дураков, дружище. Мы, армейские, конечно,  еще поглядим, как у них дела пойдут. Но пока они - то, вроде, начали не так уж и плохо. Поверь, что и мне не все у них нравится, особенно эти мужланы Эрнста Рёма – глаза – бы на них не глядели. Но ведь национал – социалисты сегодня  заняли уже миллион безработных, нашли работу нашей молодежи... Они ведь строят, в самом деле – строят, восстанавливают нашу экономику. Восстановят экономику - восстановят и нашу страну! – обнял он товарища за плечи. - И дай нам Бог, если всю Германию в старых ее довоенных границах.
- Да, занять такую массу людей на строительстве - это вам не фунт изюма. – улыбнулся приветливо друг и поднес к губам кружку. Отхлебнул немного и с надеждою, вроде - бы спросил - Значит эти, новые - не только горлопанить могут? Не такие - уж они идиоты? Ведь верно?
- Верно. Совершенно верно. Твоя правда, дорогой мой Генрих! – отозвался улыбчиво друг.    
И двое друзей чокнулись большущими пивными кружками. Отхлебнули пенного напитка. Тыльной стороной широких ладоней обтерли масляные рты. Улыбнулись широко друг - другу.
- Хайль Гитлер, Отто! – сказал первый, выбросив вперед свою правую ладонь.
- Хайль Гитлер, Генрих! – отвечал ему второй.
- и - Зиг Хайль! – сказали хором оба и снова выпили и закусили.
Посидели, пожевали, отхлебнули из кружек еще. Помолчали немного. Подобрели изрядно. После снова заказали и заговорили. Но уже не так твердо, как раньше, а вот так по – простому, расслабленно. 
* * *
- Кстати, наш нынешний имперский крест в Индии и на Тибете - символ счастья и удачи. – говорил первый.
- Да, а я и не знал. Я слышал, что это древний германский рунический символ. – отвечал ему второй.
- Так оно и есть, мой Генрих. – соглашался тот. – Эти самые индусы до сих пор широко используют наш крест в своей религиозной практике. Довольно интересно, если подумать немного…
- Значит и в самом деле все мы - индогерманцы. – обрадовался друг. - Кстати, я тоже что - то такое иногда припоминаю. Читал где - то, что в России, в районе Архангельска антропологи наш германский крест  тоже часто встречали. И на Северном Кавказе тоже. – боднул он воздух хмельной головой.
- Так оно и есть. Ведь все белые народы - суть от одних корней. Знак вечного движения и Солнца - един для всех. Это - знак победы арийцев над варварами! – заорал он радостно тряся над головой пенной кружкой.
- За победу, Отто! – поддержал его товарищ.
- За победу, Герман! За нашу победу! – продолжал ликовать человек в черной форме немецкого танкиста.
* * *
- Вы ее еще увидите. Узнаете. Встретите и полюбите ее - Вашу победу на дорогах грядущей, большой и истребительной войны. В Польше - в тридцать девятом году.  И во Франции – в сороковом… - подумал вдруг Дюша сквозь сон. - Будут Вам и снежные степи в далекой России под  Царицыным, а тогда - под Сталинградом. Будут Вам ливийские горячие, злые пески, взрезанные танковыми траками германской фирмы “Рейнметалл”… Не добраться Вам до Александрии. Не черпнуть победно из Волги мутной, тепловатой русской воды для Ваших немецких моторов, хотя будет Вам, ребята, и Волга, и Африка будет... Все еще будет, все еще впереди... - Да не так - ли и мы совсем недавно предавались пустым и напрасным надеждам, как и эти двое?.. – вдруг с отчетливым страхом от какого – то как - бы ясно услышанного прощального стона или неясного, дальнего, слабого крика  накатило в душу Андрея широкой волной, словно поднятой какой - то неведомою, могучей силой с тихой, смертно - покойной   волжской донной глубины. Криком, жалобой и всхлипом – из под бесчисленных, холодных тонн серо - зеленой, речной воды, такой – же серой, как в тот год были их солдатские шинели…
* * *
СВИДАНИЕ ПЯТОЕ

- О Господи, когда же это кончится... – говорил ей Андрей. - Захожу домой, а там у нас за чаем снова этот очкастый гость с Питера. И все те же разговоры, как всегда. Только вот и слышно было приглушенно с нашей кухоньки негромким шепотком горячо бредовое:
- Перед выступлением в прямом эфире "Парламентского часа" мой приятель Юра заглянул в туалет. Надо было привести себя в порядок. Со стороны двадцатого входа это было... Потом там складывали трупы штабелями. Сначала сложили трупы защитников Дома Советов, а после того, когда доставили раненных, их добили тоже, и добавили их к тому штабелю еще свежих трупов там - же. Мертвые лежали в штабелях до потолка. Крови натекло на пол по щиколотку... – разорялся тот очкастый.
А отец ему и отвечал: Да, погуляли они... - говорил папаша. - Вот бы где пройтись Гайдару, Черномырдину, Грачеву, Ерину и Барсукову, да и их повелителю - Ельцину...
- А как зверствовал при подавлении восстания Осетинский ОМОН... – говорит папаше ленинградец. - Не могли найти "своих" на четырехдневное избиение женщин, стариков и подростков. Были случаи даже убийств... Кстати, осетины эти постарались тогда больше всех.
- Да они специально провоцировали, разве это не понятно... Да, армия стала кровавая теперь. Теперь она пойдет уж на любые самые невероятнейшие зверства. - подхватил папаша
- Но новое восстание почти - что неизбежно. Неужели там, в Кремле, это не понимают?  Помнится, что Мирабо в свое время писал: "Человеку, для того чтобы разорвать свои цепи, дозволены все средства без исключения". А товарищ Горький говорил: "Культура есть организованное разумом насилие над зоологическими инстинктами людей". Следовательно, и революция, и не только лишь она, но и просто народный бунт - уже оправдан в моих глазах. Ведь мы не желаем быть грязными свиньями, и главное, мы знаем, как надо... - снова запевал ленинградец.
* * *
- Не обращай внимания! – хмыкнула она. – Все это - пустая болтовня растерянных и полупустых людей. Пустые жизни и пустые кошельки порой так хочется оправдать и хоть чем - то прикрыть. – говорила, оборвав его Марыся. – Сразу видно глубочайшую ущербность и закомплексованность подобного рода людей. Ох уж, эти судорожные поиски "хорошего" из нашего сегодня - во временах отвратительной советской диктатуры. Бред, тяжелый и муторный бред… - брезгливо передернула она плечами. – И вообще весь этот рост антизападных и антиамериканских настроений, как то - судорожное "вспоминание" некоторыми так называемых старых "преступлений американского империализма" - лишь лишнее свидетельство глубочайшей закомплексованности подобного рода людей.  Нежелание неудачников и слабаков вписаться в реалии современного сложного мира, но и не только и не столько их. Простите, - продолжала она - но и самой  России, продолжающей не только без конца и без краю жить старыми, глупыми мифами но и заигрывающая время от времени с типами, умело поддерживающими эти сказки на плаву. Для манипуляции сознанием народа, естественно.
* * *
- Ой, какая – же ты умная, Марыська! – обхватил ее за гибкий стан Андрей. – Ведь все так – то и есть. Просто некоторые сказать, как ты складно не умеют… Если гражданин отстал от поезда, то гражданина этого бывает жалко. Жалко и смешно! Смешно!.. - Вот дурак и ворона!.. - говорят про таких неумех. Если отстает страна, простите - тоже самое... – Дураки, неумехи и неучи! - только так и скажут про нее соседи меж собой. И уже не "учить" а "учиться" хочет после этого разумная страна и нация! Не учить, а учиться! - подчеркну еще раз. Не изобретать "социализм" с каким - то там лицом, а отказаться от него вовсе и напрочь.
- У нас нет почвы для либерализма! - заявили мне однажды. – говорила Марыся ему. - Да, ведь правда - нет... - согласилась я со своим собеседником и продолжила. - Потому что нет самостоятельного и образованного, гордого и независимого человека. Работника, интеллигента и профессионала своего дела. А есть "холоп Петра Великого", "демидовский рабочий" и "крепостной мужик". То есть тот, кто и живет или не живет на земле по воле барина и всяких разных бар... Думаю, что низкая зарплата нашего бюджетника – продолжала она свою мысль - происходит даже не от бедности нашей страны, и не от воровства и прочего, прочего, прочего, а просто от стремления "царя" нашего и "бояр" не дать "холопам" слишком "разгуляться", для того, чтобы последние знали - "кто в лесу хозяин". Знали - живы или не живы они, "дурачки и смерды" лишь по их высокой “доброй воле”...
- Захочу - дам медный грошик. Захочу - отниму и его. И ничего "холопы" наши нам не сделают... - вот так и рассуждают все они. А вот стоят за ними наши комплексы. – продолжил Андрей. – То есть призраки,  привидения и фетиши, которые все еще так густо населяют дальние и темные углы и закоулки народного сознания. – говорил ей студент. - Мы - страна нелепых мифов. И так называемый "Всемирный заговор", и "Протоколы Даллеса" - плод фантазии писателя Иванова, автора советского, пропагандистского романа "Вечный зов" - про "любовь и Советскую власть", есть всего то лишь бесчисленные вариации на известную в тему "Протоколов сионских мудрецов". Извините, но об этом сегодня только полный дурачок не знает. По крайней мере, мы – интеллигенты это знаем абсолютно точно. А вот то,  что этого не ведает народ - то для меня, простите, смешно и очень, очень глупо.
- К сожалению, мы всегда сами строим для себя тюрьму и сами себя в ней содержим. – немного помолчав добавила Марыся. – Впрочем, ты еще все это увидишь! Узнаешь! – таинственно сказала она. -  На своем веку и очень скоро ты увидишь, как закомплексованные люди не освободившиеся от “совка” в голове за свои – же  налоги будут содержать двух несменяемых начальников - царей, а еще бессчетную топлу тюремщиков и "серую" охрану. И все это будет в “свободной” и “новой” России. – тяжело вздохнула девушка. – Впрочем, они сами будут виноваты. Ведь они сами выстроят этот серый, отвратительный и грязный мир. Не пожелав разрушить темницу у себя в голове и отказаться от мифов они еще выстроят немало новых страшнейших темниц. – закончила она и встрепенувшись расстегнула свой черный халат.
* * *
КОРОЛЕВА ЛЮБОВЬ. ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ИЗ ДНЕВНИКА АНДРЕЯ

- Нет, это не какое – то дешевое актерство. Похоже, что М. и в самом деле знает что – то такое, чего не дано знать другим? Неужели и в самом деле наступают те самые пресловутые “последние времена”, когда сбывается Библейское? Вот это -

- но это есть предреченное пророком Иоилем:
   И будет в последние дни, говорит Бог, изолью от Духа Моего   на всякую плоть,
   и будут пророчествовать сыны ваши и дочери ваши;
   и юноши ваши будут видеть видения,
   и старцы ваши сновидениями вразумляемы будут.
   И на рабов Моих и на рабынь Моих в те дни изолью от Духа Моего,
   и будут пророчествовать.
   И покажу чудеса на небе вверху и знамения на земле внизу,
   кровь и огонь и курение дыма.

Или все намного проще? А к чему мои странные сны о Германии? Наверняка, в переломные часы трагической, страшной истории дети эпохи, ее очевидцы становятся как – будто… ясновидцами, понимающими угрозу только затаившуюся на время, но так и не преодоленную до конца? Бог весть…
* * *
И СНОВА - У "НАШИХ"

Не хотелось, ох как не хотелось идти ему к ним, да уж видно ничего не поделаешь.
- Надо. А иначе на тебя там обидятся – так говорили родители. И вот снова он идет с остановки к знакомому дому. Идет в гости, потому как “праздник”, или что – то в этом роде… Отвратительное зрелище. Зарекался сидеть с “ними” за столом, но не сдержался, и вновь получил...
* * *
Вот что он рассказывал потом Марысе. И кривился не скрывая раздражения и злобы. 
- Ох уж эти “их” разговоры - говорил Андрей - Снова разговоры дикие за чайком у дядьки с теткою. Да такие ярые, что ни чаек, ни угощеньице уже в рот и не полезет.
- Жириновский! - кричит благородный мой папаша. - Жириновский - это наш Вождь! “Последний вагон на север” и “Последний бросок на юг”! Гениально и просто! Вот он – наш молодой Бонапарт! Мы ждем тебя, наш император!.. Вот придет он, Жирик, и всех "демократов" тут же развесит по фонарям, а простой народ его в этом поддержит! И на Америку он сразу кинет атомную бомбу, чтоб “порядок знала”! – ликовал безумный. - Впрочем, суке, туда и дорога... – забесился мой родитель уж совсем не в меру. 
- Ну, да это - же му... чудак и клоун! – возражаю слабо я ему. - Нужен разумный правитель, а этот...
Но на меня тот час все насели, осадили меня “Гайдаром” и “Чубайсом”и снова принялись опять орать, как ошалелые.
- Вот такие - заорал наш гость из Ленинграда тыча в меня пальчиком - и развалили великий Советский Союз!.. Но день грядет, грядет... Хоть и армия у нас, конечноб  не совсем пока с нами. Пока еще, верней, не с нами. Не с нами, к сожалению, совсем. – горько сокрушался он. - Кантемировская и Таманская дивизия стали нынче чисто карательными, верными президенту войсками...
- Но ведь были и есть люди чести... - перебивает его мой дядька Николай.
- Да, да... - поддакивает тетка Ганна. - День грядет. На заводах рабочие уже делают палицы и кистени - идти драться с антинародною милицией. Арматурных палок наломают – и вперед!
- И кстати, как мне недавно рассказали, с четвертого по шестое октября девяносто третьего имели место стычки еще и под Алабино, под Тулой и в Балашихе. А в пределах Московской кольцевой дороги сионистско – ельцинскими головорезами был уничтожен отряд старшего лейтенанта Огородникова. Офицер застрелился, чтобы не даться в кровавые руки карателей... В те дни лишь некоторые воинские части, сохранившие верность Конституции двигались на помощь осажденному Дому Советов. Большинство военных безмолвствовало... А в это время офицеры из карательных элитных соединений расстреливали из танков нашу русскую свободу!.. Скоро офицерский корпус отрезвится и прозреет окончательно, тогда...! – говорит ленинградец в ответ. 
- Тогда уж больше никому и никогда не придется читать на стене полусгоревшего Дома Советов такой вот страшный лозунг: "Армия, кровавая сука, полюбуйся на дело рук своих!" - вновь сунулся в этот дикий гвалт мой отец.
* * *
- И еще я слышал там и не такое. - продолжал рассказ Андрей. - Вот слышу, зашептались тетка Ганна с дамой - ленинградкой в уголке. 
- Господи, да мне недавно возле церкви такие страсти рассказали... - начинает тетка Ганна.
- А чего? Чего там слышно?.. - шепчет ей ленинградка.
- Вот выхожу я в воскресенье из ворот нашей церкви, что у кладбища. Это - на Куусинена – говорит ей Ганна. - Подошел ко мне парень такой неприятненький, щупленький, чернявый, c реденькой “козлиной” бородой, сам - в черной джинсовой куртке и сказал мне так, c насмешливостью вроде -  Разделите - говорит тот парень мне - число тысяча четыреста - это номер президентского указа о роспуске Седьмого Съезда народных депутатов России на число двадцать один, то есть на день его обнародования. Сказал мне это он вот так задорно, ухмыльнулся и пошел по улице покуривая. Отошел и выпустил колечко дыма в мою сторону. Но пахнуло от него не табаком. Словно серой от него пахнуло! Это я уже потом поняла!.. Я пришла домой, достала калькулятор, - продолжала тетка свой странный рассказ - набрала и сразу так и обомлела. Получились сатанинские шестерки. Шестьдесят шесть и шесть в периоде. А ведь первые то три шестерки на табло моего калькулятора - и был сам нечестивый и проклятый Сатана. Это был его автограф! Да и кто – же был тот парень? И страшно подумать!!!
- Да это пришли на землю бесы и разные демоны ада. “Ибо сказано – имя мне – легион…” – зябко дернула плечами собеседница. - Свят, свят, свят!.. - закрестились они мелко и испуганно. – Так это сам нечистый приходил!
- Господи, спаси нас, Господи! –заскулили жалобно обе в потолок.
* * *
А в это время за столом накрытым – “такое”. – продолжал Андрей рассказ о “празднике” -
- Да ведь и Гэлбрейт пишет так: "Это жадный экономический маскарад. Революция богатых против бедных" - трясет в углу газетною страницей дядька.
- Да, катастрофа! Наступила катастрофа и... - вторит дядюшке отец.
И умничает хмуро ленинградец, вспоминая к месту и не к месту Василия Розанова: "Счастливую и великую Родину любить - не великая вещь. Мы должны любить, именно когда она слаба, мала, унижена, глупа и даже порочна. Именно, именно когда  наша "мать" пьяна и вся запуталась в грехе, мы не должны отходить от нее..." - и продолжает так - Не отойдем от нее, не убоимся ни баржей, и ни рефрижераторов, полных трупов! И впредь...
* * *
- Простите, но я не могу тут находиться. Это просто сумасшедший дом. - сказал я уже в дверях Николаю, Ганне и родителям. Те непонимающе пожали плечами и просили "посидеть еще". Но я отказался и вышел вон с квартиры. – кончил Дюша.   
- Да, му...чудаки они у тебя. - сочувственно сказала Марыся.
- Не то слово. - покачал головою Андрей.
* * *
НЕМНОГО О “ХРАНИТЕЛЯХ ДВЕРЕЙ”. ШЕСТАЯ ВСТРЕЧА

Снова пили “шампусик”, целовались в засос и бросали кубик с рунами. И, конечно, говорили о всяких то чудесных, то – чудовищных вещах.
- Пора nебе менять стереотипы. - говорила ласково она ему. – Да они – то ладно. Их уже не переделаешь. – махнула Марыся рукой. – Но вот ты – то? Тебе пора тоже оставить все это "совковое" старье. Давным - давно пора его порушить в своей голове.
- Да уж, разрушишь тут, когда живешь с такими му... чудаками. - скептически скривился Дюша, которому и в самом деле по большому счету ничего не хотелось менять, а хотелось лишь немного прочного достатка, душевного тепла и комфорта.
- Пора, пора – заторопила вдруг его она. - Очень скоро  я у тебя все это точно до самого конца разрушу, ибо большинство того, что ты "знаешь" в этой жизни - только одна внешняя видимость, или даже полная чушь и чудовищный бред. Я расскажу тебе до самого конца, до самого нижнего донышка все великие тайны мироздания и открою через это все загадки подлинной природы сложнейших вещей. - продолжала Марыся. - Открою тайники и кладези подлинной мудрости и дам ответы на сложнейшие загадки исторических судеб.
* * *
- Надмирное, величайшее единство природы и людей. - говорила Марыся, пригубив золотистый и пенный стакан. - Тайна древних, скрытых знаний и животворящий, северный, нордический, великий дух. Воля к битве и к преодолению, к победе над природою и косностью жизни в величайшей борьбе, в яростном сражении и рождение в муках великого, в боли и крови - есть необходимый элемент бытия, которое ни сбросить со счетов и не отнять от самой реальности. Все великое рождается в поту, в труде и в крови. В преодолении позора внешних обстоятельств и себя. Борьба и лишь одна борьба, дарующая нам упоение в ликующих страстях, слышимая ясно нами в воющих ветрах самой истории приносят достойнейший плод подлинной культуры и подлинной цивилизации. Кстати, не про то – ли сказано в Откровении Иоанна Богослова: "Кто подобен зверю, и кто может сразиться с ним?" – как – бы риторически вопросила она. 
* * *
- Впрочем, ты ничего пока не понял. – усмехнулась девушка. - А ведь и достигнуть мировую гармонию вполне, вполне возможно. - говорила Марыся ему. - Это даже проще, чем нам кажется. Надо только это сильно захотеть. Между прочим, у меня для тебя тут как раз есть одна старая книжечка про рыцарские,  мистические ордена, которые стремились создать тайную всемирную организацию с целью мирного объединения человечества в религиозном братском союзе. Почитая Бога как великого архитектора Вселенной они допускают исповедание практически любой религии. С Восемнадцатого века эти общества возникли в Великобритании и становятся довольно широко известны под именем так называемых “вольных каменщиков”, или “франкмасонов”. Название организация масонов, объединенная в разных своих отделениях в “ложи”, а также традиции заимствовала, в основном, от средневековых цехов  - братств строителей-каменщиков… - продолжала она. – Но еще задолго до них, в Четырнадцатом веке в Германии жил  некий Розенкрейц – основатель тайного общества розенкрейцеров, эмблемою которых были - роза и крест. В Семнадцатом – Восемнадцатом веках розенкрейцеры распространились среди высшего сословия Германии, России, Нидерландов и других европейских держав. Наибольшую роль оба эти религиозно-мистические ветви единого, живого организма играют в Восемнадцатом – начале Девятнадцатого века. После – наступило время тяжкое и многие истинные знания забылись. Дух капитализма, дух наживы, воинствующий прагматизм и почти что полное отсутствие в обществе духовной аристократии сделало свое черное дело. Хотя и сегодня многие тайные символы широко используются в современной, повседневной жизни. Вспомним мы хотя – бы  знаменитую трехступенчатую пирамиду со "Всевидящим Оком" – она помещена на каждой зеленой банкноте доллара США, как и надпись на ней: “В Бога мы веруем”. Или можно вспомнить "землемерный циркуль" - с герба уже покойной ГДР, или скрещенные австрийские, что в ламах у австрийского орла, и советские, что на гербе СССР висят как раз над Африкой молот и серп. Ну, и любая звездочка, а уж тем более пятиконечная - магический знак схематично изобразивший человека с раскинутыми в разные стороны руками и ногами  - есть оккультные, древние знаки.
- Это – тайная власть над людьми. – говорила Марыся. – Это узы крепкие, прочнее явных политических и экономических уз, спутывающих каждого на нашей планете. Их лозунг – три слова. Только три – страстно наполовину закатив огромные глазищи почти что шептала она. -   Сила! Тайна! – и - Авторитет! Атрибуты братства – это кожаный фартук древнего каменщика, вполне прозрачно намекающий посвященному на "одежды кожаные", данные Богом Адаму, когда он после грехопадения был изгнан из рая, а еще - отвес и мастерок, и деревянный треугольник… Самыми влиятельными ложами в являются “Великая Ложа Востока” во Франции и еще “Ложа Третьего Храма царя Соломона”… В мистической практике некоторых лож практиковались ритуалы, связанные с гороскопом – “звериным кругом” на небе, а также с теорией перерождения и переселения душ людей в животных после смерти. Ну, совсем, как когда – то в Египте. – заметила девушка. – Ведь у древних египтян не только скарабей и корова – мать – Исида, но и в первую очередь – кошка. Потому мы “ведьмы” и считаем, что все черные кошечки - наши младшие сестры. – сказала девушка, наклонив свою прелестную головку на бок, а потом совсем уж по – кошачьи хитро сузив большие глаза и  посмотрев на Андрея выгнула гибкую спину, словно напряглась, как зверь перед прыжком. Сжалась упругой пружинкой, разжалась и опять посмотрела на Дюшу.
- Ну, совсем, как кошка… - в страхе подумал Андрей и… тот час же, словно через пелену тумана с верхней полочки серванта ему злобно и нагло ухмыльнулся расписной керамический кот. В недоумении Дюша потряс головой.
- Показалось. – подумал он и уже как – бы смущенно забубнил как – бы себе под нос.
- А еще я слышал, что в образе черной кошки средневековые фанатики “примечали” не раз самого сатану. – произнес Андрей, которому стало вдруг слегка нехорошо и уже надоела эта странная марысина тирада.
- Ну, кто знает? Кто знает? – сказала Марыся таинственно. – Ведь в те давние времена почти все черное, ночное, темное вызывало в людях или неподдельное почтение, или суеверный, дикий страх, например, сова – ночная и сильная птица. Сегодня сова - символ мудрости и знаний. – сказала Марыся. - У тебя ведь дома есть сова на стенке? Макраме из ниточек. Припомни! Значит, и ты уже наш! - торжествующе, широко и довольно  улыбнулась она и опять поманила к себе…   
А потом уже совсем в дверях, запахнув халатик, сунула Андрею в руки потрепанную, старую книжонку с “ятями” под названием “Тайные общества в России и в мире”, которую Андрей и принялся украдкой от родных читать.
* * *
- “История масонского ордена” – говорилось в ней – “начинается со средневековых гильдий каменщиков (от англ, mason – “каменщик”). Они возводили величественные соборы, замки, крепости и свято хранили профессиональные секреты мастерства. Объединения или, как их ещё называли тогда, братства вольных каменщиков процветали на протяжении многих столетий. Ремесленники жили на строительных площадках в ложах (от англ. lodge - "хижина", "ложа"), т. е. в мастерских, где отёсывали строительный камень, хранили инструменты и устраивали совместные трапезы. А еще они верили, что Бог - "великий архитектор Вселенной", все люди - братья, которым предназначено под Божьим началом обустраивать Землю. Престижность ремесла каменщиков, их особый духовный мир способствовали формированию своеобразных ритуалов и символики, известных и понятных только им.
Прошли времена бурного строительства, и гильдии масонов утратили своё первоначальное предназначение. Но в конце Шестнадцатого - начале Семнадцатого веков членами братства вольных каменщиков становятся люди, совершенно чуждые строительному ремеслу. Люди эти наследуют от средневековых гильдий веру в Бога, обставленную особыми совместными торжествами, сохраняют внутреннее деление ордена на степени, перенимают тайные ритуалы, символы и пароли. Призывы масонов к братству и равенству привлекают в их ряды образованных представителей нового, буржуазного общества.
Новые масоны заимствовали у ремесленников - каменщиков красивые и древние легенды. Одна из них - о зодчем Хираме - обращается к далёким библейским временам.
Согласно ей, царь Соломон поручил Хираму управлять всеми работами по строительству Иерусалимского храма. На работах было занято свыше тридцати тысяч работников. И Хирам во избежание путаницы при выплате вознаграждения за работу поделил всех строителей на три разряда: учеников, подмастерьев и мастеров. Разряды отличались паролями, тайными знаками и символами. Но однажды трое подмастерьев, решив присвоить вознаграждение мастеров, устроили Хираму засаду, чтобы любой ценой выпытать у него высший мастерский пароль. Зодчий предпочел погибнуть, но не раскрывать свою тайну.
Многие элементы легенды, как, например, деление каменщиков на три степени - учеников, подмастерьев и мастеров, легли в основу внутреннего устройства нового масонства, первая страница истории которого была открыта в Англии.” – было написано в книге.
* * *
- “Именно в Англии, в лондонской таверне "Гусь и вертел", двадцать четвертого июня тысяча семьсот семнадцатого года четыре братства вольных каменщиков организовали первую в мире Великую ложу. Её возглавлял Великий Мастер. Она руководила масонами английской столицы и его ближайшей округи. К тысяча семьсот двадцать третьему году была написана своеобразная конституция ордена. Книга эта называлась - "Новая книга уставов" и в ней излагались важнейшие принципы масонства: каждый должен возлюбить ближнего своего, как самого себя; все обязаны помогать друг другу; человек порочен, по не безнадёжен; человек способен к усовершенствованию; через добрые дела, просвещение, перевоспитание можно постепенное ликвидировать зло. В понимании масонов всё это образует идеал “социальной Вселенной”, которую создаст сам разумный человек”.
* * *
- “Пока масонство не покидало Англии - своей колыбели, её власти относились к нему достаточно терпимо. Тем более что масоны подчёркивали и свою отстранённость от политики, и свою приверженность правящей в Британии династии. Масонские ложи воспринимались как своеобразные клубы, которых было в то время немало. Благотворительные мероприятия масонов, их оригинальные шествия в полном облачении вольных каменщиков, шумные пирушки в дни годичных праздников часто посвящённых тому или иному Святому - всё это вносило приятное разнообразие в жизнь островной державы.
Положение несколько изменилось, когда в ложи стала вступать родовитая знать - придворные и лорды, заседавшие в Парламенте. Тогда нарушился один из главных принципов масонского устава - неучастие в политической жизни страны. Не осталась в стороне и Католическая церковь, которую возмущало то обстоятельство, что масоны не отдавали предпочтения христианской религии перед другими вероисповеданиями. Более того, они проповедовали какую – то мало понятную “всеобщую религию”. Вот как о ней говорилось в "Новой книге уставов": "В наше время человек свободно выбирает себе веру, и лишь одна религия действительно обязательна для всех, это - всеобщая, всех объединяющая религия, которая состоит в обязанности каждого из нас быть добрым и верным долгу, быть человеком чести и совести, каким бы именем не называлось наше вероисповедание". В тысяча семьсот тридцать восьмом году вышла папская булла - указ, объявившая масонство сектой, вредной для Апостольской церкви. А следом за тем в обществе возникли антимасонские настроения. Так, на улицах Лондона появились шутовские шествия "масонов наизнанку". В памфлетах и брошюрах различные фанатики принялись высмеивать масонские "тайны" и обряды.
В первой половине Восемнадцатого века с распространением масонства на континенте отношение к нему ещё более ухудшилось. Европейские правительства настораживало то, что в рамках лож исчезали сословные барьеры - там впервые сближались люди разного общественного положения. К тому же масоны заявляли о своём стремлении создать на земле "идеальную Вселенную". Во всём этом усматривалось недовольство существующим порядком вещей, а стало быть, не исключались и посягательства на незыблемость монархического строя”. – подчеркнул легонько карандашиком Дюша, изумившую его необычную мысль.
- “В те же годы возникли разнообразные системы масонства, и некоторые из них полностью отказались от благородных идеалов прежних обществ. В иных ложах вызывали духов умерших, занимались чёрной магией и алхимией, интересовались и иными мистическими учениями. В подобных увлечениях многие скептически настроенные люди видели возврат к Средневековью с его невежеством и мракобесием.
Между тем масонство из английского явления превратилось в международную организацию. И европейские государи опасались того, что "братья", нередко занимающие высокие посты в правительствах, могут действовать, исходя из интересов ордена, в пользу других держав. Эти возражения и обвинения были в том, что масонство может быть противно религии вообще или отдельным исповеданиям; что его таинственность заставляет подозревать какую-то тайную безнравственность; что оно может скрывать партию, противную властям; что масонство может облегчать заговоры потому что тайна общества не нарушается членами его из страха тайного убийства.
* * *
Первым пострадал от властей орден иллюминатов, или просветлённых. Этот орден ставил перед собой просветительские цели и использовал формы масонской организации. Он возник в Баварии и имел немало сторонников по всем княжествам и землям Германии. Иллюминатов обвинили в измене, так как они действовали якобы в интересах Австрии, желавшей подчинить себе маленькую Баварию. В доносах властям сообщали, что иллюминаты устраняют неугодных им людей с помощью яда; потворствуя слабостям могущественных лиц, приобретают над ними власть и так далее. Теперь уже довольно трудно определить категорически, насколько это соответствует истине. В июле тысяча семьсот восемьдесят четвертого года курфюрст Баварии Карл - Теодор повелел закрыть все иллюминатские и масонские ложи, а через год - и все тайные общества. Началось жестокое преследование иллюминатов.
Во время Французской революции тысяча семьсот восемьдесят девятого - тысяча семьсот девяносто четвертого годов и непосредственно после неё в масонах стали видеть могущественную тайную политическую организацию, которая провозгласила борьбу против тирании и обрядовой религии, чтобы создать новый общественный строй и новую религию. Цели деятельности масонских лож были иными, однако многие из их членов были активными участниками той революции. Иные считали тогда, что замысел революции созрел именно в тайных масонских и иллюминатских ложах. Поэтому совсем неудивительно, что, после того как в Германии запретили масонские ложи, гонения обрушились и на русских масонов, а в тысяча семьсот девяносто втором году императрица Екатерина Вторая окончательно запретила их деятельность.”
* * *
Отдельная огромная и основная глава чудесной, таинственной книги называлась - “Проникновение масонов в Россию, их история в Российской империи”. Вот что было там написано: -
- “Со временем масонство распространилось по всему миру. Великие ложи создаются в Германии, Франции, Италии, Испании, Америке... Возникли и различные направления масонства. Появление братств вольных каменщиков в России связывают с именем Петра Великого, который намеревался таким образом укрепить связи с Англией и способствовать распространению просвещения. Первое время в братствах явно преобладали иностранцы, но затем первенство перешло к россиянам. В первой половине и середине Восемнадцатого века, членами ордена были историк Болтин Иван Никитич, князья Голицыны, князь Трубецкой и другие лица знатного происхождения, имевшие большой вес в обществе. К тысяча семьсот семидесятому году, в Петербурге, Архангельске, Риге и Москве насчитывалось уже семнадцать масонских лож. В Петербурге и Москве издавалась специальная библиотека для братьев и непосвященных, печатались масонские гимны, законы, переводилась иностранная масонская литература.
В орден вступали по самым разным причинам. Для одних это была дань скоротечной и ветреной моде - их привлекала лишь внешняя сторона масонства. Другие видели в нём чистое, высокое нравственно -философское учение и посвящали всю свою деятельность постижению законов масонского братства.
Русское масонство поставило тогда перед собой задачу “познания тайны бытия” через христианскую терпимость и “обязательность соборной работы”, которая включала в себя самосовершенствование, духовное творчество, просвещение и строительство человеческого счастья. Изучение масонских символов, храпение масонских тайн, особенности братских отношений вносили мистическое настроение в орден масонов. В понимании членов ордена "масонская тайна" представляла собой своеобразное внутреннее чувство человека, посвящённого в братство. Постороннему не дано было постичь это. Только принятый в братство, прошедший путь познания и посвящения в масонские степени мог приобщиться к "масонской тайне". Русских масонов не особенно интересовала политика, они горячо чтили самодержавие, государственность и законность в империи. Неудивительно, что в гимнах и речах братьев воздавалась хвала царственным особам. Великие мастера всячески прославляли правящую династию дома Романовых.” – говорилось там. И еще -
- “Масоны положительно оценивали политику русских монархов, иногда критиковали ее, но нередко даже и одобряли существование крепостного права в России тогда. Известно, что в некоторых российских ложах за обсуждение государственных, законодательных, религиозных вопросов налагался денежный штраф.
Особое внимание масоны уделяли религии, обязуясь распространять и защищать христианскую веру. Созвучность христианской нравственности и основных канонов масонства привлекала в его ряды немало священников. Нравственное самосовершенствование, распространение начал религиозной терпимости должны были в понимании членов ордена способствовать переустройству и улучшению мира.
В царствование Екатерины Второй российское масонство переживало свой “золотой век”. Во многом его расцвету способствовала деятельность московской ложи. Тогда же в тысяча семьсот восемьдесят седьмом  году в России вдруг случился страшный голод. И московские масоны организовали столь эффективную помощь голодающим, какой страна до тех пор еще не знала. Екатерина Вторая благосклонно относилась к филантропическим предприятиям братств. Но грянула Французская революция, которая, как полагали в России тогда, была целиком на совести масонов. И Екатерина испугалась. В тысяча семьсот девяносто втором году масонские ложи в России были запрещены. После новый император Павел Первый хотя и симпатизировал многим масонским идеям, но колебался, не решаясь отменить екатерининский запрет.”
* * *
- “Во времена правления Александра Первого (в тысяча восемьсот первом – тысяча восемьсот двадцать пятом годах)” – продолжала книга свой рассказ – “масонство в России стало постепенно возрождаться. В тысяча восемьсот третьем году русский царь вновь разрешил деятельность братства. Повсеместно начали образовываться новые ложи. После Отечественной войны тысяча восемьсот двенадцатого года всё больше молодых людей желали вступить в масонский орден. Так они надеялись улучшить жизнь простого русского народа, живя в этом мире в соответствии с принципами масонства. Верная служба Государю, Отечеству и законам оставалась прямой обязанностью братьев. Русский масонский орден пополнял свои ряды и за счёт средних чиновников, артистов, писателей. Полководцы Александр Суворов и Михаил Кутузов, дипломат и писатель  Александр Сергеевич Грибоедов, философ Чаадаев Петр Яковлевич также состояли в братстве. Пестель Павел Иванович, братья Муравьёвы-Апостолы, Рылеев Кондратий Федорович и ещё девятнадцать “декабристов” - заговорщиков хотели использовать масонство для прикрытия своей антиправительственной деятельности, но позже вышли из ордена. И до настоящего времени историки спорят, сколь сильно повлияли масонские взгляды на решимость “декабристов” силой оружия противостоять русскому царю.” – И еще -
- “В России масоном мог стать любой мужчина, который достиг семнадцати лет, внёс определённую сумму и имел поручительство одного из братьев ордена. Несмотря на это, в одну масонскую ложу входило обычно не больше двадцати человек В начале Восемнадцатого века в стране насчитывалось от тысяча трехсот до тысяча шестисот масонов. Известны случаи посвящения в масоны даже крепостных.
В тысяча восемьсот девятнадцатом- тысяча восемьсот двадцатом годах Александр Первый изменил своё благожелательное отношение к ордену. Позади остались планы преобразований, на смену им пришли подозрительность и раздражение. К тому же Государь Александр был встревожен распространением масонства среди офицеров. Император тайно наводил справки о членах ордена. Выяснилось, что характер братств со временем вдруг стал иным. Во времена Екатерины Второй русские масоны уделяли основное внимание просветительской и благотворительной деятельности. Теперь же, с появлением в ордене людей из различных слоев общества, в нём поднимались острые социально - политические вопросы. Попытка будущих “декабристов” – заговорщиков против престола использовать орден в своих целях подтвердила подозрения царя. В тысяча восемьсот двадцать втором году Александр Первый запретил деятельность тайных обществ, в том числе и масонских лож на территории Российской империи. Император опасался, что братства вольных каменщиков превратятся в антимонархические организации. Кстати, с этих самых пор и до начала Двадцатого столетия, масонский орден существовал в России глубоко законспирированно.
* * *
- “Только в тысяча девятьсот шестом  году” – говорилось в старой книге -  “в Москве была организована тайная масонская ложа "Возрождение". Позже, в тысяча девятьсот седьмом  году, появилась ложа "Полярная звезда" в Петербурге. К ней принадлежали тогда тринадцать кадетов и народных социалистов: юристы, писатели, учёные, артисты. Слежка со стороны полиции вынудила руководство ордена распустить ложи а в тысяча девятьсот девятом а затем в тысяча девятьсот десятом году основать подпольное братство "Великий Восток народов России". Новая организация не поддерживала контактов с западными ложами, её не признавали крупнейшие мировые центры масонства. Видные члены партии кадетов, такие как Маклаков, Урусов, Шингарёв, Степанов, Некрасов, прогрессистов - Ковалёв, народных социалистов - Чайковский, меньшевиков – Чхеидзе Николай Семенович, а также будущий видный эсер Керенский Александр Федорович вступили в "Великий Восток народов России". В этой ложе они разрабатывали выступления в Государственной думе, обсуждали проекты реформ российского общества. Главной целью организации было свержение самодержавия и провозглашение республики. В феврале тысяча девятьсот четырнадцатого года масоны попытались установить контакт с большевистской партией Владимира Ильича Ульянова - Ленина, но поддержки с её стороны не получили. Тогда в России насчитывалось уже сорок лож. Несмотря на осведомлённость полиции обо всех членах братства, репрессивных действий она не предпринимала. После Февральской революции многие лидеры лож вошли во Временное правительство, но так и не успели поставить вопрос о легализации ордена. Сразу после революции в октябре тысяча девятьсот семнадцатого года большинство масонов, не приняв её, эмигрировали или перешли на сторону Белой гвардии.” – говорилось в основной главе книжечки. – “Советские руководители также не уделяли никакого внимания ордену. Лишь Лев Троцкий (Лейба Бронштейн), председатель Реввоенсовета, основатель Красной Армии большевиков, выступая с докладом на Четвёртом конгрессе Коминтерна в тысяча девятьсот двадцать втором году заявил о несовместимости членства в коммунистической партии с принадлежностью к масонскому братству. После этого масонство в коммунистической “красной” России не могло быть легализовано.” – сказано там – Однако, введение большевиками в качестве военных и гражданских символов масонских знаков, таких как красная пятиконечная звезда, а также скрещенные молот и серп вызывают некие вопросы. - И за тем там было следующее -
“По некоторым данным, в среде русской эмиграции во Франции   по инициативе французских центров масонства вновь появляются масонские ложи. Это филиалы “Великой ложи” Франции. Новые братства масонов переняли традиции и дух ордена, выработанные за многовековую историю братства. Во главе лож стоят русские люди, посвящённые в масонство уже за границей. К сожалению, вся деятельность этих братств покрыта тайной...”
* * *
- “Так на протяжении долгих лет своего существования в России масонским ложам никак не удалось добиться решения каких - либо насущных проблем для нашего Отечества. Укоренившись в России в начале Восемнадцатого столетия, орден масонов не нашёл своё место в политической и общественной жизни государства.” – говорилось в завершении сего труда, на обложке которого было написано – “Союз русских патриотов – воинов “РОД”, Париж, 1923 год”. Между названием книжечки и названием неведомого миру русского “Союза” чернел гнутый, свастический крестик, напоминавший знак мистического общества “Туле”.
* * *
Дюша посмотрел в недоумении на знак, который почему – то он сразу не приметил и пролистал книжонку снова от начала до конца. И на выходных данных прочел – “Типография Общества русских националистов. Тир. 999 экз.”, показавшуюся ему прямо до боли знакомой. И решил дочитать “Приложение. Знаменитые масоны России.”
- “Многие известные люди,” – было написано там – “величайшие умы России входили в орден. Вольными каменщиками были литератор Грибоедов, историк Карамзин, государственные деятели Лопухин и Сперанский, полководцы Суворов и Кутузов... Знаменитейшие фамилии - Голицыны, Трубецкие, Тургеневы, Римские - Корсаковы, Нарышкины и другие - пополняли списки братства. Александр Васильевич Суворов был посвящён в масоны и возведён в почётную степень мастера в петербургской ложе "Aux Trois Etoiles", что в переводе на – русский язык означает - "К трём звёздам". По-видимому, вступление в орден для Суворова Александра Васильевича не было случайным. Принципы братства совпадали с его собственными убеждениями. Александр Васильевич много читал, занимался самосовершенствованием, верил в силу просвещения. О его способности заботиться о ближних, справедливости, внимании к людям сложены легенды. Интересно, что, когда художник Миллер писал портрет великого полководца, Суворов сказал ему примерно следующее: "Ваша кисть изобразит черты лица моего: они видимы, но внутренний человек во мне скрыт. Я должен сказать вам, что я лил кровь ручьями. Трепещу, но люблю своего ближнего, в жизнь мою никого не сделал я несчастным, не подписал ни одного смертного приговора, не раздавил моею рукою ни одного насекомого, бывал мал, бывал велик". Суворов неуклонно следовал основным канонам масонской нравственности. Это проявлялось и при выполнении им служебных обязанностей, и в чертах характеру, и в крайней религиозности Александра Васильевича. Судя по дошедшей до наших дней переписке, Суворов боролся с собственными страстями, главным образом со славолюбием и жестокостью, и побеждал их. Он любил своё Отечество, гордясь тем, что был его защитником. Не случайно Суворова уважали в европейских братствах, а когда он навещал отца в Кенигсберге, прусская ложа "К трём коронам" посвятила его в высокую степень шотландского мастера.
Михаил Илларионович Кутузов, последователь и ученик Суворова, искал в братстве возможности осмыслить и постичь мир Божий. Его масонская история начинается с тысяча семьсот семьдесят девятого года в немецком городе Регенсбургс в ложе "К трём ключам" он стал причастен к таинствам ордена. Позже, путешествуя по Европе, Кутузов вошёл в ложи Франкфурта и Берлина, а по возвращении в Россию в тысяча семьсот восемьдесят третьем году его признали ложи Петербурга и Москвы. Михаил Илларионович пользовался большим авторитетом среди масонов различных степеней. При посвящении в седьмую степень шведского масонства Кутузову присвоили орденское имя Зеленеющий Лавр и девиз “Победами себя прославишь”. Этому девизу вполне соответствовала жизнь полководца.
Глубочайшая способность постигать народный дух, крайняя религиозность, веротерпимость, любознательность свойственны как великому сыну нашего Отечества - Суворову, так и славному сыну - Кутузову. Все эти черты объединяли их наряду с выдающимся военным талантом. Два полководца были связаны не только как учитель с учеником, но и как братья, посвящённые в одну мистическую тайну.
Более тридцати лет Михаил Илларионович Кутузов отдал масонскому братству. Именно он остановил Наполеона Бонапарта, демона насилия и властолюбия в тогдашнем понимании русских вольных каменщиков, осуществив тем самым основную цель ордена - достижение мира и спокойствия.
Масоны во все времена высоко ценили достоинства истинных мастеров, людей большой мудрости. Почитание этих двух гениев полководческого искусства в России - братьев, достойных подражания, - передавалось в ордене из поколения в поколение.” – дочитал Андрей страницу и захлопнул таинственную книгу.
* * *
СЕДЬМОЕ СВИДАНИЕ. РИТУАЛЫ И ЗНАКИ

