Время и Безвременье

                К.Велигина karolina230497@mail.ru
               
                ВРЕМЯ И БЕЗВРЕМЕНЬЕ
                Баллада в прозе

                1.
     В тот вечер он сидел в своем кабинете, и высокое зеркало в позолоченной раме отражало его одиночество.
     Потомок старинного рода, он не походил на своих изящных, утонченных предков. Скорее, во всём его облике было что-то древнеримское или древнегерманское. Огромный рост, мощное сложение, крупные, резкие, грубоватые черты лица, глубоко сидящие, большие, темно-карие глаза, очень темные густые волосы – всё это не походило на фамильные портреты Гильгамов, стройных, красивых, изысканных. Что ж, подумал он, последний представитель угасающего рода имеет право не походить на своих предков: ведь ему нечего терять. Жена оставила его, полюбила другого, уехала, бросив мужа и дочь. Недавно она скончалась. Ему, Фауст`ину Гильг`аму, написал об этом его дальний родственник. Гильгам пожелал покойной Царства Небесного и поставил за нее свечу в приусадебной церкви. Но смерть Идалии не коснулась его души. У него осталась дочь Джудитта, которую он не променял бы и на десять Идалий – так глубоко он любил ее. А она обожала его, как далеко не всякая дочь обожает своего отца. Ему было тридцать семь, ей – пятнадцать. Он улыбнулся улыбкой удивительно легкой и нежной; казалось, от человека с таким сложением и лицом трудно ожидать подобной улыбки. Но как можно было улыбаться иначе, вспоминая о Джуди! Совсем скоро, через месяц, она завершит обучение в женском пансионе Фл`эмстеда – и вернется к нему сюда, в замок Гильдегард, родовое имение их предков. Как же он обрадуется ей, своей Джу! Нигде еще он не встречал такого же бесстрашного сорванца и в то же время такой умной, хорошенькой, ласковой девочки. Его Джуди была неустрашима, как воин, и прелестна, точно сказочная принцесса. Он безмерно гордился ею. Уж она-то была похожа на фамильные портреты Гильгамов: такая же изящная маленькая аристократка. И в то же время не по-женски смела, отважна, непоседлива. И очень умна. Ум, конечно, она унаследовала от него, отца, - ведь бедняжка Идалия никогда не могла похвастаться рассудительностью. Правда, себя он тоже считает не слишком-то умным. Но Джуди умна: это признают все его добрые знакомые и, в первую очередь, он сам. Как он скучает по ней! Скорей бы она приехала.
     Он встает из-за стола и подходит к окну. До чего ненастный апрель в этом году. Он видит мокрые фонари у крыльца, похожие на исполинские тюльпаны со склоненными венчиками. Ветер треплет кусты и деревья; они словно пляшут в ранних ненастных сумерках. Подъездная аллея, мощеная плоским булыжником, тускло поблескивает в свете фонарей. С обеих сторон ее обступают деревья. Чугунный лев справа хорошо виден ему. Он лежит: огромный, черный, блестящий от воды. В его мощных лапах – щит с полустершимся девизом рыцарей Гильгамских. Льва, «охраняющего» левую сторону крыльца, Фаустин не видит: крыльцо слишком длинное.
     Он отходит от окна. Всё-таки ему одиноко. И даже бывает одиноко, когда Джуди рядом. Что-то не дает ему покоя. Но, конечно, не то обстоятельство, что его дом пользуется недоброй славой. Здесь, якобы, живут привидения. Что ж, он с этим не спорит. Привидения – вернее, одно привидение – действительно есть. Он не раз видел и слышал его. Но оно совершенно безвредно, он давно убедился в этом. И прислуга убедилась тоже. В любом случае, это не повод избегать его славного, почтенного дома. Но не это его беспокоит. У него часто возникает странное чувство, что впереди его ждет какое-то событие огромной важности, чувство, будто он ждет чего-то очень значительного, что жизнь его только начинается. Но разве можно верить подобным предчувствиям, когда ты прошел войну, потерял жену, не имеешь наследника – и тебе уже тридцать семь лет? Б`ольшая и самая бурная часть жизни наверняка уже позади. Его душа всё еще чего-то хочет, ждет от него, тогда как разум твердит, что его основной путь уже пройден. Осталось последнее: благополучно выдать замуж Джуди. Он слегка хмурится. Ему нестерпима мысль о том, что кто-то чужой и, быть может, даже неприятный ему, овладеет сердцем Джуди так же сильно, как до сих пор владел ее сердцем он сам, - и уведет ее от него… И тогда он навеки останется одиноким. Таков удел всех вдовцов, у которых есть дети. Но Джу – особенная. Это его дитя, его сокровище, его счастье. Он не отдаст ее, кому попало. Будь его воля, он вообще бы никому ее не отдал. Но он понимает: если она полюбит кого-то, он не сможет запереть ее на десять замков и выбросить ключ в озеро Суальд, на берегу которого стоит его дворянское гнездо. Конечно, он пойдет ей навстречу. Потому что по-настоящему любит ее.
     Вдруг он настораживается и весь превращается в слух. Сквозь вой и стоны ветра его ухо различает звонок в холле. Кто-то звонит в колокольчик. Да, именно так. Он бросает взгляд на стенные часы. Половина восьмого. Интересно, кто это прибыл: как раз перед ужином? И не в экипаже, иначе он услышал бы цоканье копыт и стук колес на подъездной аллее. Может, это привидение Гильдегарда? Но до сих пор оно еще ни разу не звонило в колокольчик. Сейчас дворецкий Готфрид Л`инли откроет дверь… кому? Вероятно, соседу, престарелому господину Кригеру. Он тоже одинок и любит напрашиваться на ужин к Гильгаму. Впрочем, нет, вспоминает Фаустин. Кригер же уехал за границу. Да, да, он уехал в Австрию, повидаться с сыном… тогда кто же это звонит?
     Он смотрит на настольную лампу, озаряющую беспорядок в кабинете. Следовало давно прибрать здесь. Но он никак не ожидал гостей.
     Через несколько минут раздается стук в дверь и входит лакей М`илан Б`ернетт.
      - Сударь, - произносит он с легким поклоном. – Прибыли госпожа `Эсъюд и ее сын. Они приехали в дилижансе. Куда их пригласить?
     - Госпожа Эсъюд? – Гильгам удивлен, но тут же спокойно отвечает:
     - Проводите их в малую гостиную, Бернетт. Я сейчас приду.
     Бернетт снова кланяется и выходит. Гильгам спешит в свою спальню, снимает длинный халат, облачается в белоснежную рубашку и костюм-тройку, надевает чистые носки и элегантные туфли, а сам в это время лихорадочно размышляет: «Госпожа Эсъюд… это же Крисп`ина Эсъюд из Н`овера. Кем она мне приходится? Ах, да, троюродной сестрой… потому что ее девичья фамилия Фот. Ну да, конечно…»
     В его памяти ярко вспыхивает картинка из далекого прошлого: маленькая девочка в лимонно-желтом кисейном платьице убегает от него по зеленой траве сада, а он гонится за ней, потому что они играют. «Лови меня! – кричит она, оборачиваясь на бегу. – Вот и не поймаешь!» И звонко смеется, как умеют смеяться только девочки – заразительно, дразнящее и в то же время так по-доброму.
     Картинка гаснет. Да, с тех пор прошло более двадцати пяти лет, и за всё это время он ни разу больше не встречался с Криспиной Эсъюд, урожденной Фот. Он только слышал, что она стала красавицей и вышла замуж за Джереми Эсъюда, небогатого дворянина. Потом он умер, а она осталась с сыном на руках. Но как давно умер господин Эсъюд, и как зовут сына Криспины, Гильгам не знает. Он вообще ничего не знает о них, кроме того, что они приехали к нему сейчас, сегодня.
     Он смотрится в зеркало. Как бы госпожа Эсъюд не испугалась его: уж слишком у него внушительный вид – у герцога и генерал-полковника в отставке. Внушительный и выразительный. Ладно, не беда: ведь не может же он себя переделать.
     Он проходит по коридору, по серо-голубой ковровой дорожке, к малой гостиной – и открывает дверь.
     В гостиной уютно, неярко, приглушенно горит газ, а на диване сидит женщина в золотистом плаще и шляпке. На ее лицо опущена густая вуаль. Рядом с ней – сумрачный светловолосый юноша лет шестнадцати-семнадцати, в драповом полупальто и темных брюках. У него приятное, красивое лицо, только немного напряженное и встревоженное. Чуть левее стоят их ковровые саквояжи.
     Когда Гильгам входит в гостиную, оба, встрепенувшись, встают. Он улыбается им:
     - Добрый вечер! Какие у меня гости, - он подходит к ним. – Кузина Криспи, я полагаю, это вы?
     - Да, кузен Гильгам, - отвечает она сдавленным голосом. - Я рада, что вы не забыли меня. А это мой сын, М`онтег `Эсъюд.
     - Очень приятно, Фаустин Гильгам, - герцог пожимает руку юноши и целует руку его матери. – Прошу вас, садитесь.
     Они садятся, и он садится тоже – напротив своих гостей, на массивный стул с подлокотниками.
     - Кузен, - госпожа Эсъюд волнуется, ее голос дрожит. – Я теперь Криспина Фауджоли и… я ушла от своего мужа. Мы с Монти убежали от него. Ради всего святого, позвольте нам ненадолго остановиться у вас, нам негде преклонить голову. А сбежали мы, потому что – вот…
     И она решительно снимает шляпку вместе с вуалью. Гильгама словно ударяет по глазам, его сердце сжимается. Он видит перед собой распухшее лицо со вздувшимися, разбитыми губами, с припухшим носом, всё в синяках.
     - Боже мой, Криспи, - в его голосе величайшее сострадание. – О, Криспи! Господи…
     Она не выдерживает и прижимает к глазам платок.
     - Ну, довольно, - он садится рядом с ней и обнимает ее, позабыв, как давно они не виделись, а она, заливаясь слезами, прижимается к его груди. Он гладит ее шелковистые, темные, растрепавшиеся волосы, целует их и говорит:
     - Успокойтесь, дорогая. Вы прекрасно сделали, что приехали ко мне. Вы с Монти можете жить здесь, сколько угодно. Честное слово, я буду только рад. Мне было скучно одному, а теперь у меня в гостях сестра и племянник. И я никому не позволю их обижать. Даю слово, Криспи, никому не позволю.
     Он мягко отстраняет ее, встает, наливает вина в два бокала и подает один бокал госпоже Фауджоли, а другой Монтегу.  Они благодарят его тихими голосами и жадно пьют. Гильгам наливает вина и себе. Он снова садится рядом с Криспиной и говорит:
     - Ваше здоровье, Криспи и Монти!
     И делает несколько глотков.
     - Сестра, - он бережно берет ее руку в тонкой перчатке. – Вам с Монти отведут четыре комнаты на первом этаже с отдельным выходом. Ванная и уборная рядом. Вы будете жить одни, в мире и покое, и никто вас не потревожит. Кроме моего врача. Это замечательный человек, он прошел всю войну и спас множество людей. Его зовут `Экаб Г`одде. Пусть он осмотрит вас, кузина, согласны? Он полечит вас. А прислуживать вам будет Фелисия Ним. Потом вы поужинаете, примете ванну. И спокойно ляжете спать. Если же вы захотите меня видеть, то я живу на втором этаже, налево по коридору. Можете придти ко мне сами или прислать Фелисию. Но это, вероятно, будет позже. Сейчас вам нужен отдых.
    - Кузен, я так вам благодарна! – Криспи вытирает слезы; ее голос всё еще дрожит. – Благодарение Богу, что вы есть на свете! Мой дорогой брат, какое же вы чудо! Жаль, что мы с вами выросли порознь, хотя и виделись несколько раз в детстве. Даже играли. Помните?
     - Помню, - он целует ее руку. – Помню всё… и в то же время так мало. Но сейчас лучше не говорить об этом. Вам с Монти надо отдохнуть. Вы со мной согласны?
     - Да, - она пытается улыбнуться сквозь слезы вспухшими губами. – Спасибо, Стин. Простите, что мы потревожили вас…
     - Криспи, - он хмурится и заглядывает ей в глаза. – Если не хотите меня обидеть, никогда не говорите так! Повторяю: я счастлив вас видеть и принимать у себя, счастлив быть вашим защитником! Вы – родные мне люди, я тысячу лет не видел вас, кузина, а Монти не видел вообще. И очень рад, что мы, наконец, встретились. Пойдемте, я провожу вас в ваши комнаты.
     Он берет в одну руку два саквояжа, а другую протягивает Криспи. Но Монтег тут же забирает у него саквояжи.
     - Я сам донесу, господин Гильгам, - тихо говорит он.
     - Просто Стин, - поправляет его Гильгам и дергает сонетку. Появляется Милан Бернетт.
     - Бернетт, - обращается к нему Гильгам. – Возьмите у госпожи Моринг ключи от нижних гостевых комнат и скажите Фелисии, чтобы пришла туда. Да, пригласите туда же господина Годде.
     Лакей кланяется и уходит, а Фаустин ведет своих гостей по коридору. Он бережно поддерживает под руку Криспину.
      Через минуту двери смежных комнат для гостей отперты. Фелисия, пожилая служанка в чепце, раскладывает в шкафу одежду госпожи Фауджоли.
     - Ну, я пойду, Криспи, - говорит Гильгам. – Будьте, как дома. Сейчас придет врач, а потом вы поужинаете и отдохнете. Спокойной вам ночи.
     И он бережно касается губами ее лба.
     - Спокойной ночи, Стин; еще раз благодарю вас! – отвечает она.
     Фаустин заходит в комнату к Монтегу, который разбирает свои вещи.
     - Монти, - говорит он, - если что-нибудь понадобится, пожалуйста, зовите меня, будите даже ночью. Пойдемте, я покажу вам, где я живу.
     Они с Монтегом поднимаются на второй этаж.
     - Вот мои комнаты. Это спальня, там кабинет, здесь диванная.
     - Спасибо, я запомнил, - кивает Монти и, вытащив из кармана фотографию, протягивает Гильгаму.
     - Это мама, - говорит он, слегка волнуясь. – Только не избитая, а… словом, как всегда. Чтобы вы знали, какая она. И еще, господин… то есть, Стин… ведь вы не пустите сюда Крон`ида Фауджоли?
     - Нет, - твердо отвечает Гильгам. – Будьте спокойны, Монти.
     Монти с чувством пожимает ему руку.
     - Спасибо за фотографию, - говорит Фаустин.
     Он аккуратно кладет снимок в карман сюртука и снова спускается вниз вместе с Монти.
     Экаб Годде уже ждет их у дверей гостевых комнат с медицинским чемоданчиком в руках. Когда Монти уходит к себе, Годде говорит:
     - Стин, я договорился с госпожой Фауджоли, что осмотрю ее после ванной; она сама так пожелала, да так будет и лучше. Я наложу компрессы, когда она уже ляжет в постель.
     И очень тихо спрашивает:
     - Кто она?
     - Моя троюродная сестра по матери, - отвечает Гильгам так же тихо. – А Монтег Эсъюд – ее сын. Когда осмотришь госпожу Фауджоли, зайди ко мне, Экаб.
     Годде кивает.
     Гильгам поднимается к себе, вызывает дворецкого, Готфрида Линли, и распоряжается насчет ванной и ужина для гостей. Линли отвечает, что всё уже готово. Гильгам благодарит его: он почти не сомневался, что его чуткий, исполнительный дворецкий, обладающий способностью всегда правильно оценивать ситуацию, не станет в этот раз дожидаться хозяйских приказаний.
     Оставшись один, Фаустин смотрит на фотографию Криспины Фауджоли, отданную ему Монтегом. С этой фотографии на него приветливо глядит стройная, совсем молодая женщина, которой никак не дашь больше двадцати трех лет, хотя на самом деле ей – теперь он подсчитал – тридцать три. Фотография сделана полгода назад. Гильгам ставит ее на свой стол в кабинете и продолжает рассматривать. До чего она красива, его кузина! У нее мягкий овал лица, большие глаза, маленький нос, брови вразлет и небольшие аккуратные губы. Весь ее облик полон женственности и очарования. Шея длинная, плечи хрупкие; они красиво очерчены и покаты. На лицо Гильгама ложится сумрачная тень. И как только этот Кронид Фауджоли посмел поднять на нее руку! Угораздило же Криспи выйти за него замуж. Впрочем, что сейчас рассуждать об этом. Слава Богу, она тут, в безопасности, вместе с Монтегом. Он, кажется, славный паренек. И, конечно, сильно переживает за мать. Еще бы!..
     Гильгам вздыхает. Ничего, по крайней мере, Криспи отдохнет в Гильдегарде и телом, и душой. И никакой Фауджоли, будь он хоть десять раз ее муж, не посмеет потревожить ее здесь.
     Он ужинает у себя в диванной, как всегда, когда он один, без Джуди.
     После ужина к нему заходит Экаб Годде.
     Гильгам угощает его вином. Годде благодарит.
     - Как госпожа Фауджоли? – спрашивает Гильгам.
     - Слава Богу, спит, - отвечает врач. – А то всё плакала, бедняжка. Я дал ей успокоительного и снотворного. И, конечно, наложил компрессы и примочки. Этот негодяй, ее муж, сильно избил ее. Слава Богу, внутренних повреждений нет. Но, конечно, она вся в синяках, и колено распухло. Это бы всё ничего, - он делает глоток вина. – Она пострадала больше душой, чем телом. Ведь до пятницы (это случилось три дня тому назад) Фауджоли не трогал ее и пальцем, даже голоса не повышал. Но она узнала, что он ей изменяет, и сказала ему об этом. Вероятно, он этого совершенно не ожидал… не ожидал, что она знает. Ну, на него и накатило. Так бывает. Он ударил ее и потом еще долго бил –  не мог остановиться. И почти убежал из дома. А она – мужественная женщина! – привела себя в порядок, умылась, переоделась и, хотя была очень слаба, принялась собирать вещи. Монтег в это время спал. Он рано лег в тот вечер и не знал о том, что произошло. Госпожа Фауджоли разбудила его. Она сказала мне, Монтег только что окончил школу и собирался поступать в университет. Но тут всё изменилось. Они решили бежать. И ушли из дома в ту же ночь. Дождались первого дилижанса и поехали в Гильдегард…
     Некоторое время они молчат. Потом Годде продолжает:
     - Госпожа Фауджоли сказала мне, что она уже три года замужем. У них с мужем был ребенок, но он умер на втором году жизни от воспаления легких.
     Выпив свое вино и посидев еще немного, врач уходит. Гильгам осторожно спускается на первый этаж. В маленьком коридоре, где остановились его гости, тишина. Подходит Фелисия и тихим голосом докладывает, что «господа спят».
     - И прекрасно, - отзывается Гильгам. – Доброй им ночи. И тебе, Фелисия.
     Он возвращается к себе. Ветер по-прежнему воет и стонет за окном, но он, хозяин Гильдегарда больше не чувствует себя одиноким. Мысль о Криспине и Монти согревает его. До чего же хорошо, что они приехали именно к нему! Уж он-то никому их не отдаст, пока они сами этого не пожелают.
     Укладываясь в постель, Гильгам снова вспоминает маленькую девочку в легком платьице. «Лови меня! – слышит он откуда-то издалека звонкий детский голосок. – Вот и не поймаешь!»
     И засыпает с улыбкой на губах.

                2.
     Ты просыпаешься в своей новой спальне.
     Открыв глаза, ты не сразу понимаешь, где находишься, но затем мгновенно всё вспоминаешь – и вздыхаешь с облегчением. Как чудесно: вы с матерью у вашего родственника, в замке Гильдегард. Господин Гильгам принял вас замечательно, напрасно мать переживала. Теперь вы оба в безопасности, как за каменной стеной. И не надо больше никуда ехать, и не нужно никого бояться. Вы на юго-востоке страны, в маркизате Сателлит, в старинном доме, под защитой Фаустина Гильгама, вашего родственника, под защитой его прислуги, крепких стен дома, чугунной ограды – узорчатой, с грозными пиками, идущими поверху. Как хорошо!
     Ты блаженно потягиваешься на мягкой кровати, под одеялом в чистом пододеяльнике. Мать, наверно еще спит. Вчера доктор Годде лечил ее, накладывал примочки, поил какими-то снадобьями – ты слышал всё это из соседней комнаты. Мать что-то рассказывала ему, всхлипывая (конечно, о Фауджоли, ты догадался). Потом она уснула. Доктор сказал тебе, что у нее ничего серьезного, что всё скоро пройдет, и, понизив голос, спросил, сильно ли твоя мать любила Кронида Фауджоли? Он пояснил, что ему очень важно, необходимо знать правду. И ты ответил то, что знал совершенно точно: мать не столько любила Фауджоли, сколько просто уважала его и ценила его любовь к ней. Она бы и не вышла за него, если бы он не прикинулся страстно влюбленным и не ходил бы за ней по пятам с букетами роз, коробками конфет и прочими изящными подарками. К тому же, ее привлекали его внешность и приятный голос. Белокурый, синеглазый, со светлыми усиками, хорошо сложенный, он многим нравился. Но по-настоящему она любила только твоего покойного отца, сказал ты господину Годде; ты это чувствуешь, знаешь. Экаб Годде улыбнулся тебе и молвил: «В таком случае всё гораздо лучше, чем я думал. Ваша мама не будет долго переживать; она довольно скоро успокоится».
     Ты обрадовался, что он так сказал. Дай Бог, чтобы мать скорее поправилась! Ты любишь ее всем сердцем, и ее скорбь для тебя невыносима. Ты об одном жалеешь: что не проснулся вовремя и не вышиб дух из Фауджоли. Но ты спал, ты ничего не слышал, потому что мать не кричала, чтобы тебя не разбудить. Она боялась, что Фауджоли убьет тебя. Ты невесело усмехаешься: скорей, было бы наоборот. И это тоже было бы плохо: тебя отправили бы в тюрьму, а мама осталась бы совсем одна. Будь ты выдержанней, ты бы просто сильно избил Фауджоли. Но с выдержкой у тебя неважно, особенно, когда дело касается жизни и здоровья твоей матери. Нет, хорошо, что ты не проснулся в ночь на пятницу. Своим заступничеством ты причинил бы матери гораздо больше вреда, чем пользы: во всех отношениях.
     Твои глаза медленно скользят по лепному потолку, по скромной, но красивой люстре с газовыми рожками, по розоватым обоям с букетиками цветов, по изящной мебели, по небольшой печи, белой, на маленьких толстых ножках (ее вчера затопила Фелисия), по камину, в котором вчера уютно пылал огонь, и потрескивал хворост. Теперь огня в камине нет, но комната уже хорошо прогрелась; печь, наверно, еще теплая. Впрочем, ты не думаешь об этом. Ты размышляешь о Фаустине Гильгаме.
      Ты и не представлял себе, что он такой огромный! А какое у него мужественное, выразительное лицо!  Настоящий герцог и генерал-полковник. И как бережно он утешал твою мать: так уверенно, с такой сердечностью и пониманием, будто они расстались только вчера, а не двадцать пять лет назад. Он называл ее «кузина Криспи», а тебя «Монти», как отец когда-то. Кроме матери почти никто не говорил тебе до сих пор «Монти». Фауджоли всегда называл тебя только полным именем – Монтег. А вот Стин сразу назвал тебя «Монти». И его «вы» почему-то звучало теплее, чем респектабельное «ты» Фауджоли – вежливое, но при этом такое отчужденное. Нет, это просто чудо, что вы вместе с матерью здесь, в Гильдегарде, и вас оберегает такой замечательный человек, как Стин Гильгам. Тебе известно от матери: у него есть дочь Джудитта, ей пятнадцать лет. Интересно, где она? И какая она?..
     Ты решительно откидываешь одеяло, встаешь с кровати и, босой, в бежевой фланелевой пижаме, подходишь к окну. Вообще-то ты не любишь пижам, не любишь спать в одежде. У тебя горячая кровь; обычно ты спишь без одежды. Но вчера в комнате было холодновато, и ты надел пижаму. Впрочем, ну ее! Разве теперь тебе до этого…
     Ты выглядываешь из-за тюлевой шторы и видишь солнечное апрельское утро. Золотые веселые полосы и тени лежат на широком крыльце, на его ступенях и колоннах. Небо синее, ясное, в нем белеют маленькие облака. Деревья по сторонам подъездной аллеи словно покрыты нежным зеленоватым пухом – из-за почек и молоденьких листьев. Никакого следа вчерашнего ненастья. И до чего всё красиво!
     Ты поневоле исполняешься радости. Как тебе хочется туда – на воздух! И ведь у вас с матерью отдельный выход. Фелисия вчера показала его тебе и дала ключи – от лестницы и от комнат. Три изящных небольших ключа. Одним из них запираются ваши комнаты со стороны коридора, другим – они же, но изнутри, а третий ключ – от обеих дверей вашего выхода (у них одинаковые замки).
     Ты отходишь от окна и смотришь на свои часы, которые лежат на столе, у изголовья твоей кровати. Половина восьмого утра.    
     Накинув халат, ты идешь в ванную, в которой вчера мылся. Умываешься, чистишь зубы, возвращаешься к себе и одеваешься. Всё чистое: белье, носки, рубашка, белый свитер с темно-серыми брюками, а на ногах – черные ботинки: изящные, но на толстой подошве – как раз для весны.
     Ты причесываешься перед зеркалом. Волосы у тебя золотистые, как спелые колосья, густые, волнистые, а глаза темно-голубые, прозрачные. Но хотя ты и строен, и довольно силен, ты всё еще как-то отрочески тонок, и шея у тебя тонкая, и плечи по-детски узковаты. И никакого намека на усы; какой-то персиковый пушок на щеках, такой же, как в детстве. Хотя голос у тебя уже сломался и превратился в звучный тенор. Но по сравнению с господином Гильгамом ты смотришься мальчишкой, невзирая на твои семнадцать лет. Ты подавляешь невольный вздох. Ничего, мама недавно уверила тебя, что к двадцати годам ты очень изменишься и по-настоящему возмужаешь. Хорошо бы! Правда, до твоих двадцати лет еще целых три года…
      Ты улыбаешься своему отражению, потому что отец всегда говорил тебе: надо начинать день с улыбки и заканчивать его улыбкой. Он был веселый, славный, добрый. Ты похож на него – по крайней мере, внешне – и тебя это радует.
     Отойдя от зеркала, ты осторожно заглядываешь в спальню матери, смежную с твоей и прислушиваешься. Она спит, ты слышишь ее ровное дыхание, хотя и не видишь лица.
     Всё в порядке. Теперь ты можешь спокойно идти гулять.
     Ты выходишь в коридор и спускаешься по небольшой лестнице. Два поворота ключа – и вот ты на низеньком крыльце. Прохлада и чистый солнечный воздух охватывают тебя со всех сторон. Ты оделся как раз по погоде; тебе ничуть не холодно. Правда, ты забыл шляпу, но это ерунда: ты терпеть не можешь головных уборов.
     Ты медленно движешься вдоль огромного, желто-серого Гильдегарда, изумляясь про себя его невероятной протяженности. Сколько тут старинных башен, башенок, пристроек, конических крыш разной величины, с флюгерами и без флюгеров! Вероятно, жилое здание только одно – то, где поселили вас с матерью, где живут господин Гильгам и прислуга. Всё остальное – нежилое, такое же, каким оно было восемь столетий назад, когда Гильдегард только что построили и назвали Рупрехтстоуном в честь его первого владельца.
     Замок не очень высок, но он длинный, точно исполинская змея, свернувшаяся полумесяцем. И состоит из зданий разной величины. Но форма почти у всех построек округлая, цилиндрическая. Окон не много, и все они удивительно малы. Гильдегард подобен крепости. Сразу видно, что его строили в немирные времена.
     Ты подходишь к стене одной из башен и благоговейно дотрагиваешься рукой до замшелых, темных булыжников, из которых она выстроена. Камни холодные и немного влажные. Настоящая старина!
     Вдруг ты слышишь позади себя неторопливые шаги и оборачиваешься. К тебе приближается Фаустин Гильгам. Тебя заново поражает его огромный рост и внушительный вид. Если бы ты не был уверен, что перед тобой друг, ты мог бы испугаться. Но он так приветливо, так дружески улыбается тебе, что ты тоже улыбаешься ему в ответ.
     Вы здороваетесь за руку. На Гильгаме длиннополая куртка из синей стеганой парусины, старые брюки и высокие сапоги. Шляпы на нем нет, как и не тебе.
     - Доброе утро! – говорит он. – Как спалось?
     - Спасибо, отлично, - отвечаешь ты и добавляешь:
     - Мама еще спит.
     - Пусть отдыхает, - его лицо мягко и задумчиво. – А я гулял в саду. Там еще сыро. Но удивительно хорошо. Вам не холодно?
     - Нет, даже немного жарко, - ты смотришь на него снизу вверх. – У вас очень красивый замок.
     - Да, - соглашается он. – Его протяженность почти восемьсот метров. Гильдегард проходит через весь сад и через часть парка. Но почти все здания нежилые. В наше время это, скорее, музей, чем дом. Я решил не отделывать его заново: грех портить такую красоту. Ну, я, пожалуй, пойду, а вы продолжайте свою экскурсию.
     И он поворачивается, чтобы уйти.
     - Господин Гильгам, можно я с вами? – вырывается у тебя.
     - Конечно, можно, - он внимательно смотрит на тебя. – Я только рад. Просто, мне показалось, вы хотите побыть в одиночестве.
     - Нет, - решительно возражаешь ты. – Разве только наоборот: вы`  хотите в нем побыть.
     - Я пребываю в нем уже слишком давно, - он усмехается и, достав портсигар, закуривает сигарету. – Хотите взглянуть на сад? Мы успеем до завтрака.
     - Очень хочу! – отвечаешь ты.
     - Курите? – спохватывается он. – Простите, что сразу не предложил.
     Ты качаешь головой:
     - Спасибо, не курю, господин… то есть, Стин.
     И ты краснеешь. Уж слишком для тебя непривычно называть этого чужого, взрослого  человека просто Стин.
     - Это хорошо, - он прячет портсигар и зажигалку. – Я тоже до войны не курил.
     Вы идете по саду, который почти подступает к стенам замка. На дорожках много луж, удивительно чистых. В них отражаются небо и деревья. Ты аккуратно обходишь их.
     - А ваша дочь еще спит? – спрашиваешь ты.
     - Джуди? – он улыбается. – Она сейчас во Флэмстеде, в пансионе. И приедет в мае. Я очень жду ее.
     Вы идете по аллее мимо мраморных и гипсовых статуй, мимо беседок, скамеек и римских фонтанов, из которых, правда, пока еще не бьет вода. На аллее лежат солнечные тени, а над вашими головами перекликаются в пушистых апрельских ветвях птицы.
     - Стин, - ты смотришь на своего спутника. – Вы не могли бы обращаться ко мне на «ты»?
     - С удовольствием, - охотно отвечает он. – Тогда и ты обращайся ко мне так же, Монти.
     - Нет, - мягко возражаешь ты. – Вы взрослый. Мне и «Стин»-то вам трудно говорить. Всё хочется сказать «господин Гильгам».
     - Ты просто не привык, - замечает он. – Впрочем, называй меня, как хочешь. Но мне было бы очень приятно, если бы ты продолжал называть меня «Стин» и говорил мне «ты».
      - Правда? – ты заглядываешь ему в лицо.
     - Честное слово, - он смотрит тебе в глаза, и ты читаешь в его взгляде глубокое дружеское расположение и интерес к тебе.
      - Тогда я сделаю, как вам лучше, - обещаешь ты. – Мне это совсем не трудно. Я быстро привыкну.
     - Договорились, - он улыбается. У него очень славная улыбка. Ты тоже улыбаешься ему в ответ.
     Вы идете еще какое-то время, и вдруг ты замечаешь на одной из полян нечто удивительное: полуразрушенный мраморный дворец, только маленький, размером с комнату, с лестницами, спусками и переходами, а также старинные покосившиеся качели и медную лошадку-пони в натуральную величину.
     - Детская площадка, - произносишь ты.
     - Да, старинная, - кивает Гильгам. – Но здесь лучше не играть. И даже не гулять рядом с эти местом.
     - Почему? – ты удивлен и заинтересован.
     - Потому что здесь часто видят привидение Гильдегарда, - спокойно отвечает Стин.
     - Вы… ты шутишь, - ты смотришь на него с улыбкой.
     - Вот и нет, - он с самым серьезным видом закуривает сигарету. – Я сам не раз видел это привидение, Монти. И Джуди видела. И мои слуги. Оно безвредно, мы привыкли к нему. Но оно есть, с этим ничего не поделаешь. Оно живет здесь же двести с половиной лет.
     - Оно страшное? – в тебе мгновенно пробуждается любопытство.
     - Нет, напротив, довольно миловидное, - Гильгам затягивается сигаретой. – Это двенадцатилетний мальчик в старинной одежде. Но кто он такой, что` с ним связано, и почему он появляется – этого не знали ни мой отец, ни дед, а уж я не знаю тем более. Иногда он играет на клавесине в одной из комнат Итальянской башни (ее строили итальянцы). Играет он всегда одно и то же: какую-то старинную, очень приятную мелодию.
     - И ты ни разу с ним не разговаривал? – теперь тебя просто разрывает на части от  любопытства.
     - С ним нельзя говорить, он молчит, - отвечает Гильгам. – И обычно исчезает почти сразу же, как его увидишь.
     Вы поворачиваетесь и идете обратно.
     - Скромное привидение, - ты разочарован. – Чего же тогда его бояться?
     - Никто и не боится, - отвечает Гильгам. – Но ведь привидение – не ангел, чтобы ему радоваться. А потом, неизвестно, кто он такой и почему не может обрести покоя. В фамильной галерее портретов его портрет отсутствует. Впрочем, мы редко его видим и, слава Богу, почти о нем не думаем. Замок освящен. Но здесь, на старинной детской площадке, и в башне его всё-таки видят. А иногда видят и в подвале. Он появляется – и почти сразу же исчезает. Но мы к этому привыкли.
     - Интересно, - искренне говоришь ты.
     - Не очень, - возражает он. – Скорее, неприятно. Меньше всего на свете я люблю мистику, готику и всё, что с ними связано.
     Ты задумчиво молчишь. Да, мистика и готика – это действительно мрачно, и всякие там искушения тоже. Они не несут в себе ничего хорошего. Но с другой стороны, мальчик-привидение, играющий на клавесине, - это всё-таки очень интересно, потому что таинственно и красиво. Ты хотел бы его увидеть. Хотя бы потому, что еще ни разу не видел привидений.
     Гильгам заговаривает с тобой об университете, и привидение Гильдегарда мгновенно вылетает из твоей головы. Ты сообщаешь Стину, что собираешься поступать на математический факультет, но при этом тебе очень близки история, литература и география. И еще ты любишь заниматься языками.
     - В твоем распоряжении моя библиотека, - говорит Фаустин Гильгам. – занимайся сколько угодно: там достаточно книг и пособий, чтобы подготовиться в университет.
      Ты благодаришь его. Но тебя немного смущают мысли о деньгах. У вас с матерью мало денег. До того, как она вышла замуж за Фауджоли, она давала уроки музыки, чтобы прокормить себя и тебя, чтобы ни в чем не нуждаться и как можно меньше тратить деньги, вырученные ею за дом, проданный после смерти твоего отца, оставившего вам весьма небольшое наследство…
     Да, денег у вас мало. Но ты почему-то не решаешься заговорить о них со Стином. Ты чувствуешь: упоминание о деньгах будет ему неприятно, может, даже обидит его. И ты молчишь.

