Засуха. Глава 4

Сколько помню себя, главной отрадой для меня был лес. Когда девчонками мы искали земляничные поляны, наполняли корзины, а особо крупные ягоды нанизывали на длинные травяные стебли и укладывали – поверх. Когда в университете ездили по уральским деревням на фольклорную практику, исследуя попутно окрестные рощицы, дубравы и сосняки. Когда с Виктором часами бродили по лесным дорогам, радуясь то последним осенним грибам, то первым подснежникам-пролескам. И сейчас, я так любила утренние часы, сходя с электрички на станции Сомы, и двигаясь в Дрозды знакомым маршрутом: минуя посадки молодых дубков и ёлочек, поднимаясь на пригорок, откуда был виден Дом, возвышающийся на окраине деревни.

Как-то Виктор подарил мне бинокль и компас. Он обожал делать неожиданные подарки, просто так – без повода. Сопровождал их смешными четверостишиями, которые придумывал на ходу. С тех пор и маленький бинокль, и этот компас всегда лежали в карманах моей походной одежды. Менялись куртки, а любимые вещички, в том числе и перламутровый складной ножичек, перекочёвывали и занимали своё привычное место. Я часто доставала бинокль, когда располагалась отдохнуть на каком-нибудь открытом месте, и смотрела вокруг, определяя, в какую сторону буду двигаться дальше, к чему душа лежит.

С тех пор, как в Дроздах поселились Огородники, я всегда делала привал на холме, что с Запада прилегал к участку, и смотрела в бинокль на огород, отмечая, как он меняется с каждой неделей.  Прежде, как ни старалась Лерочка, он напоминал не слишком ухоженный кусок земли, заросший по краям непроходимыми зарослями крапивы, с кривоватыми грядками, где так же криво росли привычные для глаза неприхотливые овощи. Теперь же всё изменилось: узкие грядки, по особой методике, между ними – широкие проходы, засыпанные песком. И с обеих  сторон гряды-террасы, сколоченные из досок. Фёдор планировал ещё построить две теплицы и забетонировать сток для весенних вод.

В тот раз я приехала в первых числах июня. В шесть часов утра вышла на крохотном полустанке у деревушки Сомы и обычной дорогой направилась в Дрозды. В лесу – перекличка кукушек, они не умолкали ни на минуту, напророчив мне уже лет триста. Я расположилась на привычном месте, сняла ботинки и носки, чтобы дать отдохнуть ногам и почувствовать босыми ступнями свежую траву. Обычно в это время Огородники были уже на участке, занимаясь нескончаемой работой, но теперь я заметила их в саду. Направив бинокль туда, я замерла, увидев, что Таточка стоит у стены сарая, а Фёдор мечет  ножи, которые вонзаются в нескольких сантиметрах от её головы и шеи. Внезапно он обернулся, и мне показалось, будто посмотрел мне прямо в глаза. Хотя видеть он меня никак не мог: густой куст калины полностью прятал моё укрытие. Но в ту же минуту Огородник подошёл к Таточке, выдернул три ножа из стены, поцеловал жену, и они исчезли из поля зрения. Судя по их спортивным, не по возрасту подтянутым и стройным фигурам, мне не раз приходила мысль, что в прошлом они серьёзно занимались спортом. Может быть, работали в цирке? Между делом они как-то сказали, что прошлым летом проплыли пятьдесят километров по Волге, без лодки, а вплавь, причём,  ради интереса, пересекая реку в самых широких местах. Интересная парочка, что и говорить….

Сад преображался день ото дня: желтели песчаные дорожки, на грядках всходила зелень, а возле бани, в форме корабля, обозначился большой цветник, куда Таточка высаживала рассаду, называя неизвестные мне цветы: целлозия, скабиоза, эшольция….Но нашлось место и для привычных ноготков, бархатцев и моей любимой мальвы. В палисадниках моего детства росла мальва и золотые шары. Они не предназначались для букетов, вымахивали выше заборов, и до поздней осени цвели под кистями рябин и ветками с красными мелкими ранетками. Как бы радовалась Лерочка….