- Ну вот, занавес немного приподнят. – говорила Марыся, легко пригубив стакан шампанского своим широким, сексуальным ртом. - Ну вот, ты уже немножечко и знаешь про нас. Так что совсем не надо нас бояться. – сказала девушка и широко улыбнулась Андрею. – Ведь мы всего – лишь “ведьмы” – “Хранители Дверей”. То есть стражи у ворот судеб этого грешного мира… Ну, а книжку ты прочел? – спросила она у его.
- Прочел. – ответил Андрей. – Только вот не понял до конца что к чему. Чудно все это, и еще я слышал, что масоны владеют некими тайнами. Ритуалы там и все такое? А зачем? Расскажи! Расскажи, если можешь! – принялся просить ее Андрей, слегка отхлебнув из бутылки для храбрости.
Если говорить совсем – уж честно, то Андрею вся эта история была уже не по себе. Ведь одно дело – встречаться с красивой девчонкой, а совсем другое – войти в какое – то непонятное, тайное общество, обладающее по мещанским понятиям весьма и весьма не то что сомнительной, но даже дурной репутацией.
* * *
- Ты прочел эту книжечку? Полностью? – говорила она. – Книжка интересная, хотя мы и не совсем масоны. Мы – другие, и все их ритуалы для “ведьм” ни к чему. – вдруг подала она “задний ход”, принявшись бросать гадательные руны и раскладывать на столике красивые, яркие карты “Таро”, меча острыми, быстрыми пальцами какой – то неведомый парню пасьянс. – Впрочем, не вдаваясь в деятельность “ведьм” я тебе расскажу кое – что про масонов, ну а после мы посмотрим на картинки и почертим на листке. – продолжала девушка. – И так, деятельность масонской ложи сопровождается особыми организационными формами. – сверкнула Марыся огромными и страшными глазами. - Они должны оказывать как мистическое единство членов друг с другом и с Творцом, так и глубокое психологическое воздействие на новых членов. Многочисленные ритуалы у масонов производятся как при вступлении в ложу, так и при  восхождении ее члена по иерархической лестнице. Тем более, что масонская ложа - это замкнутая группа лиц. И вступить в неё не просто. Для посвящения в братство необходимо в зависимости от направления масонства иметь поручительство одного или нескольких членов масонской ложи. А еще желающий вступить в орден должен доказать своими поступками, увлечениями и личным опытом, что он достоин принадлежать к масонскому братству. – убаюкивающе и спокойно, словно шелест волн, набегающих на берег моря в тихую погоду зазвучал марысин голос у Андрея в ушах. А Дюша пригубил очередной стакан и внимательно слушал подругу. 
* * *
- Масонство имеет много направлений. – говорила она. - Но условно его можно разделить на английское “голубое” с тремя степенями посвящения – это ученик, подмастерье, мастер и шотландское “красное” с рядом различных наименований, таких как "Королевская Арка", "Великий Избранник", "Хранитель Скинии" и других. Для членов последнего установлено от четырех до тридцати трех степеней. И каждая из степеней отличается от другой силой преданности духу ордена и совершенством моральных качеств. Многостепенность древнего шотландского обряда символизирует восхождение масона к идеалам ордена на пути свободы, справедливости и истины.
- Масонские ложи – продолжала Марыся - называются в честь Святых, знаменитых людей, человеческих добродетелей, принципов масонской триады  - свободы, равенства, братства и небесных светил. Во главе ложи стоят мастер, называемый еще “префект” или “председатель” и его помощники - первый и второй надзиратели. Они руководят ритуалами, которые должны показать значимость и могущество масонства, а еще есть хранитель печати, оратор, казначей, секретарь и церемониймейстер.
- В зале ложи, обитой чёрным сукном, возвышается помост с тремя ступенями, покрытый чёрным покрывалом с вышитыми золотыми слезами, символизирующими скорбь по мастеру Хираму. На ступенях помоста лежат Святая Библия, треугольник с циркулем и круг. Библия обозначает связь с христианством;
циркуль и треугольник указывают на Высший Разум, стройность организации и относительность бытия; круг символизирует единство всех масонов. У масонского помоста находятся два камня - отёсанный и неотёсанный, а также рабочие инструменты каменщика. И среди них - строительный мастерок. Вокруг ковра с изображениями знаков Зодиака располагаются на строго отведённых только для них местах различные категории вольных каменщиков. На братьях – масонах во время церемонии всегда чёрные одеяния, фартуки из белой овчины, белые лайковые перчатки и шляпы с полями. Белый цвет – это символ чистоты жизни и помыслов, шляпа - знак свободы и равенства в ложах. Контраст чёрного и белого цветов в одеждах масонов соответствуют противоречивости бытия человека. – хитро усмехнулась она и снова пригубила свой стакан. - Фартук и мастерок подчёркивают, что собравшиеся готовы к выполнению важных работ.
- В английском масонстве при посвящении в степень ученика вступающему в орден необходима рекомендация одного из членов ложи. Следует также подать прошение управляющему мастеру. После этого братья негласно выясняют личность просящего, обращая внимание на его нравственность, свойства характера, семейное и гражданское положение.
- Вступающему в ложу демонстрируют основные каноны масонского учения. Сначала кандидата вводят в тёмную комнату, где оставляют одного для размышлений. Затем с ним долго беседуют, после чего на глаза ему надевают тёмную повязку. После он стучится в дверь ложи. Получив разрешение войти, кандидат следует за одним из братьев. В это время над посвящаемым совершаются различные ритуальные действия, которые символизируют преодоление грядущих жизненных препятствий. То его якобы сталкивают в подземелье, то заключают в темницу, то приказывают подняться по лестнице и броситься вниз, то испытывают огнём, не причиняющим вреда. А затем его останавливают и задают ряд вопросов о его жизни, а также по истории масонства. Он даёт заранее выученные ответы. Такой ритуал представляет кандидата в масоны как человека, "ищущего света".
- После третьего удара молотком в чело посвящаемого – сделала девица снова страшные глаза и допила свой стакан - префект снимаете с его глаз повязку и направляет на него сноп лучей ярчайшего света. Вот он видит себя в окружении братьев в традиционных масонских одеждах. У его обнажённой груди скрещены их острейшие шпаги. Сам Великий Мастер торжественно провозглашает его учеником и членом ложи. На раскрытой Библии вновь посвященный даёт клятву молчания, обязуясь хранить секреты масонства и быть готовым к мученической смерти в случае их разглашения, К секретам относятся и сам факт принадлежности человека к ордену, и описание обрядов, и содержание вопросов, обсуждаемых в ходе собраний тайной ложи. После завершения обряда посвящения всех ожидает весёлая пирушка. – налила Марыся снова в стаканчик себе из зеленой бутылки “шампусика” и хитро ухмыльнулась.
* * *
- Кстати, - говорила она, закусив шоколадной конфеткой - ученики не имеют права посещать ложи подмастерьев и мастеров, подмастерья - мастеров, но сами мастера участвуют в заседаниях всех лож. Обряды посвящения в степень подмастерья и мастера иные.
- И еще, - сказала Марыся прожевав - главным в философии масонов был и есть человек, его духовное состояние и гармоничное развитие. Так взаимопомощь среди членов ордена со временем превратилась в систему благотворительности. Масоны строят и содержат больницы, клиники, научно-исследовательские центры. Филантропические фонды существуют благодаря добровольным взносам членов братства и различным пожертвованиям. В дореволюционной России по инициативе масонов открывались богадельни, школы, воспитательные дома. Но благотворительность - лишь часть деятельности ордена, направленной на благо человечества. Ведь прогресс общества возможен только при отсутствии войн между государствами а также внутри них. Потому вольные каменщики выступают против разрешения конфликтов насильственным путём. Каждый из братьев может и должен принести пользу, пробудив в себе самые лучшие качества. А еще масоны всех направлений считают, что приобретение знаний в естественных и гуманитарных науках, долгая и терпеливая самоподготовка помогут им создать равноправный и справедливый общественный строй, некий храм свободы, равенства и братства на земле. – ослепительной улыбкой сверкнула она.
* * *
- И еще, посмотри на картинки и подумай над вот этими вопросами. – говорила она, достав вдруг из простой картонной папочки с тесемками  какие – то длиннющие анкеты и ксерокопии причудливых картинок. Выложила их перед Андреем и стала тыкать в них пальчиком.
- Вот это знак масонской ложи Латона. – говорила она. – Основана в Санкт – Петербурге в тысяча семьсот семьдесят пятом году… А это знак русской Ложи Нептуна, основанный адмиралом Грейгом в Кронштадте в тысяча семьсот семьдесят девятом году от рождества Христова, или в пять тысяч семьдесят девятом от сотворения мира, как считали в те года. Медный знак носился с алым бантом. – тыкала Марыся ноготком в картинку. – Вот и масонский треугольник со “Всевидящим Оком”. А девиз Ложи Нептуна был таков: “От воды мир быстр.” Это в смысле: “Все течет, все изменяется.” Вполне – то между прочим по – марксистски. – засмеялась она. – Ну что, нравятся значочки?.. Или вот еще этот – со змейкой, изогнувшейся кольцом и кусающей себя за хвост. Это знак масонской Ложи Исиды, основанной двенадцатого октября тысяча семьсот семьдесят третьего года в городе Ревеле. И одним из членов этой ложи был “декабрист” Николай Трубецкой. Такой – же молодой и беспокойный, как и ты. Так что я, как одно из воплощений Исиды могла – бы оказать тебе возможную протекцию. Если, конечно, другие будут не против… - напомнила девушка и протянула Андрею анкеты на десятки ничего как – бы  не значащих вопросов.   
Прокорпели над анкетами теми часок и собрали, спрятав их в картонную папочку.
* * *
- А еще мы “ведьмы” умеем летать. – хохотнула Марыся, теребя музыкальными, длинными пальчиками поясок халатика с иероглифами и драконами.
- На метле или, может, на козле, как написано в “Молоте ведьм” у Шпренгера и Крамера? – заглотил стакан “шампусика” Андрей, которому уже порядком надоела вся эта бумажно – анкетная тягомотина,  а потом как раньше обнял Марысеньку за плечи впился в ее ждущие губы своим горячим поцелуем…
- На козле! На коз – ле! На коз – ле и толь – ко свер – ху! – задыхаясь повторяла девушка. – Толь – ко так люб – лю я, люб – лю я ле – тать! – похотливо стонала она обхватив любовника своими молодыми мускулистыми ногами и ритмично двигалась вверх – вниз и суя ему попутно в рот свой розовый и вздувшийся сосок, который, как казалось Дюше был так и готов брызнуть на него чем – то теплым и белым.
* * *
Ах, какая была эта страсть! Кто дал нам страсть на полную погибель?.. И зачем? Зачем нам, людям, только дано это вот единение, это как бы узнавание даже себя самого или самой, таких неповторимых, словно в зеркале – в абсолютно другом человеке? И зачем? Зачем или точнее кем дано нам и это блаженство нашей слабой плоти, и одновременно с этим упоение - пиршество слабого, вечно мятежного нашего духа на грешной земле? На такой то вдруг невероятно каменисто - тяжелой, скупой и безрадостной, и, то вдруг – нежданно странно - прихотливо ласковой и щедрой.   
- Моя Марысенька – любимая моя… Моя и только моя… - шептал Андрей тая сердцем и словно бы от того поминутно слабея, зарываясь в нее, припадая к ней, как к звенящему ручью с прозрачной, прохладной водой, вернее – прикипая к ней душой. Весь к ней прикипая, и не только, и даже не столько к ее телу, сколько к ее духу самому. Теряясь в этом духе, блуждая в ее диких и причудливых речах, в ее неведомых, жарких словах словно в лесу.
Ведь нельзя, ведь и правда - нельзя было так. Ведь вот после такого прикипания уже рвать нити между ними будет так тяжело и почти что уже невозможно - немыслимо… Но не думает о том никогда ни один истово любящий другого человек, зачастую в свою же надежду и влюбленный, любящий почти полумираж.
Краем уха слышал Андрей от кого то, или в книге какой прочитал давным - давно старинную, странную сказку про роковую женщину Лилит, которую сам Господь Бог сотворил еще до нашей общей прародительницы Евы… Женщину – колдунью и оборотня, роковую соблазнительницу и даже дьяволицу. Женщину – страсть и огонь поядающую для всех без исключения мужских сердец… Угар страсти и мучительная боль нежданной разлуки – вот какие дары принесла та Лилит из сказки. Сказки, где так много вымысла и лжи и одновременно так безмерно много мудрости и правды. Ведь любовь двоих – угар, угар стастей. А где угар – там и смерть, о часе которой смертному знать не дано…  Никто, никто не знает точно своего пути на земле и не ведает смертного часа. Человек – игрушка рока, страстей и судьбы. Игрушка в руках у жизни и у смерти. Вот об этом говорится в странной, жуткой сказке про красавицу Лилит…    
* * *
Андрей плыл в чернейших как смоль пушистых волосах, утопая и поминутно выныривая снова из пучины и отражаясь в ее прекрасно – зовущих лучисто - ласковых роковых глазах. И послушно припадая головой целовал ее тело, блаженно, благодарно нежась под прелесными, тонкими, властными пальцами девушки.  Снова выныривал и вновь припадал к губами любимой, словно к нежному бутону. И…   
Сладкая нега сковала его молодое и усталое тело. Вот только смежил он глаза и … снова провалился в странный и нелепый сон.
* * *
И ЕЩЕ ОДИН НЕЛЕПЫЙ СОН АНДРЕЯ

И снова перед ним Берлин. Самый центр большого города. Улица "Унтер - дер - Линден". Или по - русски говоря - "под липами". Немного - же переменилась тут. Ведь и правда? Так и оно и есть…
Так, да не совсем и так. Хоть прошло совсем немного времени. – соображал снова прозрачно и ясно Андрей. – Годочка так четыре или  самое большое - пять…
Вот и снова перед ним Брандендургские пятипролетные ворота с квадригой Иоганна Готфрида Шадова...
Под воротами - все та же шумная, но уже идеально чистая мостовая, и такая - же как раньше людная она, Но сама толпа горожан уже побогаче. Перед витринами не видно нищик, попрошаек, инвалидов и калек. Довольная жизнью толпа – мужчины, женщины, дети…
Как раньше меж колонн Бранденургских ворот то и дело снуют причудливые двухэтажные красные автобусы с витой лесенкой в открытый верх. Под центральным проездом - блестят на солнышке трамвайные рельсы. На посадке слышен крик кондуктора а затем звучат пронзительные трели и мернвй стук на стыках трамвайных вагонов.
Посреди на пятачке - штуцер - регулировщик в той - же самой забавной фуражке - шако.
На углу, перед большой витриной под липами - уже другой мальчишка в курточке и в кепке на вихрастой голове. В руках у мальчугана - пачки свежих берлинских газет:
- Газеты! Свежие берлинские газеты!.. Кому газеты, господа?..   
- Какие газеты, парень? – спрашивает Дюша почему – то по – немецки пацана, и тот палит в ответ скороговоркой -  "Фелькишер беобахтер" и “Дер Ангрифф”– газеты НСДАП… Есть “Дер штюрмер”… Есть “Бернинер цайтунг”, есть… 
- Довольно. Довольно… - обрывает пацаненка Дюша, жадно вглядываясь в заголовки берлинских газет.
- "Дер  Айнгтфф" -  (то есть - "Штурм") – читает он – Основана в Берлине в 1927 году. - Выше в правом углу чернел странно знакомый Дюше слоган этого издания - "Долой угнетателей!" Ниже заголовка чернело – 15 сентября 1935 года.
- Пятнадцатого сентября тридцать пятого – пробежал он глазами по черным, готичемким буквицам на глади листа -  Рейхстаг Германского Рейха утверждает новые НЮРНБЕРГСКИЕ ЗАКОНЫ. Три новые закона, необходимые новой Германии были приняты незамедлительно избранными представителями немецкого народа… - похвалялся газетный листок. И пониже были напечатан их полнейший текст.
* * *
Всего законов этих было три. Первый и и самый простой провозглашал замену старого государственного трехцветного флага новым - партийным знанием с Имперским свастическим крестом. Два других касались вопросов гражданства и подданства Рейха. Утверждены законы эти были германским Рейхстагом единогласно о чем сообщалось в предваряющей сам текст законодательства статье. Ну а далее тянулось следующее.
- ЗАКОН О ГРАЖДАНСТВЕ РЕЙХА.
1. (1) Подданным государства является всякий, находящийся под сенью Германского рейха... – пышно распускал витиеватые фразы по черным строчкам невиданный текст. -
      (2) Подданство Рейха даруется согласно Закона о подданстве Рейха и государства.
2. (1) Гражданином Рейха является лишь подданный государства немецкой или близкой ей крови, доказавший своим поведением, что он готов и достоин верно служить немецкому народу и Рейху.
     (2) Права гражданства даруется путем выдачи свидетельства о гражданстве Рейха.
     (3) Только гражданин Рейха обладает всеми политическими правами, в соответствии с законом.
3. (1) Министр внутренних дел по согласованию с фюрером  издает административные инструкции по проведению в жизнь исполнению данного закона.
Нюрнберг, 15 сентября 1935 г.
Фюрер и канцлер Рейха Адольф Гитлер
Министр внутренних дел Фрик
Ниже шел  ЗАКОН О ЗАЩИТЕ НЕМЕЦКОЙ КРОВИ И НЕМЕЦКОЙ ЧЕСТИ.
- Движимый пониманием того, что чистота немецкой крови является непременным условием долговременного существования немецкого народа, - читал Дюша - воодушевленный непоколебимой решительностью гарантировать существование немецкой нации на вечные времена, рейхстаг единогласно принял следующий закон:
1. (1) Брачные союзы евреев с подданными государства немецкой, или близкой к ей крови запрещаются. Браки, заключенные вопреки закону, недействительны, даже если они будут зарегистрированы за границей для того, чтобы обойти закон.   
    (2) Отмена уже заключенного брака может производиться лишь по требованию прокурора.
2. Внебрачные связи между евреями и подданными государства немецкой или близкой к ней крови воспрещаются.
3. Евреям не разрешается нанимать прислугу из подданных государства немецкой или близкой к ней крови, моложе 45 лет.
4. (1) Евреям воспрещается поднимать Рейха и земель и пользоваться цветами государственного флага.
    (2) Им разрешается пользоваться цветами еврейской символики, и это их право находится под защитой государства.
5. (1) Нарушение запрета, обозначенного в §1, карается тюремным заключением.
    (2) Нарушение запрета, обозначенного в §2, карается арестом или тюремным заключением.
    (3) Нарушение запрета, обозначенного в §§2 и 3, влечет за собой тюремное заключение сроком до одного года и денежный штраф, или одно из этих наказаний.
6. Министр внутренних дел по согласованию с заместителем фюрера и министром юстиции обязан разработать инструкции по проведению в жизнь этого закона.
7. Закон вступает в силу со дня его принятия, а §3 - лишь с 1 января 1936 года.
Нюрнберг, 15 сентября 1935 г.
Фюрер и канцлер Рейха Адольф Гитлер
Министр внутренних дел Фрик
Министр юстиции Гиртнер
Заместитель фюрера Р. Гесс
Ниже этих новейших, чудовищных законов зловеще чернела на белом, газетном листе ДОПОЛНИТЕЛЬНАЯ ИНСТРУКЦИЯ, в которой говорилось следующее -
- Согласно юридическим нормативов Германского Рейха человек считается "евреем", если: - трое из родителей его родителей были евреями; - если двое из родителей его родителей были евреями, а сам он подпадает под следующие условия: состоит в браке с лицом еврейской национальности или принадлежит к иудейской общине.
Если последние два условия не соблюдаются, такой человек значится как "мишлинге", то есть как  "полукровка". Соответственно все нормы законодательства действующие на территории Германского Рейха относительно евреев на него не распространяются… - говорилось в газетной статье.   
Новые законы и инструкция занимали весь газетный первый лист. На второй странице “Штурма” была огромная статья канцлера и фюрера Рейха Адольфа Гитлера - "Новое начало". На третьей пялясь с большой фотографии что – то нагло и самодовольно вещал  Альфред Розенберг. На четверой в разделе “Культура” как раз повыше антисемитских стихов Йозефа Черны распинался всем известный в Третьем Рейхе “Dr. G.”.
* * *
- Вот они какие… - промелькнуло у него в голове. – Впрочем, с самого начала правления нового канцлера в Германском Рейхе принимались подобные акты. – вспоминал он свой давний урок. - Для начала власти проводили свое дело ровно так, что и упрекнуть их было в чем – то трудно… Например, всем было хорошо известно, что   разложение и коррупция в рядах чиновничества веймарской Германии достигали воистину огромных масштабов. Жульничество, кумовство и воровство стали тогда нормой жизни. И это в стране, традиционно гордящейся крайней честностью народа… Разложение государственного аппарата, казалось, достигло самой крайней своей точки. - Практически, точки невозврата к какой – либо норме. - так считали в Германии многие… Но тут (кстати, незадолго до создания Имперской палаты культуры), седьмого апреля тридцать третьего года был Рейхстаг принимает ЗАКОН ОБ УПОРЯДОЧЕНИИ СОСТАВА УПРАВЛЕНЧЕСКОГО АППАРАТА.
1. (1) Для упорядочения профессионального состава служащих – гласил он - и для упрочения администрирования разрешается, согласно тексту данного постановления, уволить со своих должностей нижеследующие категории чиновников, даже если для их увольнения нет указаний в существующих законах.
     (2) Чиновниками в этом законе именуются лица, нанятые прямо или косвенно на службу Рейхом или другими государственными органами, служащие муниципальных советов, служащие общественных судов, а также аналогичных учреждений. Эти же указания распространяются на работников системы социального страхования, имеющих права и обязанности чиновников.
2. (1) Увольняются чиновники, поступившие на государственную службу после 9 ноября 1918 г. и не имеющие соответствующей квалификации и способностей. Текущее жалованье им будет выплачиваться в течение трех месяцев после увольнения.
     (2) Эти чиновники лишаются права на временное пособие, пенсию, а также право сохранять за собой чин, форму, медали за выслугу лет.
3. (1) Чиновники веймарского происхождения переводятся на пенсию. Если они получили какое – либо почетное звание, их лишают его.   
     (2) Подпункт первый настоящего параграфа не распространяется на тех, кто пребывал на службе до 1 августа 1914 г. или воевал на фронте во время Мировой войны на стороне немецкого народа и его союзников, или же на тех, чьи родители или дети пали на войне. Дополнительные исключения возможны по разрешению министра внутренних дел, согласованному с соответствующим министерством или верховным бюро по делам службы за границей.
4. Разрешается увольнять чиновников, не доказавших своими действиями готовность непоколебимо в любой момент встать на защиту интересов государства.
Рейхсканцлер Адольф Гитлер
Министр внутренних дел Фрик
Министр финансов граф Шверин фон Крозиг
Вот такой закон… Кстати, своим остриём этот закон не был направлен лишь против немецких евреев. Конечно, он затронул евреев, но лишь косвенно. Немецкие евреи составляли в рядах государственных служащих всего только двенадцать процентов от общего их числа. Но это было далеко не все.
Через четыре дня, то есть одиннадцатого апреля была издана ДОПОЛНИТЕЛЬНАЯ ИНСТРУКЦИЯ с печально известным “ариийким параграфом” -
- 2 – 3 (1) Неарийцем считается тот, - говорилось в инструкции -  чье происхождение “неарийское”, особенно, если у него родители или родители родителей евреи. Достаточно, если один из родителей или родителей родителей был неарийцем. Особенно важно, если один из родителей или родителей родителей исповедовал иудаизм.
           (2) Если чиновник не состоял на службе до 1 августа 1914 г., он обязан доказать, что принадлежит к арийской расе, или воевал на фронте, или что он сын или отец павших на войне. Доказательством считается предъявление справок (свидетельства о рождении, свидетельства о браке родителей, армейских справок).
           (3) Если арийское происхождение ставится под сомнение, следует обратиться к эксперту по данным вопросам при министерстве внутренних дел…”
Так немецкие евреи, как неблагонадежные, устраняются из всех областей общественной жизни.
* * *
Двадцать второе апреля тридцать третьего - увольнение евреев - врачей из поликлиник.
Двадцать пятое апреля - введение процентной нормы для евреев в школах и в университетах.
Шестое мая - включение профессоров и нотариусов в категорию "профессиональных чиновников" и последующая аттестация. Не прошедшим аттестацию без разрешения властей запрещено заниматься профессиональной деятельностью.
Второе июня - увольнение из поликлиник зубных врачей и техников еврейской национальности.
Пятое июля - отмена пособий для молодоженов, если один из партнеров - "неариец".
Четырнадцатое июля - отмена выданных после тысяча девятьсот восемнадцатого года разрешений на получение германского гражданства. Касается это, в оcновном, евреев из Восточной Европы. 
Двадцатое июля - распространение действия "арийского параграфа" на адвокатские конторы. Профессиональная аттестация адвокатов и последствия от этого для адвокатов - евреев.
Двадцать второе сентября - учреждение Государственного отдела культуры, куда был открыт доступ лишь для арийцев. Государственному отделу культуры подчинялась сеть местных профессиональных бюро. И лишь зарегистрированным в них членам было позволено легально заниматься тем или иным видом культурной деятельности. Таким образом, евреев фактически лишили прежних мест работы в этой сфере.
* * *
Специальным декретом от двадцать второго сентября тридцать третьего года была создана Имперская палата культуры во главе которой стоял министр народного просвещения и пропаганды Йозеф Геббельс.
Семь палат – изобразительное искусства, музыки, театра, литературы, прессы, радиовещания и кинематографии объединяли сорок две тысячи лояльных национал – социалистическому режиму деятелей культуры. Имперская палата культуры фактически давала лицензию на профессиональную деятельность. Фактически, деятели культуры были приравнены к государственным чиновникам и должны были выполнять заказы национал – социалистического народного государства.
Немецкие евреи считались в Германии неблагонадежными, и путь к профессиональной деятельности в области культуры им был закрыт.
* * *
Двадцать девятое сентября - требование к немецким крестьянам доказательств их арийского происхождения.
Четвертое ноября тридцать третьего года - появление Закона о редактировании газет. Евреям, или лицам, состоящим в браке с евреями запрещается редактировать немецкие газеты.
Так окончился урожайный на германский антисемитизм тридцать третий год. Но в последствии, антисемитские гонения в Германии будут продолжены.
Весной и летом тридцать пятого года в Баварии прошли аресты евреев, обвиненных в связях с арийскими женщинами… А потом… Потом… - завертелось клубком в голове  и привиделось страшное. 
* * *
И привиделся Андрею вдруг огромнейший, серый кокон, словно – бы сплетенный колоссальным пауком, спеленутый вокруг живого, шевелящегося месива из огромной массы полунагих человеческих тел, очертания которых проступали на поверхности гигантского покрова то здесь, то там. Чернея выпирали на давя на поверхность этой войлочно – серой, словно бы волосяной завесы, тщась прорваться из под мерзкой занавеси то вдруг очертаниями лиц, то ладонями, а то коленями или локтями. Казалось, вот еще секунда, и человек прорвет серый кокон и освободится из плена. Но… какая – то неведомая сила словно бы оттаскивала назад свою жертву от этой мрачно - зловеще – эластичной, беспррывно шевелящейся, прочной занавеси. А через серый войлок  приглушенно - то вскрик отчаянной боли, да и то чуть слышно. То вдруг долетят до дюшиных ушей какие – то неясные шерохи, или как бы паровозные свистки и скрип и скрежет каких - то колес или громыхание вагонов. То вдруг среди этого покажутся ему на них чьи - то приглушенные всхлипы или вырвется откуда – то и словно бы издалека еле слышный детский плач. Или словно стоны умирающих услышатся, или даже глухие ружейные выстрелы. Не услышать ясно, не увидеть и не разобрать…   
Проснулся в темноте и в холодном поту. Долго не решался отмежить глаза. Осторожно разомкнул свои веки. В темноте белела женская спина с острыми лопатками, покрытыми еле заметной серой шерской.
- Марыся… - Сказао он тихонько, протянув руку и легко погладив мягонькие волоски. Прикоснулся к телу девушки и ощутил с какой – то новой, мучительной болью в душе и сладким ужасом – холодная.
* * *
ВИЗИТ ВОСЬМОЙ. ЛЮДИ И ЗВЁЗДЫ