                3.
     Так старинный Гильдегард дает приют беглецам из Новера – и постепенно входит в их жизнь, становясь для них родным домом.
     Первые дни Криспина Фауджоли не покидает комнат, которые отвел ей с сыном Фаустин Гильгам. Она завтракает, обедает и ужинает здесь, в своей маленькой гостиной, вместе с Монти, молчаливая, печальная. Иногда она плачет, но недолго. Монти зовет ее погулять, осмотреть замок, сад. Ему хочется отвлечь и развлечь ее, избавить от тяжелых мыслей. Но госпожа Фауджоли, глядя на него ласковыми и при этом точно навеки погасшими глазами, отвечает ему каким-то чужим, безжизненным голосом:
     - Потом, Монти. Сейчас я никак не могу.
     Она и вправду не может. У нее мало физических сил и еще меньше душевных. Она чувствует себя разбитой и глубоко несчастной. Совсем недавно у нее была семья, дом, почтительный любящий муж… и вдруг всего этого не стало. Ее семейное благополучие, заменявшее ей счастье, рухнуло в одну минуту, точно карточный домик. Человек, которого она искренне уважала и считала своим другом, предал ее дважды, сначала изменив ей, потом безжалостно избив ее. И это двойное предательство совершилось столь быстро и неожиданно, что она до сих пор не могла опомниться и придти в себя. Разумеется, об уважении к Фауджоли и о прежнем, сердечном, дружелюбном чувстве к нему уже не могло быть и речи. Она знала теперь только одно: что боится этого человека и желает скорейшего развода с ним. Однако дело не могло быстро совершиться. По закону Фауджоли мог дать ей развод, только если она будет отсутствовать в течение полугода; а процесс по расторжению брака должен был поглотить все ее скудные сбережения. Но она и об этом думала мало. Ее пугала пустота, образовавшаяся в ее душе после разрыва с мужем – пустота и какой-то тоскливый страх, не оставлявший ее на протяжении всего дня и отступавший только ночью, во сне. Сны ей снились необыкновенно светлые и прекрасные, но тем мучительней и безрадостней бывало ее пробуждение. Очень добрая, мягкая, чуткая от природы, Криспина Фауджоли не могла не винить прежде всего себя саму в том, что муж предал ее. Ведь она не любила его так же, как покойного Джереми, и Фауджоли, конечно, это чувствовал. Конечно, ей не следовало выходить за него, не любя его, но ведь она всей душой верила, что полюбит… и обманулась. Должно быть, он обманулся тоже. Он хотел видеть свою супругу пылкой и нежной, но она оставалась всего лишь верной заботливой женой и надежным другом. Она исполняла свой супружеский долг именно, как долг, и не более того. Разумеется, это не могло не уязвлять его, тщеславного и болезненно самолюбивого, к тому же, чувственного, страстного от природы. Но и она не умела изображать страсть, которой не испытывала.
     И вот теперь она сидела в чужом ей доме, опустошенная, растерянная, подавленная, не зная, что` предпринять дальше; да у нее и сил не было раздумывать об этом. Любая мысль утомляла ее, воспоминания причиняли боль. Она чувствовала себя старой, больной, никуда не годной, ей не хотелось жить. Она слабо надеялась на то, что как-нибудь потихоньку умрет во сне. Конечно, это огорчит Монти, но он молод, быстро оправится, да и Стин – добрый, милый, великодушный Стин – не оставит его. Но ее надежды не сбывались, она неизменно просыпалась каждое утро – и продолжала жить. Синяки ее быстро проходили, однако она худела, теряла последний аппетит, и любое дело (чтение, вязание, вышивание) валилось у нее из рук. Напрасно добрейший господин Экаб Годде внушал ей, что она должна гулять, побольше ходить, а еще лучше, ездить верхом: словом, бороться с ипохондрией, как он называл ее болезнь. Она соглашалась с ним, но ничего не делала. Мысли о прогулках вызывали в ней отвращение. Она подолгу лежала одетая, на кровати, глядя в потолок или закрыв глаза, - или принимала ванну. Ванна всегда успокаивала и даже немного оживляла ее. Но ей никого не хотелось видеть – даже Монти, которого она горячо и глубоко любила.
     Монти же, видя свою мать в таком состоянии, бесконечно страдал, не зная, чем порадовать ее. Он обожал ее и, пока она болела, тоже не мог веселиться и радоваться. Он старался отвлечься, часами просиживая в библиотеке, разговаривая с доктором и дворецким, а также с экономкой Текл`истией М`оринг, строгой пожилой женщиной (ее муж `Ольвид был садовником). Все охотно беседовали с ним, от всего сердца жалея про себя этого одинокого юношу и его несчастную мать.
     Фаустин Гильгам редко виделся в эти дни с Монти. Он считал, что нужно дать его гостям привыкнуть к дому, а потом, живя долгие годы в одиночестве, он несколько отвык от общества и не совсем знал, как и о чем говорить с Монти. Но главная причина была не в этом. Он очень переживал за свою кузину Криспи. Ее здоровье не улучшилось, время лечило только телесные недуги, нисколько не умиряя душевных, и Гильгам приходил в тихое отчаяние оттого, что такая милая, очаровательная женщина, как Криспина Фот, чувствует себя несчастной в  е г о  доме, в его   Гильдегарде. С утра до вечера он раздумывал, как ей помочь. К ней он не заходил, ибо знал, что она никого не желает видеть. Но когда, спустя неделю, Годде доложил ему, что Криспина Фауджоли в очередной раз отказалась от завтрака и от прогулки, он понял, что дальше так продолжаться не может. В нем вдруг пробудился отважный воин, готовый бороться за жизнь и здоровье своей гостьи даже против ее воли.
     Он решительно спустился на первый этаж, постучал в дверь и вошел.
     Криспина Фауджоли сидела в кресле, аккуратно одетая и причесанная, с заживающими синяками на бледном, усталом лице и вязала что-то. При виде Гильгама она встрепенулась и, попытавшись улыбнуться, произнесла:
     - Доброе утро, кузен!
     - Доброе утро, - он подошел к ней и, взяв с ее колен вязание, положил его на стол.
     - Что случилось? – она забеспокоилась.
     - Случилось то, что я больше не намерен спокойно наблюдать, как вы угасаете в этих комнатах, сказал он немного резко. – Довольно, Криспи, мучить себя и всех нас. Немедленно одевайтесь: я веду вас гулять в сад.
     - Стин… я не хочу, - мягко возразила она. – Благодарю вас, дорогой брат, но…
     - Никаких «но», Криспи, - сказал он твердо и властно. - `Я ХОЧУ, чтобы вы гуляли, потому что это необходимо для вашего здоровья. Так что одевайтесь – и пойдем в сад. Вы его еще не видели. Мало того. Я узнал, что вы сегодня отказались от завтрака. Так вот: отныне вы будете завтракать, обедать и ужинать СО МНОЙ. И если вы не будете есть, клянусь, я сам вас накормлю.
     Она не выдержала и засмеялась: засмеялась впервые с ночи своего побега из Новера.
     - Стин, - ее голос точно ожил и прозвучал растроганно. – Какой же вы чудесный! Но я не терплю тиранства. И потом, вы сказали, что нас здесь никто не потревожит. И вдруг сами же врываетесь ко мне, нарушаете слово…
     - Да, нарушаю, – он взял ее за руки и заставил встать с кресла. – Пока вы не оживете и не поправитесь, я буду тиранствовать. Я вам не позволю жалеть себя и мучить вашего сына: ведь он так переживает за вас! Вот поправитесь, тогда Боже меня упаси врываться к вам. Но пока вы больны, вы для меня просто капризный ребенок, который не отвечает за свои действия и поступки. Где ваш плащ?
     - Господи, - она снова засмеялась, и ее серые глаза блеснули еще оживленней. - Неистовый кузен Стин – вот, как я вас буду называть. Подождите, пожалуйста, за дверью. Я оденусь сама и выйду к вам.
     - Честное слово? – он пытливо посмотрел ей в глаза.
     - Честное слово, - ответила она. – Потому что я вижу, что если не сдержу обещания, вы всё равно заставите меня гулять с вами.
     - Совершенно верно, - ответил он. – Поэтому поторопитесь: я буду ждать вас на крыльце.
     И, поцеловав ее руку, он вышел из комнаты. Она вздохнула, покачала головой, устало улыбнулась, но тут же послушно принялась собираться на прогулку, втайне довольная тем, что Гильгам взялся командовать ею, больной, безвольной и несчастной. Ей было немного стыдно, что она его затрудняет (во всяком случае, ей так казалось), но при этом вся ее измученная душа радовалась переменам и жаждала выздоровления.
     Вскоре она появилась на крыльце в шляпке с вуалью, в своем золотистом плаще, темном платье и ботинках. Ее ноги слегка дрожали, но она старалась не показывать этого. Гильгам предложил ей руку, и они вместе сошли с крыльца.
     Едва они вошли в одну из аллей сада, как он сказал:
     - Ради Бога, поднимите вуаль. Никто, кроме меня, не увидит вашего лица, а я нахожу его прелестным…
     - … и разноцветным, - подсказала она, откидывая вуаль. – Желтым, зеленоватым, бледным. Пятен на нем хватает.
     - Боевые раны украшают не только мужчин, - пошутил он в ответ. – Но совсем скоро всё исчезнет, и вы останетесь без «украшений», с самым здоровым цветом лица.
     - Зачем он мне, - она безрадостно вздохнула.
     - Чтобы мы с Монти могли любоваться вами, - отозвался он. – Он замечательный мальчик, ваш Монти, кузина. Право, он достоин видеть свою мать здоровой и жизнерадостной.
     - Как я могу теперь радоваться жизни, Стин, - она вдохнула в себя душистый, солнечный апрельский воздух. – Впрочем, не слушайте меня. Умом я всё понимаю, а вот душа… Она еще не совсем здорова. Монти говорил, ваша Джуди сейчас в пансионе?
     - Да. В мае она окончит его и вернется домой. Я познакомлю вас.
     - Если мы еще будем здесь, - Криспина смотрела себе под ноги. – Мы должны уехать, Стин. К тетушке Анне Фот. Я подумала, что…
     - Вы никуда не уедете, - решительно возразил он.
     - Стин, мы не можем жить на вашем иждивении…
     - Криспи, это вздор, - его голос стал мягким. – Неужели вам трудно погостить у меня до… - он осекся.
     - До развода? – угадала она. – Конечно. Мы были бы вам очень благодарны. Но удобно ли это?
     - Это самое удобное, - отозвался он. – Мы с Джуди всё время одни; порадуйте же нас своим присутствием. А потом, я ваш защитник, Криспи. Не думаю, чтобы господин Фауджоли не искал вас. У меня он вас не найдет, а если и найдет, то не потревожит.
     - Да, - согласилась она. – Вы правы.
     И умолкла.
     - Вы не устали? – спросил он. – Мы можем сесть вот на эту скамейку. Хотите?
     Она кивнула.
     Они сели на скамейку, наполовину окруженную зазеленевшими кустами. Криспина смотрела на солнечные тени на песке аллеи, на могучие деревья, на беседки, оплетенные уже зазеленевшим плющом и жимолостью, на синее высокое небо. Она вдыхала чистый воздух, слушала звонкие, переливчатые голоса птиц, и вдруг тихий покой и отрада впервые за многие месяцы наполнили ее душу.
     - Стин, - она посмотрела на него. – Великое вам спасибо, что вытащили меня гулять. Пожалуйста, возьмите надо мной временное шефство, проявите весь ваш деспотизм, только верните меня к жизни. Потому что я сейчас вдруг заново почувствовала, как хорошо жить. И еще… мне бы очень хотелось съездить в церковь. Далеко ли она?
     - Совсем рядом, - ответил он. – Напротив моих главных ворот. Вы можете пойти сегодня на вечернюю службу: с Фелисией, с Монти, со мной, или одна – как пожелаете.
     - Я хотела бы пойти одна, - ответила она. – Но еще не решаюсь. Наверно, я приглашу с собой Монти.
     - Прекрасно, - он улыбнулся ей. - У нас очень красивая церковь.
     Она оживилась.
     - Я куплю молитвенник. А то свой я забыла в Новере. Не взяла самого главного…
     - Не покупайте, - мягко посоветовал он. – У меня несколько молитвенников, я охотно подарю вам хоть все.
     - Спасибо, - она улыбнулась ему. Его сердце дрогнуло от этой улыбки, такой теплой и живой, от взгляда ее серых глаз, доверчиво и благодарно обращенных на него.
     - Это вам спасибо, - отозвался он. – За то, что вы приехали. А теперь вставайте, пройдемся еще немного.
     Они поднялись со скамейки и вновь пошли по аллее.
     … В этот день они обедают вместе, в столовой. Монти вне себя от радости, что матери лучше. Она погуляла по саду и теперь исправно ест и салат, и суп, и жаркое. А главное, ее голос звучит почти по-прежнему, в глазах появился прежний блеск. Из глаз и голоса матери исчезла безжизненность, пугавшая Монти. Он не может нарадоваться, глядя на нее, и то и дело очень признательно посматривает на Гильгама: он уже знает, как решительно Стин  вытащил его мать на прогулку. А вечером их ждет приусадебная церковь! Монтег давно не был в церкви и теперь доволен тем, что сможет пойти туда сегодня – да еще вместе с мамой.
     Вечером они и в самом деле идут в церковь и слушают службу. Они ставят свечи и молятся. Криспина плачет, но это уже не те безрадостные слезы, которые она знала до сих пор и которые не приносили ей облегчения. Это слезы умиления, тихой радости человека, возвращающегося к жизни. Тяжкий, густой аромат ладана наполняет ее грудь. Стин подарил ей три молитвенника, где собраны молитвы для всех случаев жизни – и печальных, и радостных. Отныне она будет молиться – и продолжать жить, и радоваться любой мелочи, потому что всякая радость – это дар Божий. Она изгонит из себя печаль, Господь поможет ей. Вообще-то она всегда молилась, каждый день – до того вечера, как Фауджоли избил ее. После этого потрясение и скорбь сомкнули ее уста и сделали душу непроницаемой для святого слова. Она точно заледенела в печали. И вот теперь понемногу оттаивает…
     На следующий день она исповедуется и причащается святых тайн. И, возвращаясь в Гильдегард, говорит себе: теперь мое выздоровление началось по-настоящему.

                4.
     Монтег Эсъюд обходит Гильдегард.
     Теперь, когда его матери стало легче, он и сам испытывает облегчение. Слава богу, Стин Гильгам каждый день зовет мать на прогулку, они уже два раза вместе ездили верхом, и он, Монти, их сопровождал. Каждый день они все втроем, вместе, садятся за стол. Стин очень внимателен к матери. Он попросил ее помочь ему убрать его кабинет, навести там порядок. Монти случайно узнал: это оттого, что врач Экаб Годде сказал Стину: подобным больным очень помогает физический труд, но не изнурительный, а размеренный, спокойный. И вот мать помогает Стину. Он ей не мешает – пусть убирает кабинет одна (врач сказал ему, что так лучше для больной).
     Вот и сейчас мать потихоньку приводит кабинет в порядок, раскладывает по местам бумаги и книги, а Монти осматривает Гильдегард. Жаль, что он один, и с ним нет Стина: вдвоем было бы веселее, а потом, Стин, вероятно, очень много рассказал бы Монтегу о Гильдегарде: ведь он знает всю историю замка. Но Стину пока не до него. Он занимается матерью, ее здоровьем. И слава Богу! Монти не смеет его отвлекать. Для него самого здоровье матери превыше всего, и он глубоко благодарен Стину за его заботу о Криспине Фауджоли.
     Ничего, одному тоже не так уж скучно. Экономка Теклистия Моринг снабдила Монти двумя связками ключей, больших, старинных. И вот он с лампой в руке обходит башни Гильдегарда, поднимается и спускается по прямым и винтовым лестницам, отпирает комнаты и разглядывает их: древние, с отсыревшей за сотни лет мебелью и высоко расположенными маленькими окнами, за которыми плывут серые облака, и моросит мелкий весенний дождь.
     Монти видит огромные старинные очаги, камины, альковы, ниши, поросшие мхом и лишайником, видит залы, где на стенах – скобы, чтобы вставлять в них факелы. Когда-то здесь танцевали, обедали, собирали семейные и военные советы. Здесь блистали нарядами прекрасные дамы, бряцали доспехами мужественные рыцари и их оруженосцы, сновали с блюдами и кувшинами юные пажи, бегали охотничьи собаки… А теперь под сводами заброшенных покоев и зал возятся совы, висят летучие мыши, вьют гнезда голуби, ласточки и другие небольшие птицы (разумеется, все в разных местах).
     Итальянская башня – одна из самых современных. В ней большие окна, лестницы из мрамора и резного дуба. Здесь как-то повеселее, чем в остальных зданиях, несмотря на то, что и она запущена и забыта.
     Монти беспечно поднимается по ступеням одной из лестниц и вдруг замирает, прислушиваясь. Откуда-то снизу, с первого этажа доносятся красивые, нежные, личные звуки клавесина. Кто-то играет на клавесине! Монти поражен. Кто бы это мог быть? И тут же он вспоминает о привидении Гильдегарда. Ему становится не по себе. Неужели это оно? Мурашки пробегают по его телу, хотя он и знает, что приведение совершенно безопасно. Но всё-таки ему страшновато, а почему, - Бог знает. Ведь это привидение никому не причиняет зла. Любопытство пересиливает в нем страх. Он вновь спускается вниз и подходит к комнате, откуда доносятся звуки клавесина. Дверь в комнату приоткрыта. Он делает к ней осторожный шаг. В тот же миг музыка смолкает. Становится тихо, как в могиле. По спине Монти снова пробегают неприятные мурашки. Но ему не хочется отступать. Он крестится и… заглядывает в комнату.
     Она пуста.
     Старый, набухший от сырости, потемневший от времени клавесин заперт, как будто никто и не думал на нем играть. Да и кому пришло бы в голову садиться за такую развалину? На ней и обычных-то гамм не сыграешь. А между тем, музыка звучала так чисто, словно исходила из нового, прекрасно настроенного инструмента.
      Боязливо озираясь, Монти входит в комнату. Она небольшая – и совершенно пуста, если не считать клавесина, большого ящика с игрушками и деревянной лошадки-качалки, с которой давно слезла вся краска.
     Конечно, Монти уже семнадцать лет, но при виде целого ящика игрушек что-то детское пробуждается в его душе. Он ставит на пол свой фонарь и подходит к ящику. Потом присаживается на корточки и начинает разглядывать игрушки. Какие они все дорогие, красивые! Миниатюрная карета из слоновой кости и золота, запряженная четверкой лошадей из черного, красного, розового дерева; одна лошадь серебряная. Сафьяновый мячик, набитый опилками, Большие, размером с ладонь, ярко раскрашенные оловянные солдатики и рыцари. Фарфоровый слоник, покачивающий головой, – серый, разубранный драгоценными камешками, с паланкином на спине: настоящий слон богатого раджи. Фарфоровые фигурки…
     Внезапно Монти вздрагивает всем телом: деревянная лошадка, стоящая рядом с ним, вдруг начинает качаться сама по себе. Крестясь, Монти вскакивает на ноги, но тут же огромное облегчение охватывает его: он успевает заметить довольно большую крысу, убежавшую в норку между обвалившимися кирпичами в углу комнаты. Конечно, это крыса задела качалку.
     Он усмехается, и всё-таки ему уже совсем не хочется здесь оставаться. Он встает и делает шаг к двери.
     В эту минуту чья-то рука сзади берет его за локоть и тут же отпускает. Вздрогнув, он резко оборачивается и застывает на месте, чувствуя, как волосы встают дыбом у него на голове, а глаза становятся такими большими, что едва не выкатываются из орбит. Дыхание замирает у него в груди, рот приоткрывается.
     А между тем, они не видит ничего страшного. Перед ним стоит миловидный мальчик лет двенадцати, в ослепительно белой рубашке с кружевным воротником и такими же манжетами. На нем черный бархатный жилет, такие же панталоны, белые шелковые чулки и блестящие черные башмаки с золотыми пряжками. Волосы у него темно-русые, длинные, прямые и, подвитые на кончиках внутрь, изящно ниспадают на плечи. Глаза мальчика, большие, ясные, небесно-голубые, устремлены на Монти со спокойным, чуть насмешливым выражением. На его руках – драгоценные кольца и перстни. Он протягивает Монтегу фонарь, который тот забыл.
      Монтег, как во сне, берет фонарь из руки привидения и поспешно крестит его, отступая к двери. Мальчик пренебрежительно усмехается, пожимает плечами и, вытащив из-под рубашки свой золотой нательный крестик, снисходительно показывает его Монти. Затем снова прячет крестик, высовывает Монтегу язык, выразительно стучит пальцами себе по лбу, потом по деревянной лошадке, ясно давая понять, какого он о Монти мнения. И тут же исчезает. Да, исчезает, точно его никогда тут не было!
     Монти вскрикивает, вылетает за дверь и бежит, не разбирая дороги, - бежит вон из Итальянской башни – на воздух, в сад! Ему почему-то кажется, что привидение гонится за ним и вот-вот догонит его. Он шепчет молитвы, выбегает в сад (вернее, выскакивает туда через пустое, не застекленное окно нижнего этажа) и летит обратно, к жилому зданию Гильдегарда.
     Завернув за угол башенной пристройки, он с разбега налетает на кого-то. Это Стин!
     Монти роняет фонарь и, крепко обняв Стина, заливается слезами.
     Гильгам поражен.
     - Монти! – в его голосе удивление и вопрос. Он прижимает к себе Монти и гладит его по голове. – Что стряслось? Ну-ка, успокойся. Что случилось?
     Он решительно берет Монти за плечи, отстраняет его от себя, слегка встряхивает и, глядя в его полные ужаса и слез глаза, спокойно приказывает:
     - А ну, возьми себя в руки! Будь мужчиной. В чем дело?
     - Я его видел, Стин… - губы Монти прыгают. – Я его видел! Привидение…
     - А, только-то, - Гильгам облегченно вздыхает. – Этим ты меня не удивил. Хотя… тебе ведь, кажется, хотелось на него посмотреть? И не ты ли говорил, что нечего бояться какого-то мальчика, играющего не клавесине?
     - Я был дурак, - Монти вытирает слезы ладонями, всё еще всхлипывая. – Откуда я знал, что он креста не боится? И сам носит крестик, да еще золотой…
     - Золотой крестик? – на этот раз Гильгам удивлен и заинтересован. – Вот об этом я ничего не знал.
     Он достает из нагрудного кармана своей парусиновой куртки изящную фляжечку с коньяком и протягивает ее Монти. Тот отвинчивает крышку и отпивает несколько глотков. Коньяк обжигает его горло, непривычное к крепким винам; Гильгам слегка хлопает его по спине и забирает фляжку обратно. Потом поднимает фонарь, обнимает Монти за плечо и говорит:
     - Давай-ка сядем вон на ту скамейку, и ты мне всё расскажешь.
     Они садятся на скамейку под мелким дождем, и немного успокоившийся Монти, то и дело сморкаясь в платок, принимается рассказывать о своей встрече с призраком Гильдегарда. Его рассказ и забавляет, и заинтересовывает Стина.
     - А главное… он румяный… - прерывистым голосом сообщает Монти, всё еще шмыгая носом. – И пальцы… у него теплые, живые пальцы… я это почувствовал, когда брал у него фонарь. Но… он исчез! Исчез, как самое настоящее привидение!
     - Ну, раз у него теплые пальцы и румянец, значит, он не простое привидение, - делает вывод Стин и размышляет вслух:
     - Его рассмешил твой страх перед ним; значит, у него есть чувство юмора. Он дал тебе понять, что верует в силу креста, как и ты, и что с твоей стороны глупо прогонять его так, как прогоняют призраков. И в то же время он исчез…
     Он задумывается, потом говорит:
     - Да, загадочная история. Но, в любом случае, бояться нечего. Кто бы он ни был, этот мальчишка, он ведь не причинил тебе зла, правда? Наоборот, он отдал тебе фонарь, который ты забыл. А уж испугался ты сам, согласись. Нарочно тебя никто не пугал, и зла тебе не хотел.
     - Да, - соглашается Монти. Ему уже нестерпимо стыдно, что он струсил. Конечно, странно видеть, как мальчик в старинной одежде то появляется, то исчезает, но это не повод заливаться слезами и стучать зубами от страха, особенно, когда тебе уже семнадцать лет.
     - Да, я струсил, как девчонка, - говорит он с досадой. – Но… это я с непривычки. Стин, я даю тебе слово, что больше не буду таким трусом! Я больше его не испугаюсь! Может, это вообще галлюцинации? Колдовство?
     - Вряд ли, - Стин обнимает его за плечо. – Просто это то, чего мы с тобой пока что не понимаем. А значит, нечего и голову ломать. В мире много таинственных вещей, и не всегда полезно думать о них. Так что: забудем всё и вернемся в реальность. Пойдем домой, мы с тобой совсем вымокли.
      Они встают со скамейки и возвращаются в жилую часть дома. Монти отдает ключи Теклистии Моринг и идет переодеваться в сухое.
     В этот день Гильгам просто ищет его общества. После обеда он просит Монти помочь найти ему книгу в библиотеке, потом зовет их с матерью на чай и обещает, что если завтра будет ясно, он покатает их по озеру Суальд в лодке, только пусть они оденутся потеплее.
     - Там очень много рыбы, - он слегка подмигивает Монти. – Хочешь, как-нибудь порыбачим?
     Монти с удовольствием кивает: он очень любит ловить рыбу, особенно, когда клев хороший.
     А вечером Фаустин зовет Монти пройтись вместе по замку Гильдегард. Монти охотно соглашается. Таинственный мальчик из Итальянской башни уже совсем не пугает его.
     Они идут через весь замок, и Гильгам рассказывает Монти историю каждой башни, каждого зала. Приходят они и в Итальянскую башню, и заходят в таинственную комнату с клавесином. Там всё по-прежнему, мальчика нет. О дверь в комнату не закрывается.
     - Она всегда приоткрыта, - небрежно замечает Гильгам. – Да и пусть себе.
     И они идут дальше.
     Когда они, наконец, проходят весь Гильдегард, Монти уже окончательно ничего не боится. Но он невероятно устал и проголодался. Гильгам это видит. Он совсем не устал, но тоже не прочь поужинать. Поэтому, чтобы не мучить Монти, он решительно поднимает его себе на плечи и так несет через парк и сад, держа за руки, а Монти, очень довольный столь неожиданной поездкой, смеется и просит:
     - Стин! Я не устал, отпусти меня.
     - Никто и не говорит, что ты устал, - отзывается Гильгам. – Просто я проверяю свою силу: как далеко я могу тебя снести.
     - Тебе же тяжело…
     - Мне? – Гильгам смеется. – Вот еще.
     Он спускает Монтега на землю в саду, неподалеку от жилого здания и они, оба оживленные и веселые, возвращаются как раз к ужину. К этому времени Монти совершенно забывает про потрясение, которое испытал днем, столкнувшись с призраком Гильдегарда. «Просто какой-то необъяснимый случай», - думает он равнодушно, и тут же его мысли обращаются к Гильгаму.
     «А Стин-то необыкновенно силен! – говорит он себе. -  Пронес меня на плечах почти целый километр – и даже не устал! Вот это да…»
     И не может скрыть улыбки, радостной и восторженной.

                5.
     Криспине Фауджоли ничего не известно о привидении замка.
     Апрель приближается к концу, и вместе с ним постепенно уходят в небытие все печали Криспи. Она поправляется с каждым днем.
     Синяки сходят с ее лица, с ее тела. Ежедневные прогулки вместе с Гильгамом верхом или пешком постепенно возвращают ей здоровье и силы. Она помогает садовнику Ольвиду Морингу в саду, если стоят ясные дни, много читает, с аппетитом ест, чаще улыбается и больше говорит. Но  по сравнению с прежней Криспиной Фауджоли она тиха, молчалива и задумчива. Ей всё лучше, всё спокойней на душе, однако в ней продолжают жить некоторая растерянность и боязливая грусть. Ей точно чего-то не хватает. Не Фауджоли, нет. И не Джереми Эсъюда, хотя она порой и скучает по нему. Но она уже пережила скорбь, связанную с его утратой. Джереми стал для нее прекрасным воспоминанием с того дня, как она обвенчалась с Фауджоли. А от Фауджоли, хотя он и живой, не осталось даже воспоминаний. Криспина с удивлением думает о том, как быстро этот человек ушел из ее души. Она не может вспомнить, о чем они, собственно, беседовали, когда жили вместе; она только помнит, что`  они делали. Завтракали, обедали, ужинали, ездили в театр, в оперу, в гости, в магазины, принимали у себя знакомых Кронида, ложились в одну постель, когда наступал вечер. Но о чем они говорили, что являлось нитью, связывавшей их души? Этого она никак не может вспомнить. Вот с Джереми они обсуждали книги, которые читали вместе, спектакли, которые вместе посещали, говорили о родственниках и знакомых, играли в фанты или другие игры вместе с Монти. Вообще они чаще всего были втроем: отец, мать и сын. Жизнь с Джереми походила на жизнь Криспи в ее родительском доме, где ее любили и баловали, и где она сама любила всех. С Фауджоли же ей пришлось быть «вдвоем». Игр он не любил, книг почти не читал, увлекался ипподромом и футболом, посещал английский клуб. Они с Монти сразу же невзлюбили друг друга, хотя ни разу не поссорились. Они всегда держались друг с другом вежливо, но никогда не были «вместе».
     А вот со Стином Монтег «вместе»: так же, как когда-то с Джереми. Криспи это видит. Им интересно вдвоем, и они очень радуются, когда она присоединяется к ним. Она тоже тихо радуется. Стин очень мил и обаятелен, она всегда рада ему. Он очень бережен с ней и дружески шутлив с Монти. Но она не может не думать о том, чем всё это кончится. Ее душа, ее сердце – всё тянется к Стину, и в то же время она понимает: в ней нет настоящей любви к нему. Вернее, ее любовь – дружеская, сестринская. Она, конечно, настоящая и самая преданная, эта любовь.  Вероятно, Стин тоже испытывает к ней исключительно братские чувства. Это было бы замечательно, приходись он ей родным братом или, хотя бы, двоюродным. Но он – ее дальний родственник, и сознание этого волнует ее против ее воли. Ее положение в его доме несколько двусмысленно. Благоразумнее было бы уехать. Но она не может. Нет, она пока еще никак не может обойтись без Стина. Он словно передает ей каждый день часть своих немереных сил, заново вдыхает в нее жизнь. Она улыбается, когда вспоминает, как недавно они с ним танцевали в гостиной, а Монти играл им на рояле, и им, всем троим, было так хорошо! В тот вечер они много смеялись, а на следующий день Стин повез их с Монти кататься в лодки по огромному, великолепному Суальду, окруженному густым лесом. Она представила себе, как здесь будет чудесно и красиво летом, когда природа станет пышней и величественней, и почувствовала самую  живую радость. Однако вечером она вновь задумалась о своих отношениях со Стином. Она чувствовала, что постепенно очаровывается, пленяется им, что он близок ее душе, что она не представляет своего существования вдали от него. Эти мысли приводили ее в смятение. Неужели она такая легкомысленная и непорядочная? Жена другого, она уже видит в Стине как бы брата своего Джеми (так она называла Джереми), брата, которого можно любить, как мужа, которому можно доверять. Она еще не влюблена в него полностью, безоглядно, но всё к этому идет. А тем временем, она супруга Кронида Фауджоли, по сути не имеющего к ней ни малейшего отношения. Да и Стин… вряд ли он любит ее иначе, чем как просто сестру. Жить в Гильдегарде дольше – это значит, разбить себе сердце; в лучшем случае, пойти на позор, стать незаконной подругой мужчины, который не имеет на нее никаких прав перед Богом. Она в страхе чувствовала, что если Стин воспользуется ее слабостью, она не устоит перед ним, не сумеет ему отказать, потому что он становится всё ближе и ближе ей. Хорошо еще, если он любит ее. Тогда она умолит его не трогать ее до развода, до их свадьбы. Но если ее любовь не разделена, как же она со временем будет несчастна! А между тем, она так изголодалась, истосковалась по любви, по радости, по всему теплому, доброму, нежному, согревающему душу, дарующему силы и жизнь. Ведь она еще молода и сердцем, и годами. Она видит, знает Стина, понимает и чувствует его. Он дорог ей, как самый добрый друг, она уже заранее любит его дочь Джуди, которая скоро приедет. Что же ей делать, как быть? В эти дни она испытывает тоску по своим родителям, потребность в их любви, советах, поддержке. Но они умерли, а она совсем уже взрослая и должна всё решать сама.
     Она не находит ответов на вопросы, которые ее одолевают. Мысли о Стине смущают ее, но они же действуют на нее целительно, пробуждают в ней здоровье, возвращают желание жить. Она тихо радуется своему спокойному убежищу, юной свежей листве, молодой траве, густо покрывшей сад, первым цветам, птицам, насекомым. Она наслаждается своими вечерними одинокими прогулками. Во время одной из таких прогулок она вдруг замечает незнакомого мальчика, который играет на старинной детской площадке. Удивленная, она хочет подойти и спросить, кто он, и как его зовут, но мальчик вдруг пропадает в зелени кустов. «Убежал, - думает она. – Интересно, что это за мальчик? И как необычно он одет…» Но тут же она вспоминает о Стине и Монти – и совершенно забывает про мальчика. А потом ее внимание отвлекают соловьи. Они так сладко поют, что у нее сжимается сердце, и она слушает их, позабыв обо всём на свете.
     Он не знает, что Фаустин Гильгам любит ее – глубоко и беззаветно. Он не смеет тревожить ее покой преждевременными (на его взгляд) признаниями, но он знает: если его возлюбленная Криспи покинет его, весь мир превратится для него в печаль, станет пустотой, которую никто и ничто не сможет заполнить. Он готов ждать ее годы, только бы она была с ним. Он обожает свою дочь, но если он потеряет Криспину, это будет всё равно, как если бы его лишили и рук, и ног. Она уже в нем, он уже его половина, и сама об этом не знает. Его Криспи… Когда он ведет ее под руку по аллеям сада, танцует с ней, беседует, катает ее на лодке, едет бок о бок с ней по аллеям парка верхом, он испытывает чувство безграничного упоения и покоя, он наслаждается каждой минутой, проведенной с ней рядом. Он молится за нее, заботится о ней, дышит, живет ею. Он так богат своей любовью к ней, что не мог бы выразить этого словами. Но он молчит, потому что убежден: она не думает о нем иначе, как о добром, великодушном брате.
     В эти дни он всё больше сближается с Монти. Этот мальчик близок и дорог ему не только сам по себе, но и потому, что он сын его возлюбленной, его счастья – Криспи. Как же он, Стин, мог не думать о ней целые годы, забыть ее так надолго – ЕЁ! Теперь ему это совершенно непонятно.


