Кинжал королевы Маб

                Предисловие
Сегодня, когда я выкладываю в интернет полностью это произведение,особый день для меня. Мой день рожденья,очередное десятилетие в моей жизни... И потому я решила таким вот образом его отметить...
"Тэм Лин", "Кинжал Королевы Маб", "Зелёная Ящерица", "Владычица Озёр" (ещё в работе, так же как "Монастырь Святой Селесты") -- это книги из серии "О Стране Фей". Вернее было бы сказать так: о некоем мире, который тесно соприкасается с миром Фей. Но герои моих книг люди, с их страстями и печалями, взрослением и старением, смертью и любовью.
И, большая просьба к читателям, -- при использовании текста давайте активную ссылку на мой лит. раздел и, конешно, не забывайте об авторе ))) Приятного чтения!   



Лилия Внукова

                Кинжал королевы Маб

                I
                Поход

Тихие деревья стояли нежно опушенные инеем. На заснеженные гребни холмов то поднималась, то спускалась с них длинная вереница конных и пеших людей, продвигаясь по тёмной в утренних сумерках дороге. Люди шли довольно быстро, подгоняемые холодом. По замёрзшей дорожной грязи цокали копыта лошадей и чётко слышны были все звуки в морозном воздухе.
 В числе первых, как видно во главе всех этих конных и пеших людей, ехал крепко сложенный рыцарь. Ради свободы движения — легко вооружённый. Плечи его укрывал подбитый мехом плащ, но вот головным убором он пренебрёг. И снеговая крупа осыпала его светло-русые волосы, делая их словно бы седыми. Он совсем не обращал на это внимания, ехал весь погружённый в свои мысли.
  Веснусчатый парень держался по правую руку от сеньора, храня, как и господин, молчание, и в точности так же пренебрегая головным убором. Время от времени рыжий вздыхал, ибо молчание явно его тяготило. Он пытался смотреть по сторонам. Но серые, затянутые снеговой рябью холмы да сухие остовы высоких трав мало радости дарили его взгляду. И молодой человек значительно чаще оглядывался на своих спутников, которые за спиной господина потихоньку, но всё-таки весело зубоскалили. По левую руку от сеньора ехал монах, плотно закутавшийся в рясу (впрочем, довольно тёплую и удобную). Судя по гладкости его румяных щёк, и уже заметному второму подбородку — аскезе в своей жизни он предавал не первую роль. Монах тоже не прочь был побалагурить и время от времени оглядывался на своих товарищей. Потом, не выдержав, присоединился к весёлой компании. Голос у монаха был сочный, густой, он быстро сумел всех развеселить. 
—...И вот я спрашиваю у нашего доброго дядюшки Гираута — за что, мол, вы взяли себе такое имя, когда принимали сан? А он мне в ответ: "Когда священник приходит к сеньору и начинает докучать ему своими просьбами, что он чаще всего слышит в ответ? Правильно! "Пошёл вон!"
Рыжий Пэт рассмеялся словам монаха. Обитель его осталась далеко отсюда. Так же, как дом каждого, кто ехал сейчас рядом с ним в легендарный город короля Артура — Кэмлайт.
Люди восприняли этот поход как хорошую встряску, за долгое время без войн. Многим предстояло увидеть Кэмлайт впервые. Те, кому посчастливилось когда-то посетить этот город--охотно делились своими воспоминаниями. Почти десять лет Кэмлайт отстраивался в мире и покое, становясь всё величественнее и лучше — король Артур разумно упрочил свои завоевания долгим миром. Вобщем-то их страну уже давно не разоряли захватнические набеги иноземцев, благодаря рыцарям короля. А разздоры внутри страны были только в начале его правления, длившегося вот уже сорок лет. Так что королевские рыцари поддерживали мир и процветание как внутри страны, так и за её пределами. И то были славнейшие рыцари — не только этого королевства. Но Рыжий Пэт, оруженосец барона сэра Томаса Линна, не часто задумывался о политике. Земля их процветала, и он был тем доволен, благодарил за то Господа Бога — в чьей власти, несомненно, находились все смертные, и короли в том числе. Баронство их далеко располагалось от королевской столицы, славного Кэмлайта.
 Мысли Пэта вновь обратились к господину. Неразговорчивость его можно было понять — ведь он оставил дом на жену, которой вот-вот подойдёт срок родить. Отец и мать за ней присмотрят, да и в замке много верных старому барону слуг. Но отец госпожи Вивьен и сам уже нуждался в уходе, не хуже ребёнка. Так что дом и все земли, и все заботы — остались на плечах женщин.
Рыжий Пэт вздохнул одновременно с господином.
 Сэр Томас поднял голову, взглянул вперёд. Снегопад стал слабее, и как будто потеплело, низины заволокло туманом. Да, не хотелось ему оставлять Вивьен в такое время! Если бы чуть позже, всего на месяц или два! Томас был уверен, что теперь родится девочка, и ничуть не сожалел об этом. Вивьен пообещала ему беречь себя и детей, и не крестить дочь до его возвращения. Но... не хотелось пугать её дурными и, может быть, глупыми мыслями. Она подумала бы о походе, о военных действиях. А к этому странному чувству примешивалась иная, более сильная боязнь, причину которой леди Вивьен знала так же хорошо.
Томас постарался отвлечься от дурных мыслей, лучше — внимательнее следить за дорогой. Остальным людям их отряда весёлое, беззаботное путешествие (пока что только до столицы) — весьма нравилось. Ведь любопытно было, очень любопытно взглянуть своими глазами на человека-легенду, самого Артура! Затяжной войны никто не ожидал. Сила и слава короля были известны всем соседям. Кто-то решился досадить Артуру? Так что! Рыцари короля в одночасье сметут любых врагов! Такие разговоры ходили меж людей в отряде сэра Томаса. Молодой господин не убеждал — и не разуверял ни в чём своих воинов. Короля Артура, равно как и прекрасный Кэмлайт, ему предстояло увидеть впервые.
—Сеньор, — вывел его из задумчивости Пэт,— кажется, мы всё-таки встретились со вторым отрядом из наших земель. Как говорится, лучше поздно, чем никогда!
Указал он вперёд, туда, где на перекрестье дорог двигались серые фигуры всадников.
—Клянусь честью, это отряд нашего доброго соседа, того, кто нанёс вам ранение на турнире — господина графа сэра Гильома!
Люди из второго отряда так же увидели их, остановились, поджидая. Томас ещё издалека, среди ожидающих, различил крепкую приземистую фигуру графа, а рядом с ним — мальчишку, юношу лет семнадцати, не больше. Подьехав, Томас учтиво поприветствовал соседей. Граф улыбнулся, отвечая на его приветствие с лёгкой запинкой:
—П-приветствую вас, сэр Томас! Эт-то мой племянник, Ланс. И оруженосец — в этом походе. Д-до столицы рукой подать, и всё-таки я рад встрече!
—Взаимно рад, — в первый раз прервал молчание хрипловатый, спокойный голос барона, — Вдали от дома всегда приятно увидеть знакомые лица.
Рыцари присоединились к своим отрядам, слившимся теперь в один.
 Между тем туман рассеялся, и люди остановились на отдых — последний перед въездом в столицу. Сэр Томас и сэр Гильом разделили неприхотливую трапезу, немногим отличавшуюся от того, что ели простые солдаты. И, сколько мог заметить Томас за это время, Ланс только назывался оруженосцем графа. На самом же деле юноша находился под неусыпным присмотром своего дяди во всём, до самых мелочей походного быта. Гильом заметил лёгкую улыбку на губах Томаса.
— Сестра с-слишком печётся об этом мальчике. Я решил, что пора приучать его к рыцарским обязанностям на деле.
Сэр Томас удивлённо поднял брови, спросил оруженосца господина  графа:
— Но ведь, наверняка, сэр Гильом постарался чему-то обучить тебя заранее, Ланс?
