Глава 21. Общественник

Стоит дать слабину, вмиг сядут на голову.
— Анатолий, — обратился как-то ко мне Халутин, — Я тут в командировку улетаю. Мы с Бродским посоветовались и решили, что семинары пока будешь вести ты. Тем более, опыт у тебя есть. Сам говорил. А наши слушатели ничем не лучше солдат. Такие же сачки. Ты с ними построже, — дал он указания и исчез на месяц.
Так я стал нештатным помощником старосты группы. Но, на этом мои злоключения не кончились.
— Зарецкий, а как получилось, что у тебя до сих пор нет никакой общественной нагрузки? — подошел ко мне однажды Мозговой, которого совсем недавно избрали профсоюзным лидером.
— Очевидно, пока работал, не заметили. А что, без нагрузок никак нельзя?
— Ну, ты же хочешь расти? А какой может быть рост, если не ведешь общественной работы. При рассмотрении кандидатов на должность в первую очередь смотрят именно на их общественную активность.
— А я думал на достижения в работе.
— Это вторично.
— Оригинально, — удивился я, — Во всем мире так, а у нас иначе?
— Ты нас со всем миром не ровняй, Афанасич. Там загнивающий капитализм, а у нас, сам знаешь, что. Сам семинары ведешь. Не мне тебе пояснять.
— Вот тебе, Олег, и общественная нагрузка, — обрадовался я.
— Эта не считается. Тем более что ты там неофициально. А мы тут посоветовались кое с кем и решили двинуть тебя в профгруппорги сектора вместо Тарасова. А то он что-то засиделся на этом месте. Как ты на это смотришь?
— Никак. Я не член профсоюза.
— Да ты что?! — то ли удивился, то ли возмутился Мозговой, — Немедленно принять. Прокол в работе Тарасова. Вот видишь? Пора снимать, — обрадовался он.
За неделю меня приняли в профсоюз и на ближайшем собрании избрали профгруппоргом. Так и не удалось, вопреки убеждениям, остаться в стороне от общественной жизни.

А вскоре почувствовал ее «прелести». Неожиданно меня вызвали на расширенное заседание треугольника отдела, где, как оказалось, руководство, партия и профсоюз делили все, что полагалось отделу.
В тот раз дербанили квартальную премию и продуктовые наборы, и я впервые узнал, каким образом формируется сумма, которая потом делится автоматически — как процент от оклада.
Я был поражен, выяснив, что автоматически распределяется лишь остаток суммы, выделенной отделу. А на том заседании по существу решали, сколько денег можно «увести» из той суммы. Прежде всего, меня удивило, что никому из «заседателей» и в голову не приходило, что это банальное воровство, а их заседание — по существу сговор, в который вступали начальство, партия и общественность.
Меж тем, заседание шло по накатанной дорожке. Дала «заявку» на деньги партия, затем профком отдела, профгруппорги. Дошла очередь до меня.
— Зарецкий, сколько вам и на что? — задал вопрос Мозговой.
— Я не понимаю, о чем вы, — прикинулся наивным приготовишкой из когорты начинающих профгруппоргов.
— Во дает! — удивился Мозговой, — У тебя разве в кассе много денег?
— Нет у меня никакой кассы.
— Ладно, разберусь с Тарасовым. А пока стольник вам хватит, — решил за меня председатель профкома.
Здесь же выяснилось, что размер премии начальникам секторов, парторгу и председателю профкома определяет Бродский, а профгруппоргам — председатель профкома. Прикинув, понял, что получу «лишнюю» тридцатку.
«Тридцать сребреников», — мелькнула мысль, развеселившая и занявшая настолько, что очнулся, когда назвали мою фамилию.
— Зарецкий, вам три набора. Мазо, тебе, а третий распределите передовикам.
— Какие наборы? — удивился я.
— Ты что спишь? — спросил Мозговой, — Во дает! Продуктовые. Подойдешь к Коломацкой. Она тебе разъяснит.

— Квартальная премия! — провозгласил Мазо, подняв руку с листочком, на котором была написана сумма премии на сектор, а также ему и мне лично. Там же была странная приписка: «100 руб. — касса».
Народ, заслышав радостную весть, приободрился. А уже через полчаса Мазо подозвал меня:
— Афанасич, я тут распределил. Всем по среднему, а Гарбузову и Гурьеву я по двадцатке накинул сверху. Сотню разделил пополам Степановой и Кабулиной. Когда получат, отдадут тебе, в кассу. Согласен?
— С чем?
— Что ты дурака валяешь?! На активе выступал и сейчас вроде не понимаешь.
— Анатолий Семенович, я вам не ты, а профгруппорг.
— Извините, вырвалось. Так что непонятно, Анатолий Афанасьевич?
— Мне не понравилось, что происходило на активе, но там я новый человек. А здесь, будьте любезны, поясните, почему вы выделили именно Гарбузова и Гурьева за счет других сотрудников.
— Потому что они работают лучше других.
— Только они? И именно на двадцать рублей?
— Не только. Тебе, то есть вам, Анатолий Афанасьевич, тоже тридцатку добавили.
— Мне, как я понял, добавили не за работу, а за общественную деятельность. Квартальную премию, насколько мне известно, дают за выполнение плана. План выполнили все. Или это не так?
— Так-так.
— А за работу, Анатолий Семенович, есть другие премии. Или это не так?
— Так-так. Что же, мне переделывать?
— А как же. Иной список я не подпишу, — решительно заявил ему. Мазо раздраженно выхватил список и выскочил из комнаты.
Через пять минут попросил зайти Мозговой:
— Афанасич, зачем тебе это надо? Что ты с Мазо воюешь? Плюнь, ничего ты не добьешься. Какая справедливость? Тут ее не было и не будет. Мне, думаешь, приятно всем этим заниматься? А вот занимаюсь. В общем, я ваш список подписал, Афанасич.
Я повернулся и ушел. Вот она, социалистическая демократия, в действии. Вроде бы меня избрали, вроде даже слушают. Вот только делают по-своему.