     Утром второго мая, после завтрака, Фаустин Гильгам и Криспина Фауджоли, как всегда, вместе прогуливаются по саду.
     Сегодня тепло, сухо, солнечно. В светлой, уже довольно густой зелени щебечут птицы, но их щебет заглушается звонкими трелями жаворонка – где-то высоко в небе.
     В синеве застыли сверкающие белые облака, похожие на какие-то сказочные, фантастические башни. Пахнет листвой, травой, цветами, солнцем.
     И Гильгам, и Криспина знают: им уже нет необходимости гулять вдвоем. Криспи настолько поправилась, что теперь часто гуляет одна. Но она не смеет и заговорить о том, чтобы кузен сопровождал ее в утренних прогулках. Ведь ей будет так скучно и грустно без него! А он со страхом ждет, что вот-вот она с улыбкой скажет: « Довольно вам тиранствовать, Стин. Вы видите, я уже здорова. Верните мне свободу, которую вы предоставляете своим гостям!» И он вынужден будет признать ее правоту, предоставить ей свободу и остаться без нее: без их совместных прогулок, без задушевных бесед с ней. Чего доброго, она и обедать пожелает отдельно! Гильгам чувствует, что не перенесет этого. Конечно, он не станет ей навязываться – нет, ни за что. Но как истолковать ее молчание? Вероятно, она не напоминает ему о том, что выздоровела и может гулять одна, только из вежливости. В таком случае ему, следуя той же вежливости, следовало бы первому напомнить ей о независимости и святых правах гостей в его доме. Но у него, обычно такого решительного, властного, хладнокровного не хватает духу так поступить – отобрать у самого себя счастье невинных встреч и прогулок с Криспи.
     Поэтому они аккуратно обходят это трудное для обоих объяснение стороной и говорят о пробуждающейся природе, о своих общих родственниках, о Монти и Джуди.
     - Как быстро растут дети, - вздыхает Криспи. – Мне кажется, еще вчера Монти был совсем малюткой. Я рассказывала ему сказки или пела песенки, а он засыпал у меня на коленях. Ах, что я говорю! Да ведь я сама совсем недавно была ребенком, как и вы, кузен. Как нам беззаботно жилось в детстве, не правда ли? – она смотрит на него с улыбкой. – И, казалось, конца этому не будет. В детстве мы не видели предела нашей жизни. И весь мир казался прямым, незыблемым, как скала! Ведь с нами были наши родители, - ее глаза становятся грустными. – Мне их очень не хватает. Не хватает мамы, отца – тех, кто прожил жизнь и подал бы мне сейчас добрый совет. Вы не чувствуете того же, Стин?
     - Чувствую – иногда, - признаётся он. – И, конечно, скучаю по матери, по отцу. Но я уже привык к тому, что сам могу себе помочь, кузина. Война многому научила меня. Например, быстро принимать решения, самому ясно понимать, чего ты хочешь, что тебе полезно, - и добиваться этого.
     - Значит, вы счастливей меня, - замечает она. – Я до сих пор нуждаюсь в наставнике. Мне бы хотелось о многом спросить кого-то родного и близкого, кто был бы старше меня, и кому я доверяла бы. С какой благодарностью я выслушала бы ответы на мои вопросы!
     - Я не чужой вам, Криспи, - Гильгам улыбается краешками губ и в то же время волнение овладевает всем его существом. – Я старше вас и, смею надеяться, вы мне вполне доверяете. Позвольте мне заменить ваших родителей!
     И он дружески заглядывает ей в глаза. Она смеется:
     - Вам угодно знать мои тайны, Стин?
     - Вовсе нет. Просто хочу вам помочь.
     Она улыбается, но ее взгляд снова становится задумчивым.
     - Спасибо, дорогой мой брат. Я вам доверяю всем сердцем, но мои вопросы слишком сокровенны. Боюсь, мне всё-таки придется решать их самой. Я даже священнику не могла бы довериться, потому что знаю, какой ответ он бы мне дал. И я, грешная, не сумела бы последовать этому совету. Не нашла бы в себе сил.
     - Вы говорите загадками, Криспи, - он улыбается ей.  – Хотя бы намекните, что` вас тревожит.
     - Хотела бы, - она смотрит на него доверчиво, как ребенок. – Да, очень хотела бы. Вы мудрый, великодушный, порядочный человек. Но вы не святой. Как и я.
     Две последних фразы она произносит очень тихо.
     - Ваши родители тоже не были святыми, - мягко напоминает он ей. – Да и священник не свят. Все люди грешны, кузина, с этим ничего не поделаешь. Однако при  этом им могут даваться свыше верные ответы. Вероятно, вы хотели бы поговорить с доверенным лицом о вашем теперешнем положении, не так ли?
     Она несмело кивает.
     - Без сомнения, оно кажется вам затруднительным, - продолжает он. – Но ведь через полгода вы будете совершенно свободны. Или вы передумали и хотите вернуться к господину Фауджоли?
     - Бог с тобой, Стин! – вырывается у нее. – Вернуться к Крониду! О, нет! Для меня нет на земле человека более чужого…
     Тут же она краснеет.
     - Простите, я сказала вам «ты»…
     - Криспи, - он останавливается и берет ее за руки. – Не вздумайте извиняться! Ваше «ты» для меня драгоценно, могу поклясться, чем угодно. Если вам не трудно, всегда говорите мне «ты», прошу вас!
     В его глазах и голосе действительно столько выразительной просьбы, даже мольбы, что ее сердце начинает биться чаще.
      - Конечно, - говорит она немного удивленно. – Я и вас прошу сделать мне такое же одолжение. Мы с вами в детстве были на «ты», почему бы не вернуться к этому? Ведь мы не чужие друг другу.
     - Благодарю вас, то есть тебя, - он бережно целует ее руку. – Я ничем не заслужил такой радости, но я буду стараться оказаться ее достойным. Ведь мы с Монти давно уже «брудершафты».
      - Я заметила, - она смеется. – И это прекрасно. К чему церемонии, если мы добрые родственники?
      Вдруг она резко бледнеет и обеими руками хватается за руки Гильгама.
      - Криспи! – он немедленно подхватывает ее на руки, несет к скамейке и усаживает и сам садится рядом. – Что случилось?
      Она всё еще очень бледна и неотрывно смотрит на большую липу напротив скамейки. Он смотрит туда же, куда и она, но ничего не видит.
      - Что случилось, дорогая? – повторяет он встревожено.
      - Я… я схожу с ума, Стин… - помертвевшим голосом произносит она. – О, Стин! Я схожу с ума. У меня, кажется, раздвоение личности… Господи, помилуй!
     И она прижимается к нему, совершенно не отдавая себе отчета в том, что делает. Но Гильгам уже догадался о причине ее смятения. Он облегчением вздыхает:
     - Криспи, нельзя меня так пугать. Ты просто увидела мальчика, да? И он вдруг исчез… да?
     - Да, - она смотрит на него встревожено и изумленно: как он догадался?
     - Ты тоже его видел? – спрашивает она с надеждой.
     - Сейчас – нет, не видел, потому что смотрел исключительно на тебя, - отвечает он. – Но  вообще я вижу его довольно часто, и все слуги Гильдегарда тоже. Мы уже привыкли к нему. Это… это просто призрак, понимаешь, Криспи? Ну, привидение Гильдегарда. Мой замок ведь очень старинный и большой… поэтому нет ничего удивительно, что тут живет привидение. Оно совершенно безобидно, даю тебе слово. Просто оно то появляется, то исчезает, то играет на клавесине в Итальянской башне…
     «Господи, что за вздор я несу! – думает он. – Совершенный бред…»
     И в смущении умолкает. Теперь Криспи уж точно уедет отсюда, с тоской думает он. Подальше от одинокого идиота с его бреднями, от призраков и прочей нечисти… ох уж этот проклятый мальчишка! Вечно он появляется не вовремя. И не знаешь, какими словами о нем говорить.
     Но, как ни удивительно, на Криспи слова Гильгама действуют самым успокаивающим образом. Ее щеки розовеют, она с облегчением вздыхает и крестится:
     - Слава Богу! Значит, это всего лишь привидение.
     И смеется:
     - Стало быть, я не сошла с ума, и это мальчика видят все`, не я одна?
     - Конечно, моя дорогая, – он протягивает ей свою маленькую фляжку с коньяком. – Мальчик живет здесь уже двести с половиной лет, мой отец, дед, прадед видели его. Не пугайся, ради Бога.
     Она отпивает глоток из фляжки и возвращает ее Гильгаму.
     - Спасибо. Я и не думаю пугаться, Стин. Я не боюсь привидений. Но галлюцинаций и прочего, подобного, очень боюсь. Слава Богу, я не схожу с ума! Это самое главное. А привидение, тем более, безобидное… удивительно, конечно, необычно. Но, благодарение Всевышнему, я не боюсь таких вещей.
     Он, в свою очередь, облегченно вздыхает и смотрит на нее с нежностью и гордостью:
     - Моя храбрая Криспи! Конечно, ты не сходишь с ума. И не сойдешь, пока я жив.
     - Благодарю, Стин, - теперь она становится совсем прежней. – Видишь ли, я увидела мальчика прямо у этой липы, что напротив нас. Он улыбнулся мне, послал воздушный поцелуй… и тут же исчез, прямо на моих глазах! А до этого я видела его на старинной детской площадке, вон на той… но тогда мне показалось, он просто убежал. Очень симпатичный, аккуратный мальчик. Но чей же это призрак?
     - Никто не знает, - голос Гильгама задумчив. – Портрета этого мальчика нет в нашей фамильной галерее. Мои слуги прозвали его Черным Лордом и Бархатным Мальчиком. Он появляется не везде: только рядом с детской площадкой или на ней (мы ведь напротив нее), в моем подвале и Итальянской башне. Он иногда играет там на клавесине – и всё одну и ту же мелодию. Кстати, Монти уже встречался с ним. Я предупредил его, но всё же он немного испугался. А вот ты не испугалась, Криспи! Точнее, испугалась другого. Право, я горжусь тобой. Да и Монти его уже не боится.
      - Почему же вы с Монти не предупредили меня`? – она смотрит на него несколько строго.
     - Прости, - в его голосе раскаянье. – Мы просто очень не хотели тебя пугать.
     - И в результате я испугалась больше всех, - она с улыбкой качает головой. – Ну, да Бог с вами: вы хотели мне добра.
     И тихонько вздыхает:
     - Бедный мальчик.
     - Бедный? – Гильгам удивлен. – По-моему, бедные мы. Он поселился в доме моих предков без позволения и пугает моих гостей!
     - Вероятно, с ним случилось несчастье, раз он стал привидением, - очень серьезно говорит Криспи. – Он не обрел Царства Небесного, никто не знает, как его зовут. И он так мило приветствовал меня…
     - Да, мило приветствовал, - усмехается Гильгам. – И испугал до смерти!
     - Он не хотел, - мягко возражает Криспина. – Вероятно, он не мог иначе.
     - У тебя золотое сердце, Криспи, - он целует ее руку. – Ты несказанно добра. И поэтому я сообщу тебе очень приятную новость: М`илан Бернетт по моей просьбе купил три билета в оперу. Так что завтра мы, все трое, ты, Монти и я поедем во Флэмстед, в оперный театр!
     - Стин! – ее лицо расцветает восторженной улыбкой. – Правда? Какой же ты чудесный! Ты словно почувствовал, чего мне не хватает! Спасибо тебе. Я так соскучилась по искусству! А что за опера?
     - «Волшебная флейта», - он улыбается ей, очень довольный тем, что она так обрадовалась. – А когда приедет Джуди, мы вместе съездим на «Свадьбу Фигаро»; я уже заказал билеты.
     - Ах, замечательно, - не выдержав, она хлопает в ладоши, и оба они смеются.
     Домой они возвращаются, беседуя о театре. Но Криспина не забывает о привидении Гильдегарда. Вечером она осторожно приступает к Монти с расспросами о том, что он слышал и видел в Итальянской башне. Убедившись, что его мать совершенно спокойна, Монти рассказывает ей всё тоже очень спокойно и бесстрастно. Он умалчивает об ужасе и потрясении, которые испытал при встрече с призраком, но Криспи и так догадывается о них. Выслушав сына, она улыбается ему, замечает, что жизнь полна удивительных тайн, и тут же заговаривает о завтрашней поездке во Флэмстед. Монти немедленно забывает о Черном Лорде и с увлечением поддерживает беседу, начатую матерью. Он не слишком большой любитель опер, но ему очень хочется съездить с матерью и Стином в театр. Ради этого можно немножко поскучать, слушая исполнение певцов.
     Гильгам же в это время размышляет над удивительным поведением призрака. До сих пор Бархатный Мальчик вел себя, как истинный призрак: то есть, просто появлялся, исчезал и играл на клавесине в пустой башне. За два с лишним столетия он ни разу не повел себя, как живой человек. Но его поведение с Монтегом и Криспиной было живым, мало того, доброжелательным. Он явно был не прочь пообщаться с ними. Почему? Да и что это за удивительный призрак, который носит золотой крестик и посылает воздушные поцелуи? К тому же, он не бледен и не прозрачен, как полагается духу, не обретшему покоя. Монти сказал, у него теплые пальцы, да и вообще свиду это самый обыкновенный мальчик. Был бы обыкновенным, если бы…
     … если бы не играл на клавесине, который заперт, и в котором оборвана половина струн;
     … если бы не появлялся на пустом месте и не исчезал на глазах у людей;
     … если бы не существовал целых двести пятьдесят лет всё в одном и том же состоянии, не вырастая, не меняясь, в одной и той же одежде и зимой, и летом. Он всё время один и тот же. И никто никогда не слышал, чтобы он говорил. Кто же он такой, в самом деле?
     Гильгам хмурится, но тут же вспоминает, что завтра поедет в оперу с Криспи и Монти. Его лицо светлеет, он забывает о призраке Гильдегарда. Он думает лишь о той, которую любит, - и нет конца его мыслям о ней.

               

                6.
     Спустя два дня ты гуляешь по саду Гильдегарда.
     Тебе вспоминается ваша поездка в город Флэмстед, который – на северо-востоке, в шести с лишним километрах от замка.
     Вы ехали на четверке лошадей, управляемых кучером Интошем Фрегом. Дорога шла через леса и луга, и ты не мог насмотреться на просторы маркизата Сателлит. Твоя мать тоже всем  любовалась, да и Стин с удовольствием смотрел по сторонам. Вообще ваша поездка во Флэмстед была самой веселой поездкой на свете – впервые за многие годы. По крайней мере, для вас с матерью. Вы оба не испытывали подобной радости с тех пор, как был жив отец.
     Во Флэмстед вы приехали быстро. Это оказался довольно большой, красивый город с множеством парков и скверов. Стин издалека показала вам женский пансион, где учится Джудитта: красивое белое здание с розовой крышей, утопающее в зелени. Но Стин не захотел заходить к дочери. «Пусть лучше она поскорее вернется домой, - заметил он. – Там и увидимся. Иначе она будет переживать, что не сможет пойти с нами в театр».
     Потом вы зашли в несколько магазинов. Мать и Стин купили себе какие-то мелочи, а ты купил себе тетрадей для занятий в библиотеке, очень хорошее и редкое пособие по математике для подготовки к поступлению в университет (такого пособия не было в Новере) и плитку шоколада. Ты очень любишь шоколад и вообще всё сладкое – не меньше, чем любил в детстве. Но немного стесняешься этой своей «слабости».
     После этого Стин повел вас ужинать в маленький уютный ресторан. Ты был ужасно этим доволен, а мать немного смущена, но Стин шепнул ей что-то, и она сразу же успокоилась. Наверно, он сказал ей, что это всего один раз, подумал ты.
     Стин заказал самые вкусные, самые лучшие блюда, а на десерт – кофе, ликер и пирожные. Пирожные были просто потрясающие; не удивительно, что вы съели всё с удовольствием.
     А потом вы отправились в театр, в ложу, - и оттуда смотрели оперу. Тебе вовсе не пришлось скучать. Вероятно, за те годы, что ты не смотрел опер, ты вырос не только внешне, но и внутренне. Во всяком случае, ты смотрел «Волшебную флейту» с удовольствием. С настоящим удовольствием, хотя и ни слова не понимал, потому что пели по-итальянски. Но это было неважно: когда люди поют о чувствах, да еще красивыми голосами, всё понятно без слов. К тому же у тебя в руках было либретто; его раздали всем зрителям.
     После оперы вы возвращались домой: ехали поздним вечером через заснувшие леса и луга, под ясным звездным небом. На поднятой крыше коляски горел фонарик. Впрочем, лошади знали дорогу и сами несли вас к дому. Вы почти не разговаривали, но вам было очень хорошо: всем троим.
     Ночью ты долго не мог уснуть: соловьи мешали тебе, опера всё ещё звучала в твоих ушах, музыка Моцарта танцевала в тебе вместе с соловьиными трелями. Ты думал о том, какая теперь Джудитта. В галерее фамильных портретов она была нескладной черноволосой девочкой лет десяти, с косичками и озорным взглядом больших, темно-карих, как у отца, глаз. Но за пять лет она, вероятно, изменилась. Интересно, какой она стала? Через полторы недели ты узнаешь это.
     И еще ты думал о Стине и матери. Ты давно уже думаешь про них и невольно говоришь себе: они были бы прекрасной парой. Потому что Стин по-настоящему хороший человек, очень хороший. Он любил бы мать и берег ее. Но ты толком не знаешь, любят ли они друг друга. Они оба так сдержанны. Но если бы они полюбили друг друга, как бы ты обрадовался! Потому что ты-то их обоих любишь. Правда, еще рано думать об этом: ведь мама еще не развелась с Фауджоли. И как долго ждать этого развода! Для чего такая проволочка времени, зачем она?
     Ты подавляешь невольный вздох и смотришь на пасмурное небо. Сегодня нет солнца, но воздух теплый, почти совсем летний. Скоро ты будешь носить короткие, до колен, штаны и носки, и подворачивать рукава рубашки до локтей. Стин уже говорил тебе, что ты сможешь так одеваться. Конечно, это не очень солидно, зато свободно, легко, весело… как в детстве. Ты терпеть не можешь одеваться летом, как зимой или осенью.
     Твой взгляд скользит по пушистым зеленым кустами деревьям, по тропинкам, статуям, скамейкам, урнам, похожим на древнегреческие амфоры… и останавливается на старинной детской площадке. Ты еще ни разу не заходил на нее. Да, до сих пор ты обходил ее стороной. Но теперь тебя просто тянет туда. Интересно, вдруг Черный Лорд снова тебе покажется? На этот раз ты не должен его испугаться. Ты уже приучил себя к мыслям о нем. А потом, тебе хочется рассмотреть эту детскую площадку поближе. Всё-таки она старинная, а тебя как человека, любящего историю, привлекает старина.
     И, перекрестившись, ты решительно идешь на детскую площадку. Будь, что будет! В конце концов, Гильдегард принадлежит Фаустину Гильгаму, а не всяким там мальчишкам в девичьих туфельках с золотыми пряжками, пусть они хоть сто раз призраки.
     Ты приходишь на поляну и первым делом внимательно исследуешь дворец из белого мрамора, с подъемами, спусками, лестницами, переходами. Дворец весь в трещинах и позеленел от мхов и лишайников, но всё равно здесь очень красиво. Красиво и вместе с тем как-то жутковато. Тебя не покидает чувство, что чьи-то глаза пристально следят за тобой, хотя ты никого не видишь 2 и ничего не слышишь, кроме пения птиц.
     Ты выбираешься из дворца и подходишь к покосившимся качелям, висящим на заржавевших цепях с небольшими звеньями. Ты трогаешь качели рукой, и они издают тяжелый мрачный стон, словно чья-то погибшая душа взывает к тебе из ада. Ты останавливаешь их, не желая во второй раз услышать эти леденящие кровь звуки. Ну их, эти качели. Не спеша, ты подходишь к медному пони и садишься на него верхом. Пони отлит в натуральную величину; у него медное седло и такие же стремена. Ты вставляешь ноги в стремена, поднимаешь голову… и вздрагиваешь.
     В трех шагах от тебя стоит Бархатный Мальчик и смотрит на тебя - внимательно, пристально, с любопытством. Он совершенно такой же, каким был в прошлый раз. Ты испуган, но гораздо меньше, чем две недели назад. Твое сердце начинает сильно биться. Но ты не показываешь своего страха. Ты неторопливо слезаешь с пони, отряхиваешь брюки и делаешь шаг к мальчику. Он отступает от тебя. Ты набираешься храбрости и спрашиваешь:
     - Что, струсил?
     Мальчик пренебрежительно качает головой и, сощурившись, с усмешкой указывает на тебя рукой, словно желая сказать: это ты струсил, а не я.
     - Ладно, - говоришь ты. На моем месте ты бы еще больше испугался. Чего не отвечаешь? Немой?
     Мальчик снова отрицательно качает головой.
     - Не хочешь разговаривать? – не отступаешь ты.
     Тогда он медленно, выразительно выводит пальцем в воздухе слова: I can`t.
     «Я не могу», - машинально переводишь ты с английского и удивленно спрашиваешь:
     - Почему?
     И тут же говоришь:
     - А, да ты же привидение; куда тебе говорить!
     Мальчик беззвучно фыркает, стучит себе пальцем по лбу, давая тебе понять, что ты глуп, и выразительно качает головой.
     - А ты грубый, - замечаешь ты нравоучительно. – Нельзя так вести себя со старшими, даже если они тебя не понимают. Иди сюда!
     Мальчик мотает головой, высовывает тебе язык, корчит рожу – смешную и презрительную, но не страшную - и бежит на качели. Он усаживается на них и начинает раскачиваться, совершенно беззвучно. Он качает всё сильнее, всё выше; качели набирают всё большую скорость… и вдруг он исчезает. Ты оглядываешься вокруг: неужели мальчик пропал? Вот было бы жаль! Тебе уже совсем не страшно, просто очень любопытно. И ты от души огорчился бы, если бы привидение вдруг исчезло.
     Но оно не исчезло. Оно выглядывает из окна мраморного дворца и показывает тебе длинный нос.
     - Очень красиво! – ты качаешь головой. – Такой большой парень, а ведешь себя, как малявка, да еще и невоспитанная. И туфельки носишь, как девчонка, и волосы длинные. Да и вообще ты переодетая девчонка, понял? Я всем в Гильдегарде расскажу, что ты просто переодетая девчонка. Вот так тебе!
     И, небрежно повернувшись спиной к невоспитанному привидению, ты медленно идешь прочь, всем своим видом показывая, как сильно ты презираешь переодетых девчонок.
     Но тут он вырастает прямо перед тобой: маленький, негодующий, с растрепавшимися локонами, розовый от обиды, с потемневшими голубыми глазами, удивительно симпатичный; даже ты не можешь этого не признать. Он очень сердит - и с силой толкает тебя в грудь обеими руками. Я его разозлил, догадываешься ты. Он не хочет, чтобы его считали переодетой девчонкой.
     Но он толкнул тебя в грудь. Ты не можешь просто так ему это оставить. Кто бы он ни был, ты научишь его вежливости!
     Вы сцепляетесь и начинаете драться. Но силы не равны. Уже через минуту мальчик лежит на траве и пытается вырваться, но ты крепко держишь его. Навалившись на него всем телом и упираясь руками ему в плечи, ты тяжело дышишь и говоришь:
     - Еще раз высунешь мне язык или постучишь пальцами по лбу, не только девчонкой обзову, но и в плен возьму. И отведу в замок! Понял, мелкая сошка? А еще дворянин! Эх, ты!
     И вдруг до тебя доходит: мальчик теплый, живой. Да, он полон жизни! И на щеке у него свежая царапина, полученная им в борьбе с тобой. На царапине поблескивает едва заметная капелька крови. Он тяжело дышит. Он не привидение!
     Пораженный до глубины души, ты выпускаешь его и говоришь:
     - Ты – живой! Ты – не призрак!
     Он садится на траве. Потом невесело смотрит на тебя и утвердительно кивает головой.
     - Прости, я не хотел тебя обидеть, - смущенно говоришь ты ему. – Просто ты первый начал. Ты меня дразнил, потом толкнул… но если ты живой, кто же ты такой? И почему то появляешься, то исчезаешь? И вообще…
     Но тут мальчик дотрагивается до твоей руки, словно прося тебя замолчать. Ты умолкаешь, а он, весь насторожившись, будто прислушивается к чему-то. Потом слегка хмурится, торопливо снимает с пальца золотой перстенек с сапфиром и протягивает тебе. Ты машинально берешь перстенек, и мальчик тут же исчезает. Теперь его нигде нет. Ты не только видишь, но и чувствуешь это. Да, его нет. Ты задумчиво разглядываешь перстень, потом бережно кладешь его в нагрудный карман своей рубашки. Интересно, зачем этот мальчик дал его тебе?
     Ты идешь домой.
     Вечером ты приходишь к Стину и всё рассказываешь ему. И показываешь маленький перстень. Стин очень внимательно слушает тебя, задумчиво рассматривает перстень с синим камешком. Потом говорит:
     - Знаешь, мне кажется, наш Черный Лорд хочет что-то сказать тебе, Монти. А ему, конечно, есть, чем тебя удивить. Живое привидение… первый раз слышу такое. Но раз он дышит, и вы боролись, и ты его поцарапал, он, без сомнения, живой. Зато всё остальное тайна. Что ж, береги этот перстень, посмотрим, что`  из всего этого выйдет. Только не говори ничего маме.
     - Что ты, Стин, - ты смотришь на него с некоторым укором. – Конечно, не скажу.
     Вы еще некоторое время беседуете о загадочном мальчике. Потом ты идешь в библиотеку. Тебе хочется немного отвлечься и поиграть на рояле.
     Он раскрыт, на нем лежат ноты с подписанными под ними стихами.
     Ты механически садишься за рояль и начинаешь играть с листа. И вдруг тебя что-то словно ударяет изнутри: ты узнаёшь ту самую музыку, которую слышал в Итальянской башне. Таинственный Черный Лорд исполнял ее на клавесине.
     Ты берешь лист и всматриваешься в текст песни, написанной под нотами:

              Выйди, друг мой, мне навстречу.
              Всё спокойно под луной,
              И любовью я отвечу
              На призыв заветный твой.

             Ни боязни, ни печали,
             Только сладостная ночь.
             Звезды нам пообещали
             Все тревоги выгнать прочь…

     Ноты написаны от руки и стихи тоже. Почерк еще немного детский, очень аккуратный. Ты догадываешься, кто`  написал всё это и положил на рояль. Вверху листа тем же почерком, синими чернилами выведено: «Серенада, сочиненная лордом Самб`ером Гильгамом на стихи Дж. Хоупа в день, когда вышеозначенному лорду Самберу исполнилось одиннадцать лет, а именно 30 ноября 1655 года».
     Ты глубоко задумываешься. Потом уносишь и ноты, и перстень в свою комнату. Ноты ты прячешь, а перстень решаешь носит в верхнем кармане рубашки, застегнутом на пуговицу, Оттуда он не выпадет. На руке его носить как-то неловко, он маловат тебе, к тому же, слишком богато смотрится. Мать непременно спросит, откуда у тебя такая драгоценная вещь. Да и вообще, это особый перстень, его не годится носить, как обыкновенное украшение.
     Весь день ты думаешь о мальчике. Неужели его звали лорд Самбер Гильгам, и он мог писать такую красивую музыку уже в одиннадцать лет? Вернее, может. Потому что он живой. Живой призрак одного из самых старинных замков королевства…

                7.
     Спустя два дня Криспина Фауджоли гуляет по саду.
     Она больше не ходит в ту сторону, где старинная детская площадка: и не потому что боится снова увидеть Черного Лорда, а потому что ей приглянулась другая часть сада: более густая, тенистая, с белым павильоном, с жасмином и розами, с родниками, бьющими в ложбинке из-под корней старого дуба. Здесь, на маленьких полянках много ландышей.  Криспи любит собирать их.
     Сегодня она одна, ибо уже вечер. Стин разбирает бумаги с управляющим, чей флигель стоит в парке. Управляющий живет там с супругой. Их уже две взрослых дочери недавно вышли замуж, а сын – офицер и служит  где-то на севере королевства.
     На Криспи сегодня лазурное шелковое платье, отделанное серебристым кружевом, и на плечи наброшена кружевная шаль. Она идет из аллеи в аллею, навещая свои любимые места. Ей вспоминается. Как Стин катал их с Монти по Суальду в лодке - уже два раза. И оба раза это было восхитительно. Чистая вода озера точно вобрала в себя всю синеву неба – и отражала его вместе с небольшими облачками. Вокруг плескалась крупная рыба, а по берегам, над белыми песчаными пляжами густо зеленел лес, отражаясь в воде. Криспи не могла налюбоваться озером. Она правила рулем, когда Монтег садился на весла, чтобы заменить Стина. Но он быстро стер себе ладони. Ведь лодка была подстать Гильгаму: большая, тяжелая, которую только Стин мог делать легким, быстроходным судном. Стин сказал Монти, что тот может кататься на другой лодке, у которой весла гораздо легче, и сама она меньше. Эта была одна из лодок Джудитты – она умела и очень любила грести. Монти поблагодарил Стина. Вчера они вместе рыбачили вдвоем и вернулись после солнечного заката с богатым уловом, очень довольные. Криспи порадовалась за них обоих и с удовольствием посмотрела на большую, крупную рыбу, наловленную ими. Эту рыбу, приготовленную самыми разными способами, два дня ели весь Гильдегард и священники приусадебной церкви.
     Криспи слегка улыбается, прижимая к себе только что собранный букетик ландышей. Хорошо бы и она умела и любила ловить рыбу! Но она не любит и не умеет.
     На днях Фаустин провел ее по всему замку, показывая ей старинные комнаты и рассказывая историю Гильдегарда. Она слушала его с величайшим интересом и вниманием, но сколько бы не думала о Гильдегарде, у нее из головы не выходил Стин. Как, чем продолжится их так странно и неожиданно возобновленное знакомство? Но о чувствах Гильгама ей до сих пор ничего не было известно. Он очень заботлив и бережен с ней, своей кузиной, он сердечно любит ее. Но какова его любовь? Испытывает ли он к ней то же чувство, что она испытывает к нему? Он никогда не волнуется, беседуя с ней, его рука спокойно касается ее руки, когда они гуляют вместе. Ничто не обличает в нем человека, сходящего с ума от любви. Впрочем, он умеет держать себя в руках. Даже если он и чувствует по отношению к ней нечто большее, чем просто братскую любовь, он никогда этого не покажет. Он так привык держать себя в руках, что абсолютное самообладание стало его второй натурой. Как бы узнать правду?..
     Размышляя об этом, она добирается до садовой ограды. Неожиданно чей-то сиплый голос окликает ее:
     - Эй, сударыня!
     Она поворачивает голову и видит за решеткой ограды незнакомого человека. Ему лет сорок, он невысок, светловолос, довольно бедно одет. Черты лица у него мелкие, на скулах и на подбородке щетина, а глаза маленькие, серые, хитрые и острые, как буравчики.
     - Вы`, барышня, будете госпожа Фауджоли? – бесцеремонно спрашивает незнакомец.
     Криспи резко бледнеет и чувствует, что теряет силы. Но нужно отвечать. И, собравшись с духом, она говорит:
     - Да, это я.
     И поспешно опирается рукой о ствол стоящей рядом липы, чтобы не упасть.
     - Да вы не пугайтесь, - сипит незнакомец. – Просто меня, видите ли, муж нанял, чтобы я вас нашел. Ну, я вас и отыскал. Я кого угодно сыщу хоть на дне морском. У меня такой дар. Талант, как говорится. Словом, он велел мне вас найти и передать от него письмо, вот это.
     Он протягивает ей через решетку конверт. Она машинально берет его, не сводя больших глаз с незнакомца.
     - Он сейчас поблизости, господин Фауджоли, - продолжает сипеть неизвестный. – В Шт`альмаре. У друга гостит. Там, на конверте, адресок-то есть, так что вы можете  ему ответить, и всё прочее. Но вот что, сударыня: если вы хотите, чтобы я молчал о том, где вы находитесь, вы мне должны того… заплатить, так сказать. А я человек деловой: запл`атите мне, нипочем не скажу, где вы есть. А не запл`атите, - что ж, придется мне сказать господину Фауджоли, что вы, мол, в Гильдегарде. Ведь он-то мне заплатил, сами понимаете.
     - Понимаю, - стараясь быть спокойной, отвечает Криспина. – Сколько вам угодно с меня получить?
     - Пятьдесят руанов, - не смущаясь, отвечает незнакомец. – На мой век станет. Только не приводите сюда никого и не пытайтесь меня поймать: я всё равно уйду, а ваш муж узнает где` вы.
     - Я не приведу, - отвечает она, поворачивается и торопливо идет прочь. Пятьдесят руанов! Для нее это очень большие деньги, но она вовсе не хочет, чтобы Фауджоли узнал, где она живет и принялся добиваться встречи с ней. Впрочем, этого всё равно не избежать. Так или иначе, придется с ним встретиться, чтобы навсегда расстаться. Как же быть? Стин! Она должна немедленно поговорить со Стином!
     Она почти прибегает в дом, хотя ноги плохо слушаются ее, и вся она дрожит.
     Не без труда поднявшись на второй этаж, она стучит в дверь кабинета Стина.
     - Да? – слышит она его голос и входит. Благодарение Богу, он один. Он стоит у стола и разбирает бумаги. Когда она входит, он оборачивается и видит ее: бледную, испуганную, с упавшей с головы накидкой, с букетиком ландышей и письмом в руке.
     - Криспи, - он тут же в тревоге подходит к ней. – Что случилось? Опять Бархатный Мальчик?
     - Ох, Стин! – она без сил опускается на стул. – Если бы мальчик! Хоть бы десяток мальчиков… но нет. Кронид! Кронид нашел меня.
     И она всё рассказывает Гильгаму. Ее рассказ звучит сбивчиво, голос дрожит. Он наливает ей воды. Она пьет, а он очень спокойно говорит:
     - Выслушай меня, Криспи. Если ты дашь этому «почтальону» денег, то еще не значит, что он будет молчать. Да и к чему это? Ты здесь в безопасности, Фауджоли не войдет в мое имение, пока ты сама этого не захочешь. Поэтому позволь мне отпустить этого малого, которого он прислал, с миром. Пусть говорит, кому хочет, где` ты. Разве это секрет? Ты гостишь у меня, своего родственника, вот и всё. Здесь нет ничего противозаконного. Ты не увидишь и не услышишь Фауджоли, обещаю тебе. Ты мне веришь?
     - Да, - она поднимает на него полные слез глаза. – Сделай, как тебе кажется лучше, Стин.
     Он наклоняется и целует ее в волосы:
     - Я сейчас вернусь, Криспи. Сядь в кресло, выпей вина. И не переживай ни о чем, прошу тебя.
     И он выходит из кабинета.
     Криспина присаживается в мягкое кресло, но вина себе не наливает, хотя графин с иранси и чистый бокал стоят на столике рядом с ней. Дрожащими руками она вскрывает конверт, вынимает исписанный листок бумаги и читает:
     « Криспи!
     Моя дорогая, любимая жена, прости меня! Я знаю, что не достоин просить у тебя прощения. Как я посмел дотронуться до тебя, как решился совершить такое зло! Да, я изменял тебе, я поднял на тебя руку, но будь милосердна, мой небесный ангел, пощади и прости меня! Никогда, никогда больше в жизни этого не повторится. На коленях, со слезами я молю тебя о прощении! Прости меня и поверь мне в первый и в последний раз! Ведь я грешный человек… о, Криспи, ради всего святого, даруй мне прощение!
     Моя жизнь без тебя стала унылой, пустой и мрачной. Мое сокровище, вернись ко мне! Я буду почитать тебя, как королеву. Я стану твоим рабом. Я выполню всё, что ты пожелаешь. Мне известны твоя доброта и отзывчивость. Любовь моя, не оставляй меня в одиночестве! Ты увидишь: я буду отныне преданнейшим и самым любящим супругом; я стану тем мужем, которого бы ты хотела видеть.
     Вернись, и ты убедишься: я сдержу свое обещание.
                Любящий тебя и беспрестанно тоскующий по тебе Кронид Фауджоли».
      Глаза Криспи сухи. Чем дальше она читает, тем больше успокаивается и обретает уверенность в себе. Ни одно из горячих, молящих слов Фауджоли не трогает ее сердца, а почему, она и сама не понимает. Напротив, письмо успокаивает ее, возвращает ей полное самообладание и равнодушие к человеку, который совсем недавно был ее мужем. Она вдруг не без удивления чувствует, что стала внутренне сильной, гораздо сильнее, чем была в апреле, и что Фауджоли теперь слабее ее. Она больше не может напугать, смутить, огорчить ее; у него нет над ней ни малейшей власти. А у нее нет жалости к нему. Она почему-то никак не может поверить в его тоску по ней, в его любовь к ней. Как обычно, он жалеет лишь самого себя. Его причитания, восклицания и пылкие обещания отдаются в ее сердце каким-то пустым многословным бренчаньем, ненужным и утомительным.
     Он кладет письмо обратно в конверт, наливает себе немного вина, выпивает, идет к столу, садится, берет чистый лист бумаги, и, обмакнув перо в чернила, пишет:
     «Здравствуйте, Кронид.
     Простите, что не могу больше говорить Вам «ты»; я не рисуюсь, это действительно для меня уже невозможно.
     Я от всей души прощаю Вас, да и сама прошу Вас простить меня. Я всё понимаю. Все мы грешны, и мне ли осуждать Вас! Тем более, что я виновата больше Вас. Я позволила совершиться нашему браку, хотя знала, что не люблю Вас так, как жене надлежит любить мужа. Это было очень легкомысленно с моей стороны: думать, что я смогу полюбить Вас после нашей свадьбы. У меня этого не получилось. Простите меня.
     Но, Кронид, я никак не могу вернуться. Я убедилась, что мы совершенно чужие друг другу люди. Просто чужие люди, у которых нет ничего общего, которым нечего делать вместе. У нас с Вами один выход, муж мой: развестись, как можно скорее. Поэтому, согласно закону, я намерена подать заявление на развод.
     Сейчас мы с Монтегом гостим у нашего родственника, господина Фаустина Гильгама. Я прошу Вас больше не тревожить письмами или же своими личными появлениями ни меня, ни моего сына, ни господина Гильгама. Мое решение твердо и бесповоротно: я желаю развода. И прошу Вас в этом случае пойти мне навстречу.
      Считаю необходимым добавить, что я полюбила другого человека (его имени я Вам не назову). Вы тоже со временем полюбите другую, и Вас полюбят по-настоящему. От всей души желаю Вам этого.
                Прощайте. Криспина».
     Пока Криспи пишет письмо, возле ограды сада, окружающей Гильдегард, происходит беседа Гильгама с сиплоголосым «почтальоном». Держа бродягу за шиворот, Гильгам спрашивает:
     - Как твое имя, добрый человек?
     - Ц`еге Ф`ерсон, - «добрый человек» поглядывает на него со страхом, мысленно проклиная свою жадность и доверчивость на чем свет стоит.
     - Сколько тебе заплатил господин Фауджоли? Ну! Говорит правду!
     - Двести руанов, сударь. И обещал еще сто, если я найду госпожу… то есть, сударыню…
     - Итого, триста, - перебивает его Гильгам. – Это большая сумма. Стало быть, в чаевых ты не нуждаешься, поэтому я ничего тебе не дам, Цеге Ферсон. Своему хозяину ты волен говорить, что хочешь: его здесь не боятся. Но если ты еще раз попытаешься шантажировать гостей моего дома, берегись!
     - Я понял, сударь, - смиренно отзывается Цеге Ферсон. – Ноги моей больше здесь не будет, пусть господин Фауджоли хоть озолотит меня!
     - Очень правильное решение, - Гильгам отпускает его. – Ступай.
     Ферсон не заставляет себя просить. Он исчезает с необыкновенной поспешностью: едва ли не быстрее, чем привидение Гильдегарда. Гильгам смотрит ему вслед, усмехается и возвращается домой.
     Он поднимается к себе в кабинет, опасаясь увидеть Криспи испуганной или переживающей. Но его опасения напрасны. Она спокойна, даже весела. «Слава Богу!» - с облегчением думает Гильгам.
     - Всё в порядке, - говорит он ей. – Наш почтальон полетел стрелой – подальше от меня и от Гильдегарда.
     Она улыбается.
     - Очень хорошо, Стин, спасибо тебе. Я написала письмо Фауджоли. Пусть `Интош Фрег или Бернетт отправят его, когда поедут в город.
     - Его отправит привратник: завтра утром, с почтовым дилижансом, - отзывается Гильгам, втайне восхищенный мужеством Криспи. – Ты запечатала его?
     - Да, вот оно, - она показывает письмо Гильгаму. – Скажу Фелисии, чтобы отдала привратнику.
     - Стин, - она смотрит ему в глаза. – Я хотела бы, чтобы ты прочел письмо Кронида.
     - Зачем? – он удивлен и в то же время рад: ему хочется знать, что` пишет Фауджоли его, Фаустина, возлюбленной.
     - Мне не хотелось бы одной нести этот груз, - признается она. – Тяжеловато.
     - Я с удовольствием возьму на себя часть твоего груза, - Гильгам берет конверт из ее руки, вынимает письмо и внимательно читает. Он немного встревожен пылкостью слога Фауджоли, и ревность вместе с беспокойством покалывают его, точно маленькие электрические разряды, всё то время, пока он погружен в чтение. Прочитав письмо, он возвращает его Криспи и осторожно говорит:
     - Я бы сказал, письмо вполне искреннее.
     И не удерживается:
     - Что же ты ответила ему?
     - Ответила, что понимаю его и прощаю, - спокойно говорит она. Он застывает на месте: его сердце словно падает вместе с этими ее словами.
     - И в то же время, - продолжает она, - написала, что мы чужие друг другу люди, что я никогда не вернусь к нему, чтобы он не тревожил нас с тобой. Написала, что намерена добиваться развода, что решение мое твердо. И еще… добавила, что я люблю другого человека… - она розовеет.
     Гильгам не сводит с нее взволнованных глаз. Недоверие, тревога, надежда, радость, облегчение молниеносно сменяют друг друга в его душе.
     - Ты могла бы добавить, что тот, кого ты любишь, отвечает тебе великой взаимностью, - тихо произносит он. – И готов ждать твоей свободы, сколько потребуется… потому что ему нет жизни без тебя. Без твоего голоса, смеха, глаз. Без прогулок с тобой… без ваших с ним танцев, бесед, обедов и ужинов… без твоего Монти, которого он полюбил, как сына…
     - Стин! – она, дрожа, смотрит на него. Слезы блестят на ее ресницах, она поспешно закрывает лицо руками и, вдруг потеряв всю свою храбрость, хочет уйти из кабинета. Но он подхватывает ее на руки и садится вместе с ней на диван. Она пытается встать с его колен, но он удерживает ее. Тогда она крепко обнимает его, а он покрывает поцелуями ее лицо, влажное от слез, и повторяет:
     - Моя Криспи… моя любимая, родная, единственная… помнишь, в детстве ты убегала от меня и кричала «вот и не догонишь»? Но я догнал тебя. И почему я только не сделал этого раньше?
     В его голосе, в прикосновениях столько нежности, бережности, любви, что Криспи совершенно теряет силы. Она теперь в полной власти Стина и счастлива этим. И в то же время совесть не дает ей покоя.
     - Стин, - она прижимается лицом к его груди. – Я ни в чем не откажу тебе, я люблю тебя. Но давай дождемся развода… пожалуйста…  я хочу, чтобы мы были честными.
     Он негромко, с наслаждением смеется:
     - Я не собираюсь быть нечестным, Криспи. Я буду ждать, сколько нужно.
     - Зато я` могу не удержаться, - она всхлипывает.
     - Каким образом ты не удержишься, если я удержусь? – он вытирает ей глаза и нос своим платком.
     - Не знаю, - она начинает смеяться сквозь слезы. – Но я этого боюсь.
     - Не бойся, - он прижимает ее к себе. – Я не сделаю ничего, что заставило бы тебя переживать.
     И улыбается:
     - Даже если ты придешь ко мне ночью и потребуешь…
     - Ах, Стин! – перебивает она, смеясь и сердясь, соскальзывает с его колен и садится рядом. – Ничего я не потребую. Но если ты` придешь ко мне ночью… я ничего не смогу сделать. Я слишком тебя люблю.
     - Вот поэтому я и буду беречь тебя, - он целует ее ладонь и снова мягко привлекает ее к себе. - Даже если я приду и лягу рядом с тобой (подожди, выслушай до конца), то только чтобы утешить тебя самым невинным образом: вот как сейчас. Или ты захочешь от меня большего?
     - Нет, до развода не захочу, - она улыбается. – Мне так чудесно с тобой: даже когда ты просто рядом. Но неужели у тебя такая сильная воля?
     - Я буду класть между нами обнаженный меч, - шутит он. Потом задумчиво добавляет, гладя ее растрепавшиеся волосы:
     - Не бойся, моя маленькая: на тебя моей воли хватит. Я ведь старый воин. И я защищу такую малютку, как ты – и от себя, и от тебя самой, и от других. Если ты мне доверилась, значит, я оправдаю твое доверие. Ведь для меня главное, чтобы ты не страдала, не плакала, не мучилась. Ты чиста и честна – и ты права. Да и что такое полгода? Это не срок. Лето и часть осени станут зарей нашей любви, ее восходом. Представляешь, целых полгода свиданий, как в юности? Ведь об этом можно только мечтать.
     - Ты прав, - она вздыхает со счастливой улыбкой. – Какой же ты красивый человек, Стин! Как мой Джереми… только немного по-другому.
     - Хуже? - он нежно и без малейшей ревности улыбается ей.
     - Нет, не хуже и не лучше, просто другой, - ее взгляд, устремленный на него, полон сияния. – И я люблю тебя так, как любила его: всем сердцем, всем существом… нет, этого не передать словами. А ты, правда, любишь Монти?
     - Очень люблю, - подтверждает он. – Как сына.
     - Как хорошо, - теперь она вся светится, и он не может наглядеться на нее. – Я тоже полюблю Джуди – так сильно, как только смогу!
     Вдруг она спохватывается:
     - Скоро ужин! Пойду, приведу себя в порядок.
     Они оба встают, она берет со стола ландыши и письма.
     - Оставь мне ландыши, Крисп, - просит он. – Я хочу, чтобы они стояли у меня.
     Она улыбается ему. Он целует ее, и она уходит. А он ставит ландыши в маленькую вазочку для полевых цветов, подносит к лицу и застывает так с закрытыми глазами. В эту минуту его счастье беспредельно, как сама вечность, и он чувствует себя несказанно богатым.
     Моя Криспи, твердит он про себя, точно заклинание. Моя Криспи…