От неожиданности обращения к нему юноша вспыхнул до корней волос, таких же темных и вьющихся, как и у его дяди (только ещё достаточно густых...), и опустил глаза, совсем скрыв их длинными ресницами.
—Он умеет играть на лютне и неплохо сочиняет стихи, — ответил за него Гильом, — а на мечах сражается худо. И копьё просто само собой вываливается из его рук.
 Томас слегка улыбнулся, в очередной раз спросив:
—Значит, дядя слишком требовательный человек?
Ланс взглянул в сторону графа, сказал:
—Нет. Напротив, очень добрый... Особенно ко мне.
Барон не стал больше донимать юношу расспросами. К тому же для них разлили по чашкам горячую чечевичную похлёбку, на огне разогрели припасённое с дома вяленое мясо. Глоток горячего вина, дымящаяся похлёбка — всё это очень радовало в такой вот морозный день. Сеньоры завели разговор о размещении своих отрядов в городе. Томас там никого не знал. Но Гильом раньше часто бывал в Кэмлайте, и сказал, что заранее послал о себе весть одному хозяину постоялого двора. Говорил, что разместиться у него будет удобно.
— В-ведь неизвестно, сколько простоим, пока все соберутся.
Томас согласно кивнул. Гильом продолжал свою речь:
—Король Артур теперь женат на совсем молоденькой девушке. Что за глупость — брать в жёны много моложе себя! От молодых жён не уходят в дальние походы.
Сэр Томас усмехнулся.
—Ваши речи смелы, Гильом. Господин наш всё же король...
—Я п-привык говорить то, о чём думаю, напрямую. Рассказывают, что молодая королева, кроме красоты, имеет мало добродетелей. Но умна и ловка в речах. А п-перед супругом представляется чуть ли не невинным ребёнком. Это любому мужчине обидно, когда так откровенно дурачат человека, во всех отношениях, достойного. Но рыцари молчат, из уважения к Артуру.
Томас подумал, что личная жизнь короля это его дело, но вслух не высказал своей мысли. И перевёл разговор на другую тему.
           Отряды снова двинулись в путь. Ехали неспешно -- до Кэмлайта оставалось рукой подать. Рыцари негромко переговаривались меж собой, когда движение отрядов ещё больше замедлилось небольшой речкой, через, которую, впрочем, перекинут был добротный мост. Рыцари и их оруженосцы ждали, когда все люди минуют это препятствие.
 …Сэр Томас молча следил за переправляющимися людьми. Речка внизу на первый взгляд казалась безобидной. Но всё же -- быстрой, и довольно глубокой, оттого и не замёрзала. Хотя доски моста немного обледенели, все всадники перебрались на другой берег спокойно. Когда дошла очередь до рыцарей, Томас уступил дорогу сэру Гильому, затем почему-то поехал Рыжий Пэт. Ланс переезжал через мост третьим. Сэр Гильом рассеяно, по привычке наблюдал за племянником. Внезапно юноша затормозил коня – что-то блестящее сорвалось с его руки и полетело вниз. Стараясь поймать вещицу, Ланс так рискованно наклонился в седле, что Гильом вздрогнул, и в следующую секунду понял -- непутёвый племянник его падает в речку, перильца-то были совсем низкие! Гильом рванулся было вперёд – но кто-то сделал это намного быстрее его, словно бы всё предугадал – и рука сэра Томаса подхватила юношу буквально на лету. Секунду удерживала в воздухе, так что Ланс упал на деревянный настил мостка, избежав ледяного купания. Гильом и Томса сошли с лошадей, господин граф спешно увёл племянника на твёрдую землю, где никаких неожиданностей не предполагалось.
--К-какого чёрта понадобилась тебе эта по..п-побрякушка!,-- сердито выругался он, -- Кузина, видите-ли, п-подарила! А если б ты сейчас головой н-нырнул вслед за её браслеткой?! Где была твоя голова, а?…
Ланс густо покраснел.
  Впрочем, Гильом, быстро остыл.
—Может, определим его в одну из повозок, на время? — предложил Томас.
Юноша, взглянув на них, отрицательно повёл глазами, не смея выразить своё мнение вслух. Но Гильом, секунду поразмыслив, решительно заключил:
—В повозку. Я уж не знаю, к-как его до столицы довезти, не то чтобы...
И Ланс побрёл к повозке в сопровождении Рыжего Пэта – как пояснил сэр Томас, чтоб не так скучно было.
Отряд двинулся дальше. Гильом долгое время ехал молча рядом с бароном. Потом спросил (как-то само собой вышло, что стали они теперь по-дружески обращаться друг к другу на "ты")
—Я и подумать ещё ни о чём не успел, а ты уже всё сообразил! Как ты мог знать?
Томас пожал плечами.
—А ведь ей-Богу, он мог бы утонуть — вода холодная и течение в этой речушке быстрое. Вот ведь, вечно невезёт именно ему!, — вздохнул Гильом, — оттого и тряслись над ним с самого детства.
—Кого в мелочах судьба обходит удачей, вполне возможно, сделает счастливчиком в чём-то важном и значительном,— заметил Томас.
Они снова некоторое время ехали молча. Потом Гильом заметил:
—К вечеру будем в столице. А там — что Бог даст!


                II 
                Город Короля
   Их отряды благополучно разместились в том самом постоялом дворе, про который говорил сэр Гильом. Город встретил их мягким, пушистым снегопадом.
Рано утром, ещё до того как все встали, Томас вышел в пустынный двор, возле конюшен. Только светало, небо над головой было жемчужно-серым, и пушистый снег ласково гладил лицо и волосы Томаса. Он долго стоял, вслушиваясь в тишину безветренного снегопада... Сегодня им предстояло посетить королевский дворец, увидеть Артура. И потому, прежде утреннего шума, барону хотелось услышать голос самого города: столицы их королевства, оплота короля, чьи стены отстраивались им без малого сорок лет. И Томас услышал этот голос. Прежде чем проехаться по улицам Кэмлайта, взглянуть в лица его жителей, в конце концов, в лицо самого короля — Томас услышал доброжелательный голос города в шёпоте снегопада. И он понравился Томасу, внушил ему доверие.
 Постепенно тишину снегопада начали нарушать обыденные звуки — просыпались в стойлах животные -- начали фыркать в ожидании конюших, оживилась кухня — сердце любого постоялого двора. Начинался день. И Томас вернулся в комнату, которую они, как сеньоры и предводители отрядов, занимали вдвоём с Гильомом. Оруженосцы господ рыцарей  спали там же. Господин граф, как и следовало ожидать, уступил мальчику своё удобное ложе, с плотно закрывающимся пологом, от зимних сквозняков. И юноша без всякого сопротивления занял эту постель — предназначенную господину графу, а не его оруженосцу. Томас ничего не возразил.
Полчаса спустя Гильом приподнял голову со своего тюфяка, кое-как покрытого овчиной, зевнул, прикрывая рот ладонью, и негромко пожелал Томасу доброго утра. Поинтересовался, не пора ли им собираться?
— Потихоньку можно, — согласился Томас.
Гильом принялся одеваться, путаясь в сложных шнуровках и тихонько про себя ругаясь: его слуга спал как сурок на кровати господина. Рыжий Пэт помог ему затянуть непослушные шнуровки.
—Ч-чтоб дьявол побрал эту моду! — ругался Гильом, — Не поймёшь в этом чёртовом платье рукав это или штанина! Прежде рыцари не рядились как петухи, даже для встречи с королём.
— Там будет ещё и королева, — усмехнулся Томас.
— П-плевать мне на королеву и на её дам... Однако всё, вроде как. Всё как нужно, Томас?
Барон согласно кивнул.
— Пойдём, — заключил господин граф, — лучше за столом посидим подольше, поговорим с ребятами о том, чем себя занять. Иначе, от их безделья, одни убытки будут хозяину.
Они тихо вышли из комнаты, плотно притворив за собой дверь.