Зашел к Коломацкой.
— Поздравляю с избранием, Анатолий Афанасьевич. Вот ваши талоны на продуктовые наборы. Получать в нашем магазине. Даете талон, оплачиваете и получаете.
— Так за это еще и платить надо?
— А как же! Это же дефицит. В набор входит килограмм гречки, банка растворимого кофе, банка шпротов, банка сайры и коробка шоколадных конфет. Шикарный набор, — восторгалась она.
— И все это одному счастливчику? — пошутил я.
— Почему одному? Мы в своем секторе набор всегда разыгрываем. Отдельно гречку, отдельно кофе. И все довольны. Кстати, персонально для вас есть два билета в Большой театр на оперу «Хованщина». Всего три рубля. Берете?
— Беру, — обрадовался неожиданной возможности попасть с женой в Большой театр. Мечта, которую за много лет так и не удалось осуществить.
— Но к ним нагрузка. Два билета в театр «Маяковского», даже не помню, на какой спектакль. Это еще два двадцать. Берете?
— Беру, — решительно махнул рукой. Большой стоит того, чтобы заплатить и за «нагрузку». Ходить же ведь совсем не обязательно.
Вернувшись в сектор, объявил, что нам выделили три продуктовых набора, и предложил их разыграть, как в секторе Лазуткина — по предметам. Меня поддержали и через пятнадцать минут почти все были счастливы, кроме Мазо, которому вместо набора досталась лишь банка сайры.
— Ты почему мой набор разыграл? — грозно спросил он, вызвав в коридор.
— Потому что они выделены на сектор, а не нам персонально. Сектор решил, что будем разыгрывать, как у Лазуткина. Вот и все, товарищ Мазо. Встречный вопрос. Почему ты не согласовал со мной премиальный список? Поставлю вопрос на собрании коллектива, — заявил ему и вернулся в комнату.
В общем, не было печали, появилась общественная деятельность. Тут же возникли друзья и недруги. Жизнь забила ключом. Теперь хоть стало понятно назначение множества людишек, постоянно снующих по подразделениям. Они то и дело к кому-то подсаживаются, о чем-то договариваются, даже спорят. Вроде бы кипит работа.
Только вот к работе все это не имеет никакого отношения. Это ведется общественная деятельность. Кто-то что-то втихую распределяет, другие готовят собрание коллектива, намечают «выступающих с инициативой» и их «подпевал», обсуждают кандидатуры, которые непременно изберет коллектив, намечают каких-то делегатов на какие-то крупные собрания подобных общественников и все в том же духе. Счастливые минуты деятельного времяпровождения.

— Афанасич, а ты знаешь, что меня на целых десять копеек обманул? — неожиданно подсел Тарасов.
— Что значит, обманул? — мгновенно взорвался я, — В чем?
— Да тут, понимаешь, не то, чтобы обманул. По инструкции ты действовал правильно. Но и мне не хочется десять копеек терять, — о чем-то не совсем понятном бормотал Тарасов. «Сюсюкало», — тут же вспомнил его полигонную кличку. Как же точно охарактеризовали его рабочие, — Вот ты взял с меня взносы перед отпуском. Вроде правильно округлил. А потом я заплатил после отпуска. Тоже правильно. Но, если сложить эти суммы, получается, что при округлении выходит на десять копеек меньше. Я три часа считал, прежде чем понял. Нет, ты тут не при чем. Но, факт остается фактом. Десять копеек я потерял.
— Вячеслав Иванович, вот тебе десять копеек, и не морочь мне голову, — возмутился невиданным крохоборством бывшего профсоюзного лидера.
— Мне твоих денег не надо! Я хочу свои законно получить, — повысил голос Тарасов.
— Законно ты ничего не получишь. Сам знаешь.
— В том-то и дело. А получить хочу.
— Пиши заявление. Рассмотрим на собрании.
— Не буду ничего писать! Я и так три часа одуревал от разных мыслей.
— Три часа рабочего времени?! — врезался в наш разговор Мазо, — Тарасов! Твои три часа обходятся государству более трех рублей твоей зарплаты, а ты их перевел на поиск своих десяти копеек? Ну, конечно же, это твои кровные десять копеек! Я тебе сегодня в табель запишу не восемь часов, а пять, чтоб больше не повадно было заниматься ерундой в рабочее время.
— Не имеете права, Анатолий Семенович.
— Знаю, что не имею. Вот и Зарецкий не имеет права брать взносы иначе, чем по инструкции. А ты там что-то насчитал, — неожиданно пришел на помощь Мазо, — Иди, работай, не отвлекай людей по пустякам. Вот же шкура! — добавил он, когда Тарасов вышел за дверь.

