Оборотка

            Наступления утра избежать не удалось. Оно подкралось тихо, с очередной гнусной подлянкой. Восемнадцатилетний призывник Андрюха Лескун уже почти приболтал хорошо датую седластенькую Нельку из соседнего двора. И хотя набитый новобранцами Икарус периодически подавал нетерпеливые гудки, Лескун до последней секунды свято верил, что дурёха вот-вот повернется спиной и заголит задницу. Тут, в кустах, да к тому же на молодом рассвете, разве кто-нибудь что-то разглядит. Ну что ей стоит.
            Развернув Нельку силой на сто восемьдесят градусов, он, сдерживая нетерпеливую дрожь, уже вовсю облапывал прохладные девичьи ягодицы, но внезапный стрекот парикмахерской машинки изгадил все светлое. Долбаный военкоматовский старлей выследил таки, гад, даже в кустах. Незаметно подкрался, и – нате вам, пожалуйста – уже стрижёт, стрижёт, стрижёт, сука такая. И не увернуться никак от этого уставника. Знает свое дело туго:  вон половину - хаера как корова языком. Водила сигналит,  жужжит машинка. Гудок, ж-ж-ж, гудок, ж-ж-ж, гудок…

            Диджей «самого веселого радио» Сэм оторвал исчерченный складками висок от мокрой подушки и, пошарив, изловил под ней подлого мелкого беса. Нокиа тошнотворно сиренила, дрожала виброй и норовила выскользнуть из хозяйской ладони. Бляха-муха, половина девятого.
            Ну только с пьяных глаз и от большой нежности к себе любимому можно было так протупить. Оставил до пересмены тридцать жалких минут. Как говаривал в прошлой жизни армейский прапорщик Студенок – бягом, бляць!
            Окей-окей, уже-уже. Щас холодной водички в рожу плеснём, отлить-щёткой во рту махнуть разок. Чайник шесть сек, носки-бандана. До штаба-аппаратной, благо, два дома.
            Загрузились вчера неслабо. Всё в глаза пылили этой залётной курице. Вискарь, текилка под соль-лимончик. Как же, мега-звезда. Восходящее столичное Солнце – певица Гоша. Прямой эфир, сю-сю до-ми. Пяток звонков-экспромтов  от постоянных, прикормленных. Старина Сэм всё-таки профи. Большое интервью, хит в записи. Ну и «Бубновая дама», само собой.
            А. После часу ночи всё равно на водку упали. Б-б-у-э-э-э.
            Спрашивается, что в сухом остатке. Где эта Гоша? Она что, подпишется в Маскоу-кэпитл за какого-то Сэма из Уродрищенска? Да хренушки. Лилька опять же неделю дуться будет. Сколько вбивать ей в мозг, что у мужа специфика.
            Оно и самому понятно: так пить низзя. Не пацан, тридцать семь уже. Кое-кто трезвел «под эту цифру», а иных вообще на снегу из пистолета завалили. Всё, выходной сыну, жене стихи. Выехать на пруд, позагорать, пивка можно помалу. Надо пацана из воздушки поучить стрелять; в камышах, наверняка, жабаков немерено. Пусть бойцом растёт. С осени в школу, а там себя первым делом поставить надо.
            Сэм заглотнул напоследок плошку быстрочая с растворённой шипучкой алказельцера, прихлопнул дверь и, не дожидаясь лифта, дробной чечёткой покатился по лестнице на первый этаж.

            Солнце, уже высокое, рассеивало майскую благодать щедро и справедливо, поровну на всех. Стаи воробьиной босоты с радостным ором носились между заснеженными буйным цветом деревами и мусорными баками. Голуби крыли голубиц. Щурилась на дворовой лавке, лыбилась матюгастыми щербатыми ртами разговлённая алкашня.
            Сэм привычно срезал угол, проскальзывая мимо льготного гаража «неизвестного солдата», участника ВОВ. Перед распахнутыми воротинами, просыпаясь, шуршал пятилитровым движком свеженамытый бумер.