В зале для гостей горел камин, но за столами было ещё пусто. Хозяин постоялого двора вежливо с ними поздоровался, спросил, удобно ли было в комнате и хорошо ли выспались сеньоры?
— Нынче в Кэмлайт понаехало много народа. Шутка ли! Говорят о военном походе.
— К чему бояться войны? — заметил Томас
—И продлит Господь дни нашего короля, — закончил за него мысль трактирщик, — Только вот не очень мне в это верится, в связи со всем, что здесь происходит... Впрочем, язык мой — враг мой... Если бы я не так хорошо знал сэра Гильома, ни слова бы не вымолвил!
—П-перестань темнить, — обратился к нему господин граф, — неси ещё одну кружку, наливай и рассказывай. Сэр Томас мой друг, и человек молчаливый. Я уже года три здесь не был. Н-не верится, чтобы в Кэмлайте вдруг стало плохо жить!
Хозян ушёл, но через несколько минут вернулся — с горячим завтраком для господ и кружкой эля для себя.
—Рассказывай, — повторил Гильом, когда они уселись, — Что за слухи тут бродят? Что за пугающие сплетни?
—Да не такие уж это и слухи, — отпил из своей кружки хозяин,— все разговоры вокруг одного вобщем-то. Вокруг молодой супруги короля Артура, нашей королевы — леди Джинейлы.
Закончил трактирщик совсем тихо.
—Что ж она совсем в-ветвистые рога ему наставляет? — ничуть не стесняясь, спросил Гильом.
—Упаси Бог!, — снова чуть ли не к самому столу пригнулся хозяин, — Но... ещё хуже.
—Что же может быть хуже? — усмехнулся рыцарь.
—Хуже бывает, добрый мой господин Гильом, и ради всего, умерьте громкость вашей речи... Хуже бывает то, когда жена ваша первое — после семи лет брака ещё не зачала, возможно, даже и не только от вас, и второе — когда у неё появляются такие дела и увлечения за которые знатных дам тоже сжигают на костре.
—Вот это всё чушь. Не мог король Артур совсем ослепнуть, чтобы жениться на такой девушке.
—А она такой и не была! Поначалу — совсем тихая, скромная, ягнёночек с белой шёрсткой. Я её видел неоднократно, как она проезжала по городу со своими дамами. Просто ангел! И король её — ну, баловал как ребёнка. Однако же наследника всё нет. А король так к ней привязан, что ни на кого больше не смотрит. Это ли не колдовство?... Что из того, что король старше её почитай на тридцать лет? Он ещё в силе. Да вон, сосед мой, медник, — хоть и грешно конечно сравнивать,— последнюю молодую жену взял когда ему под шестьдесят было. И она у него ходит по струночке, и уже дважды была брюхата — всё от него, от своего мужа... А где же у короля наследники? Если вдруг случится мор, или большая война, или другое какое несчастье? И что?... Королеве же только одно интересно — что Джинейла краше всех! Горе с такой женой, добрые мои сеньоры, сущее горе. Королю шестой десяток заканчивается, года летят незаметно. Вот о чём говорят и рыцари — и простолюдины. Ну и о походе, разумеется, тоже. Просто, сдаётся мне, королю стало дома совсем неуютно и невесело. Вот и вся причина для этого похода — больше никакой.
Рыцари вздохнули. Помолчали недолго и потом уж заговорили с хозяином о размещении своих отрядов.
Час спустя для сэра Гильома и сэра Томаса оседлали лошадей, они выехали заранее, чтобы неспеша добраться до королевского дворца. Королевский замок, как и все крепости основание которых привело к появлению целого города, главенствовал над Кэмлайтом. Чувствовалось, что древнее строение значительно расширили и не поскупились на отделку и украшения прежде совершенно голых стен. Минуя целый ряд комнат, слуга провёл рыцарей в небольшой (по меркам этого дворца) зал, где короля ожидали так же и другие рыцари. Все они прибыли из дальних от Кэмлайта земель, однако же, сэр Гильом дружески пожал руки многим из них, представляя барона сэра Томаса Лина. Некоторые сеньоры беседовали друг с другом, стоя возле большого камина, как видно, специально растопленного к их приходу. Другие — сидели на застеленных коврами лавках. Атмосфера была довольно уютная и почти по-домашнему спокойная. Ждать господам рыцарям пришлось совсем недолго — скоро вторая дверь, противоположная той, в которую они вошли, открылась, и в зал вошёл король.
Томас поднялся со скамьи, как сделали это все остальные рыцари,  поклонился. Но, на самом деле, встреть он этого человека час назад, на улицах Кэмлайта — и не подумал бы склонить голову! Баллады приписывали королю Артуру исполинский рост и такую же силу. Сколько помнил Томас, в одной из песен говорилось, что он сразился с великаном, в одиночку победил его. Но в зал вошёл человек среднего роста, немолодой и уже слегка отяжелевший. В движениях короля угадывалась воинская выучка — оттого он и ходил неслышно, и держался прямо, совсем не как старик. Его одежда была исключительно чёрного цвета, без всякой роскоши. Король вышел к своим рыцарям без оружия, в сопровождении одного только юного пажа — словно бы запросто поговорить с лучшими друзьями.
Сэр Томас и сэр Гильом зашли в зал последними, и потому терпеливо ждали своей очереди. Томас невольно следил за речью короля — голос у него был негромкий, вернее он ни разу, ни на тон не повысил его. И Артур спрашивал своих рыцарей не только о  приготовлениях к походу, но так же о родных и близких оставшихся дома, вспоминал прежние заслуги старых сеньоров. Король прекрасно помнил все имена и никакие данные не выносил на бумагу. Так что паж за его спиной просто бездельничал. Впрочем, мальчишка с интересом разглядывал многих прославленных рыцарей.
 Король всё ближе продвигался в их сторону, Томас мог лучше разглядеть его. Чёрные, всё ещё густые волосы кольцами падали на плечи Артура, кожа была смуглой, глаза — чёрные, с набрякшими тенями, будто бы от бессоницы. Черты лица некрасивые: властные тонкие губы, сумрачные брови, большой с горбинкой нос особенно в полупрофиль делал его очень похожим на ворона. Это же подчёркивала и темнота его одежд. "Уже отяжелевший старый ворон... Но всё ещё в силе своей грозной славы", — заключил про себя сэр Томас. И ещё барон сразу же отметил, что эта желтоватая смуглость могла быть такой от природы, но могла быть и первым признаком болезни. Томас поспешил отвести глаза в сторону, не желая ничего больше знать. Предпочёл смотреть на снегопад за окном.   
Через минуту король Артур подошёл к ним. Гильом вовремя слегка дёрнул Томаса за рукав, и они вместе учтиво поклонились своему сюзерену. Потом каждый из рыцарей назвал число людей своего отряда, и другие, важные для венноначальника цифры. Артур кивнул согласно, меланхолично глядя на них, как будто бы эти сведения были ему малоинтересны. Затем он обратился к сэру Гильому, спрашивая с улыбкой — уж не племянником ли ему приходиться нынешний оруженосец? Спросил так же и о матери этого новоиспечённого воина.
—Девицы леди Джинейлы уже поговаривают о каком-то юном красавце. Так что берегите своего племянника…от их острых язычков, сэр Гильом, — заметил Артур.
—Я д-думаю он сам сумеет отбиться, — язык у него, слава Богу, б-бойчее, чем мой, — ответил Гильом слегка кланяясь во второй раз королю.
Король Артур перевёл свой взгляд на Томаса. С непривычки, оказавшись под этой плотной сетью его воли, которой Артур словно бы захватывал каждого своего собеседника — барон слегка дрогнул. Он теперь понял, почему в любом случае узнал бы Артура, будь он хоть в платье нищего: властность сквозила во всём его облике, и даже в негромком голосе.
—Я слышал, сэр Томас, что вы оставили дома жену и маленького сына… Здоров ли ваш тесть? — спросил Артур.
—Благодарение Богу, я оставил всех в добром здравии. Надеюсь застать их такими же по возвращении. Только больше числом,— вежливо ответил Томас.
