Воспоминания об отце Дмитрии Артемьевиче

Эти заметки предназначены для моих
сыновей и их детей.
 Рассказы отца о своей жизни
и его семьи плохо сохранились в памяти.
 У меня не было привычки их записывать или
вести дневник.
 Это свидетельствует о нашем невнимании к родителям.
С годами возрастает интерес к своим предкам.
Но к этому времени родителей уже нет.
Надеюсь,
что эти заметки позволят как-то удовлетворить
этот интерес,
если он возникнет у моих потомков.

Отец родился 8 ноября 1905 г. по новому стилю
в поселке Бисерть, который был
построен на реке Бисерть во времена Екатерины II.
Отец был старшим сыном
в семье моего деда Перепелкина Артемия.
Отчества деда я не помню.
Виктор утверждает,
что отчество его – Дмитриевич.
Бабушка Мария Андреевна,
насколько я помню,
имела в девичестве фамилию Сокотова.
Бабушка была с черными как смоль, жесткими, прямыми 
волосами.
Мне думается,
что её предками были или удмурты, или мордва, или коми.
Дед имел лошадь и занимался извозом.
Мне помнится, по рассказам отца, что дед возил лес,
древесный уголь для небольшого металлургического завода,
который был в поселке.
Занимался он и пилением леса (досок).

До 17 года работал он и на строительстве железной дороги,
которая прошла рядом с поселком.

Железнодорожная станция
получила название «Бисертский завод».

При прокладке дороги через гору
(делался ров) случился обвал породы,
которая завалила деда.
Он с помощью лошади отвозил породу на вагонетке,
которая в этот момент была пустая.
Его откопали.
Он остался жив,
потому что вагонетка перевернулась и его накрыла,
создав воздушную полость,
которая не дала ему задохнуться.
Он отделался переломом правой руки.
Это был его первый перелом.

Кроме отца в семье у деда были еще два сына:
 Григорий и Виктор, и две дочери:
Анна и Паня (Пелагея, Пелагия, Полина).

Во время захвата Колчаком Урала,
бабушка с младшими детьми и коровой,
 бежала из поселка,
так как начались грабежи и расстрелы.
Деда повели на расстрел, так как он противился
конфискации лошади колчаковцами.

Как рассказывал отец,
он остался жив,
потому что,
не дожидаясь выстрелов,
прыгнул в шахту,
куда сбрасывали трупы.

При падении он вторично сломал руку.
Скрываясь потом от колчаковцев,
он не мог правильно сложить кости сломанной руки,
поэтому они срослись неправильно,
со смещение по оси руки почти на 90 градусов.

Смутно у меня так же осталось в памяти,
что отца и других мальчишек колчаковцы мобилизовали
для пилки леса – дров для паровозов.

Отец говорил об этом как-то неохотно,
видимо у него остались
тяжелые воспоминания об этих событиях.

Когда колчаковцев стали гнать на восток,
мальчишки бежали.

Отец говорил, что они оказались в Омске.

Видимо это и оказало влияние на то,
что после института он выбрал Омск.

О периоде
после окончания гражданской войны мало сведений.

Помню, отец говорил,
что перебивались разными заработками.

Один из них – работа пильщиком досок продольной пилой.

Причем отец стоял наверху – очень тяжелый труд.
Работал он и на заводе литейщиком.
Видимо на Бисертском заводе
были вагранки – чугунно-литейные печи.

Тоже труд не из легких, пыльный, грязный.

Видимо в этот период у него состоялась
встреча с Брежневым Л.И., который в те годы
был в Бисерти комсомольским лидером.

Где отец учился, я не знаю.
Но в то время комсомольцы привлекли его
к разборке архива завода, как грамотного человека.

Вот тогда-то он и узнал,
что завод построили по приказу Екатерины II.
Для постройки завода согнали участников
восстания Пугачева.
Это объясняет, почему в Бисерти много однофамильцев.

Эту информацию я вспомнил,
когда на работе встретил однофамильца.
Он появился у нас в охране, в проходной.
Он был очень похож на Виктора,
как комплекцией, так  и лицом.

