Глава 24. Министерство

Неожиданно по предприятию пронесся слух, что в нашем министерстве формируют подразделение, основной задачей которого будет координация работы предприятий, занятых в программе «Буран». Требовались квалифицированные специалисты, проработавшие по этой тематике не менее пяти лет. Я не знал, что, где, когда, но сразу понял, что это мой шанс, и я не должен его упустить.
Прямо на следующий день зашел Таранов. Поприветствовав всех, подошел ко мне и предложил прогуляться. В разговоре выяснилось, что от нас он перешел на работу в ЦНИИМАШ, где устроился младшим научным сотрудником. А у нас появился исключительно для того, чтобы встретиться со мной.
— Твое место в том подразделении, Анатолий, — убеждал он, — Оно создано для таких как ты. У тебя же кругозор, ты все схватываешь на лету и всегда предлагаешь грамотные решения. Брось все, езжай немедленно. У Бродского ты закиснешь.
Я и сам это понял, а потому, записав координаты, прямо с обеда отправился в Москву, по указанному Тарановым адресу.
В коридоре министерства увидел несколько стендов, у которых толпились люди. Ознакомившись с информацией, направился в кабинет, где формировался отдел, который должен заниматься летательными аппаратами. Выслушав меня и изучив дипломы, будущий начальник отдела сказал, что в принципе я подхожу, но, тем не менее, посоветовал обратиться в другой отдел, который будет заниматься системами ракет и наземным оборудованием.
Расстроенный неудачей, вышел в коридор и увидел стоящего у стенда Валеру Лыфаря.
— А ты что здесь делаешь? — спросил его.
— То же, что и ты, — хитро улыбнулся он.
Несмотря на то, что в данной ситуации он был конкурентом, рассказал ему о неудачной попытке, и мы вместе направились к нужному кабинету.
— Зарецкий? — переспросил какой-то мужчина, сидевший у кабинета за столиком и державший в руках какой-то список. Он заглянул в него, — Анатолий Афанасьевич? Вы у нас в списке. Ждите. Вас вызовут.
«В каком списке? Откуда?» — удивился я, но остался ждать.
Вызвали Лыфаря, который тоже оказался в том списке. Он вышел грустный:
— Так и знал. У меня выслуги не хватает. Не взяли, — поделился он своей неудачей и отправился по делам.

Люди входили и выходили, а меня все не вызывали. Наконец, остался в коридоре в гордом одиночестве.
— Зарецкий, заходите. Извините, что заставили ждать, но мы решили оставить вас на закуску, — пригласил в кабинет, судя по всему, будущий начальник отдела.
— Не очень-то приятно оказаться в роли закуски в канун ужина, — пошутил я. Шутка была воспринята. Что ж, неплохой знак.
— Анатолий Афанасьевич, мы определились с вашей кандидатурой еще до собеседования. Вас рекомендовали, можно сказать, со всех сторон: Соколов, Коляко, Кожевников, Шепельский, Маркин и даже кто-то из ЦНИИМАШ. Рекомендаций достаточно. А потому мы хотели просто поговорить с вами о предстоящей работе. Расскажите, с какими проблемами вы сталкивались лично или они известны вам от ваших коллег, — попросили меня.
И я выложил все, что наболело. Прежде всего, рассказал о совещании у Сергеева и о том, как легко можно было решить вопрос автоматизации испытаний, если бы Губанову удалось решить жилищную проблему харьковчан.
— А какая тут связь? — удивился начальник отдела.
— В том то и дело, никакой. А вопрос до сих пор не решен. Нет многоквартирного дома, нет решения нашей проблемы.
Рассказал и о том, с чем столкнулся, когда разрабатывал алгоритмы управления, и о предложениях Шульмана, которые до сих пор не нашли поддержки, и о проблемах двигателистов и управленцев. Взглянув на часы, мой слушатель, который ни разу меня не перебил, вдруг, словно очнулся:
— Извините, Анатолий Афанасьевич, мы уже проговорили с вами больше часа, а чувствую, вам еще есть, что сказать. Правильно сделал, что оставил вас на закуску, но если мы не остановимся, то, — рассмеялся он, вспомнив мою шутку, — Я сейчас зайду к Румянцеву, а вы подождите. Скорее всего, он захочет с вами встретиться.
— Кто такой Румянцев? — спросил его.
— Заместитель министра. Он возглавит наше направление.