- А теперь смотри и запоминай все хоршенько. – говорила Марыся, расчесывая гребнем свои черные, густые волосы. – Я открываю тебе то, что никто тебе не скажет. Никто, никогда не расскажет… - сказала девушка таинственно и лукаво сощурила хитрые глазки. – Сегодня пред тобой раскроется одна из тайн мироздания, суть которой знают многие профаны. Суть же эта состоит в том, что все значительные и незначительные события в жизни людей определяются небесными силами. Это – довольно банально. Банально так, что не требует ни малейших доказательств истинности этой формулы… Разные ученые в разные века бились над тереотизированием в этой области. Может быть, существование неизвестных науке сил и полей, через которые планеты влияют на судьбу и жизнь, или может быть загадки пашей психики и механизм интуиции человека связанный с ними является естественно - научным объяснением древнего астрологического знания, получившего в дальние от нас века  полумистическое астрономическое обрамление? Или всё вместе взятое? – говорила она. – Это не важно для нас. Ведь мы – не теоретики. – растянула девушка в улыбке свой манящий, хищный рот. – Впрочем, этот вопрос каждый ищет свой собственный ответ. – залукавила она огромными глазами. – Только знай, что астрология -  это не только какая – то древняя вера… Кстати, ведь еще великий Уильям Шекспир написал, что: “Всем управляется небо”… Впрочем, астрология лишь может указать нам путь. Судьбу мы выбираем только сами.
- Ну, да. Конечно… - игриво хохотнул в ответ ей Дюша. -  Я уже слышал где – то и что – то подобное. – поднял он стаканчик с “шампусиком”, отхлебнув чуток. – Вспоминается мне давний исторический анекдот об одном астрологе, что жил давным – давно при дворе французского короля Людовика, властелина жестокого и лукавого. Однажды на свою беду астролог этот имел несчастье предсказать смерть одной любимой дамы своего короля. И вот дама эта, как ни странно, действительно умерла. Тогда разгневанный монарх велел позвать несчастного астролога, приказав палачам своим быть уже наготове, чтобы по его знаку схватить горе - предсказателя и немедленно казнить. Когда астролог заявился в королевские покои, король спросил его: "Ты вот считаешь себя настолько искусным, что знаешь очень хорошо судьбу других людей?  Если это так - скажи же мне немедленно, сколько времени осталось жить на свете тебе самому?". Предсказатель понял, что попал в ловушку, но не растерявшись, спокойно ответил властителю: "Ваше величество! Звёзды показали мне, что я должен умереть за три дня до Вашей кончины". Суеверный король принял этот ответ за чистую монету и напуганный таким неожиданным оборотом дел, не только отменил казнь чародея, но и наилучшим образом заботился в дальнейшем и о здоровье хитрого астролога, и его полнейшей безопасности. Никому неизвестно, - хототнул Андрей - когда умер хитрый прорицатель и сбылось ли его пророчество, но его “откровение” спасло ему жизнь.
- Это довольно забавная сказочка. – улыбнулась Марыся в ответ. – Но древнейшая наука "астрология", что в переводе с греческого значит – “учение о звёздах” много интереснее и шире пары – тройки старых анекдотов… Еще в конце Третьего -  начале Второго тысячелетия до новой эры – пригубила она жадным ртом свой бокал - в Месопотамии, на родине одной из древнейших цивилизаций нашего мира, возникла мерная астрология, или "астрология предзнаменований". Населявшие ту Месопотамию шумеры и аккадцы обожествляли разные светила – Венеру – они звание ее  просто - Иштар, Луну, которую именовали  - Син,  а также и само Небо, называемое - Ану. Жители тех мест считали, что их боги посылают людям разные знамения, предупреждая их о будущих событиях. Наблюдение и толкование небесных знамений и были целью тех первых астрологии предзнаменований. На основе этих наблюдений во Втором тысячелетии до новой эры там, в Месопотамии соcтавлен свод различных записей на глиняных клинописных табличках, называемый - "Энума Ану Энлиль". И таблички эти содержали уже около семи  тысяч толкований различных небесных явлений, например таких: "Если Луна появилась в 1-й день месяца нисана и дует северный ветер - царь Аккада будет в благополучии"; или - "Если при восходе Венеры с ней соединится красная звезда - царский сын захватит трон". – то ли в шутку, то ли в серьез говорила Марысенька лукаво улыбаясь и качала прелесною ночкой в разношенном тапке с помпоном.
- Жрецы искали предзнаменования в астрономических и метеорологических явлениях, которые можно было непосредственно наблюдать на небе. - продолжала девушка уже более серьезно. – Эти знамения касались, в основном, только "государственных дел" – жизни и правления царя и его приближённых, положения страны в целом, словом, вопросов политики. Но все это было лишь начало астрологии, ее зачатки, так сказать. – подняла она стакан с “шампусиком”, сдвинув его с Дюшиным
- В середине Первого тысячелетия до новой эры – продолжила девушка - у вавилонян зародилась уже почти совсем новая астрология, которая существенно отличалась от прежней астрологии предзнаменований, так как эта наука уже носила теоретический характер. К тому времени – улыбнулась красавица, засунув в рот очередную шоколадную конфетку из коробки - появилась теория движения небесных тел, позволявшая вычислять их положения в самые различные моменты как в прошлом, так в настоящем или в будущем. Тогда же вавилонские астрологи впервые и начали составлять гороскопы. Слово гороскоп, что по - гречески звучит как - "хороскопос", то есть - "наблюдающий время", в астрологии имеет несколько значений и видов. Его главный вид - это специальная карта взаимного расположения планет и звёзд на определённый временной момент. В гороскопной астрологии в ту пору уже никогда не учитывались разные метеорологические явления, а также явления, которые нельзя было рассчитать заранее, например цвет Луны и подобные вещи. Гороскоп теперь можно было заказать и составить практически для любого человека, а его толкование уже отличалось от тех первых примитивных изречений "Энума Aнy Энлиль". Но и это еще не все. – продолжала красотка лукаво поводя глазами и смотря на Дюшу через желтую линзу стакана с хмельной и искрящейся радостью. – Ведь дальнейшее развитие великого учения о звёздах получило уже в славном греческом мире И происходило это с Третьего века до новой эры и по Третьий век  эры новой…
- Греческие астрологи заимствовали у вавилонян знаки все Зодиака а также всю систему построения гороскопа. – вольяжно разваливаль на стуле она и играла стакнчиком лучистого дурмана в своей прекрасной ручке. - Однако на основе этой они и создали фактически уже новую дисциплину. Греческая астрология была неотделима от их математики и их философии. С той поры и до настоящего времени многие книги по астрологии следуют той античной традиции, являются одновременно сочинениями по философии… Но и это еще не все. – улыбалась призывно она. -               
В период с Третьего - Второго века до новой эры и до Второго века новой эты был создан знаменитый трактат, названный "Изумрудная скрижаль", автор которого вошёл в историю под именем Гермеса Трисмегиста, что происходит от греческого сочеиания слов - "Трисмегистос", то есть - "трижды величайший". Вот слова из этого трактата, которые и выражают основную идею греческой астрологии: "Истинно. Несомненно. Действительно. То, что находится внизу, подобно находящемуся вверху, и обратно; то, что находится наверху, подобно находящемуся внизу ради выполнения чуда единства". Вот почему философы и астрологи Греции считали, что Вселенная и человек находятся в неразрывном единстве и происходящее на нашей Земле "подобно" движению небесных светил и взаимно повязано с ним. Во Втором веке новой эры греческий астроном и астролог Клавдий Птолемей создал "Тетрабиблос", что означает - "Четверокнижие". Это было главнейшее фундаментальное сочинение и по мировой, и индивидуальной астрологии, много веков считавшееся весьма и весьма авторитетным.
В начале Первого тысячелетия греческая астрология достигла стран Ближнего Среднего и Дальнего Востока, Индии, Ирана. Позднее астрология греков приобрела огромное влияние и в мусульмане странах. С тех пор современная нам астрология включает в себя не только давнюю греческую традицию, но также разнообразные методы и понятия, выработанные на Востоке. – потянулась Марыся к коробке опять, пожевала и плеснула из зеленой бутылки себе и Андрею. И снова подняла янтарный стаканчик к зовущему дурману ловко лгущих и сладостных губ.   
- Индийская и китайская астрологии, – щебетала без продыху Марысенька – а последнюю из них часто называют “восточным гороскопом” сейчас существуют почти что независимо от астрологии европейской и существенно от неё отличаются. Кстати, распространённый в Двадцатом веке известный многим любителям тайн гороскоп друидов с астрологией никак не связан…
В эпоху Римской империи астрология начала терять свои позиции, а некоторые императоры даже подвергали астрологов гонениям и репрессиям. Так с Четвертого века новой эры античная астрология пережила полосу упадка, так как против неё выступила набравшая силу и ставшей тогда государственной Христианская Церковь. Кстати, c точки зрения тогдашней Церкви и астрологи и даже астрономы занимались делом, которое было сродни колдовству… Невежды… - хмыкнула Марыся и потуже стянула халатик на поясе, отчего ее хотя и небольшие, но весьма аппетитные грудки призывно выпятились, словно специально дразня воображение Андрея. – Древний Рим… Древний Рим погиб… - хохотула она. – Я вообще люблю весь этот Рим. Кстати, в Риме было много интересного. И не только гладаторские бои, но и традиционные римские оргии – так называемые “Сатурналии”, проходившие как раз в самом конце декабря. – откровенничала девушка, поводя плечиками и игриво мотая из стороны в сторону своей красивой ножкой. -  Впрочем, мы немного отвлеклись. – словно проснулась она от какого – то сладосного эротического сна еще пристальней глядя на своего любовника.  – Вскоре все переменилось. – сказала лукаво она.
* * *
– Вскоре все переменилось. – повторила прелесница снова и продолжила рассказ.
- В Средние века астрология распространилась уже практически по всей Европе, а в Четырнадцатом - Шестнадцатом веках наступил её полный расцвет. Наступил “золотой век” астрологии… Как и в древние времена, ученые - астрологи выступали в качестве советчиков при дворах правителей, да и многие священнослужители тогда часто пользовались их услугами… Вплоть до самого Семнадцатого века астрономия и астрология развивались в неразрывном двуединстве. Кстати, до Пятнадцатого века слово "астролог" означало, как правило, как астролога, так и астронома. Строго говоря, астрология и была на протяжении долгих веков колыбелью для астрономии, хотя не всем астрономам сегодня приятно это сознавать. Но со временем эти две дисциплины всё дальше и дальше уходили друг от друга. Современная нам астрология дополнена обширными знаниями, относящимися как к биологии, так и к психологии. Однако не смотря на это все открытия ученых - астрономов всегда корректировали и дополняли знания ученых - астрологов… Так астрономы, в частности, рассчитывали и рассчитывают эфемериды, то есть таблицы точного расположения планет в будущем, использовавшиеся астрологами. Нередко астроном и астролог соединялись в те давние года одном лице. И примеров тут – великое множество. Знаменитые астрономы Тихо Браге,  Иоганн Кеплер и даже сам великий Галилео Галилей занимались астрологией. – скалила белые зубки она. -  В частности, в Германии вплоть до первой половины Девятнадцатого просвещенного столетия астрологию включали в состав дисциплин, изучавшихся в германских университетах.
К сожалению, эпоху Возрождения – тяжко вздохнула Марыся вновь пригубив стакашек - астрология пережила свой неизбежный кризис. Дело в том – объяснила девушка – что при составлении гороскопов в то время астрологи основывались на тогдашней традиционной геоцентрической системе мира, превращённой Птолемеем в строгую теорию небесных явлений. Так cогласно Птолемеевой системе, - принялась накручивать Марысенька на пальчик черный локон - в центре мира располагаюсь Земля, а небесные светила вращались как бы все вокруг неё. То есть вся Вселенная существовала как бы ради одной только Земли. Потому и все, что происходило во Вселенной, то есть по тем представлениям - на периферии материального мира, непосредственно отражалось на событиях в его центре, то есть на Земле. Но в Пятнадцатом столетии Николай Коперник “превратил” нашу Землю в такую же рядовую планету, как и любая другая, а немного погодя сам Джордано Бруно низвёл Солнце до положения заурядной звезды - одной из бесчисленного множества. Казалось бы, что сами основы астрологии были потрясены до основания… - пригубила она снова янтарное зелье. – Но прошло немного времени, и астрологи легко примирили свою астрологическую практику с величайшими открытиями Николая Коперника… Более того, - подняла девчонка вверх свой изящный, музыкальный пальчик - астрология не только нашла место в своей прежней системе всем этим новым планетам и научным открытиям, но зачастую и сама предсказывала их. Так имеются неосморимые свидетельства, что знаменитый прорицатель и астролог Нострадамус предсказал за сто лет открытие планеты Нептун. – говорила Марыся без умолку и мотая хорошенькой, черной головкой широко улыбалась Андрею, то и дело глядя на него через янтарно - пенистую линзу стаканчика, весело искрящего ломкими лучами света. Увлеченная новой игрой и немного помолчав добавила немного из зелененькой бутылки и потом продолжила.   
- Современный астролог, - говорила она - прекрасно знает, что Земля не является центром Вселенной. Но ведь это не главное. Главное в его работе то, что его интересуют события, которые происходили или будут происходить именно на нашей планете. Потому, составляя гороскоп, астролог выбирает Землю в качестве начала системы координат, а потом уже отслеживает положения небесных светил именно по отношению к ней. Это довольно нормальный подход, так как если бы астролог взялся составлять гороскоп для, скажем, марсианина (если бы такой когда – нибудь существовал в природе), - усмехнулась Марыся - то он рассматривал бы положение небесных тел уже относительно Марса.
Астрология – великая наука. – утверждала вновь и вновь она. – Ты только сам подумай… Знаменитый датский aстроном Тихо Браге, с изумительной точностью измерявший положения небесных светил, самым серьёзным образом был увлечен астрологией… Споря с противниками астрологии, Браге вопрошал: "Зачем же ещё нужно звёздное небо, если не для предсказания судьбы?". А затем в своей публичной лекции в Koпенгагенском университете в тысяча пятьсот семьдесят четвертом году он же заявил: "Если Кто - то  отрицает силу и влияние звёзд, он, во-первых, недооценивает божественную мудрость и предусмотрительность и, кроме того, это противоречит самым очевидным практическим данным. Ибо как можно глупее подумать о Боге, чем так, что Он де создал удивительную и огромную небесную декорацию безо всякой практической пользы или логической цели, тогда как всякий грешный человек всегда делает даже самую малую свою работу с какой - то целью"… Несмотря на все это споры вокруг астрологии начались в еще незапамятные времена и не стихают до сих пор. Так, против астрологии  была выдвинута масса аргументов самого разного качества. И один из них состоит в том де, что существование механизмов воздействия небесных светил на судьбы людей, а равно - торговых предприятий и даже целых государств не вытекает из данных научных исследований. Довод этот только на первый взгляд может казаться серьёзным. – смеялась она. – Известно, что довольно многие явления природы были непонятны учёным мужам в течение долгих столетий, но затем наука все же включала их в свою сферу… Да тому же астроному Иоганну Кеплеру нужна была определённая смелость, чтобы обнародовать своё открытие, известное сегодня даже детям, а именно то, что приливы и отливы представляют собой результат влияния Луны на Мировой Океан. Сам Галилео Галилей написал по этому поводу: "Более других удивляет меня Кеплер, который допускает власть Луны над водой". А парижская академия еще наук в Восемнадцатом столетии никак не признавала, что с неба могут падать камни, и это продолжалось пока сами метеориты не свалились, можно сказать, на голову тем горе - академикам…
* * *
Как известно – говорила Марысенька - астрология условно делится на две основные области, а именно на мировую и на индивидуальную астрологию.
Мировая астрология исследует судьбы государств, народов, континентов, городов или, скажем, - замялась немного она - … кораблей. В задачи мировой астрологии также входит предсказание различных эпидемий, войн и природных катастроф. Известно, что знаменитый чешский учёный Рудольф Томашек, обратив своё внимание на астрологию, попытался на основе её методов o6наружить влияние отдельных космических тел на землетрясения тут, на Земле. Вот эти связи - связи между эпицентрами землетрясений и положением отдельных космических тел – он и проследил за последние сто лет. И те закономерности, к которым он пришел, по его мнению, позволяют прогнозировaть такие грозные явления природы, С опережением на год Томашек предсказал землетясение и на Аляске и в Ташкенте. По его мнению, в астрологии есть много ценного для так называемой “традиционной науки”. Но иэто далеко не все… По мнению ученого Печкиса, автора книги "Начала астрологической прогностики" именно с ростом числа хороших, качественных и подлино научных исследований, по мере написания нужных учебников, роста соответструющих – верификаций, то есть – проверок – объяснила она – и пpoгнозов, вся былая туманность астрологических законов развеется и их достоверность возрастет от теперешних семидесяти до восьмидесяти пяти или даже до девяноста процентов. Ведь в конце концов, cтатус и астрологических, и метеорологических прогнозов довольно - таки сходен. В метеорологии также не всегда можно принять во внимание все известные атмосферные и ионосферные явления, регистрация которых от ученых требует новейшей техники, например дорогостоящих спутниковых аэроисследований. Так что на сегодняшний день целый ряд серьезнейших ученых уверены, что вновь собранный материал позволит улучшить как метеорологические, так и иные прогнозы, касающиеся разнообразных явлений природы.
Медицинская астрология – хмурила Марысенка свой высокий лобик, и закуривала сигаретку - занимается профилактикой заболеваний, выявлением особенностей организма конкретного человека… Часовая астрология изучает карту, составленную на момент возникновения у него какой либо мысли, идеи, вопроса… Существует множество других разделов астрологии… Число исследований, связанных непосредственно с астрологией сегодня во всем мире увеличивается. Так только в Бельгийской академии наук было составлено и исследовано сто тысяч астрологических прогнозов, которые по своим результатам положительны. – стряхивала пепел она в пепельницу с деревянным чертом.
* * *
- Вот, взгяни сам. – говорила Марыся, разложив на столе перед ним какой – то листок, расчерченный тремя концентрическими окружностями, разбитыми на сектора, в каждом из которых стоял причудливый значок. Внутри окружности были иссечены разноцветными линиями. Под таинственным рисунком располагалась довольно обширная таблица все с теми – же значками, а также названиями разных планет и какими – то градусами. Еще ниже был довольно убористый текст то и дело пестрящий непонятными словами – “аспект”, “секстиль”, “квинталь”, “тритон”, “трир” и “квадратура”.
- Вот он, твой гороскоп. – широко улыбнулась Марыся. – И так, вот ты какой… - произнесла она задумчиво уставясь в свою хитрую бумагу. – Семнадцатое апреля тысяча девятьсот семьдесят второго года… - говорила она и чертила тонким ноготком по линиям. – А родился ты, похоже что ночью? – вдруг спросила Марыся его.
- М… да. Вроде мне когда – то говорила мать, что – ночью. – замялся Андрей. – Только я тебе такого никогда не говорил… - с колким страхом спохватился он.
- А мне и говорить не надо. Не к чему мне говорить… - скалилась ему в лицо девчонка. – Я и так про тебя уже мно – о – го знаю. – протянула она словцо, от чего по спине у Андрея пробежали быстрые мурашки. – Ну, да ты успокойся. Я ведь тебя не собираюсь есть.Пока не собираюсь… - успокоила она его и стремительно чертя по разноцветным линиям продолжила рассказ.
* * *
- Самым популярным разделом индивидуальной астрологии – говорила Марыся - являетется натальная,  астрология, чье название происходит от латинского слова “natal”, то есть - "рождение". Этот раздел астрологии изучает конкретного человека и его судьбу, его планиду, как говорили древние… Между прочим именно поэтому слова “планета” и “планида”, то есть “судьба” в нашем языке так похожи… Натальной же картой и называется гороскоп, составленный на момент  рождения человека. Из натальной карты можно почерпнуть очень важные для жизни сведения. Например когда хотят выяснить перспективы взаимоотношений дальнейшие для двух людей, которые любят друг друга и собираются вступить в брак… - посмотрела она на него вдруг особенно пристально и придвинулась поближе, почти что касаясь и дразня поминутно то блеском изумительных, чернейших глаз, то сладчайшим, сладострасно – жарким ртом, то обтянутым в черный халатик словно изнывающим и жаждущим отдаться неге изумительным телом, покрытым еле заметным пушком. 
- Или завязать завязать ответственные деловые отношения… – посмотрела она снова на Андрея, покачала прелестою ножкой и поводя игриво плечиками смахнула ручкою со лба набежавшие кудри, а затем снова продолжила. – В этом случае и применяют метод сопоставления гороскопов… Парный гороскоп называют синастрией - от греческих слов - "син" - "вместе" и "астрон" - "звезда"… А ты хочешь быть вместе со мной? –сунула Марыся вдруг свою руку под стол и положила ее на колени Андрею… - Знаю, что хочешь. – улыбнулась она, убедившись и плеснув по новой “шампусика”. – Не сейчас… - добавила она немного строго, сдвинув и осушив свой стакан. – Надо ведь чего - то знать тебе и кроме “этого”… - добавила она философски.
* * *
- Для составления прогноза астрология пользуется методами развертывания гороскопа… И хотя астрологию часто упрекают в фатализме, считая, что её прогноз не оставляет свободы выбора – это не правда. Кстати, и сами астрологи спорят меж собой, насколько будущее предопределено… - плела Марыся все дальше и дальше свой причудливый рассказ, чьи витиеватые, пышные и очень часто не совсем понятные фразы словно - бы баюкали Андрея, качая его разум, недавно еще такой прозрачный и кристально ясный словно лодочку в тумане на волнах. 
- Наиболее распространённой является точка зрения, - то ли жарко шептала, то ли пела любимая ему прямо в ухо – то, что "звёзды склоняют, но не обязывают". Астролог указывает лишь на те тенденции, - продолжала она заплетать кружевную, изящную сеть - что нередко ошибочно воспринимают как расплывчатый прогноз. Особенности же индивидуального гороскопа можно сравнить с перилами: задача человека - научиться идти к цели, держась за перила, а не перепрыгивать их, ломая ноги, а конечная цель любого прогноза - не столько сказать нам, что мы встретим на своём пути, как предложить нам, как это встретить, и определить основной повод этой встречи. Надо расчитать, какие наши качества и какой именно тип силы требуется, - снова спустила Марысенька ручку под стол, одновременно дразня и мучая любовника - чтобы пройти каждую определённую фазу нашего полного становления – ощущала она нетерпение его все сильнее и жарче и почти уже хрипя словно бы выплевывала новые слова, закончив фразу на -  как индивидуальности… Это не имеет никакого отношения к тому, классифицировать ли события, встречающиеся человеку в определённой фазе, - схватила девушка ладонь Андрея своей шаловливою ручкой и решительно  сунула ее себе под халатик, слегка раздвинув бедра.
- … как "хо – о – о - орошие" или "пло – о - охие". – выдавила она уже через секунду из сперва неровно а потом так часто и в конце уже просто задыхающегося перекошенного рта…
* * *
- Ведь нам важно не событие, какое бы оно и ни было, - говорила Марыся Андрею, поднявшись на ноги с помятого дивана и запахнувшись в китайсий халат - а то, будем ли мы готовы встретить его с наилучшим результатом с точки зрения нашего роста. Вот в чем вопрос! – игриво погрозила она ему пальчиком, а потом собрав закуску и достав из под стола припасенную бутылочку поманила Дюшу пальчиком к себе.
Только поманила – и пошел. Андрей пошел за ней, вернее – к ней, легко, не размышляя, ни секунды не думая, словно он не человек уже был, а какой – то робот… Ни мыслей, ни чувств, ни желаний в тот самый момент странным образом он не испытывал. 
- Совсем, как чурка деревянная… - вдруг из дальних закоулков мозга вылезла дурацкая фразочка и закрутилась у него в звенящей и тяжелой голове. - Совсем, как чурка деревянная… А Марыся, как ни в чем не бывало опять склонилась над своим таинственным листом.
- Основная цель астрологии – продолжала девушка, ломая французскую булку и намазывая плавленный сырок “Виола” - помочь индивидууму обнаружить, и реализовать наилучшим образом возможности, заложенные в нём… И вообще, работа астролога - не гадание па кофейной гуще, как часто думают. – заявляла она, отхлебнув из кружки обжигающий кофе. - Его труд – есть аккуратное и кропотливое составление и толкование различных гороскопов… Для их составления существуют математически строгие методы, а для трактовки - определённые правила. Любой гороскоп составляется на чётко определённое время. Для отдельного человека и на точное время, например, на время его рождения. А, к примеру,  для торговой сделки – соответственно на момент заключения договора… - яростно вгрызалась Марысенька в булку своими прекрасными зубками молоденькой и страстной хищницы.
- Составление гороскопа – это, как я уже и объясняла тебе, есть  построение специальной карты, на которой обозначены точные проекции на эклиптику положений небесных светил, называемые “эклиптические долготы” строго на определённый момент. Вот, центре карты расположена Земля. – принялась девчонка вновь елозить по таинственной странице своим острым ноготком. - Расстояние небесных объектов до Земли при этом совсем не рассматриваются…
В гороскопе эклиптика представлена в виде окружности. Вот здесь, посмотри – объясняла она уже похмельем мучимому Дюше - триста шесьдесят градусов. Она разделена на двенадцать секторов. Это - знаки Зодиака. По - гречески "зодиакос киклоc" означает - "звериный круг". А ведь я люблю зверей… - снова обвила Марыся за шею его своими цепкими ручками. – Я ведь и сама, как зверь. – стала ласкаться она к нему все жарче, залепив его рот своим горячим поцелуем. Оторвалась, посмотрела пристально в глаза и удовлетворенно сказала смеясь. – Мне ведь и нужен вот такой, как ты. Горячий, жаркий, как жеребчик… Ох, зверок ты мой. Звереныш… - мотнула она своей гривой волос и шутливо потрепав Андрея по щеке продолжила.   
* * *
- Названия звериных знаков совпадают с названиями созвездий, расположенных вдоль эклиптики. Однако в отличие от созвездий каждый знак занимает тут ровно тридцать градусов. Зодиак ведёт свой отсчёт от точки на эклиптике, - побежал вновь отточенный марысин ноготок по листику - в которой Солнце находится в момент весеннего равноденствия. От этой точки и отсчитываются градусы на первом знаке Зодиака - Овне. Ты ведь – Овен. – заметила девчонка как – бы между прочим, хитро кося на него черный глаз. - Далее следуют Телец, Близнецы, Рак и так далее… Каждое небесное светило, каждый знак Зодиака являются символами. С их помощью в астрологии описывают разные ситуации, предметы, качества человека, сферы жизни, то есть ровно всё, что существует в нашем мире.
Вот в твоем гороскопе отображаются положения Солнца, Лупы, Меркурия, Венеры, Марса, Юпитера, Сатурна, Урана. Нетуна, Плутона. – хитрил и косил на Андрея ее глазик, а у маленького ушка завивался кренделечком милый локон и так ладно и забавно врал бесстыжий, жаркий рот.
- Все эти небесные тела астрологи но традиции называют планетами. Для определения положения планеты используют эфемериды - таблицы координат планет относительно знаков Зодиака. Вот она тут – немного пониже… Говоря о положении планеты в конкретном гороскопе, астролог называет знак и градус, например, Луна в пятом градусе Тельца. Положение каждой планеты в соответствующем знаке имеет свою строгую трактовку. Очень важно также и количество планет, которое попало в один знак и знаки одной стихии, и знаки, расположенные на одной c ними линии…
Часто можно услышать: "Я Водолей" – словно лучилась она красотою, здоровьем и… текла сладкою и жаркой похотью - или "Я родился под знаком Водолея"… С точки зрения астролога – выводил лживый, сладостный ротик за фразой фразочку – это значит что в гороскопе, составленном на момент рождения, Солнце находилось знаке Водолей… Однако положение Солнца в знаке - не единственна хотя и одна из важнейших характеристик гороскопа. – словно бы сама засияла она, в лучах выглянувшего из за тучек Солнца и ударившего брызгами слонечных искр с недопитые стаканы дурманящей влаги. - Прогнозы и выводы, сделанные на основе одной характеристики, являются неполными… Теперь в газетах часто публикуют астрологические прогнозы на неделю, которые ошибочно называют гороскопами. – хитро и лукаво усмехалась юная андрюшина богиня, словно искупавшись в лучах нашего земного светила. -   Но такой прогноз учитывает только положение Солнца в гороскопе человека, потому большая часть событий в этом прогнозе никогда не совпадает.                               
* * *
- Каждый из двенадцати знаков Зодиака относится к одной из четырёх стихий. – засели они снова за таблицу. - Это - огонь, земля, воздух и вода. Такова традиция, которая идет от убеждения древних, что все вещи в мире состоят из четырех первоэлементов, "смешанных" в нужной пропорции. Знаки Зодиака разделены ровно на три сферы, по четыре знака в каждом. – села она снова на своего любимого астрологического конька – Все это строго соответствует древнему делению всего сущего в мире на сферу материальную, человеческую и небесную. И поэтому каждую стихию представляют по три знака, по одному знаку в каждой из сфер. Вот смотри сам, тут все расчерчено. – объясняла Марысенька вновь и ее горячее дыхание манило к себе все яростней и сладострастнее, словно обжигая самую душу Андрея.
- Вот огонь и земля, вот  воздух и вода. – скользил накрашенный ноготок по каким – то глупым строчкам. – Сбоку нумерованы сферы, ну а вот и стихии. Первая строка - Овен и Телец,  Близнецы и Рак. Во второй – Лев и Дева, Весы и Скорпион, ну а в третьей – Стрелец, Козерог, Водолей и Рыбы…
* * *
- Какой там Козерог? Какие к черту Рыбы?.. – кровь приливала жаркой, пьянящей волной у него к голове. – Какой такой Овен, какой Скорпион и Телец… когда рядом Марыся? – почти совсем захлебывался и тонул Андрей в волнах нахлынувшей страсти и нежности. А его любимая, его желанная почти совсем уже прижавшись к нему всем своим зовущим телом все продолжала щебетать свой околонаучный, витиевато - причудливый бред.      
- Свойства стихии проявляются в знаках в соответствии со сферами, то есть в соответствии с их уровнями… - щебетала девушка – Вот проявление стихии на первом уровне есть самое очевидное и "грубое", а на третьем - уже самое "тонкое". Например, проявления Овна похожи па пожар, а вот Льва - на пламя горящего факела, Стрельца - на свет прожектора… и… так да – а – а – алее… – вновь задышала часто, страстно задергалась и застонала она, ощутив его жадную руку у себя под халатиком…
* * *
- К тому же, трактовка гороскопов сложна еще и тем, что приходится порой учитывать довольно большое количество параметров, которые зависят друг от друга". – говорила она погодя, отдохнув от жарких ласк, благодарно целуя Андрея в глаза, в уста и в щеки. - Еще одна особенность астрологических символов, то есть планет, обозначенных посредством знаков Зодиака состоит в том, что они довольно многогранны. – растянула девушка кораллы губ в улыбке. - Именно поэтому иногда нам кажется, что разные источники дают разные описания одних и тех же знаков. Но все это совершенно и совсем не так. Ведь астрологический символ довольно схож с некоторыми видами иероглифов, значение которых зависит от ключа, помешенного обычно рядом с ними. Таким ключом в астрологии является конкретная тема, в связи с которой только и рассматривается гороскоп… Например, в деловом, профессиональном плане Меркурий отвечает за некую информацию, её подбор, классификацию и передачу, то есть – за деловые переговоры. Но для личностной характеристики важно уже то, что Меркурий отвечает за тип и скорость мышления, за обучаемость, за характер выражения мыслей и за общение. В бытовом же плане Меркурий несёт информацию о приятелях этого человека. Но нельзя путать с приятелями его близких друзей, за которых он же абсолютно безответственен… Словом, - почертила она пальчиком игриво у Андрея по щеке, уперев поготок ему в губы – эти знаки так же многогранны, как сами и планеты… Так например, в медицинской астрологии Тельцу соответствует нижняя челюсть, область шеи, носоглотка, а также щитовидная железа. В психологическом отношении тому же Тельцу соответствует человек, который чаще всего рассчитывает лишь на себя, а еще он умеет трудиться, ценит труд, весьма практичен, бережлив и стремится к достатку. Для Тельца характерны упорство и консерватизм. А еще Телец - ревнивец и собственник. Он умеет ценить красоту и комфорт. Телец ценит чувственные наслаждения, но не в ущерб работе и своему материальному положению. Такой человек любит надёжность и сам надёжен для своих близких. Телец долго остаётся спокойным и редко высказывая то, что у него на душе. – говорила Марыся поводя лукаво глазками -  зато редкие вспышки гнева у Тельца страшны.
Кроме планет на астрологической карте отмечаются другие значимые точки, например лунные узлы. Это точки пересечения видимого пути Луны с эклиптикой.
Один из важных показателей гороскопа называется “асцендент”. Это точка пересечения линии горизонта с эклиптикой на востоке в тот момент, на который составляется карта, например, на момент рождения. Он отражает общие характеристики человеческой личности. Асцендент сравним по своему значению с положением Солнца в гороскопе… Гороскоп кроме двенадцати знаков содержит и другие двенадцать секторов – “дома”. Cистема домов зависит от географической широты местности. Началом первого дома и является асцендент… Чтоб понять взаимодействие планет, знаков и домов, можно привести такое сравнение. Планета – это как - бы энергия, а знак – есть способ её выражения. Дом – это сфера, в которой она будет реализовываться… Так, положение Меркурия в Овне в гороскопе человека предполагает горячую, эмоциональную речь, частые словесные скандалы, споры. Ведь Меркурий означает – речь, Овен – напор и агрессию, стремление к соревнованию… Если при этом Меркурий попал вдруг в шестой дом, то такой человек будет проявлять себя соответственно на службе, в отношениях с подчинёнными…
- Ну, да… - потянул Андрей недоверчиво. - У меня папаша, вроде Дева, а такой прости Господи бешеный. - усмехнулся Дюша кривовато.
- Я же говорила тебе, что все много и много сложнее. – оборвала его речь красавица. - Опытный астролог учитывает также и влияние наиболее ярких “неподвижных” звёзд. “Неподвижными” звёздами в  астрологии называют все звёзды, кроме Солнца… Как правило, влияние это проявляется только в том случае, если положение “неподвижной” звезды совпадёт с положением планеты или с другой важной точкой в гороскопе.
Влияние планет зависит от того, как они располагаются друг относительно друга. Весь круг Зодиака – это триста шестьдесят градусов. Если угловое расстояние, то есть дуга между планетами составляет величину, на которую триста шестьдесят градусов возможно разделить без остатка, то есть сто восемьдесят, сто двадцать, девяносто, семьдесят два, шестьдесят градусов и так далее, то говорят, что между планетами есть аспект…
Аспекты могут возникать также между планетой и одной из важных точек гороскопа, например, асцепдеитом. На карге аспект обозначают отрезками, соединяющими разные планеты. – чертил и дергрался по листику марысин острый ноготок. – Кстати, общий рисунок линий, подучившийся и гороскопе, также имеет значение для его трактовки…
* * *
- О составлении и о толковании различных гороскопов написаны толстые книги. – говорила ласково она Андрею уже при дверях. – Кстати, – залукавила хитро Марысенька вновь - научится составлять гороскоп по эфемеридам и таблицам домов в общем довольно легко. Но профессионально интерпретировать гороскопы значительно сложнее. Ведь толкование гороскопа - это не просто сумма из трактовок планет и знаков, найденных в тобой каких – то учебниках. Настоящий астролог - профессионал учится в течении долгих лет жизни, постоянно самосовершенствуясь… Хотя, если честно, - смеялась она, растянув свой широкий, наглый рот – нет никаких объективных критериев, по которым можно было бы хоть как - то отличить астрологов - профессионалов, которые честно и упорно работают с реальными гороскопами, желая понять глубинные законы природы, от простых шарлатанов, цель которых - или лёгкие деньги, или глупое желание заниматься чем - то таинственным и непонятным для “простых смертых”… Ну да ладно. Совсем я тебя загрузила. Прости… - обняла девчонка Андрея, жарко целуя и шепча. – Я уезжаю опять ненадолго. Когда я вернусь – позвоню! Не скачай тут без меня. – ласково, игриво погрозила она Дюше своим изящным, дразнящим и сводящим с ума женским пальчиком. – Я надеюсь, что тебе понравилась моя наука? Я вообще – хорошая учительница… страсти… – широко улыбнулась она на прощанье.   
* * *
ДЕВЯТЫЙ ВИЗИТ. РАЗГОВОР С ПОСЛЕДНЕЙ ПРЯМОТОЙ