Он рассказал, что он с Поволжья.
Он называл поселок и его нахождение.
Но это я не запомнил.
Именно там действовал Пугачев.
Мне не удалось с ним еще поговорить,
так как его перевели в другое место.
Эта охрана подчинялась КГБ.

Из этого события у меня возникло предположение,
что корни Перепелкиных находятся в Поволжье.
В Бисерти много семей имеют фамилию Перепелкиных,
хотя они и не имеют родства.
Это так же подтверждает,
что в Бисерть переселяли целыми деревнями.

Отец говорил, что благодаря Л.И. Брежневу
в Бисерти был организован набор
в рабочий факультет (рабфак),
который отец окончил в Свердловске (Екатеринбурге).

После этого он поступил
в Ленинградский политехнический институт.

Помню его рассказ,
что сначала их направили в Медицинскую академию,
где им сделали экскурсию в морг,
наверно,
к патологоанатому.

После этой экскурсии
он отказался поступать в эту академию.

Была у него возможность
поступить в танковое училище (академию?),
но он выбрал Политехнический институт.

В конце обучения,
кажется на 5 курсе,
из Политехнического института выделился институт
инженеров гражданского воздушного флота (ГВФ),
куда и перевели отца.

На 5-м курсе отец женился и я родился.
Родители жили в общежитии, в авиагородке,
который существует и сейчас.

Родители мамы жили в Лесном, насколько я понимаю,
в районе станций метро:
Лесная – Политехническая - пл. Мужества.

Ехать к ним приходилось со станции Шоссейная,
которая находилась на месте
существующего поста ГАИ на Пулковском шоссе.
Станцию перенесли и назвали «Аэропорт».

После окончания института ГВФ отца направили
работать в Омск
на авиаремонтный завод-мастерские (АРМ),
который находился в Кировском районе.

Старинное название этого места Куломзино.
Была станция Куломзино,
которую переименовали в станцию имени генерала Карбышева,

который до войны был начальником
Омского пехотного училища.

Сейчас осталась только улица Куломзинская,
где после начала войны
стали жить родители с нами, детьми.
На этой улице и сейчас живет Виктор.

Годы перед войной, когда родители приехали в Омск,
мне известны только из своего жизненного опыта,
так как рассказы и воспоминания родителей
об этом времени я не помню.

Собственное «Я» я стал осознавать
где-то в 5-и летнем возрасте.
Что-то я буду домысливать уже
из своего более зрелого возраста.

В Омске родители поселились
в заводском 4-х этажном доме.

В округе его звали «белый дом».
Он возвышался над окружающими одноэтажными домами.
Дом имел форму буквы «Г»,
как наш дом на Московском шоссе,
только вся буква «Г» была 4-х этажная.
И расположение дома относительно стран света аналогично.
Только входные подъезды находились не на западной,
а на восточной стороне.

Сначала родители поселились на 3-м этаже,
вход в подъезд был с северной стороны,
как в доме на Московском шоссе в 11-и этажную секцию.
В этой секции дома была коридорная система.

Я помню общую кухню.
Родители имели две смежные комнаты в восточной части,
окна выходили на юг.
Сохранились мои фотографии этого периода.
На одной фотографии
и
сижу со скрипкой около открытой двери между комнатами.
Фото, где я в шляпе, тоже относится к этому периоду.
Из жильцов помню деда Канаева,
отца папиного приятеля.

Мы,
дети,
любили смотреть,
как он курит трубку,
мундштук которой был стеклянным.
Было видно,
как струйки дыма двигаются внутри.

К этому периоду относятся фотографии отца,
где он сидит за столом с каким-то чертежом,
в кармане штангель - циркуль.

Подробности его профессионального роста того периода,
 мне не известны.

Из трудовой книжки,
которую прислал Виктор,
после института,
в АРМе,
он прошел следующий путь:
бригадир сборщиков в моторном цехе,
бригадир в монтажном цехе,
инженер-конструктор
технического отдела (в течение 1934  года),
затем мастер слесарно-механического цеха,
начальник технического отдела,
и
 в 1938 г – главный инженер АРМа.