Вскоре вызвали к Румянцеву. Кроме него и начальника отдела, в кабинете оказался наш начальник отдела кадров Петров.
— Товарищ Зарецкий, — обратился ко мне заместитель министра, — Без всяких сомнений, вы нам подходите. Какая у вас сейчас должность и зарплата?
— Старший инженер, сто девяносто.
— Вы старший инженер? — удивился он, — То, что вы изложили начальнику отдела, заставило нас пересмотреть все, что мы с ним наметили, и даже структуру отдела. Я думал, вы, по меньшей мере, ведущий.
— Все так думают, кроме моего начальства, — пошутил я.
— Обычная история, — согласился он, — Мы предлагаем вам должность ведущего специалиста с окладом двести пятьдесят. Согласны?
— Согласен, — не раздумывая, ответил ему.
— Товарищ Петров, включите Зарецкого в приказ, — тут же выдал он указания Петрову.
— Я-то включу, — неуверенно ответил Петров, — Да боюсь, будут проблемы. Я навел справки. Зарецкий ведущий специалист в отделе.
— А нам какие нужны? — возмущенно спросил Румянцев, — Наберем блатных, ничего не сделаем. Да и как можно толкового ведущего специалиста держать в старших инженерах. Не понимаю. В приказ и точка, — повторил он.
— Товарищ Румянцев, — чувствуя поддержку, решил раскрыться до конца, — Боюсь, проблема будет даже не в этом.
— А в чем?
— Да есть у меня пятнышко в биографии.
— Что, сын врага народа? — вполне серьезно спросил он.
— Хуже. Я уволен из армии по психиатрической статье.
— Товарищ Петров. Что скажете?
— Мы знаем. Он бы у нас не работал, если бы были ограничения. По его статье ограничений нет, — выдал справку кадровик Петров. Я облегченно вздохнул.
— Я беспартийный, — выбросил на закуску последний козырь.
— Вступите у нас, — мгновенно парировал Румянцев, — До скорого свидания, товарищ Зарецкий, — попрощался он.
Я вернулся в кабинет и позвонил домой.
— Где шляешься? — обрадовалась жена, — Я тут с ума схожу. Поздно, а тебя нет.
— Я в министерстве, на Новослободской. Скоро поеду домой.
— Как ты там оказался?
— Приеду, расскажу.

Дома новость произвела фурор. Как оказалось, не только дома.
— Зарецкий, что ты вчера делал в министерстве? Почему ушел без спроса? — тут же набросился на меня Мазо.
— Меня вызвали, — соврал ему. Вроде воспринял как правду.
— А почему никого не известил? Кто вызвал? — продолжил он допрос.
— Замминистра. К тому же, товарищ Петров приказал никого не извещать, — заинтриговал его.
— Кто такой Петров? По какому вопросу тебя мог вызывать замминистра?
— Слишком много вопросов, Анатолий Семенович, на которые я не уполномочен отвечать.
Мой ответ заставил его задохнуться от возмущения, но мне уже было глубоко наплевать. Я ощутил перед собой зримую перспективу — работу, которую сам буду планировать и исполнять. И она, несомненно, будет намного эффективней, чем та, которой занимался до сих пор.
«Людочка, любовь моя, мне кажется, я на полпути к успеху. Я добьюсь своей цели, чего бы мне это не стоило», — успел подумать, прежде чем очнулся от размышлений, прерванных грубым окриком Мазо:
— Зарецкий! Уснул что ли? Пойдем к Бродскому!
— Анатолий, ты что, всерьез собрался от нас уходить? — сходу раздраженно спросил Бродский вместо приветствия, что было между нами впервые. «Отвечу тем же. Впрочем, стоит ли опускаться?» — мелькнуло в голове.
— Здравствуйте, Эмиль Борисович. Разве это для вас новость? И разве я что-то делал не всерьез?
— Извините, здравствуйте. Я думал, мы виделись, — выкрутился Бродский, — И что вам предложил Румянцев? — спросил он, мгновенно перейдя на официальное «вы».
Мне сразу стало ясно, Эмиль знает все. А рассказал ему не кто иной, как его сосед по лестничной клетке Петров. Как же я это забыл? А то уж, было, принял его за майора КГБ Пронина, тайно наблюдавшего за нами из туалетного бачка. Вспомнив любимого героя школьных лет, рассмеялся:
— Перспективу, Эмиль Борисович.
— Ну, и сколько стоит эта перспектива? — спросил он, сделав вид, что не понял причину моего смеха.
— Вы же знаете, Эмиль Борисович, — ответил ему прозрачным намеком и, помолчав, продолжил в том же духе, — Перспектива не стоит ничего — она бесценна.
— И все же, сколько вам предложили? — настаивал Бродский.
— Уж, конечно же, не должность старшего инженера. А вы что, Эмиль Борисович, неужели хотите меня перекупить?
— Зачем мне вас перекупать? Вы и так наш работник. А вот отпустить вас не могу. И не надейтесь.
Не стал спорить. Меня включили в приказ, и теперь вряд ли что зависит от моих начальников. Увы, я пребывал в состоянии эйфории, чувствуя скорые перемены своего положения, а потому недооценил возможности моих руководителей.

