О детстве...

В центре большого города не много найдется тихих уютных улиц. Глебов – конторский служащий средних лет - любил именно такие…, любил прогуляться в стороне от транспорта и городской суеты…, любил поразмышлять. Размышления были для него вроде хобби, выкопав самое ничтожное из наблюдений - что-то показавшееся занимательным, на том пустяке Глебов тут же строил свои ажурные предположения. Чей-то взгляд или наряд могли стать началом его путешествия к причинам этого взгляда или наряда, к причинам этих причин и так далее… Порою мысли Глебова оказывались так далеко, что он сам был не в силах проследить всю цепочку обратно к ее началу. Обычно он и не пытался этого делать, продолжая создавать все новые и новые гирлянды мыслей, все более увлекаясь своим занятием.
Как-то летом, возвращаясь с одной из своих прогулок, во дворе соседского дома он заметил оживление – группа людей шумела, обступив кого-то. Оказалось, в окружение был взят пацан лет двенадцати, хулиган Коська из Глебовского дома, Глебов узнал его…
Коську он помнил еще карапузом, когда, обменяв жилье, мать с сыном въехали в соседний подъезд. Иногда он видел его во дворе, тот копался в песочке, пока мать, пригласив «гостя», устраивала личную жизнь. После «гостя», у Коськи обычно появлялся «отчим», обычно на несколько месяцев, редко - на полгода. Поначалу Глебов здоровался с «отчимами», но, потеряв им счет, перестал. Вселение очередного «отчима», Коська, как правило, сопровождал выбитым где-то окном или чьей-то поломанной игрушкой – Коську искали, наказывали, а спустя какое-то время все повторялось. Не сказать, что до этого дом был образцовым, но при новых жильцах его необразцовость стала очевидной. Дом словно заболел, какой-то затяжной болезнью, побороть которую никак не получалось. Стоило ему поправить здоровье и вставить разбитые стекла, отмыть двери, как его сотрясал новый приступ, какого-то глубоко угнездившегося в нем недуга, сопровождаемый новыми руганью и скандалом… Шли годы…, конца этому не было видно. Для «повидавшей жизнь» Коськиной матери наскоки «мягкотелых» жильцов были забавны, «отчимы» их и вовсе не замечали. Постепенно, мучимый недугом, но, будучи не в состоянии от него избавиться, дом смирился с болезнью…
Нельзя сказать, что Глебова устраивало такое положение дел, хамство и показное бескультурье в людях он переносил тяжело. Скорее, Глебов приноровился, по возможности избегая встреч и с «отчимами», и с Коськой, и с Коськиной матерью. Особенно он старался избегать встреч с Коськой… Вид вечно чумазого и заброшенного пацана был словно поруганием светлых Глебовских воспоминаний о детстве, а этот кусочек памяти Глебов любил и оберегал.
Конечно, воспоминания эти не были лишены неприятных моментов, имелись в них и ссоры с обидами, и страхи, и много чего еще, о чем вспоминать Глебову не хотелось. Но все это виднелось как бы вдали, и неотчетливо, не затеняя общей чистоты чего-то светлого, будившего в сердце Глебова легкую ностальгию…, какую-то грусть по  ушедшему когда-то ощущению душевной легкости и простора, что уже не вернется никогда… Вспоминая детство, Глебов будто отцеплял тяжеленный шлейф накопившихся за годы «взрослой жизни» событий и впечатлений, становился вновь легким и свободным. Это ощущение полета, того, что у тебя еще все впереди, на какие-то мгновения наполняло его, так редко переживаемым им теперь, восторгом. Чистоту этого восторга, его беспричинность и неокрашенность, ценил Глебов более всего, вспоминая свое детство…
Но один только Коськин вид, залепухой влетая в мысли Глебова, оставлял на этой чистоте смачный грязный отпечаток. Коська и «детство» в сознании Глебова никак не совмещались… Может поэтому, то и дело встречая пацана во дворе, Глебов отводил взгляд. Постепенно, нежелание нарушать ровное течение мыслей сделало Коську «пустым местом», ужиться рядом с которым оказалось хоть и не просто для Глебова, но все же, возможно...


В этот раз Коська попался на краже велосипеда, и теперь общественность решала, сразу передать Коську в милицию или вначале попытаться получить с родителей деньги.
- Вон, всю краску ободрал! – жилистый мужик в шортах - хозяин велосипеда - особенно настаивал на компенсации. Не отпуская Коськиного плеча, он то и дело показывал всем на ободранную в нескольких местах велосипедную раму, тем самым как бы обосновывая свое право на экзекуцию.