Я впервые попал в Большой театр. Это было нечто. В Харькове нередко бывал в местных театрах. Нельзя сказать, что был большим поклонником или завсегдатаем театра. Но, никогда не упускал малейшей возможности, если таковая вдруг предоставлялась. То, что увидел и услышал тогда в Большом, было превосходно и поистине незабываемо.
Разумеется, мы с женой побродили по всему зданию театра, подышали его атмосферой. Я ходил, а воображение выдавало картинки прошлой жизни, когда театр посещали совсем другие люди, а не та публика, которая попала сюда через партийно-профсоюзный распределитель.
Рядом с нами в основном сидели не театралы, а общественники, в касту которых неожиданно затесался и я. Большинство, разумеется, пришли сюда ради оперы, но как много откровенно скучающих лиц! Они оживлялись лишь в антракте, когда, отстояв гигантскую очередь в буфет, можно было, наконец, приобрести дефицитный бутерброд с черной икрой — то, ради чего, собственно, и был затеян тот культпоход.
Сходили и в театр «Маяковского». Пьеса понравилась. Правда, в основном игрой актеров.
А через месяц Коломацкая побаловала билетами во Дворец Съездов, куда трупа Большого переместилась на время ремонта здания театра. «Аида», «Царская невеста», «Князь Игорь», «Лебединое озеро», — все эти шедевры классической оперы и балета скрасили недолгий срок моей общественной деятельности.

— Анатолий Афанасьевич, есть возможность всей семьей отдохнуть в нашем пансионате в районе Туапсе, — предложила Коломацкая в начале апреля, — Правда, за жену надо уплатить тридцать процентов стоимости путевки. Кстати, эти деньги вы можете взять без отдачи в профсоюзной кассе. Но, выезжать вам придется в праздники, потому что путевка с четвертого мая.
Что ж, деньги в профсоюзной кассе в тот раз были. Не то, что осенью. Тогда все кассы — всех секторов и отдела — были очищены до копеечки. Шла бурная подготовка к юбилею Бродского.
— Лида, что-то я давно ничего не получал, — заявил как-то Эмиль Борисович своей бессменной секретарше, — Посмотри по списку, что там есть, и заходи. Заходите, товарищи, — пригласил он нас с Мазо в свой кабинет.
Мы еще сидели у Бродского, когда вошла Лидия Федоровна и показала ему какую-то выписку.
— Так. Так. Так, — просмотрел весь список Бродский, — В общем, Лида, запиши меня на ковер и на машину «Волга», — выдал он необходимые указания. Мы с Мазо переглянулись.
— Хороший себе подарочек заказал Эмиль Борисович, — с оттенком зависти сказал Мазо, когда вышли из кабинета, — Пышный, похоже, ожидается юбилей. Зашел к Мозговому одолжить денег из профсоюзной кассы. Ни рубля, говорит, не осталось. Все ушло на подарки Бродскому, — поделился он информацией, которая уже не была для меня новостью. Нашу кассу выгребли еще неделю назад на те же цели.

— Представляешь, Толя, — остановила как-то расстроенная Ростокина, — В кои-то веки выиграла, наконец, ковер. Никогда не везло, а тут впервые хоть что-то досталось. В обед сбегала домой за деньгами. Прихожу, а Аля говорит, беги скорей, а то будут выдавать только до четырех. Прибегаю, а там Бродский. Как ты, спрашивает, здесь оказалась в рабочее время? Как и вы, отвечаю, за ковром пришла. Я, говорит, начальник, а тебя никто не отпускал. Вот поставлю тебе прогул, будешь знать.
— Да он пошутил, — предположил я.
— Где там. Вот иду от него. Устроил выволочку, как девочке. Прогул, конечно, не поставил, но полдня оформил без оплаты. Не ожидала от него. Ладно, пойду ковер вешать, — махнула рукой Инна Александровна и пошла дальше по коридору.
А к вечеру прояснилась причина странного поведения Бродского. Шедший навстречу Миша Бычков, как всегда, остановил, и радостно улыбаясь, поведал историю:
— Представляешь, Афанасич, Бродскому машину не дали. Ты, говорят, уже две «Волги» получил, дай другим получить. Очередь большая, а ты оба раза вне очереди. Где твои машины, спрашивают? Они же совсем новые. А я их брату, говорит, подарил, а они ему не нужны, он их продал. Во дела, Афанасич. Ну, Эмиль, — пошел от меня Миша, как всегда содрогаясь от беззвучного смеха. Умел он так смеяться над странностями мира сего.

Миша-Миша, как же тебя угораздило самому так бездарно влететь с тем халявным спиртом? Расписывались за получение Бродский, Люлько, Разумовский, Лазуткин, Мазо, а виновным оказался один — юридически непричастный Миша Бычков.
Следователь, который вел дело о краже спирта на полигоне, подсчитал убытки государства странным образом. Копеечный технический спирт обозвал чистым медицинским и назначил цену как в розничной продаже. И оказалось, что спирта украли аж на тысячу восемьсот рублей. А это как раз половина стоимости автомобиля «Запорожец». Кража в особо крупных размерах!
Помню, как всех подозреваемых вызывали на допрос. В качестве свидетеля вызвали и Мишу. Он после свидания со следователем, как всегда, отловил меня в коридоре и весело пошутил:
— Ну, Афанасич, скоро наши герои отправятся по этапу. Следователь въедливый попался. Все раскопал. Всех вычислил. Ну, я тоже не без греха. Да, говорю, не отрицаю, пил со всеми, кто в вашем списке. Отчего не выпить, если угощают. А отвечать им придется, Афанасич, — смеялся тогда Миша. Рано смеялся.
Именно его наметили в «козлы отпущения». Больше некого. Уговаривали Мишу всем преступным составом всю неделю. Даже Разумовский приезжал из министерства. Обещали горы золотые. И Миша по доброте душевной взял вину на себя. Неожиданно явился к следователю с повинной. Каюсь, мол, подвел я мое честное начальство. Выпил весь вверенный мне спирт со случайными товарищами. А с этими не пил. Начальники все-таки.
Полностью оправданные великодушные начальники тут же горой вступились за своего нерадивого подчиненного. Написали кучу характеристик и ходатайств, подписанных руководством предприятия. И в результате дело из уголовного перевели в разряд административных с условием, что виновный возместит все убытки, а, кроме того, будет наказан администрацией предприятия со всей строгостью.