Через полчаса меня вызвала Вера Журавлева. С тех пор, как ушла Лидия Федоровна Бойкова, наши техники по очереди исполняли обязанности секретаря Бродского. В ту неделю за секретаря была Вера.
— Афанасич, где можно поговорить без свидетелей? — незаметно шепнула она.
— Иди за мной, — также тихо ответил ей. Вскоре мы оказались у входа на крышу.
— Афанасич, я поняла, ты уходишь от нас? — спросила Вера. Я кивнул, — В общем, Бродский с Мазо что-то задумали. Хотят тебе помешать.
— Я знаю. Только вряд ли что выйдет. Меня уже включили в приказ.
— В том то и дело, они хотят добиться, чтоб тебя оттуда исключили!
— А ты откуда знаешь? — удивился я, хотя, чему уже было удивляться.
— Случайно подслушала разговор Бродского с каким-то Румянцевым.
— Да ты что?!
— Подняла трубку, а там говорят о тебе. Не удержалась, послушала. Тем более, что Бродский такое о тебе наговорил! Чуть было не врезалась в разговор. Так и хотелось крикнуть, врете все, Эмиль Борисович!
— Ну, ты даешь, Вера.
— А что! У Бродского выходит, ты самый бездарный работник отдела. Ничего не знаешь, работать не умеешь, срываешь планы, даже на работу опаздываешь, — с возмущением сообщила Вера. Я рассмеялся.
— Вера, да это же самая лучшая характеристика!
— Во-во! Тот товарищ так и сказал. А Эмиль ему говорит, вы знаете, что его из армии выгнали, он сумасшедший и на учете в психдиспансере? Я чуть со стула не упала. Такое придумать!
— Он не придумал, Вера.
— Да ты что?! — с удивлением посмотрела на меня Вера.
— Из армии иначе, чем через дурдом не уйдешь.
— Ты был в дурдоме? С психами?
— Был, Вера.
— Надо же, — удивилась она, узнав неизвестный ей факт моей биографии, — И тот товарищ ответил, что знает. Тогда Эмиль ему так и сказал, почти дословно, все равно, товарищ Румянцев, я его вам не отдам.
— Так и сказал? — рассмеялся я.
— Так и сказал. Тот товарищ тоже рассмеялся. Значит, сказал, я на правильном пути.
— Спасибо, Вера, — поблагодарил ее. Я думал, что это все, что она хотела рассказать. Разговор Бродского с Румянцевым лишь укрепил мои позиции. От плохих работников стараются избавиться, а не сражаются за них с замминистрами. Оказалось, это не все, о чем хотела предупредить Вера.

