Оскудение веры

Оскудение веры
(Психологический этюд)

Неверие растет. Растет быстро, не по дням, а по часам. Развивается с молниеносною быстротою. Крепнет с поразительною силою. Захватывает все большее и большее пространство.
Как злое чудовище, оно постоянно врывается все в новые и новые села, города, деревни, семьи и человеческие души. Врывается со страшной силою, совсем неожиданно, со всеми ужасами своего тлетворного и леденящего дыхания. Оно губит и давит решительно все, что встречает на пути своего триумфального шествия. Губит душу, губит совесть, губит правду и добро, губит все чистое и святое в человеке, чем он жил, чем дорожил, чем вдохновлялся и утешался.
Его останавливают. Ему полагают на пути всевозмож¬ный препоны. С ним борется целая армия христианских апологетов и огромная рать «ревнителей благочестия». Но ни¬что не помогает. Неверие всюду проникает. Всюду несет с собою великое и страшное зло. Зло для Церкви, для го¬сударства, для семьи, для всякой отдельной души.
Спрашивается, чем же объяснить такой непомерный рост безбожия и неверия? Какими причинами вызывается, и обусловливается столь печальное явление наших дней? Чем питается и поддерживается оно? В чем находит свою опору и успех?
Вот все эти вопросы мы и попытаемся осветить в предлагаемой статье.

***
Мы спрашиваем: отчего так быстро развивается неверие в наши дни?
А люди, считающиеся учеными, называющие себя материалистами, позитивистами и другими подобными именами, так отвечают на предложенный вопрос:
Неверие потому такою широкою волною разлилось по лицу всей земли, что для него настала пора.
Человеческое познание, говорят, в своем естественном росте неминуемо должно пройти три стадии: Первая стадия – теологическая, вторая – метафизическая и третья – позитивная (Подробно об этих трех стадиях развития см. Челпанова: «Введение в философию». Изд. 3-е, Киев, 1907 г., стр. 240).
На теологической стадии находятся народы, стоящие на самой низкой ступени умственного развития. На этой стадии человек старается объяснить себе многие явления природы при помощи предположения, что позади каждого явления находится какое-либо живое существо, которое создает это явление. Затем, пытается уяснить себе причины происхождения мира, определить и объяснить все то, что относится к области сверхчувственного.
Теологическая стадия уступает место второй стадии – метафизической. На этой стадии развития человек задается вопросами о внутренней природе вещей.
Наконец, на третьей ступени развития человек начинает понимать, что все существующее вне нашего чувственного опыта не может быть воспринято. Ибо познание сверхчувственного недостижимо. Изучать можно только то, что представляется нашим чувствам. Посему, все вопросы о внутренней сущности вещей, о начале мира нужно отбросить. Равным образом, так надо поступить и со всеми вопро¬сами относительно того, что находится вне сферы чувственного восприятия.
Таков необходимый процесс человеческого развития говорят нам. Посему и нечего удивляться тому, что неверие растет, а вера глохнет и на убыль идет. Человечеству пришла пора перейти от одной стадии к другой, и оно пе¬решло, сделало шаг вперед, отрешилось от всех теологических и метафизических понятий и представлений, вошло в сферу позитивного мышления, которое отрицает все исти¬ны и символы в области духа.
Так объясняют нам причину неверия современные, премьеры науки.
Но мы при всем своем беспристрастии никак не мо¬жем согласиться с такою точкою зрения. Мы протестуем против нее всеми фибрами своей души. Мы заявляем, что она ложна, имеет неверные посылки в своей первооснове и противоречит всем историко-культурным данным.
Мы не отрицаем естественного развития человеческого сознания и всех зарегистрированных историей этапов. Мы только оспариваем самый распорядок указанных стадий. Ученые говорят, что теологическая стадия – удел первобытных и малокультурных народов. Мы же стоим за то, что она свойственна только просвещенному человечеству.
Чтобы не быть голословным, предпримем маленькую экскурсию в область истории философии (историко-философский процесс развития человеческого сознания мы излагаем по статье Петрова: «Язык вечной правды»).
Последняя говорит нам, что философский гений человека исследует сначала сущность внешнего мира, сущность окружающей нас природы; затем переходить к вопросу о человеке и, наконец, останавливается на Том, Кто выше мира и человека, именно на Божестве.
Пробудившись впервые, философский гений мудреца, как человек, попавший в неведомый ему край, задается прежде всего вопросом о том, где он и что его окружает. Длинный ряд философов пытливо решает вопрос исключительно о внешней, материальной природе, почему работа их мысли, обычно, и называется философией природы или натурфилософией.
Отец философии, Фалес, отыскивает начало всех начал в природе, первичный элемент, из которого путем видоизменения произошло все разнообразие видимых предметов. Он знает, что все, что существует в природе, существует или как твердое тело, или как жидкость, или как газ, и делает гениальную догадку, что все твердые тела, жидкости и газы произошли из воды. Вода сама по себе – жидкость; охлаждаясь и замерзая, она превращается в лед, становится твердым телом; под действием огня она испаряется, делается газом.
Следующий философ, Анаксимен, продолжает Фалеса. Он учит, что самая вода берется из воздуха и видоизменяется воздухом. Нагретый воздух впитывает в себя частицы воды, охлажденный – выделяет. Следовательно, сущ¬ность всего, в том числе и Фалесовской первичной воды – воздух.
Гераклит вводит новую стихию. «Жизнь есть движение, – учит он. – Все, что живет и существует, движется. Движется материя, движется мысль. Причина всеобщего движения, жизни всего – огонь, вернее, процесс горения. Огонь нагревает и воду, и воздух, и заставляет их перемещаться, принимать то большую, то меньшую плотность. Огонь есть, стало быть, причина всеобщего разнообразия, основа – вселенной».
Эмпедокл видит недостаточность одной стихии для уяснения всего разнообразия сущего и берет в основу своего учения соединение всех стихий – и воздух, и воду, и огонь, а Анаксимандр сущностью бытия признает нечто высшее, чем все стихии вместе или каждая порознь.
Новый философ, Анаксагор, воздвигает новое начало. Он учит, что все существующее существует не хаотически, а в разумном строгом, порядке. Значит, в основе материи лежит разум, проникающий всю материю.
Великий математик и философ Пифагор намеченную Анаксагором разумность мировой материи делает основной задачей своей философии. Он старается уяснить мировую гармонию.
«В мире все гармонично, – учил он, – все соединено в одно стройное законченное целое. Если бы мы имели особо утонченный слух, мы бы могли в мировом пространстве внимать необычайной гармонии планетных сфер, как внимаем на земле привычным ухом музыкальную гармонию».
Уяснение этой мировой гармонии, точное определение ее законов, вычисление ее математическим путем и составляет сущность философского учения Пифагора.
После Пифагора и его великих предшественников, все¬ленная, мировая природа для пытливости философского гения не представляет больше ничего достойного, и философия при¬роды уступает свое место философии человека. Вместо ос¬новного принципа древней греческой философии: «познай все¬ленную», Сократ провозглашает: «познай самого себя».
В ряду других греческих мудрецов Сократ – новое и исключительное явление. Насколько те жили внешней при¬родой, старались разгадать тайну ее бытия, настолько Сократ не любил и не интересовался внешней природой. Когда од¬нажды ученики, чудным весенним днем, стали звать Со¬крата на прогулку за город, он отказался и спросил:
– Чему меня может научить эта глупая, хотя может быть, и красивая природа?