               
    Этим же вечером после ужина Криспина входит в комнату Монтега. Он читает одну из своих любимых книг – «Портрет Дориана Грея». Но когда появляется мать, он откладывает книгу. Мама сегодня удивительно красивая, думает он. И ей ни за что не дашь больше двадцати лет. Интересно, почему?
     - Монти, - она подходит к нему и целует его в волосы. – Что бы ты сказал, если бы узнал, что я… - она краснеет, - что МЫ с господином Гильгамом любим друг друга? И хотим пожениться?
     - Мама! – он с самым радостным лицом вскакивает с дивана, берет ее руки и целует их, а она смеется, и в то же время ее глаза полны слез: от счастья и от благодарности по отношению к Монти за его доброту и понимание.
     - Я бы сказал, что лучше этого вы ничего не могли придумать, - голос у Монти самый хороший. – Стин мне, как друг, как старший брат. Я очень рад за тебя, мамочка! И за него тоже. Но вы правда… правда, уже помолвлены?
     - Да, - она светится улыбкой. – Он сказал, что любит тебя, как сына.
     - Я тоже его люблю. И тебя, - Монти обнимает ее и, как в детстве, кладет ей голову на плечо, а она гладит его волосы, целует в щеку и в лоб.
     - Вы теперь будете жить вместе на втором этаже? – простодушно спрашивает он.
     - Монти! - она шутливо и смущенно грозит ему пальцем. – Мы будем… в общем, всё, что полагается, будет только после свадьбы.
     - Ну и зря, - Монти целует грозящий ему палец.  – Ма, не держи Стина в черном теле. А то он расстроится и загрустит.
     - Глупое ты дитя, - она смеется. – Мы же с ним будем ходить на свидания, гулять, играть… и потом, если хочешь быть счастливым, будь терпеливым. А ты не подведи меня, подружись с Джуди.
     - Постараюсь, - честно обещает он. – Я же подружился с мальчиком-привидением…
     Тут же, смущенный, он умолкает. Он ведь обещал Стину ничего не рассказывать матери о Черном Лорде. Но Криспи так заинтересована и так просит сына всё рассказать ей, что он не удерживается – и рассказывает ей про сцену на детской площадке. И даже показывает перстень с сапфиром.
     - Как всё это интересно, - произносит она задумчиво. – Очень интересно, загадочно… и красиво. Монти, пожалуйста, не скрывай от меня ничего, что касается этого мальчика. Он понравился мне. Он послал мне воздушный поцелуй…
     И она сообщает сыну о своей встрече с призраком Гильдегарда. Монти жадно слушает.
     - Значит, он умеет-таки быть вежливым! – восклицает он.
     В свою очередь он рассказывает Криспи о нотах на рояле, о стихах и об имени «Самбер Гильгам». Криспина очень заинтересована. В обмен на эту информацию Монти получает от нее сведения о письме от Кронида Фауджоли, и о том, что Стин намерен защищать и беречь их до конца.
     В эту ночь они позже обычного ложатся спать. Монти думает о Черном Лорде, о маме и Стине, о Джуди, о Фауджоли – и никак не может уснуть, пока усталость, наконец, не побеждает его и не уносит в царство сновидений. Криспи тоже думает обо всём этом, но не много и гораздо спокойней, чем Монти. И засыпает самым сладким сном, потому что последняя ее мысль – о Фаустине Гильгаме, об их сегодняшнем объяснении. Отныне Стин – самый родной и близкий для нее человек на этой земле. Она любит – горячо, по-настоящему, и любима сама. И как любима! Так же сильно и нежно ее любил только Джереми Эсъюд. А теперь любит Стин. Стин! Она не может сдержать ликующей улыбки. Какое счастье, что судьба свела их вместе, и сегодня они во всём признались друг другу!

                8.
     С того дня, как Бархатный Мальчик подарил ему свой перстень и исчез, Монтег Эсъюд потерял покой. Он покатался с матерью и Стином второй раз по Суальду, порыбачил вечером вместе с Гильгамом, узнал о письме Фауджоли и помолвке мамы со Стином и порадовался за них. Но за  всю эту неделю он ни разу не встретил Черного Лорда. А между тем, ему мучительно хотелось увидеть его и еще хоть что-нибудь узнать о нем. Он просто сгорал от нетерпения, особенно когда оставался один. Где же этот мальчик, почему он не появляется? Монти стал носить при себе блокнотик и карандаш. Может, ему удастся завязать переписку с Черным Лордом? Ведь он живой, с ним можно объясняться, жестами или письменно, неважно.
     Он расспрашивал слуг, как часто они сталкиваются с «привидением». Слуги весьма равнодушно отвечали, что, слава Богу, они теперь редко видят эту нечисть, и что она появляется исключительно, когда ей вздумается. Вообще у них не было ни малейшей охоты говорить о таинственном мальчике. Они роптали на его появления: ведь это из-за него их Гильдегард пользуется дурной славой! И совершено даром. Это старинный, почтенный замок, которого, как жены цезаря, и тень подозрения не должна касаться! Ни Гильгамы, ни их далекие предки, основавшие замок, никогда не запятнали свой род ни бесчестьем, ни позором. Но по вине какого-то неизвестного мальчишки-бесенка в этот почтенный богатый дом редко заезжают гости. У нынешнего хозяина поместья нет близких родственников и друзей, зато есть добрые приятели и знакомые. Не будь призрака, они гораздо чаще заглядывали бы в замок.
     Монти не разделял мнения прислуги. Он видел, что Фаустин Гильгам больше склонен к одиночеству, чем к общению. Он редко ездил с визитами, особенно теперь, когда в его доме поселились такие особенные для его сердца гости. Всё дело в Стине, думал Монти, Черный Лорд тут ни при чем.
     Объяснение с Криспи сделало грубое, выразительное лицо Гильгама удивительно молодым. Его резковатые черты смягчились; всё его существо словно излучало теперь неземной, согревающий свет. Он стал как-то по-своему, удивительно и неповторимо красив. Даже когда Монти, смущаясь, признался ему, что нарушил своё обещание и рассказал Криспине о своей встрече с Черным Лордом на детской площадке, Фаустин лишь улыбнулся ему в ответ. В его улыбке было столько счастья, света, упоения – и так мало интереса к несдержанному обещанию Монтега, что тот не выдержал и засмеялся.
     - Я желаю вам с мамой счастья, Стин, - сказал он.
     - Спасибо, дорогой мой, - Гильгам поцеловал его в щеку, как маленького. – Поверь, мы все будем счастливы: все четверо.
     - Я верю, - искренне сказал Монти а сам подумал: четверо – это значит, вместе с Джудиттой. Но ведь Джуди еще ничего не знает. И Стин не может отвечать за свою дочь. Вдруг она окажется вовсе не рада?
     И вот, до ее приезда оставалось всего три дня, а он, Монти, никак не мог обрести покоя. Он был весь занят мыслями о Черном Лорде. И чего он только не делал, чтобы встретиться с ним! Он по десять раз в день бегал на старинную площадку, в подвал, в Итальянскую башню. Но загадочный мальчишка как в воду канул. Монти призывал его всеми силами своей души, но Черный Лорд не появлялся.
     Вот и сегодня, в четверг, Монти нигде не нашел его. Тогда, рассердившись, он отправился в Итальянскую башню, в комнату с клавесином, и решил сидеть там до самого ужина. Может, это маленький выскочка всё-таки появится? С о б л а г о в о л и т, так сказать, показаться на глаза человеку, которому сам же неизвестно зачем подарил драгоценный перстень?
     И вот целый час Монти, невеселый, сердитый, провел в комнате с клавесином. Он в десятый раз пересмотрел все игрушки в набухшем от сырости деревянном ящике, попытался открыть запертый клавесин, но не смог, и сел на лошадку качалку. Лошадка была сделана на совесть. Она до сих пор отлично качалась и даже не скрипела, хотя колени Монти, когда он на ней сидел, едва не касались его подбородка. Монти машинально раскачивался на ней, поставив ноги на широкие полозья, и думал: если эту лошадку заново покрасить, она, пожалуй, послужит еще не одному поколению малышей.
     Он думал об этом, поглаживая ее светлую гриву из настоящего конского волоса, как вдруг кто-то тихонько постучал в полуоткрытую дверь.
     Монти насторожился и поднял голову. Это еще что? Кому взбрело в голову придти за ним в башню?
     - Войдите, - сказал он неуверенно.
     И тут, к его величайшей радости, в комнате появился Черный Лорд.
     Он вошел, неслышно ступая. Как всегда, его рубашка и темные шелковы чулки блистали чистотой, черный бархатный жилет и панталоны казались совсем новыми, как и черные башмаки с золотыми пряжками, а аккуратно подвитые внутрь на кончиках, светло-каштановые локоны изящно ниспадали на плечи.
     - Это ты! – обрадованный Монти встал с деревянной лошадки. – Наконец-то появился!
     И он улыбнулся мальчику. Мальчик не улыбнулся в ответ, но Монти заметил, что его глаза вспыхнули от удовольствия. Он явно обрадовался тому, что его ждали и скучали по нему.
     Приблизившись к Монти, мальчик протянул ему руку и вдруг, к немалому изумлению Монти, произнес, представляясь:
     - Лорд Самбер Гильгам.
     И снова склонил голову. Его чистый альт красиво и странно прозвучал в могильной тишине старинной, сырой комнаты.
     - Монтег Эсъюд, - Монти машинально пожал его руку.
     - Так ты теперь можешь говорить? – спросил он, немного робея.
     - Я ведь дал тебе свой перстень, - пожав плечами, немного небрежно сказал мальчик с видом принца крови и убрал руку. – Я дал тебе перстень молчания, чтобы иметь возможность говорить с тобой, юный Монтег.
     - Пожалуйста, без «юного», - насмешливо произнес Монти. – И я для тебя не Монтег, а просто Монти.
     - Нравы упрощаются и мельчают с каждым столетием, - с некоторым сожалением заметил лорд Самбер Гильгам всё тем же властным, немного капризным и усталым голосом.
     - Тебе ли говорить о нравах, - засмеялся Монти. – Кто мне язык показывал? Кто стучал себе по лбу, а потом по деревянной лошадке, чтобы показать свое презрение ко мне?
      - Я и не говорю, что хорошо воспитан, - лорд Самбер поднес лошадку к клавесину и без всяких затруднений открыл крышку. Взору Монти предстала пожелтевшая от времени клавиатура, на которой отсутствовало с десяток клавиш. Пустые места там, где когда-то были клавиши,  зияли, точно выбитые зубы.
     Лорд Самбер оседлал лошадку задом наперед и заиграл свою серенаду. Она зазвучало чисто и красиво, и не смолкала даже тогда, когда пальцы мальчика касались пустых мест на клавиатуре. Монти стоял, завороженный этой удивительной игрой. Он заметил, что лорд Самбер играет гораздо лучше его, Монтега. У мальчика, несомненно, было поразительное музыкальное дарование.
     Наконец, Самбер замолчал и повернулся к Монти вместе с лошадкой.
     - Браво, юный Самбер, - сказал Монтег. – Ты отлично играешь – в сто раз лучше меня. Но почему только одну мелодию?
     - Другие не получаются, - немного резко ответил мальчик.  – А теперь слушай меня, Монтег. Сядь на клавесин и слушай.
     Монти взобрался на клавесин, а мальчик исчез с лошадки и тут же снова появился сидящим на подоконнике напротив Монти.
     - Монти, - молвил он более мягким тоном, чем до сих пор. – Я живой, как ты сам догадался. Но я вынужден пребывать вне времени. Сейчас я всё тебе объясню.
     Видишь ли, мой крестный отец, барон Абел`ард фон Гр`отхальд, его слуга Гид`асп Кораз`ини, его шут Флоризель Гамбринус, а также мои родители, лорд Эр`ик и леди Густава Гильгам, живут пока что вне времени. Как и я. Нас шестеро. Господин Абелард фон Гротхальд – главный среди нас. В его руках власть. Он получил ее чудесным образом. Однажды он гостил в Альпах, в чьем-то замке. Поехав на охоту, он заблудился в лесу. И ему выпала честь спасти самого короля альпийских гномов Витлида Первого.  Тот потерял свой волшебный перстень, который делал его невидимы, и заблудился. Господин фон Гротхальд нашел его перстень и помог ему найти вход в пещеры гномов; он говорит, что и сам не знает, как ему это удалось. Гномы щедро наградил его за услугу, оказанную их государю и всему народу гномов. Они дали господину Гротхальду много золота и прочих драгоценностей, а также снабдили тринадцатью волшебными перстнями и кольцами. Затем они вывели его на торную дорогу, и он без труда добрался обратно в замок своего друга.
     Спустя год, когда Гротхальд давно вернулся домой, в Эстурион, страной завладел самозванец Роксан Галуппи. Он принялся преследовать всю знать, любимую казненным им государем. Барон фон Гротхальд взял сторону самозванца, и тот сделал его предводителем одного из своих отрядов. Мои родители оставались приверженцами казненного короля и его детей, которым удалось спастись. Однажды отряд фон Гротхальда осадил Гильдегард. Родители не успели сбежать, спасся только мой старший брат `Эрлин. Отец и мать сказали мне, что спрячутся в подвале. Я должен был встретить фон Гротхальда, когда он ворвется в замок, и сказать ему, что они уехали. Они знали, что Гротхальд благоволит ко мне как к своему крестнику и никому не позволит причинить мне зло. Если враги уйдут, сказали мне родители, я должен сочинить на клавесине серенаду, которую сочинил, когда мне было одиннадцать лет. В том случае, если бы враги остались, мне следовало сыграть гимн, который сочинили для Галуппи его придворные музыканты.
     Лорд Самбер вздохнул и печально посмотрел на Монти, который весь обратился в слух, захваченный и очарованный необыкновенной историей.
     - В общем, когда фон Гротхальд вошел-таки в замок, - продолжал Самбер, - он застал там только меня и нескольких верных слуг. Я сказал ему и его людям всё, что велели мне родители. Но барон почему-то понял, что я его обманываю. Он отвел меня в соседнюю комнату и показал мне волшебные кольца и перстни. И сказал: если ты выдашь мне своих родителей, вы станете править Гильдегардом вместе со мной, только не сейчас, а немного позже. Но если ты скроешь их от меня, вам всем отрубят головы. Он сказал: мы все вместе уйдем туда, где нет времени, а позже завладеем Гильдегардом. Он показал мне, где находится клад Гильдегарда, но добавил, что этот клад нельзя взять раньше определенного времени: так ему было сказано каким-то колдуном много лет назад. И Гротхальд произнес такую фразу: владеть этим замком – всё равно, что владеть королевством, потому что отсюда начнется наше могущество. Тогда я не совсем него понял, но теперь думаю: он решил сам стать королем Эстуриона. Если бы ты слышал, как он говорил, ты бы и сам поверил ему. Мне очень захотелось могущества и славы, а главное, подумал я, мы с родителями останемся живы. И я согласился их выдать. Я сел за клавесин и сыграл свою серенаду. Они подумали, что враги покинули замок, и вышли из подвала. И тут их схватили.
     Лорд Самбер выдержал паузу, потом заговорил опять:
     - Их привели из подвала в зал Итальянской башни. Тогда барон фон Гротхальд надел им на пальцы кольца. Он надел кольцо мне, своему помощнику и своему шуту. И все мы очутились вне времени, в пустом Гильдегарде. Барон и его помощник тут же заперли моих родителей в отдельной комнате и отобрали у них кольца, потому что родители хотели вернуться обратно. Но это в любом случае было невозможно: кольца способны переносить людей только в будущее. Я думаю, Гротхальд запер моих родителей для того, чтобы я не мог говорить с ними. И с тех пор я их не видел. Вернее, видел в замочную скважину и просил у них прощения. И прошу до сих пор. Они слышат меня и оба плачут, но ничего не отвечают мне. Они не могут покидать безвременье, как я, фон Гротхальд или Гидасп Коразини. Но, видишь ли, скоро всё кончится. Мы выйдем из безвременья, и тогда, может быть, отец с матушкой простят меня за то, что я их предал…
     Самбер низко опустил голову, и Монти увидел, как частые слезы закапали на его бархатные штаны. Подавленный, он молчал, не зная, что сказать человеку, предавшему своих родителей. А тот, вынув из кармана накрахмаленный платок, вытер лицо, тяжко вздохнул и вновь обратил взгляд на Монти.
     - Знаешь, - сказал он. – Я очень раскаиваюсь в том, что пошел на всё это. Потому что лучше казнь, чем то, что произошло. Но предательство непоправимо. Если ты совершил его, назад тебе не вернуться. Никогда не предавай своих родителей, Монти. Никого нельзя предавать. Это хуже, чем смерть. Это самое непоправимое, что только может быть. Но я хотел им добра, а получилось зло – как у Иуды.
     Он соскочил с подоконника и подошел к Монти.
     - Но я не для этого разомкнул себе уста, когда отдал тебе свой перстень молчания, - молвил он. – Не для того, чтобы жаловаться. Просто… мне нравятся все те, кто живет сейчас в Гильдегарде. У тебя красивая матушка, я люблю господина Гильгама, Джуди и всех слуг. И ты мне тоже очень нравишься. Поэтому я хочу вас предупредить: уезжайте из Гильдегарда! Иначе вам грозит гибель. Барон Абелард не пощадит вас. Он должен успеть вас уничтожить, пока Фаустин Гильгам – последний представитель своего рода: так ему было предсказано. Только в этом случае он сможет овладеть кладом замка. Но если вы уедете сами, он вас не тронет. Он сам так сказал одной ведьме, к которой он приходит сюда из безвременья, один или с Коразини. Эта ведьма живет в здешнем лесу, в Совиной башне. Ее зовут Аз`арда. И она  о ч е н ь  сильная. Так что уезжайте отсюда! Обещай, что передашь своим мое предостережение!
     Монти соскользнул с клавесина.
     - Я не понимаю, Самбер, - сказал он, - каким образом ваш барон и какая-то ведьма могут нас уничтожить?
     - А я понимаю! – маленький лорд нетерпеливо топнул ногой. – Она хочет оживить чугунных львов, которые лежат на крыльце замка! Она уже начала их оживлять! Ты заметил, что их морды уже не смотрят прямо, а немного повернуты в сторону, по направлению друг к другу?
     - Нет, не заметил, - Монти почувствовал, как по спине у него пробегают мурашки.
     - Так проверь и убедись, - лорд Самбер тревожно заглянул ему в лицо.
     - Львов легко уничтожить, - заметил Монти. – Пока они еще не ожили.
     - Уже нельзя, - покачал головой мальчик. – Они не уничтожатся, пока не оживут. Я не смог вовремя предупредить вас, потому что сам ничего не знал. И еще: заберите с собой нашего Флоризеля Гамбринуса. Барон мучает его, а Зэль такой добрый. Я приведу его, он снимет с себя времен`ое кольцо, отдаст мне – и навсегда останется здесь…
     - Снимет кольцо! – Монти осенило. – Сэмби, так что же ты! Поступи так же. Найди ключ от комнаты родителей и уговори их придти сюда. А со своего барона и его помощника сними кольца прямо там, в безвременье… скажем, пока они спят. И тогда они навсегда останутся там, а вы будете здесь, в безопасности.
     Лорд Самбер даже побледнел от волнения.
     - Да, - сказал он. – Так действительно можно будет сделать. И как я сам не догадался! Вот оно, временное кольцо, - он показал Монти золотое колечко на своем среднем пальце. – Когда барон фон Гротхальд зовет меня, палец начинает пощипывать – и приходится возвращаться. Он сердится, если я медлю. Он страшно ругал меня за то, что я потерял перстень молчания. Он не знает, что я отдал его тебе. Я должен был молчать, чтобы не выдавать наших тайн. А вот это кольцо с рубином помогает мне исчезать и появляться. Это всё кольца гномов. Но я не знаю, где барон хранит ключ от комнаты отца и матери. За два месяца я так и не узнал этого…
     - За два месяца? – удивленно прервал его Монти. – Нет, за двести пятьдесят лет!
     - Да, я знаю, - кивнул Самбер. – Но для меня эти годы пролетели, как два или три месяца. Понимаешь, я почти не чувствую течения времени ни там, ни здесь. Не чувствую жажды, холода, боли – ничего, когда нахожусь в безвременье, да и здесь тоже, пока на мне времен`ое кольцо. Причастность людей к безвременью делает их почти неуязвимыми. Их нельзя убить, можно только ранить или поцарапать, как ты меня поцарапал в прошлый раз, - и он слегка улыбнулся. Но тут же нахмурился:
     - Снотворное, Монти! Мне нужно сильное снотворное, чтобы усыпить Абеларда фон Гротхальда и Гидаспа Коразини. Только тогда я смогу снять с них кольца.
     - Я достану тебе снотворное! – пообещал Монтег.
     - Сейчас – сможешь? – с надеждой спросил Самбер. И тотчас застонал от досады:
     - Чтоб он пропал, этот фон Гротхальд! Он зовет меня, я должен к нему вернуться! Палец щиплет.
     - Я достану тебе снотворное к следующему разу, - скал Монти.
     - Да, я должен идти, - лицо Самбера стало несчастным. Он поспешно схватил Монти за руки и спросил со страстной надеждой:
     - Скажи, ты не презираешь меня? За то, что я предатель? Скажи!
     Сердце Монти дрогнуло. Он положил руки на плечи маленькому лорду и сказал:
     - Ты мне брат, Сэмби! Я уважаю тебя, потому что ты хочешь спасти меня и тех, кого я люблю. Ты мне брат!
     Лицо Самбера озарилось сияющей улыбкой, он крепко сжал своими маленькими руками руки Монти… и исчез. А Монти сел на подоконник, чтобы обдумать всё, что только что услышал от лорда Самбера.
     Немного позже он ушел из Итальянской башни и, подойдя к крыльцу жилого здания, внимательно посмотрел на ближайшего чугунного льва, сжимающего в лапах щит. Мурашки вновь пробежали по его спине, потому что он заметил, голова льва в самом деле довольно заметно повернута в сторону его двойника – такого же льва с правой стороны крыльца. Мало того, Монти на мгновение почудилось, что глаза скульптуры блеснули золотом, точно глаза живого льва. Он побежал к другому льву и удостоверился, что его голова точно так же немного повернута в сторону. Львы словно пытались взглянуть друг на друга, но пока что не могли.
     «Вот об этом уж точно нельзя говорить маме, - содрогаясь, подумал Монти. – Зато Стину нужно сказать обязательно. Стину и доктору Экабу Годде. У него наверняка найдется снотворное для лорда Самбера. Но подействует ли оно на людей, живущих вне времени? Ведь они не обычные люди. Я обязательно поговорю со Стином и господином Годде сегодня же после ужина. Только бы они внимательно выслушали меня и поверили мне!»

                9.
     После ужина Монти сообщает Гильгаму, что хочет поговорить с ним, что дело неотложное, и что на их беседу следует пригласить доктора Годде. Фаустин не задает лишних вопросов. Он видит, что лицо Монти как-то особенно серьезно и торжественно. Он взволнован не на шутку. Таким Гильгам еще никогда его не видел, и сразу же понимает: у его будущего приемного сына дело действительно важное и безотлагательное. Поэтому он сразу же отвечает:
     - Хорошо, Монт. Мы соберемся в малой гостиной через десять минут.
     И вот они собираются в малой гостиной. Лакей уже принес туда легкое вино, пиво и бокалы. Доктор и Монтег не курят, поэтому Гильгам просит у них позволения закурить. Они охотно позволяют. Стин садится возле столика с пепельницей, у приоткрытого окна, чтобы дым не шел на его гостей, и в то же время, чтобы он, Стин, мог видеть их. `Экаб Г`одде в серебряных очках, с большой проплешиной, круглолицый, с тонкими, всегда немного ироничными губами и светло-карими глазами, чем-то очень похож на синицу. Он с доброжелательным любопытством посматривает на Монти. Годде – добрый приятель Гильгама еще с военных времен. Его собственный дом находится в забытом Богом городке, где трудно зарабатывать частной практикой. Гильгам пригласил его к себе – и вот Годде работает и у него, и во всем приходе: здесь в нем нуждаются гораздо больше, чем в родном городе. Он холост. Медицина и научный труд, который он пишет, для него милее всех женщин. Он знает, чтоб был бы неважным семьянином, но от случайных любовных приключений не отказывается. По его мнению, они полезны для здоровья.
     Теперь об – и доктор, и Гильгам – готовы слушать Монти. Тот видит это – и начинает свой рассказ. Он повествует очень убедительно и красноречиво. Гильгам с Экабом слушают его внимательно, но Монти довольно скоро подмечает некоторое недоверие на лице Годде. Он не обращает на это внимания. Кому не известно, что большинство врачей – скептики и циники? Он продолжает говорить.
     Когда он умолкает, в комнате с минуту царит тишина. Потом Годде произносит:
     - Весьма занятная история. И очень увлекательная. Но, к сожалению, я не верю в гномов, в волшебные кольца и в то, что чугунных львов можно оживить. Разумеется, чудеса существуют на свете, я этого не отрицаю. И верю в мальчика-привидение, потому что сам неоднократно его видел. Пространство вне времени – тоже научно вполне допустимая вещь, если вспомнить о магнитных полях и обо всём подобном. Но гномы, ведьмы, кольца и львы – это уже, мне кажется, из области фантастики.
     Его голос звучит очень мягко и примирительно.
     - А вот я всему верю, – говорит Гильгам.
     - Вы с Монти просто романтики, Стин, - замечает Годде.
     - Наш романтизм легко проверить, - решительно заявляет Монти. – Пойдемте на крыльцо и посмотрим на львов. А в следующий раз, господин Годде, я приведу к вам лорда Самбера, и уж ему-то вы поверите!
     - Вряд ли, - посмеивается Годде. – Я верю только в то, что сам вижу; иначе не могу, не умею.
     - Но в Бога-то ты веришь, - напоминает Гильгам. – А ведь ты Его не видел.
     - Бог – это Бог, - веско отзывается Экаб Годде. – Но гномы… это уж простите. Да и то, что нам всем грозит какая-то опасность… что-то мне не верится. Но пойдемте посмотрим на львов. Я помню, как они лежали, и в каком положении изначально находились их головы. Они смотрели прямо перед собой. Клянусь. Если что-то изменилось, я это немедленно замечу.
     Они встают, покидают комнату и выходят на крыльцо. Подойдя к одному из львов, они пристально разглядывают его при свете фонаря
     - Да, - роняет, наконец, Годде. – Удивительно, но факт. Лев повернул голову градусов на тридцать. Это я мог бы подтвердить даже под присягой.
     Они подходят ко второму льву, и Годде только руками разводит – то же самое. Но Гильгам совершенно спокоен, несмотря на то, что он тоже заметил перемену в своих львах.
     Он садится на спину льва, гладит его чугунную гриву и говорит, светло улыбаясь:
     - Не беда. Это  м о и  львы. Если даже они оживут, они будут служить  м н е , а не какому-то Гротхальду и Азарде. Я в это верю, потому что иначе и быть не может. Служи мне, - ласково и серьезно обращается он ко льву. – Служи верно, если оживешь.
     Точно так же он ласкает второго льва и беседует с ним. Доктор задумчив.
     - Может, закопать их обоих – так, на всякий случай? – неожиданно предлагает он Стину. – И поглубже.
     - Нет, - твердо отвечает Стин. – Мои львы меня не подведут. Вот этого, что слева, зовут Орест, а того, что справа – Пилад. Так их назвал в детстве мой прадед. Нет, мои львы меня не подведут. Они знаю, кто` их хозяин, и как его зовут. Пусть оживают! Я не боюсь стражей собственного дома.
     Монти смотрит на Стина, слушает его и убеждается, что тот прав. Стин знает своих львов и верит в них.
     Экаб Годде вздыхает:
     - Поступай, как знаешь, - и обращается к Монти:
     - Я дам вам отличное снотворное – усыпляет крепко и надолго. Но я, как и вы, не знаю, подействует ли это на людей, оказавшихся, так сказать, вне времени? Обычных смертных мои пилюли валят с ног, а вот насчет всех остальных… право, не знаю.
     Монти благодарит его. Они вместе идут к доктору, тот дает Монти снотворные пилюли и говорит:
     - Этой дозы более, чем достаточно, чтобы усыпить даже двух таких великанов, как, например, Фаустин Гильгам. И потом, эти пилюли очень быстро и незаметно растворяются в вине, в воде - в любой жидкости. Достаточно бросить две из них в бокал – и человек, который его осушит, уснет через пять минут, да так, что его и пушкой не разбудишь.
     Монти еще раз с чувством благодарит Годде и пожимает ему руку. Потом возвращается в гостиную, где Гильгам задумчиво стоит у окна, потягивая вино из бокала.
     - Что ты думаешь обо всём этом, Стин? – спрашивает Монти.
     - Думаю, что нам не будет скучно этим летом, - отвечает Гильгам. – Ты-то сам не боишься?
     - Нет!
     - Молодец, - Стин смотрит на него одобрительно. – Бояться совершенно нечего.
     - И мы не уедем из Гильдегарда?
     - Нет, не уедем.
     - А… ты примешь Флоризеля Гамбринуса?
     - Приму, - Гильгам улыбается. – И Флоризеля, и лорда Самбера, и его родителей.
     - Спасибо, Стин, - Монти радуется. – Ты ведь не осуждаешь его?
     - Нет, - отвечает Стин. – Я считаю, что Самбер попал в беду, вот и всё. И нужно ему помочь. Портрет его брата Эрлина есть в моей галерее. Это был отважный рыцарь; он принес славу своей стране и умер в глубокой старости. Он верно служил законному королю, победившему самозванца. Но, думаю, он всю жизнь горевал о родителях и брате: наверно, считал, что они погибли. И Самбер, вероятно, часто думает об этом: он, конечно, понимает, что` должен был испытывать в свое время его брат. Когда лорд появится в следующий раз, приведи его ко мне, Монти!
     - Хорошо, - Монтег улыбается. – Но если он появится вместе с Флоризелем?
     - Значит, приводи их обоих.
     - Ладно, - Монти вздыхает и признаётся:
     - Знаешь, у меня голова идет кругом от всего этого.
     - Просто ты устал и не привык к чудесам, - Гильгам привлекает его к себе. – Тебе надо отдохнуть.
     - Может, нам поймать эту Азарду, которая живет в Совиной башне? – спрашивает Монтег. – Арестовать ее!
     - Я не знаю, где находится эта башня, - покачивает головой Гильгам. – Конечно, это было бы неплохо: лишить ее возможности колдовать. Но – всё по порядку. Я считаю, первым делом нам с тобой необходимо лечь спать. Поверь, не у тебя одного голова идет кругом. Я тоже уже немного ошалел от того, что узнал от тебя, и от вида моих львов. Так что давай спать: утро вечера мудренее.
     Они пожимают друг другу руки и расходятся по своим спальням.