— Не переживай, Миша, — утешал Бродский, — Мы тебя в обиду не дадим. Убытки компенсируем. Накажем условно.
— Ну, как, Миша? Хоть кто-нибудь компенсировал спиртовые? — спросил как-то Мозговой.
— Где там, — огорченно махнул рукой Миша, — Один Лазуткин дал триста рублей. Сказал, больше не может. А остальные молчат.
— Готовься, Миша, сегодня будем тебя костерить почем зря на собрании отдела. Ворам и пьяницам бой, — бодренько выдал профсоюзный лидер, — Даже решение подготовлено. Исключить тебя из очереди на получение жилья, — проинформировал он.
— Ничего себе! — удивился Миша, — Я же первый на очереди. Сколько лет живу в деревянном бараке. Да я не пойду на собрание, раз они так! — искренне возмутился он.
— Не вздумай, Миша. Твое дело из административного легко превратить в уголовное. Нас уже обязали то решение направить в соответствующий адрес.
В общем, на собрании Мишу отделали по всем правилам жанра. С гневными обвинительными речами выступили все начальники, чье доверие он не оправдал. Не было только Разумовского. А жаль. Мне кажется, скорее всего, тот бы отказался от выступления. Из всей камарильи лишь он, да Лазуткин могли бы поддержать Бычкова. Увы, Лазуткин, претендующий на должность начальника сектора, в одиночку этого сделать не осмелился. И подготовленное заранее неправедное решение было принято большинством голосов.

Юбилей Бродского прошел, как событие Вселенского масштаба. С утра коллектив отдела полным составом поздравил юбиляра цветистыми речами и дорогими подарками. Ему вручили поздравительный адрес и паспорта от цветного телевизора и музыкального центра. Кроме того, объявили, что по ходатайству коллектива юбиляру вне очереди выделен автомобиль «Жигули» последней модели. Юбиляр недовольно поморщился.
А по коридору весь день шли делегации с цветами, поздравительными адресами и подарками. От отдела на юбилейный вечер не был приглашен никто.
— Мог бы хоть актив пригласить, — возмущался оскорбленный таким невниманием к своей персоне Мазо, — А то даже рюмку не налил.
— Двадцать бутылок коньяка в его сейф вчера поставили, — вторил ему обиженный Мозговой, вот уже две недели занимавшийся только подготовкой к знаменательной дате, а теперь оставшийся без подношения, — Вот, думаю, отметим. Отметили.
На следующий день в комнату зашел трезвый, как стеклышко, юбиляр.
— Ну, как прошел юбилей, Эмиль Борисович? — с умильной улыбочкой спросил Мазо.
— Скромно, Анатолий. Были только свои. А так одни расходы. Подарков надарили кучу, а что с ними делать, ума не приложу. У людей совсем нет головы на плечах. Одних только книжек «Пейзажи Подмосковья» насчитал целых двадцать штук. Куда столько? Которые поумней, те хоть адрес внутрь вложили, а книжку не портили. Вот несколько экземпляров отобрал, сегодня с утра отнес в букинистический магазин. Хоть деньги получил. А некоторые прямо в книжке расписались. Куда с такой? — пожаловался юбиляр.
— А вы аккуратненько заклейте подписи чистым листом, — посоветовал Мазо.
— Придется. Но, за такую меньше дадут. Испорченная. Лучше бы деньгами давали, — ворчал недовольный Бродский.

Отпраздновав Первомай, вечером отправились на вокзал. Было прохладно, накрапывал дождик, а, проснувшись утром, мы оказались в Раю. Яркое солнце, глубокое синее небо, а вдоль дороги изумрудная молодая зелень бескрайних полей и островки пышно цветущих садов Украины. Благодать.
Ранним утром следующего дня высадились на станции «Туапсе». А часа через три шустрый автобус уже понес нас по горному серпантину в Новомихайловское, где располагался пансионат НПО «Энергия».
Как ни странно, семейный отдых предполагал раздельное проживание супругов. Жену с дочерью поселили в комнату двухэтажного корпуса, а меня повели устраиваться в другой, «мужской» корпус. В четырехместном номере уже были заняты три койки, валялись разбросанные вещи и пустые бутылки. Пахло банальным общежитием.
Расстроенные, пошли переговорить с администрацией. Бесполезно. Махнув на все рукой, направились к морю. Было тепло, но вода в море — ледяная. Побегав с дочерью по мелководью, все же решился и плюхнулся в набегавшую волну. Понравилось. Вскоре, к ужасу жены, и дочь последовала моему примеру.
Вечером решили, что переночую с семьей. А утром к нам постучалась моя коллега Вера Аралова с дочерью и мужем. Ее с дочерью определили именно в этот номер. Они, как и мы были возмущены местными порядками. Вскоре мы всем коллективом снова оказались в администраторской. На этот раз наш поход завершился победой.
Все остальные дни прошли как непрерывный праздник. Наши девочки перекапывали песчаный пляж, строя замки или отрывая подземные ходы с секретами. Мы им помогали, беседуя меж тем обо всем и ни о чем.
Это был наш первый отдых, который понравился всей семье настолько, что дни до его окончания подсчитывали с сожалением, ибо совсем скоро придется покинуть столь прекрасное место, ненадолго приютившее нас в тот весенний месяц май.