В Сократе философская мысль шагнула далеко вперед. Она от стихийной природы перешла к разумному человеку. Мало того, она наметила и последний, важнейший шаг. Со¬крат говорил, что он сам знает только то, что ничего не знает, и других ничему не может научить, а если в его речах есть что доброе и высоко ценное, то это от «даймона», от Божества, голос которого он слышит в себе.
Философия гениального сократовского ученика, Платона, и есть, по преимуществу, философия «даймона», философия Бо¬жества. Великий преемник Платона Аристотель новых горизонтов для полетов философской мысли открыть уже не мог. До него философским гением были охвачены все сфе¬ры познания, и ему оставалось заняться законами самого познания, что главным образом, и делает последний великий греческий философ и первый автор логики, Аристотель.
Таким образом, философская мысль человечества в своем естественном развитии прошла три стадии: познание природы, познание человека и, наконец, познание Божества. Это –альфа и омега, начало и конец, предельные границы духовной жизни, роста и развития человека. Сначала стихийность (природа), потом разумность (человек) и завершение всего – святость (Божество).
Тут вершины философской мысли сливаются с религией, и религиозное понимание мировой жизни является высшей философией.
Поясним эту мысль простыми примерами.
Возьмите различные отношения человека к природе. Для человека, стоящего на низшей стихийной точки понимания мира, природа представляется громадной кладовой, складом провизии, доставшимся ему в добычу. Для человека, поднявшегося на вторую ступень понимания миробытия, смотрящего на все сквозь призму разума, природа представляется беспредельным научным кабинетом, богатейшей лабораторией, полной глубоких научных тайн. Для человека же религиозного – понимание природы как куска добычи, как жирной кости, доставшейся голодной собаке, кажется бедным, убогим по внутреннему содержанию, унизительным и оскорбительным для его собственного достоинства. Не удовлетворяется он и взглядом на природу как на богатый научный кабинет. Он смотрит на мир как на дивный и необъятный Божий храм, где все голоса природы – и раскаты грома, и трель соловья, и шелест лесной листвы, и рев водопада – сливаются в один общий гармоничный гимн.
Другой пример.
Возьмите взаимные отношения людей. При стихийном понимании, человек для человека–волк. Один смотрит на другого как на верного соперника, как на врага в общей схватке за существование, как на опасного конкурента за жизненным столом, где видится больше голодных ртов, чем накрытых приборов.
При научном понимании вопроса человек рассматривается как отдельный общественный атом, как клеточка общественного организма, и взаимные отношения людей – как отношения труда и капитала – определяются законами полити¬ческой экономии и других социальных наук. Для религиозного же человека всякий другой человек, независимо от его работоспособности, от его положения, взглядов и убеждений, есть ближний брат, которого следует окружать самою нежною любовью и за которого в нужде обязательно надо душу отдать.
Отсюда ясно, что высшее понимание всей мировой жизни и различных отдельных ее проявлений – есть понимание религиозное. Всякое иное понимание неизбежно будет пониманием идейно бедным, не охватывающим всей глубины предмета или вопроса.
Если же религиозное понимание мировой жизни является высшей философией, что доказывается и историей философии, и историей культуры, то говорить после этого, что теологическая стадия есть удел первобытных людей, по крайней мере недобросовестно.
А если верно то, что религиозное понимание есть высшая философия, последний этап в развитии человеческого сознания, значит, неверно то, будто последняя стадия нашего мышления исключает возможность христианской веры, значит, есть какая-то другая причина современного неверия. Какая же именно?

***
Нам кажется, что главная причина современного неверия кроется в том, что люди отрешились от дум о горнем мире, приникли к земле и живут и дышат только ею. Апостол говорил христианам: «Горняя мудрствуйте, а не земная». Люди же мало-помалу забыли этот спасительный глагол, осуетились своими помышлениями, перенесли все свое внимание с божественных высот на грешную землю и прониклись ее думами, интересами и заботами. Они, как гово¬рится, с головою ушли в заботы о благах внешнего, материального мира. У них и минутки свободной не осталось, чтобы, побыть наедине с самими собою, подумать о Боге, о загробном мире, о душе.
У Панкратова, в его интересной книжице «Ищущие Бога» мы находим такой любопытный пример (Панкратов. Ищущие Бога. Москва, 1911 г., стр. 6).
Один бывший московский купец, окончательно разорив¬шийся, в беседе с другим, тоже, кажется, разорившимся купцом говорил:
«Целый век мечемся, а для чего – сами не знаем. Ро¬дятся, растут дети, – мы не видим… Ангелок радость свою показывает, улыбается свету, а нам некогда посмотреть, нужно ехать по делу. Проживем в такой белой горячке жизнь и как станем подводить балансы, ан и не знаем – зачем жили? Неужели затем, чтобы дома строить? Да про¬пади они пропадом. Я стою вот у фонтана, думаю… и хо¬чется мне иногда влезть на Ивана Великого, ударить в Царь-колокол, выстрелить в Царь-пушку, чтобы земля задрожала и совесть людская проснулась. Хочется крикнуть с Ивана Великого всей торговой Москве: «Остановитесь! Христом Богом молю, остановитесь, пока еще не поздно. Бросьте на¬живу, посмотрите в душу, чем живет она. Верните к себе радость простой Божьей жизни. Не гонитесь за грошами, вы упускаете «тысячи»… Но знаю, никто меня не послушает… Скажут: когда был богат, так не рассуждал, а голытьбе мало ли что в голову придет…
– А ты, действительно, когда был богат, так не думал? – спрашивал Морозова Сычугов.
– Не думал. Некогда было думать. Вставал в шесть часов утра и до поздней ночи бегал, колотился, вносил деньги в банк, брал из банка, учитывал векселя, ду¬мал, где бы занять денег. Когда же тут думать о другом?
– С какой же минуты ты стал думать иначе?
– Как стал нищим. Я как будто проснулся, а вокруг меня черепки от моей прежней жизни. Весь в нутро ушел я и чувствую, что как будто только начинаю жить: во все всматриваюсь, все оцениваю…»
И так вот все люди. Каждый человек «малодушно погружен в заботы суетного мира». Где уж тут думать о Боге? Духовные интересы отходят на задний план. Они подавляются, приносятся в жертву материальным, вследствие чего, мало помалу глохнут и, наконец, атрофируются совсем.
«Бога нужно искать внутри самого себя, – говорит св. Лев Великий. – Он лучше всего распознается, так сказать, духовным осязанием. Мы должны стремиться видеть Его своими глазами, слышать своими ушами, и наши руки должны осязать Слово жизни. Ведь душа наша, как и тело, имеет свое чувство: вкусите и видите, как благ Господь» (М. Новоселов: «Забытый путь опытного Богопознания». Изд. 3-е. Москва, 1912 г., стр. 11).