По губам короля скользнула улыбка:
—Конечно, мечтаете о сыне?
—Сын у меня уже есть. Я жду рождения дочери,— охотно и так же доброжелательно отозвался Томас.
—Что ж! Вам обязательно нужно увидеть свою дочь. Судя по тому, что я слышал, она вырастет красавицей. А отцу подобное доставляет немало хлопот.
Разговор с ними был закончен, сэр Гильом и сэр Томас в другой раз поклонились своему сеньору, и тихо покинули зал.
Провожатых обратно не оказалось, и рыцари слегка заплутали во множестве комнат и лестниц, что почему-то вели их из зала в зал и никак не могли привести к выходу. Гильом нервно отирал пот со лба.
— Что за ч-чёрт! Никак не угадаешь, куда идти.
—Да, всё-таки это королевский дворец, — усмехнулся Томас, оглядывая высокие стены очередного зала.
Между тем за противоположной дверью послышались шаги и женские голоса, приглушённый смех. Первыми вошли несколько девушек, быть может, служанок, сопровождающих госпожу. Одна из них несла что-то в руках, похожее на резную шкатулку. Далее, другие две девицы поминутно то придерживали, то поправляли шлейф платья госпожи, цвета мягких фиолетовых сумерек. Остальные шли следом, тихо-тихо переговариваясь.
Увидев рыцарей, учтиво ей поклонившихся, госпожа остановилась, удивлённо вскинула ресницы: на них взглянули нежные, переменчивые — то светло-карие, то почти чёрные глаза молодой леди.
—Господа хотели меня видеть? — спросила она звучным, приятным для слуха, голосом. И Томас подумал, что половина её очарования заключалась именно в этом голосе и взгляде.
—Мы просто заблудились, — слегка поклонившись, ответил ей Томас, видя, что Гильом весь покраснел и не в состоянии выдавить из себя ни слова,— Здесь во дворце никто из нас раньше не бывал. Если это возможно, укажите нам выход в город, милые леди.
Вздохи и смешки прошли волной по ряду девушек.
Госпожа молчала, с минуту смело оглядывая с головы до ног сэра Томаса. Он не отводил своего взгляда, заметил про себя, что её чудесные глаза — это глаза капризного ребёнка. И что всё прочее в ней менее совершенно, чем расписывали слухи: рассказчики слишком превозносили её красоту. Она была высокого для женщины роста, и стройной, даже худой, с тонкими изящными запястьями белых рук. Лицо её — удлиненное, с полными губами, нижняя губка по-детски капризно выпячивалась, когда она вот так пристально на кого-нибудь смотрела. Губы располагались ровно посередине нижней, несоразмерно вытянутой части лица. Возле бело-розовых щёк леди и по плечам рассыпались белокурые, богатые волосы, полускрытые, как у замужней женщины, кружевным покрывалом.
... И Томасу вдруг показалось знакомым не это лицо, но само его выражение, смесь ума и капризности, холодного очарования и детскости — "взрослая девочка" и "маленькая леди"...
— Хоть вы мне не представились, господа рыцари, — прервал задумчивость Томаса благозвучный голос, — я сама скажу, что меня зовут леди Джинейла. Проводите их к выходу.
Обратилась она к своим девушкам, добавила:
—Всего доброго, господа!
Томас учтиво поклонился ей. То же, но более неловко за его спиной проделал сэр Гильом. И когда Джинейла прошла мимо, больше не оглядываясь на них, одна из девушек отстала от всех прочих, и тихонько поманила рыцарей за собой.
Полчаса спустя они были на свободе, ехали в сторону своей гостиницы по улицам города.
—Это м-моя вина, — говорил Гильом,— Мы оплошали перед королевой! Откуда было тебе знать — ведь ты-то её никогда раньше не видел.
Томас пожал плечами.
—Мне всё равно... Теперь будем ждать начала похода. И лучше бы поскорей ему начаться.
Господин граф кивнул согласно в ответ.


                III
                Подарки сэра Томаса

      В последующие дни Томасу ещё не раз довелось любоваться и тихим заснеженным Кэмлайтом, и Кэмлайтом одетым в неприютные вьюги, и ночным — когда высоко и холодно, по-зимнему ясно зажигались звёзды, и вечерним, когда вдруг все улицы опутывало королевским пурпуром лучей. Каждый раз, утром, днём или вечером, проезжая к королевскому дворцу, чтобы узнать о новостях, Томас возвращался к своему постоялому двору какой-нибудь дальней кружной дорогой.
Барон знал, что город строился не одно поколение королей. Но только Артур придал ему поистине царственный вид. Вечерами на улицах Кэмлайта зажигалось множество огней. Ни один город, пожалуй, не был так красиво освещён — словно бы в нём всегда царил праздник. Не скупясь, ярко играли огнями причудливые фонари, особые лампы, горящие почти без чада, свечи и просто факелы – освещали улицы, улочки и площади, трактирчики и мастерские, цеха и лавки, которых было множество в столице. Кроме того, в особо холодные дни, когда с реки дул колючий ветер, на улицах, на перекрёстках дорог, разжигались большие костры, чтобы прохожие могли обогреться. Возле этих костров балагурству и смеху не было предела. А особо смелые уличные певцы и музыканты — разыгрывали целые представления.
 Сколько мог заметить Томас, в Кэмлайте не было нищих и бродяг. Даже монахи, собирающие в свои кружки подаяние на храм, выглядели отнюдь не аскетами. Их проповеди бывали весьма весёлыми (но, разумеется, не фривольными), и прохожие охотно бросали в их кружки монеты — ведь подаяние на храм считалось честью.
Складывалось такое неодолимое впечатление, что все девушки и женщины Кэмлайта, от самого юного до преклонного возраста, просто красавицы или, по меньшей мере, очень хорошенькие. А все мужчины — люди здоровые, и крепкие духом. Здесь были свои, особенные нравы и традиции, отличные от тех, какие видел Томас в собственном баронстве. Хотя вроде бы люди эти разговаривали с ним на одном и том же языке.
Вместе с Гильомом или в одиночестве, сэр Томас посетил уже множество лавок, лавочек, лавчонок, и разнообразных мастерских. Во-первых, потому, что ему было интересно наблюдать, как они устроены. А во-вторых, он искал подарок для Вивьен. Приближалось время родов, и хотелось отослать жене хоть какой-нибудь знак внимания. С этой целью он побывал уже во многих книжных лавках, в лавках торговцев шелками и разнообразными безделушками. Но нигде не нашёл ничего подходящего. Что касается господина графа, то он охотно посещал оружейные лавки, да ещё книжные — а во все остальные заходил вместе с Томасом из вежливости.
В этом году Кэмлайт сковали необыкновенно сильные морозы, и оттого выступление войск всё откладывалось. И сэр Гильом, и Ланс, следующий за рыцарями наподобии замёрзшей тени, охотно занялись поисками подарка для леди Вивьен. Гильом то и дело предлагал подарить ей, например, красиво инкрустированный, а главное добротный, из доброй стали нож — уверяя Томаса, что у дам сейчас мода на всякие колющие и режущие предметы. Или, может быть, сбрую для лошади — это будет полезный подарок, ведь леди Вивьен катается верхом. Ланс, среди всей россыпи вещей, что они видели за день, умудрялся отыскивать самые немыслимые... Но Томас был благодарен друзьям за это рвение.
Вечерело. Выйдя из королевского дворца, рыцари в очередной раз кружным путём шли к своему жилью. Сэр Томас шагал чуть впереди, и казалось совсем не чувствовал ни голода, ни холодного ветра. Через час бодрого шага, минуя уже знакомые улицы, они вышли в отдалённый квартал, где было тише, спокойнее. Хотя так же бегали по улицам дети, которым ни мороз, ни ветер были нипочём, и спешили домой взрослые, кутая лица в плотные капюшоны. Взглянув на противоположную сторону извилистой улочки, сэр Гильом заметил:
—С-смотри, похоже на парфюмерную лавочку, Томас.
