От пятницы до пятницы. - Карл Май

От пятницы до пятницы
Карл май

История выдумана мной.   


Я помню все, до мельчайших деталей.   

В то утро мне надо было съездить в город по работе. но, честно говоря, никакого желания трудиться у меня не было. 

Я доехал до центра, но вместо того, чтобы пойти на работу, отправился гулять на бульвар. Было утро, где-то начало девятого. Ласково светило солнце, люди только начинали выходить на улицу.   
Даже дышалось как-то по-особенному: легко и жадно. Идя по почти пустой улице, я предвкушал отдых, возможно, новый рассказ, смотрел на людей. Мир казался мне необычайно красивым. Вдоль бульвара стояли дома разных эпох и стилей. Одни с черепичными крышами, другие со строгими немецкими шпилями и вытянутыми узкими окошками. Трава казалась сочнее, коты беззаботней, а люди приветливее, чем обычно. 

Побродив так около получаса, я понял, что нужно куда-нибудь прятаться. Начинался дождь. 
Небо нахмурилось, посерело, местами даже почернело,и, нас, грешных, начало поливать как из ведра. Моментально настроение стало противным, погода мерзкой, а дома вновь показались скучными и унылыми. 

Люди бежали кто куда, прикрывшись газетами или куртками. Я с завистью смотрел на тех счастливчиков, которые догадались взять с собой зонты. К моему сожалению, таких людей было большинство. 
Я нашел прибежище в одной очень милой кофейне. Внутри было очень много окон, и все они выходили на бульвар. Это не могло не радовать глаз путешественников, наблюдателей или даже мечтателей, если таковые имелись.Присев, я заказал чашку кофе, вытащил из сумки записную книжку и начал что-то набрасывать. Дождь усиливался. На улице стало совсем темно, люди исчезли с улиц, и только огромные потоки машин тревожили покой почти уснувшего под шелест дождя города. 

В то утро кофейня была заполнена абсолютно разными людьми. Среди них были молодые девушки, женщины, солдаты, бизнесмены. Последние шумно обсуждали свои дела. Были старики, много стариков. Одни одиноко сидели возле окна, бессмысленным взглядом пробегали меж газетных строк и ели яичницу. Другие пришли вместе с детьми, они разговаривали между собой и ели. Поесть –  это такой вид национального спорта, как среди мужчин, так среди женщин. 

Напротив меня сидел старичок из «волков–одиночек». Он сидел и читал утренний выпуск «Jerusalem Post». Одет он был в светло–коричневую куртку, бежевые брюки и светлые туфли. Иногда он осматривался в поисках официанта, и когда тот появлялся, старик заказывал очередное блюдо. Вначале это была яичница с беконом, затем салат, второй, и наконец невероятного размера сэндвич с тунцом и апельсиновый сок. 

По правде сказать, интерьер кофейни мне пришелся очень по душе. Стены цвета кофе с молоком, темные двери. В конце помещения былар асположена стойка заказов – тоже кофейного цвета. Я понял, что хозяин заведения очень заботился о комфорте своих посетителей. По этой причине помещение было поделено на три части. Первая – для грустных, никому не нужных товарищей, находилась с боку, в стороне потемнее. Там даже столы и стулья были темнее, чем в других частях комнаты. С другой стороны был уголок для любителей диванов и крошечных столиков. Зеленые лакированные кушетки поблескивали, всем своим видом говоря, мол, – «Прошу, сэр, сюда, пожалуйста. Располагайтесь поудобнее». 

А между этими залами были места для любящих комфорт «без фанатизма». Именно там я и расположился. Несмотря на гнусную погоду, в комнате было светло и приятно.   

Время тянулось мучительно медленно. Я выпил около трех кружек кофе, расплатился, заказал еще кофе и начал писать стихи. Муза втот день решила отдохнуть и не явилась на рабочее место, собственно, как и я.   
Стало невыносимо скучно. Я уже собрался уходить, но внезапно переменил  решение.   

Собирая книжки и ручки в сумку, я увидел, что в другом конце комнаты, в углу за столиком сидела девушка. Склонив голову вниз, она плакала. Ее черные волнистые волосы лежали на плечах, руками она пыталась прикрыть лицо, но слезы просачивались сквозь пальцы. Воротник ее черной кожанки был  смят, часы на запястье были одеты наискось. Поглядев немного, я решил, что все равно сделать и помочь никак не могу, но чувство жалости осталось. 
Не знаю, что заставило меня пойти на этот шаг. Собрав сумку,я встал с места и подошел к ней. Она вопросительно,с любопытством посмотрела на меня. Затем снова опустила голову вниз, и, не сдержавшись, снова разрыдалась, опять закрыв лицо руками.   
Пока она плакала, мне представилась возможность разглядеть ее получше. Лицо у нее было достаточно узкое, очень милое, аристократическое. На носу была маленькая горбинка, что на мой взгляд, придавало ей еще большую привлекательность. Серег в ушах не было, но зато был браслет, очень оригинальный. На правой руке, массивный, из темной стали и с янтарем посредине. Такие часто продают в старом городе Иерусалима. А на   
левой руке были те самые часы, съехавшие на запястье.   