— Афанасич, завтра в командировку, — как всегда сходу включил меня в работу Гурьев, — Летите с Мазо в Харьков. Документы тебе оформлены. Иди в кассу, получай командировочные и можешь идти домой.
Из предписания узнал, что лечу на две недели. Встретив утром Мазо, узнал, что в Харьков летит целая делегация во главе с недавно назначенным первым заместителем Генерального конструктора Губановым. Естественно, летят и наши кураторы Кожевников и Зубков.
Самолет предприятия должен был в тот же день вернуть всю делегацию в Москву.
— Анатолий Семенович, а зачем же меня направили на две недели? — спросил Мазо.
— Мы улетим, а ты останешься давать пояснения по твоим алгоритмам, — ответил он.
В Харькове прямо у трапа нас встречали. Губанова тут же посадили в черную «Волгу», и он уехал в сопровождении встречающих. Нас же загрузили в автобус, и мы, не спеша, поехали следом по улицам родного города. Ехать надо было почти через весь город, и я попутно показывал Мазо его достопримечательности.
На предприятие нас провезли без оформления пропусков и тут же проводили в кабинет легендарного Генерального конструктора Сергеева. Много лет назад он был в числе почетных гостей в день вручения дипломов нам, выпускникам училища. Мы смотрели на него во все глаза, когда он выступил с напутствиями и пожеланием удачи. Дважды Герой Социалистического Труда, лауреат Ленинской и Государственных премий, руководитель огромного коллектива разработчиков систем управления ракет.
И вот мы с Мазо сидим в его кабинете. Мне предстоит убедить Сергеева в своей правоте и добиться невозможного — принятия решения, не соответствующего традициям его организации, но жизненно необходимого, чтобы реализовать наши с Кузнецовым идеи автоматизации пневмоиспытаний.
— Предупреждаю наших дорогих гостей. Товарищ Губанов в курсе, а вот вы нет, — обратился к нам Сергеев, — Говорить будем только мы с Борисом Ивановичем. Нас не перебивать, вопросы не задавать. Когда надо, мы вас спросим. Нарушителей порядка будем удалять с совещания. За работу, — завершил он вступительную речь.
И действительно оба руководителя быстро сверили перечень вопросов и наметили порядок работы.
— Извините, можно вопрос, — неожиданно перебил их беседу местный начальник отдела, некто Шепельский.
— Выйдите, товарищ Шепельский, — мгновенно отреагировал Сергеев.
— Я только спросить, — попытался возразить нарушитель порядка.
Сергеев лишь молча посмотрел на него и продолжил беседу с Губановым. Шепельский вышел.
Сергеев действительно не шутил. Когда требовалось, он называл фамилию, и его подчиненный выдавал необходимую справку. Также вел себя и Губанов, много лет сотрудничавший с харьковчанами. Примерно через час Сергеев сформулировал вопрос и назвал фамилию:
— Шепельский! — не слыша ответа, спросил кого-то, — Где Шепельский?
— Вы его выставили, Владимир Григорьевич.
— Вызовите Шепельского, — попросил Сергеев. Совещание продолжилось.

— Ну вот, — взглянул на часы Сергеев, — Почти уложились. Остались всего две проблемы, но серьезные. Сделаем перерыв на обед, — предложил он.
Дружным коллективом прошли в здание столовой, где для нас был освобожден целый зал. Всего за рубль десять нас угостили шикарным обедом. Настоящий украинский борщ, индейка с гарниром, салат из свежих овощей и необыкновенно вкусный компотик.
— Что здесь так всегда кормят? — удивился Мазо.
— Нет, конечно, Анатолий Семенович. Но, несколько лучше, чем на нашей фабрике-кухне, — ответил ему.
После столовой мы вчетвером вышли прогуляться за территорию предприятия. Как ни странно, нас выпустили без пропусков.
— Вы москвичи? — лишь спросили на проходной.
— А как вы догадались? — спросил любознательный Мазо.
— Бледные и говорите не по-нашему, — пояснила вахтерша.
— Как это не по-вашему?
— По-московски, — ответила она. Мазо недоуменно пожал плечами.
Мы перешли шоссе и углубились в лесопарк. Как же хорошо было после трехчасового сидения в кабинете попасть под густые кроны старых деревьев. Я знал эту часть лесопарка великолепно. Здесь зимой мы ходили на лыжах, а весной и осенью бегали кроссы. И в школе, и в институте, и в училище.
Я быстро вывел моих спутников на конечную станцию детской железной дороги. Нам повезло. Как раз прибыл детский поезд, который полностью обслуживали дети. Мои коллеги видели подобное впервые и с интересом понаблюдали за прибытием и отправлением состава из пяти небольших вагончиков, которые тащил маленький тепловозик.
— Жаль, что не увидите паровозик. Он уже давно не ходит. Стоит на станции в парке. То зрелище было поинтересней. Там же и детское пожарное депо с маленькими пожарными машинами. Все, как полагается, — рассказал им.