— Не за что, Афанасич, — ответила она, — Слушай дальше. Это еще не все. Эмиль тут же вызвал Мазо. Когда тот вошел, дверь осталась приоткрытой. Говорили громко, все слышно. Так Эмиль сказал, что дойдет до министра, а тебя из приказа исключит. А потом так и сказал Мазо, оставь Зарецкого в покое, что бы он ни делал. И еще сказал, что тебя пора повышать, а то сбежишь. А Мазо говорит, никуда не денется, повышать надо Гарбузова, это выгодней. И знаешь, что Бродский на это ответил?
— Откуда, Вера? — рассмеялся, узнав тайные мысли главных фигур нашего серпентария.
— Дурак ты, говорит, Анатолий, сколько тебя ни учи. Тебе голову Зарецкого, цены бы не было. Не упусти курицу, несущую золотые яйца, держи под собой и старайся подружиться. А ты все с ним скандалишь. А Гарбузова скоро снимут, так что на сынка можно плюнуть. Вот же гады, — не удержалась Вера, ставшая невольным свидетелем обычных разговоров начальников, которые, конечно же, стали для нее откровением.
— Зарецкий, где болтаешься? — «проклюнулся» Чебурашка, нюхом почуявший сгустившиеся надо мной тучи, — Бегом к Филину! — приказал он, неприятно усмехаясь. Во всяком случае, мне это тогда показалось.
— Разбежался, — ответил ему, — По какому вопросу?
— Скорее всего, по твоему переводу в министерство, — заулыбался Чебурашка. «Надо же, Мазо уже всех оповестил», — подумал я, — Он сейчас за Дорофеева, в его кабинете, — уточнил начальник.

Филин меж тем оказался в своем кабинете.
— Что случилось, Анатолий Афанасьевич, почему вы не хотите у нас работать? — задал он странный вопрос.
— Ничего не случилось, Борис Николаевич. Предложили интересную работу и хорошие условия. Я согласился. А вы бы отказались? — атаковал его вопросом, на который он так и не рискнул ответить.
— Ну, и что же вам там предложили? — поинтересовался он, хотя наверняка все знал от Бродского.
— Должность ведущего специалиста и двести пятьдесят.
— Ну, столько мы вам дать не сможем. Разве что с персональной надбавкой. Только с надбавкой вряд ли что выйдет. Сами виноваты, повеселили вы тогда аттестационную комиссию, она вас надолго запомнила, — напомнил он события полугодовой давности. Я рассмеялся. Действительно повеселил.

— Что за комиссия? — спросил Бродского, когда тот известил, что я должен пройти аттестацию.
— Обычная комиссия, которая аттестует всех специалистов. Ты уже два срока пропустил. Тогда тебе было не до того, а сейчас работы мало, время есть. Подготовься, почитай свежие газеты, — порекомендовал он. Я воспринял его слова, как шутку.
На следующий день нас с Бродским вызвали в приемную Дорофеева. Там было человек пять молодых сотрудников со своими начальниками. Все взволнованно перешептывались. Наконец из кабинета с расстроенным видом вышел кто-то из экзаменовавшихся.
— Что спрашивали? — бросились к нему коллеги.
— Сколько всего членов Политбюро, — с неохотой ответил он, — Простой вопрос, а я забыл, что двое из них умерли. Чуть ни засыпался.
— Ну, что же ты, — пожурил его кто-то из начальников, — Их же тринадцать осталось.
— Да я помнил, а там растерялся, — оправдывался молодой сотрудник.
— Это что там такую галиматью спрашивают? — не удержавшись, озадачил Бродского.
— Там все, что угодно могут спросить, — проворчал начальник.
— Какая же это аттестация специалистов? — возмутился я, — Мне здесь делать нечего, Эмиль Борисович. Я ухожу, — заявил ему.
— Что за детские выходки? — возмутился Бродский.
— А подобная аттестация не детская выходка? Это же издевательство. Не пойду принципиально. Не нужна мне такая аттестация.
— Зарецкий, — вдруг пригласили меня.
— Я не пойду, — заявил пригласившему секретарю.
— Он пошутил, — вмешался Бродский, — Анатолий, я тебя прошу, — взмолился он.
— Ну, Эмиль Борисович, пинайте самого себя, — повторил я шуточку Мазо, — Запомнят они эту аттестацию.
— Пойдем, нас ждут, — подталкивал меня к двери Бродский. Все заинтересованно смотрели на нас.