Фонарь тускло горел у вывески над дверью, где виделось малочитаемое название.
—Зайдём, — предложил Гильом, видя что у племянника нос кажется уже побелел от мороза. Они перешли на ту сторону улицы и вошли в дверь, мягко звякнувшую надтреснутым колокольчиком. Лавочка оказалась бедной. В основном, лежали там какие-то старые, поношенные вещи. Из жалости к своим озябшим спутникам, Томас принялся осторожно перебирать безделушки и немногие книги. Хозяйка лавочки, удивлённая посещением таких гостей, щедро зажгла ещё несколько свечей, и выжидательно смотрела на посетителей. Гильом совершенно не знал, чем занять свои глаза и руки, а вот Ланс тут же откопал из кипы вещей какие-то свитки с крючками нотной записи, понятные лишь ему.
Внезапно колокольчик на двери снова хрипло тренькнул, и в бедную лавочку пожаловал ещё один посетитель. Сэр Гильом с интересом оглянулся — кого могло сюда занести в такую погоду, считай что ночью? Это оказалась озябшая женщина, такая миниатюрная, что рядом с ней даже сэр Гильом казался человеком высокого роста. Она откинула с лица капюшон, взглянула на рыцаря снизу вверх и улыбнулась ему. Гильом склонил голову в приветствии, хоть совершенно не знал этой дамы. Впрочем, она была далеко не красавицей — из-за россыпи веснушек и плохого света трудно было различить черты её лица, только выражение золотисто-карих глаз — располагало к беседе. Да ещё Гильом сразу же обратил внимание на её чудесные волосы: свободно заплетёные в две косы, они спускались чуть ли не до пола! Очень густые, рыжевато-искристые, косы эти сразу обращали на себя внимание. С мороза посетительница разрумянилась, и, едва отогревшись, стала сразу же о чём-то бойко расспрашивать хозяйку. Та ничего не понимала из быстрой речи госпожи, пока в дело не вмешался Ланс:
—Простите, что я прислушиваюсь к вашему разговору, но, может быть, вот об этом вы спрашиваете? — и он указал на свитки, которые только что разглядывал.
Леди быстро взглянула на письмена и улыбнулась:
—Да, именно это я ищу! Вы разбираетесь в музыке, юноша?
Она говорила с лёгким акцентом, каким именно – Ланс не мог определить, хотя в своё время немало занимался всяческой филологией (хотел стать поэтом).
—Немного. Я не музыкант, — скромно ответил Ланс.
—И вы хотели что-то из них оставить себе?
—Я охотно уступлю вам... Я просто так смотрел. Заниматься музыкой мне нынче некогда, -- со значением в голосе ответил юноша.
Дама перебрала свитки, сложила их в отдельную стопку.
—Я куплю их все, — сказала она хозяйке, — а нет ли у вас ещё чего-нибудь подобного?
Женщина ответила, что нужно глянуть, позвала свою дочь -- та совершенно онемела от такого обилия посетителей, но для того, чтобы не оставилять посетителей одних, вполне годилась.
Рыженькая леди взглянула на юношу, по-дружески улыбнулась ему:
—Давайте познакомимся! Моё имя Клодия... Для вас, наверное, всё-таки дама Клодия, или леди Клодия — как будет удобнее... Я занимаюсь труворским искусством и очень интересуюсь подобными вещами, — она кивнула на свитки.
—Ланс, — поклонился юноша,— оруженосец господина графа сэра Гильома. Собственно, он мой дядя. Мы здесь вместе с бароном, сэром Томасом.
—Вы, верно, прибыли из дальних мест? Я никогда не видела вас раньше в Кэмлайте, хотя бываю здесь довольно часто.
—Да, — согласился Ланс, — издалека. Дядя привёл свой отряд в войско короля. Так же, как барон, сэр Томас.
Между тем хозяйка принесла свитки. Дама Клодия быстро перебрала их, кое-что отложила в сторону, а остальное отдала обратно.
—Пожалуй, всё, — сказала она хозяйке и спросила с неё цену.
Заплатив монеты, Клодия тщательно завернула свитки в материю, складывая их в дорожный мешочек. Ланс помог ей в этом, и только тогда обратил внимание, что наряд дамы — и платье, и плащ, и даже этот мешочек — зелёного цвета.
—Спасибо, Ланс, — поблагодарила она юношу,— вы очень помогли мне. А что желают отыскать здесь ваш дядя и его друг?
—Сэр Томас хочет найти достойный подарок для своей жены. Леди Вивьен должна совсем скоро родить и, как утверждает сэр Томас, именно девочку.
—Какое похвальное внимание! — улыбнулась Клодия, — Женщинам, а особенно жёнам, нужно дарить подарки. И по поводу — и без него. Но здесь повод весьма значительный.
—Да, — важно согласился Ланс.
Гильом наконец-то обрёл дар речи, прервав племянника хрипловатым "Гхм!"
—Вероятно, вы сэр Гильом? — взглянула в его сторону почтительно Клодия.
—А вы — сэр Томас?— сказала она обернувшемуся к ним Томасу. Рыцари слегка поклонились.
—Ваш племянник, сэр Гильом, очень помог мне. Я же, в свою очередь, хочу помочь вам. Тем более ради такой приятной причины! Вы действительно ждёте рождения дочери, сэр Томас?
—Да, — вежливо отозвался барон.
—Посмотрим, что здесь есть! — весело сказала Клодия, оглядывая тёмную, бедную комнату,— Ведь скоро уже король Артур выступит в поход, и тогда будет совсем не до подарков…
Рыцари молча следили за женщиной, только из вежливости Томас не сказал, что весь этот хлам годен, разве что, для помойки.
—Вот, взгляните!— сказала дама Клодия, показывая тёмный флакон с плотно притёртой крышкой.
Она смахнула с флакона пыль, почистив его краем своего бархатного рукава. Флакон при свете свечей сверкнул глубокой зеленью.
—Что в нём? — спросил недоверчиво Томас.
—Судя по всему, ароматическое масло или духи. Давайте откроем.
Плотно притёртая пробка флакона вывентилась словно сама по себе под тонкими пальчиками дамы Клодии. И Томас, обладая чувствительным обонянием, различил необыкновенно тонкий, лёгкий аромат весенних цветов, майской зелени, свежести молодой травы.
—Пожалйу, подойдёт, — сказал он не раздумывая, но не добавил при хозяйке, что более изысканного и чудесного аромата ему не доводилось отыскать ни в одной парфюмерной лавке.
—Вот и мешочек для первого подарка, — сказала дама Клодия, откуда-то с другой стороны доставая бархатный мешочек (зелёного цвета), в точности по форме флакона. По-прежнему плотно поставив пробку на место, леди поместила подарок в мешочек, и передала его Томасу. Не прошло и пяти минут, как дама Клодия вновь обратилась к барону, показывая две, очень изящные вещицы: круглое зеркало с костяной ручкой и такой же гребень.
—Хоть, конечно, ваша дочь только родится, и будет ещё в пелёнках — но дети быстро растут. Зеркало и гребень полезная вещь для девушки!
Томас взглянул на предметы и снова удивился: как он сам мог не заметить такой прекрасной работы? И гребень, и зеркало, соединённые вместе, представляли собой равноправный союз. Резьба по кости была очень тонкой, повторяла и в одном и во втором предмете один, нигде раньше им не виденый, узор из листьев, стеблей и цветов. Поверхность зеркала, когда (опять же своим рукавом!) дама Клодия смахнула с него пыль, удивляла блестящей, ровной чистотой. Для этих предметов так же отыскался красивый футляр. Томас купил всё, оставшись вполне доволен покупками.
—Ну вот, пора идти,— вздохнула дама Клодия, — подступает ночь, мороз всё крепче… Впрочем, он скоро пройдёт, и король Артур сможет начать свой поход. Доброй вам ночи, милорды, приятных сновидений! Быть может, мы ещё увидимся при дворе короля.