И это чувство должно развиваться, совершенствоваться, находить для себя пищу. Но для этого его надо поставить в благоприятные условия. Последние таковы:
«Кто хочет прийти к Господу, сподобиться вечной жи¬зни, стать жилищем Божиим и удостоиться св. Духа, – читаем мы в 1-м слове святого Макария «О сохранении сердца», – тот, чтобы ему быть в состоянии неукоризненного и чисто творить плоды по заповедям Господним, должен положить такое начало. Во-первых, должно ему твердо уверовать в Господа, всецело посвятить себя словесам заповедей Его, во всем отречься от мира, чтобы ум совершенно не был занят ничем видимым; всегда надлежит ему пребывать в молитве и не отчаиваться, ожидая непрестанно посещения и помощи от Господа и во всякое время иметь сие целью ума своего. Потом надобно ему всегда принуждать себя ко всему доброму, к соблюдению всех заповедей Господних, хотя бы и не желало того сердце по причине пре¬бывающего в нем греха. Да принуждает себя постоянно пребывать в молитвах, во всякое время прося с верою, чтобы Господь пришел и вселился в нем, усовершил и укрепил его во всех заповедях Своих, и чтобы душа его сделалась обителью Иисуса Христа… И Господь, видя та¬кое доброе рачение, сотворит с ним милость Свою, изба¬вит его от живущего в нем греха, исполняя его Духом Святым» (Там же, стр. 21).
Итак, вот что по совету великого христианского под¬вижника мы должны делать, чтобы прийти к Богу, ощутить Его в своем сердце и чрез то уверовать в Него, сподо¬биться вечной жизни, стать жилищем Творца и удостоиться св. Духа.
Но разве современные люди близки к такому состоянию? Стремятся к осуществлению святоотеческих наставлений? Познали путь опытного Богопознания?
Нисколько.
Многие миллионы людей до такой степени поглощены те¬перь заботами о материальном благополучии, что они теряют даже вкус к высшим вопросам человеческого духа и заниматься ими считают поэтому делом пустым, совершенно несвойственным деловому человеку.
Другие при полной материальной обеспеченности и при со¬вершенной свободе от всяких деловых занятий увлечены целиком погоней за удовольствиями и внешними радостями жизни.
Словом, люди целиком ушли в земное и даже не мечтают о небесном. Голос Христа Спасителя не находит доступа к их сердцу, не призывает их к внутренней работе, не влечет их мыслей к горнему миру. Они духовно не растут. А если организмы не растут, они неизбежно должны ухудшаться.
В природе (физической, равно и духовной) существует закон, по которому всякий орган, не развиваемый, не упраж¬няемый, постепенно ослабевает и, наконец, совершенно атрофируется, парализуется и даже вымирает.
В интересной книжке Витковского «За океан» мы находим великолепные иллюстрации к развиваемому нами положению.
Автор сообщает нам, что в огромных пещерах австрийской провинции Карнеолии и американского штата Кен¬тукки живут целые особенные породы крыс, насекомых, лягушек, раков и даже рыб, так как в этих пеще¬рах находятся подземные озера и реки. Все эти животные, принадлежащие к различным отделам и классам, сходятся между собою в том отношении, что все они совершенно слепы. У тех, которые живут поближе к самому входу в пещеру, глаза существуют, но ничего не видят; а у многих других, живущих в самой глубине пещер, нет да¬же признаков органа зрения, не существует глазных впадин. Очевидно, туда, под своды пещер, целые века не проникал ни один луч света. Рыбы и крысы никогда не пользовались органом зрения, и он сначала ослабел у них, парализовался, а потом и совсем исчез (Витковский. За океан. Стр. 252).
Так и с духовным зрением. Просветленное, нрав¬ственное чувство дает человеку возможность слышать в себе голос Божества. «Блаженны чистые сердцем: они Бога узрят» (Матф. 5 гл., 8 ст.). Нерадение же о нравственном самоусовершенство¬вании приводить к духовной слепоте, к полному притуплению чувства реальности (Пространно об этом см. у Джемса: «Многообразие религиозного опыта», стр. 46–69), т.е. чувства присутствия вблизи себя или же в себе той высшей Силы, которую мы называем Богом. О людях подобного рода Христос Спаситель говорил: «И сбывается над ними пророчество Исаии, которое говорить: слухом услышите, и не уразумеете, и глазами смо¬треть будете, и не увидите; ибо огрубело сердце людей сих, и ушами с трудом слышат, и глаза свои сомкнули, да не увидят глазами и не услышат ушами, и не уразумеют сердцем, и да не обратятся, чтобы Я исцелил их» (Матф. 13 гл., 14–15 ст.). После этого становятся вполне понятны и слова притчи о талантах (Матф. 25 гл., 29 ст.): «всякому имеющему дастся и приумножится, а у неимеющего отнимется и то, что он имеет» (Петрова. Евангелие как основа жизни, изд. 15, стр. 60).
Вот это-то самое с буквальной точностью исполнилось и на современном человечестве. Духовные потребности со¬вершенно заглохли у него. Оно не росло духовно, не совершенствовалось морально, не занималось вопросами о Боге и о душе. Вот почему оно и лишилось способности чувствовать Божество, сообщаться с Ним, понимать все относящееся к Нему, все говорящее о Нем.
Лучше всего эту мысль иллюстрировать такою притчей:
«В глубоком, постоянно шумевшем бору, росла со¬сенка, маленькая и тонкая: красноватые веточки ее всегда трепетали от ветра, залетавшего в глубь леса с бесконечных жарких полей. Кругом поднимались старые, толстые сосны и шумели своими колючими вершинами. Сосенка росла, как росли все, и уже скоро она должна была уйти высоко-¬высоко, стать над темным вековым бором, окинуть смелым взглядом вокруг и тихо, и благоговейно взглянуть в бездну синего неба, с его вечными звездными огнями.
Но пришел в глубокий вечно шумевший бор человек. Он повалил на черную, сырую землю много сосновых вершин, гордо озиравшихся вокруг и тихо, и благоговейно смотревших в синее небо, на вечные переливающиеся огни его… Маленькая тоненькая сосенка была не нужна ему. И он, проходя мимо, только надрубил ее шаловливым взмахом топора и, напевая, прошел дальше.
А маленькая сосенка начала клониться на одну сторону. По свежей ране ее текли слезы, и она склонялась ниже и ни¬же. И согнулась так, что молодая вершина ее начала расти не ввысь, а в сторону.
Прошли года… Окрепла сосенка, от раны остался только глубокий желтый рубец. Но сосенка росла не ввысь, а в сторону.
Ея подруги давно поднялись вверх и качались там стройными, круглыми вершинами, оглядывая все вокруг и ти¬хо, и благоговейно взирая на небо и на вечные огни его.
И говорили они сосенке, оставшейся далеко у земли: у нас здесь синее небо и солнце. В ночи нам светят лучистые звезды и далеко нам виден зеленый кругозор.
А сосенка ползла вдоль земли и видела только лесные тени, длинную жесткую траву, сырую землю. И отвечала она далеким, гордо шумящим сестрам:
– У меня тени, трава и земля. И только… О каком синем небе говорите вы? О каком солнце? О каких лучистых звездах? И далей никаких не знаю я: здесь только стволы и вьющаяся поветель, и тени.
А сестры опять шумели сверху:
– Поверь: здесь солнце, как множество весн, собрав¬шихся вместе. Здесь светлые звезды горят и переливаются. В ночах – только смотреть бы на них и тихо шевелить одеждою, приветствуя их. И стоит над нами небо, и одевает наши вершины синею и прозрачною дымкою… И оку¬танные – мы засыпаем, как в колыбели…
А сосенка стонала внизу у земли, среди теней и цепких трав:
– Не верю! Не верю!
