Колхоз Тумгутум

                Весна! Тундра покрылась водой. На сколько хватал глаз, сплошное море, кое-где серебрящееся, от  ветра, легкой рябью. Мертвое время. Ни на собаках, ни на оленях, ни каким-либо другим путем, не проехать. Я застрял в стойбище. Мне было труднее, чем им, оленеводам. Я не мог, есть сырое мясо, не мог обходиться без горячей пищи, а весь рацион кочующих жителей тундры, составляло сырое мясо оленей, да чай. Как-то, незадолго до того как кончился запас хлеба и соли, я поделился своими заботами с женой хозяина стойбища. Она взяла олений окорок и, держа его за кость, опустила в котел, с чаем висящий над очагом и, подождав пару минут, подала мне. Я, конечно, сослался на то, что кушать мне совсем не хочется. – «Однако плохо ты ешь, паря, сил совсем не будет» – сказала эта добрая женщина, не подозревая о моем волчьем аппетите. Хозяин стойбища, старый Ичанга, сам повел меня в табун. – « Выбирай, какой тебе нравится» – « Вон тот», - сказал я не глядя. Мгновенно чаут обхватил стройную шею оленя. Ичанга подтянул его, и не торопясь, воткнул нож. Нож медленно входил в сердце оленя, который смотрел широко раскрытыми, немигающими глазами и только легкая дрожь проходила по его грациозному телу. Ноги его подкосились и он, не дрогнув, рухнул на землю. Я не стал смотреть, как разделывали тушу, а, взяв свой винчестер, ушел на охоту.
             Перелетные гуси пировали, собирая всплывшую на поверхность ягоду. Они настолько жирели, что с невероятным трудом отрывались от земли. Я подстрелил одного, разжег в березняке костер, и, обмазав грязью, положил под горячий пепел костра. Жирное мясо птицы, да еще без соли, не очень приятная пища, но это намного лучше, чем сырое оленье мясо. Так я приспособился к жизни. Утром я уходил на охоту, готовил себе гусятину и чай в березнячках, а вечером возвращался в стойбище. Гусятины я наелся так, что потом лет десять я не мог  смотреть на какую бы то ни было птицу.
\             Я рассказывал жителям стойбища о Великих Стройках Коммунизма или о сталинском плане Преобразования Природы. Все что я рассказывал людям, во все это я свято верил, и люди верили мне. Но, однажды, во время такой беседы я услышал английскую речь. Это со мной говорил Ичанга. Надо заметить, что во время войны у нас располагалась военно-воздушная база и корабли четвертого военно-морского флота США, так что было, где научиться английскому языку. Правда, читать и писать мы не умели, даже буквы не все знали, но разговорный язык освоили довольно-таки быстро, так как общались с ними ежедневно и даже ежечасно. Но где и когда, оленевод, всю жизнь проживший в тундре, старый шаман, кочующий от мыса Лопатки до мыса Дежнева, никогда и нигде не учившийся мог освоить английский язык? Удивительно то, что и другие шаманы знают не только английский. Один из них говорил на китайском. Так вот и говорит Ичанга: - « Ты болтаешь про всякие чудеса, а сам в них веришь? Разве могут в тундре дороги построить или всех оленеводов в дома переселить? Да и нужно ли нам все это? Но, ты говори, говори, людям приятно слушать о хорошем. Я ведь, и сам с удовольствием слушаю тебя». Отбил он мне, в тот вечер, всякое желание рассказывать о далекой, никому не нужной жизни, и решил я покинуть стойбище, уйти пешком, по залитой водой тундре. Вода кстати, уже спадать стала. На весну, шили себе, местные жители, торбаза полупрозрачные из тюленьего пузыря. Завяжешь на все веревочки, не только что вода, воздух не проходит. Вот такой обувкой и снарядился я в дальнюю дорогу. Вышел до рассвета. Путь был не легким, присесть или еще как отдохнуть, возможности не было.  Ел я на ходу, вяленное без соли, мясо. Майское солнце, добросовестно светило мне всю дорогу. День подходил к концу и уже изрядно потемнело, когда я дошел до устья реки отделяющей тундру от побережья. Река встала предо мной непреодолимой преградой. Я стоял и размышлял, как бы выбрать клочок земли посуше, когда ко мне стали подгребать два пограничника. – « Кто такой? Откуда?». Я показал свои документы. Ребята козырнули, и сев в лодку стали отходить. Обида затмила разум. Я сорвал с плеча  винчестер.