Не знаю,
когда его избрали
народным депутатом Омского Совета депутатов трудящихся.

Уже в 1939-1940 г.г. мы переселились в другую квартиру.
В ней было 3 комнаты.
Вход в подъезд был с севера,
в самом углу буквы «Г».
Окна выходили как на восток, так и на запад.

Отец увлекался фотографией,
у нас был фотоаппарат «Турист»,
наркоматом авиационной промышленности он был премирован
фотоаппаратом,
который он называл «Лейка»,
 хотя это мог быть и ФЭД.

В этот период у нас еще жила папина сестра Анна.
На заводе,
где работал отец,
работал так же и его младший брат Виктор Артемьевич.
Я его не помню,
даже лицо не помню.
Где он жил так же не знаю.
Позднее я узнал, что он работал, кажется слесарем.
Был хорошим механиком.
От него остался велосипед,
который он сконструировал
и изготовил собственными руками.
Велосипед имел нестандартную конструкцию, отец говорил,
что задняя втулка была какой-то особенной конструкции,
хотя,
как в гоночном велосипеде, не имела встроенного тормоза.
Велосипед просуществовал у нас почти до 50-60-х годов,
именно я на нем научился ездить на велосипеде.

Имя Виктора Артемьевича в семье всплыло в конце войны.
Отец говорил, что он погиб под Семипалатинском.
Его семья,
(у нас была фотография его жены с ребенком на коленях)
получила хорошую пенсию.
Я позднее узнал,
что он замерз зимой
при транспортировке какого-то оборудования,
когда началась сильная снежная буря.
Я думаю,
что это было оборудования для атомного полигона,
который строился под Семипалатинском.

В то время все было покрыто тайной секретности,
поэтому отец об этом событии не распространялся.

Когда в 1945 году родился Виктор Дмитриевич,
он получил имя в память Виктора Артемьевича.

Финская война осталась в моей памяти очередями за хлебом.
Мать часто
посылала меня занять очередь в магазине за хлебом.

Начало Отечественной войны запомнилось тем,
что в столе отца появился пистолет.

Как я понял позднее, это был немецкий парабеллум.
Школы перешли на 3-х сменную работу,
так как в других школах разместили госпитали.
Потом появились эвакуированные.

Во дворе нашего дома выгружались станки,
ящики с металлом и т.п.

На территории АРМа
был размещен подмосковный авиационный завод п/я 288.
На этом заводе работали
Туполев А.Н. и другие конструкторы.

Уже совсем недавно, 2005 году, я узнал, что
там же работал и С.П. Королев.

Конструкторов поместили в одноэтажном деревянном здании,
где ранее размещался детский сад,
в другой половине был заводской клуб со сценой.

В этом клубе раньше также показывали кинофильмы.
Дом и часть территории обнесли высоченным забором.

Я часто видел, как
конструкторов вели на завод под охраной или
в заводскую столовую, которая находилась в нашем доме.

На территории завода спешно строились новые цеха.
Станки ставились в палатках, а вокруг возводились стены.

Авиаремонтные мастерские, где
отец до войны работал главным инженером,
был перемещен в г. Актюбинск, в Казахстане.

В январе 1942 г отец был переведен на завод п/я 288
на должность инженера по подготовке производства.

Это назначение, по-видимому, было
обусловлено его знанием станочного парка АРМа.

В августе 1943 г завод
п/я 288 вернулся в Москву.

Вместе с тем две благодарности
– в мае 1942 г и в январе 1943 г, свидетельствуют о том,
что он занимался не только подготовкой производства.

Завод проводил испытания новых самолетов.
Один из них, мне думается, ТУ-2, совершил аварийную
посадку в районе «Ермаковых гор»
- там сейчас городской парк.

Мы, мальчишки, бегали на него смотреть.

Вот одна из благодарностей, я думаю, и дана отцу
за ремонт этого самолета.

Две благодарности за 1.5 года работы.
Кажется, на летно-испытательной станции (ЛИСе) этого
нового завода,
эта аббревиатура часто встречалась в разговоре отца.