Но в том стоне были не одни земля, тени и цепкие травы: в нем была тоска по синему небу и солнцу, и звездам, навсегда скрытым от маленькой искалеченной сосенки».
Конечно, это сказка (Она принадлежит современному талантливому беллетристу Ку¬мову, автору прекрасных очерков, изданных под заглавием «Бессмертники», откуда мы и позаимствовали вышеприведенную притчу. См. стр. 210). Но в ней слышна какая-то другая тоска, какое-то дру¬гое глубокое горе. То горе бедных людей, ползущих по земле, в вечных тенях и цепких травах. То тоска по Неведомому Богу, по белым кротким ангелам, по широ¬кому горизонту, среди постоянных потемок.
Вот эта-то бедная сосенка и есть символ современ¬ного человечества, которое, прильнуло к земле и не желая оторваться от нее, не видит неба, не имеет никакого по¬нятия о нем и потому естественно отрицает существование его, когда речь заходит о нем.
Об этом и апостол Павел говорит. «Душевный человек, – писал он в первом послании к Коринфянам, – не принимает того, что от Духа Божия, потому что он почитает это безумием, и не может разуметь, потому что о сем надобно судить духовно» (2 гл., 14).
Итак, подводя итог всему вышесказанному, мы должны сказать вот что.
Человечество не верит теперь главным образом по¬тому, что оно потеряло способность Богопознания. А потеряло оно ее потому, что никогда не употребляло ее, вследствие че¬го она заглохла и атрофировалась.

***
Другою весьма важною и существенною причиною со¬временного неверия является, по нашему глубокому убеждению, настоящая постановка религиозного воспитания и образования.
В доброе старое время родители прежде всего заботи¬лись о том, чтобы воспитать своих детей в духе и истине христианской веры. С этою целью их зачастую водили в храм, читали им книги религиозно-нравственного содержания, рассказывали жития святых. Заставляли молиться Богу, ис¬полнять все обряды и установления православной Церкви, вну¬шали уважение и любовь ко всему священному, церковному, христианскому. И благодаря такой постановке семейного воспитания, религиозное чувство в молодом поколении крепло, росло, развивалось и приносило плод мног. О неверии редко и слышно было. О сомнениях никто и не заикался.
Теперь же совсем не то. Теперь мало того, что не обращают никакого внимания на религиозное воспитание, но еще протестуют против него, находят его несвоевременным, вредным и опасным для детей.
Вот несколько примеров.
«Как-то раз постом, – говорит действующее лицо рассказа современной писательницы З. Гиппиус «Сумасшед¬шая», – сидим мы в гостиной после чая. Клавдия за книжкой. Входит Вера, – Андрюшку спать укладывала. Берет что-то со стола и говорит мне довольно небрежно: «Завтра я думаю идти к обедне с Андрюшей. Буду его причащать».
А у меня, знаете, относительно этого давно уже было свое незыблемое и весьма обоснованное решение.
– Причащать? Нет, душа моя. Совершенно лишнее.
Она подошла, спокойно села возле меня и глаза при¬щурила.
– Почему? Я, напротив, нахожу, что для ребенка не¬обходимо.
– Напрасно находишь. Помнится, мы даже с тобой об этом как-то рассуждали. Во-первых, Андрюшино здоровье мне дорого; не говоря уже о тесноте и духоте, вспомни, что тут приносят целую кучу неизвестных ребят, а ложка одна…
Вера еще более прищурила глаза.
– Великолепно! Далее?
– А далее – я нахожу, что никаких обрядов над ним исполнять, ни говорить с ним о подобных вещах теперь, пока он не может сознательно их принять или от¬вергнуть, не следует. Это, если хочешь, – недобросовестное насилие. Вырастет он, – разум ему подскажет, что делать. Его будет воля.
Вера ни слова. Смотрит на меня в упор и молчит.
–  Няньку, которая развивала ребенка религиозно, ты отпу¬стила – и хорошо сделала. И тебя прошу, – прибавил я твердо, ни о чем таком ребенку не говорить, а довольствоваться при необходимости самими крайними объяснениями… Прича¬щать не нужно…»
Возьмем еще повесть английской писательницы Корелли «История детской души». Здесь говорится, что отец одного мальчика, Лионеля, профессор, давно потерявший веру в Бога, тщательно разъяснял мальчику, что в настоящее время лишь одно грубое невежество еще верит в Божественное Начало, что интеллигентные люди давно пришли к заключению, что нет Бога, что «первая причина» есть атом, порождающий другие атомы, которые, вращаясь непрестанно, бессознательно, одной силой материи создают мир, что в Божество Иисуса Христа могут верить только люди простые, слабоум¬ные и т.д.
О подобного рода воспитании и воззрениях на религиозное обучение детей см. еще повесть Мамина-Сибиряка «Про¬фессор Спирька», рассказ М. Криницкого «Наследственность» и др.
Формулировать все возражения против религиозного воспитания детей можно такими словами Кузьмина-Вьюгова, ожесточенного противника религии в семье и автора тенденциозно написанной брошюрки «О религиозном воспитании детей».
«Учить детей религии – рано: они мало развиты. Учить детей бесплодно, – не поймут. Учить детей вере даже не¬справедливо: это значит насиловать их совесть. Когда вырастут, тогда и облюбуют веру, тогда и усвоят ее созна¬тельно. Учить детей даже вредно: это может помешать их светлому физическому воспитанию, может удручающим об¬разом подействовать на развитие мозга, положить печать меланхолии, заложить семена будущего религиозного ригоризма, фанатизма, даже умопомешательства».
Вот что говорят и пишут теперь по поводу религии в семье и школе.
Конечно, такого рода родители и воспитатели никогда не смогут пробудить в душе своих питомцев чувства веры. Если вопреки всяким предосторожностям и карантинам религиозное чувство и пробьется в ком-нибудь из детей, то они убьют, погубят его и приложат все свое старание к тому, чтобы с корнем вырвать его из души богобоязненного дитяти.
Как это они делают – нам показывает повесть Марка Криницкого «Наследственность».
В семье Сережи Трунина атмосфера искренняя, любя¬щая, но какая-то испуганная. Здесь боятся всякой «прекрасной лжи, потому что рано или поздно она разобьет сердце». И люди готовы были сжечь всю детскую литературу, сказки и фантастические повести.
Факты… Факты… Естественнонаучное образование – дисциплина ума. И мальчика засаживали за книжки, где говори¬лось о земле, воде, воздухе… И холодно было не только Сереже, но и матери, пожалуй, и отцу.
Хотелось чего-то, каких-то независимых от «фактов» основ жизни, «сказки», – хотелось даже и… отцу.
– Папа, о чем ты пишешь? – раз спросил Сережа.
– Я, дружок, спрашиваю жизнь.
– Как?
– Я заставляю ее отвечать мне цифрами.
– Это «факты»?..
Отец задумался и вдруг привлек к себе голову ре¬бенка – точно хотел заглушить острую боль. Он плакал…
– Да, мой друг, – наконец, сказал он с усилием. – Это – то самое, что называют фактами. И это – все, что есть у мыслящего человека. Когда ты подрастешь, я расскажу тебе все, что сам узнал из фак¬тов, из цифр.