Рыцари поклонились даме Клодии, но не успели даже поблагодарить её, а колокольчик на двери уже звякнул,  и маленькая женщина исчезла… Так же внезапно, как появилась. Гильом удивлённо поднял брови, он только собрался сказать хоть пару слов этой удивительной женщине, и, как всегда, не успел. Рыцари вышли почти сразу же вслед за ней, но никого уже не увидели на пустынной, в этот час, улице.
—А знаешь, — через какое-то время заметил Гильом,— к-когда эта дама держала в руках зеркало, я не заметил в нём отражения предметов.
—Такого быть не может, — отозвался Томас, — дома посмотрим.
Дома, при ближайшем рассмотрении зеркало оказалось вполне нормальным. Флакон трогать не стали, Томас сложил все подарки в шкатулку, рассчитывая на днях написать письмо и отослать всё вместе Вивьен.

                IV         
                Хрустальный шар королевы

Уже на следующее утро стало ясно, что пик зимних холодов миновал, морозы ослабевают. Поутру, спеша в королевский дворец, Томас и Гильом пробирались сквозь густой туман. Едва они вошли в зал, где собрались все рыцари, как весть разнеслась из уст в уста: через день войско выступает из Кэмлайта! Эту новость все без исключения рыцари восприняли радостно, сразу же повелись разговоры о том, за какое время удасться закончить переход до границы, обо всём, что касалось военных дел. Скоро герольд короля во всеуслышание объявил о времени и месте сбора войск.
Сразу же после того Гильом и Томас хотели уйти. Но сквозь толпу к ним пробрался мальчик-паж, учтиво поклонился.
—Барон сэр Томас Лин, королева Джинейла просит вас пройти в её покои.
Томас слегка нахмурился, обернулся к другу:
—Гильом, ты не мог бы сопровождать меня? Не думаю, что королева пожелает разводить со мной долгие беседы… И, честно сказать, не знаю зачем я вообще ей понадобился.
Гильом пожал плечами.
—Если к-королева не возразит против моего присутствия — пожалуста.
Вместе они последовали за пажем королевы.
Пока они переходили из зала в зал, спускались и поднимались по лестницам, проходили по коридорам, Томас не переставал думать: зачем королеве его видеть?… В течение этой недели он раз или два издалека видел Джинейлу, и не мог не заметить, что королева всегда особо останавливает на нём свой взгляд. Но причин этих долгих взглядов Томас не понимал — да и не хотел понимать.
Между тем рыцари прошли в светлые, уютные покои королевы. Одна из девушек леди Джинейлы встретила их, проведя дальше. Оглядываясь вокруг, Томас невольно многое замечал: во всём здесь царил дух фривольной, сладкой детскости, в этих пышных атласных подушках, разбросанных по полу, и в узорах светлых шёлковых занавесей, тканых гобеленов. Крошечная собачка встретила гостей  визгливым лаем. Пару раз Томас с удивлением замечал рассаженных на широких сундуках кукол. Кто мог играть в них здесь? Но они вошли в очередную комнату, и увидели Джинейлу. Рыцари остановились у порога, учтиво поклонились королеве. Лёгким кивком ответила им Джинейла, приглашая пройти, указывая на деревянные кресла возле зажжённого камина.
Королева прошла туда же, садясь в кресло выше прочих, с резной подставкой для ног. Жестом она ещё раз пригласила рыцарей садиться. Томас и Гильом опустились на предложенные им места. Она же продолжала молчать.
…При этом странном освещении, зимнего ясного утра и огня в камине, в высоком кресле тёмного дерева, в изящной расслабленной позе, одной ногой опираясь на резную подставку, так что нежно фиолетовый шёлк обрисовывал её колено, Джинейла вполне выглядела как та красавица, которую мог полюбить король. Лицо её было бледным, без румянца, губы сухими, словно от жара, и глаза обвелись тенями. При таком свете глаза её казались совершенно чёрными, с какими-то мерцающими фиолетовыми искрами в самой глубине.
Томас перевёл взгляд ниже. Серебристая ткань плотно обтягивала тонкие запястья молодой женщины, в руках королева держала хрустальный шар: длинные ладони и длинные изящные пальцы нежно-розово просвечивались сквозь искристую поверхность шара. Солнечные, холодные блики плясали по всей комнате от его поверхности. Шар покоился на животе леди Джинейлы. Томас вновь поднял голову, совершенно спокойно взглянул в лицо королевы. Зато Гильом беспокойно оглянулся — это молчание уж кому угодно могло показаться слишком затянувшимся!
—Сэр Томас, — заговорила наконец Джинейла, — Я слышала будто бы вы обладаете неким даром…Так вы спасли жизнь племяннику сэра Гильома. Правда ли это, сэр Гильом? — неожиданно обратилась она к рыцарю.
—Д-да, всё так, — простодушно отозвался Гильом,— я ещё подумал тогда, что сэр Томас и правда обладает неким даром. Мальчишка ведь запросто мог утонуть!
Джинейла кивнула согласно, переводя взгляд с сэра Гильома на Томаса.
—Вы, несомненно, обладаете странным, чудесным даром!, и не откажете мне в помощи.
Томас пожал плечами. Отрицать что-то было уже бесполезно, он коротко ответил:
—Иногда я, и правда, могу помочь. Я словно бы что-то вижу. Но это приходит внезапно и совершенно помимо моей воли, сиятельная леди. Как правило, если есть какая-то серьёзная угроза мне или моим друзьям. Любому человеку, находящемуся рядом со мной.
—Да!— воскликнула негромко Джинейла, выпрямляясь в кресле, — Пожалуй, мне грозит серьёзная, даже смертельная опасность! Я вполне могу умереть. Пожалуста, возьмите меня за руку, сэр Томас. Что вы увидите, что почувствуете тогда?
Она протянула Томасу свою узкую ладонь.
Уши Гильома стали пунцовыми, он упёр взгляд в носки своих сапог — лишь бы ничего не видеть и не замечать вокруг себя. Но барон отрицательно качнул головой.
—Это совсем ни к чему, сиятельная королева, мне брать вас за руку. От этого ничего не станет яснее – для вас… Мне кажется, что никакой опасности, а уж тем более смерти вам не грозит.
Хрустальный шар соскользнул с шёлкового платья Джинейлы и, коснувшись пола, разлетелся на льдистые осколки. Она опустила свою ладонь, сказав сдержанно, не глядя больше на Томаса:
—Хорошо, сэр Томас… Вы можете идти.
Томас и Гильом поднялись со своих мест, вежливо поклонились королеве и ушли из её покоев. Та же молчаливая девушка проводила их до выхода в знакомые залы. И скоро рыцари покинули королевский замок.
Солнечный свет и ясность зимнего утра обрадовали Томаса так, будто бы он вырвался из темницы. Он остановился у дворцовых ворот, вдохнул воздух, как ни странно, уже чуть-чуть пахнущий весной.
—Послушай, Гильом, — обратился он к другу, — Ты видел в руках королевы хрустальный шар?
—Шар?— удивлённо переспросил Гильом, —К-когда она сидела перед нами в кресле?
—Да. Шар, именно шар. Хрустальный шар.
—Ты знаешь, руки у неё были с-совершенно свободны, и лежали… э… В-вообщем, никакого хрустального шара в её руках не было.
—Ты точно это помнишь? И ничего не разбивалось потом на полу?
—Я ещё не ослеп и не оглох, Томас. Хотя, честно сказать, старался поменьше смотреть на королеву. Её руки были свободными.
Томас потёр лоб ладонью.
—Ладно. Будем считать, что это всё мне показалось. Что ничего не было.
—Не бери в голову. Я только одно могу сказать — н-неуютно мне было в её покоях, несмотря на этих лупоглазых кукол, рассаженных по сундукам! И р-роскошно всё — до чрезмерности!