В городе не хватало места для эвакуированных.
Нас в квартире уплотнили.
Кроме того,
отцу на заводе помогли достроить дом,
который он начал строить перед войной как дачный дом.
Мама все хотела иметь небольшой участок земли,
где бы она могла бы заниматься посадками.

Достройка велась по вечерам,
отец привозил с завода аккумуляторы,
к которым подключались автомобильные фары.
Для крыши
использовалось сталистое трансформаторное железо,
которое практически не гнулось,
так как образовывались трещины в месте сгиба.
И отец придумал способ крепления таких листов.
Он сам сконструировал и сложил печку,
которая представляла собой
гибрид русской печки и варочной печи.

К зиме была готова одна комната,
в которую мы и переехали
(отец, мать, маленькая Людмила и я).

Отец до конца жизни с матерью все достраивал,
усовершенствовал и реконструировал дом.
Эта особая тема,
которая достойна специального описания.

Первая военная зима и весна были самыми тяжелыми.
Ведь до войны мы питались,
покупая все в магазинах и на рынке.
А теперь продукты мы могли купить только по карточкам,
что было явно мало.

В школе нас подкармливали,
давали кровяные котлетки с кусочком хлеба
и стакан компота.

Чтобы как-то пополнить наше питание,
 отец по вечерам,
после 10-и часовой, и более,
работы уезжал на товарных поездах в окрестные деревни.
Там он обменивал на продукты различные вещи.
Возвращался под утро.
Это было опасно,
так как иногда грузовые поезда шли на проход
мимо станции назначения, и
с них надо было прыгать на ходу.
Ездить на грузовых поездах запрещалось,
людей арестовывали.
За такими менялами охотились бандиты.
Поэтому отец ездил со знакомыми,
чаще всего с рабочими,
которые были выходцами с поселков,
куда ехали на обмен продуктов.
Так был обменен фотоаппарат «Лейка» (ФЭД).

Мать шила различные вещи из материала,
который у нее сохранился с довоенных времен,
и
продавала их на рынке.

Отец так же по вечерам ходил
разгружать вагоны с мукой,
за это им разрешали сметать мучную пыль со стенок
вагонов.
Из этой муки мама варила «тюрю».
Потом она рассказывала,
что когда я ел такую «тюрю»,
в которой на зубах хрустел песок,
я ей говорил, что очень вкусно,
и
что после войны будем обязательно есть «тюрю».

Было трудно с топливом.
Отец организовал бригаду,
которая работала по ночам на разгрузке барж с лесом.
За эту работы выплачивали лесом.
Населению так же выдавали вместо дров шелуху,
которая получалась после обдирки проса и овса.
Там оставались частички зерна.
Просяную шелуху мама просеивала через мелкое сито.
В просеве-крупе все же попадали мелкие частицы шелухи,
которые оставались в крупе даже после ее промывки водой.
Когда ешь такую кашу,
то частицы шелухи в каше дерут горло.
Овсяную шелуху мама намачивала,
а потом сливала отстой через сито.
Затем сливала воду с отстоя,
который затем
использовала для приготовления овсяного киселя.

Весной и летом 1942 года
родители посадили картошку и капусту.

Вскопали землю не только на нашем участке,
общей площадью вместе с домом 450 кв. м.
Думаю,
что полезная площадь для посева придомового
участка составляла всего 150 кв. м.

Большую помощь населению,
в частности работникам завода,
оказал завод.

Были выделены участки земли
для посадки несколько километров от дома.
Кроме того,
организовали распределение ближайших свободных
земель между людьми.

Так родители вскопали землю и посадили
капусту на склоне и дне оврага,
где протекал ручей.
Это было удобно для полива капусты.
В этот овраг опиралась наша
улица имени Лазаря Кагановича,
наркома железнодорожных путей сообщения.
Улица начиналась от железнодорожной станции Куломзино.
Наш дом имел номера 83-А",
а последний дом - сто с небольшим.
Так что посадки в овраге были рядом.
Так как часть нашей улицы находилась
рядом с лесопитомником, и
на противоположной стороне улицы не было домов,
то народ, и
естественно мы,
вскопали землю напротив своих домов,
 вдоль ограды лесопитомника,
оставив нетронутой проезжую часть улицы.