«Похоже, влип пацан» - подумал Глебов и уже собирался пройти мимо, как неожиданно встретился с Коськиным взглядом и этот взгляд не понравился ему. Не понравился тем, что Коська узнал его, а Глебову не хотелось быть узнанным, ему было бы комфортней остаться посторонним, просто «проходившим мимо». Но тут же, скользнув дальше по окружающей суете, Коськин взгляд как бы втер его, Глебова, в эту суету, сделав частью этой суеты, этой безликой серой массы, в которой Коська увяз. И эта обезличенность, словно он пустое место, а не какой-никакой знакомый, тоже не понравилась Глебову. Протиснувшись, он осмотрел велосипед.
- Краску ободрал, урод! – в который раз произнес «жилистый». На раме велосипеда действительно в одном месте была содрана краска – спасаясь, Коська бросил велик и тот ударился о бордюр.
- Говорю в милицию надо! – еще молодая, но пожухлая женщина в халате и тапочках, последний раз затянувшись, бросила окурок в сторону.
- Протокол составят, а с него как с гуся вода, - другая, лет сорока, в мужской куртке и розовых лосинах, покручивая собачьим поводком и недобро взглянув на Глебова, отошла и принялась звать – Берта, Берта!
Несколько старушек, какой-то старичок и пара мам с малышами еще не определились во мнении, но уже окончательно решили, что с «хулиганьем надо что-то делать!».
Осмотрев велосипед, по взглядам присутствующих, Глебов понял, что от него чего-то ждут, словно уже то, что он, никому здесь не знакомый, принял участие в деле, осмотрев велосипед, его к чему-то обязывает. «Пожухлая», кутаясь в халат, снова закурила, старушки перестали убеждать старичка, а вернувшаяся с огромной псиной «мужская куртка», снова недобро посмотрела на Глебова.
- Сколько? – спросил Глебов хозяина велосипеда.
- Чего сколько? – не понял тот.
- Какую сумму хотите за ремонт?
- Не знаю…, красить же надо! – ударяя на слово «красить», тот словно подчеркивал нешуточность и затратность мероприятий, - Рублей пятьсот!
- Держите, - протянув «тысячную», Глебов взял Коську за другое плечо, тем самым давая понять, что права на ситуацию перешли к нему. «Жилистый» отпустил руку. Общественность настороженно молчала, и Глебов, потянув Коську на себя, повел его на улицу.
- Странный какой-то… - донесся сзади голос общественности.
- Может больной, а мы ему пацана… - Глебов ускорил шаг.
- Говорю вам, нам тыщу, а с родителей пять тыщ слупит!… - продолжения Глебов уже не слышал.
Выходя со двора, он отпустил Коськино плечо. Молча они прошли остаток пути до дома. Глебов все собирался постыдить мальчишку, но нужные слова не находились, и он молчал. Уже зайдя во двор, он все же буркнул: «Не хорошо это, сам знаешь…», на что Коська, уже заходя в подъезд, обернувшись и ожидая, что Глебов пойдет следом, зло бросил: «Вам денег все равно не отдадут!». Глебов видел, как Коська провожает его настороженным взглядом, ожидая, что «мужик  передумает» и пойдет к родителям, но Глебов не пошел.
Дома, умолчав эпизод, что бы не упоминать потраченную тысячу, а без нее вышло бы неубедительно, Глебов устроился на диване с красочным атласом по истории архитектуры. Разглядывая иллюстрации, он поймал себя на мысли, что продолжает вспоминать происшествие, и воспоминание это все более ему приятно. Выходило, что он, Глебов, человек хороший и даже благородный. И чем дальше он вспоминал, тем больше нравился себе за обнаруженные самой жизнью качества. Но, в который раз помазав душу елеем, находясь на пике блаженства, он неожиданно для себя представил, как Коська повредил не велосипед, а дорогую машину – поцарапал гвоздем, или разбил стекло. Эта мысль в раз сбила с Глебова сладкую негу, и в то же мгновение он представил ситуацию и себя, незаметно прошмыгнувшего мимо окруженного толпой Коськи. Все это представилось ему так ярко и с такой очевидностью, что приятное наваждение тут же исчезло, а вместо этого, словно кто-то начертал в его голове: «Вот предел твоей доброты – тыща!...». Глебов был раздавлен…, с кислым видом он отложил «Историю архитектуры» в сторону.