- « Стойте! Стрелять буду! – чуть не плача закричал я Вы что же, не видите, я сотню километров отмахал и мне даже присесть негде?». – « Не дури парень, не можем мы тебя на заставу взять, не положено». Потом пошептались, вижу, подгребают к берегу. На заставе меня приняли на удивление, хорошо, накормили и дали место в казарме. Отдохнув и плотно позавтракав, я пошел на рыбокомбинат, до которого было не более двадцати километров. Устроившись в заводской гостинице, я  отправился на прогулку. Деньги для своих нужд мы брали по мере надобности, на любом предприятии, и так как я намеривался прожить среди вербованных несколько дней, я зашел в рыбколхозсоюз или, как его называли: - рыбкооп. Там мне сообщили новость, которая существенно изменила, до этого, однообразную жизнь жителей тундры и нашего поселка. С целью организации сельского хозяйства в поселках Северян, нам выделено четыре коровы, один бык и одна тонна посадочного картофеля. Я не мог скрыть радости. « Вот бы посмотреть на них!» - «Ты что, коров никогда не видел?» - « В книжках, в кино…, а так, живых, нет, никогда».
               Коровой оказалось мерзкое животное, крупнее оленя и с рогами, как бивни у моржа. Оно издавало душераздирающие звуки: - Му…у…у...у. – «И для чего она нужна?» – «Кто, корова? Вот чудак! Молоко свежее пить будете, детей малых поить. Ты когда-нибудь пил свежее молоко?». –  «Нет, только сгущенное да сухое. А их еще и доить надо?». – « Для этого приедет к вам женщина, специалист, она вас всему научит». С надеждой на светлое будущее я поехал к себе в поселок. Наконец, пригнали в поселок коров. И мы с увлечением занялись созданием фермы. Пожилая женщина, приехавшая к нам для инструктажа и обучения, рассказала поселковым женщинам, как следует обращаться с коровами. К непонятному, экзотическому животному, возникали сотни вопросов, и на все должен был быть ответ. Но вот и первая дойка. Мало кто осмелился пробовать эту белую воду, но все дружно решили, что она не съедобна. Через несколько дней дойку повторили, но молоко пошло почему-то с кровью. И от этой нелегкой процедуры отказались. Кормов хватало. Трава в тех краях достигает трехметровой высоты, и за сутки вырастает на 12 сантиметров. Мы, с товарищем до изнеможения, несмотря на тучи комаров, косили эту траву и носили коровам. Но как только мы отходили от загона из жердей, где размещалось наше небольшое стадо, женщины, в знак протеста против мерзких животных, тотчас же выбрасывали всю накошенную за день траву. А как же иначе? Объясняли они: - « Олень сам ест, зачем корову кормить, если она не может добывать себе зимой пищу, Помрет сама, однако». Так и не могли понять, для чего живет на свете такое животное, и любые разъяснения результата не давали. К осени коровы с быком зачахли, а когда ударили первые морозы, они стали дохнуть одна за другой. Привезенные из Канады, они не сумели приспособиться к суровым условиям тундры. Я по-настоящему переживал неудачу, но ранней весной, когда привезли семенной картофель, мы, с помощью всех мужчин поселка, взялись за посадку. Каждый день я бегал в поле, отобранное у тундры, чтобы взглянуть на появившиеся ростки. Какое же это было счастье, видеть буйно поднимавшуюся зелень, посаженную собственными руками. Сорт был американский, скороспелый, и назывался «Лимандра», а когда ударили первые морозы, мы с нескрываемой гордостью, собрали наш первый урожай. Хотя не всем она была по вкусу. Её возили на побережье, к вербованным и меняли на спирт. Я её полюбил сразу. Наша докторша жарила, тушила, пекла и угощала нас. С ее легкой руки и мы стали готовить из картошки с олениной отличные обеды. Созданный нами колхоз обрел имя и стал называться «Тумгутум», что в переводе с чукотского значит – Товарищ!