            — Дядя… Дядь, а сигаретки не будет? – тройка юных школяров, одиннадцати-двенадцати лет, выдвинувшись из сиреневых кустов, настороженно сканировала Сэма. Литрушка дешёвой «Оболони», наполовину осиленная, по-взрослому стояла у ног. Спрашивал, само собой, самый крутой. Двое более мелких, на всякий пожарный, придвинули тощие сумки поближе и изготовились прыснуть при плохом раскладе.
            Сэм на секунду притормозил.
            — Просишь сигареточку, а в портфеле прописи в клеточку? – тут же на автопилоте размялся экспромтиком. Н-да, не фонтан. Рабочая боеготовность – три с минусом. — А если я вас, к примеру, за шиворот и к завучу?
            — Не-е… Чё ж мы, совсем слепые. Продвинутого человека от мудака, что ли, не отличим.
            — Пь-щ-щ-щ…  А этот чего? Не дает? «Дядя…» – Сэм, доставая пачку, мотнул головой в сторону навороченной бэхи.
            — Да он же  ж-ж-а-а-дный! Нафиг надо. Может, он вообще мусорской. На гаишника похож, жирный, – малый вытащил у Сэма парочку сигаретин и длинно цвиркнул слюной в сторону гаража.
            — Ладно, смотрите, чтоб знакомые не спалили. Продвинутые.
            Сэм ухмыльнулся и, наверстывая секунды, пришпорил коня. Неуступчивые «Командирские-амфибия» тупо предъявляли: девять ноль три.

            …прозвучала известная композиция группы Европа. We’ll all miss her so – It’s the final countdown… Это последний отсчёт. Х-ха! Да, друзья мои, именно так, – верная Анка, в эфире – Милона Гнесси, сделала страшные глаза и возмущенно постучала гелевым ногтем по запястью. — Отсчёт окончен и… начинается новый. Да-да-да!
            Сэм привычно схватил потёртые наушники с микрофоном, отослал Милоне улыбку «Петросян выходит на поклон», включился. Не глядя, щёлкнул тумблером на пульте:
            — Здравствуйте, друзья мои! С вами в эфире, снова и как всегда, ваш верный дядя Сэм. И мы уже начинаем, начинаем, начинаем наше интерактивное шоу «Замочная скважина».
            Голос Сэма, всегда звучащий с лёгкой сексуальной хрипотцой, а теперь ещё и подсевший с бодуна, давно являлся предметом его профессиональной гордости. Какой там Гоша Куценко. Ясный-прекрасный, за одно Сэмово «м-м-м» любая бабец продаст всё на свете.
            — Надеюсь, наши слушатели прекрасно знакомы с правилами игры. Для тех, кто впервые настроился на волну сто шесть и три, а таковых, хе-хе, наверняка с каждым днём становится всё меньше, мы напоминаем условия. Они совершенно просты. Любой дозвонившийся к нам в студию отвечает на три вопросика, касающихся его второй половины. Мы перезваниваем супругу или супруге и задаем те же вопросы. Если хотя бы два ответика совпадают, х-ха, мы выполняем вашу музыкальную заявку. За три идэн-н-н-тичных ответа наши смелые участники получают пригласительные билеты в ночной клуб «Махаон» – на фееричное стриптиз-шоу «Эстетика бесстыдства». Все просто. Итак, мы начинаем. И у нас уже есть первый звоночек. Алло?
            — Ало, – конечно, по традиции первым пустили звонок Серёги Климова. Со времен прыщавой юности у Сэма не было лучшего партнёра по приколам и разводам. —  Алло, драсти. Это радио?
            — Привет-привет-привет! Смелее, это действительно не сон. Вы на самом деле в «Замочной скважине». Представьтесь, пожалуйста.
            — Э-э-э… Драсти. Меня зовут Аркадий.
            — Замечательно, Аркадий. Как зовут вашу супругу? Вы давно женаты? – Сэм подмигнул Милоне и сделал свободной рукой «во». Сволочь «большой», сияя желтым полумесяцем под ногтем, злорадно напомнил о ночном апельсине в прокуренном такси и попытке накормить фруктом угрюмого водилу. Оборжаться, дальше некуда.