— Ну, все, Афанасич. Сосредоточься. Скоро наш вопрос, — прошептал Мазо, когда снова расселись по своим местам в кабинете Сергеева, — Кстати, ты обратил внимание, какие у него лапы? Взял в руку бутылку с водой и большим пальцем просто поддел крышку. В момент слетела, как от металлической открывалки. Вот это силища.
Но, я его уже не слушал. Я готовился к сражению, понимая, что вопрос непростой, и потому его оставили напоследок. В полчаса обсудили предпоследний вопрос. Наконец назвали нашу проблему.
— Этот вопрос я решу в две минуты, — неожиданно заявил Сергеев, — Засекайте время, — все дружно взглянули на часы, — Итак, мы хотим строить дом для сотрудников нашего КБ на сто шестьдесят квартир. Вопрос будет решаться в министерстве через месяц. Если ты, Борис Иванович, поддержишь меня, мы беремся за ваше задание. Шепельский доложил, что в принципе проблем нет. Ну, как? Поддержишь?
— Конечно, поддержу, — ответил Губанов.
— Вопрос решен, — констатировал Сергеев, — Шепельский, уложились?
— Досрочно, Владимир Григорьевич, — радостно подтвердил Шепельский, пожимая в знак победы руку мне, Зубкову и Кожевникову. Мазо он видел впервые, а потому даже не заметил его протянутой руки.
Я ликовал. Так просто? Мы готовились к битве с Титаном, а у Титана элементарный интерес — сделать доброе дело для своих сотрудников, временно поступившись своими устаревшими традициями.
— Анатолий Афанасьевич, улетаешь вместе с нами. Незачем здесь оставаться. Теперь все зависит от министерства, — обрадовал Мазо.
Конечно, было немного жаль, что не смогу навестить мать и братьев. Снова, как утром, промчусь в трех километрах от дома, но, что поделаешь. Я подошел к секретарю Сергеева и попросил разрешения позвонить в город. Узнав, что я харьковчанин, разрешили. Увы, дома никого не оказалось. Мама, очевидно, была в саду, а брат на работе.
Через час нас подвезли прямо к самолету, который уже ждал нас с запущенными двигателями. Едва расселись, взлетел. Еще через час приземлились во Внуково, а через полтора часа позвонил в дверь нашей московской квартиры, откуда вышел сегодня в шесть утра.
— Ты откуда? — удивилась открывшая дверь теща.
— Из Харькова, — ответил ей.
— А где подарки? — задала она свой любимый вопрос.
— Папа вернулся! — радостно бросилась ко мне Светланка.
— Быстро ты, — обрадовалась жена, — Что вылет отменили?
— Нет, слетал. Все сделали, а потому вернулись с Губановым на самолете предприятия, — пояснил ей.

На следующий день мы с Мазо оформили отчет о командировке, и пошли в кассу.
— Афанасич, чувствуешь разницу? Я иду в кассу получать деньги, а ты сдавать, — неожиданно огорошил Мазо своей бредовой мыслью.
— Что в лоб, что по лбу, — ответил ему народной мудростью.
— Нет. Ты не понимаешь, Афанасич. Приятней получать, чем отдавать, — продолжил он настаивать на своей бессмысленной идее. Мне кажется, что для него в тот момент было важно, чтобы я просто с ним согласился. Ведь он прилетел победителем и тут же доложил Бродскому о небывалом успехе. А то, что он даже ни разу не раскрыл мой документ, так ли это важно, если рядом был консультант — автор документа. «Нет уж, Анатолий Семенович, не порадую. Не дождешься», — решил я.
— Я уже позавчера получил, причем в девять раз больше, чем вы получите сегодня. А сегодня лишь сдаю излишки. Результат один и тот же — мы оба разбогатели на три рубля, только я их уже получил, а вы еще неясно, то ли получите, то ли нет, — пошутил с ним в его же манере.
— Почему это не получу? — забеспокоился Мазо, — Получу, Афанасич. А получать все равно лучше, чем сдавать, — продолжил настаивать он.
Получив, наконец, свой трояк, он радостно помахал мне купюрой. Я вытащил из кармана первую попавшуюся бумажку и помахал в ответ. Удивительный человек.

В моей основной работе возникла, наконец, вынужденная пауза. И я со всей энергией молодости набросился на второстепенную — на разработку технических условий.
Продолжительная работа над алгоритмами дала неожиданный результат. Просмотрев черновики того, что уже наработал, понял, что документ технических условий можно и нужно сделать компактным. Его формулировки должны быть строгими и точными, не допускающими двоякого или иного толкования. Именно такой документ может стать своеобразным законом, однозначно определяющим облик проектируемого изделия.
Отрешившись от наработанных материалов, начал формулировать и записывать пункты и параграфы так, чтобы они образовали своеобразный алгоритм подготовки изделия на всех этапах его существования — от проекта до изготовления и от испытаний до эксплуатации.
Через месяц на столе Бродского лежал документ, небольшой по объему, но емкий по содержанию, в котором он так и не смог изменить ни слова — не добавить, не убавить. Прочитав мой труд от корки до корки, он молча подписал его и пожал руку. Через неделю утвержденный Главным конструктором документ был сдан в архив и разослан во все смежные организации.
Наконец, закипела работа в группе Гурьева, и вскоре документы-близнецы, в которых были лишь изменены индексы изделий и исключены пункты, к ним не относящиеся, были состряпаны.
— Афанасич, ты посмотри, что там ребята сделали, — попросил Гурьев, — Может, что не так, поправь.
— Прокопыч, что сделали ребята, сам знаешь, а ошибки за ними править мне не интересно, — ответил ему, и Прокопыч надолго обиделся.
По объему выпущенной документации группа мгновенно вышла в передовики, и счастливый Прокопыч вскоре забегал по отделу с тайными списками на премирование.