В одну из прогулок размышлявшего Глебова напугал с неожиданным ревом пронесшийся мимо автомобиль. «Гонщик…» - подумал он, когда рев затих, - «Но почему гонщик?... Вряд ли он долго тренировался, вникал в мастерство..., просто хочет, что бы его принимали за гонщика…, выдавая обертку за содержание… И не надо долго трудиться, лишь кинуть денег в тюнинг, затонировать стекла наглухо, с ревом носиться по городу, и все скажут – гонщик!… Кругом обертки!
Взять тот же спорт (Глебов как раз поравнялся с магазином спортивных товаров, разглядывая пластмассовое семейство манекенов, призывавшее всех встать на лыжи), как только мы решаем заниматься спортом, разве мы бежим в парк?…, мы бежим в магазин! Что бы скорее купить!... Лыжи, коньки… - неважно, главное без этого нельзя…, нельзя, что бы не купить. И мы сразу занимаемся спортом? Ничуть не бывало! Сходим раз или два на тех же лыжах и на балкон их…, спортсмены, одно слово… Мы же купили!, у нас это есть!, чем мы не спортсмены?! Толстопузые и толстозадые, с кладовками забитыми коньками, палатками и клюшками, ну такие мы все спортсмены!...».
Увлекшись, Глебов собирался продолжить, но снова, будто кто-то вывел в его голове: «Гляди!», уткнув взглядом в витрину. В витрине стоял велосипед... Точно такой велосипед Глебов купил себе прошлым летом, собираясь, как и все, заняться спортом. За все лето «заняться спортом» довелось только раз, постоянно находился повод отложить задуманное, и велосипед пылился на балконе. С гнетущим чувством, решив во что бы то ни стало в эти выходные прокатиться, Глебов пошел дальше. Это ощущение, что последнее время, за него «кто-то взялся», не нравилось ему. И этот «кто-то» чего-то от него хотел, наблюдая и поправляя, время от времени, вот так вот как сегодня, тыкая лбом в витрину. Это тыканье было Глебову неприятно, и, поразмыслив на предмет избавления от него в дальнейшем, он решил впредь быть аккуратнее, а именно в расхвалениях собственных и руганиях остальных.
Конечно ни в эти выходные, ни в следующие «заняться спортом» у Глебова не получилось. О велосипеде он бы и вовсе не вспомнил, если бы однажды, возвращаясь с работы, не увидел во дворе нескольких мальчишек на велосипедах и среди них Коську. У Коськи велосипеда не было. То у одного, то у другого он просил прокатиться, но, куда-то заторопившись, деловито поправив на великах проволочные антенны и зеркала, те унеслись со двора. Взгляд Коськи, смотревшего им вслед, царапнул Глебова…
Придя домой, Глебов прошел на балкон и, выкопав из под завалов барахла велосипед, осмотрел его. Покрышки сдулись, весь он был покрыт слоем пыли, но в целом смотрелся ничего. Прихватив по пути насос, тряпку и ведро с водой, Глебов с велосипедом под мышкой спустился вниз. Коська сидел на сломанной карусели и кидал в лужу камешки. Глебов окликнул его.
- Коська, не знаешь, кому-то велосипед нужен? Место занимает, а выбрасывать жалко!
- Вам что ли не надо? – недоверчиво глядя то на велосипед, то на «мужика», Коська не мог поверить, что кому-то не нужен такой «красавец». Обходя велосипед со всех сторон, он то трогал руль, то сиденье, то проверял как натянута цепь.
- Тебе может пригодиться? – как можно невозмутимее спросил Глебов.
- Что? – не понял Коська.
- Берешь, велик?!
- Беру… - едва слышно ответил Коська. Смотреть на него было невозможно, Глебову показалось, что пацан сейчас рухнет, не сходя с места – Коська не мог ни вдохнуть, ни выдохнуть, не то, что соображать. Он словно перестал понимать происходящее, поглаживая то руль, то сиденье, то поправляя катафоту.
- Давай оботрем! – и Глебов, разорвав тряпку, протянул половину Коське. Казалось, мать нежнее не купает младенца, так Коська омывал теперь уже свой велосипед. И когда каждый болтик, каждая спица были протерты, а колеса к тому времени подкачаны, оба, оторвавшись, залюбовались своим трудом – велосипед сиял новее новенького, но Коськины глаза сияли ярче.
- Прокатишься? – спрашивать пацана второй раз Глебову не пришлось. Очнувшись и стрельнув «мужика» взглядом, пока тот не забрал велик обратно, Коська вскочил в седло и, что есть мочи крутя педали, полетел со двора. Провожая пацана взглядом, Глебов улыбался, ему стало хорошо и покойно, возвращаясь, он даже поздоровался с незнакомой старушкой, с которой не здоровался раньше.