Томас усмехнулся. Эта чрезмерная роскошь уже была ему знакома. «Не хотел бы я снова к ней вернуться»— мрачно подумал он, оглядываясь на королевский дворец.



                V   
                Пир перед походом

Обычно, праздники устраивались после походов. Но в Кэмлайте легко нарушались привычные устои — не зря ведь король так преобразил этот город! Так что, придя к себе, рыцари в скором времени удостоились посещения королевского герольда. Их приглашали на вечернее празднество. Король Артур желал собрать ( пока что за одним столом)  всех рыцарей, с кем ему предстояло идти в этот поход. Сэр Томас и сэр Гильом (а так же их оруженосцы) были приглашены на этот праздник, и им предстояло до вечера отыскать среди привезённых из дома вещей тряпки понаряднее. Гильом знал, что сестра непременно позаботилась об этом, потому  заставил Ланса перевернуть всё их имущество.
—Я бы не стал ничего менять, — сказал Гильом, — но там будут другие знатные рыцари, рядом с которыми грех выглядеть хуже. Так что ищи, Ланс, где-то это всё у нас есть. Только вот не помню, где.
Рыцари почти до самого вечера занимались подготовкой к завтрашнему походу, и недолго собирались на королевский ужин. Ланс помог господину Гильому одеться, а затем облачился сам в то, что нашёл на дне своей клади. Тяжко вздыхая и непрерывно одёргивая неудобный, короткий колет небесно-голубого цвета, Ланс почтительно обратился к графу Гильому:
—Дядюшка, позвольте мне снять эту… эту чушь. Пойти на ужин в прежней, простой одежде.
Гильом взглянул на юношу:
—Ведь твоя мать непременно спросит меня — показывался ли ты где-нибудь в этом, новомодном, костюме? Нет уж, иди так, Ланс. На мой взгляд, сойдёт.
—Хоть бы взглянуть на себя, на что я стал похож!,— с отчаяньем заметил Ланс.
Сэр Томас указал ему на ларец, приготовленный им для леди Вивьен, и ещё не увезённый. Посланец домой должен был отъехать завтра утром, вместе с господином покинуть Кэмлайт.
—Да ведь это подарки для вашей дочери, — заметил Ланс.
—Ничего. Я думаю, что она ещё не скоро узнает, что не первая пользовалась гребнем и зеркалом — и как-нибудь извинит тебя, — улыбнулся Томас.
Ланс осторожно открыл шкатулку, взял в руки зеркало и гребень… И в первую же минуту, как он глянул в зеркало, очертания предметов в нём расплылись. Взгляд Ланса притянуло к блестящей поверхности, и вот он увидел себя — в полный рост, и почему-то с лютней в руках, в каком-то большом зале, смутно — множество лиц, а среди них одно, женское, в обрамлении  чёрных блестящих кудрей…  Всё переменилось — теперь он ехал среди других всадников, измученный, как будто раненый… И снова — он же мчался по зелёному турнирному полю с копьём наперевес… Ланс зажмурил глаза, а, открыв их, увидел самое обычное зеркальное отражение, с предметами их комнаты за своей спиной. Ланс оглядел колет, в очередной раз тяжко вздохнув, и несколько раз провёл гребнем по волосам. Он совсем не старался их укладывать, но его кудрявые волосы под этим гребнем вдруг сами-собой легли очень красиво. Теперь на Ланса из глубины зеркала смотрел весьма пригожий юноша, с пронзительно-синими глазами, чей взгляд делали мягче и нежнее длинные тёмные ресницы. Тёмные волны волос лежали вдоль румяных бело- розовых щёк. Но этот молодой человек в зеркале выглядел очень серьёзным и даже грустным — по совершенно непонятной причине. Ланс поспешил спрятать зеркало в ларец, туда же поместил и гребень, очистив его.
Сэр Томас и сэр Гильом уже вышли из комнаты, Ланс поспешно сбежал вниз по лестнице, вслед за ними. Для господ как раз подвели лошадей, и сэр Гильом уже сел в седло. Увидев племянника, господин граф удивлённо хмыкнул и невольно пригладил назад свои коротко остриженные волосы, стараясь прикрыть досадный дефект. Неспеша рыцари и их оруженосцы поехали в сторону королевского дворца.
Нынче их особенно торжественно проводили в один из залов, где собралось много знатных рыцарей. За долгое мирное время этот  поход был первым, и прежние соратники короля Артура теперь приехали в столицу вместе со своими сыновьями, или же прислали своих сыновей вместо себя. По сути, это застолье было последним сбором всех военноначальников. И поэтому рыцарям было ясно, почему королевы здесь не оказалось. Томас, беспокойно озиравшийся вокруг, обрёл душевное равновесие, когда увидел, что кресло по правую руку от короля пустует. Король Артур, чуть погодя, от лица своей жены, поблагодарил всех рыцарей, бывших нынче гостями их дома, сообщил, что Джинейла недомогает, и оттого не может приветствовать их лично. Но никто из рыцарей, похоже, не огорчился этому известию. Все в уважительном молчании выслушали короля, принимаясь затем за богатое угощение. И не стеснялись есть много — как правильно заметили старые рыцари, в походе не скоро вспомнишь о такой роскоши. Так почему бы не насладиться ею теперь! Оруженосцы только успевали разносить им вино и кушанья.
Гильом, которого приветствовали многие сеньоры, в какой уж раз представлял им барона Томаса Линна, простодушно расписывая его подвиги на турнире за руку нынешней баронессы Вивьен. История собственной женитьбы (как нимало удивился тому Томас) была многим известна. И рыцари одобрительно кивали головой, охотно пожимали ему руку. Уж все они выпили нужное количество эля для доброй, дружеской беседы.
   Менестрели и жонглёры развлекали гостей музыкой и песнями. Кто-то из молодых рыцарей затеял танцы с теми отважными дамами королевы Джинейлы, кто не побоялся прийти в это чисто мужское собрание. На взгляд Томаса, многие девицы королевы были значительно более приятными и миловидными, чем она сама. Барон допил из своего кубка эль, и Пэт с готовностью налил ему ещё. Тогда Сэр Томас обратил внимание на Ланса, который насупившись сидел за спиной дяди, не принимая участия в разговорах. Только Томас хотел ему что-то сказать, когда к ним подошла очень хорошенькая девушка, улыбнувшись, она обратилась к графу Гильому:
—Господин граф, да не покажутся никому мои слова дерзкими, но мы с подругами только что поспорили — смогу ли я заставить выйти потанцовать с нами вон того хмурого юношу? Прошу вас, пожалуста, помогите мне в этом намерении…
Гильом улыбнулся, обратившись к племяннику:
       --Дама желает, чтобы вы потанцевали с ней, Ланс. Я думаю, отказать т-такой прекрасной леди никак нельзя!
--Благодарю вас, сэр, — скромно сказала девушка, обернулась затем к своему кавалеру — Так значит, вас зовут Ланс?…
Вместе они отошли в сторону танцующих, туда, где собрались девицы и молодые люди, без конца заказывая музыкантам то быстрые живые танцы, то медленные и плавные. Похоже, Ланс пользовался успехом, потому что беспрерывно танцевал то с одной, то с другой девушкой (и, надо отдать должное его воспитанию, танцевал хорошо).
Юноша поначалу старательно придерживался своего важного и грустного вида. Но придворные дамы леди Джинейлы оказались все очень милыми и весёлыми девицами. Они без конца тормошили Ланса, засыпали своими вопросами, и, то одна, то другая вытягивали его в круг потанцевать.
—Это вы специально их так завили?,— спросила одна из девушек, указывая взглядом на его волосы.
Ланс покраснел и, совершенно так же как дядя, пригладил их назад рукой, стараясь примять.
—Нет, — сказал он смущённо,— Они сами так вьются… что бы я с ними ни делал!