Неожиданно нашего полку прибыло. В группе появился офицер-ракетчик, подполковник в отставке, некто старший инженер Таранов.
— Афанасич, будете работать вместе, — выдал ценные указания Гурьев.
— Как с Отто? — вырвалось у меня.
— Как получится, — мрачно ответил все еще обиженный на меня Прокопыч.
Общаться с Тарановым оказалось проще, чем с непредсказуемым Отто. Мы быстро поняли друг друга. Военные, как ни как. Он сходу принялся изучать рекомендованную документацию, и его не надо было подгонять и контролировать.
А за нами обоими внимательно наблюдал Отто, почувствовавший конкурента.
— Афанасич, а почему ты Таранова ориентируешь на центральный блок? Им же занимается Отто, — вдруг обратился ко мне Гурьев после короткого общения с моим бывшим подопечным.
— Прокопыч, я никого ни на что не ориентирую. Я готовлю, по вашему указанию, специалиста. А ориентировать его будете вы.
— Пусть занимается блоком А со Степановой, — принял Прокопыч роковое решение.
Уже через месяц понял, что новый подопечный готов к самостоятельной работе. И вскоре Таранов и Степанова стали неразлучной парой. Они явно симпатизировали друг другу. Меня же, наконец, освободили от шефских обязанностей.
Наступил сезон летних отпусков, а вместе с ним как-то незаметно спала рабочая активность сотрудников. Зато активизировались общественники. Чего только не распределяли они в тот период на «тайных вечерях». Я же, к ужасу руководства и профсоюзных боссов, делал тайное явным. Все, что выделяли сектору, отныне делили открыто решением коллектива, мгновенно собранного в одной из комнат сектора. Эти «летучки» просто выводили из себя Мазо.
— Анатолий Афанасьевич, почему вы собираете людей на собрание в рабочее время? — пытался он хоть таким способом выразить свое недовольство.
— Потому что от меня потребовали дать список счастливчиков через полчаса. А это тоже рабочее время.
— Что там распределять? Все уже распределено на активе.
— На активе распределено сектору, а не конкретным людям, — возражал ему.
— И там конкретным. Только вы не хотите это признать. В демократию хотите поиграть, Анатолий Афанасьевич?
— Странно это слышать от вас, Анатолий Семенович. К тому же, разве в демократию играют?
— Это вы у нас демократ, Анатолий Афанасьевич. У меня другие взгляды, — прекращал Мазо этот бессмысленный спор в присутствии собравшихся подчиненных.

Люди, почувствовав во мне задатки лидера, отстаивающего их интересы, естественно, во всем поддерживали меня. Самыми активными сторонниками стали Степанова и Таранов. Они не боялись конфликтовать с Мазо и на любом собрании высказывались достаточно резко, критикуя его «диктаторские замашки», как определил его манеру поведения Таранов.
— Они дождутся, Афанасич, — сказал мне как-то Миша Бычков, как всегда, перехватив в коридоре, — Мы тебя вместо Мозгового выберем.
— Меня нельзя, Миша. Я беспартийный, — возразил ему, — Кандидатуру на пост председателя профкома согласуют с парткомом. А он не утвердит беспартийного кандидата. Да и вообще к общественной деятельности призвание надо иметь и свободное время. А мне работать интересней.
— Жаль, жаль. А то мы тут уже с ребятами обсуждали, кого двинуть вместо Мозгового, — расстроился Миша, все еще веривший в социалистическую демократию.
К концу лета активизировались заготовители сельхозпродукции. Отдел все чаще отправляли на овощехранилище. В один из таких дней ко мне подошли Гарбузов с Емельяновым и предложили «сообразить на троих». В тот день моей традиционной «обеденной» компании не было — Бычков и Четверкин недавно улетели на полигон, а Мозговой погряз в общественной суете, и его освободили от работы на овощехранилище. Я согласился.
Ребята откровенно набивались в друзья. Традиционные пьяные разговоры о работе это лишь подтвердили. Так случилось, что после ухода Кузнецова, в секторе я надолго остался как бы сам по себе. Работу всегда вел самостоятельно, не консультируясь ни с кем. Кто и как пользовался моими идеями, меня никогда не интересовало. Да и во всем остальном наши интересы не пересекались. А отсюда — ни надежных приятелей, ни явных врагов. Этакое теплое болото.
— Афанасич, — отозвала как-то в сторонку Люба Степанова, — Зачем ты делишься со всеми своими соображениями? Учишь всех на свою голову? А потом эти деятели бегут к Мазо и выдают все за свое. Даже смотреть на это противно.
— Спасибо, конечно, за предупреждение, — рассмеялся я, — Люба, я и тебя учил и до сих пор учу на свою голову. А мои соображения сами по себе ничто. Да и те, о ком ты говоришь, никогда ничего не смогут воплотить. Так что пусть бегают. Мазо наверняка понимает, откуда ноги растут, — ответил ей. Люба тогда, похоже, успокоилась.