    На следующий день Гильгам со свежими силами принимается за дело.
    Прежде всего он собирает всех своих слуг и просит их не обращать внимания на чудеса, которые, возможно, будут происходить в Гильдегарде. На это слуги отвечают, что чудесами их давно не удивить, и, в свою очередь, просят хозяина не беспокоиться. Чугунные львы повернули головы – что ж в этом такого особенного, замечает почтенная Теклистия Моринг. Всякое бывает на свете, а уж в Гильдегарде чего только не может быть! Остальные, согласно кивают головами, слушая престарелую экономку. Они тоже вот уже как два дня заметили, что львы теперь немного другие, чем раньше, но даже бровью не повели. Обитателей замка трудно по-настоящему удивить или испугать. Слава Богу, львы и Черный Лорд – не грабители, не убийцы. Вот этого, действительно, не приведи Бог! А всё остальное – свое, домашнее; чего ж тут бояться?
     Гильгам выражает своим слугам сердечную признательность за их понимание. В тот же день настоятель приусадебной церкви отец Лукиан пропит львов святой водой и надевает на них чугунные цепочки с распятиями, чтобы львы не забывали, кто`  их хозяин. Настоятель тоже ничему не удивляется и ничего не боится.
     Гильгам считает необходимым предупредить Криспину обо всех возможных чудесах. Он просит Монти всё рассказать ей. Монти рассказывает матери всё то, о чем вчера поведал Стину и доктору. Криспи выслушивает его очень спокойно. Ей совсем не страшно, но история лорда Самбера заставляет ее заплакать от сострадания – и к нему, и к его родителям. Ей очень жаль их. Впрочем, она быстро успокаивается: ведь выход найден, и в скором времени эти люди поселятся в Гильдегарде, станут обычными людьми, обретут покой и добрых друзей. Стин и Монти восхищаются про себя ее отвагой и добрым сердцем.
     - Мне бы так хотелось, чтобы родители простили лорда Самбера, - говорит она. – Да, он совершил непоправимое, но он желал им добра, хотел, чтобы они жили. Нельзя винить ребенка за то, что он видел только одну возможность спасти своих родителей, которых любит.
     В этот же день Криспи получает от Кронида Фауджоли еще более пламенное и покаянное послание. Он жаждет встретиться и поговорить с ней. Она отвечает ему, что это совершенно невозможно, что говорить им не о чем – и отсылает свое письмо. В ее душе нет ни малейшей тревоги. Она просит Гильгама: если Кронид всё-таки приедет в Гильдегард, пусть Стин впустит его. Он уже не боится беседы со своим бывшим мужем. Возможно, ее вид, голос и разумные слова успокоят его, и он не будет больше ее тревожить. Гильгам соглашается, видя ее спокойствие и равнодушие к Фауджоли. А главное, она сейчас так счастлива, так глубоко и полно любит его, Стина, что он убежден: даже самая искренняя любовь достойного человека уже не отнимет у него Криспи. Что же говорить о Фауджоли, который не способен любить по-настоящему и сожалеет о потере Криспи не больше, чем капризный ребенок сожалеет об игрушке, которые его родители подарили другому ребенку, заметив, что тому она гораздо важнее и нужнее, нежели их сыну! Разумеется, Фауджоли успокоится. Даже самые капризные дети рано или поздно перестают биться в истерике, приходят в себя и понимают, что на свете есть более важные дела, чем их слезы и крики.
     … А в это время в пустом, старинном Гильдегарде, в комнате с клавесином стоит у окна лорд Самбер. За окном – вечные сумерки, и всегда пасмурно. Здесь, в безвременье, никогда не поют птицы, никогда не появляется солнце, не идет дождь, не шелестят от ветерка деревья. Здесь всегда тишина, и часы показывают одно и то же: без четверти пять. Время, в которое сын предал своих родителей.
     Одно и то же время.
     Лорд Самбер недавно опять подходил к дверям их комнаты и просил прощения. Они ничего не ответили ему. Тогда он тихонько рассказал им, что хочет освободить их, увести в будущее. И спросил: у кого ключ от их комнаты?
     И тогда отец впервые ответил ему. Не глядя на дверь, он сухо произнес:
     - Ключ у твоего крестного, он носит его на шее.
     А матушка заплакала.
     - Матушка, отец, я люблю вас! – шепнул он им в замочную скважину и убежал.
     Абеларда фон Гротхальда сейчас нет дома. Он ушел в будущее, в настоящий, живой мир, в начало двадцатого века. Там, в мире, где время идет свои чередом, сейчас ночь: поют соловьи, ухают совы, кричит козодой, спит прекрасный Гильдегард – настоящий, живой Гильдегард, а не этот, мертвый. И в Совиной башне, в лесу, у Потайного Лога, ворожит Азарда, ведьма, которой обещана часть сокровищ старинного замка. Можно было бы сбежать туда, в жизнь… но барон запретил Самберу пока что покидать безвременье. Он отпускает его, только когда возвращается. В отсутствие Гротхальда за Самбером присматривает Гидасп Коразини. Иногда, правда, он тоже уходит с Гротхальдом в будущее, но сейчас он дома – и выполняет возложенную на него бароном обязанность очень добросовестно. Длинный, тощий, как вздох, черноволосый, с узким, плоским, постным лицом Коразини то и дело проверяет, на месте ли лорд Самбер. Для этого ему не нужно искать его. Он смотрит в своей перстень с волшебным зеркальцем, которым снабдил его Гротхальд, и видит, где находится лорд Самбер. Но он не может слышать его. И, тем более – слава Богу! – не может читать его мыслей.
     Здесь, в безвременье, всё делается от скуки, а не по охоте или потребности. От скуки играют в бильярд и на клавесине, от скуки едят и пьют, от скуки спят. И от скуки же Абелард фон Гротхальд избивает своего шута Флоризеля Гамбринуса.
     Флоризелю двадцать два года. Он худощав, строен, хорош собой. Но он не мужчина и не женщина, таким уж родился. Он гермафродит. Священник, крестивший его в младенчестве, посчитал, что новорожденный во всех отношениях больше похож на мальчика, чем на девочку, и назвал его мужским именем. И Флоризель действительно больше похож на юношу. Он очень доброжелательный и милый человек. Барон прозвал его Гамбринусом – по имени сказочного короля, якобы изобретшего пиво, потому что познакомился с Флоризелем в трактире, где тот подавал пиво посетителям. Абелард взял его к себе на службу. Он ценит приятную внешность Зэля, любит его изящные шутки и игру на лютне. Но одновременно с этим он презирает Зэля за то, что тот гермафродит; это раздражает его. И он часто бьет Зэля и унижает его грубыми выходками и низкопробными насмешками. Лорд Самбер ненавидит за это фон Гротхальда. Флоризель же всё терпит молча, тем более, что в безвременье боль почти не ощущается. «Просто хозяину скучно», - дружески поясняет он лорду Самберу, когда тот возмущается жестокостью и низостью барона.
     Зэль входит в комнату, где стоит у окна Самбер. Кудрявые, золотистые волосы шута поблескивают в тусклом свете безжизненных, ненастных сумерек, а на лице – синяки. Но большие, зеленые, точно крыжовник, глаза смотрят ясно и спокойно.
     - Скучаешь, лорд Сэмби? – спрашивает он дружески. – Или грустишь?
     - Думаю, - отвечает Сэмби и шепотом спрашивает:
     - Зэль, ты решился?
     - Да, - Гамбринус подходит к нему и становится рядом с ним. – Я готов.
     - Тебе там будет очень  хорошо, - говорит Сэмби. – Тебя будут любить и беречь, о тебе будут заботиться, ты сможешь петь в церковном хоре, как ты мечтал. А я постараюсь последовать за тобой как можно скорее.
    - Тебя будут ругать, - Зэль немного смущен и встревожен. – Я буду переживать за тебя, лорд Сэмби.
     - Зато `я буду счастлив, что тебя больше никто не обижает, - отвечает Самбер. – Для меня это очень важно. А ругать – вздор. Я – крестник этого чудовища Гротхальда. Пусть сотрясает воздух, всё равно он не посмеет тронуть меня. А если даже и посмеет – что ж, поделом мне! Ведь это я виноват, что все мы очутились в безвременье.
      Флоризель берет его руку.
      - Лучше бы я сделал всё сам – то, что ты задумал.
      - Нет, - Сэмби качает головой. – Мне это безопасней. И мне будет спокойней, если ты уже будешь ждать меня там. Обещай, что не передумаешь!
      - Обещаю, - твердо говорит Флоризель.

               

                10.
     Сегодня должна приехать Джуди.
     Гильгам уже отправился за ней во Флэмстед. А ты бродишь по саду в рубашке, с закатанными до локтей рукавами, в светло-серых льняных штанах, не закрывающих колени, в легких носках и сандалиях, и думаешь: в какой же рай приедет Джуди Гильгам!
     Природа вокруг расцвела будто бы специально к ее приезду. Листва деревьев и кустов слегка потемнела и стала очень пышной: сад, парк, берега Суальда – всё дышит расцветшей, полной, торжественной и в то же время нежной красотой. Аллеи и аллейки сада, тенистые дорожки огромного парка, поляны, пушистые от травы и множества цветов, ручьи, родники – всё превратилось в самый настоящий летний рай, такой прекрасный и заманчивый, какой только можно себе вообразить. Воздух очень тепел и нежен, вода в озере тоже пленительно тепла и одновременно с этим приятно прохладна. Ты уже купался два раза – и остался очень доволен.
      В саду бьют фонтаны, беседки заново вычищены и убраны. Почти все оплетены плющом, ползучими розами, диким виноградом, жимолостью; в них стало необыкновенно красиво и уютно. О, Джуди действительно попадет в рай! Где еще такое обилие зелени, великолепных садовых цветов, словно вобравших в себя самые лучшие, чистые краски, и источающие такой сладкий аромат! В пансионе этого не увидишь, а ты до сих пор не видел этого и дома, в Новере, хотя там тоже было довольно зелени. Но до чего она скудна по сравнению с этим буйством, кипением листьев, трав, цветов. Сколько пчел, шмелей, великолепных бабочек вьется над садовыми клумбами. Сколько золотых одуванчиков рассыпано по полянам! По ночам соловьи исступленно гремят в кустарниках, изредка ухают совы в пустых башнях замка. На одной из башен чета аистов свила себе гнездо; там уже есть птенцы. Всё полно жизни и приветствует приближающееся лето.
     Да, Джудитта попадет в настоящую сказку. Ведь в пансионе нет ничего подобного. Правда, думаешь ты, в отличие от тебя Джуди знаком с этой сказкой с детства. Конечно, для нее не в новинку все эти чудеса. Но она должна любить их – не может не любить! Разумеется, тебе немного не по себе оттого, что чугунные львы всё больше и больше поворачивают друг к другу головы. Но ты как-то забываешь об этом. И о том, что Кронид Фауджоли может появиться здесь, ты забываешь. Ты весь наполнен самыми лучшими чувствами, красками, запахами, звуками. Кто такой Кронид Фауджоли по сравнению с Фаустином Гильгамом, по сравнению с Гильдегардом! О нем даже не стоит думать. Поэтому ты думаешь о Джуди: о том. Что она скоро приедет и поселится на втором этаже, там же, где и Стин, только в другом крыле.
     Ты весь сгораешь от нетерпения: какой она окажется? Скорей бы они со Стином приехали! И ты не уходишь далеко от вашего жилого здания. Любопытство тянет тебя назад, к крыльцу. Тебе не терпится увидеть. Как изменилось неуклюжее худенькое дитя с черными косичками – девочка из портретной галереи.
     Наконец ты видишь подъезжающую к воротам коляску. Это они! Тебя вдруг покидает вся твоя храбрость и самоуверенность. Как маленький мальчик, ты прячешься за кустами роз и смотришь оттуда, что` будет дальше.
     Коляска подъезжает к крыльцу. На козлах сидит Интош Фрег, а в коляске – Гильгам в светлом фланелевом костюме и молоденькая девушка в светлом платье и в соломенной шляпке. От волнения и робости слюна пересыхает у тебя во рту. Эта незнакомка ничуть не похожа на девочку с портрета. Она кажется тебе совсем взрослой. Ты плохо видишь ее сквозь листву розовых кустов; только слышишь ее смех и голос Гильгама, что-то весело отвечающий ей. Лакей тут же спешит к коляске: отворить дверцу для Джуди и отнести в комнату ее чемодан. Она легко соскальзывает на землю. Конечно, она уже не та маленькая худышка с портрета. Девочку с косичками сменила стройная девушка, не полная и не худая. В ее движениях, во всей фигурке нет теперь ни малейшей неуклюжести; она – само изящество.
     Ты возвращаешься в свою комнату, пользуясь тем отдельным выходом, который ведет в ваш с матерью коридорчик. Твое сердце трепещет: сейчас будет обед. Тебе придется видеть за одним столом с Джуди. Ты сердишься на себя за свой страх перед ней. Нет, ты не должен ее бояться. Что ты за дикий человек! Сердясь, ты мысленно призываешь себя к спокойствию и самообладанию.
     … Спустя несколько минут, ты вместе с матерью спускаешься в столовую. Мать держится весело и бодро, необыкновенно милая, красивая, очень молодая, как всегда в последнее время. Ты стараешься держаться так же.
     В столовой Гильгам знакомит вас с Джуди.
     До чего она спокойна, приветлива и уверена в себе, эта молоденькая девушка! Сейчас на ней светло-зеленое платьице в мелкий цветочек, с рукавами до локтей, с подолом до икр, а на ногах вместо чулок – носочки, и сандалии вроде твоих, с низким каблуком и с дырочками.
     Кожа у Джуди очень светлая. Черные, блестящие прямые волосы собраны в тугую косу, подколотую шпильками на затылке. Овал лица очень аккуратный, округлый, черты правильные, тонкие, очертания губ красивы, а глаза большие, бархатисто-карие, как у отца, но более изящной формы, с густыми черными ресницами. Эти глаза смотрят на вас с матерью с дружелюбным любопытством, без всякой робости.
     - Я очень рада видеть гостей нашего замка, - произносит она звучным, красивым голосом. Мать что-то тепло и ласково отвечает ей, а ты не можешь отвести взгляда от белой, длинной шеи Джуди, от нежного румянца на ее щеках, от ее глаз и губ.
     Вы садитесь за накрытый стол. Все окна в столовой распахнуты, она полна ароматом цветов и вкусными запахами изысканного обеда, приготовленного поварихой в честь возвращения дочери хозяина в родное гнездо.
     Стин сияет, как солнце.
     - Джу закончила пансион с отличием, - сообщает он с гордостью.
     - Пап, не хвастайся мной, - просит она с улыбкой. – И не надо больше о пансионе. Я, наконец-то, дома и хочу почувствовать себя свободной, как ветер.
     - Да будет так, - Стин улыбается ей в ответ.
     Вы обедаете и беседуете. Выясняется, что Джуди уже всё известно от отца: и о Самбере Гильгаме, и о львах, и о помолвке ее отца с твоей матерью. Она не выглядит удивленной, недовольной, обеспокоенной. Она просто внимательно присматривается к вам, гостям Гильдегарда. Ее взгляд при этом так доброжелателен, что ты перестаешь смущаться, начинаешь есть, как следует, и даже поддерживаешь общую беседу.
     После обеда вы расходитесь. Стин и мама уезжают кататься верхом в парк, а ты уходишь к стенам Гильдегарда, чтобы дать возможность Джу почувствовать себя «свободной, как ветер».
     Теперь к стенам замка не так-то легко подойти: они густо заросли крапивой и шиповником. Ты идешь по тропинке, вдоль замшелых башен и зарослей крапивы, и думаешь, что всё-таки Джуди очень хорошенькая. И какой у нее приятный, умный взгляд!
     Постепенно и как-то незаметно для себя самого ты уходишь от замка и пускаешься на поиски Джудитты. Ты не сразу понимаешь, что невольно, подсознательно ищешь ее, а когда эта истина вдруг открывается тебе, ты слегка хмуришься – но всё-таки продолжаешь искать ее.
     Ты обходишь весь сад и идешь на берег Суальда, но ее нигде нет. Может, она уехала в парк кататься верхом? Ты просишь Интоша Фрега оседлать тебе лошадь и уезжаешь в парк, но встречаешь там только Стина и мать. Они едут по дорожке, о чем-то беседуя. Ты не хочешь им мешать и возвращаешься обратно. Наверно, Джуди бегает по замку, решаешь ты, и начинаешь немного на нее сердиться. Ей совсем нет до тебя дела, а ты так ждал ее! И ты уходишь в библиотеку заниматься математикой и другими предметами, необходимыми для поступления в университет. Время от времени ты садишься за рояль и играешь всё, что тебе хочется, чтобы немного отдохнуть. Только серенаду лорда Самбера ты не играешь. Это музыка предательства. Она очень красива и сама по себе ни в чем не повинна, но у тебя всякий раз сжимается сердце, когда ты начинаешь играть ее.
     В библиотеке ты сидишь до тех пор, пока Стин не отыскивает тебя там.
     - Довольно заниматься, Монти, - весело говорит он тебе. – Ты, наверно, уже стал ученей всех профессоров! Пойдем пить чай.
     - Пойдем, - ты очень охотно собираешь книги и тетради и небрежно спрашиваешь:
     - А Джуди тоже будет пить чай?
     - Вряд ли, - отвечает он. – Думаю. Она и ужинать не станет: будет бегать до позднего вечера, здороваться с родным поместьем.
    - И ей не скучно одной? – спрашиваешь ты и тут же поспешно уточняешь:
    - Без тебя?
    - Сразу по приезде она никогда не скучает, - он смеется. – Она любит бывать одна. Зато когда вволю набегается, ее потом не выгонишь на свежий воздух дальше беседки.
     Вы идете пить чай. Ты немного разочарован тем. Что Джуди любит одиночество. Вот ты совсем его не любишь. Может, ей не нравится, что вы с матерью гостите в Гильдегарде, и Стин хочет жениться на какой-то там Криспине Фауджоли? Тебе становится немного не по себе от этих мыслей. Ты не желаешь думать о том, что Джу, такая красавица, может плохо думать о твоей маме. О маме, которую ты так любишь!
     И всё-таки к ужину Джу появляется. Она приходит усталая, но всё так же аккуратно причесанная. На этот раз на ней сиреневой платье.
     - Что, набегалась? – ласково спрашивает ее Стин. – Все` любимые места осмотрела?
     - Да, - она улыбается ему, но как-то невесело. И за всё время ужина роняет лишь несколько слов.
     После ужина она сразу же уходит спать, очень мило пожелав вам всем доброй ночи, однако ты не чувствуешь сердечности в ее голосе. Твои подозрения по поводу того, что Джудитта, возможно, против брака ее отца с твоей матерью, становятся уверенностью. Но ты никому ничего не говоришь. Ты тоже уходишь спать, опечаленный и смущенный.
     На следующее утро вы все трое испытываете некоторую неловкость, потому что Джуди отсутствует за завтраком. Милан Бернетт объясняет, что «барышня встали рано и позавтракали у себя». Где она теперь, никто не знает. Ты чувствуешь. Что твои мысли передались маме и Стину. Они как-то немного виновато посматривают друг на друга. Тебе становится больно за них обоих, таких беззащитных в своем счастье. Вот тебе и рай на земле! Ты начинаешь всерьез сердиться на Джуди, которая, по всей видимости, твердо вознамерилась не считать себя членом вашей семьи.
      Едва оканчивается завтрак, как ты отправляешься на поиски Джудитты. Ты должен ее найти во что бы то ни стало. Найти и поговорить с ней. Пусть для этого придется обойти всё огромное поместье, но ты найдешь ее!
      Однако тебе не приходится долго искать. Ты обнаруживаешь Джу на старинной детской площадке. Она сидит на замшелых ступенях мраморной крепости в голубом кружевном платье с такого же цвета батистовой подкладкой, в соломенной шляпке и читает книгу.
      Ты подходишь к ней, как охотник к добыче, с подветренной стороны, стараясь двигаться бесшумно. И, остановившись немного позади нее, несмело говоришь:
     - Доброе утро, Джуди!
     Она оборачивается, улыбается тебе и отвечает:
     - Доброе утро.
     - Что ты читаешь? – интересуешься ты.
     Она показывает тебе книгу «Майн Рид. Избранное». И добавляет:
     - Я люблю перечитывать приключения.
     - Я тоже любил в детстве, - признаешься ты и осторожно садишься рядом с ней на мраморную ступень.
     - А сейчас чем ты увлекаешься? – ее глаза немного насмешливо поблескивают. – Кантом или Сартром?
     - Оскаром Уайльдом, - отвечаешь ты.
     Насмешка исчезает из ее глаз, в них появляется одобрение.
     - Мне тоже очень нравится Уайльд, - говорит она. – Я люблю, когда пишут по-человечески.
     - Почему ты не позавтракала с нами? – спрашиваешь ты.
     - Потому что я позавтракала раньше, - она закрывает книгу.
     - Ты не хочешь, чтобы наши родители поженились? – задаешь ты прямой вопрос.
     Ее удивленный взгляд заставляет тебя вздохнуть с облегчением.
     - Нет, - отвечает она. – Наоборот, я рада за папу. И за твою маму тоже. Она мне понравилась. Почему ты решил, что я чего-то не хочу?
     Ты пожимаешь плечами:
     - Они тоже так решили… по-моему.
     Она улыбается:
     - Только из-за того, что я утром не вышла к столу?
     - Не только, - возражаешь ты. – Ты и вчера вечером была такая усталая, невеселая…
     - Просто я действительно устала, - она встает на ноги, держа в руках книгу. – А невеселая… как тут будешь веселой! Я подумала про львов. Про лорда Самбера Гильгама. Про ведьму. И задумалась. Я, конечно, ничего не боюсь, папа это знает. Но столько чудес – и сразу все вместе… словом, мне показалось, что всё это немного слишком, и я схожу с ума.
     - Мне это и самому не раз казалось, - доверчиво признаешься ты, вставая. – Но я привык. И ты тоже привыкнешь, правда!
     Она смеется:
     - Надеюсь, что привыкну, хотя обещать ничего не могу.
     - Ты любишь играть в волан? – спрашиваешь ты. – Или в мяч?
     - Люблю, но сейчас не хочу, - отвечает она. – Я хочу купаться. Пойдешь со мной?
     У тебя захватывает дух. Ты киваешь, хотя и не представляешь себе, каким образом вы будете купаться вместе.
     - Но сначала я поговорю с папой, - продолжает она. – Он не должен думать, будто я против его счастья, потому что это неправда. А насчет того, что я позавтракала одна… так ведь я часто так делала, когда мы жили вдвоем; я даже не думала, что ему это покажется странным. Подумаешь, не вышла к общему столу! Ведь это ничего не значит.
     Она берет тебя за руку, и ты идешь вслед за ней, думая о том, какая она красивая, и до чего у нее мягкая, маленькая рука.
     Когда вы подходите к дому, она говорит:
     - Монти, захвати полотенце и… ну, что-нибудь сухое, чтобы тебе переодеться после воды. И подожди меня. Я быстро!
     И она убегает. Ты идешь в свою комнату, берешь полотенце, заворачиваешь в него запасные трусы и спускаешься вниз. Вскоре Джуди тоже появляется. Она выбегает из дома раскрасневшаяся, запыхавшаяся, с немного растрепанными волосами и кожаной сумкой, перекинутой через плечо.
     - Ох! – она переводит дух. – Я с трудом их нашла. Но, слава Богу, нашла (они гуляют) и объяснилась с папой. Теперь он спокоен и обрадует твою маму. А теперь пошли.
     И вы идете к Суальду, на пляж. Там Джуди раскладывает на песке покрывало и решительно объявляет:
      - Здесь мы будем отдыхать.
     Потом снимает сандалии, носочки, скидывает платьице и остается в одном оборчатом, сплошном купальнике белого цвета.
     - Я побежала! – говорит она, бросив на тебя веселый взгляд через плечо, бежит к воде и влетает в нее, словно в живой хрусталь, окруженная взметнувшимся к небу ореолом сверкающих брызг.
     Спустя минуту, вы уже бережно купаетесь вдвоем, танцуете в воде, взявшись за руки, и хохочете так, что в ближних береговых кустах испуганно затихают птицы. Вы брызгаете друг на друга водой, носите друг друга на руках, отдыхаете, лежа на спине и глядя в синее небо. Ты и не думал, что это так просто и весело: купаться с молоденькой девушкой. А это оказалось очень легко – и так замечательно!
      Уставшие, вы выбираетесь на берег, вытираетесь полотенцами и переодеваетесь в сухое за кустами, а потом, уже одетые, выходите из своих укрытий и чинно садитесь на покрывале.
     - Здорово, правда? – спрашивает Джуди, протягивая тебе моченое яблоко.
     - Правда, - отвечаешь ты, беря яблоко и глядя на ее распущенные, длинные, влажные волосы. – Спасибо, Джу. Ты, как русалка.
     Она смеется и расчесывает волосы. Потом достает из кожаной сумки моченое яблоко и для себя, а вместо яблок складывает туда свой влажный купальник и полотенце.
     - Жаль, я взяла только два яблока, - вздыхает она.
     - Ничего, - говоришь ты. – В следующий раз возьмем побольше.
     И мечтательно добавляешь:
     - Вот бы вытащить сюда маму и Стина! Надо сказать маме, чтобы она купила себе купальник. Нам было бы еще веселее – всем вместе.
     Она внимательно смотрит на тебя.
     - Ты не согласна? – спрашиваешь ты.
    – Согласна, - искренне отвечает она. – Просто еще не привыкла, что ты называешь папу просто Стин.
     - Тебе это неприятно? – ты смущен.
     - Да нет, всё в порядке, - она успокаивающе касается твоей руки.
     - Ты тоже можешь называть мою маму просто Криспи, как сестру, - предлагаешь ты.
     - Она не обидится? – спрашивает Джуди и тут же говорит:
     - Я сама ее спрошу.
     Пока Джуди заплетает косу и укладывает волосы на голове по всем правилам, ты лежишь на покрывале, прикрыв глаза… и незаметно засыпаешь.
      Проснувшись, ты видишь: Джуди лежит на боку, спиной к тебе – и тоже спит. Ты смотришь на свои карманные часы. До обеда осталось пятнадцать минут.
     Ополоснув лицо, ты вытираешь его и негромко окликаешь:
     - Джу! Джуди!
     Она тут же, встрепенувшись, садится на покрывале.
     - Обед… скоро обед, - говоришь ты.
     - И как это мы так заснули, - она потягивается, встает и тоже идет к воде – ополоснуть лицо.
     Вы возвращаетесь домой.

                11.
     Так Монти Эсъюд познакомился с Джудиттой Гильгам.
     Они не проводили вместе все дни напролет, но иногда гуляли вдвоем, и тогда Монти не мог надивиться про себя рисковости и отваге Джуди. Она забиралась на очень высокие деревья и присаживалась отдохнуть на ветки, расположенные едва ли не у самых вершин, куда Монтег никогда бы не осмелился забраться. На качелях, повешенных на поляне в саду, она качалась так высоко, что у Монтега дух захватывало. Мало того, она не раз описывала на качелях полный круг, чего Монти никогда не решился бы сделать. Она отлично плавала, была неутомимым ходоком и умелой наездницей, превосходно стреляла из арбалета и пистолета, подаренных ей отцом, любила грести в лодке, ловить рыбу и совершенно не боялась ни крыс, ни змей, ни лягушек, ни ночной темноты и всех прочих жупелов молоденьких девушек. Она чудесно рисовала и музицировала, танцевала, умела печь пирожные и пироги с самыми разными начинками, много читала и во время своих спокойных развлечений становилась удивительно, пленительно женственной, так что Монти безмерно восхищался ею. Правда, вязание, вышивание и прочие виды рукоделья наводили на Джуди скуку, но при множестве и разнообразии ее талантов нелюбовь к вязанию и вышивке казалась вполне уместной: иначе ей просто не хватило бы времени и сил выразить себя во всём остальном, что она умела и любила.
      Монти ходил за ней, очарованный, играл с ней, беседовал – и всё не мог понять, испытывает ли он к ней какие-либо чувства, кроме восхищения. Она же держалась с ним очень тепло и дружески.
     Джуди часто смеялась и улыбалась, но еще чаще бывала серьезной и задумчивой. Она предпочитала молчать и слушать, а не говорить. Ее нельзя было назвать веселой беспечной резвушкой, но и нелюдимой мизантропкой она тоже не была. Она обожала отца и быстро подружилась с Криспи. Монти это было приятно, и даже приезд в Гильдегард Кронида Фауджоли ничуть не взволновал его: настолько он был увлечен изучение такого необыкновенного, яркого существа как Джуди Гильгам.
     На Криспину приезд мужа также произвел мало впечатления. Она спокойно приняла его в гостиной, куда лакей принес кофе, вино и печенье. Оба ни до чего не дотронулись. Фауджоли выглядел усталым, подавленным, несчастным. Криспи же была сама безмятежность. На все его мольбы и горячие уговоры вернуться, на все его обещания и даже слезы она отвечала спокойным доброжелательным отказом. Фауджоли попытался подойти к ней; она не допустила этого.
     - Оставайтесь там, где вы есть, - попросила она. – Иначе я уйду, и наш разговор будет окончен.
     Прошло не менее часа, прежде чем Фауджоли убедился, что перед ним – гранитная скала, которую не сокрушить ни мольбами, ни заверениями в любви, ни нежным голосом и ласковыми речами, ни даже (он это почувствовал) угрозами. Все его обещания, все призывы к жене разбивались об ее хладнокровные отказы, точно волны об утес. А между тем, его сжигала страсть, и не давало покоя уязвленное мужское самолюбие. Он жаждал вернуть себе Криспи. То, что она любит другого (кого именно, он не знал), не казалось ему существенным препятствием для того, чтобы жена не вернулась к нему. Он не желал признавать ее любовь настоящей. В его представлении ее новое чувство было миражом, обыкновенным способом самоутешения. Он считал, что главная причина ее отказов – обида не него за те оскорбления, которые он ей нанес. И он продолжал просить ее о возвращении в Новер до тех пор, пока она откровенно не заявила ему, что устала и что считает дальнейшее продолжение их беседы бессмысленным.
     Тогда он понял: никакие уговоры и угрозы не помогут ему вернуть ее. Это взбесило его, он испытал прилив бессильной ярости, злобы, неутоленной страсти. К этим чувствам прибавилось унижение. Впервые женщина отвергала его с таким равнодушием; и эта женщина была его законной женой! Он имел на нее все права, но не мог и дотронуться до нее, ибо она находилась под защитой хозяина Гильдегарда и его людей. Ей достаточно было позвонить, чтобы его вытолкали из усадьбы в шею, точно он был каким-нибудь бродягой, а не зажиточным дворянином. Поэтому он скрыл свой гнев, не позволил себе бесполезных угроз и молча покинул Гильдегард – весь красный, с потемневшим лицом. Вид его был страшен. Тем не менее, Криспи поняла: ее бывший муж (так она теперь называла его про себя) больше не будет докучать ей визитами. И в то же время ей было ясно: он не желает терять ее и отступаться от нее. Но это ее мало беспокоило. Она знала, что защищена законом и еще более – любовью Стина и оградой поместья. Правда, ее немного удивило, что Фауджоли не заинтересовался, кто именно является избранником ее сердца. В беседе с мужем она постоянно говорила о Стине «господин Гильгам» или «мой брат». Конечно, Фауджоли сбило слово «брат», но Криспи этого и добивалась: она вовсе не хотела, чтобы Фауджоли начал выяснять отношения с Гильгамом. Она намеренно держала Фауджоли в неведенье. Но всё же ей показалось странным, что он даже не попытался выяснить, кого она любит.
     Впрочем, неприятное объяснение с Фауджоли очень быстро стерлось из ее души и памяти, потому что следующим вечером она уже ехала в коляске вместе с Монти, Стином и Джуди во Флэмстед, в оперный театр на «Женитьбу Фигаро». Все четверо, они были веселы и оживлены, с удовольствием смотрели по сторонам и разговаривали с такой сердечной непринужденностью, словно уже давно были одной нераздельной семьей.
     Ужин в ресторанчике (на этот раз Криспи уже не спорила со Стином) и отлично поставленная опера доставили им величайшее удовольствие. Правда, назад они ехали во тьме, под проливным дождем, но им было так хорошо, что никто не сетовал на ненастье.
     Криспи находила, что Джуди – прелестнейшая девушка, умница и красавица. Она радовалась, что Джу охотно беседует с ней, называет по имени и дружит с Монти. Ей всегда хотелось иметь дочь, и теперь она тихо радовалась тому, что они все вместе, и что Джу оказалась еще лучше, милей и интересней, чем она, Криспи, себе представляла. Одно немного беспокоило ее. Мы слишком счастливы, думала она. Как бы не пришлось расплачиваться за это…
     Но рядом сидел Стин, мужественный, сильный, бережный. И ей казалось: никакое зло не может иметь власти над их любовью. Стин защищал ее от ее собственных беспокойных мыслей и тревог. Он действительно был надежной опорой для нее и для их детей. Для их общих детей, ибо она уже не могла считать Джуди чужой. За это она любила его еще больше.