- Чего такой кислый? - спросила Марысенька Дюшу. – Что случилось – то? Вроде ведь вчера веселый был, а сегодня – не в духе? А, я вспомнила! – шутливо хлопнула она себя по лбу. – Ты ведь Овен у нас, а Овен – без проблем не может… Что случилось – то? Пободался с кем – то, мой бяшка – дурашка? – принялась Марыся тормошить игриво его волосы, запуская в шевелюру Андрея свои ловкие, ломкие, хитрые, хищные пальчики.
- Да вот.. дома все не так... -  ответил, покривившись и вздохнув Андрей. - Закалебали мои родичи меня своими разговорами му... чудными. Все им в мире нынче не этак, все совсем не этак… "Умники", "ученые", "интеллигенты", - говорил Андрей презрительно хмыкая и морща нос - а ведут себя, как хамы. Как усядутся за стол обедать или ужинать, так у них одна только "музыка" нынче слышна: "Вот того расстрелять,.. да того – повесить за …", и конечно - "во всем виноваты жиды"…
- Да "жиды" – то и верно во всем виноваты... - захихикала в ответ ему Марыся. - Вот у товарища Ленина дедушка - Бланк. И у Фиделя Кастро тоже – дедушка ... такой – же. Зато папашу товарища Сталина действительно никто не знал. От кэ - во та - кой уро - д ра - дылса? - стала передразнивать девчонка русско - грузинский говорок бывшего "отца народов". - То ли от сапожника Виссариона, то ли от богатого соседа?
Неиз – вэ - стно это никы - му. И к тому же он - "Иосиф", а это уже - подозрительно... – хохотнула девица. - Короче, варианта тут могло быть целых два. Либо мать вождя была, пардон за грубости, бл... блудница, либо состоялось непорочное зачатие как с известной Марией, родившей сына Иисуса Христа... - переходила Марыся за грань богохульства.   
- Ну, не надо - бы так... Ведь должно же быть хоть что - нибудь святое... - раздраженно поморщился Дюша. - К тому же говоря по сути, родители мои в чем – то правы. Мне претят все эти грубости, все эти гадости, но мне не чего им возразить… - продолжил он слегка смущенно. - Я, конечно, понимаю, что все трудности наших реформ носят чисто временный характер. По крайней мере - поправился Дюша - мне хотелось - бы в это искренне верить. Только слушаю порой их, и берет какая - то оторопь. Я не знаю даже, как тебе все это объяснить? Впрочем, ты и сама все знаешь… Ведь еще совсем – совсем недавно  в нашей стране люди стралади. И притом, страдали добровольно. Лучшие люди России уходили в ссылку, на пермские зоны и за что? Не за воровство, не за убийство! – горячо, и как ему тогда казалось, убедительно говорил ей Андрей. - За мечты свои и за вольные мысли! Словом, “за Вашу и нашу свободу!” Вот так… Эти самые лучшие люди голодали и холодали, терпели унижения и даже пытки. И все это - за народ, за Россию, за ее свободу! За ее дорогу в будущее, в "завтра"!.. Вот они боролись, вот они страдали за всех нас, а мы все так бездарнейше и малодушно предаем сегодня и по – сути поганим их святое и светлое дело, распиная все их мысли, все их надежды и мечты... Эти светлые люди были в голоде и были в муках. Не ломались перед прежней властью. А мы… - поник он головой и сутулился, став как – будто даже ниже ростом - мы  теперь их не достойны. – как из пушки выпалил Андрей. -      
- Знаешь, даже мне порою кажется, что недавняя история с разгоном этого самого пресловутого Седьмого Съезда и расстрелом Белого Дома Советов из танков – есть какая – то… неправильная что - ли… Мои "родичи" далдонят, что это де был настоящий "государственный переворот"... Черт их знает, может быть они и правы? - вздохнул грустно Дюша. - Ведь жизнь наша отнюдь не становится лучше, а совсем, совсем наоборот - стала уж совсем невыносимою для большинства людей… Жизнь чудовищно трудна, оттого и крики эти, и скандалы, и проклятия власть предержащим... Я ведь помню, как еще совсем недавно они  сами так любили Ельцина. И кричали чуть чего все: "Ельцин", да "Ельцин"... Ельцин придет… да Ельцин еще разберется!.. Раньше Ельцина любили, а теперь – ненавидят его! Раньше пели Ельцину осанну, а теперь кричат: "Распни его, распни!"   
- А вот и нет у меня ничего святого... - засмеялась Марысенько весело. - Ты же знаешь, я - ведьма. "Белая ведьма" - хорошая… И сама немножечко жидовочка. Вот так - то... - залукавила, заиграла девушка глазищами ласково касаясь головой его плеча. И живое, пушистое облако смоляных волос ласково, волнующе набежало вновь, касаясь и тела, и сердца Андрея. - И неуж - то я в чем – то перед ними виновата.? Да, я – виновна везде и во всем... Перед всей Россией – признаюсь! – нервно хохотала девушка Марыся, бесстыднейше скаля жемчуг своих ровных, ослепительно - белейших зубок. – Да и с жидами я повязана навек! Ой, повязана! Каюсь!.. Помню, как моя местечковая мертвая пра – пра - бабушка являлась ко мне, как диббук по ночам... Она жила давным - давно, в той старой Польше, при русском царе. Я тебе не говорила этого? - лукаила девица, взяв его широкую, короткопалую и плотную ладонь в свою - узенькую, женскую, сухую ручку, сладострастную рученьку - шалунью с ее тонкими,  длиннейшими музыкальными, пальцами, на которых надменно горели густо крашенные красно - алым лаком остренькие ноготки.   
* * *
- Мученик ты, мученик ты мой... Ай да мученик ты… - стала повторять она ему на разные лады своим горячим полушепотом, сперва крепко стиснув руку, после поднося ее почти вплотную к своему прекрасному лицу и щекоча его ладонь принялась водить по ней указательным пальчиком.
- Вот одна дорога... Ну а вот - вторая... А вот линия жизни... Долгая, как наша с тобою любовь. - зашептала она и впилась ему в губы, яростно захватывая их своим жарким и жадно - властным ртом, легонько при этом покусываясь. На мгновение отстранилась, и переведя дыхание ходящей под легким халатиком совсем как меха волнуемой груди промолвила слегка уже насмешливо и томно. - Зеленый ты. Зелененький еще совсем… Вот живешь на земле, а ведь жизни ты и не знаешь. Ну а жизнь, она такая штука страшная. Стра – а – ашная! – погрозила она пальчиком ему и шутливо щелкнула по носу. - Жизнь такая сложная… Ой - ой - ой! - неожиданно резко вырвала Марыся свою руку из его ладони. И тряхнув густой копною чернейших волос впилась властным взглядом в глаза. Пристально уставилась бело - синеватыми белками глазных яблок и буквально буравя Андрея бездонной чернотой зрачков, в которых отражались и играли желтоватые, дикие искры.      
- Пра - прабабка моя родилась где - то под Варшавой, и была местечковой жидовкой. И вот молодую жидовочку полюбил ясновельможный польский граф Зарецкий... – почти что запела она. - Мне она сама все про то и рассказала, когда мертвая недавно являлась ко мне по ночам... И еще один раввин стародавний,  мой родственник дальний сотворил давным - давно из глины как – бы человека человека мертвого, а как – бы и живого - голема. И произнеся над мертвой глиной тайное имя Всевышнего Бога – великое заклятие - тетрограмматон "йуд - хэй - вав - хэй", что на иврите означает - "Иегова" вложил в его живую душу. А было это в Праге так давным - давно, - потянулась она всем телом и сладостно дернула плечиеом. - Еще при австрийцах... – и cузила немедля в тот же миг свои манящие  черные очи, на самом дне  которых веселыми чертятами запрыгали насмешливые искорки. – Так вот тот мертвец живой и хранил вначале от врагов все еврейское Пражское гетто, пока не потонул во Влтаве. – с упоением врала она. - А пра - прабабушка моя тоже ведьмой была. Да еще какой! У- у!.. – потянула губами Марыся. - Вот за это Господь Бог после смерти не берет с земли ее душеньку к себе - на небеса. Даже черти в ад ее не тащят, до того ее боятся. Так вот и скитается она по миру - бесприютная. Диббук он ведь и есть диббук. А что такое “диббук”? Ты знаешь? – то ли хохотала, то ли плакала уже Марыся. - Душа темная, душа проклятая… Утопленники там, самоубийцы и вообще задушенные, и умершие в колыбельках младенчики... Живут они по чердакам, по норам темным и по дуплам на деревьях, словно совы. В руинах замков и домов и в разных погребах. Бесплодные тени былого. И пра - прабабушка моя - одна из них...  А еще был у нас в роду реб Зося. Так реб Зося всегда говорил, что он летать умеет, только вот забыл о способе под старость лет...
- Да ну тебя с твоими старинными, странными сказками... - замахал рукой Андрей. - Вот твердишь ты мне, что ты - ведьма, ну а доказательств пока что ровным счетом - никаких. – Дюша протянул руку, чтобы потрепать шутя ее по волосам, но Марыся  неожиданно и резко отстранилась и в ледующий миг схватила быстрою и сильною ладонью его шаловливую руку.
- Ты чего? – вскричал Андрей от неожиданности.
- Я - ничего. - заговорила вдруг она спокойно, как – бы при этом слегка отстранено и чуть сердито. - Мученик ты, мученик... – сменила она тон уже через мгновение и заговорила вновь с какой - то до боли знакомой Андрею грустной и мучительной полуусмешкой на губах. - Все доказательства ему нужны… Ну - ну... - закивала девушка своей красивой головой, пристально заглядывая Дюше в глаза, словно - бы буравя их своим немигающими и отчего – то становящимися страшными, чернейшими зрачками огромных, дивных глаз. - Все им доказательства подай. – усмехалась красавица. - Ты, мой сладкий… - отпустила Марыся Андрюшину руку, прикоснувшись своею ладонью к его зардевшейся щеке. - Ты, мой мальчик – говорила она - в свое время увидишь... Все узнаешь... – перешла вдруг девушка на жаркий, почти что бредовый, горячечный шепот. - Просто время еще не пришло. – нанизывала слово на слово она. -  А про то, что в мире Вашем происходит, я сейчас тебе скажу. Я тебе говорить буду, а ты слушай, да запоминай. Я ведь врать тебе не буду… - говорила она. – Я ведь ведьма очень старая, хоть и кажусь тебе сегодня юной. Я так много повидала на веку… Вот была богинею Изидой у тех древних египтян. – принялась она делать какие – то таниственные пассы своими изумительными ручками. - Я видела, как строят пирамиды... Видела я фараонов - Рамзеса и Ахетатона... А попозже даже самого Наполеона Бонапарта видела с вершин тех древних пирамид. Гордого французского монарха самозванного, въезжавшего в долину Гизы нагло и надменно во главе своей Великой Армии, представая перед лицом былых богов великого Египта... Помню как сегодня то, что  этот коротышка проорал солдатам. - сверкнула она жемчугом своих белоснежных зубов. Было что - то вроде давно всем известного: "Солдаты! Сорок столетий смотрят на Вас с вершин этих пирамид...". Ну и так далее. – махнула Марысенька ручкой. - Самовлюбленный, дрянной человек, хотя, конечно, и военный гений. - вынесла девчонка свой вердикт имперетору Франции, а уже через мгновение укутав свои острые плечи в пушистую шаль и зябко свернулась клубком села в уголок дивана, ловко подобрав под себя свои  изящные, сильные ножки.         
- Зажги свечи. – попросила, или вернее сказать, приказала Марыся ему.- И садись вот тут, рядышком. –  поманила ласково она Андрея к себе.
* * *
Желтоватый, таинственный свет острыми, ломкими искрами плясал на стеклах старого серванта, бился и играл на зеркальном стекле, таинственными бликами ломался на темно – кричневых, прозрачных и зеленоватых бутылочных стеклах, беспредельно далекими,  крошечными искорками далеких звезд отражаясь в глубине бездонно – черных зрачков молодой кудесницы.    
- Незадолго до того, как Наполерн Бонапарт утвердился в роли императора - завоевателя, - продолжала говорить она - известнейший французский историк Жан Ленотр, никогда не питавший ни малейших симпатий к якобинцам, писал о революционном перевороте июля тысяча семьсот девяносто четвертого года: "Если побежденные в термидоре якобинцы не внушают симпатий, то победители еще меньше заслуживают их." Так что ровным счетом ничего не ново на нашей Земле. – говорила Марыся. – Человек, почти что любой - есть игрушка жестокой судьбы, и не в слабых силах заурядной личности переменить  ход планиды. Над банальными и заурядными людьми довлеет рок. Глупая, слепая случайность истории всегда над судьбою заурядностей. Людям банальным, то есть, так называемым, “обыкновенным” - надо просто смириться со временем своим. Не всем же быть Наполеонами… - хохотнула она как – то криво и кисло. – Заурядностям (а таких – большинство на планете) надо просто устроиться в жизни. Устроиться в жизни и жить. – гладила она Андрея холодной ладонью по теплой руке. - Надо есть и пить, отдыхать и работать. Надобно молиться и растить детей. В заурядности нет преступления. Норма – не есть патология. Жизнь - есть жизнь. – рассуждала Марысенька спокойно и немного насмешливо. - И не ты, ни твои горластые “предки” ничего в ней ровным счетом не изменят… “Паситесь, мирные народы…” Не так ли нас и сам Пушкин Александр Сергеевич? Вот уж кто был жизнелюб! – оживилась снова девушка. -  Надобно любить красивых женщин. – крепко сдавила Марыся Андрею ладонь и коснулась своими губами его пересохшего рта. Но через мгновение отстранилась от него и еще пристальней, чем раньше впилась ему в глаза.    
- Но ведь есть же здравый смысл и идеалы... И вот как же Родина - Россия, наконец? - усменувшись попытался возражать он ей, вполне довольный этой такой необычной и тонкой игрой. "Игра в ведьму", продолжилась…
* * *
Так он сам для себя самого обозначил, вернее так назвал все эти странные, почти дикие опыты. Cловом, всю эту (в его тогдашнем разумении) как - бы “натужную мистику”, а на деле - просто забавляющую их двоих интеллектуальную игру. Всю эту полушутку – полуборьбу молодых и неглупых, культурных людей своего времени. Полушутку мужчины и женщины, легко сходившихся вместе как добрые друзья и как любовники. 
- Да ведь как узнать: “Кто “банальный”?” – возражал ей Андрей. – Ведь и я – не Раскольников, право… Но молчать, когда кругом беда… когда кругом – несправедливость? Неужели так достойно жить и “паститсь”? Простите, но на нашем “мирном пастбище” очень скоро не останется уже “ни травинки”… И с каких это пор все гражданские чувства вдруг стали позором? Пусть я и “банальный”! Ну и что ж? – взгорячился неожиданно Андрей. – Кто сказал, что лишь одни великие “имеют право”? Ведь великим, может статься, сделается и простой, “банальный” человек! Где примеры? Да все тот же Бонапарт! Не боги горшки обжигают… Знаю, что все эти слова – не твои. Все это наши российские, интеллигентские штучки. – замахал он яростно рукой. – Первый раз интеллигенты промахнулись в семнадцатом, приветствуя Февраль. Второй раз – в девяносто первом, ликуя в том Августе. Но за Августом пришел январь девяносто второго, а за ним и кровавый Октябрь девяносто третьего… Интеллигенция раздавлена… - вещал Андрей все жарче. – Да что там: “Раздавлена”? Ее уже нет! Была, да вся вышла… Словом, “демократы” и “либералы” вот так вздули и крепко взнуздали всех “своих” и всех “культурных”, что им не осталось ничего, кроме того, как валяться у новых тиранов в ногах и пищать о пощаде… “Дайте денег на театрик! Дайте денег на музейчик! Дайте денег на газетку! Дайте денег на журнал! На НИИ, на ВУЗ, на школу!.. Мы ведь хорошие!” – пищат они трусливо – “Мы – всегда за Вас! Мы – Ваши рабы!” – Хороши – же “властители дум”! – говорил ей Андрей – Даже и плюнуть противно… Кстати, ведь если верить всей этой публике, то они ведь раньше при Советах только тем и занимались, как “страдались и боролись за Россию”! И как теперь “с Россией” у них обстоит? Пришла в Россию настоящая беда, так вся эта публика сразу как воды в рот набрала. Вот какие они “патриоты”! Какая гадость, мерзость, слякоть… - сыпал Дюша резкие слова. - Приспособленцы, трусы и лгуны – вот их настоящее имя и звание… Меж собой враждуют, сводя старые счеты. Считают “чистых” и “нечистых” меж собой и болтают, всегда лишь болтают… Болтуны болтают, а Россия – гибнет! – продолжал он, саркастически кривя в усмешке рот – Не в пример бывали на Земле интеллигенты… Вот религиозный мыслитель Георгий Федоров живший в Америке в годину Великой войны c немцами писал: "Там, где одна из возможностей есть смерть России, расчеты стихают. Кто не с Россией в эти роковые дни, тот совершает, быть может, сам того не сознавая, последнее и безвозвратное отречение от нее." Вот что написал  тогда Георгий Федоров, и...
* * *
Но Марыся так и не давая досказать и закончить мысль резко его перебила, отстранившись от Дюши и как - бы вновь играя яростно глазищами в чернейших зрачочках которых желтыми огонечками свечей то вдруг гаслт, то снова вспыхивали остренькие звездочки. Вот  заговорила она неожиданно грубо и с какой – то даже ранее не слышимой Андреем хрипоцой,  резко, едко  и насмешливо.
- И кто же с позволения сказать бывал тогда, в ту самую войну "с Россией"? – язвила Марыся - Может быть Иосиф Джугашвили - коммунистический обер - тиран и палач? Или бездарный карьерист маршал Жуков? Или Власов, и Трегубов, Конанов, атаманы казачьи - Шкуро и Краснов? Кто "с Россией был" тогда? Кто "был против России"? И какой такой "России", позвольте мне спросить?.. Хорошо в Америке ему было и сытненько рассуждать о России тогда. А всем тем, кто убивал друг друга ни за фунюшку табаку в братоубийственнейшей смуте - тем, мне так представляются, много посложнее было... Помню, как сейчас Андрея Власова в Смоленске на конгрессе Комитета освобождения народов России (КОНР)... Командующий Русской освободительной армией тогда говорил, что борьба с большевизмом – есть священная миссия и долг подлинно русских, культурных людей...-  понесло Марысю куда - то.
- Но ведь и так не верно. И так было нельзя... – почти что закричал Андрей. 
- А как было можно? - взглянула она на него свысока. - Только "здравый смысл" и "идеалы"... -  презрительно скривила девушка в насмешливой ухмылке свой плотоядный, хищный, полудетский рот. - Да нету на свете ни того, и ни другого. И никогда на свете не было и нет. Пока Солнце светит над миром и ходит по небу Луна - мир один и тот же. И человек - один и тот же - человек. В какие одежды его не ряди… Впрочем, ты об этом и сам прекраснейше знаешь! Ты ведь читывал ты Экклезиаста! - засмеялась весело Марысенька, оскалив беленькие, ровненькие, хищные зубки. - Читал, и ничему не научился! – язвила она. - Воистину, сейчас и только волей внешнего стечения обстоятельств "кулак судьбы открыл ему глаза". Ведь так писал германский фюрер?! Или ты не читал? 
* * *
- То, что происходит на Руси теперь, - продолжала Марыся спокойно, кончив нервно, натужно смеяться до слез - в том удивительного не было и нет. И было бы мне много удивительнее, если было бы наоборот... И совсем не удивительно, коли капитализм и наш, и уж тем паче иностранный рассматривает Россию сегодня не как отчий дом, не как "Отечество" и "Родину", а только как законную добычу. То есть вещь для будущего дела. Словом, только как сырье и материал для извлечения из всего на свете максимальной прибыли. – продолжала речь она. - Еще и в "Очерках русской смуты" генерал Антон Иванович Деникин рассказывал, как в эпоху ту - войну Гражданскую, отцы русского капитализма показали выдающиеся примеры шкурничества, и даже - настоящего мародерства, предавая ту борьбу, которая велась в том числе за господство буржуазии в России... Тут и в самом деле - "Ничего нет личного. И только бизнес..." – так как от века говорят все деловые... Мир голой целесообразности - холодный и практичный мир. – усмехалась девица. -  Что поделаешь, мой дорогой ? - продолжала Марыся затем, но уже с какой - то безмерной тоской и грустью. - Что поделать прикажешь? - повторяла она. - Ведь не в сказке мы живем, не в детской забаве - фантазии. Экономика - страшная штука. – подводила она свои горькие выводы.
- Или вот ты думаешь, как и многие сейчас уже считают: "Россией правят злодеи, и потому все так, как есть..." Или даже так они мыслят: "Миром правят злодеи, вот поэтому..." Да что же ты, право, - наступала на него по новой сердито и резко - на базар ты что - ли пришел? “Дайте мне то… Подайте это… Cделайте наоборот... Это мне не нравится, а вот это - очень даже можно, очень даже мне не плохо это будет, очень даже может быть...” - принялась она сперва вышучивать кого – то неведомого, завершив выводом - Так не бывает! Ты не на базаре, дорогой!.. – кривила она свой язвительный рот. - И еще, я тебя уверяю, - продолжала  Марыся свою речь, снова ласково взглянув в глаза Андрею - что конкретные личности тут не при чем. Просто экономика должна работать. Должна, и баста. Никаких гвоздей! Капитализм - не детский сад, капитализм - слюней и соплей не потерпит.
* * *
- Да окажись на месте тех, кого сегодня миллионы миллионов честят и всячески поносят, как "воров" и "негодяев" (а среди тех кто “на верху” таких и в самом деле очень много) – уточнила она - даже самые добрые, самые честные все равно они на завтра будут вынуждены идти на меры, которые для большинства окажутся, как острая рыбная кость в человеческом горле... Вы хотите спокойствия, хотите комфорта? Прекрасно!.. Только Вы никогда не дождетесь его. Вся история людей - одна лишь страшная борьба. – вновь пылала благородной яростью прекрасная богиня. - 
- Борьба с животными миром за биологическую жизнь. Борьба за место на планете со всеми стихиями дикой, безжалостной, слепой природы - с ветром и с водою, и с огнем. Ты только такое представь! Представь сражение древних со всей разрушительной яростью землетрясений, с бешеными тайфунами, с грозными ураганами и всепожирающими пожарами. C  безжалостными наводнениями и грязевыми селями, cо слепящей ледяной пургой и с океанскими волнами цунами… Лишь в преодолении стихии человек стал тем гордым человеком, лучшие образцы которого и зовутся - великими… Кто такой “великий человек”?  -Это человек, идущий смело и вперед. – убежденно глаголила Марыся – Таких людей чаще всего мы встречаем среди белых людей, то есть людей европейского типа, среди естественных носителей культурного прогресса человечества. Белый человек – он и есть тот самый всем известный арий, мужчина и боец, чье мужество и воля, отвага и страсть к открытиям и творчеству покоряла мертвую природу, воздвигая на месте неприступных, диких скал и непроходимых лесов города и дворцы. Мужественная сила арийских народов корчевало глухие леса и пахало поля, приручало зверей, возводило города и храмы и творило дивные полотна. Эти люди так любили жизнь! Ты ведь знаешь все сам… Как прекрасна женская любовь! Как прекрасна дружба! И как сладок и приятен отдых после плодотворноно и тяжкого труда! Какую великую радость и какое наслаждение несет нам всем отдохновение от забот, данный нам не для праздной ленности, а только как передышка в подготовке дальнейшего штурма слепой и жестокой природы на пути борьбы и свершений! Великая борьба, великая победа и радость яростной битвы за жизнь! Разве это не прекрасно? – словно светила она в темноте своими огромными бело – синеватыми белками глаз на донцах бездонно - черных зрачков горной лани яркими искринками плясали огоньки свечей. -
- Строить и творить, свершать открытия и подвиги, биться с врагами, любить друзей и близких по крови,  по вере, по духовному подобию, ненавидя недругов и недостойных нас... Да, сразить врага необходимо, если ты мужчина. - заходилась Марыся все больше странно закатив глаза под самый потолок, продолжая  грозно – яростно печатать - Идти на бой и убивать врагов - вот вековечный, великий удел битвы за цивилизацию, за культуру, за саму жизнь в конце - концов. Бывает время убивать, бывает – исцелять нанесенные раны. Для всего бывант свое время. – говорила девушка, почти что процитировав Экклезиаста. – Время насаждать и время сбирать плоды свои. Все это - великие дела в той мистерии, которая зовется – “жизнь”... Жизнь – дается не для удовольствий. Наша жизнь – это долг и это – путь. Путь мужчины – выполнить свой долг строителя и воина. Путь для женщины - рождение детей. Быть помощницею скорой и быть музой творцу - вот наш удел. Мы - рожаем матерей и героев для будущих битв. Вы – воюете, творите, созидаете.  И так - без конца… Такова битва жизни! – заключила Марыся, помолчала, а потом продолжила вновь.
* * *
– Ну, и где тут место для Ваших споров, - продолжала черноокая волшебница. - Ваших ничтожнейших ссор и обид, всей этой Вашей “борьбы” за непонятные “права”?.. Все Вы так далеко и так безнадежно убежали от Истины, что погубите скоро свой мир, построенный лишь на безответственности, на паразитизме, на вранье и крайнем эгоизме… Ты, конечно, можешь говорить, что “богатый” – он “паразит”, а “бедный” – “хороший”, и стоит де переменить людей местами или вовсе истребить с лица земли “плохих”, как вся жизнь расцветет и станет чудным садом? – мотала Марыся прелестной головкой, хитро сощурив глазки. – Да ничуть не бывало! Вчерашний раб, став новым господином и палачом вчерашнему хозяину построит не рай, а подлинный ад, что прекрасно показал исторический опыт Франции Восемнадцатого и России Двадцатого века, ибо раб и господин меж собой и психологически, и чисто культурно схожи. И тот, и другой живут в мире полнейшей безответственности плюс самого примитивного, безрассудного, зверского эгоизма. И тот, и другой родились и живут в мире голой целесообразности, мире без традиций, мире без чести, а значит – и без настоящего пути… “На современном Западе вроде бы совсем нет проблем…” – так считают многие в России. – Нет! – возражу я на это. – На Западе есть одна проблема и только одна. Там СВОБОДЫ СЛИШКОМ МНОГО. Свободы слишком много – оттого и процветает “культ успеха” и шкурничество “на верху”, у класса господ, желающих иметь максимальную прибыль. СЛИШКОМ МНОГО СВОБОДЫ – оттого “средний класс” живет в домах и ездит на авто, которые не заработал, а просто взял в их кредит, поошрив тем самым банковскую алчную систему, надувающую кредитный пузырь. СЛИШКОМ МНОГО СВОБОДЫ на Западе даже для “низшего” класса – класа гастарбайтеров и эмигрантов из экономически отсталых государств, значительная часть которых существует на пособия и разные подачки государства, благодаря которым эти общественные парии отнюдь не голодают и не влачат существование на улице, но… и жить ровно так, как бы хотели они, оказавшись в “богатой” стране – не способны. Безработица с ее вынужденным ничего не деланием плюс навязчивая реклама, обращенная прежде всего к “успешным” людям из “среднего класса” питает в их среде благодатную почву для небывалого роста всякого рода бандитизма, преступности и хулиганства… Таковы болезни так назваемого “первого мира” – того самого “общества потребления”, куда мечтают войти почти все без исключения граждане “свободной” России.  Кстати – подняла Марыся пальчик - многие неглупые люди сегодня видят эти грозные проблемы, но продолжают молчать. Ибо зачем говорить хоть чего то, если не знаешь путь из тупика… Между тем путь из него очень прост. Ибо только возвращение человечества из мира эгоизма, из этого жуткого мира все пожирающего гедонизма в мир ДОЛГА – заместо всех “прав” и в мир ТРАДИЦИИ – заместо “борьбы” экономической ли,  политической ли, классовой ли – загибала девица свои хрупкие пальцы – могут сохранить цивилизацию, отвратив неизбежный экологический, да и военно – ядерный кризис.      
Только возвращение к естественным, традиционным ценностям и жесткой общественной и духовной иерархии необходимо на сегодня страждущему роду человеческому. Ибо только подлинные ценности могут наставить на духовный путь. Путь сильных людей, рождающих “великих”. Путь титанов и тела и духа – людей горячей крови и страстей… - почти что кричала Марыся. – Нужно любить и страдать, нужно бороться... Ненавидеть и идти на горные пики. Все выше и выше! - заходилась она словно бы в экстазе. - Вот и долг, и путь для человека. Вот та великая дорога, которая через естественное “варварство” и “примитивность” уведет от суеты и повседневнейшей, серой обыденности мир людей к сияющим вершинам свободного и гордого подлино - человеческого духа. Это дорога, проложенная лучшими из лучших, ведущая из вонючих и темных пещер современной нам “культурной” дикости к ослепительным снегам остроконечных скал. Там разреженный воздух и там больно, нелегко порою дышится. Но только там, на тех опасных кручах, в мире белоснежно - чистого снега и сверкающего своим ясным холодом вечного льда и живут орлы... Там прародина Чистой Силы, и там колыбель для новых ариев. Колыбель земной славы – обитель для сильных. Ибо долг героя – держать меч, стоя на строже,  как делаем это мы – “ведьмы” – Хранители Дверей, защищая свой особый народ и свою народную самость. Ибо именно мы – “ведьмы”, мы – Хранители Дверей несли из века в век в наш темный мир свет подлинной культуры. Той самой арийской, архитипической, древней пракультуры… - пояснила она.
* * *
- Кстати, слово "культура" в переводе с греческого означает "возделанная земля". "Возделанная земля" - это "культура". - повторила Марыся еще раз свою мысль, заламывая пальцы в экстазе. Марыся яростно мотнула копной чернейших волос и остренькие искорки свечей еще раз отразились в ее прекрасных, бездонных колодезях глаз на которые сейчас почему то набежали слезы.
- Но дорога культуры - не легкая прогулка. Дорога культуры - это дорога борьбы. – говорила девушка срывающимся голосом, еле сдерживая жаркие рыдания - А дорога борьбы есть дорога насилия. – качнула она головой. - Вспомним Древнюю Грецию и Древний Рим - этих мудрых и прекрасных детей человеческой цивилизации. В те времена мир был так мужественен и силен, и так ослепительно молод. - мотнула девушка своей  головкой, и чернейшая, как смоль копна густых волос густым, пушистым облаком легла красавице плечи.
- Греки и римляне были, как дети. – продолжала она, утирая глаза тыльною частью ладони – Они были по - сути прекрасные, сильные дети. Но ведь дети порой так жестоки. - вдохнула она глубоко. Вот еще и еще. И грудь волнующимися, сладостными волнами заходила под тканью халатика. - "Жестокость" у тех древних – тоже неотъемлемая часть культуры. - говорила она снова максимально четко и жестко. - А "насилие" такая же необходимейшая часть жизни, как и "любовь", и "мужество", и "благородство." Современный мир – есть мир полустрстей, полуборьбы, мир “прав”, мир трусов и хлюпиков, и только поэтому он – обречен. В древнее , “жестокое” время никакому мягкотелому и слабому было невозможно ни вырубить беломраморную статую величественного храма, н даже просто – вспахать каменистое поле. Слабый не построит прочный дом, не добудет белый мрамор для подножий алтарей богов и героев. - продолжала она яростным и страстным полушепотом, не мигающе  - жарко глядя Андрею прямо в глаза. -  Невозможно быть больным и слабым в смертельном, жестоком бою – с судьбой, с природой, со всем миром! - неожиданно взвилась она, возопив почти что до самого вехней ноты пронзительного крика. – Я не понимаю искренне, как можно поощрять никчемность и слабость. Возьмем для примера хотя бы всю эту ежегодную комедию – так называемую помощью “слаборазвитым странам”… Ведь всем понятно уже давно, что и “корм не в коня”, что политические режимы этих стран ужасны и что им наплевать на свой же собственный народ, что огромную часть от подаяния просто разворуют да так, что для страждущих будут лишь крохи, которые позволят тем не менее избежать режимам этих стран политкризиса, сохранить свою власть и продолжать и далее мучать своих подданых. И все это де – во имя какой – то там “гуманности”! -  чеканила фразу за фразой Марыся, словно печатая текст. – Лучше ужасный конец, чем ужас без конца. Все больное, все прогнившее и все неестественно – больное и уродливое по самой своей сути обречено на гибель. Так зачем же дальше продлевать оскорбительную и ненужную трагикомедию напрасных мучений?
* * *
- Когда древнее деревянное орало входило первый раз в каменистую землю Эллады, земля дрожала и стонала, и плакала. Плакала от боли. А после уже умиренная и окультуренная поколениями поколений людей, поливших ее потом своим и кровью своей приносила хозяевам обильнейший и щедрый урожай... Это значит, – продолжала Марыся чуть тише - что "насилие" - есть необходимый элемент культуры.   
Честь и доблесть, и безмерный героизм - вот что было в горячей крови у древних у строителей древней мировой культуры. Ведь еще древнегреческий полководец и герой Фемистокл, - продолжала низать свои сладкие слова на нитку и как несомая в ведомую даль таинственными силами земли и неба, словно купаясь в сладкой эротической истерике, закатив огромные глазищи прословно пела Марысенька - герой Саламинского сражения говорил после битвы: "Мы погибли бы, если бы мы не погибали"… Лишь абсолютное презрение к смерти и к боли, и лишь надмирно - мистическое единство с людьми твоей светоносной и чисто - животворной веры и народной воли, той самой яростной воли носителей подлинной и плодоносной, высокой и светлой культуры прорубает дорогу в грядущее всему человечеству. В этом - миссия, и в этом - великая часть и всех “светоносных”, и нас – “ведьм” – Хранителей Дверей… Цивизацонная миссия… Это то, что впитали наши древние предки из сосков с молоком у своих матерей. Это то, что несут миру “светлые” и несут миру “ведьмы”… Давать другим животворные истины в примеры... И возвышать, ведя вперед – вот это был удел и путь подвига древних и нас. Но это – трудный путь, - продолжала она – на котором всякое бесчестие и трусость - есть не только и не столько даже предательство своих же братьев, но всеобщий регресс и тление… Из века в век мы карали оступившихся и слабых, мы карали трусов, как карали предателей… Не из мести карали. "Светлые" не знают мести. Они и мы - всегда выше мести. Несущий истину карает, но не мстит. Запомни! – подняла Марыся палец вверх - Высокая и тяжкая, славнейшая стезя для мужчины и воина – быть с нами. 
Ты подал анкету… И ты думал, что это – все? – усмехнулась она. – Дорогой, - покачала девица головкой – ты не в комсомол вступаешь! – словно угрожала она Дюше. – Лучше ты одумайся вовремя, если не уверен в себе. Я еще могу дать задний ход твоим бумагам. Иначе… - помолчала она грозно и продолжила.
- Да, в истории людей бывало всякое. Порою мы – Хранители Дверей резали буквально по живому выжигая каленым железом ядоносный гнойник, чтобы не допустить духовной гангрены всего организма. Ибо лучше отсечь от тела нашего всего лишь один недостойный, хилый и больной орган, чем погибнуть всем. Так считали "cветлые", и так думаем мы. Ибо для человека лучше потерять один палец, чем заразить всю руку и погибнуть, глупо умерев от раны. Мы не можем рисковать на нашем пути. Ведь все мы – ожидаем нашего Мессию. А впереди нас ждет еще и Последняя Битва с самим дьяволом и сатаной… Мы пока не закончили дело, не закончили нашу миссию борьбы… Ты хочешь быть с нами и это похвально. Но ты слаб. Ты слаб пока. – добавила Марыся. – Я еще не уверена в тебе. Я не уверена, так отзови свои бумаги…Пока еще не поздно. – почти что умоляя Дюшу зашептала она. А потом с жаркой, плотоядной улыбкой на алых устах добвавила – Ну что, отзываешь анкеты свои? Или ты всерьез готов на битву с самим Сатаной?
- Не готов… c сатаной… - смущенно выдавил Андрей, которого от всех этих услышанных грозных речей уже колотило, поминутно бросая то в огнедышащий жар, а то – в леденящий душу до костей полярный холод.
- Ну и славно. – улыбнулась тот час его любимая. – Лучше обо всем сейчас договориться, лучше честно признать свои недостатки вот прямо сейчас, чем пострадать потом, подведя новых  товарищей в час кровавых, трудных испытаний, малодушно бросив “светлых” и “ведьм” – Хранителей  в ярости и шуме битвы, оказавших недостойным в упоения великого боя и миссии нашего рокового труда...  А теперь можно и перекусить немного. – кончила она с приветливой улыбкой.  – А теперь – марш на кухню.
* * *
- Насилие. И снова – насилие… - думал Дюша с тоской, строгая длинный огурец. – Всегда одно лишь чертово насилие, такое же тупое, как этот старый нож с грязноватой кухоньки какой - то бабки. – прятал он от Марыси глаза, заливаясь волною стыда. – Опозорился я перед ней… Ведь она меня испытывала, а я…  - рыдало его бедное сердце - Я испугался ответственности перед этити “светлыми” и “ведьмами”. Испугался жестокой борьбы, забоялся неведомой битвы… Чистоплюй! Интеллигентик! Маманькин сынок! Еще немного, и начну сам врать себе, что де – насилие мне претит, потому и сдрефил… - позорил сам себя Андрюша, нарезая после хлеб на железном подносе и вскрывая консервные банки с салакой. Рядом у довольно скворчащих и брыжущих маслом сковородок суетилась еще минуту назад такая грозная девчонка - ведьма.   
"Насилие - есть приводной ремень истории" - вдруг всплыла из глубины океана сознания  формулировка из давней работы Карла Маркса. Неясный обрывочек, затерявшийся меж мозговых, студенческих борозд c институтского первого курса промаячил перед ним неясной, бледной тенью давно и напрочь забытого, еще такого советского  курса "Социально - политической история Двадцатого столетия".
- Да, мы учили что - то там такое... Марксизм и прочее. Но в мой самый первый институтский и последний предзакатный и полный, как - бы налитой, словно спелое, сладкое яблоко, золотистый своими розовато - обманными надеждами нашими, нашими несбывшимися планами, мечтами скоро и в поспешке погребенными, год безвозвратно гибнущего полит. режима и распадающейся на куски казавшейся еще совсем недавно вечной, величайшей империи, все эти формулы и прописи представлялись нам таким нереально  чудовищным бредом и старьем. Тогда мы думали, тогда мы и действительно считали, что схватили “синюю птицу” удачи за хвост. И теперь где эта наша “птица”? - думал Дюша, глядя на Марысю с острым ножиком у кухонной плиты. – Некоторое время еще жили смутные надежды. И только пустые надежды... А ныне где они?.. Погибли без возврата и следа. – горестно сжимало его сердце порой бессильная ярость обманутого грубо бессильного перед наглым и нахрапистым насильем простака. – Ведь   ничего, ничего ровным счетом из того, о чем мы так мечтали и во имя чего все горели  еще совсем недавно и разумом нашим, и сердцем – за все эти слова когда – то ох, какие дурманно и дико – прекрасные - за "демократию" и за "свободу", за "права человека" и за "достоинство", за "частную собственность", за "цивилизацию" и за саму, да страшно произнести сегодня, но и за саму "Европу" - не сбылось да и не сбудется, что очевидно всем в России и вовек. "Свобода" с "демократией" поворотясь спиной к наивному народу оборотились в том прозрачно – солнечном, кровавом Октябре сперва лишь оглушительным танковым грохотом - лязгом а потом, канонадою и кровью. Вот это было представление! Вот шоу! Кровавый пир буквально на весь мир! С Арбатского – прямой наводкой. И вот снова. И снова. И так – без конца… По всем телеканалам изумленый мир тогда ясно увидал, как наша “новорусская свобода” шагает  по трупам защитников Белого Дома, все также свободно и вольготно, как она уже прошлась  по жизням, по хрептам и судьбам тех, еще совсем недавних защитников нелепых, полушутейных баррикад рокового и печального для  новосмутной России несчастливого Августа.  Вот тогда  московском воздухе и пахнуло на весь мир опять разогретым, танковым железом, а еще и дымным порохом, и пролитой напрасно, нелепо и неправедно человеческой кровью. – думал он, глядя на быстрый и ловкий ножик в ручке у Марысеньки. – Мир увидел наше “новое и русское” мурло и больше никогда нам не поверит. Не поверит ни нам и ни в нас, ибо верить палачам и людоедам – есть безумие… Европейская цивилизация снова увидела знакомую харю с Востока навсегда в омерзении и страхе отвернувшись от бесповоротно уже одичавшей России. И это – уже навсегда. И перемен тут никак не предвидится... А это значает – следил Андрюша словно завороженный за ее  сверкающим ножом – что все надежды, все мечты и мысли которыми болели и за которые страдали поколения поколений лучших из лучших борцов и бойцов, всех этих острейших умов, всех этих бессеребренников, словом, всех настоящих святых и праведников несчастной России, когда то гордо встававших с колен и бившихся даже без всякой надежды на победу против жесточайшей диктатуры, оказалось лишь самообманом и блажью. Все, во что они верили и за что гибли ныне и  и властями, и народной, обозленной и раздавленной страшной жизью массой может быть признано только как некие “несвоевременные мысли” и прекраснодушные прожекты, ныне невозможые к реализации в нашей развороченной и растревоженной, как улей злобно кипящей стране...         
* * *
А Марысенька пожарила картошечку, и усевшись за кухонный столик продолжала говорить с Андреем по новой. Только чуть потише, но все так же как и раньше четко, словно пребывая в некой ярости  отпечатывая свои витиеватые слова как бы прямо вставляя их в мозг. - 
- Меч и плуг в истории всегда шли рядом.  – говорила лукаво и насмешливо девчонка. - Это знает каждый историк на свете. Кстати, я ведь, историк! – улыбнулась она. – И тут ровным счетом ничего ты не поделаешь… - махнула красотка ресницами, словно попытавшись парировать невысказанные мысли Андрея, подняв вверх зубчатую вилку с наколотым на острие кусочком картофеля. - Когда наездник объезжает норовистую лошадь, - продолжала она еще тише - то благородное, но не смирное даже в узде и самовольное, самодовольное животное  отчаянно брыкается и норовит скинуть наглеца - седока поскорей на землю. Бросить беднягу под острия своих несущих смерть копыт... Но вскорости смиренная человеческой волей, железом и крепкой уздой вся та же лошадка да сольется в одно целое с тем седоком в час смертельной, разящей, боевой атаки. А затем пройдя огонь и рубку боя войдет с триумфом, ступая неторопливо и размеренно под своим хозяином в покоренный и лежащий в ногах победителей вражеский город. А потом пройдя дороги к родимым полям возвратится домой на родные, залитые теплым, предвеченим, золотистым светом теплые холмы, пройдя пред тем перед каким – нибудь горзным царем или кесарем чрез высокие створы триумфальной арки... Вслед "насилию" приходит "победа" и "слава". И только трусы, импотенты и совсем уж ничтожнейшие слабаки могут убегать в своем разуме от такой очевиднейшей мысли.      
* * *
- Когда мужчина в самый первый раз овладевает женщиной, - ласково и томно говорила Марыся поднимая золотисто – пенистый бокал - то женщина кричит от боли. Так в наш мир приходит боль. За болью и только за ней последует их полное слияние и наслаждение. За первой, робкой близостью накатывает страсть и негасимый жар сердечный. Так разгорается огонь в крови, от которого плодятся поколения ноколений... Заметь – сначала боль, потом – плотская любовь утех и узнавания в доверии и ласке. После – уже последует привычка. - вздохнула она - Семейные узы, домашний очаг и потомство. И это тоже хорошо и правильно, ибо всему приходит свой час под Луной и под Солнцем. 
Вначале следует грубая сила. Затем - привязанность и нежность, и смирение. Сперва – обольщение, - словно замурлыкала она, обвившись сзади за андрюхину шею. – Потом – прикипание души и прилипание тем, обожание, обожествление и привязанность… Ты ведь этого и сам желаешь? – спросила у Андрея она – Ты только представь на минутку, какая я буду смиренная. Какая я буду послушная и кроткая – кроткая… - наградила опалив она его своим жарким поцелуем. – Хочешь быть моим мужем? Ты – мой муж, а я – твоя жена. Твоя и лишь всегда твоя… Вначале кроткая, смиренная жена приподносит мужу лоно свое. – с жарким, томным придыханием почти что стонала Марыся тогда, когда жадные руки Андрея обняли в ответ ее острые плечи и бедра, и талию. – И потом уже плодонесущая, словно доброе, плодовое дерево приносит мужу своему плоды женского чрева, потомство свое,  выполняя вечный, предначертанный путь дочерей первоженщины Евы… Так рожая в муках поколения за поколения “светлых” воинов, строителей  и пахарей и “ведьм” Хранителей Дверей – новых матерей и прях судеб бесконечной, земной истории… 
* * *
- Помни, ибо вначале меч пришел на землю, а вослед мечу пришло орало. – говорила Марыся, послушно стоя перед ним на коленях, распустив свои одежды. - Так устроена жизнь, дорогой мой мальчик... - проговорила она и ее чудные, тонкие музыкальные пальцы покрытые легонькой, покрытой чуть заметной серой шерсткой ручки с вцепились Андрею в бедро и облачко смоляных волос щекоча набежало, даря смущение при этом лишь новую жгучую боль его сметенному духу и принося наслаждения его юной плоти… 
- Вслед "насилию" приходит "наслаждение" и принося продолжение сильного, славного рода для “светлых”. – оторвалась Марыся на минутку, сперва залюбовшись результатами своих пилежных трудов, а потом поднявшись яростно схватив Андрея за руку потащила его на диван, где уже и нашепталась жарко с ним всласть вновь забившись в его объятиях, словно пойманная как рыбина в сетях, что перед смертью резвится играя.
- Вот я - твоя почва, - захрипела она -  Ты сегодня мой воин, мой  пахарь, мой муж и устроитель будущего. Так иди же скорее в ворота мои... – обвивала девчонка  его шею своими рукчами так яростно и страстно спипалась с ним что почти задыхалась слипнувшись своими сладкими, кровавыми губами с его пересохшим, полудетским, искусанным ртом.
- Причини мне боль. Причини мне боль. Я так хочу сегодня. Я тебе приказываю. – шекотала и царапала его она оборатясь вдруг широкой, белоснежной белизной чуть черневних, таинственных врат…
* * *
Полутемная комнатка и шум в ушах. И дрожь волнения в горячем теле. – вот только что припомнил Андрей потом от этого угарного свидания, на котором состоялся их такой страннейший и казалось бы довольно откровенный разговор, в котором было  сказано так много, а еще так много было не досказано. И через недосказанность эту обычную для разговоров их таких таинственных и странных уловил Андрей новую, желанную лишь только для себя (ну а совсем не для всех, как когда - то) сладчайчую надежду на обретение долгожданного счастья…
Впрочем, все, конечно, не сбылось… И остался через много от этого свидания,  только виденный как будто бы через какую то неясную дымку полуяви - полусна и полувыдуманного бредового и смктного воспоминания только этот яростный, накатный шум горячей крови в хмельной голове, неясный и странный, словно звуки катящихся волн дальнего прибоя. Вот набегает волна и рассыпается, грохнувшись о берег с шумом. Вслед за ней спешит вторая. Ветер нагоняет третью и так – без начала и конца… Волны бьются о берег так ровно, так слаженно – ритмично и долго, и так горячо – горячо - горячо... 
* * *
ДНЕВНИК АНДРЕЯ. НЕМНОГО

- “Февраль 1994 года – Вчера долго говорили про гадание и про предсказания мудрых греков по полету цветочных лепестков при теплом и холодном ветре, по полету разных птиц над горами и морем, и по их перьям и по содержанию их внутренностей… а еще про гадание по печени жертвенных тельцов. Все эти девы – пифии, Дельфийский оракул, cвященный треножник и прочее, прочее… Как от всего этого страшно болит голова. Впрочем, это позволяет хоть как – то забыться от того, что и в самом деле нынче грозно и реально. 
Вспомнинается порой давно прочитанное из "Трех товарищей" Эрих Мария Ремарка, особенно вот это -

"- Ах, будущее! - Я с досадой швырнул на стол запонки. -  Кто  сегодня
говорит о будущем! Зачем ломать себе голову над этим!
   Фрау Залевски озабоченно покачала своей величественной головой:
   - До чего же странны нынешние молодые люди.  Прошлое  вы  ненавидите,
настоящее презираете, а будущее вам безразлично. Вряд ли это приведет  к
хорошему концу.
   - А что вы, собственно, называете хорошим концом? - спросил я. -  Хо-
роший конец бывает лишь тогда, когда до него все было плохо. Уж куда как
лучше плохой конец."

- а пониже было -

- “ Очи ее - окна отверстые на мир,
     Губы ее - алые цветы влажной и трепетной страсти,
     Руки ее – есть змеи проворные,
     И пух черных лебедей -  власы ее…

- Cам сочинил. Удивительно!.. Вот уж не думал, что стану поэтом…
Для сравнения выписал почти что всем известное, библейское -

"Что лилия между тернами,
то возлюбленная моя между девицами.
Что яблоня между лесными деревьями,
то возлюбленный мой между юношами.
В тени ее люблю я сидеть,
и плоды ее сладки для гортани моей.
Он ввел меня в дом пира,
и знамя его надо мною - любовь."

(Песнь Песней 2: 2-4)

- “Как хороша любимая моя... Волосы ее...” – представляю, как засмеялась - бы она, если бы я ей прочел свои. - Ну просто "Песня Песней" какая - то… - хототала – бы, дразня меня Марыся.
Нет, решено. Не покажу я ей свои стихи. Они – довольно плохие и вообще убогие…

- Март 1994 года - Слышал интересную теорию про так называемый "зеркальный год". Говорят, что существует год в столетии, который словно отражает в себе весь грядущий за ним век. Например 1881 год. Год убийства российского Царя - Освободителя крестьян Александра Второго террористами - "народовольцам" 1 марта в Петербурге на Екатерининском канале. Начало русской смуты... Или 1991 - год  нашей несчастливой демократической революции, год распада Союза ССР. Значит, и век будет такой же? Век распада?.. Распада и конца России?.. Снова век революций и войн? Или век уже всеобщего, вселенского распада? Вот это действительно страшно... 
Впрочем, надо - бы Марысю распросить. Она ведь понимает в этом толк… А еще в рунах, и в Таро, и в каббале. 