Уже на диване, с «Историей архитектуры» на коленях, ему вдруг подумалось, что вещи, оказывается, бывают не так уж и бесполезны, и в состоянии сделать двух таких разных людей счастливее - одного, потому что получил то, о чем не смел и мечтать, другого, потому что сделал счастливее первого. Глебов явственно ощущал происшедшее, как некую свершившуюся справедливость, воцарение гармонии в неровном ходе собственной жизни, бессмысленной, как он не раз отмечал, в своей суете и праздных хлопотах. Данный же момент как раз был насыщен, ранее отсутствовавшим, смыслом, и этот объявившийся смысл наполнял Глебова радостью. Эта радость, как он отметил, была совсем непохожей на радость прежних удач - она была иной…, Глебов не мог подобрать слов для оценки различия, в итоге остановившись на – «чище»... «Эта радость чище!…».  Оказавшись за пределом известного ему ранее наслаждения, он никак не желал отпускать пришедшую на ум мысль: «Пожалуй, это лучшее, что было в моей жизни...».


Теперь, возвращаясь по вечерам домой, Глебов часто видел во дворе Коську, колдовавшего над велосипедом. «Ненужная» велосипедная «аптечка» с набором ключей и заплаток, тоже пригодилась. Глебов отметил, что во дворе стало больше жизни – стали часто заезжать соседские, с которыми Коська, приведя велик в порядок, уносился куда-то, какое-то непрерывное движение создавала малышня, всегда тянущаяся к старшим, у подъездов прогуливались мамы с колясками. «Может, и раньше так было, просто не замечал?…» - думал Глебов.
В один из таких вечеров, подходившего к дому Глебова, «подрезал» на велике Коська.
- Дядя Слава! – лихо затормозив, Коська соскочил одной ногой на землю (велик все же был ему великоват), - Завтра гонки с «соседскими», придете смотреть?! У школы, вечером!
И не дожидаясь ответа, так же неожиданно рванул с места.
- Мы им покажем! – уже удаляясь, крикнул он Глебову и скрылся за поворотом.
Назавтра был выходной. Погода не заладилась с самого утра, небо было затянуто, а к обеду пошел дождь, но к вечеру перестал, и Глебов решил сходить, посмотреть «гонки». Придя к школе и никого там не застав, он сперва решил, что опоздал, и «гонки» уже были, но, приглядевшись и отметив состояние дорожек, почти полностью покрытых водой, сменил свое мнение на то, что «гонок» скорее не было и сегодня уже не будет. На стене школы, обращенной на стадион, словно устыдившись собственного смысла, почти сошла огромная надпись – «Все  лучшее - детям!». Глебов уже собирался снова поругать  чиновников и продажных политиков – всех тех, кто, по мнению Глебова, в ответе за то «лучшее» и детям обещанное, но, вспомнив о своем обещании, сдержался.
Между тем, несколько незнакомых мальчишек въехали на стадион, словно на катерах бороздя колесами до этого спокойные лужи. Редкие сухие места служили разгоном для того, что бы набрав скорость и высоко задрав ноги, в веере брызг пролететь по воде. Коськи среди ребят не было. Подойдя, Глебов поинтересовался, будут ли гонки? Мальчишки ответили, что это и есть «гонки», а на вопрос: «Где Коська?», лишь пожали плечами.
Возвращаясь, Глебов заметил Коську, тот сидел на сломанной карусели и бросал в лужу камешки. Увидев Глебова, он постарался незаметно юркнуть в подъезд, но Глебов окликнул его.
- Как жизнь?
- Нормально, - но мрачный Коськин вид говорил обратное.
- Что не катаешься? Погода вроде настроилась…
- Не хочется, - бросив последний камешек, Коська пошел в подъезд.
- А  как же гонки?! – крикнул Глебов.
Коська остановился, но затем, повернувшись к Глебову, зло бросил – А мне-то что?!…
- Ты же хотел!… 
- Хотел, расхотел…, маленький я что ли?…,  - сплюнув под ноги, показывая, что разговор окончен, он уже собирался уйти, но, поддавшись смутной догадке, Глебов остановил его.
- Подожди…, а велик?
- Что велик?
- Велик где?! – вдруг прямо в лоб спросил Глебов.
- А нет велика…, поменялся!
- На что поменялся? – не понял Глебов.
- Неважно! – взгляд Коськи был злым и пустым, - Нельзя что ли?! Мой велик!
Выждав паузу, не последуют ли еще какие вопросы, и снова сплюнув, Коська зашел в подъезд, оставив опешившего Глебова в состоянии полного разброда мыслей.