За оврагом,
который начинался в районе «белого дома»,
почти рядом с его склоном,
начиная от проходной,
была ограда из колючей проволоки,
окружающая территорию завода и его лётного поля.
За оградой были столбы с натянутой проволокой.

К этой проволоке были привязаны собаки.

Примерно на 50 метров от ограды,
напротив нашей улицы, находился самолетный тир,
где проверялось стрелковое вооружение самолетов.
А за тиром был большой пустырь.

Цеха и ангары начинались метров 300 левее.
Самолеты пристреливали редко,
в остальное время людей не было.

Отвлекая собак,
старшие мальчишки лазили через ограду
и
в тире набирали как пустые гильзы, так и целые патроны,
которые пулеметы выбрасывали, если была осечка.

Все наши посадки приходилось обрабатывать,
к чему привлекали и меня.
Как не хотелось пропалывать и окучивать картошку.
Зато у нас появился второй хлеб – картошка,
а так же источник витаминов – капуста,
которую родители заквашивали в небольшом
бочонке, ведра 3-4.

Помню, что
у отца первый
выходной день появился 1 и 2 мая 1942 года.

В эти дни была организована экспедиция
на озеро под названием Большой Карой, в Казахстане.

На заводе выделили машину, достали сети и лодку.
На разведку поехали, кажется,
 6 или 7 человек почти за 200 км. Взяли и меня.
Ехали долго, кругом была бескрайняя степь.

По дороге заехали в немецкий совхоз.
Там сделали остановку для отдыха.
Это были немецкие переселенцы.
Помню, как
меня накормили, дали большую кружку молока с хлебом.
Такого душистого хлеба я больше никогда не встречал.

Женщина, которая меня кормила,
все смотрела на меня и плакала.

Я до сих пор вспоминаю этот момент,
и
меня у самого появляются слезы.

В ночь,
с первого на второе мая взрослые ловили рыбу – карасей.
Таких огромных карасей до 30 см длиной,
 я больше не видел, они были серебристые, а не желтые.
Берег был усеян мертвыми карасями, шел нерест.
Чайки ловили рыбу и клевали только икру и глаза.
Взрослые за ночь сделали всего 4 заброса невода
и
поймали больше 10 мешков карасей.
На костре сварили ведро карасей.
Вода в озере была горько-соленая.
То ли от воды, то ли от карасей меня вырвало.

После этого я долго не мог есть рыбу,
меня тошнило только от одного ее запаха.
Потом,
 на это озеро ездили люди
из отдела рабочего снабжения (ОРСа) этого завода.

Отец говорил,
что зимой выловили почти всю рыбу этого озера

Отец нашел еще несколько источников пополнения
семейного бюджета и пропитания.

Он стал ремонтировать механические арифмометры
на зерновом элеваторе, за что получал натурой, муку
или крупу, или просто зерно.
Он так же сконструировал и изготовил машинку для
отливки-штамповки свинцовых пломб.
Они были нужны для пломбировки вагонов.
В воронку такой машинки заливаешь расплавленный свинец,
а затем при каждом перемещении рычага,-
 из нее выскакивают готовые пломбы.

На завод привозили как трофейные немецкие самолеты,
видимо для изучения, так и наши для утилизации.
Дерево часто отдавали сотрудникам на отопление,
тканевое окрашенное покрытие
отдавали для получения ткани, ведь народ обносился.
А отец снял с немецких самолетов специальную проводку,
которая использовалась для обогрева кабин.
Кабель был изготовлен из сплава
 с высоким электрическим сопротивлением, типа нихрома.
Отец изготовил приспособление для намотки спиралей
 для электроплиток.
Этот товар вообще пропал в магазинах
и пользовался спросом.

Потом он изготовил специальный роликовый станок,
с помощью которого можно было
выполнять канавки (желобки)
в полосе железа – черной жести.

Из этих полос он изготавливал корпуса электроплиток.
В специальной форме изготавливался
керамический корпус с канавками,
в которые вставлялась спираль.