- Апрель 1994 года - Святая Пасха. - Пасха. Пасха в России. Колокольный звон плывет над городом... А по телевизору... совершенно нечего смотреть. Крестные ходы, кресты, иконы и бороды, бесконечные бороды, бороды... И густая, противная скука, такая же, как раньше во время всех этих Съездов и Пленумов КПСС... Такой же, прости Господи, густой официоз, да еще и с бородою белой Патриарха Алексия Второго. Липкое,  гаденькое ощущение общественной лжи и нелепого притворства. И это наступившая "Святая Русь"?..
Невольно вспомнишь , английского поэта Теннисона, писавшего: "В сомненье честном веры больше, чем в доброй половине жестких догм..."
Вспоминается незаступничество Патриарха за Дом Советов в 1993-м. Не отстоял он их тогда? "Не захотел влезать" и "был над схваткой"?.. Впрочем, уже все равно.
Ну и что теперь? Снова - государственная Церковь при властях, сующих голодному народу иконку вместо хлеба и вместо работы... Разве мы того хотели?..
Петр Чаадаев писал: "Исторический опыт для нас не существует; поколения и века протекли без пользы для нас. Глядя на нас, можно было бы сказать, что общий закон человечества отменен по отношению к нам."
Не сто, а тысячу раз прав Чаадаев. И не только мировой, исторический опыт нам ничуть не указ, но и свой, российский, русский опыт мы не помним... Или "там - наверху" и впрямь не понимают, что такое "насаждение веры Господней" наведет  на нашу землю еще большее безбожие и атеизм?.. Печально, когда думаешь об этом. Впрочем, не впервой на земле творятся такие дела. Ведь написано было: "И увидел Господь, как велико развращение человеков на земле, что все мысли и помышления и сердца их были зло во всякое время; и раскаялся Господь, что создал человеков на земле, и восскорбел в сердце Своем" - говорится в книге Бытие в Святой Библии.
Как про нас, про русских это было сказано (?).. Впрочем, такое возможно сказать не про одних лишь русских. Ведь то ли король Фридрих Великий, то ли Бернард Шоу, то ли Гитлер писали (смеясь?) – “Чем больше я узнаю людей, тем больше люблю собак.” – Вот так то…
* * *
- И еще ниже -

- Кровь и народ... Народ и Родина, народ и породившая его благотворная почва – говорила мне давеча М. - Только великое мистическое единство создает подлинные узы мироздания… Единство духа и единство плоти. Огонь и вода. Разрушение и созидание. Мужское и женское. Отдающее и принимающее, и животворное в свой назначенный черед, единое "инь" и единое "янь"... - говорила она как всегда очень четко, словно чеканя слова и глядя мне в глаза не моргая. - Мистическое, животворное единство всего и вся в этом сложном, прекрасном и жутком, и радостном мире. Вот величайшая, заветнейшая тайна Силы “сильных” и единства Неба и Земли…
Думаю об этом  часто, и вспоминаю М… И хочу быть только с М! И хочу на ней жениться (хоть и молод)… Пусть она – ведьма, зато какая чудная!.. Чудная ведьмочка - девочка! Я ведь и правда ее очень, очень люблю!..”   
* * *
ДЕСЯТОЕ СВИДАНИЕ. ТО ЛИ В КОНЦЕ ФЕВРАЛЯ, ТО ЛИ В МАРТЕ. 
(ТОЛЬКО ТО, ЧТО ЗАПОМНИЛОСЬ)

- У нас сейчас нет настоящих праздников в стране. - говорил он ей.
- А они у нас были? Неужели были праздники? - захихикала Марыся, широко растягивая рот. - И какие же, позволь узнать? Неужели Седьмое Ноября и Первое Мая? Или, может, Двадцать Третье Февраля? - хохотала она от души. - То - то наши студентики так и рвутся в казармы - на правеж к армейским "дедушкам" попасть. Там уж будет такой им праздник... Живенько заставят их зубной щеткою сортир за всеми засранцами драить да портянки душные “старичкам” стирать. А ежели не будет кто – так того напинают кирзачами и по почкам, и вообще - до полумерти, а полудохлого потом “деды” "запетушат"...
- Да ну тебя... - рассердился Андрей, отвернувшись от нее чуть обиженно.
- Не сердись, дурачок. Я ведь правду всегда говорю. - обняла она его за шею сзади и потерлась черной гривой о его щеку.
- У раба не бывает достойного праздника. - говорила Марыся погодя серьезно, спокойно. - Праздник - есть удел для свободного духа. Вот послушай одну сказочку старинную. И так, - начала она рассказ - Некий фараон отпустил однажды евреев, бывших у него в неволе. А было их почти что три миллиона человек. Только взрослых мужчин среди отпущенных им из Египта начитывалось аж шестьсот тысяч человек… - улыбалась лукаво Марыся. - Но очень, очень скоро спохватился фараон тот, снарядив в погоню за рабами бывшими большое войско из своих жестоких соплеменников. – продолжала девушка. - Войско бросилось в погоню за рабами и почти уже настигло их.  Колесницы египтян настигли беглецов на берегу Красного моря. И уже казалось, что сыны Израиля обречены: позади их ждала смерть от меча и гнева царского,  впереди – погибель в пучине морской. Но Господь скорый и правый спас Свой народ. Ибо писано: "И простер Моисей свою руку на горе, и гнал Господь море сильным восточным ветром всю ночь и сделал море сушею, и расступились воды ... И пошли сыны Израилевы среди моря по суше: воды же были им стеною по правую и по левую сторону" - так говорится в библейской книге "Исход". – уточнила она. - Но египтяне не стерпели и бросились в погоню за евреями в море. И поглотила египтян пучина морская, ибо сказано там же: "И вода возвратилась и покрыла колесницы и всадников всего войска фараонова, вошедних за ними в море; не осталось ни одного из них". А спасенные от преследователей вознесли славу и хвалу Всемогущему: Моисей и все мужчины, а затем Мириам, сестра Моисея и с ней все женщины воспели "По погибели злодеев песнь". Кстати, это и моя немножко песня. - уточнила она и добавила. - Ведь и я немножко иудейка. То есть – жидовочка. Кстати, ты знаешь, я тебе говорила о том… - растянула Марыся в ослепительной улыбке рот. - Вот оттого во Второзаконии, или по - еврейски в "Сэфер Дварим" говорится: "Соблюдай месяц колосьев и совершай Песах Господу Богу твоему, ибо в месяце колосьев вывел тебя Господь, Бог твой из Египта."
И так вот что такое настоящий праздник. - заключила свою мысль красавица. - Не прогулки с флагами перед трибунами со старцами и не день военного шовинистического бряцания орудиями смерти на весь мир. Праздник - есть день избавления от бед и начало чего то и в самом деле значительного или даже просто стоящего. Вот будут в России такие деньки - будут и праздники… А покуда - есть что есть. - подвела Марыся такой вот итог, после коего уже нечего было по сути добавить. - Будет же и у тебя праздник. Только ты старайся. – ободрила она Андрея, страстно обвив его шею и осыпа жаркими, дурманящими сердце поцелуями.
- Все суета, один самообман, не будет, ой, не будет никакого празд – ника… - думал Дюша и тонул в сладком омуте ее губ и рук.
* * *
ОДИННАДЦАТЫЙ РАЗ. ДЕНЬ РОЖДЕНЬЯ АНДРЕЯ И ТЯЖЕЛЫЙ МЕТАЛЛ

- Ну, входи же скорее. - сказала она. - Да не бойся. Я знаю, знаю, - замахала ладошкой она разгоняя сигаретный, угарный дымок по квартирке - что тебе сегодня все понравится. - забуравила Марысенька Андрея огромнейшими черными глазами, куталаясь в махровый халатик траурного цвета с огромнейшим красным драконом, грозно изогнувшимся и хищно соскалившимся поперек девичей спины. Из под соблазнительно - смелого выреза воротничка  алебастром светилась мраморная кожа с чуть заметной серой шерсткой. Темная, атласная ткань восхитительно стягивала маленькие прелести груди, до поры скрывая их от жадного взгляда любовника. 
- Как необычайно хороша она сегодня. – искренне восхитился Андрей. – заметив смело выкрашенные отдельные рыжеватые пряди волос в смоляном, пушистом море. А по бережку в хорошеньких, маленьких  ушках - новенькие серебряные серьги, огромные подвески серебра с северной чернью. А еще - новый запах тончайших духов. Длинные, синевато - черные тени у огромных, ласковых глаз, и ярко алый, дурманящий, лишающий воли и разума рот...
- Ты ничего, ничего не заметил? - с укором сказала она, игриво демонструя Андрею свои новенькие, черненькие ноготки - царапушки. - Я старалась, а он не заметил... - притворно надула губки Марысенька.
- Заметил. Просто не успел еще тебе сказать... - забубнил Андрей неловко извиняясь и приобняв ее за плечи. Но она отстранилась от него легко и юрко выскользнув из объятий. А потом цепко и  ловко схватила своей мохнатой ручкой Андрея за руку и потащила в комнату что то нежное шепча - лепеча.
* * *
- Я специально не включала свет. Думала, так романтичнее. - говорила Марыся ему, волоча Андрея за руку в ту уже давно им знакомую комнтенку, где вокруг  дивана, свидетеля их многочисленных, прежних утех не только на столе, но даже на полу в внутри маленьких стеклянных баночек и на верху бутылочных горлышек, пользованных теперь на манер старинных канделябров горели то белые, то желтые, то зеленые, а то красные свечки. 
- Правда хорошо? - растянула девушка счастливую улыбку. - Ну тебе нравится? Отвечай! – вновь помыкала Андреем любимая.
- Классно! Спасибо! Как хорошо! – восхитился Дюша искренне. – А бутылку идти открывать, или как? - заторопился как то сразу он.
- Да, иди. Открой шампанское. – смилостивилась Марыся. - И еще, - крикнула она ему из комнаты - не носи стаканчики с кухни. Сегодня будем пить из хрусталя. – заявила девчонка. - Я нашла фужеры у бабуси прямо тут, секретере, в нижнем ящике. Кстати, - кричала весело Дюше она - бабуся все равно об этом не узнает. Не узнает, что я их брала. Она все время на своей работе. Чего то там сторожит или вахтерит, Господь ее знает… До той поры, пока старушка явится домой, я их вымою и поставлю на старое место. – вещала красавица из освещенного свечами полумрака. - Да где ты там так долго копаешься? Иди скорей ко мне!.. – властно приказала она.               
* * *
- Ты ведь музыку любишь? - заговорщически спросила у Дюши она уже через минуту. - Я тебе тут кое - что приготовила. - сказала Марыся, указав лакированным, лаковым, траурным ноготком на стоявшую на столике подле дивана серебристую, импортную магнитолу и на пеструю россыпь подле нее магнитофонных кассет и тех самых новомодных, а в ту пору и невиданных в среднерусской провинции лазерных дисков.
- Смотри, какая красотища! - заявила она улыбаясь. – Вот, взяла на прокат у соседа. Дефицитная штука, нечего сказать. – хвасталась она перед Дюшей диковиной. - И "бабок" стоит - будь здоров… Смотри, вот тут даже для лазерных дисков вертушка имеется. Крышечка сверху… - нажимала она пальчиком на кнопку и небольшая крышечка плавно открывалась… - Заграница! – словно собственной заслугой гордилась девчонка. - Настоящая Япония! - произнесла Марысенька, надавив на верхней панели чудо – музыкальной машину какую то клавишу.
На передней панели вспыхнуло зеленоватое табло, по которому сначала поползла строчка на английском, а потом  какие то цифры, и.... И через секунду истошнейшее горловое пение и мощнейшее "металлическое" гитарное соло бурною рекою затопило темную комнатку, освещенную неверным, таинственным, дрожащим светом цветных, стеориновых свечечек.
- Ну, за нас! И за твой День Рожденья! - прокричала Марыся Андрею чуть ли не в самые уши, потому как сказать по другому было уже не возможно.  Прокричав все это - чокнулась шампанским звонким хрусталем и пригубив слегка хмельное сразу же заулыбалась так довольно, счастливо и радостно.
- Спасибо! - прокричал Андрей в ответ почти в самые уши подруги.
- Чего? - не поняла она, не расслышав сквозь гитарный, дикий вой.
- Спасибо, Марыся! Мне очень приятно! – горланя протянул он ей открытую коробку мармелада с липкими устьрятинскими зайчиками - белочками противных, кислотных цветов, помотав рукою в воздухе.
- Тебе не нравится? - закричала она в ответ, наклонясь к самому уху Андрея.
- Нет, все очень хорошо! Только сделай немного потише! - заорал он, нагнувшись к ее ушку с серебрянной, длинной серьгой  так близко, что смоляной завиточек девичьего локона забрался и защекотал в носу.
Марыся протянула руку к магнитоле и тут же громовые басы, бившие по головам бурными потоками из динамиков черненьких, парных начали стихать до уровня, при котором можно было уже говорить без ора и крика.
* * *
- Да, классная музыка! - сказала Марыся. - Вот такая мне музыка очень - очень нравится. – улыбнулась довольно она. - Настоящий "хэви металл" - "тяжелый металл". Хотя я люблю и Цоя, и Гребенщикова, и салонные романсы Александра Вертинского, как ты уже и сам знаешь, но "металл" - вот это настоящая музыка. Настоящая ведьмовская музыка! - заявила девушка и сложила свой красивый, ладный кулачек в металлистскую "козу".
- Кстати, знаешь, что это такое? - спросила она и тут же сама ответила на свой вопрос. - Это называется "мелоид". - говорила она и со смехом, совсем как маленькому, стала "грозить" Андрею вот этими "рожками", как бы "наступая" на него своей прелестной ручкой с вылезшим из рукава халатика локтем, до самого основания которого вся внешняя сторона ее была покрыта коротеньким и темноватым, мягким волосом.
- Страшно? - со смехом спросила она, оскалив в широкой улыбке свои белоснежные зубки.
- Не - а, не страшно! Не фига не пока страшно! – засмеялся ей в ответ Андрей, звонко чокнувшись с ее бокалом и таща очередного "зайца" из коробки прямо в рот.
- Неужели? – хитро, притворно и как будто обиженно опустила Марысенька подведенные глазки и слегка отвернувшись от друга принялась перебирать в руках прозрачные, яркие коробочки с кассетами и лазерными дисками.
- Ну, что еще там? - наклонился он к подруге принявшись разглядывать красивые, цветные, иностранные коробки с остренькими, угловатыми шрифтами “граффити” и довольно зловещими рисуночками.
- "Лед Зеппелин", - "Айрон Мейдон", - брутальные, злые и грозные - "Металлика", - "Блэк Сэббат" - прочитал Дюша на коробочках латинские, хитрые буквицы. - "Твистер Систер", - "Слэйер" и - "Вэнном", - "Кэннибал Корпус", - "Оттопси", - и еще - "Мотли Крю" - накрашенные, словно девицы и все - в кружевах...
- Ну как тебе все это? Правда - великолепно? – спрашивала Дюшу Марысенька своим густо напомаженным густым кроваво - алым широченным ротиком и желтенький, таинственный огонек от свечей отразжался россыпями острых искр в ее бездонных зрачках. И таинственная темнота словно бы лежа у нее на плечах перетекала в черные тени накрашенных глаз еще отчетливей чертя острые, монгольские скулы делавшие  личико девчонки похожим на какую – то дикарскую, ритуальную маску.
- Классно! – подмигнул ей Андрей, потянувшись к столику за сигаретной пачкой. Чиркнув зажигалкой высветил из полутемноты прекрасное и уже такое родное лицо и прикурив, протянул Марысе. Та не отказалась и забравшись c ногами на старый и уже испытанный ими диван поджала под себя свои длинные, и такие же, как и рученьки, "шерстяные", слегка волосатые ножки, сладко - сладко затянулась сигареткой. Докурила "Петра" и бросив за тем бесполезный чинарик в стеклянную банку (то ли пепельницу, а то ли резерв курева “на черный день”) уставилась куда - то на заоконную тьму, вперев свой долгий и словно бы полный невысказанной боли и тоски немигающий и бесконечно долгий взгляд в тот непроглядный мрак, где за балконным стеклом где в слабом, мутном свете желтка – фонаря гнулись качаясь под сырым и яростно - жестоким ветром старые, большие тополя, грозно мотая своими ветвистыми лапами совсем, как разбуженные, злые великаны идущие с кем то на бой. Тени от чудовищных ручищ то вдруг набегали на мутный, фонарный глазок, то отбегали вновь, отчего на душе у того, кто видел эту грозную картину становилось так бесприютно и так безнадежно - тревожно. А “металлическое” соло несокрушимо – бешенным напором все так же яростно врало в куски  динамики, а еще и уши, и души.   
* * *
- Непогода… - заметика Марысенька. – Впрочем, в апреле всегда бывает ветрено. Ты слышишь, как злобно воет ветер в вентиляции? Прислушася на кухне… Впрочем, это все ерунда. – кивнула Марыся головкой. – Мы ведь не те пресловутые два поросенка из сказки про трех поросят. И наш дом не из соломы. А так… - вздохнула девушка - Ничего ты толком еще не понимаешь. Вот учу я тебя все,  учу, а сама все думаю: “А надо ли? Или все же не надо?” – как то сперва необычно строго и пронзительно взглянула она на него, а потом словно в известном фильме Тарантино принялась водить перед своим и перед дюшиным лицом своими длинненькими пальчиками с черными, остро отточенными ноготками.
- Смерть и сексуальность. Алкоголь и наркотики. Безграничное, безбрежное насилие и гедонизм. Оккультизм и религия. Мужественность и невозможность связать рвущуюся из людей неукротимую энергию... Что только люди не находят в этой музыке?... Впрочем, ты до конца все равно ведь меня не поймешь… - слегка наигранно она вздохнула. – А все дело в чем? Все дело в том, что ты - всего лишь смертный человек, а я – бессмертная Хранительница  “ведьма”. - добавила девушка. - Конечно, тело у меня, хоть и отличается немножечко от Ваших человеческих тел, все равно смертно. И оно подвергнется в черед свой строго отмеренный судьбой ему и распаду, и тлению… Тело мое - есть всего лишь белок… и никакой надмирной мистики в нем не было и нет. - протянула Марыся руку Андрею, сплетя свои прекраснейшие, длинненькие, ломкие пальчики с его - слегка коротковатыми. - Жаль что все рассыплется и ровно все истлеет и погибнет на планете нашей без следа в свой отмеренный срок. - говорила она и смотрела пристально на Андрея своими ставшими вдруг отчего то страшноватыми и как будто стариковскими глазами.
- Нет, я не монстр из "фильма ужасов", и если мое тело ударить ножом, то я отнюдь не буду, как героиня тех киноподелок бегать и скакать в груди. Я умру как и положено смертным, погибну, как и всякая живая плоть. Но дух мой не умрет никогда. Он всегда будет с Вами! - возвысила вдруг красавица так неожиданно, так высоко и страстно, что этот вопль оттененный в апрельской ночи яростным и хрипловатым соло словно рвущимся на волю через ревущий ад из оглушительного визга гитар и бешенных ударов барабанов, прозвучал жутковато и странно, и страстно - трагично.
* * *
- Боже мой! Боже мой! Сколько я жила на свете... –словно в безмернейшем горе заламывала девушка Марыся свои прекрасные, лебяжьи руки. – Я так ясно помню этот день. Так яростно - солнечно и так голубело в тот день в бездонном, египетском небе. Помню солнечные блики, играющие на полированных боках великих пирамид. Помню длинные тени от них, лежащие и на зеленой глади царского канала, и на алее древних сфинксов. Вспоминаю шум ветра в кронах финиковых пальмах. А вот и я - царская дочь на ладье посреди серебристой от жаркого Солнца  широченной глади священного Нила… - словно погрузившись в нирвану полушептала жарко, полуговорила Андрею она. - Вот мы проплываем Фивы и сходим на берег. После - процессия и колесницы, колесницы, колесницы без конца, запряженные белейшими как снег кобылами. Парча и порфир, и золото, и серебро… Вот жены и наложницы, вот и арапы - евнухи. Вот воины в блеске тяжелых доспехов... А потом она идет к купальне. А подле нее – кто то плачет. Глядь, а там - корзинка с мальчиком новорожденным в камышах… Впрочем, что я говорю?.. – встрепенулась Марыся, как большая и сильная птица. - Ты и так все это знаешь... Или помню в раз уже совсем другой, во Франции во времена гонений на вальденсов и катар черные монахи поймали одну женщину. И там был - говорила с улыбкой Марыся – среди всей этой скотской и тупой средневековой шпаны такой молоденький монашек. Монашенок… - повторила Марыся еще раз взяв подбородок Андрея и взглянув ему пристально в глаза так жутко, что душа его сперва захолодела черным ужасом а потом противный, липкий пот пробил и миллион мурашек, а может просто капли побежали у него по спине.
-  Сперва он долго  ходил к ней под башню увещевать ее во имя Господа. Сперва - ходил, затем - влюбился. А в кого? – оскалила зубки Марыся и покачала словно бы с укором головой. - Видимо, не зря смотрел он этой грешнице в чернейшие очи. Одалел монашка cатана… Впрочем, давно это было... - добавила она под конец этой странной истории и прозрачная слезинка сверкнув огненной, бриллиантовой росой в желтом свете свечей потекла по скуластой щеке. 
- Или вот еще в Женеве, при Жане Кальвине в Шестнадцатом столетии. – продолжила Марыся свои странные, почти бредовые воспоминания. - В тысяча пятьсот сорок первом тот безжалостый фанатик новой веры был приглашен в Женеву, и городской наш совет сразу же принял знаменитые "Церковные установления", подразумевавшие воспитание в вере Христовой всех женевских граждан - горожан. Особые дисциплинарные меры - продолжала она - были направлены тогда и "на укрепление морали", а также "против  римско-католических суеверий"… Ах уж эти мелочные регламентации, вызывавшие столько недовольства у женевцев. Ведь установления те запрещали даже и танцы, и громкий смех. Смех, да и только! – заметила хитро она. - А вот за нарушение бредовых правил следовали различные меры наказания, и совсем не шуточные меры. Меры эти простирались в фанатической жестокости своей вплоть до изгнания из родного города или даже смертной казни. Но и это еще не все. – скривила Марысенька рот. -
- В тысяча пятьсот пятьдесят третьем году по приговору женевской консистории за еретические взгляды был казнен  врач и философ Мигель Сервет, великий эскулап, разгадавший загадку кровообращения в организме…  Так впервые протестантская церковь вынесла смертный приговор за инакомыслие... Ну, и конечно же, “ведьмы”. “Ведьмы” и “ведьмы”. Сколько НАС горело тогда на кострах?..
И вот как то фанатики те изловили женщину. - сверкнула глазами Марыся необыкновенно зло – Изловили, а затем обвинили в ведьмовстве... Ха – ха – ха… - засмеялась девушка легонько. - Я уж не помню, что меня тогда так насмешило? Только даром мне это не прошло… 
В комиссии же той консисторской, а по сути - инквизиторской был один молодой человек. - взглянула снова пристально девчонка куда то вдаль, за черноту оконного стекла, и переведя огромные глазищи на Андрея вновь вогнала его то жуткое оцепенение, которое испытывает кролик, повстречав голодного удава. - Он один был против смертной казни для грешницы, и он был так похож вот сейчас на тебя. Такой же молодой и такой же растерянный перед тайной женщины и перед нелепой, беспощадной и бессмысленно – печальной жизнью... Но ведь только ничего с ним не вышло. Ни с ним, ни у него.
- Вскоре  для меня окончилось все скверно… Сначала быстрое, безжалостное пламя охватило сложенные подле столба вязанки хворостом, и толпа горожан заулюлюкала дико и закричала что есть мочи: "Смерть! Смерть ведьме!” – и – “Гори! Гори, проклятая!.." Потом густо повалил удушливый и едкий дым и я задохнулась в дыму... А потом я полетела. Я летела над ними, но они совсем не видели меня… Вот я лечу над беснующимися толпами на площади, посередине которой горит нелепый, деревянный столб с привязанным к нему обгорающим трупом и поднимаюсь выше… Вот я пролетаю невидимая, словно ветер и невесомая, как тень, над невысокими фахверковыми домиками, после – лечу над рекой и над мостом через эту реку, над крестьянином, везущим по мосту куда то в подводе большие мешки… Пролетаю над острыми шпилями всех поместных церквей и над главной колокольней большого, кафедрального собора… и лечу к  зеленым холмам и ветвистым деревьям, к благоуханным и сочным лугам и буйно зеленеющим травам, чье животворное дыхание баюкает меня на сладостных волнах чудесных ароматов благословляя Небо и Землю, и благословенная и все и всех простившая, понявшая все горе, принявшая все страхи, прошедшая сквозь огненные страсти и страдания возношусь над Вашим человеческим добром и худом,  словно на пушистом, белом облачке, и только меня Вы и видали…
Так я улетала в тот год проклятый и в тот кровавый век уходя прочь от от серой скверны злых буден, от печальной и скудной земли - прямо в небеса, поднявшись над реальностью в тот мир, где каждый хотел бы пожить, да вот только – большинству угодить в тот мир - не судьба, улетая выше, выше и выше самих себя и горьких обстоятельств... А тот бедный юноша, что любил меня, - стиснула Марыся пальцы Андрея до боли сперва, а потом опять схватив заплела их в едино со своими – сильными и решительно - цепкими - не выдержав разлуки со мною и гадости, творившейся во имя “святого” и во имя “торжества добра” и “высшей правды Божией” - повесился… Бедный... - вздохнула она и вновь уставилась в густую черноту, туда где была только ночь и мокренький, апрельский ветер яростно трепал кроны окрестных деревьев.    
* * *
- В каждом из нас есть добро и есть зло. - говорила Марыся, перебирая диски со страшными названиями на цветных обложках - "Съеденный заживо", - "Могила искалеченного", - "Ад ждет", - "Бог нас ненавидит", - "Преследую церковь", - "Правь в крови" и - "Убитый при рождении"… - К сожалению, в природе вещей нет ни ТАКОГО вот ада - щелкнула девчонка ноготком по прозрачной коробочке лазерного диска со зловещим рисунком на обложке – ни ТАКОГО рая. По крайней мере в тех формах, о которых говорит религия их не существует. На самом деле - все сложней... хотя иные чудаки даже из “светлых” и до сих уверены, что совершая некие действия они что то делают не то или не так… Другие чудаки поют, верней орут что было мочи свои страшные, странные тексты и таскают за собой, кто перевернутый крест, как группа "Металлика", кто звезду - пентаграмму - символ дьявола и сатаны, как "Слэйер". - показала она Дюше коробочки с дисками. - Но на самом то деле за всеми дикарскими плясками и воплями, за вампирской, кровавой брутальностью и пропагандой ужасного и злого - всеми этими показными расчленениями, пытками, смертями - только жажда денег. Вот поют они на концерте перед залом полным пацанов и пацанок -
- Ты горишь изнутри,
   Пока не выгоришь дотла.
   Вдыхай гнилостную мерзость плоти... - а после всех своих ужимок и прыжков на сцене едут ужинать в шикарный ресторан и давать интервью репортерам в самой шикарной гостинице. Лгуны - продолжала Марыся c ухмылкой. - Впрочем, многое в искусстве только ложь. Да и чего нам ждать от такого вот искусства? Того, что на сцену вылезут чудовищные монстры и начнут в самом деле пожирать человеческую плоть у этих горлопанов?..
* * *
- Кстати, это очень - очень странно - снова пристально взглянула Марыся Андрею в глаза легонько пригубив бокал с шампанским - но даже эти жалкие клоуны кое что умеют делать. Например, играть "тритона"…
- "Тритон"? Какой такой этот "тритон"? Это что еще такое? - с мелодичным звоном сдвинул свой бокал с бокалом Марыси Андрей – и растянул улыбку. Было похоже на то, что разговор на музыкальные темы пришелся Андрею по вкусу.
- Ты не знаешь "тритона"? Позор! - от души возмутилась Марыся, словно обдав его холодной водой. - Впрочем, видно, что ты ничего не понимаешь в музыке. – продолжила она язвить и дальше, видя как Андрей сразу же смутился и даже поник. - Ни в классической, и ни тем более в "металле"...
"Тритон" - это пониженная пятая ступень в блюзовой гамме. – говорила Марысенька ему подчеркнуто нравоучительно - Это - нижние басы, так называемая "нота дьявола". В старину музыкантам запрещали играть эту “ноту”. В стародавние года считалось, что с ее помощью из ада вызывают зверя, то есть самого главного беса - сатану... Широко использовал "тритон" знаменитый Оззи Озборн. После Оззи уже все "металлисты" используют "тритон" в своих композициях. - поясняла она и стучала в такт музыке по коробочке траурным ногтем.
- Кстати, у "тяжелого металла" есть предтечи в классической музыке. Например, итальянский композитор Восемнадцатого века Никколо Паганини или немецкие гении века Девятнадцатого века - Людвиг ван Бетховен и Рихард Вагнер. И особенно - Вагнер. Он вообще стоит особняком от всех… Это - мрачная классическая музыка - продолжала Марыся свой чудовищно – дивный ликбез сопровожденный пулеметными очередями яростных, гитарных соло буквльно рвущих перепонки и ярой барабанной канонадой раскаленными каменьями катящейся на слушателей из черных, магнитольных динамиков.
- В свое время Рихард Вагнер перестроил классический оркестр, вводя в его состав инструменты мощного звучания. И особенно - басовые. Кстати, звук они давали настолько мощнейший, что в театрах Девятнадцатого века дрожали, дребежжали жалобно все стекла,  а иные и просто лопались. Когда играли Вагнера - гудели каменные стены и сотрясались дубовые балки у самых добротнейших перекрытий... Яростный антисемит и убежденный националист, создатель героических опер - эпосов  Рихард Вагнер был любимым композитором Адольфа и подлинной "культурной иконою" Третьего Рейха... Впрочем, никакая музыка не может служить ни добру, ни злу в его "чистом" виде, - продолжала девушка. - Ведь ни зла, ни добра в чистом виде на планете просто нет. То что выгодно одним, не выгодно другим. Для одних - одно добро, для других – это же самое - зло. Ведь всей этой “мудрости” еще марксисты всех – всех у нас в Союзе научили! Сплошные “три закона диалектики” и “классовая борьба”! – залилась она смешочком и запрыскала сначала в кулачок, но не остановившись и через мгновение хохотала уже от души. Немного просмеявшись, оскалила белые зубки в ослепительной улыбке,  подняв и сдвинув свой бокал с легчайшим, мелодическим звоном c бокальчиком Дюши, немного обиженного и слегка уже осоловевшего и поэтому расслабленного, тихого и сонного.
* * *
Захмелев и расслабившись Марыся развалилась на диванчике все понимающе, философски улыбалась и обкусывая остренькими зубками головку несчастого “зайчика” сквозь жевание размеренно вещала -
- Все Вы, люди, заложники времени и обстоятельств. Вы живете одновременно и в аду, и в раю. – усмехнулась она кривовато. - Только вот не все это так чувствуют. Вернее, не все понимают, что есть что... И вот потому… - лукавила красавица накрашенными глазищами и полупьяно запиналась заплетающимся, сладким язычком и уже путаясь в длинных речах.   
- Ну да… - соглашался охотно Андрюша, присев на самый краишек диванчика подле основательно захмелевшей подруги и прочел. -
- Ты право, пьяное чудовище.
Я знаю – истина в вине…
- ухмыльнулся  он, смахнул потную, прядь со лба и прочел с выражением  -

   Земную жизнь пройдя до половины,
   Я очутился в сумрачном лесу,
   Утратив правый путь во тьме долины,
   Каков он был, о, как произнесу,
   Тот дикий лес, дремучий и грозящий,
   Чей давний ужас в памяти несу!

- Браво! Ай, браво - бравушки! - захлопала Марысенька в ладошки. - Да ты и впрямь знаток, коль помнишь "Божественную комедию" самого     Дан… Данте Али… Алигиери. – выдавила из себя она – И кстати, - странно оживилась подруга - хоть он там много чего и напутал со всеми этими… этими борода – а - атыми старика – а - ами, - начали набегать и трясти девчонку глуповато – пьяные смешочки – и грома – а - аднейшим червем в центре земли… - разводила девушка ручонки в стороны, демонстрируя размер “червя”  так, как удачный рыболов демонстрирует желающим послушать его рассказ размер им пойманной рыбы -  А еще и Мухам- м - медом в аду… - запиналась она на диковинном имени. - Но во многом – подняла Марыся указательный пальчик и помотала им в воздухе - старый Данте был абсолютнейше прав. Вся наша жизнь – продолжала девушка – есть большое приключение, есть одно большое путешествие в еще неведанное. И вообще, это странное стремление к таинственному, к метафизическому, то есть к тому, что много больше Вашей смертной плоти и ничтожных предметов Вашего довольно убогого материального мира - у рода человеческого – просто таки в крови… Вы – люди, а посему  всегда так страстно хотите и так жаждите мистики… - дернула Марыся головой и махнула копной густых, чернейших, словно смоль  волос c рыжеватыми, отдельно крашенными прядями. - Только боитесь признатьcя… Вы – тру – усы! – снова брызнула смешком девица.
- Да, признаться в наше время в "таком" и в самом деле страшно. Мы живем в практичный, деловой, железный век. Век стали и денег. – парировал на это Дюша. - И еще совсем недавно наивные глупцы ведомые властолюбцами - авантюристами наивно хотели создать на планете хоть что то другое. Отныне и тому - конец. Отныне целый мир торгует, покупает, продает и считает деньги - деньги - деньги. Деньги и деньги – вот железный идеал не просто России сегодня, но и всех людей на Земле… И не просто мистика даже, но уже и религия, хоть и самая что ни на есть “традиционная”, и любая вера в чудо, и любой идеализм – непрактичен, а значит - нелеп и смешон. - продолжил он с кривой усмешкой и пригубил бокал с янтарно - пенистым “шампусиком”. - Да и где в наш гнусный век какая то там Биатриче? – продолжил философствовать Андрей. - И где тот Вергилий - проводник по адовым кругам? Руки наши пусты, и... И... - стали путаться мысли в его голове и легко в ней стало, и гулко зазвенело, и звенело… -
- Путешествие по жизни без конца и без смысла. – вздыхал горько Андрей. - Верней, у Данте смысл в дороге этой есть. Вначале - ад, а потом - заря спасения - чистилище, а затем - небеса. Но ведь это какая то ложная схема. – сжал свои потные руки Андрей на горле зеленой бутылки. - В жизни в самом деле все не так. Ведь наша русская "Божественная комедия" - это гоголевские "Мертвые души", где вот только один ад есть. И только "ад" из этих самых "Душ" мы знаем. Великий Гоголь сжег второй том своего романа, бросив без жалости в печь наш невозможный "русский рай", поняв , наверное, всю лживость своей наивной фантазии... У нас есть еще Булгаков, но и там в великой книге – в "Мастере и Маргарите" герои так и не обретают счастья на трудной земле, а получают покой в небытие, притом - от Воланда... И странно, и так страшно погибает от руки какой - то сволочи беззлобный, пьющий мужичок из поэиы "Москва - Петушки" Венечки Ерофеева, спешащий к любимой ровно так, как Данте спешил к Беатриче... Таков наш русский… нет… - спохватился Дюша – таков наш всемирный, всеземной Одиссей. Одиссей века железа и денег никогда не возвратится на родную Итаку, не обнимет свою Пенелопу, не увидит родных ему лиц. - продолжал Андрей и горькие, мутные, пьяные слезы застилали глаза. - Вот такая наша жизнь и так она проходит. – качал он головой, пил и плакал, плакал. - Вот уж, воистину - "оставь надежду, всяк сюда входящий"... – силой сдерживал рыдания так и рвущиеся в мир из своей неширокой груди устьрятинкий бедный студент.
* * *         
- Этак тебя развезло. - говорила ласково Марыся, нахлобучивая шапчонку Андрюше  на голову. -  Впрочем, некогда … чай пить. И так засиделись мы поздно. - словно поторапливала его теперь девчонка, стремясь как можно поскорее сопроводить за дверь.
- Скоро мне будет звонок телефонный... - вспоминала она в суете прощания, а сама говорила со странной и легкой улыбкой.
- Вот ведь Данте вспомнили. Как хорошо… – говорила с улыбкой немного рассеяной  девочка и поправляла Дюше длинный шарф. - "Последний поэт средневековья и первый поэт возрождения", как сказал товарищ Карл Маркс. – снова бросила она свои ласковые грустинки ему прямо в сердце. -  Впрочем, мы теперь и сами то живем, как при том Данте… – замечала она - И наше былое “советское средневековье” с его порядком общественной иерархией и старыми, патриархальными порядками, при которых то “коммунизм – это молодость мира, и его – возводить молодым” на людях и - "моя хата - с краю" –для себя – людимого, но при этом каждый усвоил, что "всем сестрам - по серьгам" уже кончено. Вот сегодня в России настало настоящее "новое время", - помогала Марыся застегивать пуговицы на куртке пьяному парню - наступил капитализм, который по словам того же самого Карла "безжалостно разрушил до конца остатки патриархальных традиций и нравов." Во взъерошенный и бешено ревущий и от реальных, и от придуманных, фантомных болей постсоветский мир ворвалось царство купли и продажи. На трон взошел “злодей” - капитализм... Впрочем, ни тогда, ни сейчас сам человек себя не знает и живет всегда и везде глуповато и суетно, распоряжаясь и ведая одним только днем. То есть его болями, заботами и бедами. – так  уговаривала она его нежданно нахлынувшую, рвущую душу сердечную боль… И боль отступала. 
- Так в слепую и живет человек, провожая год за годом. Работает, боится и творит. Через минуту кого то скоро, глупо любит, через час ненавидя уже… Так живет и стареет, влачась по жизни как слепой, а не знает себя никогда... Ну, иди к себе домой, пьяненький ты мой, мой дорогой, любимый мальчик! - жарко обняла  Андрея Марыся и наградив на дорогу горячущим, страстным поцелуем отворила дверь.
- Позвони мне денечка через три часиков в семь… вечера. – напомнила ему она прокричав вдогонку уже в том момент, когда Андрей принялся спускаться по лестнице вниз.
После затворив за гостем и затем намывая на кухне посуду хмыкала себе под нос. - Вот ведь какой… А кто бы подумал? Самого Данте Алигиери вспомнил. Вот чудак… Впрочем, я ведь знавала  вот этого Данте... Наглец Данте этот был еще тот. Помню как то раз у меня с ним было дело… Кстати, где он сейчас? В раю? В аду или все же в чистилище?..  И правда, стоит ли грешному поэтишке заместо Бога раздавать этажи для друзей и для недругов на том свете? Вот она - гордыня поэта! - терла губкой по тарелке Марысенька хитро улыбаясь. - А впрочем, на всех  и на все на Земле – свое время и случай. Так заведено под Солнцем и Луной . Особенно, если это Солнце и эта самая Луна ходят по небу над Флоренцией… - заключила Марыся и закрыв кран над мойкой стала протирать посуду полотенцем.
* * *
И ЕЩЕ - ДНЕВНИЧОК

- "Человек без дома - не человек" - говорится в Талмуде...
Никогда не чувствовал себя дома у нас дома "ну, как дома", потому и бегу я к ней. И жизнь уже – не жизнь. Страшно вспомнить, как жил раньше. Всегда и всюду вечное бездомье, и везде, и всем я – как чужой... - За что, Господи? За что, Боже?.. – говорил я тогда. А сейчас – есть она. Ведь если бы не М, то и слова не с кем было бы молвить. Лишь она - мой дом, только с ней я - дома.
* * *
ДВЕНАДЦАТАЯ ВСТРЕЧА. КРОВЬ И ВИНО