            — Её зовут Света. А женаты… Ага, уже давно. Полтора года.
            — Ну что же, просто замечательно. Прекрасное солнечное имя Светлана. Итак, где работает Светлана. Может быть, учится?
            — Не. Она уже закончила. А работает… Это… ландшафтным дизайнером, ага, – Серый, как всегда, был свеж на идеи. Сейчас наверняка дебилил в эфире, засунув полпальца в ноздрю.
            — Отлично. Вэл. Итак, три вопросика от дяди Сэма. Какой размер ноги у нашей красавицы Светланы?
            — У нее… Как это… тридцать какой-то.
            — Точнее-точнее, Аркадий. Ха-ха! Сосредоточьтесь. Пока идут лёгкие вопросы.
            — Ну пускай, тридцать… седьмой.
            — Та-а-к. Мы фиксируем ваш ответ. Вопрос второй. Кто после визита гостей отправится на кухню мыть грязную посуду. Тут варианты: Аркадий, Света, или вдвоём.
            — Ну-у… Наверное, вдвоём…
            — Браво-браво-браво. Похвально, Аркадий. Охотно вам верю, сам такой же. О, женщины, женщины... И зачем вы слушаете Машу Арбатову. Ну и, наконец, последний вопрос. Бельё какого цвета сегодня на нашей красавице Светлане. Подумайте хорошенько.
            —  Ну-у… Вообще-то она любит красное. А сегодня… Кажется, в бежевом. Да, точно в бежевом. Я ж сам из-под дивана доставал. Гы-гы.
            — Ага! Вот, значит, каков накал страстей. Ну что ж. Великолепно, ответ принят. Итак, пока наши помощники дозваниваются до Светланы, мы напоминаем, что звоночек платный, а всех дозвонившихся в студию ознакомит с деталями оператор связи Ол-лайн. Компания Ол-лайн – наш технический партнёр!
            Сэм отхлебнул колы из Милониной банки и оценивающе проутюжил тонкую фигурку. Боевая подруга весьма своевременно развернулась, делая потягусики в рамке залитого солнцем оконного проёма. Хороша, хороша. Что-то старик Сэм совсем разленился. Третий месяц бок о бок.
            — Ало-ало. Светлана? Вы в эфире «Замочной скважины». Поздравляем вас с прекрасной возможностью выиграть главный приз интерактивного шоу на волнах нашего веселого радио. Наверняка вам хорошо известны правила игры.
            — В-в-ау! Сэм! Я не верю. Тише, девочки, Сэм-Сэм-Сэм-Сэм звонит! – Ритка, носатая обесцвеченная парикмахерша, второй месяц не вылезающая из Серегиной холостяцкой постели, радостно заплескала в ладоши. Ух и сучка. «Девочки, тише». Лежит у Серёги под крылом, а ладошки, рупь за сто, ещё хранят потненькое тепло климовских яиц. Прикол у неё такой, звоночки теребить. Рукодельница.
            — Алло, Светочка. Ну, надеюсь, наше весёлое радио не слишком отвлечёт вас от многотрудной работы над ландшафтом. Тут ваш благоверный, Аркадий, открыл нам маленькие семейные тайны. Вы готовы в своих ответах попасть, так сказать, в унисо-у-н с любимым? Это непросто. Хотя, кагриц-ца в не совсем трезвом мужском кругу, попасть в унисон всё же проще, нежели, э… в унитаз, х-хы. Ало-ало.
            — Сэм-Сэм-Сэм!!! А-а-а-а-а-а! Спрашивайте же. Конечно, я готова.
            — Итак. Вы носите обувь… к-хы… к-хы… размера,  – Сэм сглотнул, живо представив, как Климов сейчас прекратил разминать вислую Риткину железу и потянулся за пивом.
            — Тридцать семь, – звонко отрапортовала дизайнерша.