Хотя последнее время при ней сад полностью оккупировали куры. Я терпеть не могла этих глупых птиц, а Валерия спорила, что они – умницы. Часами она натирала на крупной тёрке, кабачки, свёклу и морковь, резала траву, чтобы накормить своих курочек. И невозможно было убедить её в том, что им Бог дал клюв для того, чтобы добывать себе пищу, и они без труда склюют ту же траву на стеблях. Мало того: они свободно бродили по саду, превращая его в загаженную площадку с колдобинами и ямами. Выживали только кусты пионов, роз и георгин, и то только потому, что Антон бесконечно громоздил вокруг них разные укрепления, чтобы оградить от куриц. Лерочка за лето так привязывалась к ним, что когда наступало время рубить, она не приезжала в Дрозды дня два, пока Антон не закончит своё кровавое дело. Причём, куриц она не ела, отправляла тушки детям.

Водитель Антон, приставленный сыном к родителям, был вечной тенью Валерии, она с трудом обходилась без него, и не признавала выходных дней, задумывая то посетить рынок в городе, то отправиться за грибами. На робкие его возражения, что в лес лучше ехать в будние дни, капризно заявляла: «До понедельника рыжики перестоят! Одна труха будет». Она помыкала им как хотела, изливая потоки слов, то ворча, то покрикивая, а он молча терпел, делая, впрочем, по-своему. Такая работа, скорее всего, соответствовала его натуре, была разновидностью внутреннего скрытого мазохизма. На вопрос «как дела?» он неизменно отвечал: «Неплохо. Не плохо, а очень плохо».

Впрочем, иногда я видела тщательно скрываемую обиду в его глазах, когда в лесу, на привале, Валерия отбрасывала кусок хлеба, к которому он невзначай прикасался рукой. Однажды она вытряхнула  из коробочки соль, в которую Антон неосторожно влез щепотью.  За общим столом он сидел только в лесу, в Дом приглашать его было не принято. А ведь находился он в усадьбе целый день, иной раз – до позднего вечера. Как-то я высказала Лере, что негоже мужика голодом морить, на что она ответила: «Да звала я его раньше, не идёт. А кланяться не буду, чай, - не барин».

Но Антону так, видимо, было даже удобнее: в гараже он устроил себе угол: стол, топчан, тумбочка, в которой всегда лежала пара книжек. Работа водителя хороша для книгочея: пока ожидает хозяев в машине, всегда есть время  на десяток-другой страниц. Иногда я просила его показать, что читает, и удивлялась выбору: то Тынянов, то Астафьев. Хотя предпочтение отдавал историческим романам, и никогда я не видела у него «дюдиков», как пренебрежительно он называл современные детективы.

А вот я, грешна, - обожаю Хмелевскую, Агату и Чейза. Вообще, надо признаться, я ужасно любопытна, мне очень хотелось увидеть дом и сад Антона, о котором он иногда говорил, даже с некоторой долей гордости. Водитель он был – от Бога, машину содержал в полном порядке, ухаживал за ней, как за любимой лошадкой. А в остальном – не отличался особым усердием, любимое слово у него – «побросал»: да вот, картошку вчера побросал. Посадил, значит. Если прибивал насест в курятнике, то непременно – криво, как попало. Особенно раздражало его пристрастие Огородников к шнуркам и линеечкам, к промерам всех гряд, ровным штабелям и порядку. Антон неодобрительно хмыкал и махал рукой: «Дурость это. Хоть замеряйся, если расти не будет, всё это баловство – без толку».

Удивительно, что при таком явном спокойствии и умеренности характера, Антон был охоч до женского пола, а в молодости, по его словам, ни одной юбки не пропускал. И женат был, однако, в пятый или шестой раз. Как-то я спросила его о детях, он усмехнулся: «Да штук семь настрогал, наверное». Но жил он вдвоём с последней женой, причём называл это «гостевым браком»: свободные мы люди, верёвкой не связанные. Только иногда я замечала его удивлённый и даже чуть завистливый взгляд, обращённый в сторону Огородников.

Я и сама иной раз завидовала  необычным для их возраста отношениям, замечала их быстрые поцелуи, чувствовала какую-то затаённую нежность и бережность по отношению друг к другу. О себе они ничего не рассказывали, и не очень охотно отвечали на вопросы, когда я спрашивала о прежней их жизни. Хотя иногда просто потрясали меня. Однажды я напевала французскую песенку, Фёдор спросил: «Любите Дассена?». «Обожаю. Только слов этой песни нигде не могу найти, знаю первый куплет». Он взял листок и тут же мне написал по-французски полный текст.  На мои восторженные возгласы ответил: «Бабушка в детстве мучала языками, а память у меня отвратительное имеет свойство: стоит услышать раз, и – намертво. Так что, владейте текстом и пойте почаще».

Продолжение http://www.proza.ru/2011/05/29/293