- М... какое великолепное вино. Настоящий "Церковный Кагор". - заметила Марысенька, когда Андрей принялся выкладывать содержание сумки на стол. - Погоди ка, кстати, у меня и штопорок есть - заторопилась девушка прошмыгнув в комнату уже через минуту вынырнув из полумрака в желтый круг кухонной лампы, держа в своей волосатой ручке сияющий никелем немудреный заграничный механизм с массивным держателем и боковыми ручками отжима.
- Вот какой он у меня. Настоящий немецкий. – заулыбалась и захвасталась она довольно протянув иностранный прибор своему кавалеру, который минуту спустя ловко пустил его в прямое применение. Вот несколько поворотов удобненькой блестящей ручечки, и красное, пенистое, цвета крови виноградное вино заискрилось в граненых стаканах.          
- Совсем, как кровь. - сказала Марыся, поднося стакан с веселой влагой к глазам и пытаясь поглядеть через  темно - красный омут на желток кухонной лампочки.
- Ну, уж ты сказала... - засмеялся ей в ответ Андрей и тоже потянулся за стаканом. - Похоже, что мы тут кровопийцы? Так что - ли? – решил он ее “подколоть”. 
- Так и есть. - подхватила охотно Марысенька легко ударив стаканом об стакан. - Так и есть, дорогой. – улыбалась Андрею его веселая вахканка, его богиня, его Афродита и Изида, его девочка – мечта. -  Ведь это и так давно всем известно. – расцветала хитрейшейулыбкой на личике Диана и Флора. – Виноградная лоза высасывает  соки из южной, горячей земли. А потом уже перебродив они превратились в вино. Вино, и особенно красное - плодотворно влияет на увеличение красных кровяных телец к крови людей, таких же красных, как и этот чудесный напиток. – постукала она своим длиннейшим поготком по ребрам стаканчика. - А еще вино дарит радость. - продолжала Марыся, пригубив немного с краишка и потянула музыкальные, длинные пальцы прямо к конфетной коробке. Схватила оттуда одну и с наслаждением откусила своими беленькими зубками. Пожевала, поднесла надкусанное к своим чернейшим глазам и рассмотрев начинку как следует отправила конфетку полностью в широкий, сладострастный рот.   
- И вообще, - продолжала она прожевав и плеснув в стаканы из темной бутылки еще и себе, и другу сердечному Дюше - вино издревле считалось символом жизни. То есть символом крови, конечно. – сказала она - Говорится в библейской книге “Исход” - "ибо душа всякого тела кровь его, она душа его; потому Я сказал сынам Израилевым: не ешьте крови ни из какого тела,  потому что душа всякого тела есть кровь его: всякий, кто будет есть ее, истребится". Тут слово "душа" – улыбалась его “светоносная” девочка - является нам в значении и сути слова "жизнь", так как древние прекрасно знали важность крови для жизни людей. И еще. – заметила Марыся - В те ветхозаветные времена у древних евреев совершенно не существовало никакого понятия о "душе", как о некоей невидимой субстанции, продолжающей, якобы, жить вне тела человека после смерти. Словом, - словно засветилась радостной, веселой силой она - всякий умерший согласно той страинной, древнеиудейской вере просто умирал и быв мертвым, как опавший лист, как срубленное дерево и камень при дороге пребывал в так называемом "шеоле", или по – другому - в "гадесе". От последнего слова и пошло слово "ад". - пояснила она. – Не излишне напомнить, что в том "их аду" никто и никого не пытал огнем и вообще никак мучил, тем более вечно, как придумала позже христианская Церковь. В том "шеоле" пребывали все мертвые, то есть все те, кто уже завершил свою дорогу на земле и у кого по словам все той же Библии "нет ни памяти, ни чувств." Праведники, согласно этой древней вере должны были воскреснуть в Судный День, то есть в день, когда и придет в наш мир Спаситель - Мессия, а "душа (то есть жизнь) грешного погибнет." И это значит лишь то, что такой человек никогда уже не будет воскрешен для новой жизни на новой, праведной и очищенной от грехов и скверны планете.
- Хорошая сказка. - заметил Андрей, чокнувшись со стаканчиком Марыси. – Хорошо бы, если было бы дествительно так.   
- А ты сам то уверен, что попал бы в число воскрешенных? - засмеялась она в ответ. - Вот сидишь тут под желтенькой лампой, вино с “ведьмой” пьешь… Тоже “тот еще” “праведник”… А ну, наливай по второй. И будем здоровы. И живы, хоть и ненадолго, хоть не навсегда… - странненько добавила девица.
* * *
- Ну, а Вы то сами, “ведьмы” там… или Хранители Дверей, или как… - вспоминал он натужно – эти… “светлые”, которые как ты мне шептала давеча - "особый де народ", как к крови людской относитесь? Правда ли, что “ведьмы” ее пьют? - решил он подразнить слегка Марысю.
- Знаешь, – отвечала Марыся  на это ему  улыбаясь - тебе об этом  еще рано знать.
- А когда не рано будет? - подзадоривал ее Андрей.
- Ты узнаешь! Увидишь! И все сам про все поймешь. – повторила спокойно и четко она свою старую формулу, буравя Андрею в глаза своими черными, вдруг ставшими холодноватыми, бездонными очами. -
- Во всяком случае, “ведьмы” человеческой крови пролили намного меньше, чем христиане за века своей истории. – хмыкала девчонка тихо, как бы лишь себе под нос - Но даже и они - христиане, несмотря на явный символизм церковного причастия c вином, как с кровью, творимого в поминовение жертвы Иисуса Христа на кресте распятия никогда не оставляли попыток исследовать тайну крови и все, что с этой тайной было бы связано. – продолжала сперва говорить она тихонечко, словно бы нашептывая какие то жуткие тайны своим взволнованым, горячечным дыханием. После помолчав немного  продолжила уже чуть уверенней. 
* * *
- Не хотела я тебе все то рассказывать – говорила Марысенька и желтый огонек свечей отражался у ней на самом донышке чернейших, страстных глаз – да уж видно придется. Иначе ты от меня не отступишь. – кривила девушка в ухмылке свой зовущий, широченый рот и продолжала свой рассказ.
- Еще в конце Девятнадцатого столетия – продолжала она - в Западной Европе широко возникли так называемые "арийские теории". Особенно эти теории были ярко предъявлены учеными тех лет в ходе изучения ими древней германской истории. Это было довольно странное и смутное время. Время странного смешения естественных наук и национального романтизма… - ухмыльнулась ведьмочка. – Словом, лишне говорить тебе, что изучение истории в то время и именно в таком ключе и ставило конечной целью подтвердить культурное и социальное превосходство “арийцев”, о которых мы уже не раз упоминали.   
В дальнейшем подобные изыскания получили солидное  финансирование, которое   позволило  привлечь  к  научным исследованиям многих первоклассных  университетских  ученых,  с  помощью  которых  и были  достигнуты уже немалые успехи в данной сфере знаний. Известно, что начиная с тысяча девятьсот тридцать восьмого года учеными историками и антропологами проводились самые разнообразные археологические раскопки. Это были разные раскопки,  в частности раскопки укреплений  викингов  Девятого  века, а также и исследования, и  охрана мест  древнейших  поселений  и погребальных курганов расположенных в южных степях Украины. Притом, работы эти немцы считали для себя столь важными, что не прекращали их ведение даже во время Второй Мировой… Кстати незадолго до войны германцы не раз организовывали научные экспедиции  на  Тибет  и  на Ближний Восток, - продолжала она. – стремясь поглубже узнать тайны древних народов Европы и Азии – легендарных арийских племен.
Кстати, том же в Девятнадцатом столетии – покачала девушка стаканчиком с кровавым вином перед самым носом у Андрея - английский ученый - антрополог Хьюстон Чамбер писал, что “арийская” или “индоевропейская раса”, как он ее называл, и прежде  всего ее  германская,  тевтонская веточка и  являются  именно тем "избранным остатком",  о  котором и писал в своей книге Иоанн Богослов – ученик самого Иисуса. То есть это есть те, которые согласно слов Священного Писания выйдут на сражение с самим дьяволом и сатаной в последний, Судный День и победят его…
- Современная наука уже довольно много знает про древних “арийцев”… И если мы рассмотрим уже известные нам факты про “арийцев” исключительно с материалистической позиции, отбросив при этом весь мистический и религиозный флер, то что у нас останется в сухом остатке? – снова входила Марыся в свою любимейшую роль рассказчицы самых невероятных и страшных историй и всемирных доктрин. – Мы увидим неподдельный интерес очень влиятельных как в прошлом, так и в настоящем политических сил к изучению именно тех, от кого только и может зависеть в дальнейшем само существование рода человеческого на нашей планете. – изрекала девушка при этом не забывая наливать себе в стаканчик красного винца и закусывать его шоколадками.
- "Все,  чем  мы  восхищаемся  на  этой  земле,  будь то достижения  в  области  науки  или  техники  - есть творение рук немногих наций,” – написал Чамбер – “и, вероятно,  скорее  всего, одной единственной расы. Все достижения нашей культуры - есть  заслуга  этой  нации"… И так, как я уже сказала, по мнению сэра Хьюстона  этой единственной высокой и подлинной расой и является “арийская”. В дальнейшем последователи учения Чамбера развивая его теоретические взгляды  разделили  все человечество на три категории. Это есть “создатели цивилизации”, это есть “носители   цивилизации” и в конце – концов -  “разрушители цивилизации”… К первой группе цивилизаций эти люди отнесли “арийскую расу”, по их разумению представляющую германскую,  центральноевропейскую, то есть славянскую   и  североамериканскую  цивилизации,  как  имеющие первостепенное значение на Земле. Также эти самые люди и предположили в дальнейшем, что постепенное  мировое распространение “арийской цивилизации” вплоть до японцев  и других “морально зависимых рас” привело к созданию из них второй категории,  а именно  категории “носителей  цивилизации”.  К  этой  группе ученые из школы Чамбера причислили в, основном, все народы Востока. С их точки зрения в частности японцы, как впрочем и иные носители данной цивилизации только  по внешнему виду остаются “азиатами”;  по  внутренней  сути  они  являются “арийцами”. – вот так посчитали они. – продолжала Марыся свой рассказ.
- К третьей категории, категории, категории “разрушителей цивилизации” они отнесли… - говорила девчонка и подливала ему кроваво - красное вино.
* * *
- Вот уж вся эта гадкая нечисть… - говорил Андрюша во хмелю. – Словом, вся та сволочь, которую сегодня ненавидит, которую сегодня проклинает несчастная, истерзанная Русь. С дрожью отвращения вспоминаю даже на единое мгновение всю эту бесстыдно царствующую ныне свору продажных торгашей, словом всех  этих жалких людишек без чести и совести, всех кровососущих монстров, уродов и карликов… Вспоминаю словно телеморок всех этих “удачливых бизнесменов” - "королей биржи" и холуев их - крикунов – журналистов, всех нынешних продажнейших политиканов, и всех наших из “творческих” - различных "халифов на час"… Совершенно понятно, что весь этот отвратительный зверинец ничего общего не имеет с созиданием здорового национального организма и нормальным функционированием национальной экономики… Прилипалы к борту корабля, черви - паразиты - вот кто все они на самом деле. - сделал вывод Дюша, взглянув через алый граненый стакан, словно бы через гадательный кристалл, на Марысеньку.
* * *
- И так – говорила Марыся – “арийцы”, то есть и руссы, и прусы – это подлинная "раса гениев". Как  только  в наш мир является  гений – то можно не сомневаться, из какой расовой среды он явился на  свет. К тому же всем известно, что гениальность - это врожденное  качество. Гениальность зарождается в мозгу у малого ребенка. А высокий дух и воля к сопротивлению и стихиям беспощадной северной природы, и к враждебному окружению восточных варваров, из которых позже будут созданы те самые “морально зависимые расы” – уточнила она - формируют как отдельного человека, так и целый народ… Не удивительно, что “ариец” - всегда борец и боец. “Ариец” - первооткрыватель новых исторических путей. Так учили те самые ученые... А еще арийская  раса занимала свое высокое место  в  цивилизации людей потому, что всегда, из века в век осознавала свое предназначение; в частности “ариец” всегда был готов      пожертвовать  своей  жизнью  ради  остальных  людей.  Этим подвигом он был должен показывать другим,  кто  является  венцом  для будущего  человечества и в чем же заключается сущность жертвенности во имя будущего мирового гармоничного порядка. Стоит только помянуть, что примером такой великой жертвы была крестная жертва самого Иисуса Христа, чье Второе Пришествие во славе, как Мессии мы – “ведьмы” и “чистые” и ждем в грядущий День Суда…
- Не случайно в истории для многих народов важен символ  крови. - говорила Марыся. – Да и сама крестная жертва Иисуса Христа за грехи человечества была бы просто невозможна, недействительна без пролития Им Своей Святой Крови… Кровь мистическим образом связывает всех нас и с Господом, и с намими родными, и с родной землей – нашей Родиной, Отечеством… Идея неразрывного единства “крови и почвы” живет сегодня в русской литературе, в среде так называемых “почвенников” чей мощнейший лейтмотив – жизнь здоровой нации на своей земле в трудах. А так называемые “ордена крови” – есть довольно широко распространенные награды, принятые во многих армиях мира… И конечно же в связи с военной тематикой  невозможно не упомянуть и другую, схожую идею. – подняла она пальчик. – А именно - идею "знамени в крови", широко и из древле распространенную, как среди германцев, так и среди славян. Для примера пспомним хотя бы древние алые стяги еще допетровской Руси с грозным ликом Спаса Нерукотворного, или партийные и государственные алые знамена Союза ССР. Кстати, в недавнее время советского социализма  было принято говорить и даже вполне официально, что именно кровь погибших героев и разных там борцов “за светлое будущее” и обагрила де собой их.  И тем самым освятила эти стяги навеки… - заключила девчонка со звоном сдвигая стаканы.   
* * *
- Кровь – есть символ очищения. – говорила Марыся. – И кровь - это мистика! Кровь - это движение жизни по артериям и венам, а значит и сама наша жизнь. - сказала девушка и схватив Андрея за руку потащила его в полумрак темной комнаты, где уже призывно и зовуще белел дожидаясь их разложенный диван.
- Все это безумно интересно. – как бы вдруг очнулся ото сна Андрей - Только чем ты все таки докажешь, что ты именно “ведьма” или “светлая” Хранительница, или… Бог еще знает кто? В прошлый раз – напомнил ей Андрей - ты пыталась показать мне фокус с невидимым шаром, который якобы был тогда в моих совсем пустых руках. Сначала ты мне будто бросила его в ладони, а потом говорила, что он де то холодный, то горячий, то тяжелый, а то легкий. Ты говорила, а я ничего не почувствовал. – ухмылялся Дюша. – Ну, и где после этого всего доказательства существования колдовства? Ты “ведьма”? Прекрасно! – почти что издевался парень. – Чиркни пальчиками и пусть сразу вспыхнет огонек, как у зажигалки “Ангара”, вот тогда я тебе уже полностью поверю.
- Ведьмы ерундой не занимаются и никому ничего не доказывают. – хмыкнула ему в ответ она – Кстати, ты мне нравишься. Иначе…
- Что “иначе”? – смеялся Андрей. – Ты ведь мне так толком ничего и не показывала. – напомнил он. – Пока я слышал от тебя одни красивые и необычные слова. 
- А ты хотел от меня еще что – нибудь? Что – нибудь совсем – совсем другое? – как то неожиданно и вдруг заинтересовалась Марыся. – Хотел бы ты, к примеру, меня видеть… всегда? – лукаво спросила она.
* * *
В тот же миг оглушительный прибой жаркой крови нахлынул к хмельной голове. В висках у Андрея легко и яростно застучали молоточки и горячее, пьяное сердце сладостно захолодело и зашлось у парня в груди. А в воспаленных этой вот нежданной радостью и этой ее подлино царской милостью, как пойманная птица билась мысль: “Ведь она ведь согласится… Да, она уже согласна… Она согласна стать моей женой… Марыся – моя, Марыся – моя… Она – уже моя жена… Моя и только моя… Моя Марыся…”
“Да может ли быть счастье большее?” – почти  лишался чувств от нахлынувшей радости Дюша. А Марыся что то еще говорила ему через весь этот хмель и угар.   
* * *
- Хочешь ли ты всю жизнь видеть лишь меня? Одну меня, и только лишь меня? – повторила девушка таинственно и хитро поводя глазищами. 
- Это как?– ответил ей решил Андрей решив не показать Марысе своей радостно – жгучей догадки. - Как это только возможно?
- Это ты и сам скоро увидишь! Узнаешь! – словно бы играя с его сердцем, словно с мячиком зашептала призывано Марыся.  - Ну, иди же скорее ко мне… – поманила она его снова  горячо и страстно нашептывая на ухо любовнику и до сладостной боли закусывая своими острыми зубками его пересохшие губы. - Ну, не бойся,  не бойся меня. Я тебя не съем. Пока… - то хихикала, то почти умоляла она его бысторой, сладостной скороговоркой. - Я ведь "белая ведьма", я хороша – а - ая, добра- а - ая ведьма - а. – стонала уже в истоме чуть полуоткрыв свой зовущий, жадный рот и от наслаждения закатывая страшные,  огромные глаза. Так сперва она просто сплеталась с ним во едино яростно хрипя, царапаясь, кусаясь, как лесной, дикий зверь. После утомившись ласками и освободившись из под ненасытного, нетерпеливого гнета яростного, молодого тела присела и наклонившись над любовником шептала.  - Да не бойся ты, не бойся. Неужели так щекотно? – повторяла волшебница снова и снова. Я ведь не крови твоей сейчас хочу. – хохотнула легонько она. - - Жизнь она ведь не только в крови. - заключила Марыся смешочек принявшись сползать андрюшиной по груди все ниже и ниже. И Андрей запутал свои пальцы в ее мокрой, растрепанной  гриве из густейших,  смоляных волос и тут же провалился во что то темное, горячее и сладкое.         
* * *
ТРИНАДЦАТАЯ ВСТРЕЧА. СТРАШНЫЕ ТЕНИ

Пронзительный, тревожный звонок безжалостно и как то особенно грубо разорвал тишину разбудив ее, еще в этот час лежавшую в постели. Еще не не до конца стряхнув с себя сладкую, сонную негу, а только чуть  очнувшись от забытия, не размыкая глаз, не поднимая головы c подушки она еще долго лежала и  вслушивалась в эти бешено – истошные трели неохотно ловя их через беспокойные, неясные обрывки полусна совсем никуда не спеша, словно вовсе не желая возвращаться в наш суетный, беспоконый и хлопотный мир из темного царства уютной, мягкой раковины утреннего морфея, чьи причудливые грезы ярких, цветных миражей диковинного, странного кино в расслабленно - блаженной нирване, безучастной к делам, к повседневным заботам и разнообразной суете предстоящего дня так прекрасны, так причудливо - радостны… А в прихожей истошно трезвонили…
Прорываясь сквозь сон сначала она еще робко надеясь, что незванному гостю вскоре надоест звонить и он уйдет. Но незванный визитер не унимался.   
Оторвав растрепанную, черную головку от подушки бросила заспанный взгляд. Острые, черные стрелки на белом блюдечке  будильника стремительно приближались к часу по полудни. Сладко потянулась, поднялась, запахнула халатик с драконом и пошла отворять в коридор.   
* * *
Отпустила дверную “собачку”, скинула цепочку и отщелкнув замок отворила. Холодный воздух ворвался в прихожую из коридора засталяя Марысю поежиться… Зябко дернув остренькими плечиками запахнула плотнее халат и подняла глаза на нежданного, дневного гостя.  На пороге бабкиной кваритрки стоял Андрей с каким то очень странным, словно бы слегка искошенным и насмерть нерепуганным лицом.    
- А, это ты… - потянула она фразочку будто как бы совершенно равнодушно. – Ну, входи. – пропустила девушка гостя в прихожую. – Я вот только встаю. – улыбнулась она плотоядно, широко. – Я ведь студентка – “вечерница”. Не люблю чуть ни свет, ни заря подниматься. А ты…? Господи, да что случилось то? – тормошила Марыся Андрюшу.
- Что случилось?!.. Ты еще имеешь наглость спрашивать меня: “Что у меня случилось?” – словно раненный смертельно зверь взревел Андрей. – Да не ты ли вчера говорила: “Хочешь ты меня все время видеть?” Вот оно и началось! Началось!.. – вскричал он яростно и тут же как то робко сник, дрожа и стуча зубами, как в болезненном ознобе.
- Да чего началось то, дурашка? – попыталась приобнять она Андрея, но тот не пожелал ее обнятий сейчас и в страхе отшатнувшись от Марыси продолжал то шептать, а то вдруг вскикивать каким то совсем не своим и словно бы в смерть перепуганным голосом.
* * *
- Вернулся я вчера от тебя… - продолжал рассказывать Дюша, на которого было теперь просто жалко смотреть. – И лег, как положено, спать… Спал спокойно, без снов. В шесть поднялся, позавтракал и пошел себе на остановку автобуса, что у Управления Жел.Дороги, что на улице Мира… Выхожу на остановку и вижу – женщины стоят и … вдруг я замечаю, что у всех них – ОДНИ И ТЕ ЖЕ ЛИЦА. Одни и те же лица у них всех. У молодых и у старых, у совсем еще пацанок и у старых старух. Люди разные, а лицо у них одно. Вернее… - принялся он путаться и заикаясь зачастил. – У – у все-ех у ни-их только од-д-дно ли-ли-лицо. Од-д-ни у всех гла-аза и од-д-динаковые ску-у-улы. – стал водить он руками себя подле лица и тут же выдваил истошный крик у себя из горла – Твои!.. Твои глаза, твои скулы!.. – вскричал Андрей опять пронзительно, отчаянно и страшно. – Да что же это за напасть такая, Господи! – запричитал он скуля жалобно пред ней, как побитая собака. – Посмотел я и подумал сперва: “Показалось мне с просонок…” Помотал головой, поморгал глазами, но морок не минул и словно кошмарный сон но на яву продолжался. Подошел автобус и я в него сел. Посмотрел в салон – и там увидел то же… И башка вот теперь, как дурная, да и сам я, как в бреду. Вот смотрю я в салон и чувствую, как волосы мои у меня на голове стоймя становятся… Думаю в отчаянье: “Вот так, очевидно, и сходят с ума…” А сам не знаю что мне делать. Думаю: “Если обращусь в психиатричку, то запрут меня там на замок и – привет…” Слышал я, что в наших дурдомах людей не лечат, а только содержат, как в тюрьмах, но без всякого срока. Без всяких прав и излечения. Словом, просто изолируют людей, а буйных еще и калечат превращая в инвалидов разными лекарствами и вообще скорей вгоняют в гроб. И ужас пробил меня!.. – чуть ли не ревел уже Андрюша. – Так доехал я до  Политеха, и там – все те же глюки. Вот и прибежал я к тебе в обед… Господи, как страшно! Как страшно! – забился он в истерике. - И за что? За что? За что?.. кинулся Андрей ей в ноги голося срывающимся петушиным голосом  - Ради Бога, cпаси! Спаси меня, Марысенька!
* * *
- Вот смотрю я и вижу - как в бреду шептал Андрей – лица то у всех, у всех одни, как маска. Вот одни и те же скулы, и одни же глаза. А в голове какой то звон, по телу – пот и ноги - каменные. Язык мой присох от ужаса к гортани и… И только мысль: “Вот так оно случилось… Вот голова моя со мной сегодня распрощается…” Отпусти ты меня, Марыся! Отпусти! Отпусти – и! – страшно захрипел Андрей и забился перед Марысей в истерике.
Но она не внимая его молениям, как будто не слыша Андрея подступила к нему и оскалив беленькие зубки неожиданно острившиеся звериными клыками в широк растянувшейся пасти смеялась над ним. 
- Ну, что? Любишь ты меня такую? – зарычало существо, грозно скалясь. - А что, если я не отпущу? А я тебя не отпущу! Никак тебя не отпущу!.. – ходуном заходили  бешено задергаясь острые скулы на морде чудовища, еще несколько минут назад бывшего ЕГО Марысей.
Невиданный зверь наступал на Андрея нагло хохоча и оскаля клыки. Вот чудовище подошло совсем близко… Вот оно засмеялось остановилось перед Дюшей и отверзло широко растянув огромную пасть и зловонно на него дохнуло тошнотворно – смрадным духом. А серые, острые скулы на морде у чудища все дергались и все ходили, будто в черепе страшного монстра крутились  шестерни чудовищной машины - мельницы, перемалывающей его, Андрея любимую девочку… Вот еще оборот дьявольких шестерен и шкивов – и как из серой пелены на морде чудища выступает на мгновенье знакомое личико. Выступило, словно прорвавшись с трудом и снова пропало утянулось под серую маску…
- Отпусти меня, зверь! Отпусти! Отпусти!.. – закричал истошно Дюша. Но чудовище никак не унималось поминутно скалив зубы, рыча, как дикий зверь и меняясь то в лице, то на морде, а то – снова на будто бы знакомом и любимом человеческом лице. 
* * *
- Оборотень! - подумал Дюша, и - Пропал! Совсем, совсем пропал! – забилась затравленным, малым зверечком зябкая, испуганная мысль у него в воспаленном мозгу. А чудовище тянуло пасть, рычало и лаяло, и ликовало.
- Пришел! Испугался!.. - торжествовало это существо. - А что ежели не отпущу? Ты только подумай! Подумай!..
- Отпусти! Ведь я тебя люблю, Марыся! – вскричал Андрей, когда на морде у чудовища  на миг проступили знакомые черты Марыси.
- Ну, так все говорят! – выступила из под этой маски она чуть – чуть отчетливей, говоря -  Ох, какие Вы все мужики - му... мудрецы! – легонько при том засмеясь. – Вот думает мужик: “Cкажу только девке, де "люблю", так она сразу и “растает”!” А, не тут - то было! - залилась Марысенька смешочками страшно скаля, как большая собака все свои прекрасные, белоснежные зубки. - Да я, да я... - заходилась Марысенька то бешено воя и лая, то снова страшно скалясь перед ним, то неожиданно и резко меняясь в скуластом лице - я еще не знаю, что мне хочется сделать с тобой? Съесть тебя живьем самой или скормить чертям из ада? - наступала и дергалась злобная маска ходя всеми мышцами, как шестернями поминутно строившими очередные уродливо - кошмарные гримасы.
- Вот ты и пропал наконец – то совсем, мой любовничек! - зашипела змеею она и в очередной раз закинув голову назад утробно и пронзительно завыла. И Андрей в мертвящем ужасе вжался в бетонную стенку мокрой от пота спиной.
* * *
Вот он стоит перед “этим” маленький, жалкий то колотясь, то торгуясь, совсем как дурак. Ноги ватные, язык присох к гортани, сердце стаяло от ужаса. Руки слабыми плетями висят вдоль почти уже безжизненного тела.
- Надо… Надо - бы перекреститься. – забилась пойманною птицей неверная, робкая мыслишка в голове и последним усилием воли Андрей поднял руку к груди.
- Не крестись! - горзно вскричало чудовище. - А то рука отсохнет! Мы – Хранители Дверей, тех самых, за которыми прячется ад! А я - дочь самого сатаны! – зашипела вдруг его Марыся словно как бы продавив свом личиком звериную маску, засверкав остренькими зубами, вдруг ставшими звериными. И тут же моментально ее чудные глаза... превратились в желтые, звериные гляделки. А прекрасные, черные волосы - в черно – серый, поминутно густеющий мех.
- Я - дочь самого сатаны! - недовольно заворчало и зарыкало злобно на Дюшу ощетинившиеся, грозное животное, уже поглотив окончательно всякое былое девичье подобие. - Я - дочь самого сатаны! - принялось лупить оно себя лапами в меховую, серенькую грудь. - А отец мой - есть отец всякой лжи и неправды! - голосила зверюга нависая над парнем и скалилась.      
* * *
От страха поприсев и вжавшись в угол, скрутив ставшее ненужным, почти что лишним,  тело от чуть только уже не в комок, наконец - то вспомнил краишком воспаленного, пылающего разума что есть… вернее, может быть спасение. И - 

- Небо медное. Земля железная.
   Небо медное. Земля железная.
   Небо медное. Земля железная. -

- зашептали пересохшие андрюшины уста.
Неожиданно зверина дернулась и... c мелодичным, чистейшим, хрустальным перезвоном рассыпалась на миллиарды остреньких осколков, дождем летевших на пол и бивших каплями на стены и пропадавших, будто в миг истаивавших... А из под безобразного обличия, словно из под какой - то чешуи или брони, из под обличия звериного, серого, волчьего, бешеного, светлой царицей вновь выступила черноокая Марыся с  чудными, бездонными, мудрейшими глазами, соболиными бровками и милыми, острыми скулами. Вот она – Принцесса Греза кинув растворившееся легкою, неверной, невесомой дымкой словно никогда и не существовавшее обличие  непокорно тряхнула густой гривой волос разбегающихся смоляными, быстрыми волнами по острым  плечам и светясь, и играя прекрасной, радостной улыбкой утренней зори протянула ему свои лебединые, тонкие руки.   
- Так значит и правду любишь ты меня? - вопрошала она у Андрея. - Неужели ты не врешь? - продолжала она и добавила. - Ведь все люди так лукавы... А вот ты - молодец! Я сегодня тебя проверяла. Проверяла ту самую нитку, что теперь уже навек меж мною и тобой, словно между землею и небо протянута. На одной только ниточке над бездной висел ты сегодня. На одной только ниточке. – повторила она широко улыбалясь. - На одной висел, а так и не сорвался. – лучилась алым светом восходящей на небо Авроры волшебница – Значит, прочно все… - заключила она. 
* * *
- Да не бойся ты меня, Андрюша. – говорила она ему ласково. – Не пугайся меня. Я ведь не зверь лесной. Я и есть – Королева – Любовь… 

- Смерть! Где твое жало?
  Ад! Где твоя победа?

- ликовала она листая снова шумным веером летящую толстенную, черную книгу и начала ему читать -   

- Любовь да будет непритворна; отвращайтесь зла,
   прилепляйтесь к добру;

- А вот еще - добавила Марыся. -

- Любовь не делает ближнему зла; -

- И еще, вот любимое -

- Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею,
   то я - медь звенящая или кимвал звучащий.
   Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру,
   так что могу и горы переставлять, а не имею любви, - то я ничто.
   И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение,
   а любви не имею, нет мне в том никакой пользы.
   
   Любовь долготерпит, - 

- говорила Марыся улыбаясь и чудно искрясь прекрасными алмазинами волшебнейших, чернейших, бездоннейших глаз -

- милосердствует,
   любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится,
   не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла,
   не радуется неправде, а сорадуется истине;

   все покрывает, -

- продолжала Марыся, будто купасясь в волнах золотисто – розового, ласкового света, пребывая в величайшем, радостном спокойствии - 

- всему верит, всего надеется, все переносит.

   Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся,
   и языки умолкнут, и знание упразднится.
   Ибо мы отчасти знаем, -

- c ласковой улыбкой объяснила Андрею она -

   и отчасти пророчествуем;
   когда же настанет совершенное, тогда то, что отчасти, прекратится.

   А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь;
   но любовь из них больше.
   потому что любовь от Бога,
   и всякий любящий рожден от Бога и знает Бога.

   И мы познали любовь, которую имеет к нам Бог, и уверовали в нее.
   Бог есть любовь, и пребывающий в любви пребывает в Боге, и Бог в нем.

- Так - ли? - спросила Марыся его.
- Так! - ответил любимой, желанной Андрюша.

- Любовь до того совершенства достигает в нас, -

- говорила далее она -

- что мы имеем дерзновение в день суда,
   потому что поступаем в мире сем, как Он.

И еще - добавила его чудесная, его любимая -

- В любви нет страха, но совершенная любовь изгоняет страх,
  потому что в страхе есть мучение. Боящийся несовершен в любви.

- ласково пропела Марыся. А потом словно спустившись с горних, надмирных высот на опять на землю засмеялась неожиданно, по – детски звонко и в захлеб. -
- Молодец! – говорила Марыся. - Ай, какой же ты у меня молодец!.. – улыбалась девушка. – Ты не знаешь еще, что это было? Нет? – залукавила его богиня. – Ты совсем – совсем не в курсе? – замотала она черною, прекрасной головой. – Нет, это не адреналин… Это не адреналин. – повторяла девчонка. – Это эндорфин. Чистый эндорфин. – заметила Марыся вдруг уже совсем серьезно. – Есть такие вещества – “конабиоиды”. – принялась объяснять зачем – то она уже и без того в конец огорошенному Дюше. – В растительном мире конабиоиды содержатся… в конопле, или как ее еще зовут - марихуане. А еще эти самые конабиоиды воспроизводятся в человеческом организме при определенных обстоятельствах… - говорила Марыся ему. – Они воспроизводятся им точно также, как и алкоголь. И… - Ну да ладно… - словно бы опомнилась девчонка. - А теперь - иди с Богом! А то ты ведь уже опоздал на все лекции, да и обед пропустил. – засмеялась юная богиня.
- Отпускаю тебя с миром. Иди в мир! - говорила сказала Марыся Андрею уже при открытых дверях. - Да еще... – добавила тут же она. - Позвони мне в среду вечером. Будет время - неременно приходи... Да не дрожи ты так, дурашка! Все уже миновало. Все уже позади. – успокоила парня она жарко целовав на прощанье. Проводив Андрея за дверь легко толкнула парня в спину. - Ну, вот теперь все будет хорошо – прошептала она. - Вот теперь ты иди. Мы скоро увидимся вновь!
* * *
ЧЕТЫРНАДЦАТЫЙ РАЗ. ПРОЩАНИЕ      

- У тебя любимое кино? - спросила она у него неожиданно, стараясь поддержать хоть как то не клеющийся нынче разговор.
Перед тем она вновь надулась на него за что то. Она тут же начинала злиться и дуться, как только он начинал говорить ей о замужестве… свадьбе… о браке, словом о вещах для Дюши теперь таких понятных, простых и ясных, но отчего то весьма неприятных теперь для нее.
* * *
- У меня? "В джазе только девушки" - американский фильм, такой смешной. Там еще Мерелин Монро играет в главной роли. И еще наш советский, "перестроечный" - "Зеркало для героя" Свердловской киностудии. Там еще "Наутилус" за кадром поет… -  отвечал он немного смущенно, теребя в руках чайную ложечку. - И еще итальянский - "Джинджер и Фред" режиссера Феллини. Фильм про двух стареющих танцоров - синьориту и синьора. Их еще пригласили на телевидение и... 
- Да, про стареющих вместе людей – это так хорошо… - вдруг заметила Марыся резко и с остервенением. – Было время, когда люди вместе жили и старели, и даже умирали вместе… - подняла она глазищи от чашки и Андрею  показалось, что на глазах у девушки блеснули слезы. 
- А у меня - американский боевик про чету ганкстеров - "Бонни и Клайд" называется. - продолжала она. - Представь, "Великая депрессия" в СэШэА,… - говорила Марыся усилием воли сдержав набежавшие слезы -  и вот эта пара - на пыльной дороге в старом "Форде", уходящем от погони ФэБэРовцев... Только что герои взяли банк в каком – то чертовом, забытом Богом и  нормальными людьми тухлом городишке. – сжимала она кулачки, чтоб не разрыдаться прямо тут, перед Андреем. - Теперь за ними по пятам гонится хренова свора полицейских "бультерьеров" со всеми их дурацкими значками, черными дробовиками и несущими смерть револьверами... Вот это - настоящая жизнь. Правда, Андрюша? - улыбнулась она собирая всю волю в кулак, чтобы не заплакать перед ним, словно последняя дурочка.
* * *
- Знаешь – продолжала она отвернувшись от Дюши и уставившись куда то взглядом в пыльный угол – Я ведь уже один раз была замужем. Я и сейчас – замужем. – обожгла она Андрея до самого сердца.
- В Снежнегорске раз в том самом кабаке “Бережок”, где я тогда плясала на потеху пьяному мурлу,  познакомилась c одним солидным пацаном. И пацан такой солидный, денежный, все на иномарке ездил, ну и денег у него конечно же просто куры не клюют. “Владимир” его звали…– продолжала она говорить. -   Не “Володя”, ни “Вова”, ни “Вовка”, заметь.  “Велимиром” называли его ровным счетом все в городе. Ну, и я его только так и звала. У него еще татуировка была на груди такя – два страшенных черта держат крест с распятым Иисусом на цепи. И это правда… - вздохнула она тяжело. – Как и правда то, что фамилии того Владимира никто у нас в городе не ведал. А друзья называли пацана того по кличке – “Белый”. А еще – “Вувар”, или еще черт знает как… Вот и был он моим мужем. Он мне муж и сейчас.   
- Помню жили мы сперва у нас в Снежнегорске, а потом переехали уже в огромный дом, что он построил в самом центре Челябинска... Шикарный дом такой, громадный. – говорила Марыся кривясь. – Десять комнат, кабинет хозяина, где хозяин и век за столом не сидел, столовая, в которой мы почти что никогда не ели вместе и библиотека полная редкостных книг, которых никто кроме меня и в руки никогда не брал. Биллиардная и винный погреб с баром, баня – сауна с бассейном и гараж. – говорила девушка с каким то бешеным остервенением. - У нас тогда даже слуги были – охранник, кухарка и две домработницы... - Так во - от - это была настоящая жизнь. – кривилась девушка не поднимая на Андрея мокрых глаз. – А  потом идиота этого - мужа моего посадили за наркотики в колонию, и осталась я совсем - совсем одна… Но перед этим были приключения. – затянулась она сигаретой. – Помню – говорила девушка глотая табачный дымок и стряхивая серый пепел на тарелочку – как нас по утру, в шесть брал весь челябинский ОМОН… Такие же бандюки, только на службе у “державы”, у “государства”… - заязвила Марыся, а  сигаретный дым все тек и тек под невысокий потолок прокопченной, грязноватенькой кухоньки.
* * *
- И вот осталась я совсем – совсем одна. – почти хохотала Марыся сквозь слезы. – В этом доме чертовом со всеми этими столовыми, библиотеками, бассейнами и прочей херней. А у этой сволочи, у придурка этого, то есть у героя – мужика моего был долг карточный перед друзьями. – почти задыхалась Марыся от ярости, рассыпая серый пепел. – Ну, раз долг – изволь заплатить. Раз не может платить муж – должна платить жена. В воровской среде свои законы… И законы те – суровые. Например – говорила Марыся – человека могут просто проиграть в карты, как вещь, и тогда уже новый “хозяин” может делать со своей новой вещью все, что ему угодно. Может избить а может убить… Вот запорет он ночиком, словно бароана проигранного , и никто из блатных корешей такому вот “герою” и слова поперек не скажет. А с чего вдруг, если это “его” человек, то есть он – его законная добыча?..    
- Так я и осталась одна в доме. Сперва ночного шороха боялась. Боялась выйти за порог… Потом деньги кончились, а я в ту пору нигде не работала… Сначала разбежались слуги. Потом… - потом продолжала она – стали заходить ко мне должники и требовать уплаты. Ну, я им и… давала. – горько смеялась она. – Но и этого им было мало. Короче  дом тот шикарный у нас отобрали, а меня один местный негодяй заставил жить с собой как рабыня - наложница. Что он только со мной не творил… да еще и не один, а с такими же, как и сам банжитами… Но продолжалось это, слава Богу, не слишком долго. – прикурила Марыся очередную сигарету. – Одна моя подруга еще из прошлой, снежнегорской жизни помогла мне от негодяев бежать… Так я очутилась в Вашем северном городе. Так я и встретила тебя… Но и это еще не все. – продолжала девушка рассказ.      
- Члены банды Велимира по поручению главаря нашли меня и здесь и заставили ездить меня на свиданки к благоверному на зону.  Ты когда – нибудь был подобного рода местах? – спросила она у Андрея. – Впрочем, ты ведь еще молодой… - красноватыми, мокрыми от слез бриллиантами глаз заглянула она в глаза Андрею. – Впрочем, такой правдолюбец как ты туда точно рано или поздно попадет. – заключила девочка.
* * *
- Так что я – не твоя. Ох, не твоя я. Не твоя. – снова храбрилась Марыся, пригубив открытого “шампусика”.
Вот так они сидели в этот вечер и пили, и пили. Сперва пригубили легонько, потом добавили еще. А потом… Потом вдруг у Дюши под сердцем сперва что то словно бы сжалось, а потом разжимаясь со сладосной болью запульстровало вновь прорываясь на волю слезами…
- Ну, не надо. Не надо, мальчик мой… - снова как прежде неистово, жарко шептала она целуя Андрея в веки, в губы и в щеки, щекоча ушные мочки юрким язычком, часто дыша и царапаясь. А после устав от утех довольная и пропотевшая лежала рядом расслабленно и неподвижно, но уже через минуту наградив Андрея улыбкой, как награждают высшей милостью лезла любиться к нему, вновь и вновь лаская   взмокшие от пота непослушные дюшины волосы, и шепча, и смеясь, и играя черными, лучистыми глазами  оплетая паутинкой пушистого облака черно - смоляных волос.
- Я ведь опытная. И очень… - хихикала она - У меня было много мужчин. Ты то от меня еще не устал, дорогой?
- И сколько это "много"? - ревниво хмыкнул Дюша.
- Ну, … со - рок, со - рок, сорок... - признавалась Марыся ему ловко и ритмично двигаясь навстречу любовнику. - Помнишь арабскую сказку из "Тысяча и одной ночи" - "Али - Баба и сорок разбойников"? Там еще много разбойников побывало в одной пещере… - засмеялась она. – Правда я здорово придумала? – то ли плакала, то ли шептала в истоме она. – Только наша жизнь наша – не сказка. – продолжала она. – Наша жизнь – базар, на котором мы – всего лишь товар, который пользуют, а потом бросают в помойку. Бросили в помойку – и все… Вот ты и работай, работай, работай усердно всю жизнь, как тот розовый зайчонок в рекламе батареек "Энаджайзер"…
- Нет… Эт – то не от – вет… Такой от – вет не для меня… Я хо - чу до - под - линно уз – нать, какой я у те – бя по счету? –осмелев разошелся Андрюша. 
- Ты у меня сорок первый. – щелкнула Марыся любовника по носу. – А сорок первого, как и известно всем -  пристрельвают, как писал совпис Лавренев. – засмеялась она во весь свой зовущий, жаркий рот.
* * *
- Да не мучайся ты так, и не страдай. Вся наша жизнь – и так одно страдание. – успокаивала девочка Андрея,  бросив голову на белую подушку и безвольно опустив вдоль уставшие обнимать лебединые руки. На  подушке разметалась черная копна. Так посреди большой зимы в мутном, свечном полумраке убогонькой комнаты отдыхало почти идеальное, но такое холодное женское тело покрытое легкой, серой, едва заметной шерсткой, еще только минуту назад дарившее Андрею все блаженства сладостного рая, маня его к себе всеми сладостастными глубинами, всеми таинственными, тайными заводями, а теперь такое для него чужое и как будто совсем незнакомое.  белым пластом лежало рядом, как бы отдалялось от него.
Андрей отвернулся от нее уставившись на догорающий на столике свечной огарок. Неверным, желтеньким, манящим огоньком  навсегда покинутого, обжитого, теплого, человеком жилья среди грозной,  наступающей на мир ночи представлялся он теперь Андрею.   
* * *
- Завтра я уезжаю. – сказала она. – Мне надо ехать на недальку. Снова Велимир меня к себе требует. – вновь заговорила Марыся. – Кстати – сказала она с какой то отчаянно – наигранной веселостью – скоро Велимир выходит на свободу. У них там амнистия будет в честь пятидесятилетия Дня Победы, или что то в этом роде. – то ли засмеялась, то ли зарыдала она. – Значит скоро все по новой у него закрутится. Жена у него уже есть. Остальное – наркотой наторгует… Глядишь, опять скоро и дом будет новый, и слуги, и все… Все по новой… - говорила она Андрюше, запахнув свой черный халат на груди. – Да не переживай ты так. Ну, улыбнись скорее… - попытась девушка взбодрить его, но тщетно.         
- Ну, а может, все – же мы  сможем быть вместе, ну хоть как - то... Ну, я прямо не знаю, Марыся... – как щенок скулил Дюша умоляя ее, попытавшись так глупо и тк нелепо юля остановить хоть на миг неизбежность рассавания – разрыва, но она лишь плотнее стянула халат и загадочно и грусно улыбалась, кивала головою, прогоняя прочь его мольбы.
- Ну пойми ты, что я - настоящая Бонни, а ты, к сожалению, не Клайд. – говорила Марысенька ласково – Нам никак не быть вместе… И вообще -  никогда. Так что ты уймись и пойми и меня, мой дурашка… Я ведь ведьма. Настоящая ведьма. Ну а ты – человек. -  уговаривала она Андрея ласково жалея, как жалеют больного ребенка. – Ведьма я, и потому весь Ваш мир – не мой. Мы – особый народ, мы – бессмертные, “чистые”. А ты то сам не хочешь стать бессмертным? – вдруг резко и как то цинично спросила она. – Только для того чтобы стать бессмертным – нужно сперва умереть. Вот так то. Даже не телом погибнуть, а прежде – погибнуть душой. Я ведь уже давно погибла, и я никого не люблю. – продолжала она. – И вообще я тебе все врала… - яростно мотнула она головой рассыпав волны смоляных волос. – Мы ведь все “нечистые” – такие… Нам только энергия от Вас нужна, ничего более. И вообще Вы – луг, мы ходим и вас топчем, как травы… - стала рассыпать она потоки каких то яростно – обидных слов, а в глазах у самой заблестели алмазные слезы.
* * *
- И вообше не надо об этом больше говорить. Вот я уезжаю, а ты мне позвони недельки через две. Я тебя с девочкой могу познакомить. Она – девочка хорошая, славная такая девочка и тоже – из нашего круга… Кстати, как на счет стихов? Еще чего – нибудь помнишь, или все мозги на мне растряс? – с грустной улыбкой тянула девушка и начала неспеша, легонечко постукивая пальцами о столик -

- Нынче ветрено и волны с перехлестом.
   Скоро осень, все изменится в округе.
   Смена красок этих трогательней, Постум,
   чем наряда перемена у подруги.