            — Браво-браво. Есть попадание. К слову сказать, наша очаровательная Милона Гнесси со своим тридцать четвертым размером ножки ещё ни разу не сумела равнодушно пройти мимо прилавка с детской обувью.
            Анюта выразительно посмотрела на Сэма и показала кулак. Из общего коридора донёсся упоительный запах чьей-то утренней яичницы. Заказать пиццу, что ли. Сэм непроизвольно заговорил быстрее.
            — Тэк-с-с. Мы подошли ко второму вопросу. Скажите, Светлана, кто вымоет дома посуду после застолья. Вы или Аркадий? Думайте-думайте.
            — Ну-у… наверное, я буду мыть.
            — Так, внимание. Значит, всё же вы?
            — Да. А он… натирать!
            — Есть-есть-есть второй ответ в унисончик.
            — Попрошу дать барабанную др-р-р-р-р-обь. Последний и самый трудный вопрос, Светлана, – Сэм поднёс руку к прикреплённому под носом микрофону и мелко забарабанил по нему пальцами. Въедливый душок вчерашних понтовитых «Капитан Блэк» коснулся рецепторов и сдетонировал очередным уколом досады. — Ита-а-а-к... Аркадий сообщил нам, какого цвета белье предпочла надеть сегодня его супруга. Совпадут ли и теперь ваши ответы. Внимание, ваш ответ. Колитесь-колитесь, Светочка!
            — Н-н-у-у… Сегодня я… в белом.
            — Ай-я-яй-я-яй... Светочка! Это прекрасный цвет. Цвет чистоты, цвет благородства. Но увы. Увы-увы-увы. Ваш супруг минуту назад уверял всех нас, что вы отдали сегодняшнее предпочтение цвету бэж-ж-ж… Вы были в миллиметре от главного приза. Ответ Аркадия – бежевый цвет.
            — А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!
            — Ну, не расстраивайтесь, милая Светочка. Будьте впредь внимательнее друг к другу. Вы обязательно выиграете в следующий раз. А пока, в качестве утешительного приза, можете передать приветики и подарить любимому музыкальную композицию.
            — Кристик, Альбинка, привет-привет-привет, я вас люблю, цём-цём-цём! Аркаша, цём-цём-цём, любимый. Не забудь купить после работы Кити-Кэт. Поставьте, пожалуйста, песню «Так же, как все» группы А-Студио. Сэм, Милона, цём-цём...
            — Ну что же, друзья, пока звучит музыкальная заявочка,  – Сэм обернулся к Анюте и вопросительно поднял брови – есть кто-то? Та бросила на стол маркер, с видом примерной ученицы прижала к груди А-4: «Дятел Данила, Масюпуся, Любка Ткаченко, неизвестный мужик».  — Итак, пока мы выполняем музыкальную заявочку. Спешу напомнить, что меня по-прежнему зовут Сэм, и мы с удовольствием принимаем ваши телефонные звоночки. Девять часов двадцать три минуты на наших студийных.

            Ну и денёк. Башка до сих пор чугун. Поворот – удар колокола. Каждая длинная композиция – очередная чашка мерзкого растворимого Нескафе. В десятиминутную гэг-закладку свинцовая красная мальборина на пожарном выходе.
            Банка под окурки на ящике с рукавом рассохшегося гидранта. Да всё из-под того же пакостного Нескафе. Даже ничтожные бычки не хотят в эту дурацкую банку. Вон сколько их таращится своими глупыми мордочками из щелей под перилами. А уборщица через два на третий. А до семнадцати ноль-ноль вечность. А Гнеську надо тр-рахнуть.
            Сэм достал трубку.
            — Лиль, привет. Как вы там? Да я ничё. Пока что эфир, потом надо будет в инете посидеть порыться. Слушай, тут шеф предлагает сегодня вечером промотнуться в село. Говорит, свинины обещали подогнать раза в два дешевле. Ну я сказал, подумаю. Надо? Укей, потом на месте наберу. Чё ты там, уже не дуешься? Ну, давай.