Но Сереже казалось, что этот большой и несчастный человек говорит неправду, и он почувствовал в груди острую жалость к отцу.
А ему часто хотелось спросить: «Отчего мама захотела причаститься перед смертью, зачем другие люди ходят в церковь?»
Чутким сердцем он чувствовал зловещую тайну. Он завидовал бонне, которая по воскресеньям приходила из кирхи – строгая, важная, чем-то обрадованная.
Часы стучали – факты… факты…
И было страшно…
А когда позже Сережа совсем потерял своего Бога, он мечется в пустой «тьме» и все сильнее возрастает его безыменный ужас…
«Папа, опусти шторы! Мне страшно!»
Вот как губят в отроках и юношах веру в Бога. Конечно, это ужасно, безбожно, бесчеловечно, возмути¬тельно, но это так. Да, губят душу теперь с младенческих лет. Сушат ее. Убивают зародыши веры. Подавляют первые проблески религиозного чувства.
Естественно поэтому, что вера оскудевает, а неверие крепнет и растет.
Говорят, когда дети вырастут, тогда они сознательно все усвоят.
Но позвольте, раз у них будет атрофировано религиозное чувство, неужели они смогут поверить? Неужели па¬рализованное чувство вновь воспримет свою прежнюю силу и будет так же свободно функционировать, как и раньше?
Никогда и ни за что. То, что умерло, то вновь не воз¬родится.
Это во-первых. Во-вторых, как вполне справедливо заметил великий философ Кант:
«Если говорить ребенку о Боге только после, то в пер¬вые годы, слыша постоянно Его имя, видя внешние знаки богопочитания и не испытывая сам ничего к Невидимому Богу, он или привыкнет быть к Нему равнодушным, или получит превратные понятия о Нем».
Интересными в этом отношении являются детские воспоминания Жорж Занд. Ее религиозным воспитанием зани¬мались мало. В самом раннем детстве, когда вместе с ней жила мать, ее заставляли время от времени заучивать молит¬вы. Когда матери подле нее не стало, ей, по словам биографа, «предоставляли по собственному усмотрению верить во всех богов или не верить ни в одного, и она не верила», а между тем, рассказывает она в своей автобиографии, «мне нужен был идеал, нужен был Бог, которого я могла бы поставить во главе вселенной». И она десятилетней девочкой приступает к созданию своей собственной религии. Она создает себе идею Бога, который «не имел пола и являлся мне то в образе женщины, то в образе мужчины. Я наделяла его всеми атрибутами физической и нравственной кра¬соты, даром красноречия, в особенности силой музыкальной импровизации». Юная Жорж Занд создала и нечто в роде культа своему Богу. Она, говорит биограф, «отыскала в парке маленькую лужайку, окруженную чащей больших деревьев и густых кустарников; там она устроила из разноцветных камешков, мха и раковин нечто вроде жер¬твенника, украсила его гирляндами и букетами цветов и при¬носила на нем своему Богу жертвы, которые состояли в том, что она ловила птичек, маленьких зверьков, насекомых, запирала их в ящичек и потом выпускала на волю в честь бога любви и свободы» (Лозинский: «Новые проблемы воспитания». СПб., 1912 г., стр. 25).
Другой пример. Один немецкий ученый, желая воспи¬тать своего сына в полном незнании религии, никогда не рассказывал ему о Боге и принял строгие меры к тому, что¬бы мальчик ничего не узнал про Него. И вот мальчик сам создал себе Бога. Это было солнце. Рано утром он тайком ходил в сад, чтобы сноситься со своим божеством. Когда мальчику было десять лет, отец случайно открыл это. Однажды утром он вошел в сад и увидел, как мальчик воздевал в молитве руки к своему богу, к солнцу (Д-р Е. Деннерт: «Умер ли Богь?». Одесса, 1914 г. Стр. 133).
Вот как опасно предоставлять детей самим себе в деле религиозного воспитания. Прав, сто раз был прав Кант, когда говорил, что если будем медлить сообщать детям элементарные сведения о Боге, то они создадут свои собственные представления о Нем, которые будут ложными, превратными.
Говорят, не надо детям рассказывать никаких легенд, потому что «суеверия» только развращают и ум, и сердце, и волю.
Мать барчонка, в рассказе «Профессор Спирька» Ма¬мина-Сибиряка, ужаснулась, узнав, что ее кучер рассказывает мальчику об угоднике «Паисии», мощи которого по¬коятся в Городищенском монастыре, на Волге.
«Ему-то, – рассказывал кучер–Спирька, – преподобному Паисию-то, каждый год новые башмаки шьют, потому как он, угодник Божий, всю округу за год-то обойдет. Где люди хорошие живут, где бедные, больные, несчастные, у каждого побывает. Его никто не видит, а он каждому поможет. Ну, на год еле-еле башмаков-то и хватает».
Мать-то, – повторяем мы, – ужасается, слыша подобные рассказы, недовольна на Спирьку за «суеверия», а писатель со¬вершенно иначе относится ко всему этому.
«Ведь это еще вопрос, – говорит он, – что лучше: гром как результат разрежения атмосферного электриче¬ства или как поэтический образ пророка, несущегося на огненной колеснице. Конечно, кучер Спирька говорил много лишнего, но за вычетом этого явились такие представления, образы и слова, которые падали на детскую душу весенним дождем, вызывающим первую травку, нежную, хрупкую и благоуханную. В детской душе, окропляемой этими новыми словами, просвечивалась та святая русская тоска, которая спасает русского человека».
Говорят: «не надо насиловать ребенка…»
«А разве не насилие мешать ребенку жить? – восклицает «Сумасшедшая» у Гиппиус. – Почему, по какому праву, мы откажем ребенку в том, к чему он в силу внутреннего порыва тянется? Зарони в него искру, – она, может быть, и разгорится. А насильственная темнота, на которую ты обре¬каешь моего мальчика…»
«Вы… вы… – говорила, задыхаясь Вера, – мало вам, что меня погубили. Вы и ребенка моего хотите обездолить… Все, что в детстве дорого… отчего потом и человеком живым можно остаться… Заранее ему жилы перегрызаете… О, безбожники, безбожники!» (З. Гиппиус: «Алый меч», 4-я книга рассказов. СПб., 1906 г. стр. 189–189).
Да, это верно. Если заронить в ребенка искорку, она, может быть, и разгорится. А если нет, если не будет этой искорки, то и огонь в его душе не возгорится никогда.
Посему, отсюда вывод таков: детям можно и должно говорить о Боге и Божьей правде.
Но у нас не говорят. И потому религиозное чувство у наших детей постепенно глохнет и замирает. Потому вера оскудевает, а неверие множится и растет. Потому много в наш век званых, но мало избранных.

***
Есть еще одна довольно существенная причина, способ¬ствующая прогрессивному росту современного неверия.
Это – отсутствие живых примеров веры. Полный разлад между словом и делом, между верой и жизнью, ме¬жду идеалом и действительностью.
Так как этот фактор обыкновенно оспаривается людьми, то мы постараемся затронутую нами мысль подтвер¬дить соответствующими примерами.
Начнем с детей.
