Первый урок

10 августа 1941 года, в день рождения моей младшей сестренки, которой исполнилось два годика, мы эвакуировались из прифронтового Киева, увозя с собой только самые необходимые вещи. Справка, которую дали моему дедушке за три дня до отъезда, имела такое содержание:  «Дана настоящая гр. Винник А. Л в том, что его семья 5 чел. эвакуирована из гор. Киева в связи с военными действиями. Просьба ко всем советским и партийным организациям оказать возможное содействие. Председатель Райисполкома Петровского Совета депутатов трудящихся г. Киева. Подпись». И нам действительно оказывали всяческое содействие. Мы прибыли в Шую – есть такой город в Ивановской области. А потом оказались на окраине города Горького вблизи автомобильного завода имени Молотова. Вскоре его начали жестоко бомбить – так мы из одной прифронтовой зоны переехали в другую.
1 сентября я с мамой впервые пришел в школу. Мама разыскала учительницу моего первого «А» класса. Это была пожилая, худощавая, невысокого роста женщина с печальными и умными глазами. Она погладила меня по голове так  же, как моя бабушка, и я проникся к ней полным доверием.
-  Сыночек, - сказала  мама, - я должна бежать по делам. Ты от Веры Ивановны – никуда. Хорошо? После уроков я приду за тобой. Но на всякий случай – какой наш адрес?.. Молодец! Как идти домой?.. Молодец!  Боже, какой ты у меня молодец!
И она ушла.
В облике этой школы я ощущал холодное безразличие, и невольно сравнивал с другой, оставшейся в Киеве вместе с жизнью, в которой я должен был быть счастливым. Всего лишь три месяца тому назад была совсем другая жизнь, и мама показывала мне большое красивое здание с огромными венецианскими окнами – они были распахнуты и призывно смотрели на меня. И это была школа, в которой я буду учиться. Мне давно уже купили букварь, пенал, ручку с пером, которое почему-то называлось «восемьдесят шестое», тетради, чернильницу и карандаши. Все это я вкладывал в новенький портфель и выкладывал из него бесконечное число раз, забыв на время о своем велосипеде и друзьях, зовущих играть. С тяжелым портфелем я ходил, бывало, по квартире, прикидывая, донесу ли его до школы. Представлял себе, как пойду в школу, и все будут смотреть на меня, как в прошлом году смотрели на Немку Моргулиса. Каким он был важным! После уроков его ждали, как героя, а вечером все Моргулисы шумно собрались за столом. И пили, и ели, и была музыка.
Теперь с потертым и пустым, неизвестно откуда взявшимся старым портфелем, стоял во дворе скучного серого здания. От школы с венецианскими окнами меня отделяли сотни километров войны с бомбежками, пулеметными очередями из пикирующих самолетов, криками обезумевших от страха людей, могилами, в которые наспех закопали убитых, и горем, которое люди вместе с жалкими пожитками везли с собой. Я стоял в толпе мальчиков и девочек, и был очень одинок, потому что со мной не было ни мамы, ни бабушки, ни дедушки, а папа был очень далеко – на фронте; потому что не было знакомых людей, улиц, домов; потому что всё вокруг меня – чужое. Солнце вышло из-за туч. Повернулся к нему и, наслаждаясь скупым ласковым теплом, закрыл глаза. Сквозь веки наблюдал за изменчивым узором цветных пятен, которые все время медленно перемещались, исчезали и появлялись вновь. Когда открыл глаза, увидел, что ребята, стоявшие рядом со мной, уже входили в школу. Догнал их и с ними прошел по длинному коридору, поднялся по лестнице на второй этаж и вошел в большую светлую комнату с тремя рядами парт. Учительница сказала, чтобы мы рассаживались. Все сели. Я отыскал свободное место и тоже сел.
-  Давайте знакомиться. Я – ваша учительница. Фамилия моя –  Садина. Зовут Вера Ивановна. А теперь проверим, как вы умеете запоминать. Меня  зовут...
-  Вера Ивановна, -  разрозненно, стесняясь, ответили ей.
-  Еще раз. Меня зовут...
-  Вера Ивановна, -  осмелев, крикнули все.
-  Замечательно! А теперь я  познакомлюсь с каждым из вас.
Она ходила между рядами и знакомилась.
Как я понимал, у меня было две фамилии: Винник – фамилия дедушки, бабушки, моей мамы до замужества, и Кладницкий – фамилия мамы и папы. Но в эшелоне, в котором эвакуировалась дедушкина фабрика, мы все были Винниками. То и дело я слышал:
-  Винники – в шестом вагоне.
-  Винники, получите талоны на обед.
-  Винник Арон Лейбович, на вашу семью пять одеял
Забегая вперед, скажу: как тогда, так и сейчас, я ощущаю себя Кладницким и Винником одновременно.
И вот Вера Ивановна подошла ко мне.
-  Как твоя фамилия?
-  Винник, - ответил я.
Почему-то раздался смех, и в этот смех вплелись выкрики:
-  Винник! Веник! Метла! Метелка!
Я не понимал, почему такая красивая, как мне казалось, фамилия могла вызвать насмешки, и растерялся. Все повернулись ко мне, и я с удивлением смотрел в их хохочущие рты. В их глазах  была какая-то злая радость. Мне очень захотелось погасить эту радость и закрыть их рты – и поэтому я назвал другую свою фамилию – Кладницкий. «Попробуйте подразнить!» - злорадно подумал я, отрекаясь от родной мне фамилии.
И они не смогли. Они заткнулись, потому что придумать «дразнилку» не смогли, и я погасил злую радость в их глазах.
-  Кладницкий! - торжествуя победу, повторил я.
Вера Ивановна заглянула в классный журнал.
-  Правильно, - сказала она и погладила меня по голове, по голове предателя. - Он, видимо, назвал фамилию своей мамы, -  поспешила она мне на помощь. -  Это так?
Я утвердительно кивнул головой.
- Кто еще знает девичью фамилию своей мамы, поднимите руку.
Поднялось несколько рук.
-  Очень хорошо. Кто не знает, спросит у родителей. А я вам завтра объясню, что означают их фамилии. Вот, например, Винник – старинная фамилия. Так в древности называли тех, кто делал вино.
В начале второго урока завыла сирена, громко, протяжно и страшно. Она возвестила о воздушной тревоге. Вера Ивановна построила нас, и мы друг за дружкой парами вышли из школы, следом за другими классами, опередившими нас, спустились в подвал соседнего дома – в огромное бомбоубежище. Это было гулкое помещение с тусклым светом зарешеченных лампочек под серым бетонным потолком. Мы слышали глухие, неясные удары над головой. Мне  мерещились развалины, дым и огонь, как было на станции Фастов месяц тому назад... Тревога кончилась, и мы по узкой железной лестнице поднялись наверх. Вокруг нас все дышало покоем. Откуда неясные взрывы? Наверно, бомбы упали далеко.
Нас отпустили по домам. Я шел вдоль асфальтовой полосы Московского шоссе мимо небольших бревенчатых домов с палисадниками. Пересек железнодорожный переезд с будкой для стрелочника и шлагбаумом. Здесь, внушала мне мама, когда мы шли в школу, я должен быть особенно осторожным. От переезда до дома было рукой подать.
Я шел, и внутри меня что-то ныло, потому что чувствовал себя предателем. Это потом, когда повзрослел, понял, что ныла совесть. Маленький человечек с семилетним стажем жизни, я покорно нес свою вину.
Мучительное состояние из-за чувства своей вины – это болезнь. С тех пор я начал панически бояться угрызений совести. Вот такой я получил  первый урок...