            Милона Гнесси, установив на карандашной подставке зеркальце, прилежно орудовала контуром для губ. Сэм подпёр кулаками подбородок, уставился спаниелевым взглядом на священное мейк-апное действо.
            — Ань… – голос чуть дрогнул, выдавая волнение. Да, вот так. Безо всякой фальши. — Это какой-то мираж. Я каждую ночь вижу одну картину.
            Сэм чиркнул зажигалкой и, выдерживая паузу, сосредоточил на пляшущем огоньке печальный взор. Люди не могут лгать, глядя в огонь.
            Анюта провела мизинцем по ровным белым зубам, аккуратно упаковала косметичку и повернулась к коллеге.
            — Андрюша, ты прекрасно знаешь, что я встречаюсь с Чернышовым. Мне замуж пора, Андрюша. В августе исполнится тридцать два. Мама уже дыру в голове… Вот тебе и вся картина, – девушка обхватила предплечья руками.  Грудочки, дразня, округлились джек-потами чужого счастья. — Или я что-то неправильно поняла?
            — Ты должна меня выслушать, Аня. Это не то, о чем ты подумала. Я тебя прошу, – Сэм лихорадочно прикидывал, можно ли рассчитывать на остатки распущенной вчера заначки. —  Только не здесь. Зайдем на двадцать минут в «Бирюзу». Хоть по чашке нормального кофе…
            — Зайдем в «Бирюзу». Ты Лилю когда последний раз видел? Между прочим, она мне вчерашней ночью звонила. Спрашивала, где ты. Пришлось сказать, что не знаю. – Анюта коротко вздохнула. — Андрей. Ты взрослый мужик. Реши как-нибудь для себя, чего ты вообще от жизни хочешь. Хорошо, шеф в командировке; у тебя два предупреждения, а выхлоп сегодня…
            Права. Права полностью. По-хорошему, конечно, надо идти домой. Рубануться поспать, этак до программы «Время». Затем похлебать супчику, с пацаном по-мужски так почирикать. Ну а там и Лилии Игоревне воздать. Вон боссик на мерсе, из соседнего подъезда – не первый уже год на Лильку облизывается. Ещё б, сам-то с редкостной кикиморой живет.
            Аня-Анюта. Если Сэм Колумб, станешь ли ты Америкой. «Ты заполнишь мою пустоту, ты расширишь моё сознание…» А? Что?
            Мозг, а мозг. Ты-то что скажешь.
            Дежа вю. Когда расставался с первой, – и прожили два всего месяца, – точно так же и Лилечку дорисовывал: царица. А нет, дура дурой.

            Малиновые сумерки обнаружились, когда расторопная «КАТЯ» убрала со стола вторую бутылку полусладкого шэ и выставила две финишные рюмашки сомнительного Жан-Жака.
            —  Одно мороженое, два кофе. И счёт, – бросил вслед изрядно вдруг окосевший Сэм.
            Под клеёнчатым куполом забегаловки медленно набирали холодный белый интенсив пяток эконом-лампочек. Майский вечер, оказавшись злым пасынком жаркого дня, уже покусывал стылыми зубками щиколотки праздных граждан.
            — Андрюша, пора,  – утончённая Милона Гнесси, словно простая смертная, то и дело тянулась руками под стол, вниз; выглаживала себя по ухоженным голеням. Неожиданные комарики наотрез игнорировали вечернюю прохладу. — Посидели, поговорили уже. Я чувствую, ни к чему хорошему это не приведёт. Если вдруг кто-то нас тут увидит и капнет Чернышову; все, амбец. Я тебя очень прошу. Я прекрасно тебя понимаю. Да, мы современные люди, да, безо всяких обязательств. Ты интересный парень, Андрюша… Но давай не будем возвращаться к этой теме. Ладно?
            Анюта протянула руку к Сэмову уху и с улыбкой Моны Лизы мягко сжала мочку. Лёгкое облачко Prada слетело с тонкого запястья, сладкая волна прошлась по груди сверху-вниз.