     Прошло еще три дня, и Монти начал беспокоиться о лорде Самбере. Уж не случилось ли с ним чего-нибудь? Они не виделись всего каких-нибудь полторы недели, но Монтегу казалось – гораздо дольше: столько событий вместилось в эти полторы недели. Монти сказал о своих опасениях Джудитте. Она ответила:
     - Вряд ли случилось что-нибудь серьезное. Просто он дожидается удобного времени. Чтобы побыть с собой подольше. Он и раньше не так уж часто появлялся в Гильдегарде. Подожди, он придет. Раз он обещал, то придет непременно.
     - Почему ты так в этом уверена? – спросил Монти.
     Она устремила на него внимательный, вдумчивый взгляд своих бархатисто-карих глаз.
     - Всё, что ты рассказал мне о нем, доказывает это. Он очень мужественный, этот мальчик. И характер у него цельный. Поэтому он придет, когда поймет, что сможет уделить тебе достаточно времени.
     В ее голосе прозвучала такая глубокая убежденность, что Монти сразу же ей поверил и посмотрел на нее с уважением. «Всё-таки девушки и женщины иногда здорово всё чувствуют, - подумал он. – И нам, мужчинам, сроду так не почувствовать. И еще они умеют так всё сказать, чтобы сразу было ясно… в общем, умеют облекать свои мысли в слова точно и правильно, и им для этого не нужно и двух минут. Вот и моя мама такая же. Наверно, это потому, что женская душа умнее мужской, а часто и сильнее».
      Это открытие ничуть его не уязвило. У мужчин были свои бесспорные достоинства, которых дамы были лишены. Даже его мать и Джуди не стали бы этого отрицать. Но, общаясь с Джудиттой, он учился понимать женщин и проникался всё большим уважением и любовью к ним.
     Он заговорил с Джуди о ведьме Азарде, которая живет где-то рядом в лесу, в Совиной башне. Хорошо бы найти ее и лишить возможности колдовать.
      Выяснилось, что Джуди прекрасно знает, где находится Совиная Башня, вернее, развалины этой башни.
     - Это в западном лесу, у Потайного Лога, - сказала она. – И я не боюсь. Но… мне кажется, нужно сначала дождаться, когда появится лорд Самбер. Может, он сообщит нам что-нибудь новое.
    С этим Монти не спорил. И вот в ожидании лорда Самбера он всё свободное время проводил в Итальянской башне, в комнате с запертым клавесином. Здесь по-прежнему было сыро и неуютно. Джуди выразила мнение, что в такие чудесные дни Самбер, скорее появится на старинной детской площадке. Ведь раз он живой мальчик, ему куда больше по душе листва, трава и солнце, чем какая-то унылая старинная комната, пусть даже там находятся его игрушки и клавесин.
     Монти опять согласился с ней. Он стал время от времени забегать на детскую площадку, и однажды вечером был вознагражден за свое беспокойство: Самбер Гильгам явился к нему.
     Это случилось, когда Монти, по обыкновению, не ждал его, а просто высиживал на площадке час, который мог посвятить лорду Самберу, если бы тот вдруг пришел. Сидя на лужайке, на траве, и глядя на солнце, опускавшееся всё ниже за густой листвой сада, Монти думал о том, что завтра они пойдут купаться, все вчетвером: он сам, мама, Стин и Джуди. Когда они ездили во Флэмстед, Монти уговорил Криспину купить себе купальник, и она купила: винного цвета, оборчатый, скромный и вместе с тем красивый. Так что, если день завтра будет ясный, размышлял Монти, то…
     И тут кто-то дотронулся до его плеча. Он обернулся.
     - Сэмби! – воскликнул он, вскакивая на ноги.
     В следующую минуту он уже горячо пожимал руку Самберу, такому же аккуратному и чистенькому, как всегда, а Самбер улыбался ему от всей души, и его светлые голубые глаза светились радостью.
     - Я достал для тебя снотворное, - сказал Монти. – Только не знаю, как оно подействует на твоего барона и на этого второго… как его… Коразини. Вы же находитесь вне времени. А простых людей оно просто разит наповал. Очень сильное средство, сам господин Годде мне так сказал. А еще приехала Джуди!
     - Я знаю, - улыбнулся Самбер. – Я видел, как вы купались.
     - Видел! – Монти взглянул на него с укором. – И не мог нам показаться?
     - Я не хотел показываться на одну минуту, - объяснил Сэмби. – А сейчас у меня много времени.  Н а д е ю с ь, что много, потому что Гротхальд и Коразини сейчас играют в бильярд. Они редко в него играют, но уж если начнут, то долго потом не могут остановиться, и им ни до чего нет дела. Но, Монти, послушай, я не один пришел. Со мной Флоризель Ланже`, он же Гамбринус.
     - Где же он? – Монти с любопытством огляделся.
     - Он за теми кустами, - показал рукой лорд Самбер. – Сейчас я позову его. Только хочу тебя предупредить: он гермафродит. Но он больше мужчина, поэтому он Флоризель, а не какая-нибудь Флоризельда. Скажи мне честно: его не будут здесь презирать за это?
     - Что ты! – Мони даже головой тряхнул. – Клянусь тебе, он нам будет, как родной.
     - Если только он не вредный по характеру, - добавил он, подумав.
     - Я не стал бы дружить с вредным, - с достоинством возразил Самбер. – У Зэля золотое сердце. Он мечтает петь в церковном хоре. Зэль! – позвал он.
     Из-за густых кустов появился стройный, среднего роста молодой человек в кафтане, сшитом из красного и желтого шелка, в бархатных штанах, плотно обтягивавших его прямые ноги и в желтых кожаных башмаках с длинными носами.  Его голову с густыми, но не длинными, сильно вьющимися золотистыми волосами покрывала алая шапочка с петушьими перьями, скрепленными янтарем, а через плечо у него висела лютня. Он показался Монти довольно крепким, но, в то же время, странно хрупким и изящным. Его лицо было красивым; большие зеленые глаза смотрели мягко и доброжелательно, и улыбался он как-то особенно мило и умно. В нем не было ничего женственного, но и по-настоящему мужественного тоже. Монти подумалось, что этот человек странно похож на ангела. Он улыбнулся Флоризелю и протянул ему руку. Флоризель с почтительным поклоном пожал ее. Самбер представил их друг другу:
     - Зэль, это господин Монтег Эсъюд, о котором я тебе говорил. Монтег, это Флоризель Ланже. Барон прозвал его Гамбринусом за то, что Зэль когда-то подавал пиво в трактире. Зэль ничего не имеет против этого прозвища, но против барона… словом, он достаточно обижен им, чтобы отныне жить безбедно.
     - Очень приятно, - сказал Монти Флоризелю. – Мы рады вам, у вас нам будет хорошо. Это правда.
     И тут же посмотрел на Самбера:
     - Сэмби, Фаустин Гильгам попросил меня пригласить вас к нему, когда вы появитесь. Пойдемте! Он будет рад вам обоим.
     - Что ж, пойдем, - согласился Самбер. – Мы будем ждать тебя в твоей комнате, Монти; так получится быстрее.
     - Хорошо! Только вы не исчезайте.
     - Ну, уж Зэль-то точно не исчезнет, - Сэмби взял Флоризеля под руку, и они оба пропали из глаз Монтега.
     Монти со всех ног просился к замку. Он не бежал, а почти что летел. Встретив по дороге Джуди, он крикнул ей:
     - Джу, они здесь! Стин сейчас будет говорить с ними.
     Джуди мгновенно сообразила, о ком идет речь, и побежала к дому вслед за Монти.
     Спустя несколько минут в кабинете Гильгама собрались Экаб Годде, Криспина, Джуди и сам Стин, а Монти побежал за необыкновенными гостями Гильдегарда.
     Он появился вместе с ними, и у всех четверых замерло сердце от волнения, когда в комнату вошли лорд Самбер и Флоризель. Монти плотно закрыл за ними дверь.
     - Добрый вечер, господа, - учтиво, нимало не смущаясь, произнес Сэмби и слегка наклонил голову, а Флоризель снял свою шапочку и низко поклонился всем. Годде, Криспи и Джуди вежливо поздоровались, а Гильгам выступил вперед и пожал руку Сэмби и Флоризелю.
     - Мое почтение, милорд, - сказал он Сэмби. – Добрый вечер, Флоризель. Прошу вас, садитесь.
     - Садись, - обратился к Зэлю Самбер. Тот немедленно опустился в кресло.
     - И вы садитесь, герцог, - обратился Сэмби к Гильгаму. – Я постою, потому что мне необходимо сказать несколько слов собравшимся.
     - Господа, - он обвел взглядом присутствующих. – Монтег Эсъюд уже поведал вам мою невеселую историю. Я не хочу повторяться, у меня не так много времени. Барон фон Гротхальд может позвать меня в любую минуту. Мне хотелось бы сказать одно: я привел к вам моего замечательного друга, Флоризеля Гамбринуса, чтобы он вместе с вами покинул Гильдегард прежде, чем Азарда оживит чугунных львов. Прошу вас, станьте поддержкой и опорой моему другу до тех пор, пока я не вызволю своих родителей из безвременья и не оставлю там наших врагов. Монтег передал мне снотворное, благодарю вас, господин Годде, - он устремил взгляд на доктора. – И еще я прошу вас вылечить спину Флоризеля: барон странно высек его плетью вчера днем. Он бил и унижал его только потому, что Зэль… в общем, Монти уже сказал вам, кто такой Зэль. Я забрал у Флоризеля времен`ое кольцо, чтобы он, волнуясь за меня, не совершил бы роковой ошибки: не вернулся бы в безвременье, дабы мне помочь. Я буду молить Бога дать мне силы справиться с той задачей, которую я сам себе поставил, благодаря подсказке Монтега. А вы… я знаю ваши добрые сердца, господа, - он снова обвел взглядом всех сидящих в кабинете. – Вы не оставите Флоризеля и примите в свой круг моих родителей и меня, выпавших из времени по моей вине. Мы найдем вас, когда я спасу моих родителей из плена…
     - Вам не придется нас искать, лорд Самбер, - мягко прерывает его Гильгам. – Мы не уйдем из Гильдегарда. Львы – защитники моего дома с давних времен. Они знают меня, а я знаю их. Даже если они оживут, они останутся верны мне.
     - Вы уверены в этом? – лицо Сэмби проясняется.
     - Убежден, - отвечает Гильгам. – И да поможет нам Бог. И вам, милорд Самбер.
     - Благодарю, - говорит Сэмби. – Вы сказали истину, господин Гильгам. Господа, молитесь за меня, а я буду молиться за вас, и вместе мы победим наших недругов.
     Тут же он вздрагивает, и его лицо омрачается.
     - Мой крестный зовет меня, - сумрачно поясняет он. – Я должен идти. Позвольте мне проститься с вами…
     Он не договаривает. Флоризель порывисто встает и, подойдя к нему, обнимает и целует его со слезами на глазах.
     - Мой лорд Сэмби… - шепчет он. – Дорогой мой…
     Тотчас все бросаются к Самберу. На глазах у Криспи и Джуди слезы. Они тоже целуют и обнимают его. Он и сам едва не плачет, пожимает руки мужчинам, целует руки дам, крепко обнимает Монти и касается губами лба Флоризеля.
     - До встречи, Зэль, - шепчет он и громко говорит всем:
     - До встречи! Я люблю вас всех – и я вернусь к вам вместе с отцом и матерью, если на то будет воля Божья…
     Его голос срывается. Он не хочет, чтобы его друзья видели его слезы, поэтому, еще раз кивнув им всем на прощание, исчезает.
     Джуди плачет; Криспи ласково утешает ее, но у нее самой тоже катятся по щекам слезы. Флоризель сидит в кресле, закрыв лицо руками. Гильгам подходит к нему и кладет ему руку на плечо.
     - Будь мужественным, Зэль, - говорит он. – Наш Сэмби вернется к нам, вот увидишь.
     Флоризель преклоняет перед ним колено и целует его руку.
     - Я отдал бы за него жизнь, милорд, - глухо говорит он. – Вы же видели, какой он маленький… совсем ребенок… но он убедил меня остаться здесь, хотя я мог бы всё сделать сам. Я мог бы! Но разве с ним поспоришь…
     - Не целуй мне руки и не преклоняй колен, - Гильгам бережно поднимает его за плечи. – Сейчас другие времена. И не бойся, Зэль: лорд Самбер справится сам. Я его понимаю. Он  с а м  должен вызволить своих родителей из безвременья; для него это очень важно, понимаешь?
     - Да, - Флоризель вытирает лицо платком. – Я всё понимаю, но я так боюсь за него…
     Доктор Годде берет его за руку.
     - Пойдемте со мной, - говорит он. – Я посмотрю вас.
     Его голос звучит непривычно мягко и сердечно. Флоризель покорно идет за ним, а Гильгам и Монти в это время успокаивают Джу и Криспи.
     Позже, когда все, кроме Гильгама, покидают кабинет, в комнату заглядывает Экаб Годде. Гильгам рад ему.
     - Заходи, Экаб, - говорит он. – Как там наш Зэль?
     Годде заходит, покачивая головой.
     - Несчастный паренек, - вздыхает он. – Да, всё-таки гораздо больше паренек, чем девушка. Он исхлестан до крови. Этот Гротхальд отменный мерзавец. Он оскорблял его такими словами, что я не решился бы повторить их даже в арестантских ротах. Право, такой мерзости я еще не слыхивал в своей жизни. А ведь этот Зэль – безобиднейший юноша. Он сбежал бы и раньше, но не желал оставлять лорда Самбера с этими негодяями. Коразини тоже хорош. Даже тошно от всего этого. Впрочем, Гротхальд стал жесток с Флоризелем, только попав в безвременье, вероятно, от скуки. Когда вокруг было много людей, и он был занят делом, он обращался ос своим шутом довольно прилично. Что еще сказать? Зэль очень переживает за Сэмби. Я дал ему успокоительное и кое-что из своей одежды.
     - Спасибо, - Гильгам наливает Годде вина. – Сегодня же в него снимут мерку, а завтра Бернетт привезет ему из города небольшой гардероб.
     - Твое здоровье, - Годде отпивает глоток вина. – Где ты его поместишь?
     - Ему нельзя быть одному, - вздыхает Гильгам. – Попрошу Криспи и Монти: пусть Зэль пока что поживет в их гостиной. И пусть он сегодня поужинает с нами. Как ты полагаешь, ему не вредно есть?
     - Скорее, наоборот, - посмеивается Годде. – Он же отныне простой смертный – и должен хорошо питаться.
     Гильгам идет к Криспи и Монти и спрашивает их, не будет ли им затруднительно принять к себе на время Зэля – чтобы тот не чувствовал себя одиноким? Они с жаром заверяют его, что с удовольствием примут к себе их нового гостя.
     Монти тут же идет за Флоризелем.
     - Зэль, ты будешь пока жить со мной и с мамой, - говорит он. – Хочешь – в гостиной, а хочешь – в моей спальне. Выбирай. Мы будем только рады тебе.
     - Благодарю, сударь, я лучше лягу в гостиной, - отвечает Флоризель, всё еще грустный и подавленный. – Так я никому не помешаю. Но я очень рад, что вы будете рядом со мной.
     - «Ты», - поправляет его Монти. – Говори мне «ты», ладно? И называй просто Монти.
     - Спасибо, - Флоризель хочет поцеловать его руку, но тут же вспоминает, что теперь другие времена. Отныне он будет жить в ином столетии, где всё так не похоже на то, к чему он привык. О, если бы рядом был Сэмби! Но Сэмби пока в безвременье. А он, Флоризель – в будущем, и его прошлое никогда не вернется к нему. От этого ему и радостно, и грустно; он чувствует себя растерянным. А тут еще эта странная одежда: рубашка, жилет, брюки… она удобна, но ему неловко, непривычно в ней. Еще он хочет есть. Ведь на нем больше нет временн`ого кольца – и он испытывает голод, невзирая на тоску по лорду Самберу и тревогу за него.
     Пока он ужинает вместе с Гильгамом, Джуди, Криспи, Монтегом и Экабом Годде, горничная стелет ему постель на мягкой софе в гостиной, одной из четырех комнат, отведенных Криспине и Монтегу, и ставит ширмы, чтобы новый гость Гильдегарда чувствовал себя, как можно уютней.
     Флоризелю не дают предаваться грусти. За ужином его расспрашивают о том, каково жить в безвременье, - и он подробно рассказывает. Также он сообщает всё, чтоб ему известно о бароне Абеларде фон Гротхальде, графе Гидаспе Коразини, его правой руке, Коразини, который восхищается фон Гротхальдом и глубоко предан ему. Рассказывает он и о родителях лорда Самбера, но ему не так уж много известно о них. Он обещает нарисовать акварелью портреты Гротхальда и Коразини.
     Зэль говорит и держится приветливо и непринужденно, однако на его ясном лице печать тревоги. Он слишком волнуется за Самбера. Он любит Сэмби, как младшего брата, и мечтал бы оградить его от всех опасностей. Он вообще очень любит детей, а уж о Сэмби и говорить нечего. Если бы не очень разумные уговоры Сэмби, его мягкие, резонные убеждения, Гамбринус никогда не решился бы покинуть его в безвременье. А потом, всё вокруг пока что такое чужое ему, непривычное для него. Он не привык видеть за одним столом с господами, и ему неловко: ведь до сего дня его обязанностью было сидеть на полу, пока господа за столом, и играть на лютне. Он не привык, чтобы знатные люди (кроме лорда Сэмби) относились к нему, как к равному. К тому же, одежда его новых покровителей… она нравится Зэлю, но слишком непривычна для его глаз.
     Однако ужин и пиво, которым его угощают, делают свое дело. Зэль постепенно совсем успокаивается. Он видит, что все очень добры к нему, и его постепенно перестают удивлять и одежда его новых господ, и новые, никогда не слышанные им слова и обороты речи, и то, что за столом не говорят по-французски или по-латыни, как это было принято двести пятьдесят с лишним лет назад, а предпочитают родной язык королевства Эстурион. Он чувствует себя всё бодрей, всё лучше и свободней. И главное, никто здесь не смотрит на него с презрением за то, что он гермафродит. Все беседует с ним уважительно и приветливо, точно с равным. Это тоже непривычно, но приятно.
     Гильгам сердечно спрашивает его:
     - Ну что, немного освоились, Флоризель? Ничего, с каждым днем вам будет всё легче. Ведь небо, зелень, солнце, цветы, птицы – всё осталось прежним, не правда ли? Послушайте, как поют соловьи за окнами! А люди… к ним вы скоро привыкнете. Люди не могут не меняться, такова уж их природа. Зато церковь осталась прежней, и она совсем рядом. Вы будете петь в церковном хоре. А еще… вы, кажется, любите детей. Вы хотели бы стать учителем?
     Флоризель широко раскрывает свои зеленые глаза. Потом тихо отвечает:
     - Я не смею об этом мечтать, ваша светлость. Ведь я едва умею читать и писать: меня лорд Самбер научил. Куда мне учить других…
     - Мы с тобой позанимаемся! – почти хором говорят Монтег и Джуди.
     - Мы будем учить Флоризеля по очереди, - предлагает Джуди. – Монти одним предметам. Я другим. Да, Монти?
     - Да, Джу!
     - Я бесконечно благодарен вам, господа, - растроганно, с великой признательностью в голосе отвечает Зэль. – Но… я хотел бы знать, чей я теперь слуга? Кто мой хозяин? Наверно, вы, господин герцог? – он смотрит на Гильгама.
     - Ты отныне сам себе хозяин, - отвечает Гильгам. – И еще ты гость Гильдегарда. А мы, сидящие здесь, – твои друзья.
     Флоризель смотрит на него с изумлением.
     - Господи, - вырывается у него. – Неужели я попал в рай на земле?
     - К сожалению, нет, - вздыхает Фаустин. – Ты попал к людям, более грешным и менее чистым, чем ты сам. Но эти люди хотят быть тебе друзьями и во всём помогать тебе. Будь же и ты нам добрым другом.
     - О, я буду! – с жаром отзывается Флоризель. – Я умею быть другом, лорд Сэмби мог бы вам это подтвердить. Вы можете во всём положиться на меня.
     Все заверяют его, что нисколько не сомневаются в этом.
     Перед сном Милан Бернетт тщательно обмеривает Флоризеля тесемочным метром, чтобы завтра купить ему во Флэмстэде необходимые вещи. Потом он уходит, а Зэль раздевается и ложится в свою постель за ширмами. Он гасит керосиновую лампу на своем столике, прислушиваясь к раскатам и щелканьям соловьев, долетающим к нему в раскрытую форточку. «А ведь и вправду соловьи поют так же, как и раньше, - думает он. – И цветы пахнут по-прежнему. До чего же хорошо… Сэмби…»
     И он крепко засыпает.

                12.
     Вновь очутившись в ненавистном безвременье, Самбер Гильгам спешит в бильярдную. Временн`ое кольцо подает ему сигналы, что Абелард Гротхальд позвал его именно оттуда.
     Он проходит пустой, безжизненный коридор, в котором гулко отдаются его шаги, и входит в бильярдную.
     Барон фон Гротхальд угрюм, к тому же, пьян. Его длинные темные волосы падают ему на лицо, белки темных глаз налиты кровью, лицо багрово. Черты этого лица красивы, но взгляд и всё выражение до того мрачны, угрюмы, жестоки, что и лицо из-за них кажется неприятным. Грубые складки у губ делают его физиономию еще более отталкивающей. У Гидаспа Коразини вид испуганной крысы. «Они оба сильно изменились с тех пор, как очутились в безвременье», - успевает подумать Самбер.
     - А, дорогой мой крестник, - фон Гротхальд усмехается зловещей усмешкой, не предвещающей ничего доброго. Он стоит, сложив руки на груди: высокий, крепкий, мускулистый, в черном камзоле с кружевами и смотрит на лорда Самбера как-то иначе, чем до сих пор.
     Сэмби молча глядит на него.
     - Значит, вы забрали с собой Гамбринуса и оставили его в будущем? – спрашивает фон Гротхальд. – Потому что его нигде нет! Зеркальный перстень графа Коразини не отражает его. Сам шут не осмелился бы сбежать. Полагаю, это ваших рук дело?
     - Да, - уверенно и, как всегда, немного капризно отвечает Самбер, глядя прямо в глаза герцогу. – Мне надоело смотреть, крестный, как вы издеваетесь над Зэлем. Там, где он сейчас, ему будет лучше.
     - Ах, ему будет лучше, - барон берет в руку кий и приближается к Сэмби. – Стало быть, ты, друг мой, осмелился решать за меня, где кому будет лучше. Допустим, то, что эта игра природы очутилась в Гильдегарде прежде нас всех, меня не слишком беспокоит. Пусть этого ублюдка сожрут чугунные львы – вместе со всеми остальными обитателями замка. Но твое непослушание, любезный друг, начинает выводить меня из себя! Ты заслуживаешь палки, дорогой крестник!
     - Не знаю, кто из нас двоих больше заслуживает ее, крестный, - хладнокровно отзывается Сэмби, осторожно отступая на шаг.
     - Поди сюда! – грубо велит ему фон Гротхальд.
     - Вы изволили обращаться  к о  м н е? – Сэмби насмешливо поднимает брови. – I beg your pardon (простите), но так подзывают только собак и рабов, любезный. Как нам с вами известно, я не то и не другое. Я лорд Гильгам, и мой род старше и знатнее вашего. Так что соблаговолите обращаться ко мне с подобающим уважением.
     - Ах ты, щенок! – голос у Гротхальда хриплый и злой. – Где кольца? Отдай кольца: свое и Флоризеля!
     - Кольцо Флоризеля я подарил ему на память о безвременье, - отвечает Сэмби. – А мое собственное кольцо я скорее выброшу в окно, чем отдам вам, раз вы позволяете себе так говорить со мной.
     - Дрянной мальчишка! – фон Гротхальд кидается к нему. – Коразини, держи его!
     Сэмби немедленно поворачивается и очень быстро убегает. Он знает: и Гротхальд, и Коразини мастера бегать, ему не уйти от них. Но он должен успеть спрятать времен`ые кольца. Поэтому, забежав за угол, он снимает с пальца свое кольцо и сует оба кольца в свой правый башмак с золотыми пряжками, а затем подбегает к распахнутому коридорному окну. Когда его враги появляются из-за угла, он делает вид, что швыряет что-то вниз. Потом спрыгивает с подоконника и хочет бежать дальше, но враги уже окружили его.
     - Проклятый щенок, он выбросил кольца! – Гротхальд разражается такой бранью, что даже привыкший к его сквернословию лорд Самбер слегка приоткрывает рот. – Где они, граф, взгляни!
     Коразини смотрит в свой зеркальный перстень и качает головой:
     - Темнота. Вероятно, они попали в какую-нибудь яму или трещину в земле.
     - Ах, ты…
     Гротхальд хватает Сэмби за шиворот и принимается избивать его кием. В безвременье Сэмби почти не ощущает боли, но позор, наносимый ему крестным, впервые поднявшим на него руку, ощущается всем его существом. «Так и Зэль, - думает он. – Ему не было больно, когда этот подлец его истязал, но сколько ран он нанес душе Зэля, когда оскорблял его словами, да еще столь гнусными! Нет, хорошо, что Зэль теперь у моих друзей! Теперь он не видит зла, не чувствует его».
     - Оставь лорда Самбера, Абелард, - вдруг спохватывается Коразини. – Ему же ничуть не больно, разве ты забыл? Но раз он выбросил кольца, пусть остается в безвременье навсегда.
     - Я бы так и поступил с ним, - фон Гротхальд перестает бить своего крестника и встряхивает его за шиворот. – Да, я так бы с ним и поступил, но он нам нужен, чтобы достать клад. Он еще чист, и клад дастся ему: так сказала Азарда. А после мы отдадим его ей.
      Коразини улыбается барону своей неприятной крысьей улыбкой, которая так редко появляется на его длинном, худом лице.
     - Да, конечно, - отвечает он. – Но тише, nomina odiosa sunt (не называй имен)… A propos (кстати), не отправить ли нам пока это строптивое дитя к его родителям? Он уже довольно натворил бед. Пусть на прощание повидается с теми, кого никогда более не увидит с той минуты, как мы покинем безвременье навеки.
      Гротхальд злобно смеется.
      - Это ты хорошо рассудил, Гидасп, - говорит он и обращается к крестнику:
      - Слышите, Сэмби? Вы давно просились у меня повидаться с отцом и матерью. Сейчас это ваше желание сбудется.
     «Нет!» - хочется крикнуть лорду Самберу. Ему пока что рано видеться с родителями, он еще должен… но тут его озаряет внезапное вдохновение. О, только бы его враги не заметили, как ликует его сердце! А оно ликует, потому что совсем скоро его родители будут свободны. Только бы фон Гротхальд и Коразини не передумали. Чтобы этого не случилось, им надо противоречить. Поэтому он громко кричит:
     - Пустите, черт бы вас взял! Я вовсе не хочу к родителям! Я не желаю, чтобы меня запирали!
     - А ну, молчи! – велит Гротхальд, волоча его за шиворот и время от времени угощая пинками. – Немного строгости пойдет тебе на пользу. Ты совсем отбился от рук. Посиди теперь спокойно. Я, видишь ли, больше не доверяю тебе, любезный крестник. Ты достаточно бегал и развился в том мире, где время идет своим порядком, но, гляжу, это не пошло тебе впрок. Ничего, посиди взаперти. Поплачь вместе с отцом и матерью; клянусь, вам есть, о чем плакать, всем троим! Ты должен быть наказан за выброшенные кольца. Пусть Эр`ик  и Густава в глаза скажут тебе, что ты предатель (а ведь ты, как ни верти, предатель)! Уж это-то собьет с тебя спесь.
     Самбер молчит, только громко всхлипывает (разумеется, притворно; на самом деле ему сейчас хочется смеяться, а не плакать).
     Гротхальд останавливается перед дверью покоя, где заперты родители Самбера. Он снимает с шеи ключ, отпирает дверь и вталкивает крестника в комнату так, что тот падает. Затем снова запирает комнату и уходит вместе с графом Коразини. Оба громко хохочут.
     Сэмби быстро вскакивает на ноги. Он видит бледные лица отца и матери, обращенные на него, и тут настоящие слезы набегают ему на глаза. Как же он соскучился и стосковался по ним! И вот они снова все вместе…
     Но тут же он вспоминает, что предал их, и опускает голову. Однако мать не выдерживает.
     - Сыночек! – тихо восклицает она, подбегает к нему и, крепко обняв, осыпает его лицо поцелуями. – Родное мое дитя! Что бы ты ни сделал, как бы ни обманул тебя Гротхальд, я люблю тебя!
     И тогда Сэмби не выдерживает. Крепко обняв матушку и рыдая, теперь уже по-настоящему, он рассказывает ей и отцу, каким образом барон Гротхальд склонил его к предательству. Его голос дрожит и прерывается, слезы ручьем льются из глаз.
     - Ну, довольно, сын, - отец кладет ему руку на голову. – Я прощаю тебя. Я виноват больше: нам следовало отправить тебя с Эрлином или взять с собой, в подвал. Ты еще дитя. Ты не мог думать, что погубишь нас…
     Сэмби хватает его руки и осыпает их поцелуями. Потом говорит:
     - Матушка, отец! Я пришел, чтобы спаси вас, как и обещал…
     И он тихо рассказывает родителям о своих друзьях в Гильдегарде, о побеге Флоризеля и о том, что им, его отцу и матери, тоже нужно уходить.
     - У меня как раз два кольца, - говорит он. – Отец, матушка, спасайтесь! Я тоже спасусь, только немного позже.
     Его родители бледны и растеряны.
     - Мы не можем тебя бросить, Сэмби, - говорит матушка.
     - Мы не предадим тебя, - тихо вторит ей лорд Эрик. – Мы только что обрели тебя, нашего единственного теперь сына, и не можем тебя оставить…
     Сэмби вытирает слезы и принимается доказывать им, что никто никого не оставит, что он, Сэмби, просчитал всё до мелочей. Скоро он и сам покинет безвременье, пусть они не беспокоятся. Но если они останутся здесь, им не миновать гибели, всем троим.
      Его доводы очень убедительны.
     - Похоже, ты прав, милорд, - вздыхает отец. – Твои рассуждения логичны. Но если тебя долго не будет, запомни: я вернусь назад и вызволю тебя, чего бы мне это ни стоило.
      - Подождите три дня, отец, - просит Сэмби. – Всего три дня! Я надеюсь, что за это время с Божьей помощью освобожусь.
     Он объясняет им, как обращаться с временн`ыми кольцами. Нужно надеть их и дотронуться большим пальцем той же руки до кольца, мысленно произнеся при этом: «В Гильдегард Фаустина Гильгама!» И они тут же очутятся в будущем, в настоящей, реальной жизни, где у них будут друзья! Но кольца нужно тут же снять с рук, чтобы не чувствовать призывных сигналов Гротхальда.
     Они кивают и плачут: им очень тяжело покидать его здесь. Они целуют и благословляют его на прощание. Он крепко обнимает их, потом достает из башмака кольца. Они невелики: как раз по размеру ему и Флоризелю. Матушка надевает кольцо сына, отец – кольцо Зэля. И вот – они исчезают!
     Безвременье отпустило их. Самберу бесконечно отрадно на душе. Он с жаром благодарит Бога. Его родители больше не пленники, они свободные люди. Никто, кроме Всевышнего, уже не имеет власти над ними. Но теперь нужно спрятать снотворное. Он кладет пилюли себе в чулок и садится ждать появления свои недругов. Они скоро придут за ним! О, как они прибегут, когда увидят в зеркальном перстне, что их пленники бежали, что в пустой комнате остался только он, лорд Самбер Гильгам! Бог знает, что` они с ним сделают. Но это совершенно его не волнует: ведь его родители освободились из безвременья, просили и благословили его. После такой лучезарной радости он может вынести всё, что угодно…


     В самом деле, не проходит приблизительно и десяти минут, как Сэмби слышит быстрые шаги и тревожные голоса в коридоре. Враги идут к нему. Поняли, что он их обманул. О, что теперь будет! Но ему совсем не страшно. За то время, пока этих двоих не было, он успел придумать несколько надежных способов снова одурачить их – и накормить снотворным. Какой-нибудь из его способов непременно должен сработать!
     Абелард фон Гротхальд отпирает дверь и входит. Вид его страшен, взгляд так и мечет молнии. Но Сэмби знает: человека нельзя убить в безвременье. Его, Самбера, можно было бы убить только в будущем, если на нем не будет временн`ого кольца. Кольца у него больше нет. У Гротхальда есть кольца, но гнев барона остынет раньше, чем он доверит новое кольцо крестному. Стало быть, смерть ему, Сэмби, пока не угрожает.
     - Так ты не выбросил к`ольца, - произносит барон таким голосом, словно роняет что-то тяжелое. Его кулаки сами собой сжимаются.
     - Да, я отдал их родителям и освободил их, - очень спокойно отвечает лорд Самбер. – И теперь я навсегда останусь в безвременье, потому что ведь граф Коразини не одолжит мне свое колечко?
     И он со зловещей фамильярностью подмигивает Гидаспу Коразини, который с трусливой злобой поглядывает на него из-за плеча барона.
     Фон Гротхальд подходит к Самберу и отвешивает ему пощечину такой силы, что Сэмби падает со стула, на котором сидит. Кровь капает из его носа, хотя он не испытывает боли. Он прижимает к носу платок и медленно встает. Гротхальд берет его за ухо и глухо произносит:
     - Идем. Пока что я не убью тебя, ты мне нужен. Мы с графом немного подождем. А безвременье ты покинешь, когда я этого пожелаю: разве ты забыл про кольца, которые мы сняли с твоих родителей, когда явились сюда? Ты достанешь нам клад Гильдегарда, а там… там посмотрим. Может, клад окажется столь велик, что я, так и быть, прощу тебе всё, что ты натворил и даже не отдам тебя ведьме. Удивляюсь одному: как ты решился отдать на съедение чугунным львам своих родителей и твоего дружка Зэля? Неужели ты думаешь, что от чугунных львов можно спастись?
     - Да, я так думаю, - отвечает Сэмби.
     Барон презрительно усмехается и обращается к Коразини:
     - Слава Создателю, мальчишка совсем еще глуп.
     Он поворачивается и смотрит на Самбера более спокойным взглядом:
     - Ничего, сынок. Главное, что ТЫ не пропал. Ты для нас с Гидаспом просто золото с бриллиантами. Уж тебя-то мы нипочем не выпустим. Отныне ты будешь неотлучно находиться при мне, и прислуживать нам с графом вместо Зэля. Пойдем, любезный крестник. Пусть черти сожрут меня с потрохами, если я, хотя бы на минуту, отвернусь от тебя. С сегодняшнего дня ты постоянно будешь у меня на глазах.
     Лорд Самбер очень доволен таким решением своего свирепого крестного, но тщательно скрывает свою радость. Барон берет его за руку и выводит из комнаты. Он не запирает ее, это уже ни к чему. Коразини шагает рядом с ними.
     Они идут по коридору молча, и молча же водят в покои, где живут барон и граф. Барон закрывает дверь в покои, привязывает, к ноге Самбера довольно длинную веревку, а другой ее конец прикрепляет к своему поясу. Затем они с Коразини садятся в кресла у стола.
     - Ну, начинай трудиться, друг мой, - обращается к Сэмби фон Гротхальд. – Ведь твой нос уже в порядке, не правда ли? Здесь, в безвременье, раны заживают удивительно быстро. Достань вино из шкафчика и налей нам с графом по кубку. И только вздумай отказаться: я свяжу тебя, положу в гроб и живьем закопаю в саду. Вот тебе будет весело! Умереть ты не сможешь, но зато так наорешься и наревешься, что, пожалуй, когда я тебя освобожу, с мозгами у тебя будет не так хорошо, как сейчас.
     И они с Коразини заливаются зловещим хриплым смехом. У Сэмби мурашки бегут по спине от угрозы Гротхальда и от его веселья. Такого страшного наказания он не мог себе и представить. Да и кому оно в голову могло придти, кроме этого подлеца и негодяя барона! Но Сэмби и виду не подает, что испуган.
     - Я буду слушаться вас, крестный, - смиренно говорит он. – И как бы вы меня ни наказали, я это заслужил.
     Фон Гротхальд доволен его словами.
     - Наконец-то ты пришел в чувство, - говорит он уже мягче. – Ну, наливай вино, и если будешь с нами учтив и вежлив, так и быть, я прощу тебя.
     Самбер идет к деревянному шкафчику, достает бутылку вина и заодно украдкой разрывает себе гвоздиком чулок, чтобы позже достать снотворное, не привлекая к себе внимания. Пока что он не может этого сделать: фон Гротхальд и Коразини не сводят с него глаз.
     Он подает им кубки, наполненные вином, и смиренно присаживается у ног барона на скамеечку.
     Они начинают пить и вскоре забывают про свою жертву. Они заводят беседу по-гречески (видимо, о своих темных делах). Сэмби довольно плохо знает греческий и улавливает только отдельные слова. Да он и не вслушивается, у него есть занятие поважнее. Пока его недруги пьют и беседуют, совершенно позабыв о нем, он ловко и незаметно вытаскивает из порванного у щиколотки чулка снотворные пилюли и так же незаметно прячет их в карман своих панталон.
     - Еще вина, Самбер! – требует, спустя несколько минут фон Гротхальд. – Нет, лучше подай всю бутылку!
     Сэмби послушно идет к шкафчику, а захмелевшие собеседники продолжают прерванный разговор, не обращая на него внимания. Он потихоньку бросает в бутылку всё снотворное и с сильно бьющимся сердцем ждет, пока оно растворится.
     - Ну, чего ты там застрял! – грубо окликает его барон и дергает за веревку так, что Сэмби едва не падает.
     - Подождите, крестный, - просит он. – Я слишком сильно заткнул бутылку пробкой и теперь не могу ее вытащить.
     - Вот глупый мальчишка, - ворчит фон Гротхальд. – Давай сюда бутылку, я вытащу пробку.
     - Я уже вытащил, - отвечает Сэмби, потому что снотворное растворилось. Он быстро приносит бутылку, разливает вино по кубкам и – сама услужливость и скромность – снова садится на подножную скамеечку. Его сердце бьется так, что готово выскочить из груди. О, хоть бы снотворное подействовало! Про себя он горячо молит об этом Бога.
     Между тем Гротхальд и Коразини пьют и продолжают свою беседу по-гречески. Они очень быстро пьянеют. Сэмби видит, как мутнеют их глаза, слышит, как всё больше заплетаются языки. Наконец фон Гротхальд роняет руки и голову на стол и принимается громко храпеть. Коразини смотрит на него осоловелыми глазами с бессмысленным любопытством. А через минуту и сам засыпает, откинувшись на спинку стула и уронив голову на плечо.
     Тогда Сэмби с тайным ликованием в душе принимается проверять, крепко ли они уснули. Он встает и несколько раз громко окликает их по именам. Никакого ответа. Тогда он сильно встряхивает за плечи сначала барона, потом Коразини. Но их сон очень крепок. С таким же успехом он мог бы трясти мешки с тряпками.
     Тогда Сэмби опускается на колени и с жаром, от всего сердца, благодарит Бога. Затем он встает, находит в шкафчике нож и перерезает веревку у самой щиколотки. Через минуту он совсем свободен. Теперь предстоит совершить самое главное, самое важное.
     Он подходит к барону и, дрожа от волнения, снимает с его рук все кольца: три временн`ых (одно – барона, два других когда-то сняли с его родителей), кольцо с рубином для перемещения в пространстве и кольцо с неизвестным темным камешком, которое, как ему известно, делает человека невидимым. Вслед за этим он точно так же обирает спящего Коразини: снимает с его руки временное кольцо, кольцо с рубином, кольцо невидимости и перстень с волшебным зеркальцем. С себя он также снимает кольца:  с рубином и темным камешком. Теперь у него одиннадцать колец: всё, что подарили Гротхальду гномы. Он аккуратно нанизывает десять из них на шнурок, выдернутый им из плаща барона, завязывает концы шнурка узлом и вешает его себе на шею. Надеть кольца на руки он не решается: они слишком велики для его пальцев. Он вовсе не хочет потерять их.
     Одиннадцатое, временн`ое кольцо, он надевает на свой большой палец, так оно слишком велико, и убеждается, что оно сидит довольно крепко. Тогда, осенив себя крестом, он касается кольца средним пальцем и мысленно приказывает ему: «В Гильдегард Фаустина Гильгама!»
     И вот безвременье исчезает, а он оказывается на старинной детской площадке Гильдегарда, под теплым ливнем. Он поспешно снимает с себя кольцо, развязывает шнурок на шее, вешает кольцо на шнурок, вновь делает два узелка и опять надевает шнурок себе на шею. Чувство свободы и безграничного счастья охватывает его. Плача от радости, он падает на колени и закрывает лицо руками.
     - Слава тебе, Господи! – шепчет он, заливаясь слезами восторга. – О, слава Тебе!
     Когда же, справившись, наконец, со слезами, он отнимает ладони от лица, то волосы на его голове становятся дыбом.
    Перед ним стоят два чугунных льва с живыми золотистыми глазами и чугунными цепочками. На цепочках чугунные распятия. На лбу одного из львов выведено белой краской «Орест», на лбу другого – «Пилад».
     Этого зрелища Самбер уже не может перенести. Вскрикнув, он лишается чувств.
     Тогда лев по имени Орест ложится рядом с ним на траву, а Пилад, бережно подняв Сэмби за жилет и рубашку чугунными зубами, осторожно кладет его на спину Ореста. После этого львы неторопливой рысью, бок о бок, пускаются к Гильдегарду.