Дети, как известно, живут подражанием. Они ин¬стинктивно повторяют своих родителей. Посему, если последние не являют собою примера истинно-христианской жизни, не исполняют всех предписаний православной церкви, то можно быть уверенным, что дети, сколько бы им ни твер¬дили о Боге, не будут верующими людьми.
Доказательства сему можно найти у Франциска Мана, в его произведении «Воспитание Гюнтера».
Картина почти всем знакомая.
«Гюнтер, едва начал говорить «папа» и «мама», как уже знал Бога… Бог жил на небе, все видел. Нянька знала бесчисленное множество рассказов, в которых гово¬рилось о доброте и любви Бога. Однако, при малейшей попытке со стороны мальчика ослушаться, она неизменно за¬стращивала его тем же Богом. Мальчик боялся Бога. И крепко любил Его. Его юную душу радовали райские кар¬тины, подсказанные ему пылкой детской фантазией. И, ложась спать, он каждый вечер устремлял свои мысли к небу».
Но религиозность мальчика тянулась недолго. Скоро жизнь разбила ее.
Однажды Гюнтер спросил у отца: «Одинаково ли зорко следит Бог за взрослыми, как и за детьми?» Ему почему-то казалось, что в отношении взрослых «Бог как будто немного близорук»…
Вскоре после этого Гюнтера стал интересовать другой вопрос: «Почему взрослые находили возможность не бояться Бога?»
Ребенок, с того времени, как начинает понимать, с недоумением замечает, что Бога «обижают, игнорируют».
И эти наблюдения ослабляли силу няниных слов: «Бог накажет».
В то же время холодность и равнодушие семьи посте¬пенно заражают Гюнтера и подтачивают его веру.
Наконец, он и совсем ликвидирует свою веру. Бог теряет для него авторитет, которым ранее его пугали. И все рушится у него, потому что понимание его, какое было, оказалось не поддержанным наблюдением. Бог остается для прислуги. В девять лет Гюнтер, в сущности, ликвидировал своего Бога.
И то, что случилось с Гюнтером, то наблюдается те¬перь почти во всех семьях. Потому что редко теперь кто учит не только словом, но и делом. И вот где причина того, что вера оскудевает не только среди взрослых, но и среди детей.
Взрослые тоже теряют веру свою оттого, что нет жи¬зни по вере, нет исповедания Бога, нет живых душ.
Это происходит, главным образом, потому, что люди, не видя рядом с собою другого человека, которого они могли бы считать своим единомышленником, на которого они могли бы опереться, в конце концов приходят к мысли, что они совершенно одни со своей верой, что нет никого другого, кто верил бы, как они. А это и ведет к кру¬шению веры. Здесь особенно ярко проявляет себя опасность одиночества. Эти «заброшенные» необходимо должны идти под уклон и прийти к отчаянию, к боязни верить, а потом и окончательно потерять эту веру.
Человек не знает, есть ли у него единомышленники, братья среди этой, как ему кажется, сплошь сомневающейся толпы, и он, «веруя», в отчаянии готов отказаться от веры. «Опустевшия» (по выражению Поля Фурньера) души ищут к кому «прижаться» и прижимаются к другим опустевшим душам, зачастую неверующим, от которых заражаются и индифферентизмом, и неверием, и сомнениями.
Что вера сама по себе, без ее исповедания и проведения в жизнь, вызывает сомнения в наличности веры, об этом свидетельствуют следующие примеры.
Муррей пишет:
«После венчания одного приказчика, я, зная его неверие, звал его к вере.
– Не говорите мне об этом, – ответил он. – Я работаю в доме NN. Эти господа имеют большое значение в деле Церкви, но мы, приказчики, знаем, как они ведут свое торговое дело… Нет, я не имею никакого желания сделаться христианином.
Посмотрите вы на мнимого благочестивца, как он ко¬пит свои миллионы и живет с расточительною роскошью, в то время как бедные голодают у порога его богатого жилища.
Вы скажете мне, что подобные образцы христианства не являются поводом к неверию. Люди должны учиться разли¬чать истинность христианства от жалкого его подобия. Я с этим согласен.
Естественно, что разумный человек никогда не отка¬жется взять не фальшивые деньги, потому что вращаются в обиходе фальшивые. Но много существует таких людей, которые не обладают даром распознавать.
Большинство не знакомо с христианством по первоисточникам, а свои представления о нем составляет соответственно тому, что оно видит и слышит в ежедневной жизни от тех, которые считают себя христианами.
«Если это – христианство, – можете вы услышать от та¬ких искателей истинного пути, – то я ничего не хочу от него».
И они предпочитают неверие».
Другой пример.
В городе N умирал один образованный и очень известный городу богатый человек. Он считался безбожником.
И в самом деле, он давно перестал верить в жи¬вого Бога.
Когда к нему пришел священник, умирающий не захотел последнего утешения.
– Поздно!.. – сказал он. – Нет во мне веры.
– Как же вы пришли к такому состоянию неверия? – спросил его священник.
– А об этом я напишу вам на бумаге, если вы обещаете в своей проповеди огласить мое письмо.
Священник обещался.
Когда кончилось при больном стечении народа отпевание, священнику, вышедшему на амвон для беседы, подали письмо, и он, по обещанию, прочитал его.
«Я не верю, – писал безбожник, – потому что видел вас, верующих. Я не верил, сомневался; вы говорили о себе, как хранителях веры. Но чем отличается ваша жизнь от моей? Вы жили, как и я, как будто у вас не было и мысли о суде Божием, Вы жили, как и я, – так, как можно жить, не думая о жизни будущей… Как и везде, у вас вражда. Как и везде, нет любви. Я и подумал, какое преимущество быть верующим, если эта вера идет мимо жизни? Подумал еще и решил, что и вы тоже не верите. Не могут жить так люди, кото¬рые верят в Бога всеведущего и праведного. И я перестал верить совсем, наблюдая жизнь верующих» (Церковь №21, 1913 г., стр. 498).
Можно было бы еще и еще привести примеров, но, думаем, и этих вполне достаточно. И эти примеры нагляд¬но показывают нам, что неверие растет, а вера глохнет потому, что в нашей жизни нет светильников веры, нет живых примеров истинного благочестия, нет соответствия между словом и делом, между идеалом и действительностью.
Много значения в деле утраты религиозного чувства в современном обществе имеет еще так называемый «науч¬ный фетишизм», т.е. всеобщее преклонение пред наукой, признание ее верховного авторитета, вера в ее могущество и непогрешимость, и, в частности, довольно широко распро¬страненное суеверие, будто бы наука не согласуема с религией, противоречит ей и даже отрицает ее разумность и необхо¬димость.
Это прекрасно понимают вечные враги Христова учения и потому употребляют всевозможные усилия, лишь бы раз¬дуть кажущуюся и мнимую вражду между наукой и религией и через то раздразнить и привлечь к неверию незрелые и несамостоятельные умы, податливые на лесть и падкие на все модное, современное.
Мы приведем несколько примеров того, какими сред¬ствами и словами отбивают у людей веру в Бога.
