1. Она

                Андрей В. Миронов
                Она

     Я влюбился в неё сразу, как только услышал её голос…
     Прежде, подолгу разглядывая её фотографии, я знал -  она мне нравится…
     Перестукиваясь на дурацком, по сути, сайте vspomni.ru, как два узника одиночных камер Алексеевского равелина Петропавловской крепости, а, впрочем, там все камеры одиночные, я не мог не увидеть в её пустых, казалось бы, фразах ума и доброжелательности, и, пожалуй, легкой грусти. И это мне нравилось. Это было нормально…
    И только голос, как только я его услышал…
    Где теперь мой всегдашний покой и отстраненность от окружающего меня? Покой, он, конечно, остался; появились сомнения, что было опасным симптомом. Я очень уверенный в себе, человек.  Так было всегда. А теперь, какой же я теперь «уверенный в себе»?
     Поделиться происходившим с кем бы то ни было, не было охоты, как, впрочем, не было и «происходившего». Не признаваться же в том, что ты слаб, как новорожденный козлёнок, когда внешность и поведение выдают в тебе полноценного стопроцентного Козла, то бишь, - Козерога.
     Необходимо было «прийти, увидеть..., но победить ли». В любой войне побеждают не противоборствующие стороны, взаимно истощающие себя войной, а некая третья сторона, часто совершенно неизвестная сторона. Не нужна мне была третья эта сторона, как и четвёртая, и пятая, и все последующие… И не воевать я шел, а сдаться… Но сдаться не на милость, а на равенство… Сам же когда-то определил, что любовь это добровольный и равноценный обмен энергиями.
     Идти нужно было, не идти, конечно, а ехать или лететь. Всё же интересно, за какой срок я преодолел бы восемьсот с лишком километров, со средней скоростью восемь километров в час, по пятнадцать часов в сутки? Сто двадцать километров в день – это вряд ли… Пусть – восемьдесят… Это десять или одиннадцать суток… Долго, но романтично… Одинокий странник на пустынной дороге… Какой, к бесу, пустынной, когда мимо будут проноситься автомобили, обдавая тебя клубами пыли и выхлопных газов… Ехать, друг мой, ехать… И чем скорее, тем оно надёжней и вернее.
     А если вдуматься: ну, вот, приехал я здрасьте, рад Вас видеть, как вы хорошо выглядите, я Вас именно такой и представлял, «королева в восхищении» и прочая банальная чушь… 
     Посмотрит она на меня стареющего, беззубого и лысого, конечно же, ничего не скажет, может быть, даже прогуляется со мной по набережной, из жалости и достойного воспитания. Вежливо распрощается, вернется домой, удалит мой номер из памяти своего телефона, мой образ из собственной памяти и заблокирует входящие звонки, поступающие с моего номера…. Всё? Finita la…   
     Такие вот «позитивные» мысли рождает мой воспаленный разум днём, а по ночам приходит Унылый Доктор, с которым не виделся я лет эдак двадцать пять и гнусавым голосом сопит в ухо:
     - Не узнаю я тебя, любезный мой Монокорн. Ты ли это стенающий и печальный предстаёшь передо мной в лунном сиянии, подобно тени отца Гамлета? Где твои золотом сияющие доспехи и блистающий серебром меч, где щит из огненно-красной меди? Отчего слаб и тих стал глас твой, прежде подобный грому небесному? Что за происшествие обратило бесстрашного Воина в беззащитного младенца?
     - Доктор, а видел ли ты себя? Халат твой, который прежде был белее снега на вершинах Памира, теперь измят, грязен и сер; бурые пятна на нём похожи на вы-сохшую кровь, и ты не хирург при этом, может ты убил кого, а, Доктор? С тех пор, как мы не виделись, стал ты худ и бледен, а был могуч и прекрасен, как юный Геракл…

     - Ты забыл, очевидно, погрузившись в печали свои, что Я и есть Ты… Что я отражение мыслей твоих и поступков и что являюсь я, когда ты балансируешь на грани исчезновения? Цвет моего халаты – оттенки мыслей твоих, а бурые пятна на нём – кровь души твоей, которую медленно ты убиваешь… Опомнись, рассудительный мой, и задумайся, а стоит ли оно того?
     - Стоит, Доктор, ох как стоит… И не ведаю я, что делать мне, ибо нет у меня средства чтобы скрыть годы свои и внешность свою…
     - Сколь поглупел ты, несчастнейший из немногих… А не ты ли проповедовал на площадях и в храмах о том, что Время статично, а прекрасна только душа? И что количество прожитых лет, не имеет никакого отношения к возрасту? В какой из дальних углов Сознания загнал ты свой Разум? Очнись, посмотри окрест и осознай, что ничего не изменилось, будь прежним, Монокорн…
     - Доктор, мой Доктор, я не могу быть прежним, прежде я был одинок, беспечен и весел. Я всегда говорил себе, что у меня нет, не было и никогда не будет проблем, и их не было никогда. Их и сейчас нет… Теперь есть Она, ты заметил, Доктор, я не сказал, что Она есть у меня, Она просто есть, и я не видел её никогда, слышал только голос её, да и то только по телефону. И я влюблён в этот голос, и в неё влюблён тоже, и ничего не поделать с этим Доктор… Я знаю, Она добрая и нежная… Возможно я стану прежним, когда увижу ее, а, может статься, что стану я лучше и чище  или обернусь диким зверем и кинусь в окрестные леса, чтобы местные жители пугали мной детей своих…
     - Сколь страшны и запутаны мысли твои Монокорн. Я начинаю бояться за тебя. Поезжай, Монокорн, поезжай скорее, ибо есть предел всему и силы твои не бесконечны…
     И я поехал.
     Нет, я не побежал стремглав на вокзал и не вскочил в только что тронувшийся поезд, нет. Я «остановился». Это термин, я его сам выдумал давным-давно, когда понял, что всё в этом мире не случайно. Остановился, чтобы вглядываться и вслушиваться в процессы, вокруг меня происходящие…