                13.
     За две недели до этого Флоризель Гамбринус впервые просыпается в будущем,  в жизни, которая должна стать отныне его реальностью. Реальностью, походящей на сказку.
     Едва он успевает одеться, умыться и застелить свою постель, как к нему тихонько стучится Монти. Зэль открывает ему.
     - Доброе утро, - Монти с улыбкой пожимает ему руку. – Б`удешь завтракать с нами? Или хочешь у себя? Говори, только честно, где тебе хочется позавтракать?
     - С вами, - улыбаясь, честно отвечает Флоризель и поспешно добавляет:
     - Доброе утро, Монти!
     Они вместе спускаются в столовую, где уже сидят Гильгам и Криспи. Джуди, по своему обыкновению, уже позавтракала у себя.
     Стин и Криспина ласково здороваются с Зэлем. Он очень учтиво отвечает им и садится за стол. Ему наливают кофе, предлагают положить в чашку сливок и сахару. Он с любопытством делает всё это.
     Аромат кофе сразу пленяет его. Двести пятьдесят шесть лет назад в Эстурионе еще не было кофе. И вот теперь он пьет этот удивительный, необыкновенный напиток – впервые в жизни. Кофе очень нравится ему, особенно в сочетании с булочками, свежим маслом. Медом, творогом, вареньем. Он ест с большим аппетитом. Всё кажется ему необыкновенно вкусным. Он говорит об этом вслух.
     - Еще бы! Ты ведь не ел толком целых двести пятьдесят лет! – сочувственно говорит Монти, и все четверо смеются. До чего красиво звучит их смех! Флоризель испытывает настоящее наслаждение от таких человечных, таких добрых звуков. Правда, ему немного жарко. Фаустин замечает это.
     - Ничего, Зэль, - говорит он. – Мой Бернетт уже отправился в город и к обеду привезет тебе новую легкую одежду.
     Зэль с чувством благодарит его. Но он продолжает волноваться за Сэмби. Ему известно, что в безвременье события происходят медленно, и на одну тамошнюю секунду приходится едва ли не час времени на земле. Впрочем, он слышал от Сэмби, что порой «время в безвременье» убыстряется и становится таким же, как на земле. Гротхальд называл это явление «времнн`ыми ямами». Зэль говорит об этом своим новым друзьям. Монти как математик тут же пытается вычислить карандашиком на бумажной салфетке соотношение секунды безвременья и секунды обыкновенной. Но он всего лишь человек; такая задача, особенно с учетом «ям», периодичность которых никем не установлена, ему не под силу.
     - Будет тебе голову ломать, - смеется Гильгам. – Разве возможно познать все тайны Божьи? Да и зачем? Поищи лучше Джу, Монти, и мы все пойдем купаться на Суальд.
     Монти быстро находит Джу, и вот они все впятером, идут купаться на озеро. Зэль потихоньку спрашивает Монти, в чем будут купаться дамы, и в чем мужчины?
     - Дамы – в специальных коротких нарядах, - тихо отвечает ему Монтег. – А мы с тобой и Стин – в трусах и в майках. Без мамы и Джу мы, конечно, купались бы безо всего. Ну, а с ними приходится соблюдать приличия. Впрочем, это неважно. Всё равно будет здорово.
     Зэль относится к его словам немного недоверчиво. Во-первых, он стесняется раздеваться перед дамами, во-вторых, ему неловко видеть дам раздетыми: он к этому не привык. А потом, у него нет запасных трусов, чтобы переодеться. Он шепотом сообщает об этом Монти.
     - Наденешь сразу брюки, - подсказывает Монти. – Это совсем неважно. К тому же, сегодня Бернетт привезет тебе одежду.
     Зэль немного успокаивается.
     Всё оказывается гораздо проще, чем он предполагал – и действительно весело. Дамы, изящные и слегка загорелые, облаченные в красивые купальники, входят в воду первыми. Мужчины следуют за ними: в белых майках и темных трусах, которые немногим выше колен. Все вместе они плавают и ныряют, и Зэль с наслаждением следует их примеру. Его спина почти зажила за ночь, благодаря снадобьям доктора Годде. И доктор позволил ему купаться вместе со всеми. И вот он купается. Как давно он не плавал, и как ему теперь хорошо! Он водит хоровод вместе с Джуди и Монти прямо в воде, а потом Гильгам носит их на руках и на плечах, сразу всех троих. А они смеются: от радости и невольного восторга, который вызывает в них его сила.
     После купания они выходят на берег, одеваются за кустарниками и садятся на покрывало, расстеленное на траве, в тени деревьев над пляжем. Криспи угощает всех морсом, приготовленным ею из земляничного варенья, а Джуди оделяет каждого слоеными пирожками с вишневым джемом, которые она сама испекла сегодня утром «в честь прибытия Флоризеля Ланже». Зэль на седьмом небе от радости. «Когда лорд Сэмби и его родители примкнут к нам, как же всё будет чудесно! – думает он. – Дай-то Бог!»
     Гильгам, Криспи и Джуди просят, чтобы он обращался к ним на «ты» и называл их по именам. С Монти он на «ты» со вчерашнего дня. Зэль несколько смущен новыми для него «свободными» попустительствами столетия, в котором он очутился, но охотно соглашается. Чтобы немного оправиться от волнения, он предлагает своим «друзьям-господам» сыграть для них на лютне, которую он захватил с собой на озеро. Они отвечают, что будут рады его послушать. И он играет им и поет: чудесные серенады и баллады, перенятые у бродячих музыкантов. Они с удовольствием слушают его. Голос у Зэля очень хорош: бархатистый мелодичный тенор, необыкновенно приятный для слуха. В нем звучит что-то неземное: так могла бы петь женщина с низким голосом и мужчина с довольно высоким. Его невыразимо приятно слушать. Поэтому все слушают и от души хвалят Зэля. К этому он тоже не привык. Ему привычней получать за свое пение мелкую монету, сопровождаемую пинком или грубой шуткой.
     После небольшого концерта на берегу Суальда все идут домой.
     К обеду Бернетт привозит для Зэля целый чемодан одежды. Зэлю отводят отдельную комнату на первом этаже, напротив комнат Монти и Криспи. Там он примеряет рубашки, нижнее белье, брюки, костюмы, носки, короткие летние штаны, обувь, шляпу, плащ – и всё раскладывает и развешивает в шкафу с помощью Монти. Теперь он уже убежден в том, что ему не будет одиноко в том новом мире, в который он попал.
     Гильгам дарит ему кошелек с деньгами.
     - Но чем же я отдам тебе долг, Стин? – спрашивает Флоризель. – Я ведь не работаю.
     - Это подарок, - отвечает Гильгам. – не вздумай мне ничего отдавать, не то я обижусь.
     И тут же улыбается:
     - Шучу, не обижусь. Но это действительно подарок, Зэль.
     Флоризель крепко пожимает ему руку и горячо благодарит его, спрашивая себя, уж не сон ли всё это?
     А вечером Гильгам отводит его в церковь и представляет настоятелю, отцу Лукиану. Тому уже известно, что Флоризель хотел бы петь в церковном хоре. Он просит Зэля спеть что-нибудь духовное. Зэль поет Трисвятое. Отец Лукиан в восхищении и заявляет Зэлю, что принимает его к себе певчим с жалованьем в пятнадцать руанов в месяц. Зэль очень доволен.
     Следующим утром он исповедуется и причащается, а на вечерней службе поет и испытывает величайшее счастье.
     Теперь его дни лучезарны. Всё свободное время он проводит с друзьями, постепенно привыкая к новому миру, в котором ему отныне предстоит жить. Он обходит Гильдегард и делает вывод, что замок почти совсем не изменился, только всё старинное отошло в прошлое. То, что в безвременье было чистым и новым, теперь стоит ветхое, запущенное. Но новое здание нравится Флоризелю больше других: оно гораздо веселее, а главное, там отныне его дом и его друзья.
     Каждый день он учится. Монти обучает его математике, вернее, пока что арифметике, географии, истории и иностранным языкам, а Джуди – родному языку, чистописанию и литературе. Зэль учится очень охотно, и его юные учителя им очень довольны. Они играют с ним в волан и в мяч, катаются с ним верхом, а Гильгам, Криспи и Экаб Годде любят беседовать с ним о начале семнадцатого века – тех годах, которые стали его младенчеством, детством, юностью. Он охотно делится с ними своими воспоминаниями. Вдохновленный его рассказами, Гильгам берется за исторический труд о тридцатых-пятидесятых годах семнадцатого века в Эстурионе.
     - Моя книга станет историческим шедевром, - мечтает он. – И все будут ломать головы, откуда я взял такой уникальный материал.
     Так, весьма насыщенно и разнообразно, проходит пять дней.
     Наступает июнь.
     Рано утром взволнованный дворецкий Готфрид Линли будит Фаустина Гильгама, чтобы сообщить ему: возле крыльца играют, точно котята, огромные чугунные львы, а щиты, которые они до сих пор держали в лапах, лежат на крыльце.
     Гильгам тотчас одевается и выходит на крыльцо. Поразительно зрелище представляется его взору: ожившие львы, играя, борются друг с другом у нижних ступеней крыльца. Черные, чугунные, они, тем не менее, живые. Это удивительно. И несколько жутковато. Но Гильгам убежден в верности своих фамильных львов, отлитых еще при его прадеде. Он зовет их:
    - Орест! Пилад!
     И львы тотчас подбегают к нему. Они лижут его руки теплыми, хотя и чугунными, языками и всем своим видом выражают привязанность и повиновение. Гильгам бесстрашно, хозяйской рукой ласкает их, заглядывая в их золотистые глаза: единственное в них, что перестало быть чугунным. Оба льва странно теплы, как и их языки, - точно чугун, слегка нагретый солнцем.
     Фаустин велит слугам принести белую краску. Так как каждый из львов отзывается только на свою кличку, Гильгам пишет кистью на лбу одного из львов «Орест». А на лбу другого «Пилад». Потом он распоряжается принести ремни от старых чемоданов и делает из этих ремней ошейники для своих львов.
      - Носите их и не снимайте! – наказывает он ожившим стражам Гильдегарда.
      В этот день все обитатели замка знакомятся с ожившими львами. Львы обнюхивают их и лижут им руки в знак своего расположения к ним.
     Целых два дня уходит на то, чтобы прислуга замка перестала бояться львов.
     Зато Джудитта, как и Гильгам, совершенно не боится их. Едва познакомившись со львами, она садится на Ореста, и он галопом мчит ее в парк, а она крепок держится за его ошейник.
     Возвращается она очень довольная, обнимает Ореста, ласкает его и говорит:
     - Никогда не думала, что это так здорово – ездить верхом на льве, да еще на чугунном.
     Ореста хотят угостить молоком, но он не пьет его. Хотя он и ожил, он всё же остался творением рук человеческих, которое не ест и не пьет. И Пилад такой же.
     Львы Гильдегарда – особенные львы. Они прекрасно различают своих и чужих. Они подобны отлично выдрессированным сторожевым псам, но, в отличие от псов, им всё ясно и без хозяйских наставлений. Они ясно чуют намеренья и внутреннее состояние людей и отличают злодеев от благонамеренных лиц на расстоянии. Гильгам удостоверяется в этом, когда показывает львам портреты фон Гротхальда и Коразини, искусно сделанные Зэлем в акварели. Львы глухо рычат, глядя на эти портреты.
     - Не убивайте их, если увидите, - говорит им Гильгам. – Просто поймайте, приведите к крыльцу и дайте мне знать, что поймали воров.
     Львы преданно смотрят на него, и он убежден: они его поняли.
     После Стина и Джуди со львами быстрее прочих сходятся Монти и Флоризель. Они катаются на львах верхом и играют с ними. Монти уже успел привыкнуть к чудесам, Джуди тоже, а для Зэля чудеса начали двести пятьдесят шесть лет назад – и до сих пор не кончились, только обрели новые, абсолютно положительные формы.
     Криспи и доктор Годде, как и слуги Гильдегарда, не сразу привыкают к ожившим львам и побаиваются их. Но львы так умны и вежливы с ними, что им ничего не остается, как только примириться с чудом и подружиться со львами, точно с самыми обыкновенными домашними животными, которые отныне оберегают покой всех обитателей Гильдегарда.


     Спустя два дня после того, как оживают львы, тобой и Флоризелем овладевает тревога за судьбу лорда Самбера. Зэля эта тревога вообще не покидала. Но теперь она передается и тебе, а у Зэля усиливается. Он так тоскует по Сэмби, так переживает за него, что утрачивает способность чем-либо заниматься. Ты видишь это и тоже начинаешь переживать за Сэмби. Вслед за вами беспокойство за судьбу маленького лорда охватывает Джуди, Криспи, Гильгама и доктора Годде. Но они намного спокойней вас. Стин убеждает тебя и Зэля набраться терпения и вспомнить, что безвременье замедляет каждый вздох, каждый шаг, не говоря уже о поступках. Вы соглашаетесь с этим и становитесь повеселее. Но всё-таки вам не по себе. И это идет вам на пользу: ожившие чугунные львы уже не так тревожат ваше воображение. Если бы не тревога за Самбера, ты бы, вероятно, всё-таки немножко сошел с ума, потому что живые чугунные львы: слишком великое чудо. Во всяком случае, для тебя, Монтега Эсъюда. Тебе начинает казаться, что ты спишь и не можешь проснуться. Но, благодаря твоей тревоге за Сэмби, ты начинаешь смотреть на львов, как на нечто самое обыкновенное, - и Флоризель тоже. Криспи и Стину помогает свыкнуться со львами их взаимная любовь, которая слишком сильна, чтобы каверзы таинственной Азарды могли на нее подействовать. Ее колдовство не дало желанного для ваших врагов результата: ожившие львы, как это заранее предсказал Фаустин Гильгам, служат вам, а не ей,
     Джудитта и доктор привыкают ко львам, благодаря своей прирожденной трезвости мышления, спокойствию и рассудительности. Прислуга же просто привыкает ко львам так же, как, в свое время, привыкла к «привидению Гильдегарда». Эти люди уже совсем не интересуются львами; их гораздо больше занимают их повседневные обязанности.
     А вас с Флоризелем больше всего волнует лорд Самбер.
     Четвертого июня, после завтрака, вы не идете купаться на Суальд и не идете учиться. Вы оба направляетесь к детской площадке. Конечно, там никто не появится – вы оба уже несколько дней ходите туда и в Итальянскую башню – и совершенно напрасно дежурите там по часу и по два. Иногда с вами ходит Джуди: просто чтобы поднять вам настроение.
     Сегодня ее с вами нет: вероятно, она убежала на Суальд или уехала кататься верхом – на лошади или на одном из чугунных львов. Ей нравится, что львы, хотя и остались чугунными, ступают мягко и осторожно, точно настоящие львы; их прыжки легки и не сотрясают землю. Тебе это тоже нравится, но сейчас ты об этом не думаешь. Вместе с Зэлем вы думаете о Самбере.
     И вдруг вы видите, что навстречу вам идут двое: крупный, дородный мужчина в старинном камзоле и при шпаге, в кудрявом темно-каштановом парике, и женщина в старинном платье и красиво, богато отделанном чепце. Женщина держит мужчину под руку. Они ступают не очень-то уверенно, внимательно оглядываясь по сторонам. Оба уже в возрасте: даме лет сорок пять, а мужчине – пятьдесят или немногим более того.
     Ты не успеваешь сообразить никакой мысли относительно этих новых лиц, как вдруг Зэль восклицает:
     - Монти! Да ведь это же герцог Гильгамский и леди Густава – родители лорда Сэмби!
     Он бросается к ним, ты стараешься не отставать от него.
     И вот вы уже стоите перед ними. Зэль, одетый так же, как и ты, просто и современно, радостно приветствует Гильгамов.
     - Флоризель! – глухо восклицает Эр`ик Гильгам и обращается к жене:
     - Стэви, посмотри, это же бедный Зэль, которого освободил Сэмби.
     Они обнимают Флоризеля, а тот целует их руки.
     - Познакомьтесь, господа, - Зэль указывает на тебя. – Это Монтег Эсъюд, друг лорда Самбера!
     - Весьма приятно познакомиться, - лорд Эрик пожимает тебе руку. – Значит, мы там, где нам следует быть: в Гильдегарде Фаустина Гильгама, нашего потомка?
     - Да, да, - подтверждаешь ты, взволнованный их прибытием из безвременья. – Значит, лорд Сэмби освободил вас?
     - Освободил, - кивает господин Гильгам. – А сам остался в безвременье…
     Леди Густава прижимает к лицу платок и всхлипывает. Глаза герцога тоже блестят, но он сдерживается.
     Вы с Зэлем встревожены и огорчены тем, что Сэмби не спасся вместе с родителями. Вы ведете их к замку и расспрашиваете, но они отвечают вам очень односложно.
     - Любезный господин Эсъюд, - обращается к тебе герцог. – С вашего позволения, мы с госпожой Гильгам расскажем обо всём в замке, его светлости Фаустину, нашему потомку, чтобы не повторяться. Это было бы слишком тяжело для нас…
     Его голос осекается. Вы больше ни о чем не расспрашиваете их и сами ничего не говорите ни им, ни друг другу.
     Вскоре вы уже в замке, в малой гостиной, - и слушаете рассказ лорда Эрика. У Криспи, Джуди и Зэля слезы на глазах, госпожа Густава плачет; у тебя щиплет в носу. Только доктор и Стин сохраняют спокойствие.
     - Вот и всё, господа, - закончив, свой рассказ, произносит Эрик Гильгам бесконечно усталым, точно неживым голосом. – Если наш сын не появится через три дня, я отправлюсь обратно в безвременье и выручу его, чего бы мне это не стоило. Пока же простите нам наше уныние: мы не можем быть другими. Старшего сына Эрлина мы лишились навсегда, мы больше не увидим его. С этим мы уже смирились. Но наш Сэмби… если мы потеряем и его, этого нам не пережить. Уж лучше умереть самим.
     - Господа, отныне вы – моя семья, - сердечно говорит им Гильгам. – Прошу вас. Пойдемте в ваши комнаты: я давно приготовил их для вас. Они на втором этаже. У вас будет прислуга и одежда, принятая в нашем времени. А лорд Самбер… у меня нет сомнений, что совсем скоро мы увидим его живым и здоровым.
     - Благодарю, дорогой внук, - герцог пожимает руку своему потомку. – Благодарю вас всех, наши добрые друзья, - он обводит взглядом комнату. – Мы с герцогиней выпали из нашего времени, точно птенцы из гнезда. Мы уже не молоды – и вот, вынуждены доживать свои годы в чужом для нас столетии. Боюсь, мы никогда не сможем полностью освоиться в нем. Но если с нами будет лорд Самбер, мы заново родимся для жизни. Мы с матерью простили и благословили его, - он опускает голову. – Это всё, что мы смогли сделать для нашего мальчика… для героя, который своим подвигом искупил былое предательство; нет не то… роковую ошибку. Потому что это была ошибка, не более того. И вот он теперь там – один… а мы здесь.
     И он тяжело умолкает.

    Гильгамов устраивают как можно лучше: в четырех комнатах с отдельных выходом в сад. Их ведут в галерею и показывают им портреты их старшего сына, героя Эрлина, сделанные в разные времена. Их настроение немного поднимается. Они узна`ют, что их сын прожил блестящую жизнь, отличился в сражениях, был многократно награжден государем и умер в глубокой старости, благочестивым человеком, окруженный любовью и заботой детей, внуков, правнуков. Они испытывают гордость за Эрлина. Но вместе с тем им тяжело и грустно, что они больше никогда не свидятся ни с ним, ни со своими прежними друзьями. А самое главное, лорд Сэмби. Мысль о младшем сыне ни на минуту не покидает их.
     К вечеру у госпожи Густавы начинается горячка. Она лежит в постели, бредит, не узнает даже своего мужа и беспрестанно зовет Сэмби. Экаб Годде неотлучно находится при ней, господин Эрик тоже. Он избавился от своего парика и теперь сидит у постели горячо любимой им супруги: уже совершенно седой, коротко постриженный пожилой человек. Флоризель вызывается быть сиделкой при больной.
     - Вам надо отдохнуть ночью, ваша светлость, - говорит он герцогу.
     - Надо, друг мой, - соглашается герцог. – Если я не отдохну, как я, в таком случае, помогу Сэмби? Мне нельзя болеть.
     Он ложится на кровать прямо в одежде и тут же забывается крепким, тяжелым, неуютным сном.
     Невесело тянутся эти дни. Все вы по очереди дежурите у постели больной: и ты, и твоя мать, и Гильгам, и Флоризель, и Джуди, и добрая экономка Теклистия Моринг, и сам лорд Эрик. Он похудел, осунулся, ест и пьет через силу. Доктор Годде убеждает его быть мужественным и стойким.
     Так проходит четыре дня, тягостных, безрадостных, напряженных, полных тоски и ожидания. Герцог рвется на помощь сыну, но Гильгам удерживает его, убеждает подождать еще сутки – всего сутки.
     А девятого июня лев Орест привозит на своей спине бесчувственного, но всё-таки живого и невредимого лорда Самбера.
     О, счастье! Ты никогда не забудешь этого дня.
     Разве можно забыть, как Стин, весь мокрый от ливня, принес на руках в замок Сэмби, и все сбежались в гостиную, где Гильгам положил его?
     Разве можно забыть, как доктор привел Сэмби в чувство, и как Самбер засмеялся и заплакал от радости, придя в себя и увидев всех вас?
     Разве можно забыть, как лорд Эрик и Флоризель обнимали и целовали Сэмби, и все трое плакали? А потом и вы все бросились обнимать Сэмби…
     В тот же вечер леи Густава пришла в себя, увидела, узнала сына – и немедленно начала выздоравливать. Лорд Эрик помолодел лет на десять и заявил, что теперь он готов жить вечно, и в каком угодно столетии.
     За обедом вы, затаив дыхание, слушали захватывающий рассказ Сэмби о том, как он перехитрил врагов и навеки оставил их в безвременье.
     - Так и быть, мы освободим их, - сказал лорд Эрик. – Но позже. И отправим на далекие острова, где они никому не смогут причинит зла.
     Все охотно согласились с таким решением.
     Тринадцать волшебных колец – подарок гномов Гротхальду – Гильгам спрятал в свой тайник, секрет которого известен только очень немногим людям. Четырнадцатое кольцо, перстень с волшебным зеркальцем, Сэмби оставил себе с разрешения отца.
     И только спустя два дня все вы успокоились и по-настоящему почувствовали, что началось лето.   

                14.
      Лучи солнца пробиваются в щелки бархатных портьер; мелкие серебристые пылинки покачиваются в тончайших конусах света. Беззаботно, весело щебечут за окном птицы и, как всегда, в распахнутое окно беспрепятственно проникает и заполняет комнату аромат цветов.
      Сэмби видит всё это, лежа на мягкой кровати в своей спальне, смежной со спальней его родителей и их комнатами. Его комната – напротив. Там находятся его ореховое бюро, новое фортепьяно, которое он быстро предпочел клавесину, заново покрашенная лошадка, принесенная слугами из Итальянской башни вместе со старыми игрушками. Там же несколько новых игрушек Сэмби. А внизу, в холле, стоит самая поразительная вещь на свете – велосипед. Гильгам купил в Штальмаре шесть великолепных велосипедов. И одна из этих чудесных машин теперь принадлежит Сэмби! 
     Он улыбается. С тех пор, как он вернулся в Гильдегард, прошло две недели. Июнь на исходе. Матушка уже совершенно здорова, и всем им очень весело. Ведь они теперь богаты. Сэмби достал из подвала Гильдегарда клад, который ему показал когда-то фон Гротхальд. Вернее, Сэмби указал место нахождения этого клада. Сам он никогда не смог бы его вытащить: тяжелый, окованный железом сундук с заржавевшим замком. Ключа от сундука ни у кого не было, поэтому замок сбили и открыли крышку. В сундуке оказалось множество драгоценностей, жемчуга, золотых монет. Всё это было поделено Гильгамом на равные части, и теперь все они богаты! Богаты, как короли. Отец немедленно обратил часть своих драгоценностей в деньги и купил небольшое очаровательное поместье в двух километрах от Гильдегарда. Оно называется Праздничные Огни. Правда, поместье немного запущено, и сейчас там идет ремонт. Но отец и матушка счастливы, что они снова самостоятельные люди, что у них есть теперь свой дом, деньги в банке – и они прочно заняли место в том новом мире, в который попали.
     Чугунные львы больше не бегают по саду. Они вновь лежат на крыльце, спокойные и неподвижные, с рыцарскими щитами в лапах. Колдовская сила, ненадолго оживившая их, кончилась – и Орест с Пиладом заняли свои прежние, подобающие им места. Это никого особенно не огорчило, а слуги и вовсе вздохнули с облегчением: они не очень-то любили чудеса.
     Вместо львов в парке появилось три больших овчарки, подаренных Гильгаму для охраны, подаренных Гильгаму для охраны поместья одним из его сослуживцев который продал имение и собирался уезжать за границу. Собаки были почти такие же умные, как Орест и Пилад – и верно несли свою службу.
     Самбер успел немного измениться, как и его родители: и внешне, и внутренне. Теперь он одет так же, как обитатели Гильдегарда: просто и легко. Его длинные локоны исчезли, их сменила красивая стрижка, отчего он стал еще миловидней. Его отец и матушка тоже теперь одеваются по-современному, и отец не носит больше парика. Он сам обучает сына всем наукам: готовит его к поступлению в университет. И еще: Сэмби продолжает писать музыку. Только свою серенаду он больше не играет – слишком долго он играл только ее одну…
     Сэмби откидывает одеяло и встает. С улыбкой он раздвигает портьеры – и видит за окном веселое солнечное утро. Стин подарил ему золотые часы на цепочке. Сэмби смотрит на них. Восемь часов утра! Вероятно, пока что встала одна только Джуди; она всегда рано встает.
     Он накидывает халат и выходит из комнаты, а спустя десять минут возвращается умытым и причесанным. Одевшись так же, как обычно одевается Монти (только Сэмби не носит носков), он сбегает вниз по лестнице, чтобы поздороваться с садом.
     Старый сад Гильдегарда совсем не изменился за прошедшие столетия; разве что стал еще пышнее. Вот этот старый дуб Самбер помнит с раннего детства, как и вон ту сосну; он часто забирался на нее. Правда, в два с лишним столетия назад эти деревья были гораздо тоньше.
     Он снимает сандалии и идет по влажной от росы траве, пока не добирается до качелей, на которых часто качается Джуди. Он садится на них, бросив сандалии, и принимается упоенно раскачиваться. Но вдруг ему вспоминается велосипед: черный, блестящий, с крепкими надутыми шинами. Сэмби торопливо останавливает качели, обувается и бежит в дом. Вскоре он появляется оттуда, держа за руль своего стального скакуна. Положив его у крыльца, он наскоро треплет по гривам чугунных львов, здороваясь с ними (он никогда не забывает этого делать), а еще через две минуты он летит, точно птица, вдоль аллеек и дорожек, через сад, в огромный парк, где он так давно не бывал один. Он прекрасно знает этот парк. Здесь они с Эрлином бегали и играли, пока Эрлин не вышел из того возраста, когда бегают и играют. Он был старше Сэмби пятью годами. Самбер вздыхает. Как это странно – всё, что случилось с ними! Но он не может об этом жалеть: ведь благодаря своей о ш и б к е, он подружился с такими чудесными людьми, как Стин, Монти, Джуди, Криспина; благодаря своей роковой ошибке, он сделал богатыми их всех, собственных родителей и себя самого. И слуги Гильдегарда довольны: они теперь получают очень большое жалованье. Словом, всё отлично. Вот только ведьма Азарда всё еще существует, да и те, оставшиеся в безвременье… Сэмби задумывается. Впрочем, отец и Гильгам приведут их сюда и уведут на далекие острова, где можно жить, но где нельзя причинять зла людям. Все единогласно решили, что безбожно оставлять в безвременье даже последних негодяев, и Сэмби с этим согласился.
     Он видит на соседней аллее Джудитту: она тоже катается на велосипеде. Самбер несколько раз нажимает на звонок. Джуди оборачивается и машет ему рукой. Он едет к ней. И вот они уже вместе летят по тропинкам и дорожкам. Когда Джуди катается на велосипеде, она одета, как мальчик. Вот и теперь на ней старые брюки Монти, подвернутые до колен, и длинная голубая рубашка. Эта одежда ей удивительно идет. Сэмби деликатно сообщает ей об этом.
     - Спасибо, - отвечает она. – Жаль только, что так принято ездить, где хочешь. – можно только в пределах имения.
     И улыбается:
     - Ты стал другим, Сэмби. Настоящим современным мальчиком. Быстро ты привык!
     - Еще не до конца, - признается он. – Но как же я рад, что я больше не «привидение Гильдегарда»!
     Они смеются и поворачивают к дому.
    