«Религия будущего, т.е. научное мировоззрение, читаем в одной из брошюр «Немецкого Союза Монистов», не нуждается в Творце… Старая вера в Него несостоятельна; она противоречит и наук, и разумному мышлению... Призна¬вать, что природа имела начало – немыслимо, хотя в настоящее время некоторые натурфилософы и считают нужным призна¬вать его, но это – не логично… Наука и разум требуют веры в вечность всеобъемлющей природы» (Kramer-Magdeburg. Die Religion der Zukunft. Hamburg, 1908. P. 6–7).
В социалистических агитационных брошюрах сплошь да рядом повторяют, что все «естествоиспытатели, почти без исключений, – неверующие» (Foerster. Das Christenthum unserer Zeitgenossen, p. 4–5).
Так, например, в «Азбуке Знания» Дуэ читаем: «наши величайшие натуралисты – неверующие… вы же, господа набожные, еще никогда не разрешили ни одной загадки бытия, не придвинули нас ни на один шаг к сущности вещей, а всегда вели нас только к заблуждениям воображения» (См. В. Кожевникова: «Современное научное неверие. Сергиев Посад, 1912 г., стр. 40, откуда мы и позаимствовали первые две цитаты).
В другой книжке, сходного типа, говорится: «почти без исключения, все естествоиспытатели и астрономы – радикально неверующие: они столь же мало, как и мы, понимают все¬ленную, однако единогласно заявляют, что в ней нет ни места, ни дела для Бога» (Dennert. Die Religion der Naturforscher. 7 изд. Berlin, 1908, стр. 12).
Точно так же в наиболее распространяемой английской Ассоциацией Рационалистической прессы вольнодумной книжке Вивиана Филипса считается «в высшей степени сомнительным, чтобы нашелся хотя бы один ученый или философ, который действительно придерживался бы доктрины личного Бога» (Tabrum. Religious Beliefs of Scientists. London, 1910, p. XI)
Английский переводчик и панегирист Геккелевых «Мировых Загадок» Мак-Кэб утверждает, что «современные представители науки – материалисты, атеисты, агностики и про¬тивники христианства, и по необходимости должны быть та¬ковыми» (Idem. P. I).
«Неверие царить всюду, – пишет Чарльз Уатс, – оно за¬полнило наши научные центры» (Ch. Watts. The Glory of Unbelief. 2).
«Ни один образованный человек, – уверял Бюхнер, – ни один даже поверхностно знакомый с успехами естествознания не может верить ни в чудеса, ни в откровение… (Der Gottesbegriff, V).
«Теперь, – восклицает он, – необходим новый натиск для окончательного устранения того понятия (Бога), которое стоить поперек дороги всему нашему умственному, социальному и политическому развитию, понятия, несогласимого с современным научным развитием… Надо покончить с этим худшим врагом всеобщего прогресса! Неверие – единствен¬ный путь к свободе, к разуму, прогрессу, к истинной че¬ловечности!»  (Idem. 50).
«Неверие, – добавляет Уатс, – наша обязанность, как делателей прогресса» (Watts. 1–2, 4, 7, 12).
«Атеист, – восклицала Анни Безант, когда еще была со¬трудницей известного вольнодумца Брадло, – один из самых славных титулов человечества, знак отличия мировых героев… мучеников, спасителей мира. Никакая философия, никакое богословие не несли миру ничего достойного быть сравниваемым с благою вестью атеизма» (The Gospel of Atheism. London, 1882, 7; 3. См. эти цитаты у Кожевникова, стр. 40–42)
«Честь же и слава, – заключает она, – этим передовым бойцам про¬гресса, этому почетному авангарду армии Свободы! Честь и слава тому, кто для исправления земли забыл о небе, тем, кто в своем усердии о человеке, забыли Бога» (Besant Gospel of Atheism, 7).
Вот этими и подобными речами, бьющими на эффект и разжигающими мелочное тщеславие, смущают верующих людей, расшатывают их религиозные устои и влекут на путь сомнений, отрицания и полного индифферентизма.
Влекут властно, неотразимо.
«Ибо из всех аргументов, которыми теперь стараются поколебать религиозные верования, – пишет известный геолог А. Лаппаран, – нет ни одного, чей кредит был бы лучше обеспечен среди широкого круга общества, чем утверждения во имя науки. Достаточно произнести это магическое слово, чтобы пробудить почтение, почти соприкасающееся с суеверием, и это почтение становится уже совсем безграничным, когда к слову «наука» можно добавить эпитет «математи¬ческая»...
«Если каким либо возражениям, – продолжает далее известный ученый, – удается облечься или будто бы об¬лечься в эту сакраментальную формулу, большинство склонно уже считать их неподлежащими оспариванию, и законы этого рода в умах верующих в них должны с одинаковою силою быть обязательными настолько же для самого всемогущего Творца, насколько и для смиреннейшего из смертных. Отсюда до мысли о ненужности и бесполезности этого все¬могущества – всего один шаг, и многие не колеблясь, делают его» (А. Лаппаран: «Наука и апологетика». Пер. Цветковой. Изд. Елова, Сергиев Посад, 1911 г., стр. 4–5).
Теперь от слов перейдем к фактам. Примерами подтвердим, что повсеместно раздающееся голоса о неверии ученых, о разрушающем действии науки, о позорном оскудении веры, – все это пагубным образом отражается на религиозных убеждениях верующих людей и убивает в них веру.
10 Сентября 1910 года один духовный писатель, наш однофамилец, предпринял религиозную анкету. Обратившись к людям, соприкасающимся с наукой, так сказать, ех officio: к гг. членам академии, преподавателям высшей и средней школы, а также к гг. студентам и курсисткам, он просил их дать ответ на нижеследующие вопросы: 1. Верите ли в личного Бога? 2. Если не в личного, то в какого? 3. Признаете ли божество Христа? 4. Как относитесь к существующим церквам? 5. С какого времени стали таким образом относиться к религии? 6. Причины вашей веры или неверия. 7. Что думаете о значении религии для современной жизни? 8. Какова, по вашему мнению, будущность религии?
На эту анкету откликнулось около 800 человек. И боль¬шинство из них писало, что в детстве они были верую¬щие, даже глубоко верующие, но, ознакомившись с наукой, они увидали, что одно из двух: или вера, или наука. Другие дальше пошли, они говорили: Наука непререкаемо установила, что и выбора такого вовсе делать нельзя. Наука есть отрицание религии. Религия есть плод невежества, недомыслия и умственного убожества.
Вот, например, что пишет по вопросу об оскудении веры один студент-юрист Московского университета:
«Неверие мое основывается на том, что Бог с наукой не уживается. Под влиянием науки я вижу, что старый лич¬ный Бог, выражаясь словами Штрауса, остался без места и пристанища. Я вижу, как под натиском науки, Бог принужден был сдавать одну позицию за другой, как Его защитники принуждены были пускаться на всевозможный штуки, чтобы спасти расползающееся по всем швам дело» («Странник». Май 1911 г., стр. 673)
Далее инициатор анкеты, по поводу присланных ему писем, замечает:
«В особенности естествознание подорвало веру у многих. В частности, нужно отметить влияние натурфилософии Геккеля и, как это может быть ни странно, – астрономии. Из гуманитарных наук необходимо отметить влияние поли¬тической экономии и сравнительной истории религии. Чрезвы¬чайно важно еще и влияние философии (особенно философии Вундта), хотя она приводила и к вере. В частности, кантианство, эмпириокритицизм и материализм оказывают силь¬ное влияние на умы. И т.д.» («Странник». Май 1911 г., стр. 674)
Итак, мало-помалу выясняется, что громадное значение в понижении уровня религиозного чувства в современном обществе имеет гордая своими успехами наука и верховные ее жрецы.