Мы с мамой,
участвовали в процессе изготовления электроплиток:
прокатывали полосы, толкли огнеупорный кирпич,
просеивали, смешивали со специальной глиной,
формировали керамический корпус, сушили и обжигали.

Изготовленные плитки мама продавала на базаре.
Потом мать захотела купить корову.
Купили.
Отец пробил дверь на месте северного окна,
 в недостроенной в то время половине дома.
Поставили дверь.
Отец сделал сигнализацию из старого телефона.
К двери крепилась нитка,
которая другим концом крепилась
к контактному реле телефона.
Крепление выполнялось так,
что при закрытой двери реле размыкалось,
 за счет натяжения нитки.
Если воры открыли бы дверь, то рвалась нитка,
реле замыкалось, и звенел звонок.

Для кормления коровы покупали сено.
Приходилось и косить траву, благо, что
это был пригород,
были территории, где не было посадок.
Это были заболоченные места,
в районе старицы на левом берегу Иртыша или
земли на острове,
который затапливался в половодье.

Со временем желающих косить
траву стало слишком много,
стало трудно добывать корм для коровы.
Поэтому ее продали. Купили козу.
Вот так родители заботились о нашем питании.
Как они все успевали.
А мама еще отделывала жилую половину.
Обила дранкой стены остальных комнат и коридора.
Затем оштукатурила глиной,
так как других материалов было не достать.
Несколько лет после поселения в доме,
у нас не было электричества.
Ближайшая линия проходила по улице имени 12 декабря,
примерно метров 300.
Отец получил разрешение на проводку электричества
и стал уговаривать жителей промежуточных домов,
 на выполнение проводки в складчину.

Но все заявили, что им ничего не надо.
Тогда отец купил столбы
и нанял рабочих для установки столбов,
и проводки электричества.
Так у нас,
 в середине войны в доме появилось электричество.
Те же,
кто отказывался от затрат на проводку,
потом все подсоединились к проведенной линии.

Когда немцев отогнали от Москвы,
завод п/я 288 вернулся в Подмосковье.
А эта территория перешла
к авиационному моторостроительному заводу
имени Баранова (п/я 29),
который располагался на правом берегу Иртыша,
рядом с авиастроительным
заводом п/я 166 (сейчас завод «Полет»).
Завод имени Баранова был эвакуирован из Запорожья.

Отец остался работать на этой территории,
на которой был собственный парк самолетов.
Помню,
в составе транспортной авиации завода, был
трофейный немецкий 3-х моторный самолет.
Был так же и ЛИ-2 (Дуглас).

Отец иногда летал на фронт, где они
занимались обслуживанием моторов истребителей.

Однажды отец привез легкий немецкий мотоцикл.
Мотоцикл был поврежден, но
отец собирался его отремонтировать.
Однако поломка оказалась серьезной.
В картере мотора была трещина
и еще деформация каких-то деталей.
Руль имел зазубрины.
Отец говорил,
что это следы ударов шашкой.
Этот мотоцикл долго пролежал на чердаке.

Потом отца  перевели на центральную территорию, он
стал ездить работать на правый берег Иртыша.
О его профессиональной работе в этот период,
мне мало что известно.

Помнится, что
одно время он был ведущим конструктором,
 по распределительному устройству мотора – впускным
и выпускным клапанам.

В памяти остался такой эпизод.
Отца командировали в Москву на встречу с англичанами,
у которых, кажется, купили
лицензию на производство их мотора.
Однако он настолько обносился,
что ему нечего было одеть.

На заводе ему выдали
шевиотовую офицерскую гимнастерку и брюки,
зеленую английскую шинель и американские ботинки.

Кончилась война.

На месте бывшего авиаремонтного завода
стали организовывать
завод по ремонту сельскохозяйственной техники,
моторов для автомобилей и тракторов.
И,
 по решению партийных органов,
отца направили работать главным инженером,
 на вновь создаваемом заводе.
На этот завод все не могли найти директора.

Люди понимали, что это за завод, цеха которого,
 строились в начале войны на скорую руку.
Либо дело завалили и стали искать человека,
который мог бы втянуть завод из провала.