    В темной землянке, у очага, на котором кипит котел с какими-то травами, сидит сумрачная, неряшливо одетая женщина. Она уже немолода, ей около пятидесяти лет. Волосы у нее жёсткие, длинные, темно-рыжие, а в нечетких, словно размытых чертах лица есть что-то грубое, звериное, отчего это лицо странно напоминает волчью морду. Нос, губы, подбородок – всё это точно слито вместе и немного вытянуто вперед. Глаза у женщины большие, ясные, черные, но и в них то и дело вспыхивают красноватые звериные огоньки. От котла поднимается пар, тяжелый запах каких-то трав и кореньев давит на грудь, мешает дышать.
     - И куда они пропали? – бормочет она глухим голосом, помешивая зелье в котле серебряной разливной ложкой. – То, бывало, их не выгнать, а теперь… уж не случилось ли чего? Может, львы? Ведь они стали служить Гильгаму! Сколько сил я положила, чтобы оживить их! Я ввела демонов в эти куски чугуна, демонов злобы… но белые духи выгнали их. Думала ли я, что оживляю защитников Гильдегарда? Никогда бы я этому не поверила! Но это случилось! – и она не без досады рассмеялась, обнажив острые, как у зверя, зубы. – Львы превратились в смиренных котят. Неужели же они сожрали тех, двоих?
     Она качает косматой головой, затем встает, снимает котел с огня, ставит на пол и, судорожно бормоча какие-то непонятные слова, начинает бить в маленький бубен и монотонно повторять:
     - Зеркало, черное зеркало! Хо! Зажгитесь, болотные огни, князь мира сего, отпусти ко мне духов твоих! Хо! Черное зеркало, явись! Стань, зелье, зеркалом; духи тьмы, очистите воду! Да отойдет трава, да зажгутся болотные огни, да почернеет зеркало! Хо!
     Она бьет в бубен, извивается, твердит заклинания. Потом берет свой посох, испещренный никому не ведомыми знаками, посох, увенчанный волчьим черепом, и, потрясая бубном и стуча в земляной пол посохом, начинает топать ногами и выкрикивать страшные, ни на что не похожие слова, и издавать стоны, от которых застыла бы кровь в жилах у всякого, кто услышал бы их. На ее потемневших губах выступает пена, она корчится до судорог, а в это время по всему котлу начинают зажигаться блуждающие огоньки. Мертвенно бледные, зеленоватые, они разгоняют травы и корни в стороны, пока вода в котле не начинает светиться прозрачным, бедно-зеленым светом. Тогда ведьма принимается произносить молитвы, заменяя слова благодати дикими, грязными словами проклятий. Ее зрачки из черных становятся кроваво-красными. Она неизъяснимо страшна в эту минуту. И тогда вода в котле вдруг чернеет и становится ровной и гладкой, точно лакированное дерево. Ведьма хохочет, в последний раз ударяет посохом по земле, затем ставит его в угол и склоняется над котлом. Она проводит ладонью по поверхности воды, но это уже не вода, а черный лед, прочный, как алмаз.
     - Привет тебе, князь темный! – восклицает ведьма. – Дай радость Азарде, твоей служительнице. Хо! Пусть аггел твой посетит меня. Мне нужна правда во имя лжи.
     И тогда она слышит шепот – мертвый, глухой, нечеловеческий шепот, исходящий от черного льда:
      - Аггел князя здесь. Спрашивай.
      - Где Гротхальд и Коразини? – спрашивает Азарда.
      - Прольешь ли ты невинную кровь? – осведомляется черное зеркало.
      - Я дам тебе крови! – обещает ведьма.
      - Барон и граф в безвременье, - шепчет черное зеркало. – Они лишены власти, у них больше нет колец. Всё забрал прощенный и благословленный; он же и усыпил их. Теперь он на свободе, он и его родители. Они в Гильдегарде. А барон и граф в безвременье. Они спят.
     - О, болваны! – восклицает Азарда в бешенстве. – Спят! И всё упустили! А клад?
     - Клад найден, - шепчет зеркало с сухим смешком. – В Гильдегарде теперь все богаты и счастливы.
     Она оскаливает зубы и рычит, как зверь, в бешеной ярости.
     - Достань кольца! – шепчет зеркало. – Достанешь кольца – вернешь клад, потому что сможешь повернуть время вспять. Отдай кольца Черному Ратнику князя: он явится к тебе в полнолуние. Но если у тебя не будет колец, Черный Ратник заберет тебя саму.
     И черный лед вновь становится обыкновенной водой.
     Азарда садится за низкий стол, берет счеты, сделанные из лягушачьих черепов, и начинает лихорадочно высчитывать что-то. Затем шепчет:
     - Так, так, значит, кольца у Гильгама в тайнике. Но я не пойду за ними. Нет, пусть сначала пойдут они. Придется вытаскивать их из безвременья. Да, они мне нужны. Иначе кого же я отдам Черному Ратнику, если кольца пропадут? Сама я к нему идти не желаю. Но в безвременье мне сейчас не пробраться. Ах, как у меня мало времени! – она с досадой ударяет себя кулаком по колену. Но тут же надежда появляется на ее лице.
     - Я совсем забыла про колодец… - шепчет она. – Да, можно сделать всё теперь же. Придется использовать это средство. Жаль тратить его на такое дело, но придется.
     Она берет с полки какие-то пузырьки и баночки, кладет их в сумку, затем открывает кладовую в стене подземной пещеры. Внутри кладовой – колодец. В нем нет воды, нет дна.
Азарда скороговоркой произносит заклинание, вскакивает на борт колодца и безмолвно исчезает в его бездонной глубине вместе с сумкой.



                Х Х Х Х
     Она быстро шагает по Гильдегарду, погруженному в безвременье, косматая и угрюмая, похожая на оборотня в своем неряшливом платье. « Это я в последний раз пользуюсь колодцем, - угрюмо мелькает в ее голове. – И для каких ничтожных целей – чтобы вытащить двух глупцов из безвременья, где им самое место! Но они мне нужны. Они должны проникнуть в Гильдегард и достать кольца. О, если бы я была больше похожа на человека. Меня взяли бы в замок служанкой. Но с таким лицом не возьмут. А впрочем… но это позже. Сначала нужно вызволить этих двоих».
     Она входит в комнату, где крепко спят барон Гротхальд и герцог Коразини.
     - Сны видят, голубчики, - сердито бормочет Азарда, подходя к ним. – Ох уж, эти пустоголовые пропойцы! Стоило связываться с ними себе на беду! Ведь Черный Ратник не будет со мной шутить. А всё из-за них. Я буду не я, если не всучу их Ратнику. Их души недалеки от гибели, нужно лишь немного подтолкнуть их. Двое великих грешников лучше одной ведьмы, это и последнему бесу понятно.
     Она пытается разбудить фон Гротхальда – с силой бьет его по щекам. Он не просыпается, даже храп его нисколько не прерывается. То же самое и с Коразини. Мощные пощечины Азарды заставляют его лишь сладко улыбнуться во сне.
     - Бараны безмозглые, проклятые идиоты! – цедит она сквозь зубы, торопливо доставая из своей кожаной сумки банки и пузырьки. – Дурачье…
     Она берет несколько пузырьков и по капле льет их содержимое в пустой флакон: по три капли из каждого пузырька. Затем добавляет каких-то порошков и отваров из четырех взятых с собой баночек, и жидкость в пузырьке становится алой, как кровь. Тогда Азарда вливает половину жидкости в рот Гротхальду, а другую половину – в рот Гидаспа Коразини. Оба мотают головами, чихают и просыпаются.
     Азарда стоит, подбоченившись, и смотрит на них с презрением, а они на нее – с безграничным изумлением, протирая всё еще немного сонные глаза.
     - Просыпайтесь живее, уважаемые господа, - обращается она к ним без малейшего уважения в голосе. – Нам надо поскорее уходить отсюда. Я к вам пришла через колодец, стало быть, время теперь одинаковое, что здесь, что в будущем. Но это ненадолго. Шевелитесь, не то навсегда тут останетесь!
     - А кольца! – одновременно вскрикивают пробудившиеся вельможи, разглядывая своих руки.
     - И мальчишка… где мальчишка? – хрипло спрашивает фон Гротхальд. – Это ты, Азарда, увела его?
     - Это вы его проспали, добра бы вам не видать! – кричит она, потеряв всякое терпение. – И Самбера, и кольца. Он подс`ыпал вам снотворное в вино и снял с вас кольца! И преспокойно ушел в Гильдегард Фаустина Гильгама! Понятно вам теперь, тупоголовые?
     - О, черт! – стонет фон Гротхальд. В течение доброй минуты они с Коразини осыпают проклятьями и самих себя, и Самбера, одурачившего их, и друг друга. Потом барон спохватывается:
     - А клад, Азарда?
     - «Клад»! – передразнивает она его. – Клад они уже давно достали и поделили, так что шиш вам теперь с маслом!
     Гротхальд разражается чудовищной бранью и со всей силы ударяет кулаком по столу, так, что банки и пузырьки подпрыгивают.
     - Тихо! – гремит ведьма. – Не разбей мои снадобья, барон! Еще не вся надежда потеряна, нужно спешить!
     - Разве есть еще надежда? – торопливо спрашивает Коразини.
     - Есть, если будете умнее, - ворчит Азарда, складывая свои баночки и пузырьки обратно в сумку. – Вставайте и пойдем. Я вам всё позже объясню.
     Они немедленно встают и следуют за ведьмой, прочь из замка, к старому колодцу, что стоит на внутреннем дворе.
     - Полезайте в колодец! – велит Азарда.
     Барон и граф заглядывают в колодец, зябко ежатся и переглядываются между собой.
     - О, трусы! – не выдерживает Азарда. – Что мне, всю вечность стоять тут с вами? Давайте мне руки или пропадайте здесь до Страшного Суда!
     Они поспешно подают ей руки. Все трое вскакивают на широкий сруб колодца – и прыгают вниз!


     Спустя секунду они уже в землянке ведьмы и с облегчением крестятся.
     - Это еще что! – кричит она. – Сгубить меня хотите вашими знамениями? Садитесь, я скажу вам, что делать.
     Они послушно садятся на лавку у стены.
     Тут же кто-то стучит в маленькую деревянную дверь.
     - Кого еще принесло? – хмурится Азарда и отпирает засов.
     Входят Кронид Фауджоли и бродяга Ц`еге Ф`ерсон, тот самый, который принес Криспине первое письмо от ее мужа.
     - А, это вы, добрый господин? – голос Азарды немедленно становится любезным. – Прошу вас. Проходите. Не угодно ли чаю? Кофе? Не обращайте внимания на этих двух господ; это… это мои клиенты.
     - Мне ничего не нужно, Азарда, - отвечает Фауджоли. – Мы с моим слугой, слава Богу, поужинали.
      - Ну, рюмочка бренди никому не повредит, - замечает ведьма. – Садитесь, господин Фауджоли, на лавку, и слуга ваш пусть сядет.
      Они садятся на ту же лавку, на которой сидят фон Гротхальд и Коразини. Азарда убирает котел с водой и наливает всем четверым по рюмочке бренди. Они коротко благодарят ее и выпивают.
     - Пусть господин Фауджоли послушает нас, - обращается Азарда к барону и Коразини. – Право, он нам не помешает. К тому же, дело близко его касается.
     И она подробно рассказывает барону и графу, что львы, оживленные ею, не принесли никакой пользы, а теперь и подавно не принесут, потому что сила, делавшая их живыми, иссякла, и они снова стали чугунными скульптурами.
     - А всё Фаустин Гильгам, - говорит она. – Он  в е р и л, что львы буду служить ему, а не мне, и вот, пожалуйста! У него сильная вера, я не могу бороться с ней. Но если вы достанете кольца. Мы еще повоюем.
     Она смотрит на Кронида Фауджоли:
     - Сударь, в ваших интересах помочь господину фон Гротхальду и господину Коразини. Послезавтра будет отличная грозовая ночь. Достаньте кольца из тайника Гильгама – и все будут довольны. Госпожа Фауджоли сразу же вернется к вам.
    - Но… у них теперь собаки, - нервно говорит Фауджоли. – Три огромных пса!
    - Собаки не учуют вас, даю вам слово.
    - Но где же тайник?
    - Я нарисую вам план второго этажа и обозначу на нем тайник; с этим не будет никаких затруднений.
     - Послушай, - хмурится фон Гротхальд. – Но раз всё так просто, как ты говоришь, ты могла бы и сама достать кольца, Азарда!
     - Могла бы, - ведьма устремляет на него пронзительный взгляд. – Но гномы – чистый набожный народ, их кольца обладают великой силой. Они сожгут мне руки, едва я дотронусь до них. А  потом, пока вы будете работать, я должна беспрерывно мешать варево и творить заклинания, чтобы вас никто не остановил. Если бы не это, я бы, пожалуй, сама решилась взять кольца. У меня есть и щипцы, и шкатулка особой прочности. Но кто тогда будет мешать варево и творить заклинания?
     - А н`ам  кольца не сожгут руки? – боязливо осведомляется Коразини.
     - Вам? Нет! Вы далеко не так грешны, как я. Берите их спокойно.
     Они говорят еще долго. Азарда рисует угольком на дощечке план второго этажа и обозначает, в какой именно комнате и где находится тайник. Схема начерчена толково и понятно. Все четверо сразу ясно представляют себе, где именно следует искать кольца.
     Азарда и ее гости так увлечены беседой, что не замечают лица Цеге Ферсона. А тот бледен, как бумага, и у него зуб на зуб не попадает. Он впервые постигает, что такое настоящая ведьма, и понимает, что связался с нечистой силой. «Господи, - думает он с ужасом. – А ведь я сам нашел эту бестию для господина Фауджоли. Думал, какая-нибудь простенькая ведунья. А она – настоящий черт. Ох, Господи, не дай мне пропасть!»
     И он принимает твердое решение: сбежать нынче же, при первом удобном случае от Фауджоли, который, видимо, совсем не соображает, в какие тенеты попал, - и не просто сбежать, а уйти в Гильдегард, к господину Гильгаму с его сильной верой и обо всём ему рассказать. «Если я их выдам, - размышляет Ферсон, - меня, может, простят и под защиту возьмут! А если просто так сбегу, эта Азарда меня из-под земли достанет. Раз у нее чугунные львы оживают, тут уж совсем беда. Я один не справлюсь. Всё расскажу господину Гильгаму!»
     Около трех часов ночи Фауджоли и Ферсон покидают землянку, вырытую в развалинах Совиной башни, садятся в коляску и едут во Флэмстед, в гостиницу.
     Абелард фон Гротхальд и Гидасп Коразини остаются у Азарды. У них нет современного платья и денег, которые имели бы хождение в современном Эстурионе. Ведьма отводит им боковую комнату своей землянки. В ее подземном жилище целых три комнаты: необыкновенная роскошь для такой отверженной, как она.

                15.
     В приусадебной церкви Божьей матери идет вечерняя служба. Пахнет ладаном. С позолоченных царских врат смотрят на прихожан темные, древние лики святых.
     Церковный хор поет. Чистые, красивые голоса на хорах и на клиросе славят Бога.
     Флоризель Ланже, которого никто не называет больше Гамбринусом, поет тоже. Он поет очень старательно вместе с тенорами. А рядом с ним стоит девушка в голубом платье, с льняными волосами, убранными под платок. Имя девушки Эльба Оут. У нее мягкое, глубокое, сильное сопрано; самое лучшее сопрано, которое когда-либо слышал Флоризель. Он не может без волнения и глубокого восхищения слышать ее голос, который так напоминает голос ангела. Да и сама она похожа на ангела, эта тоненькая девушка. Флоризель вкладывает всё чувство, всю любовь к Богу в свое пение, но его мысли нет-нет, да и возвращаются к Эльбе Оут. Она сирота, и очень бедна, да не так уж и красива, хотя черты лица у нее тонкие, а глаза большие, серо-голубые. Но лицо бледно. Она сильно хромает, потому что в детстве сломала бедро. Оно срослось, но хромота осталась. И эта девушка никогда не сможет выйти замуж, ибо ласки мужчины, даже самые бережные, будут причинять ей боль, а рождение ребенка будет стоить ей жизни… да она и не доносит его. Это Флоризель узнал от девушек-певчих, которые однажды вполголоса говорили между собой об Эльбе. Они не знали, что  Зэль их слышит. А он, хотя и не собирался подслушивать, всё же дослушал их до конца: так его взволновала судьба Эльбы. Он подружился с ней. Она оказалась очень милой, девушкой, очаровательной, доброй и общительной. Он часто провожает ее домой, до ее полуразвалившейся лачужки, но не смеет предложить ей денег. Ему известно, как она становится строга, когда речь заходит о деньгах. И она очень нравственна. Ее чистота и набожность волнуют и восхищают его не менее, чем весь ее нежный облик и чудесный голос. Но она не ханжа и не святоша, просто милая, одинокая девушка, которой нелегко живется на свете. Его тянет к ней всеми силами души, и он ничего не может с собой поделать. Ведь он не менее одинок, чем она. Ему не от кого ждать ласк и поцелуев, ибо всем известно, что он гермафродит. Но он живой человек, к тому же, гораздо больше мужчина, чем женщина, и окрещен как мужчина. И он… он влюблен в Эльбу Оут. Он чувствует, видит: они с ней созданы друг для друга. Они могут пожениться. Он ведь не сможет обладать ею по-настоящему, как обладал бы мужчина, и для нее не будет опасности понести от него дитя. Зато они смогут любить друг друга, как это дозволено природой им обоим, доставлять друг другу радость, настолько для них это возможно, - и оба больше не будут одинокими. Поцелуи, ласки, прикосновения, взаимная любовь – всё это даст им то счастье, которого не хватает им обоим, даст им силы жить и радоваться жизни – и до конца своих дней прославлять Бога еще и за эту милость: бесконечно щедрую для двух физически ущербных людей.
      Когда служба кончается, и певчие покидают клирос и хоры, Зэль подходит к Эльбе.
      - Элли, - говорит он. – Позвольте мне проводить вас.
      - Позволяю, - отвечает она с улыбкой. И вдруг, розовея, очень тихо говорит:
      - Зэль, брат мой, простите, что утруждаю вас. Но не найдется ли у вас немного хлеба? Видите ли, я купила новое платье, потому что это, которое на мне – еще бабушкино и уже очень ветхое. Мне пришлось отдать за новое платье слишком много… и я…
      - Элли, зачем вы оправдываетесь? – он берет ее за руку. – Ведь вы знаете, что я с величайшей радостью вам помогу. Прошу вас, сестра, пойдемте со мной в Гильдегард! Мы там поужинаем. Я столько рассказывал о вас господину Гильгаму, его дочери и гостям. Что они очень уважают вас – и решительно все восхищаются вашим голосом. Вы поужинаете, а я соберу для вас много-много еды – и провожу домой.
     - Какой же вы добрый, Зэль, - на ее глазах выступают слезы. – Да благословит вас за это Бог!
     - Так вы согласны? – он улыбается ей.
     - Да, спасибо, - просто отвечает она. – Только мне не нужно много еды; совсем немножко.
     - Пусть будет немножко, - соглашается он.
     Они вместе выходят из церкви и, беседуя, направляются к Гильдегарду. Они не замечают Азарды, которая следит за ними из-за деревьев со злобой и досадой. Ей так нужна Эльба: ведь она, Азарда, обещала принести жертву Черному Зеркалу! Но присутствие Флоризеля уже не первый вечер мешает ей осуществить ее намеренье. Впрочем, она быстро справляется со своей досадой и решает подождать девушку у ее дома. И тогда она, Азарда, прикинется бедной странницей и попросится на ночлег. Она знает: Эльба никогда не отказывает странникам в ночлеге. Это чистейшее дитя просто создано для принесения в жертву ее, ведьмы, хозяину. Жаль, что Азарда так недавно узнала о ней: всего четыре дня назад. Правда, раньше ведьма была слишком занята другими делами. Но теперь Эльба не уйдет от нее – нет, нипочем! И, повернувшись, Азарда бредет к дому девушки.
     В Гильдегарде Эльбу принимают очень радушно. Все видели ее в церкви и слышали ее пение, и ни для кого не секрет, что Флоризель влюблен в нее, хотя он никому об этом не говорил. Поэтому ее очень ласково приглашают к ужину.
     Она благодарит всех и садится вместе ос всеми за трапезу. Флоризель счастлив. Его сердце тает от радости, когда он видит, как его возлюбленная с удовольствием ужинает, слушает беседу хозяев и гостей замка, охотно и приветливо отвечает на их вопросы. Зэль не может налюбоваться ею. До чего она мила, его Элли! На ее бледных щеках проступил нежный румянец, глаза блестят; он видит – ей очень хорошо с ними.
      Но вот ужин кончается. Эльбе пора собираться домой. И вдруг Самбер. Поглядев в перстень с зеркальцем, который носит на большом пальце, восклицает:
      - Господи! Да это же Азарда! Я сейчас вдруг подумал о ней – и увидел ее в зеркальце. Я ее узнал, потому что несколько раз бывал у нее вместе с крестным и Коразини.
     Все по очереди внимательно смотрят в зеркальный перстень. Он мал, но на нем отчетливо видно лицо ведьмы и рядом с ней – какая-то хибарка, тонущая в сумерках.
     Последней заглядывает в зеркальце Элли. Она всплескивает руками и восклицает:
     - Господи! Это же мой дом! Что она там делает?
     - По всей видимости, ждет вас, - пожимает плечами Гильгам.
     - Вот что, Эльба, - он сочувственно смотрит на девушку. – Мы сейчас попробуем захватить Азарду…
     - Ничего не выйдет, Стин, - вздыхает Сэмби. – Она убежала. Наверно, почувствовала, что за ней следят. Вот она, вот бежит по лесу… и озирается по сторонам…
     - Она может придти опять, - Эльба начинает дрожать. – Сколько недоброго я слышала о ней! Правда, только сейчас впервые увидела ее.
     - Оставайтесь у нас! – дружески и в то же время решительно предлагает Гильгам. – Право, оставайтесь. Здесь вам и до церкви ближе. Вы погостите у нас, пока мы не «обезвредим» Азарду. Вам опасно оставаться одной в вашем доме. Мы будем только рады вам.
     - Благодарю вас, господин Гильгам, ее лицо слегка проясняется. – Но мой сундук с вещами…
     - Я привезу его! – тут же вызывается Флоризель.
     - Ах, не ездите! – вырывается у нее. – Бог знает, какие вас ожидают опасности. Я обойдусь без сундучка.
     - Пожалуйста, позвольте привезти вам сундучок! – настаивает Зэль. – Господь сохранит меня от бед.
     - Я поеду с тобой, - говорит Гильгам. – И мы возьмем с собой собаку.
     Зэль и Гильгам уезжают.
     В это время Джуди, как истинная хозяйка, устраивает Эльбу на втором этаже, напротив своих комнат. Элли благодарит ее.
     - Это я должна благодарит вас, - отвечает Джуди. – Вы так чудесно поете!
     Вскоре возвращаются Гильгам и Зэль. Они привозят Эльбе ее небольшой сундучок, где лежат ее вещи, деньги (несколько серебряных монет) и ее маленькая радость – новое серое платье, отлично сшитое и изящно отделанное кружевом. Ключа у сундучка нет, он запирается только на засов.
     После этого Гильгам и лорд Эрик, вооруженные, уезжают к Совиной Башне, взяв с собой Сэмби (он знает дорогу) и двух собак. Флоризель и Монтег рвутся ехать с ними, но мужчины их не берут.
     Элли молится за них, Криспи и леди Густава тоже.
     В десять часов всадники  благополучно возвращаются. Но они невеселы: им так и не удалось найти ведьму. Она схоронилась в какой-то пещере. Мало того, с ней фон Гротхальд и Коразини. Зеркальный перстень показал их, всех троих. Стало быть, барон и граф выбрались из безвременья и прячутся где-то поблизости! Но где? Это остается неизвестным.
     Гильгам сообщает о появлении врагов Джуди, Монти, Флоризелю и Экабу Годде. Криспину и Эльбу он не желает тревожить.
     Этим же вечером Эльба спокойно ложится спать в своей уютной комнатке. Она чувствует себя защищенной от всех зол мира сего и всем сердцем славит Бога. Еще ее бесконечно радует, что здесь же, в одном доме с ней, живет ее добрый друг Флоризель, который так добр и так чудесно поет. Она не признается сама себе, что влюблена в него, хотя именно такой муж и мог бы сделать ее по-настоящему счастливой. Она не смеет думать о замужестве даже с таким человеком, как Флоризель Ланже. Ведь он богат, а она… она просто очень бедная девушка-калека. И всё-таки ей невыразимо приятно, что он заботится о ней, опекает ее и что они вместе поют в церковном хоре. Это так согревает ей сердце!
    
                16.
     На следующий день ранним утром Цеге Ферсон, дрожа от страха звонит у ворот Гильдегарда. Наконец-то он сбежал от Фауджоли – и с первым же дилижансом отправился из Флэмстеда в Гильдегард.
     У Цеге Ферсона теперь весьма приличный вид. Его лицо гладко выбрито, на нем фланелевый костюм-тройка и шляпа, новые ботинки блестят, а в руках кожаный чемодан. Поэтому сонный привратник, хорошенько посмотрев на посетителя звонит по телефону в Гильдегард (телефоны в замке установили неделю назад).
     Гильгам просыпается, снимает трубку (аппарат стоит рядом с его постелью) и, выслушав доклад привратника, велит ему впустить Цеге Ферсона: пусть ждет на крыльце.
     Он одевается, спускается вниз и сам отворяет парадные двери.
     - А, господин почтальон, - произносит он с мягкой насмешкой. – Что случилось? Еще одно письмо принесли?
     - Я, сударь, вести вам принес, да такие, что страх один! – торопливо отвечает Ферсон. В его глазах ужас, страстная надежда и мольба. – Помогите, Христа ради! Не отдавайте меня ИМ, а меня хоть в колодки посадите, только защитите, Богом прошу!
     - Ну, успокойся, - Гильгам становится серьезным. – Не бойся, здесь тебя никто не тронет. Похоже, ты и вправду здорово напуган. Пойдем в дом, всё мне расскажешь.
     Они уходят в дом. Гильгам распоряжается принести завтрак к нему в кабинет, наливает Ферсону коньяка и говорит:
     - Я слушаю тебя, добрый человек.
     Ферсон залпом проглатывает рюмку коньяку и рассказывает Фаустину решительно всё, что слышал, видел и понял, находясь в гостях у Азарды.
     Он продолжает рассказ и за завтраком. Страх перед ведьмой не мешает ему есть с отменным аппетитом. Под конец он говорит:
     - Вот я и подумал, господин Гильгам, что, куда бы вы ни перепрятали кольца, они будут знать, где они, потому что ведьме это всегда будет известно. Надо другое: чтобы ее схватили и не дали бы ей зелье варить и заклинания говорить, а другие бы люди тем временем схватили господина Фауджоли и тех двоих, из средневековья. Потому что господин Фауджоли сам придет за кольцами, раз я сбежал (уж так он хочет получить назад госпожу Криспину), а с графом и бароном уж не знаю, что и делать. Но ведьмино жилище нужно поджечь, не то она еще бед натворит! Если сгорит ее колдовское добро, она уже ничего не сделает, так мне кажется. А меня – уж сделайте такую милость – возьмите к себе хоть в последние работники, потому что я эту Азарду боюсь до смерти. Вот вам крест, она уже душу продала нечистому! Спаси меня, Боже и помилуй от таких людей!
     - Ладно, не причитай, - останавливает его Гильгам. – Спасибо, что предупредил меня. И ничего не бойся, мы тебя защитим. И в работники я тебя возьму. Только где жилище ведьмы, я не знаю. Мы вчера объехали все развалины Совиной башни – и не нашли входа в ее убежище.
     - Э, сударь, вход-то не в башне, - оживляется Ферсон. – Вход рядом. В землянке, на пригорке, под корнями старой ивы. Дайте мне листок бумаги и карандаш, я вам живо всё изображу. Только она, чертовка, вечно на засов запирается. Вы ей, того, скажите: мол, Цеге Ферсон, слуга господина Фауджоли, пришел. Она и откроет.
     - А если не откроет? – сомневается Фаустин. – Нет, братец, лучше ты с нами пойдешь. Да не дрожи, мы не дадим тебя в обиду. И на всякий случай нарисуй план, а то еще удерешь от нас со страху.
     Цеге Ферсон клянется весьма нетвердым голосом, что не удерет и добросовестно чертит на бумаге карандашом план, который четко указывает, где проживает ведьма относительно Совиной башни. Гильгам в это время стоит у окна и смотрит на утреннее небо – синее, солнечное, без единого облачка.
     - Неужели сегодня будет гроза? – недоверчиво спрашивает он скорее себя самого, нежели Цеге Ферсона.
     - Уж раз  о н а сказала, что будет, значит, будет, - убежденно отвечает Ферсон. – Верьте слову!
     Гильгам отводит ему комнату на первом этаже.
     Позже он собирает «военный совет», в который входят лорд Эрик, Самбер, Флоризель, Монтег и Экаб Годде. Решено, что Гильгам и лорд Эрик поедут вместе с Цеге Ферсоном к жилищу Азарды, а Монти и Флоризель во главе с Экабом Годде захватят преступников врасплох и запрут в одной из кладовых до возвращения обоих Гильгамов. Фаустин просит у Сэмби на время зеркальный перстень. Сэмби отдает ему его.
     Ближе к вечеру ветер нагоняет темные облака. Они еще далеко, на горизонте, но воздух уже душен, птицы летают низко, и уже ни у кого не вызывает сомнений, что скоро начнется гроза.
     В самом деле, она разражается в семь часов вечера, но длится недолго, уходит – и к одиннадцати часам возвращается.
     На сей раз она очень сильна. Гром рокочет над усадьбой, молнии сверкают, и неистовый ливень щедро поливает землю. В той ненастной тьме Цеге Ферсон скачет верхом с маленькой лампой на задней луке седла, указывая дорогу Гильгаму и лорду Эрику. У тех к седлам тоже прицеплены фонарики.
     А в Гильдегарде погашены все огни. Поместье спит. Так показалось бы любому, кто в этот час проезжал бы мимо. На самом деле спят далеко не все. Не спит и привратник, а возле кабинета Гильгама устроена засада.
     Наконец привратник звонит по телефону в кабинет хозяина и докладывает Монтегу Эсъюду: трое неизвестных открыли отмычкой калитку в главных воротах и движутся к дому с маленькими фонариками в руках.
     Монти сообщает об этом Годде. Годде тут же приносит ларец с кольцами в спальню Гильгама, как распорядился этот последний. Кабинет запирают, и Годде прячется в кабинете за шкафом.
      Вскоре в двери щелкает отмычка, и три темных фигуры с фонариками возникают на пороге кабинета, изредка озаряемого вспышками молний. Две фигуры остаются стеречь двери, а третья – фон Гротхальд – идет к тайнику. Тут же дуло пистолета упирается ему в затылок, и Экаб Годде спокойно говорит:
     - Руки за спину, друг, иначе я разнесу тебе голову. И ступай к двери.
     Барону остается только повиноваться. Его товарищи в таком же положении. Пока Экаб Годде держит всех троих на прицеле (рядом с ним сидит один из сторожевых псов), Монти и Флоризель крепко связывают руки всем троим преступникам за спиной. После этого их отводят в пустой чулан с одним-единственным зарешеченным окошком величиной с тюремное и запирают там.
     Арестованные угрюмо молчат. Им больше не о чем говорить друг с другом. Они попались самым глупым образом и, вероятно, им теперь не миновать ареста и тюрьмы.
     А в это время Азарда, спрятавшись в кустах терновника, с угрюмой злобой и тоской наблюдает за тем, как горит ее землянка, ее колдовское жилище. Она вырвалась из рук своих врагов, но это уже мало что значит для нее. Там, в землянке, горят ее бесценные травы, цветы и коренья, горят волшебные счеты из лягушачьих черепов. Огонь пожирает амулеты и колдовские четки, книги заговоров и заклинаний и бесценный посох с волчьим черепом и магическими знаками. Ливень не может погасить этого огня, ибо всё в землянке облито керосином. И всё сгорит, теперь Азарда знает это. Даже ее деньги, ее сбережения, накопленные ею за долгие годы, - всё расплавит огонь. И уже ничто не спасет ее от Черного Ратника, она знает это. Быть может, ей удастся скрыться в безвременье? Да, возможно, там он ее не отыщет.
     Она выходит из-за своего укрытия.
     - Ступай прочь, - сурово говорит Гильгам, заметив ее.
     - Смилуйтесь, сударь, - хрипло говорит Азарда. – Я не выполнила обещания, данного князю тьмы, теперь мне конец. Но если вы отведете меня в безвременье, быть может, я еще спасусь от него. Будьте милосердны!
     И она смотрит в глаза Гильгаму одновременно с мольбой и ненавистью, которой не может скрыть.
     - Ладно, так и быть, - соглашается Гильгам. – Мы отправим тебя в безвременье. Во всяком случае, т а м  ты никому не причинишь зла. Дерись за хвост моего коня, и пойдем отсюда.
     Они уходят прочь от Совиной башни. Лошади ступают шагом. Азарда идет, держась за хвост Гильгамова коня. Она знает: у нее, дочери ведьмы и разбойника, погубивших множество людей (да и сама она немало их погубила) нет никаких надежд на спасение. Раскаянье могло бы спасти ее, но она не ведает, что` это такое. Она никогда ни в чем не каялась; это кажется ей глупым, бессмысленным, а главное, непонятным. Она жалеет только, что не успела принести в жертву темным силам Эльбу Оут. Возможно, тогда ей удалось бы хоть немного смягчить того, кому она служит. Но об этом уже поздно думать.
      Через час они добираются до усадьбы. Лорд Эрик остается с ведьмой, а Гильгам идет в замок. Вскоре он возвращается с тремя временными кольцами. Они с лордом надевают кольца, а третье хотят отдать ведьме, но та просит:
     - Подождите, иначе оно сожжет мне руку. Это чистое кольцо гномов, а я… я слишком нечиста, чтобы носить его просто так.
     Она оборачивает платком свой мизинец и только тогда надевает кольцо.
     Через секунду они оказываются в безвременье: в пустом лесу около Совиной башни. Здесь царит тишина, потому что в безвременье всегда пусто. И у каждого из нас свое собственное безвременье.
     Шипя от боли, Азарда сбрасывает с пальца кольцо, которое насквозь прожгло платок. Гильгам поднимает его, и они с лордом Эриком исчезают. А ведьма остается в своем последнем убежище – том, которое сама для себя выбрала.
     … Когда наступает утро, Кронида Фауджоли отпускают с миром. Он стал очень сговорчив: обещает, что даст супруге развод, как только минуют необходимые сроки.
     - Только прошу вас, не отправляйте меня в тюрьму, - просит он.
      Его заверяют, что он не попадет в тюрьму, и он с великим облегчением покидает Гильдегард.
     Абелард фон Гротхальд и Гидасп Коразини тоже умоляют не отправлять их в застенок. Правда, они не видят себя в этом мире никем, кроме, пожалуй, монахов – и изъявляют дружное желание уйти в монастырь. Гильгам с удовольствием отвозит их туда. Он видит: эти двое уже совершенно не способны творить зло. Теперь они подавлены, удручены, бессильны – и, возможно, впервые в жизни задумались о своем будущем.
     В середине июля 19… года в Гильдегарде наступает, наконец, полнейший мир.


     В скором времени Флоризель делает предложение Эльбе, и она принимает его. Они справляют свадьбу, покупают небольшой дом поблизости от Гильдегарда и заживают там счастливой, радостной жизнью. У них есть дети: целых десять сирот, которых они любят, воспитывают и обучают сами, пока те еще маленькие. У приемных родителей не хватает знаний, чтобы самим учить своих детей, и, когда те подрастают, они отдают их в школу, но продолжают любить их и заботиться о них. Дети платят им ответной любовью.
     Монтег Эсъюд поступает в университет, и той же осенью Криспина разводится с Фауджоли. Она становится госпожой Гильгам, и через год у них с Фаустином рождается сын, которого они называют Эрлином – в честь старшего брата Сэмби.
     Лорда Самбера родители отправляют в школу. Каникулы он проводит в родном доме вместе с отцом и матерью. В эти дни все трое – частые и желанные гости Гильдегарда. Свой перстень с волшебным зеркальцем Сэмби отдает Гильгаму – он боится, что кто-нибудь стащит его в школе.
     Цеге Ферсон помогает Ольвиду Морингу в саду и чувствует себя так хорошо, как еще никогда в жизни.
     Летом Гильдегард принимает гостей: все съезжаются в любимый ими дом. Флоризель и Эльба привозят своих приемных детей, для которых Фаустин Гильгам велел выстроить на красивой поляне новую детскую площадку с множеством спусков, лестниц и качелей. Джудитта часто играет с детьми… и всё чаще ездит на прогулки с Монтегом. Когда он в университете, они пишут друг другу письма.
     Но волшебных колец у владельца Гильдегарда уже нет.
     Однажды летом, когда его старшему сыну исполнилось два года, а младшему три месяца, Фаустин сидел в парке у ручья, а маленький Эрлин, устав ползать и бегать, уснул на коленях у отца. И тогда Гильгама посетил гном. Он вышел из зарослей папоротника, удивительно маленький и миловидный, в красивой старинной одежде, и, поклонившись, учтиво поздоровался со Стином, после чего молвил:
     - Господин Гильгам, отдайте мне кольца! Мой государь велел передать мне: люди, носившие их, оказались не достойными такого дара и обратили его во зло другим. А вам, людям достойным, они ни к чему. Черный Ратник нашел Азарду в безвременье и забрал ее, так что вам не нужно больше опасаться, что она вернется. Ведь ни для темных, ни для светлых сил не существует ни времени, ни безвременья. Это людские понятия, лишенные смыла там, где всё непреходяще…
     И он еще раз поклонился. Стин хотел пойти в дом, чтобы принести гному кольца, но тот улыбнулся и сказал:
     - Не трудитесь. Кольца уже у меня, а ваша шкатулка в тайнике пуста. Мне достаточно было одного вашего согласия! А теперь – прощайте!
     И, поклонившись Гильгаму на прощание, посланник короля гномов исчез в пышном папоротнике так же незаметно и быстро, как появился.

                КОНЕЦ

Начало: 17 апреля 2011 г.
Конец: 10 мая 2011 г.


Рецензии