     Числятся у меня в друзьях-приятелях оба два Михаила Юрьевича, и оба не Лермонтовы, а как раз наоборот – один Тихонов, а другой, что удивительно, Мишакин.
И оба, совершенно порознь, но в один день, завели со мной беседу о Ленинграде, и оба заявили, что надо бы им со мной съездить в славный город Петербург, где бы я вы-ступал у них в качестве гида. Ключевая конечна фраза у каждого была одна и та же, как под копирку:
     - Ты же там долго жил? Ну вот, а я не был никогда…
     Разница состояла в том, что Мишакин предлагал поехать поездом, а у Тихонова была машина. В продолжительности поездки разногласий не возникло – неделя.
      Я принял оба предложения и долго после размышлял, почему «им со мной», а не мне с ними…
      Окончательное решение я принял мгновенно – втроем и на машине; из окна можно что-нибудь «поснимать», можно остановиться, и скучновато с одним Тихоновы и с его проблемами, которых хватило бы не на один десяток неудачников, по определению.
     Через пару дней, благодаря длинному языку Мишакина, к нам присоединился ли, напросился ли еще один персонаж – Серёга Николаев, в Миру – «Борода», основным аргументом которого стала фраза:
     - Я не был в Ленинграде тридцать четыре года…
     Поскольку ему на данный момент было тридцать девять,  я посчитал аргумент веским; а себя главным в группе и в Мире.
     План поездки прост и не изящен…
    

     Время отправления: четыре часа утра девятого июня, понедельник… Согласились все… Что-то мне в этой цифре не нравилось. Позвонил я ей, т.е. голосу столь любимому мною и узнал, что с девятого по пятнадцатое её в городе не будет, а будет она с дочерью в деревне, и здесь ничего нельзя изменить, а вот с шестнадцатого будет она в городе и если тогда… Ну и каково мне стало? Я не Питер ехал смотреть, я же к ней ехал, вот только город я увижу, а её нет… И, что мне делать, Доктор?
     Только задал я этот вопрос, не успел ещё доктор ответить, определитель телефонного номера известил меня о звонке Мишакина М.Ю. И возопил Мишакин М.Ю. гнусным голосом:
     - Не могу я Миронов девятого; мне двенадцатого нужно в поход сходить обязательно.
     У меня такой камешек тяжеленький раз, и скатился с души; а Мишакину грозно я так заявил:
     - Ты в этих походах бывал десять тысяч миллионов раз, я никогда не мог понять, что интересного ты в них находишь, твой рассказ о последнем походе всегда был похож на рассказ о предыдущем, и что произойдёт, если один из них, похожих, как две блохи, ты пропустишь?
     - Не – мо – гу, - Мишакин был непреклонен, и это было странно…
     - Друг мой, колись, чего уж там…
     - Ладно, Миронов, только тебе… Есть у нас девочка рыженькая такая, я то её давно приметил, а чо то всё не решаюсь. А тут мужики наши мне и говорят, что она их про меня долго выспрашивала… Ну, вот…
     - Пошутили твои мужики, но, поскольку для сына Крысы и Зайца, рождённого в созвездии Весов, проявляешь ты удивительное упрямство, я поговорю с народом, и причину найду более вескую …
     Собрал я народ и сообщил, что прогноз погоды с девятого по пятнадцатое не утешительный, следовательно, отправляться в путь нужно шестнадцатого, в самый «разгул» белых ночей. Возражений не было; Мишакин сиял, и глупо так мне подмигивал.
     Всё было бы хорошо…
     Одиннадцатого звонит мне Тихонов и тихим робким голосом шепчет:
     - Андрей, я пятнадцатого не могу…
     - А что так, - вопрошаю я, вскипая изнутри.
     - У меня сегодня было заседание суда, ну ты знаешь, по невыплате мне денег при увольнении. Представитель ответчика не явился и заседание перенесли на семнадцатое, а девятнадцатого дело должно быть закрыто и, если они не явятся, я выиграю автоматом…
     И я взорвался:
     - Мама дорогая, в действительности я произнёс другую, фразу и еще несколько подобных ей во след, у одного поход у другого процесс, заметьте идея поездки была не моей, но плевал я на все, я еду пятнадцатого, а вы как хотите, приедете  Вы во-семнадцатого, хорошо, позвоните, я Вас встречу. Нет, а на нет и суда нет, и сюда нет, и туда нет. Флаг вам в руки и попутного ветра в чугунный затылок… 
     Рванулся я на вокзал, купил билет и вот сегодня пятнадцатое, и поезд стоит на запасном пути, ожидая моего появления, и грустно так, что не грех и повеситься. Но, пожалуй, повременю. Съезжу, а там…
     Пожелай мне счастливого пути, Доктор…