Диван с атласом улучшили его состояние, несколько приведя в порядок мыслительный процесс, и все же, Глебова не покидало ощущение какой-то обманутости, словно кто-то посмеялся над ним, над чем-то для него дорогим, пускай и наивным. Это что-то - чистое и сокровенное – доселе заботливо охранявшееся, будто упрекало Глебова в открывшейся нерадивости. Эту нерадивость Глебов и не мог себе простить. «Делай добро после этого!…» - бурчал он под нос, пролистывая иллюстрации. Вернувшаяся от соседки жена, сообщила, что хулиган-Коська высадил где-то камнем окно, и теперь все его ищут, и без милиции не обойдется. «Да уж…» - подумал Глебов, - «Видать, сколько волка не корми, он все в лес смотрит…». Но как ни успокаивал он себя, эпизод с обменом велосипеда не шел из головы. Решив, что надо кое-что прояснить, Глебов решил не ждать другого случая, а прямо сейчас встретиться с Коськиной матерью.
Дверь открыла женщина лет тридцати, с отекшим лицом, бегающим и настороженным взглядом.
- А Коськи нету, - сразу заявила она, решив, что Глебов пришел ругаться.
- Но я ему, подлецу, задам!… - громко и картинно начала она, но Глебов прервал.
- Я с вами поговорить хотел…
- Со мной? – удивилась женщина и посторонилась. Из квартиры тут же пахнуло настолько тяжелым и непривычным Глебову духом, что он решил ни в коем случае не входить.
- Да, с вами…, про велосипед…
- А что велосипед?! – сразу насторожилась женщина.
- У сына вашего был велосипед, - начал Глебов, но мать Коськи перебила его.
- Был велосипед, был! – уже слезно и наигранно запричитала она, - Так ведь эта сволочь…, пропил его!
- Кто пропил?!
- Отчим…, сволочь такая!...
- Как пропил?! – не понимал Глебов.
- Да вот так! Пропил и все!… Коська в школе был, а я скотине этой денег не дала, так он велосипед…
- Что велосипед? – все еще не понимал Глебов.
- Пропил, говорю…, второй день носа не кажет…, появится - я ему задам!
Что-то перещелкнулось в голове Глебова, он словно отказывался понимать происходящее. Пропитая женщина, какие-то «отчимы», менявшиеся по нескольку раз в год, Коська, вернувшийся из школы… - все как-то разом опрокинулось в его голову неподъемным грузом, и с этим грузом он не мог пока справиться.
- Извините…, - почему-то сказал Глебов и, провожаемый все тем же настороженным взглядом, вышел из подъезда.
- Мы ему новый купим! – зачем-то вдогонку соврала женщина.
Будто оглушенным вернулся Глебов домой. Он разом устал…, устал понимать происходящее, устал принимать то одну, то другую сторону в какой-то нелепой и бессмысленной, как ему вновь казалось, жизненной круговерти. «Вот идет дождь» - думал он, глядя в окно и помешивая остывающий чай, - «Хорошо это или плохо?». «Для одних - хорошо, для других – плохо. Всегда найдутся и те и другие, что бы ни происходило в жизни». Допив чай, все еще пытаясь придти в себя, он снял с полки «Историю архитектуры» и попробовал погрузиться в чтение.


Прошло несколько месяцев, и Глебов отметил, что жизнь дома стала спокойней. Кто-то сказал, что Коськина мать разменяла квартиру, и они съехали. Глебов уже стал забывать происшедшее, когда однажды, зайдя в торговый центр, он вдруг заметил Коську в людском потоке. Не заметив Глебова, Коська вскочил перед ним на ленту эскалатора, тут же подхватившего и понесшего его вверх. Стоя чуть ниже, Глебов уже собирался окликнуть мальчишку, когда в голове его вдруг возникло: «Смотри!», и взгляд неожиданно ткнулся в Коськины ботинки... Огромные, на несколько размеров больше, старые стоптанные башмаки, завязанные какими-то веревочками, из которых словно карандаши торчали тоненькие Коськины ноги. Два старых уродливых башмака… Словно магнитом притянули они взгляд Глебова, и тот так и стоял, уставившись в них, и видел, словно в кино, и обиженных Коськой ребятишек, и выбитые окна, и пьянь и грязь, и недовольных соседей… Эскалатор все бежал и бежал вверх, а Глебов не мог отвести взгляда от Коськиного детства, такого же стоптанного и уродливого, выброшенного на помойку…


2010 - 2011 г.        Вадим Камов