            Последние сомнения отпали. «Нет» это такое хитромудрое женское «да». Звуки ведь, сами по себе, они ничего не значат. Для внимательного мужчины достаточно флюидов.
            Сэм махом опрокинул Жан-Жака, нетвёрдо поднялся и, чуть покачиваясь, направился к стойке.
            — Привет-привет, друзья мои. С вами снова и как всегда ваш старый добрый приятель Сэм, – в течение десяти секунд глаза подавальщиц у бара наполнялись осознанием, переходящим, как увиделось Сэму, во вполне закономерный восторг. Он прикрыл один глаз и приложил палец к губам. — Т-с-с-с… Девочки, да-да-да. Он самый. Маленькая проблемка. Я оставляю вам две сотни и свой номер, а завтра приношу остаток. И две контрамарки на Лёню Агутина. Да. Мой товарищ.

            У Анюты длинные нежные пальцы. Венка на шее, которая едва заметно пульсирует. Если приглядеться. Помада, вместе со столь трудоёмкой обводкой, благополучно миновав Сэмов жадный рот, продолжает свою незамысловатую миграцию где-то в районе пищевода. Сколько все же мусора в голове. Трепанация, исключительно, батенька, трепанация. Сэм на секунду отстранился, повёл вокруг глазами, пряча счастливую улыбку победителя. А оказывается, он здесь, под жирными листьями старого каштана – этот самый шалашный рай.
            Малолетки, гурьбой оккупировавшие ближайшую лавку, всё видят. Ссыкушки краснеют, дают тумака бурлящим гормонами юнцам, визжат. Те ломкими фазаньими голосами извергают непристойности, тычут пальцами в направлении парочки. «Дядька с теткой ##утся».
            Анютина мать на даче. Замшелое старичьё, по счастью, неспособно на изобретательность в собственном досуге. Всё за нас. Осталось протиснуться на чай и…
            — А время не подскажете? – дым чужих, до тошноты едких сигарет незванным гостем вторгся в каштановый раёк.
            Сэм собрался было поглядеть в глаза долболобу, но успел только заметить исказившееся Анютино лицо. Тяжёлый удар пришелся в аккурат по темечку. Уже падая, Сэм не испытывал ничего кроме удивления, растворяющегося в белом звоне далеких галактик.

            Через миллионы эр Вселенная стала оживать. Удаляющийся пронзительный визг Милоны Гнесси рождал надежду на спасение мирозданья. Несколько пристрастных ударов по ребрам, вопреки доступной тварям логике, запустили механизм спасительной реанимации. Мозг Сэма судорожно глотал пьянящие порции возвращающейся в черепок крови, а чьи-то злые руки ещё продолжали обшаривать жалкого терпилу. С треском капитулировал нагрудный карман крепкой котоновой рубахи, поясная сумка с мобилой л
распрощалась с фиксирующей скобой. За минуту всё было кончено.
            Сэм, приподнявшись на дрожащих руках, привалился спиной к каштановому стволу и отстранённо досматривал эпилог гадкого мультика. Двор пустел, зрители растворялись быстрее, чем капли дождя в море. Где Анюта, где эти… Сдрыснули все, конечно. Все как один.
            На удивление быстро у свежевыбеленного бордюра сипнула тормозами пэпээсная пятерка в нимбе бликующей синей короны. Скорая, по всему видать, выполняла более актуальные задачи.
            Вывалившиеся из жигулька двое патрульных сержантов вразвалку приблизились к растекшемуся Сэму.
            — Фамилия-имя-отчество. Чё лежим, пьянь?
            — Лескун. Андрей Романович. А чего вы так со мной… – Сэм взялся ладонью за скулу, чувствуя, как стремительно набухает пульсирующая гематома.
            — Слышишь ты, козляра. Тут перед тобой клоуны или сотрудники внутренних дел? – младшой взял Сэма за ворот рубахи и ощутимо тряхнул. — С женой своей будешь, сидя на жопе, варнякать. Встал. Будет он драки затеивать.  Дима, а ну-ка глянь у него документы.