— Здравствуйте, товарищи ракетчики! — весело поприветствовал комиссию. Повисла гробовая тишина. Что-то до боли знакомое тяжким грузом навалилось на меня.
«Если этих важных людишек одеть в белые халаты, выйдет чудесная медкомиссия в психушке», — мелькнула мысль, заставившая невольно рассмеяться вслух. Несколько членов комиссии посмотрели на меня с испугом, — «Боитесь, значит, уважаете. Не выйдет из вас психиатров. Гипнотизировать не умеете. Вы мне не опасны», — подумал я.
Испуганный Бродский меж тем подошел к Филину, который сидел на председательском месте, и что-то забулькал ему на ухо.
— А вот мы сейчас посмотрим, какой ты ракетчик, — вдруг разрядил тягостное молчание парторг комплекса Пелевин, — Вопрос для пристрелки. Скажи, товарищ Зарецкий, сколько у нас членов Политбюро?
— Вы это серьезно, товарищ Пелевин, или шутите, как я? — ответил вопросом на вопрос, понимая, что стоит ответить, дальнейшие события пойдут по их сценарию. Мне же захотелось встряхнуть эту партийную публику и дать понять, что здесь нас должны все-таки аттестовать как специалистов, а не как политработников.
— Мы с вами не шутим, товарищ Зарецкий! — повысил голос возмущенный парторг, — Это вы не понимаете, где находитесь!
— Я-то понимаю, а вот ваш вопрос свидетельствует об обратном, — спокойно ответил ему, вызвав неодобрительный гул аудитории.
— Мы здесь вправе задавать любые вопросы, а вы обязаны на них отвечать. Мы можем даже спросить, как вы с женой спите, — совсем разошелся он.
— Вы случайно не инквизитор? Может, еще о душе спросите? — задал ему вопрос, после которого в кабинете неожиданно стало тихо. Пауза затягивалась. Хмурился Филин, опустили головы члены комиссии. Подавленно молчал и красный от распиравшего гнева Пелевин, не знавший, как ответить.
— Можно пару вопросов? — вдруг обратился не к Филину, а прямо ко мне незнакомый тип, по виду тоже политработник.
— Отчего нельзя, если только они о работе. Слушаю вас.
— Скажите, какие газеты вы выписываете? Как регулярно читаете газету «Правда»? — не слыша, очевидно, меня, спросил он. Не удержавшись, рассмеялся:
— Снова, здорово. Как же можно такими вопросами аттестовать специалиста? Но, все же отвечу. Никаких газет не выписываю и даже не читаю, — вызвал я очередной возмущенный ропот присутствующих. Доносились отдельные фразы: «Я так и знал. Он же типичный антисоветчик», — громко высказался Пелевин. «Не слушайте вы его. Он помощник руководителя семинара в университете марксизма-ленинизма, сам ведет семинары», — пробулькал Бродский, защищая меня и, разумеется, себя. «Ну и молодежь пошла», — возмущались на все лады другие члены комиссии.
— Минуточку внимания, — восстановил тишину Филин, — Товарищ Зарецкий, как вы можете вести семинары, если не читаете газет?
— Разве только газеты несут информацию? Да нас задавили радио и телевидение. По всем программам одно и то же — новости и марксистско-ленинские семинары. Надо быть тупым, чтобы к вечеру все это не запомнить и весь вечер читать газету «Правда».
Снова возникла пауза. Лишь Бродский что-то быстро-быстро шептал Филину.
— Товарищ Зарецкий, — обратился ко мне Филин, — Выйдите, пожалуйста. Мы вас пригласим.
Я вышел из кабинета в приподнятом настроении. «Жаль, что этот полковник Кац не спросил о Норберте Винере. Правда, на технические вопросы пришлось бы отвечать», — подумал я.
— Что спрашивали? — бросились ко мне молодые коллеги.
— Что-то о душе и кристаллической жизни, — ответил им.
— О чем? — удивились они, — И что ты ответил?
— Послал их к полковнику Кацу и Норберту Винеру.
— К кому? Куда? — взволнованно засуетились озадаченные коллеги.
— Зарецкий. Войдите, — снова пригласил секретарь.
— Товарищ Зарецкий. Вы аттестованы на должность старшего инженера, — с мрачным видом огласил Филин вердикт аттестационной комиссии, — Вы свободны, — отпустил он.
Я вышел и, не обращая ни на кого внимания, проскочил в коридор. Меня душил истерический смех. «И здесь типичная психушка», — подумал, насмеявшись вдоволь.