В коммунистическую партию отец вступил в начале войны.
Решение партийных органов было для отца обязательным.

На территорию завода навезли много станков из Германии,
полученных в счет репарации – компенсацию за
разрушенные наши города и заводы.

Помню,
отец брал меня в выходные дни на завод,
и
мы с ним делали замеры строений, искали,
где проходят в земле трубы теплотрасс и водопровода.
Оказалось, что
от прежних хозяев никаких документов не осталось.
А надо было ставить станки, подводить к ним энергию.
А станки оказались разукомплектованными,
многих, очень важных деталей не было.
Видимо немцы, а может быть и наши, постарались.

А между тем начальство этот завод,
уже включило в число работающих предприятий
и, соответственно,
отрапортовали вышестоящему начальству,
установили плановое задание.

Посчитали, что
завезли станки и все будет в порядке.

Завод же,- не мог выполнять
работу на неработающих станках.

А рабочим приходилось платить зарплату,
для чего брался кредит в банке.
Завод задолжал очень много денег,
причем,
я думаю,
что это началось еще,
 до назначения отца главным инженером.

Я многого не знаю,
так как в те годы я был мальчишкой,
и
до моих ушей доходили только обрывки
разговоров отца с матерью.

Я думаю, что
отец писал доклады в министерство о состоянии дел,
а так же,
 городской комитет партии.
Кончилось тем, что отец,
выполняя одновременно обязанности директора завода,
решился на отказ выплачивать зарплату рабочим
и
 не стал брать ссуду в банке.
И поднялся большой шум.

Кончилось тем, что
отца исключили из партии, но
оставили работать на заводе.

Отцу пришлось пройти по многим инстанциям,
доказывая свою правоту.

Отец написал письмо ЦК партии.
Приезжала комиссия,
после ее доклада в ЦК отца восстановили в партии.
Однако перенесенная нервотрепка
и
 напряженная работа дали о себе знать.

Я помню, что
отец возвращался часто очень поздно.
Мама беспокоилась, так как
случались ограбления и избиения людей.

Не один раз мы с мамой ходили его встречать.

Однажды,
в очередной поездке по области зимой,
отец простудился и тяжело заболел.
У него началось воспаление легких, потом плеврит.
Он долго лежал в больнице, где
ему сделали операцию на легком.
Причем при операции задели нерв, после чего
у него были парализованы какие-то мышцы, он
не мог поднимать плечо.
Он стал инвалидом первой группы
без права работы в 45 лет.

Вот в каком положении
оказалась наша семья с тремя детьми.

Уже учась в институте,
я узнал, что
отец добился права поступить на работу.

Он возвратился на завод им. Баранова,
который изготавливал авиационные моторы.

Сначала он работал мастером ОТК,
это самая низшая должность в ОТК.
Со временем он поднялся
до
заместителя главного контролера по механической части.

Это по существу первый зам.

Второй зам был по металлургической части.
Первый зам - это контроль всего производства,
приемка конечной продукции и сдача её Заказчику.
Тоже нерво-трёпная работа.

С начала учебы в институте,
 о жизни семьи я стал знать меньше.
Ведь  события,
которые происходили в семье, мне сообщались уже не все.
А ведь,
 даже самая малость может характеризовать человека.
Вот, пример, когда я был на каникулах,
в выходной день я встал рано. Отец был уже на ногах.
Он вышел на крыльцо и стал к чему-то прислушиваться.
На улице было тихо.
На мой вопрос он сказал, что
слушает, работает ли мотор,
который они поставили на комиссионные испытания.
По результатам таких испытаний,
 военпреды принимают всю партию авиационных моторов.

Действительно, иногда,
 еле прослушивалась работа мотора.
А,
 ведь,
 до завода было не меньше 5 км,
да еще через Иртыш.
Он сказал,
что
жители в округе завода жалуются на
шум моторов во время их испытаний, но скоро,
 достроят испытательные стенды
и моторы будут испытывать
в боксах – специальных помещениях.