            — Они за этот дом побежали… Ещё можно поймать. Тут на лавке десять человек видело.
            — Ага. Уже поймали. Десять видело, двадцать слышало. Умник. Дима, давай его в машину.
            — У меня сотрясение. Я режиссёр на радио-ФМ. Миллион людей знает. Как ваша фамилия? – Сэм поднял затоптанную бандану и попытался оттереть ею кровяную кляксу на рукаве.
            — А-а-а-а, режиссёр. Ну, тогда другое дело. Прошу в машину, господин режиссёр. Дима, Валера… давайте этого **дора в тачку.
            Из приопущенного окна пятёхи высунулся курносый водила.
            — Игорь, может ну его. Он же весь салон соплями изговнячит. Ты его заставишь отмывать потом?
           — Не. Ты ж видел, Валер. Драка, сопротивление, оскорбления сотрудников. Пакуем. Там, режиссёр, всё расскажем, всё напишем. В райотдел, Валера.
            В салоне пэпээски пахло потом и подсохшей блевотиной. Валера, хренов шумахер, не привык расточительно относиться ко времени. На каждом повороте в голове у Сэма взрывалась маленькая водородная бомбочка. Все, кроме Сэма, дружно закурили.
            — … Двадцать два часа сорок минут на наших студийных часиках! И, как обычно в этот вечерний час, слово для ежедневного обзора происшествий имеет дежурный по связям с общественностью подполковник Пэтрэнко, – из запирающего динамика пятеры донесся голос Лешки Мотылина, Сэмова сменщика. А вот пошла забивка собственно самого Сэма. — Дорогие суграждане. У нашем городе участились случаи злостного распространения анекдотов о работе правоохранительных орханов. Это настораживающая тындэнция. Радует только то, шо бульшинство из них нипунятные. Гэ-гэ-гэ.
            Сэм опустил глаза. Не узнали? Шумахер покрутил настройки. К облегчению, из динамика спасительно заголосили «фабрикантки». Ночь псу под хвост.

            Раннее утро в середине мая наполнено надеждой и оптимизмом. Кто бы мог подумать; дворники метут асфальт, а из-под шлагбаума проходной хлебозавода одна за другой выползают и развозят жизнь изношенные, некогда белые фургоны. Таракашки-пенсионеры, перекособоченные проигранными жизненными баталиями, с просветлёнными лицами сползаются к булочным. Улыбаются, щурятся, выслушивают друг дружку. Делятся открытиями. «А вы знаете, тут за восьмидесятым домом ларёчек появился. Ой там хлебушек... А булочки… м-м-м… И на тридцать копеек дешевле».
            Осунувшийся и одуревший Сэм медленно плелся к подъезду по родному двору. Звонкое солнце уже выбеливало небесную синеву, укорачивало тени, подсушивало багровый рубец на стесанной  Сэмовой скуле.
            — Земеля… буквально пару копеек, – навстречу, держась за поясницу, с лавки поднялся синий жаворонок в севших расклешенных брюках. — Не в обиду, брат. Выручишь?
            Сэм плюхнулся на сиденье, вывернул разодранный карман. На асфальт выкатился катышек пристиранного маршрутного билетика. Мужик, понимающе глядя, присел рядом, вынул из мятой пачки несуразную тощую сигаретку без фильтра.
            — Держи, парень. Мусора?
            Сэм прикурил, потянул дыму, закашлялся.
            Молодая мамашка с объемным, набитым детскими вещами пакетом волочила свободной рукой заспанную синеглазую малявку. Ну да, в ясли, понятно. Огромный восьмимесячный живот и синюшное распухшее лицо вселяли веру в будущее города.
            — Икряна-а-а-я… – благодушно осклабился синий.
            Малышка, распахнув огромные, не видавшие бед васильки глаз, засмотрелась на помятого Сэма и упала, споткнувшись. Мама быстро восстановила статус-кво и строго выговорила крохе.
            Сэм бросил под ноги недокуренную вонючку и морщась вошёл в подъезд. Он знал, мужик в спину посмотрел неодобрительно.