— Что смешного? — продолжил меж тем Филин, — Вы сами тогда себе навредили. Аттестация вещь серьезная. Вас аттестовали условно, да и то по просьбе Бродского. А наш ведущий инженер это то же самое, что ведущий специалист в министерстве. Какой у вас оклад?
— Сто девяносто, — ответил ему, сообразив, что он, как и все, уверен, что я давным-давно ведущий инженер.
— Как? — действительно удивился он, — Разве вы старший инженер?
— В том-то и дело, Борис Николаевич, — ответил ему, — Даже вы давно держите меня за ведущего, не говоря уже обо всех, с кем работаю. Обидно каждый раз объяснять им, что это не так.
— Что ж, Анатолий Афанасьевич, теперь мне хоть кое-что стало понятно, — улыбнулся, наконец, Филин. Мы действительно поняли друг друга. Именно с того разговора началось наше постепенное сближение.
После разговора с Филиным обо мне словно забыли. Не было звонков из министерства, не беспокоил Петров, оставили в покое Мазо с Бродским. Меня это не удивило, потому что на носу были Октябрьские праздники. Но они прошли, а ничего не изменилось. Я успокаивал себя тем, что это обычное послепраздничное затишье.

Но, однажды мы проснулись от гула множества мощных двигателей и характерного лязга гусеничных машин. Я выглянул в окно и удивился, когда увидел на нашей улице колонну танков, движущихся к центру Москвы. Похоже, под покровом темноты шла передислокация какой-то части. Неожиданно в комнату влетела насмерть перепуганная теща:
— Видели? — показала она на окно, — Война началась!
— Какая война. Техника возвращается домой с учений, — ляпнул первое, что пришло в голову.
Минут через десять все кончилось, но ложиться спать было поздно. Пора собираться на работу. Очередной сюрприз нас с женой поджидал на Ярославском шоссе. По шоссе в сторону центра двигались длинные колонны военных грузовиков с надписью «Люди». Было видно, что едут они не пустыми.
— Все-таки что-то случилось, — сказала жена, — Не на демонстрацию же они едут. Праздники-то кончились.
На работе оказалось, что не только мы забили тревогу. В рабочее время работал радиоузел предприятия, который транслировал передачи общесоюзного радио. Но радио не передавало ничего, кроме классической музыки.
Неожиданно вошел Мазо и сообщил:
— Брежнев умер.
Пока народ удивлялся, откуда у него такие сведения, по радио передали официальную информацию.

Я хорошо помню, как пришло известие о смерти Сталина. У нас, первоклассников, шел урок, когда дверь класса распахнулась и вошла мать Жени Иоффе, председатель родительского комитета. Точно также она сообщила:
— Умер Сталин, — и расплакалась навзрыд.
Мы не знали, что делать, но понимали, что произошло нечто страшное. Ведь вполне искренне плакала властная женщина, жена генерала, которую мы привыкли видеть шумной, веселой, неунывающей. Заплакала и наша учительница Ольга Дмитриевна.
А мы молча стояли на своих местах у парт. У многих глаза были на мокром месте, но никто не заплакал — мальчишки все-таки. Девчонки бы точно заплакали, но они появились в нашей мужской школе лишь осенью.
И еще я почему-то обратил внимание на странную повязку на рукаве пальто матери Жени. Позже узнал, что это была траурная повязка. С такими повязками в те дни ходили многие.
Нас тут же отпустили с уроков, и потом несколько дней можно было не ходить в школу. Я помню те траурные дни до мельчайших деталей. Они всплыли в моей памяти в период между коротким сообщением Мазо и пространным сообщением по радио.
Не знаю, почему, но на душе вдруг стало так же тяжело, как и в тот день, когда нам сообщили о смерти вождя. Внезапно возникло состояние тревоги, которое уже не отпускало все последующие дни, когда, как оказалось, решалась моя судьба.