Однажды отец мне рассказал,
как он ездил в комиссию, которая
расследовала причину гибели самолета, на котором
летели в Сталинград делегация женщин из Скандинавии.
На этом самолете стоял мотор,
изготовленный на заводе им. Баранова.
Дело было серьёзное. Он рассказал, что
произошел отрыв головки одного из цилиндров мотора,
 со всеми затем вытекающими последствиями.

Он подробно изучил все документы.
В том числе попросил представить
журнал предполетного осмотра, а так же
записи диспетчеров,
которые должны были быть наблюдать,
 пролет самолетов с земли.
В журнале осмотра он обнаружил запись о том,
что цилиндр «потеет».

Комиссия установила, что
разрушенный цилиндр имел скрытый дефект – трещину.
Через эту трещину проступало масло,
которое и назвали «потением».

В журнале одного из диспетчера была запись,
что один из моторов самолета дымит,
о чем сообщили пилоту, на что он ответил, что долетит.

Кроме того,
отец доказал, что
разрушенный цилиндр
был изготовлен Пермским моторным заводом.
И,
 трещина могла быть выявлена только
в период его изготовления.

Таким образом, все обвинения с завода были сняты.

О других случая
участия в комиссиях он не распространялся.
Но
рассказал об одном случае, о котором
будет полезно знать.

После надежной эксплуатации серийных моторов,
 через некоторое время стали поступать
рекламации по моторам нового изготовления.

Дефект заключался в потере герметичности картера,
состоящего их 2-х частей.

Уплотнение обеспечивалось резиновым кольцом.
Никто не мог понять причину
потери герметичности,
 после некоторого времени эксплуатации,
в том числе
и специалисты НИИ резиновой промышленности.

Он рассказал, что
понять причину ему помог
тщательный анализ записей в документах.

Он обратил внимание, что
на моторах последующих серий
резиновые кольца устанавливались с «колес».
А
на первых сериях моторов резиновые кольца
 довольно долго лежали на складе.

Его предположение оказалось верным.
То есть
сразу после вулканизации
резина еще продолжает оставаться «сырой».

Если такую резину поставить в замкнутый объем, то
кольцо не будет деформироваться упруго, а будет «течь».

Со временем такая резина
не будет создавать контактного давления,
и
разъем потеряет герметичность.

Если резину
после вулканизации выдержать некоторое время
в свободном состоянии, то
резина потеряет пластичность и станет полностью упругой.

Я думаю, что
отец пользовался уважением на заводе.
Когда ему исполнилось 60 лет (1965 г),
 отцу преподнесли много подарков.
От администрации, от цехов и даже от отдельных людей.
Ему подарили холодильник, стиральную машину
и много других более мелких подарков.

Отец говорил, что
он был поражен отношением к нему людей.
Его знали и на других заводах.
Вот был случай.
Я был в командировке
на Челябинском трубопрокатном заводе. Огромный завод.
Командировка заняла несколько недель.
В выходной день были выборы.
Я решил съездить к родителям.
Сел на поезд и утром был в Омске, а
обратно прилетел на самолете.
Кроме меня было еще 2-3 человека.
Отец попросил меня, чтобы я по прилете дал телеграмму.
Он говорил, что
если что случится, то
при малом количестве людей
могут родственников не известить об аварии.
Но я пренебрег его просьбой.
И вот,
находясь в техотделе завода, вдруг слышу, что
меня приглашают в кабинет главного инженера завода.
Когда я вошел, то главный инженер мне сказал, что
ему звонил отец, которого он знал, спросил обо мне.
Сделал мне внушение.
Как меня нашли в техотделе завода, я не знаю.
Но думаю, если бы
у нас позвонили бы главному инженеру, то наши службы
человека бы не нашли.

Он продолжал работать.
С какого-то времени,
кажется в 72 г, его
перевели в какое-то подразделение,
где, как он мне говорил, он писал историю завода.

Однако он продолжал участвовать
в разных ответственных работах.

Однажды он был представителем завода
на общегосударственных
военных маневрах – учениях «Щит».
Возвращаясь с них, он заехал к нам, в Ленинград.
Это была его последняя поездка.