В следующий визит на овощехранилище, новоявленные приятели вновь пригласили на посиделки. В тот раз рабочая тема конкретизировалась. Понял, что «дружить» предлагают против Бойкова, Гурьева и Мозгового. Мысленно рассмеялся — мне они не конкуренты. Чуть позже неожиданно всплыла фигура Мазо. «Ну и ну, шустрые ребята», — подумал я, — «Знал бы Мазо, кого поддерживает».
— Коля, — обратился к Емельянову, — Мазо же всегда был твоим кумиром. Ты даже над телефоном издевался, как он.
— Какой там кумир, — неожиданно смутился Емельянов, — Причем здесь телефон? У меня самого такая привычка, — заявил он, вызвав наш дружный смех.
Дружить даже против Мазо не хотелось — непродуктивная идея, а потому быстро перевел разговор на спортивные темы и не ошибся. Вскоре Сергей взахлеб рассказывал про свой любимый клуб «Муравей» и входивший тогда в моду бег трусцой.
К удивлению, он оказался не болтуном и не забыл своего обещания, сделанного в нетрезвом виде. Уже на следующий день вручил мне книгу знаменитого новозеландского тренера Артура Лидьярда «Бег ради жизни». И это оказалось, как нельзя вовремя.
С момента, когда окончательно прекратились наши занятия с Аполлончиком и его командой, я испытывал некий дискомфорт. Мне чего-то не хватало. К тому же Леша неожиданно для меня уволился с предприятия.
— Леша, что случилось? — огорченно спросил его, когда он объявил о своем решении.
— Да ничего не случилось, — как всегда спокойно и рассудительно, ответил Аполлончик, — Просто пора заняться делом, ради которого учился.
— А ты разве здесь не делом занимаешься? — удивился я.
— Да какое это дело писать инструкции по заземлению изделия. Я же робототехнику изучал, — огорошил меня Аполлончик, — А к Разумовскому попал по распределению. Хотел сразу уйти, а тут меня такие красотки окружили. Просят, не уходи от нас, Аполлончик, — я мысленно рассмеялся, когда он произнес свое прозвище, присвоенное ему, похоже, именно теми красотками, — Одна Нелли Акопян чего стоила, когда еще замужем не была. Ну, я и сдался. Отработал положенные три года, а потом увяз в этом болоте, все никак не могу уйти. Только время зря потерял. А сейчас встретил ребят, с которыми учился. Они уже начальниками секторов стали, кандидатами наук, а я все еще инженер. Поговорил с ними, пригласили к себе, — рассказал он свою историю.
— Ты занимался роботами? — с восхищением спросил, готовясь забросать его вопросами.
— Да это не совсем то, о чем ты подумал, — ответил Аполлончик, — Промышленные роботы это не те роботы, о которых пишут фантасты.
— Понял, — разочарованно ответил ему. И еще Леша огорчил тем, что должен уехать из Москвы. Свой новый адрес он не оставил, а на мой так ничего и не прислал.

В конце лета случилось то, чего и следовало ожидать. Меня досрочно выгнали из общественников. А произошло это через три дня после моего выступления на активе, где я предложил ликвидировать все партийно-профсоюзные кассы как незаконные.
— Что значит незаконные? — мгновенно отреагировал Бродский, — Вы говорите, да не заговаривайтесь, Зарецкий!
— Незаконные означает только то, что нет ни одного правоустанавливающего документа, где они хотя бы упоминались. Нет ни одной инструкции, которая определяла, как формируются и расходуются денежные средства. А значит, вся суета вокруг этих касс незаконна. Ведь наполняются они отнюдь не добровольными взносами коммунистов или членов профсоюза. Да и на каком основании деньги для парткома изымают у беспартийных? — спросил, обращаясь к Мозговому — председателю профкома.
— Ну, ты даешь, Афанасич! Странные вопросы ты тут ставишь. Во-первых, все решает актив, во-вторых, народ и партия едины. Не вижу никаких проблем, — ответил он.
— Ставлю вопрос иначе, — завелся я, — Кто наделил актив такими полномочиями? В каком протоколе профсоюзного собрания это записано? Правомерно ли премирование актива самим же активом, да еще за счет депремирования остальных сотрудников, выполнивших план? Жду ответа, Олег Васильевич.
— Я не могу сходу ответить на столько каверзных вопросов, — стушевался он.
— И не сходу тоже, — мгновенно атаковал потерявшегося оппонента, — А потому предлагаю провести такое собрание и там обсудить все эти вопросы, — предложил тогда активу.
— Зря мы тебя приняли в профсоюз, да еще поторопились двинуть в профгруппорги, — шутил со мной Мозговой по дороге на электричку, — Толя, да что мы сами не понимаем? Что ты нас носом тыкаешь в это дерьмо? Оно тебе надо? — уговаривал он.
На следующий день вызвал Бродский и без лишних слов отправил, как это часто бывало, вместо себя на целых три дня на какую-то научно-техническую конференцию.
— Сходи, развейся, Анатолий. А то ты слишком увлекся общественной деятельностью, — напутствовал он, вручая свой пригласительный билет.
Вернувшись с конференции, узнал, что пока отсутствовал, состоялось собрание, на котором коллективу предложили, ссылаясь на рекомендацию парткома, срочно избрать профгруппоргом коммуниста Таранова. На расспросы коллег, почему партком не рассматривал мою кандидатуру, ответили, что рассматривал, но я сам отказался остаться на второй срок в связи с предстоящими длительными командировками на полигон. Коллектив отнесся к «моему решению» хоть и с разочарованием, но с пониманием.
Я не стал возмущать коллектив. Зачем? Бороться с партхозактивом за сомнительное место профсоюзного лидера? Я уже понял, что не стану подпевалой в дружном хоре прикормленных «активистов», а значит, от меня будут пытаться избавиться любым путем. Надо мне это? Думаю, нет.
Достаточно того, что напугал «актив» настолько, что меня убрали досрочно, не дождавшись планового отчетно-выборного собрания.
Отныне я перестал ходить на профсоюзные собрания, если они проводились после работы. И на следующий день меня никто никогда не спрашивал, почему я ушел с собрания, хотя это считалось серьезным проступком. Для меня сделали приятное исключение.
Но, за все последующие четырнадцать лет работы на предприятии больше НИКОГДА не получал ничего из того, что так любил распределять профсоюз, работавший в полной гармонии с партхозактивом.