   Дева тешит до известного предела -

- подхватил за ней Андрей -
 
- дальше локтя не пойдешь или колена.
   Сколь же радостней прекрасное вне тела:
   ни объятья невозможны, ни измена!

- Посылаю тебе, Постум, эти книги. -

- вновь схватилась она за строку, преред тем нервно закурив и чуть потупясь, а потом словно от приступа душевной боли ломая прекрасные пальцы -

- Что в столице? Мягко стелют? Спать не жестко?
   Как там Цезарь? Чем он занят? Все интриги?
   Все интриги, вероятно, да обжорство.

   Я сижу в своем саду, горит светильник -

- продолжали они уже хором, то путаясь в словах и смеясь над своими ошибками, то говоря произнося слаженным хором -

- Ни подруги, ни прислуги, ни знакомых.
   Вместо слабых мира этого и сильных -
   лишь согласное гуденье насекомых.
.
- Здесь лежит купец из Азии. Толковым -

- говорил Андрей -

- был купцом он - деловит, но незаметен.
   Умер быстро - лихорадка. По торговым               
   он делам сюда приплыл, а не за этим.       

   Рядом с ним - легионер, под грубым кварцем.
   Он в сражениях империю прославил.
   Сколько раз могли убить! а умер старцем.
   Даже здесь не существует, Постум, правил.

- Пусть и вправду, Постум, курица не птица, -

- отвечала Андрею Марысенька прилепив c горьковатой, хмуренькой улыбкой сигарету в углу широченного рта -

- но с куриными мозгами хватишь горя.
   Если выпало в Империи родиться,
   лучше жить в глухой провинции у моря.

- И от Цезаря далеко, и от вьюги. -

- вместе продолжали они -

- Лебезить не нужно, трусить, торопиться.
   Говоришь, что все наместники - ворюги?
   Но ворюга мне милей, чем кровопийца…
               
   Вот и прожили мы больше половины.
   Как сказал мне старый раб перед таверной:
   "Мы, оглядываясь, видим лишь руины".
   Взгляд, конечно, очень варварский, но верный.

- Был в горах. Сейчас вожусь с большим букетом.

- спотыкаясь и припоминая слова хохотали и дурачились они, прощаясь уже навсегда -

- Разыщу большой кувшин, воды налью им...
   Как там в Ливии, мой Постум, - или где там?
   Неужели до сих пор еще воюем?

- Помнишь, Постум, у наместника сестрица? -

- хохотал Андрей и Марысенька хохотала вместе с ним, наливая “шампусика” и чокаясь -

- Худощавая, но с полными ногами.
   Ты с ней спал еще... Недавно стала жрица.
   Жрица, Постум, и общается с богами.

- Приезжай, попьем вина, закусим хлебом. -

- ловко хватала она улыбаясь -

- Или сливами. Расскажешь мне известья.
   Постелю тебе в саду под чистым небом
   и скажу, как называются созвездья.

А после снова хором, выдыхая в мир слова, как единое, слотное, неразделимое существо. -   

- Скоро, Постум, друг твой, любящий сложенье, -

- говорили они -

- долг свой давний вычитанию заплатит.
   Забери из-под подушки сбереженья,
   там немного, но на похороны хватит.

   Поезжай на вороной своей кобыле
   в дом гетер под городскую нашу стену.
   Дай им цену, за которую любили,
   чтоб за ту же и оплакивали цену.
               
   Зелень лавра, доходящая до дрожи.
   Дверь распахнутая, пыльное оконце,
   стул покинутый, оставленное ложе.
   Ткань, впитавшая полуденное солнце.

   Понт шумит за черной изгородью пиний. -

- лучилась большими глазами и пела она.

- Чье-то судно с ветром борется у мыса. -
       
- отвечал Андрей любимой. -   

- На рассохшейся скамейке - Старший Плиний.
  Дрозд щебечет в шевелюре кипариса. -

- произнесли они вместе и замолчали.
- Иосиф Бродский, “Письма римскому другу (из Марциала)” – заметила Марыся. – Стихотворение марта тысяча девятьсот семьдесят второго года. А в апреле того же года родился на свет и ты…
* * *
- Спасибо тебе. Спасибо, что ты был. Ведь ты так любил меня. – говорила Марыся прощаясь. Потому ведь сегодня ты живой, что любил, а иначе… - осеклась она и замолкнув на мгновение сказала чуть потупясь. – Ты мне не поверишь, но меня никто и никогда не любил. Тем паче Велимир… - сказала она с отвращением, добавив странное, неприятное имя и глубоко вздохнув подала Андрею руку.
- Вот и не целуюсь… - словно торопилась она неловко отворачиваясь, неумело пряча от Андрея свои мокрые глаза. – Вместе нам не быть, но ты звони, но ты заходи как - нибудь. И ступай смелее в этот мир. Держи хвост пистолетом и все будет хорошо… У тебя все еще будет в этой жизни… – неумело, наивно, неловко врала ему она. -  Мир ожидает твоего прихода… И в этом мире тебе еще встретится другая, земная и добрая женщина… - говорила она на прощанье, чуть не плача. - Или заходи ко мне, и я и сама познакомлю тебя, когда приеду… И вот… Кстати, - сказала она с горьковатым смешочком – можешь даже рассказать кому – нибудь, что ты видел, как девчонка становится зверем. Все равно никто тебе про то не поверит. Просто будут вертеть у виска… Ну, до встречи. – сказала Марыся прощаясь.
За спиной у Дюши противно клацнул дверной замок и “фанерная” дверь маленькой, убогой квартирки во втором этаже пестренькой пятиэтажки что и теперь еще стоит на углу  Пирогова и Ветюшкина навсегда закрылась у него за спиной.
* * *
ЛИЦО В ТОЛПЕ

Неумолимо, тупо и горзно, словно грозяще какой то великой бедой подходил назначенный Марысей  срок звонить. Вот мучительно тянулись эти уже солнечные, майские, теплые деньки, а Андрей так ей и не звонил. Верней, вначале… он хотел набрать марысин номер, но то мать не вовремя вертелась в ту минуту в коридоре, то чего то снова орал про политику взволнованно отец, то его вдруг куда то посылали они по делам, то заходили вечером приятели из Политеха… Так и не собрался, пропустив сперва назначенный срок, а потом уж то ли застеснялся себя, то вдруг снова потянуло позвонить, но в тот вечер какой то липкий приступ страха словно смертным холодом опалил его сердце. Хотел звонить назавтра – и завтра пришел тот же жуткий, непонятно – бессмысленный страх, словно кто то дергал его за  душу за невидимую нитку и тотчас тысяча холодных и колких иголок язвили его, ноги делались ватные, проступал холодный пот а голова горела и мучительно ломило в руках…   
- Все симптомы ОРЗ. – говорила ему врач из первой поликлинники. – Ничего, отлежитесь недельку. Потом – на прием на одиннадцатый, на второй этаж… Да Вы так не расстраивайтесь… - говорила она, черкая на столе свои рецепты. – Сейчас многие болеют, – говорила она. – ведь весна. 
- Да, спасибо, доктор… - говорил ей Андрей, провожая Анну Николаевну на коридор и отпирая входную.
- Что бы мы делали без Вас… Прямо уж не знаем… - бойко, шумно распиналась перед доктором мать. – А ты иди к себе и лежи! – прикрикнула она на сына. – Ишь, распрыгался с температурой, и…
И Андрей послушно пошел к себе и лег, и лежал, как когда то в том детстве за шкафом. Голова раскалывалось и ломило в суставах, и… И он провалился…
* * *
Да, за окном большого “сталинского” дома на площади Шмидта бушевала весна. Первые клейкие листочки  распускались на старых, раскидистых, прокопченных привокзальной гарью тополях. Веселые ручейки грязно – бурой воды текли с тротуара на двор, сливаясь в настоящие озера у подъездов, попадая в которые жители дома с резвостью – проворством горной лани скакали по каким то древним доскам и старым дверям, принесенным добрым алкашом – пропойным пьянчугой Манохиным с ближней помойки. Так приходила в Устьрятин весна.    
Жаркое, солнце золотистым светом окраси плакат на торце соседней двенадцатиэтажной башни с размашистой надписью: “ЗДЕСЬ МОГЛА БЫ БЫТЬ ВАША РЕКЛАМА! – “УСТИНТЕЛЛЕКТ” – 56-17-25” и высохли лужи. И зазеленела, совсем как в той считалке – на дворе – трава. Скрипели качели, мальчишки колотили по мячу и какие то девчонки сперва скакали в классики, а потом – закомали в песочнице свой немудреный “секрет”… Только повзрослевшему Андрею до того “секрета” уже дела не было, и не будет уже никогда. Сложная, современная, хитрая жизнь навсегда увела Дюшу из детства туда, где вопросов вечно больше, чем ответов, а разочарований и тревог – больше счастья и нет ни покоя уже, ни прочной “истины”, ни “идеалов”, ничего…   

- Суета сует… -

- говорил он порой усмехаясь, вспоминая вечного Экклезиаста -

- И – всяческая суета…

На следующий год в холодном, сыроватом, сером ноябре часов примерно в семь вечера, залезая возле областного Дома Офицеров в заднюю дверь подошедшего автобуса он заметил её. Она ждала на остановке того же самого пятнадцатого, но Андрей не приметил её в неярком, мутном свете желтых фонарей. На улице шел липкий, противненький снег и люди ожидая зябко кутались не глазея зря.
Она вошла в переднюю дверь, а он вошел в заднюю. Раздолбанная пасть клацнула у Дюши за спиной и дребежа и слегка даже словно бы подпрыгивая автобус покатил. Схватясь рукой в черной коже за ободранный поручень Андрей повернулся осторожно, смотря через полуполный, освещенный желтками салон и увидел Марысю. Вот она стоит недалеко от дверей. Такая знакомая, как раньше, даже и шубка с лисой и… Вдруг она повернула к нему свою голову, словно бы иронично и как то недобро прищурив глаза и скривив в ухмылке свой широкий рот… После этого о том, что “подойти” - не могло быть и речи. Словно бы какой то ступпор напал тогда на Дюшу. И снова сердце закололо и захолодило душу. В тот миг к его горлу жаркой волной подступала жгучая обида, бешеная ярость от всех его невысказанных, сдерживаемых волей, невидимых миру рыданий за то что жизнь бывает так нескладна и так глупа, и так беспросветно – цинично – груба, и…  И все то, что многое в ней не сбылось, и не сбудется уже вовеки – разрывало.    
Слезы сами полились из глаз и рот сам кривился хватая сырой, ноябрьский воздух… Андрей стыдливо отворотился, сам не помня, как гостиницы “Устьрятин” сошел, где усевшись на остановочную запорошенную лавку, словно пьяный, задохнувшись в соленых реках слез и уже нисколько не сдерживаясь зарыдал в полный голос… Проходившие мимо люди осуждающе кривились на него: “Вот - пьяный…”, а один чернявый, шустрый пацаненок лет тринадцати, шедший посреди шумной ватаги себе подобных огольцов, даже показал на Дюшу пальцем и еще - покрутил у виска.
Прорыдавшись на виду всей улицы Андрей тяжко поднялся, стряхивая с курти мокрый снег и поминутно утирая то замызганным, грязным платком, а то и просто рукой противные сопли и никак не кончающиеся слезы и побрел к себе домой. Вот так он и шел с остановки. Живой, все еще живой, но внутри – почти мертвый. Так и жил потом, жил и … терял, словно потеряв тогда что то безмерное, важное, не обретая для своей души уже ровно ничего год за годом. Вернее, он искал кого то, и… вновь не находил. Обретал и вновь терял. Или он терял, или его теряли… Так и жил Андрей без нее – Королевы Любви еще долго и гадостно, скучно и бессмысленно ел и пил, спал и ходил на работу, и взрослел, а может - старился…   
Черные следы на белой пороше. Правая нога, левая нога – и вперед, в белизну, позади оставаясь турецкими  зубиками. Сперва шел тяжело, задыхаясь от боли и бессмысленной нахлынувшей ярости от того осознания горя заполонявшего вокруг его почти что все вокруг и безмерного - тяжким грузом взвалившимся теперь на плечи… Вначале это было так безмерно – мучительно, так нестерпимо горько, тяжело. А потом Дюша как то привык… Так он и проходил по жизни, и не в жизни как бы жил, а словно мимо ее, с болью в сердце, c развороченной и до крови исхлестанной душойю Шел не  оборачиваясь, словно навсегда прощаясь с прошлым.
Человек шагал по любому равнодушному к его худу и любому добру, белому, снежному савану  и безжалостный и колкий ветер заметал его следы.
* * *
ПОСЛЕДНИЕ СТРОКИ  ЕГО ДНЕВНИКА

- "14 - 15 - 16 июня 1995 года -  Отряд Шамиля Басаева захвтил Буденовск. Драма с заложниками в буденовской больнице. Президент на встрече в Галифакс (Канада) самоустранился от решения вопроса. После переговоров с премьером РФ Виктором Черномырдиным боевики Басаева прихватив заложников уходят в Чечню - в Хасавьюрт. Начало мирных переговоров в Хасавьюрте, а перед тем – знаменитое: “Шамиль Басаев, говорите громче, Вас не слышно…” И Шамиль говорил…
Через несколько дней на устьрятинской Кремлевской стене в какие - то придурки сделали граффити: "Россия – для русских! Устьрятин – для устьрятинцев! Кавказцы - наше несчастье!" Народ читает и понимающе при том качает головой. А cбоку училища Связи написано: "Мы спосем свою страну! N. S. P." Притом, именно так, в такой орфографии - "спосем"! И нарисована большая и жирная, черная свастика. N. S. P. - это, видимо, национал - социалистическая партия. Эти уж точно "спосут" - грамотеи!..

- 9 - 10 января 1996 года - Боевики Салмана Радуева атаковали дагестанский Кизляр. Все тот - же захват населенного пункта, как и в случае с Буденовском. Опять боевики берут заложников и уходят колонной из автобусов и грузовиков. Колонна остановлена. Бои у села Первомайское близ дагестано - чеченской границы. И опять - уход в Чечню. На этот раз - уже с заложниками...
Шел вчера по городу, как ошалелый и смотрел на "это"… На каждом столбе по трафарету черным: "Время быть русским!" И подпись жирным: "РНЕ". А над этими буквами свастическим крестом пластается и крутится знаменитая "звезда Богородицы". 
Давным - давно Федор Достоевский писал: "Русский человек он потому и "русский", что всем и каждому брат..." Ну и дальше в том - же духе. Знаменитая "всемирная отзывчивость"...
Бедный, бедный Федор Михайлович... Да живи он в наше время..."
На этом дневник Андрея обрывался. Дальше - чистая, тетрадная бумага...
Жить на белом свете автору оставалось еще без малого шестнадцать лет ...

Нет, еще не все… Вот еще на конце тетрадки той приписано -

- Россия кончена. От нее остается лишь “нос”. Тот самый пресловутый “клоунский нос на лице Империи Зла”, как назвала британская газета “Гардиан” собор Василия Блаженного (он же – собор Покрова Пресвятой Богородицы) на Красной площади в Москве… “Не были – ли архитекторы собора сумасшедшими? Или это были детские аниматоры?” – пишет журналист из Великобритании в своей статье… - Вот так им на Западе сегодня привиделся наш образ Горнего Иерусалима, наш памятник победы над Казанью, возведенный по приказанию самого Ивана Грозного.
“Клоунский нос”… - Вот таков для них сейчас образ нашей былой евразийской державы, сочетавшей некогда в себе и русскую, и восточную традиции… Впрочем, и такое не в первой. Ведь еще Наполеон называл собор Василия Блаженного “мечетью”… И за правду – “мечеть”?.. Он – “мечеть”. А мы?    
Кто мы? - Византия?
Нет… Мы – Оттоманская Турция, мы тот “самый больной организм во всей в Европе”, от которого на протяжении столетий отлетали и отваливались все эти Греции, Болгарии и Сербии, Боснии – Герцоговины и Албании, все эти Ираки, Палестины, Ливаны и Сирии, все эти Саудовские Аравии и … еще Бог знает что.
Глупо думать, что классическая империя Романовых слегка подмороженная при своем первом распаде в 1917 - м переживет 21 век…
Наша участь предрешена. - “Мы уже взвешены на весах” истории “и найдены слишком легкими”… Господи, спаси нас от новых рек бессмысленно проливаемой крови! Дай нам немного “турецкого счастья”! Не дашь? Ну, тогда и не надо. Все равно уж все одно…

- А подальше – только  оборот обложки, уже совсем безмолвный и слепой, словно гробовая крышка.
* * *
ДЕНЬ ПОСЛЕДНИЙ

Немало с той поры минуло долгих, мучительных и для андрюшиных родителей, и для его самого, уже Андрея Викторовича, как называли его на работе, то есть на той кафедре устьрятинского Политеха, куда в общем то незлой, а просто слегка вредный и нервный дядька устроил его инженером.  Ну, и для России всей, конечно же… Умер старый правитель, поставив на место свое молодого, да бойкого парнишку из "силовиков". А тот потом привел на свое, уже насиженное и нагретое местечко такого - же как он, из Петербурга...
Вот и вновь наступил окаянный ноябрь, вот и вновь этот дом, куда он - Андрюша ходить зарекался. Но разве удержишься тут? Все - таки там "самые родные люди". Да и перед тем, как тащить его к ним, состоялся в семье вот такой домашний разговор. -
- И давненько ты у Николая и Ганны не бывал. - говорила мать с упреком. - Не придешь и в этот раз - они сильно на тебя обидятся. Вот и отец идти не хочет. Тоже ведь такой уж он у нас домосед... -  бросала она как - бы в шутку супругу.
- Да чего я там не видел. - замахал рукой в ответ супруг. - Вот приехали эти из Питера, снова. Им там хорошо. Они - почти столица, ну а мы - провинция. Устьрятин... - заскрипел отец с дивана. - Даже не дадут сегодня мне посмотреть футбол спокойно… Вот в Бразилии опять чемпионат. И играет сегодня "Ювентус" и "Парма"... Пристали Николай и Ганна  ко мне со своими гостями. Их гости, их знакомые, так и принимайте сами их, без меня...
- Ничего. В гостях на своих футболистов насмотришься. - ободрила папашу мать. – Там ведь тоже телевизор имеется. Кстати, они недавно плазменный купили, такой вот большой. – разводила руками она. – Нам бы тоже поменять не мешало, а то стоит старье… - дергала она его. - Дорогой, собирайся скорее… - Да и ты поскорей собирайся. - бросала Андрею она на ходу. - Не бываешь у них, так они на тебя обижаются. Знаю, что не любишь ты все эти их разговоры про политику. Ничего, терпимей надо быть. – стала умничать мамаша. -  Вот и в школе теперь у нас новый предмет ввели совсем недавно. "Толерантность" называется. Так что будем толерантны. - хохотнула андрюшина мать - Все - таки праздники, надо быть добрее, сходить, людей поздравить…
- Значит, скоро все будем терпимыми. – распластал на морщинистой роже ироничную улыбочку папаша, доставая из пронафталиненного шкафа старенький, "с искрою" костюм. - Ну - ну, пусть поучат "демократы" хреновы "терпил". Уж я - бы их... Впрочем, мне ведь ничего уже не надо. Помнишь… - говорил он – как я в в начале девяностых в Москве побывал? Так тогда я ходил по той Москве в этом вот костюме! – тряс он пальцем, то ли придуряясь, то ли нет. - Это им, дуракам, жить и маяться при этой власти... - впер он свой палец в Андрея, скорчил кривовтую и по его разумению довольно ироничную, а на деле – просто злую гримасу. - Правда, мальчиш - сорванец? Кстати, сколько эти мрази в Кремле тебе платят? “Чистыми” - семь тысяч с небольшим? Не густо! Ох, не густо... - закивал он головой, а потом устав дурачиться уткнулся молча в галстуки - рубашки тупо их перебирая, примеряя вновь и вновь, перекладывая и  перевешивая с одного места на другое в нафталиновом, старом шкафу.
- За что боролись, на то и напоролись. Так и надо Вам - дуракам. Стали “нищим отродьем” при барах… - распалялился вдруг папаша снова, как и много лет назад. - А то дураки - коммунисты воспитали на свою голову "умников", а те взяли и скинули их! – закривился он. - Неблагодарные!..
* * *
Ну а в гостях все, как тогда. И дым, и пустословие... Будто - бы и не прошли над нашим беспокойным миром почти - что два десятка лет… Вот и гости, и разговоры под вино и водочку. И телевизор светится приветливенько так совсем уж новенький и уже и заграничный, плазменный с огромнейшим экраном. Но  торчит он на месте своего почившего в бозе советского товарища… Вот и футболисты в пестрой форме бегают на том экране. Сначала бегали они. Потом какие – то концерты начались – без всякого начала и конца. И бесконечной, длинной чередой катили Петросян и Пугачева, Киркоров и Кобзон, Галкин и еще Бог знает кто. Вот все поют и пляшут, и шутят - бесконечно. Шутят с  модными ребятами из знаменитого "Прожектора Перри" – записными, патентованными шутниками с ти - ви… В общем, настоящее веселье, ликование и праздник с фейерверками… только почему - то никто не смеется над шутками в комнатке. Выхватают пультик друг у друга, нервно тыкая по клавишам. И перебрав все одиннадцать бесплатных каналов вещания возвращаются по новой - к Петросяну на концерт, со заявляя вздохом соседу - Вот ведь праздник на дворе, а смотреть по ти-ви абсолютнейше нечего.      
- Переходите на "тарелку" - посоветует ему сосед. - Вот у нас в Петербурге...
* * *
Вот гость из Петербурга с  женой (а "из Ленинграда" в этом доме уже редко говорят), постаревший, но все в тех же роговых очках приехал к дядьке Николаю. Снова, как и в стародавние года пугает и смущает он гостей, угощая их то былями, а то небылицами. Вот он после третьей рюмочки смеясь достает он из кармана какой то в четверо сложенный отксерокопированный лист и пускает его по рядам.   
- Я бывал по делам нашей фирмы в одном ранее закрытом уральском НИИ в Снежнегорске. - объясняет мужичок, хихикая. - Раньше там была одна шарашкина контора - "Снеженгорский научно - исследовательский центр психотроники и нейропрограммирования". Открыли Центр этот еще в семидесятые годы. – начинает петербуржец свой рассказ. – А проводили там секретные, закрытые для всех гражданских специалистов - врачей – физиологов, психологов и психиатров научные исследования по нейробиологии человеческого мозга, непосредственно занимаясь влиянием на человеческую психику так называемыми "нетрадиционными методами". Ну, гипнозом там, телекинезом и чем то таким... Называлось все это тогда - "Снежнегорский проект". Излишне говорить, что все работы велись для военных, для ГРУ и  КГБ... А, впрочем, все это дело темное и прошлое. – усмехнулся мужик. – Теперь то Центра того давно уж нет. Расформировали Центр как раз перед приходом Путина. - тарахтел и тарахтел неугомонный "специалист". -  Зарылся в архивах я там… Надо было один проектик из семидесятых отыскать, – объяснил петербуржец - и вот обнаружил ненароком "такое"… - причмокнул мужик языком. - Любопытнейшая бумаженция, товарищи!.. Говорят, что раньше таких вот бумажек было - пруд пруди. – разводил он руками и крутил в руках листок. – Но потом, уже после закрытия Центра многое сожгли во дворе. Мне один лаборант говорил, что теперь там дворником работает – костры пылали, пламя и дым – до небес. А в кострах – все бумаги, бумаги, бумаги, бумаги… Сколько и чего тогда уничтожали? Черт знает… Ну а эту бумажечку заложил какой то чудачок закладочкой как раз в нужную мне папку. Вот она и сохранилась! Уцелела! – ликовал экс – ленинградец -  И дожила чудом, так сказать, до самых наших  дней!..
* * *
- Тут про наш Устьрятин говорится!.. Надо же! – языки удивленно зацокали – И чего тут у нас ФСБшники и все эти секретные ученые забыли? Мы - то люди смирные... – ошарашенно галдел народ, когда расправленный листок принялся гулять над накрытым столом, переходя из рук в руки.
- Упросил знакомого отдать, просто вроде так, на память. - затрепался мужичонка языком по - новой. - Им ведь теперь без надобности он. К тому - же документ не на балансе. Он нигде не учтен, вот и отдали. Кстати, подлинник я дома храню – для истории, а для Вас – снял копию. Позабавить Вас, так сказать, ради праздника диковинкой…
- Сейчас все это уже малоинтересно. - взяла слово жена мужика в роговых - петербурженка (И вот именно так она всем представляется теперь.). - Дело это прошлое. – повторила строгая дама. – В наши дни ведь и сам Снежнегорск уж не какой - то там закрытый городок. Вот Центр и был… реорганизован.
- Это да, это да... – глубокомысленно качал головой петербуржец. - В середине девяностых еще был к тому Центру  интерес. Но в скорости прошел… - поднял мужик из Петербурга рюмку. - Говорят, что после девяносто третьего и всей этой бучи с Белым Домом хотели власти задействовать Центр этот сперва в проведении программ информационных спецмероприятий или чего - то там такого. Ну, тестировали они что то... А что они тогда искали? Врагов? Шпионов? Террористов? Или просто выявляли общественное мнение "на низу"?.. До сих пор про это неизвестно. – довольно крякнул он, слегка приняв на грудь. - Но я слышал от бывших сотрудников, что в конце девяносто третьего года на тестирование гнали в регионы для работы “на местах” всех сотрудников Центра, даже, как считалось в их кругах, "самых одаренных". Всех разослали из Снежнегорска тогда в регионы, вроде как в командировки. После правда обратно отозвали… - чавкал гость салатиком -  Но что они такое делали на тех  “местах”? Про то ведает лишь Бог...
- Да, загадка… - потянул какой то пьяный голос из угла. - Наверное, волшебники те и по небу летали, как Гарри Поттер – на метле, или как ведьмы?..
- Как индийские йоги. Вот недавно показали про них фильм по - телевизору... И еще – волки – оборотни… - кто - то пробовал глупо шутить, но никто не смеялся.
* * *
- А потом их Центр прикрыли окончательно.  Бросили людей на произвол судьбы... - продолжал петербуржец рассказик, налегая на горячую картошечку и котлеты по - киевски.
- Да уж... – хмыкнув себе в нос встряла следом за супругом дама - пертебурженка. – Там Топтыгин, директор тамошний, как я знаю, нажился хорошо на этом деле. Так из - за него и распустили всех. – продолжала она. - Сначала разделил Центр на отдельные подразделения для создания на их базе каких то непонятных частных бизнесов, совместных предприятий, ну или что то в этом роде… Помещения Центра отошли  новым владельцам. А потом они их приватизировали, верней – “прихватизировали”, и...
- После дефолта в девяносто восьмом многие из них банкротились, - поддержал рассказ супруг – перербуржец - и продали помещения почти что за бесценок. А кому они были нужны в городке, где кроме тех военно – гэбошных “чудес” - плода высоких технологий бвышего СССР – никакого, извините, “бизнеса” и не было. Тогда в “лихих девяностых” все жили торговлей. Вся страна мыслила категориями “купи – и - продай”. Раззорили страну, говнюки! – хлопнул мужичок рюмашку
* * *
- Но сейчас там что - то понемногу возрождается, - ободрил он тут же народ за столом. - Но сравнении с тем, старым Центром все это, по словам того же самого экс – лаборанта, - просто - курам на смех... Все исследования их, все сложнейшие опыты оказались оказались тогда в “лихих”, как говорится, девяностых бездарным властям не нужны. – сокрушался пьяненький экс – ленинградец. - Не нужны были тогда никакие их паронормальные опыты – “фокусы – покусы”. А зачем? Мозги людЯм компоссировать? Не надо! Тогда ведь многие и так, как пьяные ходили. Сначала с “Марианны” с “дорогим” Борисом Николаевичем, потом – от безработицы и новых, “космических” цен…  Тогда, в те окаянные года – распалялся хмельной мужичонка - и угробили секретнейший "Снежнегорский проект". Ну, а для промывки народных мозгов есть средство понадежней, да и подешевле. - указал он в разноцветно - хохочущий телеэкран. И немного помолчав, продолжил. - Большинство сотрудников разъехались по миру кто куда. – говорил петербуржец. – Живут, работают они теперь кто в Китае, кто в Англии, кто и в Америке – “Долине Силиконовой” - туда, в основном, программисты подались из ВЦ подобного рода НИИ… В Австралии живут, в Канаде… Кто - то подался в ЮАР – на край света, кто – то поближе к России - сел в Норвегии или съехал в “старую Европу” - в Нидерланды, во Францию... Говорят, что даже некая Марыся, вроде даже эта же - “Лямичева”, что в моей бумажонке прописана – продолжил тарахтеть очкарик - из  СНИЦПиН удачно вышла замуж за шведа - бизнесмена. Ну, жила с ним в Стокгольме. - потянул он и принял по новой - А потом развелась – закрякал он завистливо и гнусно - и отсудила, Вы только предсавьте, товарищи, у него вполне приличный капитал! – поднимал рюмочки восторженно – хмельной завистник, хмыкая. – Вот умеют жить, сукины дети! – чмокал он. - Есть такой народ, такие проходимцы, что без мыла в любую, простите, милейшие барышни, жопу без мыла залезут!..    
- Тебе ж рассказали потом, что эта самая Марыся вскорости там и погибла. Разбилась на машине, или как? – осадила его строгая жена, которую пьяное свинство супруга начало порядком бесить.
- Ну, это точно не известно. - с поганенькой улыбочкой парировал очкастый. - Говорят, что у кошки - восемь жизней. Так и эта девка, говорили все, на кота и похожа была. На черного кота, верней, на кошку. -  хохотнул он. - Может и жива еще. А впрочем, Господь ее знает? - разводил руками пьяный. – Кстати,  - оживился он – если разбилась – то это – урок! Урок для тех, кто Россию не любит и глядит на Запад! Урок для тех, кто не патриот!– вывел он нехитрую мораль и заорал что есть мочи. – Вот я – патриот! Да я… да я в девяностые … c “антинародниками” голыми руками бился! Я – работал и я Союз защищал, и… и … и… - хлопнул он очередную рюмку и удовлетворенный произведенным на собравшийся народ эффектом cтих.
* * *
- Господи, Господи, Боже... Что только в мире происходит?.. - мелко закрестилась и запричитала тетка Ганна. – Ведь все мы смертны. Все "там" будем... Не надо бы так… - стала укорять она наглого гостя.
- Да, снежнегорские девки они ведь - такие! Они - не пропадут! Вы не бойтесь за ее! Поди ее спасли! Ведь все - же Швеция!.. – решил изгнать из за стола нахлынывшую грусть хмельной хозяин дома Николай, уже почти совсем седой. - Нам - бы тут с "Единой" на Руси не пропасть... – решил он сунуть в разговор очередную тему. - Эх Россия, ёшкин кот...- начал "разоряться" он. - Вот оyf уехала, а мы и рады! Мы – русские – народ широкий! У нас и зависти к ним совсем нет! “Всемирная отзывчивость”, как писал господин Достоевский. – решил показать он гостям кругозор. - Пусть хоть кто - то спасется в Европе. – вещал Коля. - Это если, извиняюсь конечно, жива… - поправил Николай мыслишку и продолжил. - А деревня наша погибает и погибнет скоро окончательно. – причитал он. - Вот продукты почти что все у нас в Устьрятине или привозные, или не из нашего сырья. Молоко и мясо из Европы привозим... И…
- Ну, это не главное. - весело вступила c Николаем в спор молодая, черноволосая, стройная барышня. - Теперь главное у нас - наука. Вот в Сколково - научный центр достроят скоро… – говорила она. - Между прочим, и президент наш, и премьер говорят, что скоро там они начнуть микропроцессоры делать. Тогда...
- Да что они там говорят? Смешно слушать... – покривился с ухмылочкой очкатый из Питера.
- Ничего не сделают, а деньги народные спустят на ветер. А если чего и сварганят, то России нашей - хрен дадут. Вот мы чего от этого получим... – скрутил и выкатил Николай огромную, пьяную фигу – комбинацию трех пальцев - и показал гостям.
- Коля, Колюшка, уймись. – стала уговаривать мужа постаревшая, седая Ганна. - Там без нас все решат. – говорила она и показывала пальцем в потолок. - В России вечно так – запричитала Ганна - развал и бардак. Зато у нас - то в Белоруссии - порядок. – сдавила она кулачок и сверкнула фанатически глазами. - У нас в родной мне стране - Белоруссии правит Лукашенко Александр Григорьевич...
- Да на что нам Ваш Лукашенко? Он - тиран и еще - самодур. - снова встряла в разговор черноволосая. - И республика живет за счет России. Ну а если чуть чего не по ему - сразу скандалит, как баба и грозится в Европу уйти. А кому он нужен там, такой гордец?.. 
- И куда ему уйти в Европу? Так он и так уже в Европе! Сколько у него совместных предприятий с европейцами! "МАЗ - МАНН" - это раз... - не стерпел Николай и принялся, загибая пальцы на морщинистых, бурых ладонях что - то доказывать c пеной у рта.  - И продукты белорусские - дешевые. Возьмем хотя - бы сыр... – говорил девице дядя Коля.
- Бесплатный сыр бывает только в мышеловке. - возразила ему черноволосая. - Это я Вам, как экономист говорю достоверно...
- Но ведь он не бесплатный! - Не бесплатный он! – загалдели, зашикали на нее из углов.
- Товарищи!.. Тьфу… верней - господа! - закричал хозяин дома, затрезвонив вилкой по хрустальному бокальчику. - Дорогие товарищи!.. Господа… ёшкин кот… - не сдержался Коля. - Попрошу тишины! Ти - ши - ны! Дайте мне сказать слово по этому вопросу! Я попрошу мне дать сказать на минуточку...
* * *
Вот так они пили и закусывали, и снова спорили о чем то, а тускленькая ксерокопия гуляла по нечистым жирным, масляным, безжалостно - полуравнодушным рукам. Вот и дошла она до Андрея… Уличив минуту заглянул он ту в бумагу, да так и обомлел. И вдруг вспомнил давнее, давно забытое уже, почти что нелепое вот здесь и сейчас то почти что детское, смешное колдовство. И -

- Небо медное. Земля железная.
   Небо медное. Земля железная.
   Небо медное. Земля железная.

- прошептал Андрей никак не надеясь на чудо пересохшим и беззвучным, ртом. И чуда не было. Чуда не происходило. За столом все также ели, пили, и о чем то пошло и нелепо спорили, и… И дым сигарет поднимался под низкий потолок квартирки, и слышалось сытое чавканье, и разливались моря и моря пустословия - под возлияния из водки и вина…   
- Она. Это все же она... - накатило страхом в сердце подступив тошнотой и пахнув замогильно и зябко продрав холодочком вдоль хребта. А потом острейшая, почти нестерпимая боль от той давней обиды на Марысю, без памяти тогда любимую, боль обиды за свое неимоверное, невероятно - дикое унижение смешалась вдруг с нахлынувшей невесть откуда лавиной из жалости и нежности, рвущейся  прямо сейчас из его живого еще сердца человеческого. Вот царапающая, острая, словно кусающая, будящая, живительная боль растопив противный холодок в душе и прочь прогнав ту старую обиду защемила взвыв острой тоской в его бедном, терзаемом сердце. Будто Кто То живший в  самом Андрее внутри года за годами, и до поры ему только лишь поверхностно Знакомый еще по детству и по ранней юности, словом Тот, Внутренний, вернее – Нутряной, сжившийся и будто слившийся когда то с ним уже давным – давно и ставший навсегда сперва единым целым а потом – уснувший, пробудился0 нынче и принялся за большую работу, перелопачивая в его душе и сердце. И вот прямо сейчас этот самый Знакомый ему Незнакомец словно бы светил  ему в душу большим фонарем, как бы при этом ища там - Андрея – настоящего, словно бы запрятаного где то в глубине, внутри обыденного и повседневного Андрея, а найдя его там - истинного, принимался разгребать вокруг его какой то сор, отмывая и очищая и его самого, и все вокруг даже в самых темных уголах, в каких то словно бы закутках паучьих или крысьих, удаляя оттуда уже навсегда всю ложь и всю неправду, всю трусость и всю нечистоту и пороки… Так работал тот проснувшийся его Знакомец – Незнакомец. А может быть просто в нем проснулась от спячки душа? Кто все это знает? Никто… Только Дюша чувствовал, что почему то после тех старинных слов прабабкиной чудной молитвы стало больно вначале, а спустя и от боли вот этой  целебной легко… Но и это было не главное. А главное сейчас было для Андрея то, что он точно знал, что Знакомый Незнакомец сейчас с ним, вернее – в нем, и он жив, он живет в нем, и не спит. И он точно поможет ему, очистив  от мерзости сердце и душу, пытаясь  доскребстись  до его самого светлого  донышка.   
* * *
- Странное чувство. Страшно, больно… Но ведь что то есть  впереди? – подумал Андрей и снова пробежал глазами по строчкам, пытаясь вчитаться. На уже порядком помятом и замасленном листе было напечатано -

СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО

Федеральное агентство по психологичскому и нейро - лингвистическому контролю
при Федеральном управлении государственной охраны  РФ

Снеженгорский научно - исследовательский центр
психотроники и нейропрограммирования


Директору СНИЦПиН
Топтыгину Р. В.
от младшего научного сотрудника
Кафедры военной и гражданской психотроники
Лямичевой М. И.