Но так ли это? Действительно ли наука враждебна религии и противоречит ей в основных, так сказать, кардинальных пунктах? Действительно ли ученые совсем безрелигиозны и смеются над детской верой всех христиан, любящих Бога своего? И правда ли тому, будто религия доживает свои последние дни и сдает наук одну за другой свои боевые позиции?
О, нет! Ничего подобного! Ни слова правды! Наука и не думала враждовать с религией. По существу своих задач она даже и целью такой задаваться не могла. Потому что задачи науки одни, а задачи религии совершенно другие. Наука определяет вечные незыблемые законы, по которым течет мировая жизнь. Открывает и подчиняет человеческому разуму все новые и новые силы природы, устанавливает сте¬пень внешней, физической зависимости человека от окружаю¬щей его среды. Короче говоря, наука задается целью дать возможно полный ответ на вопрос: как мир живет? У религии же другая задача. Она отвечает на вопрос: как человеку в мире жить? В какие отношения он должен стать к миру и к Тому, Кто выше мира?
При таком понимании задач религии и науки и при раз¬граничены сфер их деятельности не может быть и речи о взаимном противоречии между ними. Это прекрасно сознают и сами ученые и потому в последнее время все чаще и чаще, все громче и настойчивее слышатся из их уст такие признания:
«Слава науки – в ее прогрессе, в том, что она ме¬няется, что она постоянно пересоздается, непрерывно требует переисследования… Наука имеет дело с фактами временного характера, религия же с вечной истиной. Ибо объект науки – вещи меняющиеся и самые процессы изменения, так что и сама она есть меняющаяся человеческая мысль о них. Религия же, наоборот, занята вечным и доступным для всех, не исключая неимущих, невежественных и несовершеннолетних» (См. Табрума: «Религиозные верования современные ученых». 2-е изд., М., 1912 г., стр. 119).
Так говорит член королевского Астрономического Общества д-р Маундер. И с ним вполне согласны: Токийский проф. Юнг, проф. Оксфордского Университета геолог В. Соллас, проф. Дублинского Университета Вилльям Е. Трифт и мн. др. (См. там же)
Итак, еще раз повторяем: наука ничего общего с религией не имеет и потому бороться с нею не входит в ее задачу.
Теперь другой вопрос: правда ли, будто ученые, про¬фессора и все вообще люди великого ума и больших знаний не религиозны?
Тоже не правда. Доказательства тому в изобилии соб¬раны в работах Кнеллера: «Христианство и представители новейшего естествознания»; Деннерта: «Религия естествоиспыта¬телей»; Табрума: «Религиозные верования современных уче¬ных»; В. Кожевникова: «Современное научное неверие».
Мы приведем здесь чистосердечный признания некоторых ученых, чтобы видеть, как не правы те, кто думает, пишет, учит и говорит, будто жрецы науки безрелигиозны.
Выдающийся натуралист XX века, Вилльям Джон Голланд, доктор наук, философии и прав, автор не менее 225 ученых работ писал Табруму, производившему религиозную анкету среди английских ученых:
«На мою долю выпало счастье иметь широкое знакомство с учеными всех стран, и мне хорошо известно, что огром¬ное большинство моих знакомых научного круга – люди благоговейные и благочестивые, не усматривающее в фактах науки ничего сталкивающегося с их верою в наличность Высшей Силы, ведущей нас к праведности, Силы, в кото¬рой мы живем, движемся и существуем… Толки о кон¬фликте между наукой и религией – пустая болтовня. Когда человек передается подобной болтовне, я уверен: он или не понимает, что такое наука, или же лишен понимания основных учений истинной религии» (Там же стр. 146).
Другой выдающийся ученый, Джорджъ Стокс, котораго Гексли, лорд Кельвин и Гладстон назвали «Ньютоном нашего времени, царившим полноправно над всею областью современного естествознания», писал Табруму:
«Что касается утверждения, будто недавние научные изыскания обнаружили ложность и несостоятельность Библии и религии, то на это я, не колеблясь ни минуты, отвечаю: этот взгляд совершенно ложен! Я не знаю никаких здравых выводов науки, которые противоречили бы христианской религии… Истинная наука и истинная религия согласны друг с другом… Что же касается другого вопроса – дал ли мне жизненный опыт основание считать величайших ученых людьми иррелигиозными? – то отвечаю: мой опыт не только не привел меня к этому выводу, но он привел меня как раз к обратному заключению. Ограничиваясь одной близкой мне областью математической и физической науки и только теми людьми, которых, хотя и недавно, уже не стало в живых, я не мог бы указать на более выдающихся, всем миром прославленных ученых, чем Фарадей, К. Максвэлл и Адамс, открывший Нептуна. Всех троих я знал отлично, в особенности же Максвэлла и Адамса, с которыми был очень близок. Мне положительно известно, что все они были глубоко религиозными христианами» (Там же, стр. 8–10).
Проф. Э. Дж. Джемс, д-р философии, ректор универ¬ситета штата Иллинойса пишет:
«Могу сказать, что мне не приходилось встречать уче¬ных нерелигиозных или враждебных христианству. Я состою ректором правительственного университета, насчитывающего до 5 тысяч студентов и около 500 человек членов ученого и преподавательского персонала. В этом учреждении мы не предъявляем никаких религиозных требований ни к членам факультета, ни к студентам. Мы не имеем и официальных осведомлений о религиозном и нерелигиозном настроении студентов или профессоров. Но я с полною достоверностью могу сказать, что решительное большинство членов факультета состоит членами христианских церквей и принимает самое деятельное участие в разнообразной цер¬ковной работе» (Там же, стр. 44). 2)
И таких свидетельств можно привести из вышепоименованных книг свыше сотни. И все они весьма красноречиво и убедительно говорят о том, что между религией и наукой никакого конфликта на самом деле нет и что все толки и слухи о повальном неверии ученых и профессоров – сплошная ложь.
Пора, давным-давно пора проникнуться сознанием, что истинно просвещенный разум не враг веры, а ее опора и светильник!
Веру в Бога может отрицать только поверхностное образование, которое лишь пригубило с края чашу знания и самоуверенно полагает, что ему все ясно, все доступно, все ведомо. Истинное же просвещение, которое основано на познании тайн неба и земли, на уяснении законов природы, неизбежно приводит человека к Богу. Изучение необъятной книги Божьей, имя которой – вселенная, заставляет величай¬ших ученых в каждой странице, в каждой строке этой книги, в движении небесных миров и в жизни самой нич¬тожной букашки видеть ясно начертанное имя Творца.
Пусть же лживые слухи о неверии ученых перестанут смущать и волновать современное общество. Пусть все легко принимающие их за истину тщательно проверят их и воочию убедятся в том, что они ложны, что ученые в громадном большинстве верующие люди, и что из за пустых, непроверенных слухов смешно и грешно терять свою веру в Бога!
Итак, еще раз повторяем, если вера наша оскудевает «в роде сем грешном», то причина сего кроется не в слабости, не в безжизненности самой веры, как утверждают теперь иные, а в нашем легкомыслии и невежестве.