Уже на следующий день ко мне подошел некто Атрохин, старший инженер из сектора Яцушко, и попросил проконсультировать его по системам «Бурана».
— Что именно ты хочешь узнать? — удивился я странной просьбе человека, никак не связанного с работами по новой тематике.
— Меня интересуют узкие места, о которых ты рассказывал Румянцеву.
— Что?! — чуть не подпрыгнул от изумления, — Откуда ты об этом знаешь, и какое к этому имеешь отношение? — спросил его, уже заранее зная ответ.
— Меня переводят в министерство вместо тебя, — с радостной улыбкой сообщил молодой человек с окладистой бородой, — Мне сказали, чтоб я взял у тебя все сведения в деталях и доложил Румянцеву.
— Когда ты был в министерстве? Кто тебя туда направил? С кем ты там разговаривал? — забросал его вопросами.
— Вообще-то мне сказали, чтоб я тебе ничего не говорил, — ответил он, — Но иначе ты мне ничего не расскажешь, а я, честно говоря, вообще ничего не знаю.
— Ну, и как же ты собираешься работать?
— Как все. Дадут задание, выполню.
— Понятно. Что ж, желаю успехов, — помахал ему рукой.
— Так ты что, ничего не расскажешь? — удивился бородач, наивный или наглый, кто разберет.
— А ты как думаешь? — ответил ему, повернулся и пошел к Петрову.

— Тебя, как я и ожидал, не отпустили, — сообщил Петров, — Бродский дал равноценную замену.
— Странно получается, товарищ Петров. Если замена равноценная, какая Бродскому разница? Значит, она неравноценная. Спрашивается, зачем Румянцеву сотрудник, который ни дня не работал по новой тематике? Ведь Лыфаря не взяли лишь потому, что ему пару лет не хватило до требуемых пяти лет работы. Как это понимать?
— Не знаю, разбирайтесь с Румянцевым, — посоветовал Петров, — Что же касается вас, то Румянцеву звонили Шабаров и Вачнадзе с просьбой исключить вас из приказа.
— Значит, в приказе меня нет?
— Так точно, — по-военному ответил кадровик.
Я бросился звонить в министерство. Связи с Москвой по обычным телефонным линиям не было. Я отправился на электричку. Оказалось, в траурные дни все дневные рейсы электричек в Москву были отменены. Не ходили и автобусы.
На следующий день прямо с утра отправился в министерство. Мне удалось встретиться с Румянцевым. Он сразу принял.
— Ваш Генеральный директор Вачнадзе сказал, что вам предложили достойную должность, и вы сами отказались от перевода, — сообщил Румянцев, — Тогда я потребовал равноценную замену. Мне предложили Атрохина. Он мне не понравился. Не люблю блатных. Но у меня уже не было выбора. Приказ был на выходе.
— Значит, приказ подписан? — упавшим голосом спросил его, уже ни на что не надеясь.
— Подписан, — честно ответил Румянцев, заметивший мое состояние и, разумеется, понимавший, что может чувствовать человек, которого пригласили наверх, а затем изгнали с Олимпа, где достойны жить лишь небожители, избранные сильными мира сего, — Но вас, я надеюсь, повысили? — попытался он, очевидно, очистить свою совесть.
— Не надейтесь, — ответил ему, — Никто ничего мне не предложил, и от перевода, сами понимаете, я не отказывался. Вас просто ввели в заблуждение.
— Мне очень жаль, — поднялся из-за стола и протянул руку Румянцев, — Извините, — попросил он прощения. Я пожал его протянутую руку, повернулся и вышел из министерства, боясь расплакаться от обиды. Нет, даже не за себя, а за дело, порученное этому человеку. Не знаю, почему, но именно в тот момент почувствовал, что оно непременно будет провалено, раз за дело возьмутся некомпетентные атрохины.