Докладная записка

В ходе выполнения особых мероприятий по выявлению общественно - опасных настроений и проведения ряда работ по психологической обработке лиц в форме психозондирования (проведены тесты на наличие угроз как со стороны отдельных лиц, так и организованных групп граждан РФ, могущих в дальнейшем нанести ущерб государственной безопасности, обороноспособности, общественному миру и гражданскому согласию на территории РФ) с ноября 1993 г. по апрель 1994 г. на территории г. Устьрятин  (Устьрятинской области РФ) был осуществлен ряд психотронных влияний на личность граждан РФ (все мероприятия одобрены в соответствии с сов. секретной директивой "Лох"  ФУГО РФ). 
Все эксперименты осуществлялись строго в соответствии с ранее утвержденным графиком и успешно завершились. Угроз, могущих исходить как от отдельных лиц, так и от организованных групп граждан РФ, проживающих на территории г. Устьрятин  (Устьрятинской области РФ) обнаружено не было. Никто из подвергнутых психозондированию и /или другим видам психологических воздействий с моей стороны ни о истинных целях,  ни о средствах их осуществления представления не получил. Все работы осуществлялись согласно с порядком, предусмотренным режимом СОВЕРШЕННОЙ СЕКРЕТНОСТИ. 
Аудио и видеоматериалы проведения экспериментов прилагаются (CD - R диск - 1 шт.).

24. 04. 94 Лямичева М. И.

На низу официальной, странненькой бумаги жирной блямбой круглилась наглая, орлиная печать. А между датой и фамилией стояла заковыристо – странная подпись. Ее, подпись - из маленьких, странненьких квадратных буковок, похожих то ли на пламенно - готические, то ли напоминающие рубленный еврейский алфавит. 
* * *
Он сидел, и не мог пошевелиться. Он не мог больше жить. Не смел дышать. Не имел больше права ни на солнечный свет, ни просто - на воздух. Слезы, горестные слезы застелили вновь его глаза, но он не имел право показать их этим, чужим ему и равнодушно - глупым людям.
- Пацаны ведь не плачут! Это стыдно! - вспомнил вдолбленное с детства, но… Но это было уже нестерпимо. Это было уже слишком больно и страшно, и так несправедливо, что к горлу подступил давящий ком. Андрея  мутило. И хотелось бежать и кричать.., но совсем как в давнем страшной детском сне или тогда на той встрече с Марысей его ноги становились ватные, а тело в котором вновь и вновь скреблась душа все еще безвольно сидело тут на стуле, принимая в уши все эти пошлости и гадости. А  совсем рядом с ним, как бы не видя его восседали за столом они – “его” такие далекие от Андрея “близкие”… Жрали, и курили, и обсуждали сначала то какие - то пошлины, то потом – стали спорить о цене на какой - то бензин… И до хрипоты, и чуть ли не до драки обсуждали новые права для водителей и правила для техобслуживания авто в этот год…
* * *
Как ему тогда хотелось кричать! Орать и выть, и кататься по полу! Перевернуть дурацкий стол и надавать тут всем по морде, а потом глядя в глаза объяснить наконец, что так нельзя. Что вот так невозможно. Что нельзя ненавидеть, нельзя убивать и желать погибели другому. Что невозможно радоваться и судить, рядить и склочничать, и искать мелкой выгоды пока хоть кто - то пусть даже не от этого, а просто страдает. Объяснить, что надо хоть кому - то в мире помогать. Словом, делом, чем угодно, хоть пустым сочувствием, а иначе - никак... Невозможно. И это было невозможно. И потому Андрей молчал. Только слезы лились. Только зубы стучали, как будто в ознобе. Только лезли на язык страннейшие слова. -
 
- Небо медное, земля - железная.
  Небо медное, земля - железная.
  Небо медное, земля - железная.

- зашевелились губы, а во рту шевелился язык, беззвучно щекоча гортань, но  Андрей не подал ни звука. Только сжался в кулак. И сдавив кулаки запрокинул голову повыше, чтобы они, “близкие” не увидели слезы, потому что нельзя, невозможно было допустить, чтобы "эти"  увидали их и осквернили их.  Ведь для Андрея они уже давно были только "эти", и сегодня он снова это осознал и понял уже во всей полноте…
Перекатил комок по горлу и стараясь отдышаться достал из кармана платок. Притворившись простуженным высморкался попутно смахнув кончиком платка набежавшие слезы… А вокруг шумели и жрали. Наливали и чавкали. Чокались, шутили и злословили. Кто - то снова поносил то Америку, то нынешние власти и защищал то ли Каддафи, то ли Асада, то ли еще неведомо кого... Потом хозяин дома затравил полупристойный анекдот. И сам шутил, и сам смеялся. И смеясь давился хозяйкимым, пересоленым "Оливье". Потом забегали, заколотили по загривку, но хозяин все хрипел и кашлял. Кашлял, и его увели на убогую, прокуренную кухоньку, а может в уборную... 
* * *
- Господи, как страшно! Господи, как пусто! - возопил Андрей в этот миг в своей душе. - Господи! Господи, Боже - призывал беззвучно он Того, Кого недостоин и самый великий герой, стыдливо, робко, боязливо от всех отворотясь и спрятав лицо и от гостей из Петербурга, и от “родных” до поры, пока наконец то не выбрался из – за этого проклятого стола в этой шумной, тесной комнате в полутемный, узкий коридор. Засунул ноги в сапоги и потянул за молнии. Намотал на шею шарф. И стащив с вешалки свою выходную, новенькую дубленку тяжело залез в нее. Потом нахлобучил на голову меховую, бобровую шапку – тоже “парадную” и “праздничную” и  взялся за дверь.
- Ты куда? - спохватилась седенькая, сгорбленная тетка Ганна.
- Да как то душно мне. Я лучше пойду. - промямлил Андрей с показным равнодушием. - Спасибо. Но мне  пора. Тут надо еще в одно место зайти по делам… - почти что труслово оправдывался Дюша перед ней.
- Ну, c Богом, с Богом... – взмахнула она маленькой и как бы обезьяньей, сморщенной лапкой перекрестила Андрея совсем уже старенькая тетка. – Ну, c Богом… Храни тебя Господь! – повторила она и входная дверь с порывом зябконького сквознячка шумно хлопнула у Дюши за спиной.
Гулко грохнуло железо об железо и вот в тот же миг щелкнул - клацнул замочек, запирая, закрывая для Андрея путь и дорогу туда, где ему не бывать уже больше. Не бывать ему в том доме, где ровным счетом и  ни для кого, ни для живых и ни для мертвых нет ни прощения, ни любви, ни жалости. Не бывать ему в том доме совсем нет надежды ни на что, ни на что на огромной, прекрасной Земле. 
- Сволочи. Вот сволочи. - только это и мог сказать Андрей тогда этой новенькой, металлической двери, с трусливо – хитреньким глазочком  уже давая безо всякого стеснения волю своему беззвучно - хрипящему, горячему рыданию.
Серва Андрея просто нервно и мелко трясло, а потом – заколотило сильнейшим ознобом, заколов и забегав по телу мелконькой, холодной дрожью, и… И он зарыдал… Рыдал горячо и впервые за долгие годы. До дрожи, до истерической икоты захлебываясь он кривил в почти беззучных всхлипах - криках свой перекошенный рот а слезы, горячие, жаркие слезы крупным градом лились по его гладко бритым по утру щекам.
Да, он не просто плакал. Он ведь теперь оплакивал. Оплакивал погибщую Марысю, к чьей судьбе так жесток и равнодушен этот подлый мир. Андрей оплакивал свою загубленную, испоганенную, бессмысленную, злую жизнь. Плакал впервые за долгие годы и слез не стеснялся.
И вот он вновь зашетал. Зашептал срывающимся голосом и чем дальше шептал он, тем уверенней и крепче становился у него голос, говорившего теперь им там – за той дверью бессмысленное и непонятное - 

- Небо медное, земля - железная.
   Небо медное, земля - железная.
   Небо медное, земля - железная.

Так Андрей говорил и шептал и рыдал. Все шептал, и все плакал, пока не излил всю свою горестную горечь из залитых солеными реками глаз и совсем не затих.
* * *
Тяжко навалился на перила. И взглянув вниз, в пролет наконец отдышался. Набрал полные легкие свежего, ноябрьского, первоморозного воздуха, как бы прощаясь с удушливой, угарной вонью гаденького, дядькиного "Беломора" из - за которого давным - давно имел с ним даже и бурную ссору. А дело было так… - припоминал все это  снова почему то Дюша. Ведь когда - то давно, может лет десять назад, Андрей чуть не разругался с ним из - за этого самого курева... Верней, конечно, не из - за него, не из - за табака этого дешевого и гадостно - дымного то есть. Из за него никто ни с кем ругаться на земле из нормальных ругаться не будет. Если только какие бомжи пачку найдут, и тогда… Но и то – вряд ли. Ведь оно – есть просто – напросто простое, низкопробное курево без всяческих затей… А из - за того самого портретика Усатого, который Николай Николаевич и водрузил за стеклышко серванта в кабинете. Вот ведь в тот давний свой визит Андрей неловко пошутил, что называть табачок поганый этот - "Беломор" у нас в России все равно, что сигареты в Польше взять, да и назвать по имени городка всем известного в мире - "Освенцим"...
Что потом началось? - Крики, ругань и проклятия до небес. И орания – визжания, и… Подлинный вышел тогда скандал из – за того табака препоганого меж ними.   
- Развалили Советский Союз! - голосил истошно Николай, воняя – фыркая под потолок квартирки кисловатым табаком. - Довели народ до нищеты, да еще и на Сталина вякаете! Да он был... Да он был - задыхался он в кислом дыму - настоящий строитель империи! Да он больше Петра и Ивана Грозного, и больше всех царей! Да Вы все пигмеи рядом с ним! Он - бы Вас перестрелял и народ сказал - бы Сталину за то "спасибо"! А то ишь чего удумали - Сталина хулить, "дерьмократы" хреновы, мать и бабушку Вам в глотку!..
- Вот припомнилось же вот такое… - подумал Андрей, прощаясь с этим странным домом. – Нет, c этим все окончено. Ухожу насовсем. И ухожу без всякого возврата…
* * *
Постоял чуток, прислонясь спиной к навсегда, навек уже закрывшейся новенькой, надежной, металлической двери обшитой полированной вагонкой и с таким - же как и на прежней, еще "фанерной" и дерматиновой, той что когда - то тут была - с поясками и с белыми головками заклепок, с таким – же точно, как и ныне подозрительным, недоверчиво - зорким  глазком. 
- Больше уже никогда... Но и идти мне некуда... Совсем некуда... - билось у Андрея в голове отмеряя  такт его шагов, спускающегося все вниз и вниз по серой лестнице. Спустился совсем. В черном тамбуре нащупал кнопку замка, надавил и наконец то вышел на заиндевевший, бетонный обрубочек истертого за полвека крыльца. Громко хлопнул новой, безжалостной дверью и вышел в синий и морозный полузимний вечер заскрипев сапогами по ломкому первому снегу. И снова, как тогда пошел и топал черными следами - по белому, свежему, ломкому инею.
Вот он пробрел  вдоль стены с размашистыми, колкими граффити, этими словно бы и  ничего не значачими, дикарскими надписями. Всеми этими – WАRSKINS с кресотом – SPAR – КВК – НЕ ЗАБЫВАЙ – ZERO – и M.V.P. OMUT ATA – HENJAY – yo snef draw screm – и размашистым полуматом – ЕЛБАНЫ. Недалече от брани косоватой надписью широко и  угрожающе чернело имя нечистого – [ DIABLO ]… Покосился на замаранную гадкими словами стену.
- Да, когда - то это уже точно было... Было, точно было. Только вот не помню я когда... - пронеслось у него в голове. А потом повернулся к той стенке спиной и пошел от нее совсем прочь.
Неожиданной горячей волной жаркие слезы вновь набежали ему на глаза. И он снова плакал и шел.  Шел и сам не ведая куда, потому что уже на всем свете ему идти было уже совсем - совсем некуда и не за чем. Это он уже знал так давно, а вот сегодня и вот прямо сейчас осознал это  ясно, и вот это и было страшнее всего. Даже и страшнее известия о Марысиной гибели. Или… Мысли в голове запутались в какой то нелепо – бессмысленный клубок носясь одна за другой дьявольско – нелепым хороводом и… И рыдания кривили ему рот.   
Так он  пошел - куда глаза глядят не глядя ни на людей на улицах, ни на дома, ни на железные – резвые - злые машины. Неоновые вывески ложили на поечи его свой призрачно – мертвящий свет, щиты реклам зазывали его, призывая покупать и развлекаться, и бесчисленные желто – розовые квадраты окон сулили квартирный уют и покой, а искусственные люди – манекены как бы махая руками ему звали зайти в переполненные роскошью чертоги. Унисящиеся вдаль горящие светом окна авто и троллейбусов и звали в какие то дали и даже толпы спещащих людей как бы расступались в эти странные, последние минуты перед ним… Фонари, деревья, стены… окружали его. Но он их совсем не видел, просто не желая, больше находиться рядом с ними, с этими людьми и с их творениями вот здесь и вместе, и все проходил, проходил, проходил мимо них отказав им в этом праве - присутствовать рядом с собой на планете в этот самый час.
Так Андрей продвигался по бешеному городу, двигаясь вперед совсем без всякой цели, а только ради самого движения, бесцельно переступая с правой на левую, словно заводная кукла. Двигался, ибо встать теперь на месте означало для него умереть в то же самое мгновение. Да, его сердце еще гоняло по сосудам кровь, да его глаза еще глядели и суставы двигались, неся его вперед. Да, он еще как бы жил, да, он пока еще дышал запоганеным выхлопными газами морозным воздухом, только внутренне он уже был как бы мертвый. Правая, левая и снова правая. И слезы, слезы, слезы солеными струйками ползущие по гладко бритым по утру готовым идти в гости к “нашим” и “своим” зардевшимся щекам…   
- Вырвался! – вдруг подкатила мысль его, затрепетав под черепной коробкой. – Ушел! Все таки ушел я! Не поймали!.. – взликовало неожиданно и вдруг что то дикое внутри у Дюши и вдруг накатило еще - А вдруг я приду “туда” и к ней? И вот тогда… - думал он, и через догадку свою словно бы в ту же секунду расслышал из какого то надмирного далека станнейшую мелодию словно бы музыки сфер, ощущая языком лишь на мгновение вкус каких то веведомых, райских плодов и втянув ноздрями невесть откуда пришедшие заместо бензиновой гари сладчайшие, пьянящие ароматы.   
- Так когда то пахли ее духи. В тот самый первый, давний вечер встречи. – вспоминил он, и голова его сладко кружилась. – Ну, теперь точно к ней. Я иду сейчас к ней и “туда”. И она меня ждет на пороге неведомой двери. Вот я войду и тогда… - вдруг набежали широкой, приливной волной в его бедную, больную голову и без того уже горевшую в полубреду быстрые, полуобманно - неверные мысли. Набежали и тысячами острых и соленых брызг с шумом рассыпались, откатившись куда то назад и оставив Андрея в полном замешательстве неведения, потому что  Андрей не узнал от них что же все таки будет “там” и “тогда”, да и будет ли что нибудь ровным счетом.
Вот потеряв на пути путеводную звездочку мысли он все же продолжал идти вперед  положась уже более не на хитрый и неверный разум, которому Андрей уже не доверял, а только на темные, доставшиеся нам от наших древних и шерститстых предков полузвериные инстинкты. Без долгих размышлений о будущей цели своего пути, только по наитию куда неведомо брел Андрей по городу теперь, то ли превращенный в человека – зомби, то ли околдованый какой то неведомой обыкновенным людям колдовской, волшебной силой.
Так среди людей и прошел человек, еще довольно молодой, но, к сожалению так уже безнадежно – бездарно - бессмысленно взрослый, то есть переваливший уже за ту черту, что отделяет нас навек от юной поры наивных надежд на якобы вскоре грядущее царство добра и вселенную правды. И сегодня он очень спешил. Он и так очень долго задержался вот здесь, на земле, так и не найдя для себя ничего в этом грязном и сутном мире. Но сегодня кончив все дела он уходил из него навсегда, совсем бесповоротно, так  решительно и так же просто, как он ушел час назад из того беспокойно - нескладного,  дома легко и безнадежно  распрощавшись с его неярким, неверным, обманно - ласкающим светом и таким гостевым,  неуютным теплом, быстро вынырнув из  его дымной и прокуренной, древней утробы и словно бы валясь теперь все дальше - дальше так бесповоротно – обреченно и так безнадежно - отчаянно в городской электрический ад где обычный, бытовой бедлам не стихает и не повинуется по воле беспокойной ночи, сверкающей рассыпчатым ярким и яростным, огненным блеском лукавых реклам горящих вдоль свистящих и ревущих “тойотами” и “фордами” бешеных дорог брошенных узкими лентами в океане  слепых, заметаемых снегом, чернеющих без единого живого глазка фонаря словно вымерших микрорайонов.
Так Андрей уходил безнадежно, как уходят солдаты в свой последний, решительный бой, в вернее - на уже предрешенную, верную смерть. Шел не останавливаясь, сперва неторопливо, как бы неуверенный купальщик входит в холодную воду.а потом. Потом бодрее, а значит - обреченнее… Так и приближался он к своей последней черточке, к той самой  последней своей на пути по земле остановке.
* * *
Удар был тупой и... все вдруг покатилось. Затем погасло, а потом… Потом его объяла темнота и тишина, совсем не злая и не страшная даже. И вдруг уже через мгновение выплыло откуда то что то сперва неясное, размытое и странное, словно бы знакомое ему уже когда то, но почему то сверху. Но и не очень еще высоко. На уровне пятиэтажки, не повыше.
- Улица… город… дома… - начал он припоминать словно никогда и ничего не значившие для него слова глядя вниз и поминутно дивясь такому вот своему состоянию. – Толпа… полиция… троллейбус… люди… скорая помощь… - странно пронеслись в его сознании обрывки словно бы чужих и странных слов… Нет, не было ни боли, ни испуга. Сперва просто накатило на него удивление. - Как это так? – спрашивал себя Андрей и не находил ответа. - Неужели так все бывает? Вот поскользнулся раз и... полетел. Сначала падал вниз, словно под какое то давило, где только на мгновенье  тяжело. А после... После легко и спокойно. И ты уже не с ними, но всех видишь и как бы живой. А живой ли? Не знаешь… Только знаешь почему то, что надо снова тебе прошептать -

- Небо медное, земля - железная.
   Небо медное, земля - железная.
   Небо медное, земля - железная.

И вот резко и сам для себя неожиданно Андрей словно бы очнувшись или проснувшись после этих слов и соделавшись в тот миг почему то особенно легким сразу резко потянулся куда то наверх. И вот он парит над всеми этими словно бы нелепыми и совсем ненужными ему предметами, людьми, машинами. Вот он летит теперь почти уже в ровень с верхней лифтовой надстройкой двенадцатиэтажной, желтоватой башни,   а в сознании так звонко, так легко. А невидимое тело его теперь так прозрачно – невесомо и странно. Странно видеть весь мир с высоты. И летать так странно. Так легко и беспечно. Нет ни страха, ни боли. Только есть теперь у него уже и непонятная для него самого, так и ненайденная им, там внизу на планете Земле за те долгие годы и годы и восторженная радость, и безмятежно – ласковый покой.   
- Неужели я лечу?  - еще не верил Дюша даже  сам себе. – Но ведь так не бывает. – думает он. – Ведь по ти – ви нам когда то рассказывали, что вот именно так, когда человек умирает просто де работает прощаясь с хозяином мозг. Потому он якобы и видит всякое такое, и… и как бы летает, и прочее. -  забилась застучала на секундочку испуганная мысль, вернее, только ее маленький обломок. - А все же,.. приходится верить себе. – думал Андрюша снова посмотрел на город вниз, летая и дивился своей легкости невидимых чресл, и еще невесь откуда появившейся в душе спокойной – светлой радости и надмирно – безмятежному покою.
* * *
Да, ему было теперь хорошо и спокойно в невидимом и легком теле. – А как же то мое старое тело? – с трудом вспомнил Андрей и поглядел вниз, на ту самую улицу.
Вначале он увидел сам себя, лежащего там на земле распластавшись, как погибшая, раздавленная жаба на спине, прямо в темно - красной луже, расплывающейся посреди ноябрьской, ветряной поземки. Вот подле его бездыханно - недвижимого тела стоят автобусы, троллейбусы, авто и какие то люди, остановив движение машин по замершей дорожной полосе. А рядом с ними другие вдоль по тротуарам и в авто по полосам дорожным словно бы не замечая мертвеца текут и текут по делам. Только кто то бросит беглый взгляд то с любопытством, а то с равнодушием из окон. Бросит и отворачивается от него. Видеть мертвеца среди проезжего пути – не большое удовольствие… Вот какой то пузатый мужик (по видимому, это водитель стоящего у самого трупа автобуса – так понимает Андрей) истошно орет на какого то парня, а тот боязливо отбежав от него  истерично жмет кнопки сотового. А шофер все знай голосит, и все по - матери, по – матери, по – матери кроет его… Вот на торотуаре у остановки столпились зеваки.
- И вот даже там кто то кому то чего то доказывает… - удивляется Андрей безумию происходящего внизу. А по полосе мимо места погибели его - бесконечным потоком – все авто, и авто, и авто, и огромные, рогатые троллейбусы… Вот они постояли немного у мигнувшего кровавым и желтым глазком светофора и вновь летят мимо его, проносясь  подле кровавого, раздавленного тела длинной, бесконечной  вереницей своего быстого и смертоносного железа...
Посмотрел Андрей на все это и отворотился. И так ему все это в тот миг сделалось противно и чуждо,  что сперва он решил вновь поднялся выше от грязной, окровавленной земли. Оттолкнулся как будто от воздуха, чтобы выплыть вновь вверх к самой крыше двенадцатиэтажки, но вдруг неожиданно сам для себя самого отвернул куда - то в сторону и тот миг провалился в бездонную, черную яму, очень темную и жутковатую, напоминавшую то ли метротоннель в, то ли трубу пылесоса.
* * *
Истошная визгня тормозов, а затем – лишь яростные крики и матерня водителей. Вот кровавый ледок на Горького у светофора вновь заиграл отражая блики света желтых, зеленых и красных фонариков. Еще только минуту назад он был под черными, тяжелыми колесами. Теперь и они откатили назад и намертво встали. Колеса встали словно вкопанные, зато тут же забегали люди. Вот он - несчастный пузан – водила смертоносного автобуса орет и орет на пацана из старых “Жигулей”. – Ты куда повернул, му… чудила? Какой свет горел, сукин ты сын,.. ерш в корыто твою бабушку, в богородицу тебя язви? Да ты…!.. Да таким козлам права давать…?! Да таких собак стрелять надо! – распаляется он все больше и больше.   
А молодой, и уже желеноватенький от страха нажимает кнопки и уже орет – Але! Полиция? Але!.. Не слышно Вас… Совсем не слышно… Да, перекресток на Горького… Да, ДТП, c трупом ДТП, c трупом… Ну, задавили кого то и похоже что на смерть… Выезжайте, мы Вас ждем.
Вот и толпа растущая зевак на тротуаре. И пронзительный, истерический вскрик, почти что визг какой то  женщины, бросившуюся в миг к раздавленному трупу, и заголосившей – Бедненький! Надо помочь!.. Ну, что же Вы стоите? – чуть ли рвала она платок на голове и чуть ли не рыдала сейчас.
- А Вы кто ему будете? Родственница или, скажем, мамаша? – посыпались вопросы на нее.
- Помогать нельзя! – орет ей кто то. – Это дело полиции, скорой! А нето чего доброго помрет – а нам отвечай! – поддерживают первого. – Еще в убийстве обвинят чего доброго! Вот найдут на теле отпечатки пальцев и – привет! Тюрьма оеспечена!.. – сперва яростно зашикал на нее народ. А потом под всеобщий возмущенно – взволнованно – тревожный гвалт ее куда то увели под руки здоровых парня без формы, а может быть и в форме мужика,  говоря зевакам порицательно – разумные слова. -   
- Вот какя нервная гражданка. – говорили они и осуждающе качали головами. – Неужели не понятно, что во всем порядок должен быть? Должен быть порядок! – снова повтрили они. – Ведь мы все в государстве живем… В государстве!.. Вот приедет полиция, скорость приедет, тогда и помогут ему… - говорили они и волокли куда то женщину, кричавшую – Да я ведь только… И… зачем меня? Куда?..  - Но ее уже никто не слушал и вскорости все позабыли о ней.
* * *
- Нельзя же быть нервной, ранимой такой … – зашипел и зацикал поддержав расправу какой то довольно на вид и солидный, и сытый молодой мужик в дорогом пальто, горячо поддержав и одобрив уже завладевшую этой толпой всеобщую обывательско – мещанскую мудрость о том, что влезать ни в свое дело ни к чему - Ко всему надо попривыкнуть. – взвякнул снова он. - Экое дело - всего то одного человека убило… Не война ведь, слава Богу. Не теракт, не “чечи” с бомбами шалят, не к ночи будь они помянуты...

- А что там такое? - любопытно обернулся второй мордастый, молодой мужик в черном пуховичке с рыжей, пушистой лисой на балахоне капюшона.
- Молодого человека задавили. - бодро объявила девушка с черненькой головкой и с косицами накрашенных алым косиц – дрейдов, в новомодном бледно - синем куртаке с черно - бурым пушистым воротничком. - Дорога скользкая, вот и не затормозили они вовремя, и…
- Да не так все было! Все совсем не так! Он сам поперся на рожон! - заспорил старикашка в потертом пальто и стармодной, мятой шляпе. - Наверное был пьяный, или вовсе какой - нибудь там наркоман. Распустили народ "демократы".  - забрюзжал он противно. - Надо улицу по правилам всегда переходить. Вот тогда давиться под колесами не будут. А то сами лезут под колеса, а водитель виноват...- гундел старик безжалостно и пошло. - Вот при Сталине - порядок был... – словно шипел он и крякал злобно и ворчливо.
* * *
Cтремительная, огненно – ветвистая, разящая стрела прорубила темное небо над городом, и раскаты далекого грома сердито ударили в уши людей грозно грохоча над головами. Словно вдруг и само Небо засверкало, заговорило – заухало вмешиваясь в глупый спор людей своим сердитым басом. Вот небо прорезало вновь и… Грохнуло поближе - оглушительней, страшней и... покатилось в далекую даль гулко, яростно и глухо – безнадежно. Грозный, Божий бас рубил и трубил над испуганнным, маленьким миром.  То с причудливыми перекатами, как будто раскатясь громыхающими бочками по булыжной мостовой, то словно ударяя гулкому железу - ровно и четко, и в такт Божьий  Кузнец колотил в небесах. Вот Он не на шутку разошелся и рассыпал сейчас за ударом удар, высекая свои смертоносные искры. Вот миг, и… первые,  тяжелые, злобные капли рассыпчатым горохом посыпятся с небес на серый, умирающий, погибающий в мерзости город.   
- Зимняя гроза… Зимняя гроза… - сперва удивленно шумели в толпе то ли радуясь чему то, то ли негодуя, пораженные новым, невиданным зрелищем. 
Вот еще удар небесного молота, и еще, и еще. И пораженные, испуганные люди трусливенько стихли, вжимая головы в узкие плечи, словно и вправду боясь получить сейчас заслуженную кару от Того Кузнеца с распоротых летящим, и разящим, и сверкающим огнем распортых небес. Еще один удар, и… холодный, зябкий, колкий ливень хлынул вниз, заливая безжалостными струями ледяной воды и людскую толпу, и изъезженную, грязную дорогу, и эти старые дома и новенькие “маркеты” и “шопы”, и вот эти летящие – бегущие - спешащие куда – то без конца машины.    
- Да уймитесь Вы наконец - то с Вашим Сталиным, Василий Петрович. – почти уже закричала от  нахлынувшего на нее еще неясного, дикого страха старуха, зябко вжав седую головенку в плечи.
Ближние раскаты грома перекрывали ее истошный, испуганный вопль. Крупные капли дождя слезами ложились на ошалелые, чуть перекошенные лица. Вот мгновение и – небо вновь раскатилось басами, разбитое словно орех на колоссальной Божьей наковальне. Вот грохануло и вновь перечеркнуло легко и свободно из конца в конец летающим огнем так, словно Кто То взаправду сегодня решил распороть над планетою небо. Распороть его и положить конец всему. Вот так. Конец – и баста…
* * *
Обомлев на секунду и стряхнув дождевые капли с носа она застеснялась себя перед самой собой за “нелепый этот и крик”, и “испуг первобытный” будто бы и недостойный ее - педагога. И снова, как ни в чем не бывало растворив старый зонт и слегка сгорбившись продолжала она равнодушно, спокойно, деловито – рассудительным брезгливым тоном нанизывать, как бусины на нить одну за другой свои гладкие (гадкие) фразы. Фразочки, в общем, уже давно привычные и знакомые всем, и повторяемые из десятилетия в десятилетие, как школьная таблица умножения.
- Впрочем, в чем то все же Вы и правы. – говорила старуха вытирая ладонью свое мокрое лицо. - Сейчас ведь все так и стало... Вы думаете, в школе нынче - дети? Нет, это не дети теперь. Это черт знает что, только это не дети... Это просто скотины последние, вот что я Вам откровеннейше, как педагог с многолетним стажем работы скажу!.. – негодовала старая учителка. - Вот я сама - бывший зауч с многолетним стажем работы в средней школе, да и то... Да я уже все нервы свои истрепала, а они того совершеннейше не ценят... И все время - за такую нищую зарплату... Ведь всю себя им отдаешь. Всю, без всякого остатка. А они, неблагодарные... Впрочем, и родители у них не лучше то были. – кривилась она. -Яблоки от яблони далеко не падают. На осине никогда не растут апельсины...      
* * *
К промокшей и насквозь продрогшей остановке тяжко подвалила полицейская машина, а минуту спустя двое здоровенных, пузатых детины в сереньких дождевиках неспешно вывалились из нее и  лениво подошли к лежащему на асфальте Андрею. Наклонились и задергали его. Заколотили сперва по щекам своими жирными и волосатыми ладонями. Засветили фонарем в зрачки, но результата не было. Андрей не ожил, не очнулся, не подал им ни малейших признаков жизни.
- Мертв… Мертв… Парень мертв… - задергались в руках патрульных какие – то слегка размокшие их  полицейские бумаги.
- Мертв… Мертв… Умер парень… - шепоточком легкого, противного, наигранно - притворного ужасочка потекло по толпе, как испуганное стадо вжавшейся под крышу остановочки.
Затрещали, загукали черные рации и полицейские стали бросать в них отрывистые, короткие и жесткие фразы.
И вот в зловеще - темном небе вновь ослепительно, грозно сверкнуло зловеще раскатясь над городом грозящим и яростным громом. Вот миг и - ослепительная электрическая вспышка косо прочерив над маленьким, жалким городишкой по небу расколотила – расколола их, высветила мертвенным, белесым светом изумленные, испуганные, смятые ужасом лица в толпе и снова - вдарила что было мочи, разрахившись страшными проклятиями над промокшим, сереньким мирком. Вот еще мгновение - и густые волны оглушительного грома накатились на город, сотрясая его до самого основания  душ и камней. И еще, еще яростный и злой разящий удар уже совсем, совсем рядом. И вот на всех автостоянках враз взбесились все сигнализации, оглашая истошнейшим воем сирен проклятый, оставленный, брошенный Богом и ненавидимый людьми умирающий мир. Вот еще и еще…
Неожиданно порыв ледяного, яростного ветра толкнул огромнейший рекламный счит и с грохотом свалил его на землю. И сотрогнулась земля. А за тем – зияющие трещины легли и остренькими, злыми зигзагами стали расползаться по стенам торгового центра “Вавилонская башня”, которы начал крениться и падать. А рядом с ним с оглушительным,  хрустальным звоном лопались и валились на землю, и рассыпавшись миллиардами ломких колющих, разящих, язвящих осколков колоссальные глади огромных, самодовольно - блестящих витрин полупустых почти в любое время шикарнейших “шопов” и “маркетов”. И гасли, и гасли одна за одной огромные окна “Максима”, оставляя на месте еще полминуты назад горевшего так яростно и так зазывно обманного рая торговой наживы только зияющие черные провалы, оглашаемые изнутри этих новых человеческих пещер истошными трелями охранных зуммеров и криками испуганных людей, пытавшихся найти дорогу в темных коридорах или в лабиринтах стеллажей, освещенных лишь кроваво – красным светом сигнализационных ламп…   
* * *
Только Дюша ничего из этого уже глазами не видел, слухом человеческим не слышал, разумом людским не разумел. Еще только минуту назад тяжким грузом его скорбная жизнь давила на плечи. Вот она сорвалась, полетела вниз, пропадая навеки без следа, как тяжелый камень, только раз слетающий вниз c горной кряжи и падающий в море, разбивая в секунды безмятежную соленую водную гладь на миллиарды острых, стремительных брызг и с прощальным бульканьем навсегда пропадающий в темной утробе пучины. На один только миг, на миг краткий, на одно лишь мгновение притормозила она - жизнь его на крутом обрыве и вот - грохнулась с шумом, разбивая равнодушно – свинцовую гладь на миллиарды брызг и канув в пучине того самого безбрежного Моря -  Океана  всемироной человеческой истории, вобравшего себя за каплей – капля все мистерии, все судьбы миллиардов и миллиардов жизней человеческих, живших прежде на нашей Земле – всех свидетелей и всех подсудимых на последней трагедии и Последнем Суде всего падшего рода адамова. И кто их всех знает, и кто разберет? Только Сам Господь Всеблагой, Всемогущий …
Вот огромный, серый камень еще катился под гору, и подпрыгивая на уступах, и выбивая собой мелкие камешки, увлекает их вниз, а Андрей освобожденный стоит на высокой вершине и распямив усталые плечи глядит вниз. Только на мгновение бросил взгляд он в ту бездонную, зияющую пропасть еле – еле различая вдалеке пропадающую, обреченную, мелкую точечку. Распямился, набрал в легкие воздуха и взошедшее Солнце озарило его золотым и розовым, ласковым светом.

- Ибо прежнее прошло.
  Теперь все новое…

- выплыло откуда то и сразу же пропало, словно затянув над головой у Дюши этот розово - рассветный небосклон абсолютно не страшной, а просто спокойной, пленительной  ночью - с горящей прямо перед ним остренькой, крочечной искоркой света – одной из миллиардов сиявших сейчас на безбрежном,  черном бархате небес миллиардов звезд и планет, и лун – светильников, умело развешенных Кем То на колоссальном куполе распластавшегося над дивным, пленительным миром.
* * *
ЭПИЛОГ

- Погиб… Погиб… Погиб… - кто то наклонялся над Андреем и смотрел в его уже ничего не видящие глаза почти что жалостно. Кто то еще хватал его за руку, стараясть тщетно щупать пульс, а потом всей силой жал и жал на ребра. Но вскоре они отступились… Затем полицейские ощупали его карманы, стараясь найти в них если и не документы, то хоть телефон. Но ничего не нашли. К остановке подъехал глухой  фургон и какие то люди снова стали хватать его за руки и за ноги и куда то потащили, понесли его внутрь…   
Только Андрей их не видел, их не слышал. Он им не ответил… Почему?  Может быть оттого, что он слишком хорошо их знал? Просто не хотел или все же не мог?.. Я не знаю…
Знаю только, что его усталая и больная болями – страданиями и страстями душа навсегда покинув свое раздавленное, человеческое тело, не хотела бы уже ни знать, ни осязать и не слышать никого и ничего на ЭТОМ свете. Словно разноцветная, прекрасная, бабочка покидающая в отмеренный ей срок надоевший и душный, серый, пергаментный кокон, так и она - больная, истерзанная, маленькая, бедная покидала свою такую непрочную и бренную, поруганую грубо и развороченну злобно домовину. И не надо было уже ей  ни людей вот этих чужих всегда посторонних, таких суетливых и таких равнодушных, надменных, гордых и словно бы праведных сами собой. Не боялся он сейчас (хоть и вымок до нитки уже)  ни того злого дождя и ни грома того жуткого, едким страхом разразодравшего сердца, ни сверкавщих в небесах быстрых, бешеных, разящих молний. Не нужен и совсем не интересен стал ему даже и сам этот город, в котором Андрей и провел почти всю свою жизнь –  то кичливый и пафосный, блестящий мрамором и светом реклам и витрин, а то деревянно и грубо – панельно - бетонный, грязновато - несчасто – убогий, заборный и облупленный, слепой,  замусоренный, нищенскийб словно бы всегда больной и вечно умиравший.
Вот сегодня, сейчас словно сбежав от погони провалился Андрей, словно в детстве во что то бездонное, черное, но совсем уже ему не страшное, потому что он вдруг вспомнил про давние слова Марыси. Те самые - про “трижды три”, и потому отныне твердо был теперь уверен, что непременно в этой черноте скоро он встретит и эти монгольские скулы, и эти пушистые, темные волосы, и нежные руки с приятною, мягкою, темною шерской, и  бездонные, бесконечно мудрые и молодые, и такие старые - мудрые, и все, и про все знающие - принимающие и понимающие, и все – все - все тебе прощающие, чудные и жаркие, манящие и дорогие, единственные в целом огромнейшем мире безмерно - родные глаза.   
Так и пролетел Андрей посреди того бездонного и черного тоннеля, вернее валился в какой то колодец, пока не увидел в конце его свет. Сначала, как точечку маленькую, потом как ноготок, после как ладонь, потом... А потом уже – на всю Вселенную. Во всю ее колоссальную ширь – без границ…   
Вдруг так ясно выплыло и стало неожиданно и резко биться все одно, стуча и трезвоня, как колокол. -   
* * *
- Вот убили меня. И я умер, как елка, что была уже мертвая. Вот так это и бывает... - заколотилось и запрыгало вдруг без конца остаточками старой, казалось навсегда уже ушедшей боли, и все картины из его недолгой, несчастливой жизни пронеслись перед ним стремительным, неумолимым потоком за какие то только мгновения.
- Но никто, никто не виноват. Просто такова традиция... Убивают для запаха ... Вот так просто и легко, как убивают елку - для настроения в доме... – даже пробовал оправдывать злодейства Дюша, наблюдая и дивясь, и не веря, что все это было действительно с ним.
А потом... А потом он поплыл из светлевшей все более – более, как будто в страхе отступавшей  черноты, в одно мгновение расступившийся перед ним ослепительно – белым и  розовым, и золотистым в  ласковый и теплый, принимающий и все прощающий,  понимающий, словно принимающий в Себя неземной, надмирный, вечный Свет. И там – в этом Свете была теперь она. И он тоже был там – частицей Света, лучиком малым. И еще  другие - рядом и с ними.
- Они пришли в этот Свет от  юдоли грешной и земной. Не дивись. - прошептала Марыся ему, обведя рукой царственно, надмирно и спокойно стоящий в Свете Океан из Людей  -
* * *
- Это те, которые пришли от Великой Скорби; -

- говорила Марыся -

- они омыли одежды свои и убелили одежды свои Кровью Агнца.
   За это они пребывают ныне перед престолом Бога и служат Ему день и ночь в храме Его,
   и Сидящий на престоле будет обитать в них.
   Они не будут уже ни алкать, ни жаждать, и не будет палить их солнце и никакой зной:
   ибо Агнец, Который среди престола, будет пасти их и водить их на живые источники вод; и отрет Бог     всякую слезу с очей их. -

- прошептала - пропела она и ласково взглянула на Андрея. - Ибо сказано -

- И отрет Бог всякую слезу с очей их, и смерти не будет уже;
  ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет, ибо прежнее прошло.
  Теперь все новое.

И все огромное море людей, словно растворенных в Свете и слышавшие ясно ее тихий и прекрасный голос отвечали ей слаженным хором. -

- Небо медное, земля - железная.
   Небо медное, земля - железная.
   Небо медное, земля - железная.

- И -  Аминь. Аминь. Аминь.

- Вот мы и дома наконец - то, дорогой! Вот мы и дома! - улыбалась Марыся Андрею.
- Вот и встретились! Вот и все хорошо наконец то!.. Вот мы и успокоились... - протянул Андрей ей руку.
- Нет, не успокоились! Не упокоились! - засмеялась она звонко и схватила его за оуку. - А действительно Спаслись! Ну, пошли скорей к Престолу! - потянула Марыся его, увлекая за собой в самую сердцевину сиявщего теперь пред ними манящим и ласковым золотом и льющего смрагдом и ясписом  Неугасимого, Вечного Света.