Преодолев неловкую паузу, я, наконец, спросил: 
– Могу ли я сесть здесь?   
- Да, конечно, - сказала девушка сквозь слезы, не отнимая ладоней от лица, - вам что-то от меня нужно?   
- Вроде нет, - продолжил я, усаживаясь  напротив нее - просто мне хочется узнать, почему же такая мила девушка сидит одна и плачет? 
После моих слов она открыла лицо и с укором взглянула мне в глаза. 
- А вы собственно кто такой? И ваше ли это дело, почему я плачу? И что, если я не одна?   
- Позвольте. Я друг. Зовите меня так: Друг. И дело это не только мое, но и чисто человеческое – помочь близким. А если бы вы были не одна, то вряд ли вы бы плакали здесь и сейчас? 
Она посмотрела на меня вновь, но уже без укора, с боязливым любопытством. Я не находил слов для дальнейшего разговора, потому что последний мною приведенный довод, на мой взгляд, не был удачным. Но долго ждать возобновления разговора мне не пришлось.   
- Простите, Друг… 
- Прошу, не надо на «вы». Я предпочитаю «Ты». Как тебя зовут, красавица?   
- Ноэми, - сказала она почти шепотом. И начала меня осматривать.   

Только сейчас мне выпал шанс посмотреть в ее глаза. Сердце мое дрогнуло. В какой–то момент я подумал, что эти черные, как уголь, глаза и есть то самое топливо моей жизни. Что я не смогу жить дальше без этих глаз. Боже, как они прекрасны. Ее глаза - как бездонный, черный колодец. Уголь, пещера. Пещера, полная сокровищ и тайн. Опасностей и ужаса. Когда я смотрел в ее глаза, мне казалось, что я заглядываю в омут чьей–то судьбы. Что я сам, лично принимаю участье в чьих–то  делах и делю пополам чье-то горе.   

- И все же, Ноэми, как же так получилось, что ты сидишь одна, в этих четырех стенах и плачешь? -  я осмотрелся вокруг. Мне стало противно. Мне стало противно, что никто кроме меня не отреагировал на плач несчастной девушки. Неужели это так сложно - помочь или проявить хоть капельку сострадания к тому, кто действительно в этом нуждается?..Видимо, для большинства, это тяжело. Не до этого. 

Забыл сказать. Она говорила на правильном английском языке. Ее акцент с маленькой нотой каприза в конце предложения и небольшая картавость делали ее голос только милее.   

Помолчав немного, Ноэми мне рассказала короткую историю о большой любви. Это не только  растрогало меня, но и, неожиданно для меня, заставило ревновать. Она рассказала, как тот, кого она любила всем своим милым сердцем, споил ее, а потом заснял ее на камеру в то время, когда ей было плохо, и выложил в сеть. Она говорила, что она готова терпеть от него любые унижения, лишь бы только он оставался с ней.   

- Но так же нельзя! Варвар, чертов идиот! – горячился я, чуть ли не вскакивая со своего места. Но она отвечала мне, что эта «Любовь-мучение» доставляет ей удовольствие. Затем она перевернула свои часы и показала мне свою руку, где было вышрамированно имя ее парня – Дани.   

Я взял ее за руку. Поцеловав ее, я со слезами на глазах взмолился, чтобы она перестала [терзать себя?] и ушла от него:   
– Он не достоин тебя, Ноэми! Он же ничего не понимает! – но она отказывалась [сделать это?]. Я знал, что это была девушка с добрейшим сердцем и душой. Но теперь ее душа черна, а сердце оскорблено, хоть она этого и не признает. Я спросил про то, как долго он с ней, и она   
ответила,что два года. Это и повергло меня в шок. 
- И ты все это время терпела?   
- Да, ведь я люблю его... - ответила она мне, со слезами, которые вновь застилали глаза.   
Я готов был рвать на себе волосы. Мне хотелось ее спасти, но я не знал, как. Я крепче сжал ее смуглые ручки и припал к ним губами. Мне так хотелось ее спасти, уберечь от самой себя… 
Потерялась… 

Так мы с ней, моей Ноэми, виделись каждую пятницу. Каждый раз, за тем же столиком, в том же кафе. Глаза ее смотрели все так же нежно, а я продолжал ее любить, до безумия, до беспамятства. Мы вели долгие разговоры, которые порой были вообще без какого-либо смысла, но настолько теплыми, что их было жаль прерывать.   

Все это продолжалось до весны. Боже... 

В пятницу, такого-то числа, я, как всегда, ждал ее в кафе. Уже тогда я начал беспокоиться. Она  никогда не опаздывала, приходила даже чуть раньше, чем я. Я сел за наш столик, заказал кофе и стал ждать. Пятнадцать минут. Двадцать. Тридцать. Время тянулось бесконечно. На телефон не отвечала.Сообщения не написала. "Может, что-то случилось, и мне лучше идти домой", - подумал я, но тут же мне захотелось влепить себе как следует за такие мысли. Я приготовился ждать еще долго. 
Я смотрел в окно и наблюдал, как улыбающиеся люди проходили мимо кафе. Погода была ясная. Черт с ней. Ненавижу. 

В какой–то момент я решил зайти в интернет, чтобы почитать новости. На сайте, в колонке новостей, на первом месте была фотография обезображенного трупа и подпись снизу – "Зверское убийство вцентре города." Я напрягся и  кликнул на ссылку.   

"Сегодня, на центральной улице Дизенгоф, в доме номер 14,произошло зверское убийство. Ноэми Никкалс, двадцатидвухлетняя жительница Тель-Авива, была убита у себя дома, после ночной вечеринки. На ее теле было обнаружено порядка двадцати ножевых ранений.   
Прокуратура ведет следствие."   

Я помню все. 
До мельчайших деталей.