—Что ты совсем засмущала молодого человека своими глупыми вопросами, Люсьена! Разве прилично было бы рыцарю завивать волосы, как девушке?! Похоже, Лансу вообще не стоит никаких трудов его приятная внешность. Когда вы станете рыцарем, Ланс, — а вы непременно им станете после этого похода —  мы единодушно назовём вас самым красивым рыцарем королевства!
—Заранее благодарю вас, — вежливо отозвался Ланс, — но правду сказать, я так далеко не загадываю. В походе всякое может случиться.
—О нет!, мы будем молить Бога, чтобы вы вернулись к нам целым и невредимым!
—И так же весело танцовали с нами весь вечер! Ведь старых рыцарей не вытянешь из-за столов, не оторвёшь от кружки с элем. А что же делать нам, бедным? Слушать их разговоры? Смертельная скука! Все их рассказы о рыцарских подвигах слышаны нами на множество раз.
—И о чём же чаще всего, на ваш взгляд, рассказывают рыцари? — улыбнулся Ланс.
—О себе, — быстро отозвалась девица, справа от юноши.
—И ещё о своих лошадях и вооружении, — улыбнулась светловолосая девица слева.
—Но ведь это почти что о себе! Подумай сама — на коне рыцарь передвигается, это словно бы его ноги. А доспехи он носит на теле, будто бы одежду.
—Значит, они говорят только о себе!, — рассмеялись девушки.
Когда молодые леди и их кавалеры вдосталь натанцевались, менестрели о чём-то переговорили меж собой и один из них подошёл к Артуру, предложил устроить состязание между трубадурами. Участников набиралось достаточно. Король согласно кивнул, и спросил — кого они изберут судьями в этом поединке?
—Разумеется, в первую очередь вас, государь. Если вы согласитесь принять на себя эти обязанности.
—Меня одного слишком мало, — улыбнулся Артур.
—Пусть ваша сестра, леди Илэйна, разделит с вами судейские места, — почтительно поклонился старейший из музыкантов в сторону черноволосой дамы, сидящей рядом с Артуром.
—Вы согласитесь? — обратился к ней король.
—Охотно, — отозвалась дама, — На нашем празднике, действительно, не хватает песен. Тем более, что здесь собралось так много именитых музыкантов!
—Я думаю, что леди Илэйна отыщет ещё кого-нибудь среди рыцарей и дам, согласных судить ваше искусство, — ответил Артур менестрелю.
И тут же попросил леди Илэйну, на время, занять место рядом с ним, место королевы Джинейлы. Скоро ещё две высокородные дамы заняли места рядом с леди Илэйной. А король Артур попросил подойти к ним двух рыцарей, когда-то не чуждых труворскому искусству.
Ланс, находясь совсем недалеко, мог наблюдать все эти приготовления. Было ясно, что все готовятся послушать выступления известных менестрелей, о которых юноша слышал немало. Их песни он сам разбирал и пел, восторгаясь чужим мастерством. Он с интересом посмотрел на место королевы, раньше пустовавшее. Его заняла невысокого роста, черноволосая леди. Ланс заметил, что король и эта молодая дама очень походили друг на друга. Может быть оттого, что она так же была одета во всё чёрное. Он спросил у своих соседок – кто эта женщина?
—Единокровная сестра короля, леди Илэйна,— ответила девушка, — Разве вы не знаете, Ланс, что её сын, племянник короля, почитай единственный наследник престола? Король Артур их очень привечает, то есть свою сестру и своего племянника. Супруг леди Илэйны, в своё время, был одним из сильнейших рыцарей королевства.
—Говорят, что это был счастливый союз. Дети любви вырастают красивыми и умными. Должно быть, ваши родители тоже крепко любили друг друга?…
—Я их об этом не спрашивал, — вежливо отозвался Ланс, — и о подобных приметах никогда раньше не слышал.
Состязание началось, Ланс стал внимательно слушать музыку и песни. Соседки пытались задавать ему вопросы, но скоро поняли, что это совершенно бесполезно. Девушки чинно замолчали. Гости тоже постарались вести себя потише. Если уж не понимали стихов и не интересовались песнями, то разговаривали друг с другом вполголоса, или даже ещё тише. Все знали, что король Артур покровительствует трубадурам. Что касалось леди Илэйны, то она давно и с интересом следила за всеми, кто сочинял музыку и пел песни. И даже сама написала несколько песен.
Благодаря тому, что племянник его увлекался музыкой, сэр Гильом тоже стал в ней  немного разбираться. Он обладал и слухом и голосом, но пел неохотно. А уж тем более не стал бы этого делать в присутствии стольких людей. Время от времени, будто бы невзначай, Гильом смотрел в сторону музыкантов. Сэр Гильом увидел среди них одну-единственную женщину — узнал в ней ту леди, что помогла им выбирать подарки. Маленькая женщина, в платье цвета сосновой хвои, освещённой солнцем … Ему захотелось подойти к ней, заговорить. Странно, но он не мог отвести взгляда от её богатых волос, теперь полураспущенных по плечам, и -- он любовался её весёлостью… Все эти любования – и даже короткий ответный взгляд -- может быть, объяснялись количеством выпитого эля. Были только иллюзией, как всегда. Сэр Гильом вздохнул, к сердцу прихлынула грусть. Он чувствовал, что его могли ожидать очень приятные отношения с этой маленькой дамой, может быть, вполне ответные. Но Гильом усилием воли заставил себя не смотреть в сторону рыжеволосой леди, он попросил ещё эля и включился в разговор тех рыцарей, кто был слегка туговат на ухо, не интересовался «подобными вывертами».
Лишь один раз он отвлёкся от рыцарских бесед — когда услышал голос Клодии… Именно так звали эту даму — он вспомнил. Гильом прервал «интересную беседу» с одним из рыцарей о преимуществах разных подпруг, когда услышал этот голос.  Что-то так сильно толкнуло его в груди, что он развернулся, и не отводил больше взгляда от Клодии.
…И веселье – и грусть слышались в этом, не самом сильном, но прекрасном, каком-то совершенно особенном голосе. Глубоко задумавшись, Гильом впитывал каждое слово, хотя дама Клодия пела на незнакомом господину графу языке. Звучание самого языка необыкновенно подходило к музыке, этот язык сам по себе был очень музыкален. И вот – Гильому уже казалось, что он где-то слышал эти слова, и всё это уже когда-то происходило. Стены зала стали туманными. Смутно -- он вдруг увидел какие-то другие очертания стен и предметов вокруг себя, увидел других людей. Не просто другое время и место, но всё совершенно иное. Голос Клодии, чудесный её голос и волшебная лютня – были какой-то связью или знаком, непредсказуемой, непонятной магией. Сама Клодия не изменилась, но и её облик Гильом вдруг увидел другим.
«Сколько же я выпил сегодня!», -- прикрыл господин граф глаза, стараясь избавиться от наваждения… Баллада закончилась. Клодия уступила место следующим участникам состязания, сошла с помоста, а Гильом вновь взглянул на своего, слегка ошарашенного собеседника, улыбнулся:
—А всё-таки подпруги из б-бычьей кожи лучше!
—Ну это-то вне сомнений. Однако же…
Ответил важно рыцарь, решив не замечать непонятного поведения Гильома.
Сколько времени прошло — Гильом не знал. Он твёрдо решил больше не оглядываться в сторону менестрелей, какие бы прекрасные песни ни услышал. Вдруг господин граф различил, что кто-то уже давно и безуспешно зовёт его по имени. Обернулся — барон сэр Томас Лин, ушедший на другой конец стола, указывал ему на помост музыкантов.
Гильом неохотно повернул голову, и увидел среди музыкантов у помоста своего племянника! Дама Клодия стояла рядом с юношей, о чём-то ему говорила. Для того, чтобы услышать её Лансу, юноше довольно высокого роста, пришлось не просто наклониться, но даже слегка присесть. Он, похоже, усиленно отговаривался от чего-то, но в конце-концов всё-таки взял в руки лютню.
—Сейчас выступит последний участник нашего состязания, — обратилась к королю дама Клодия,— Он ещё очень молод и совсем неизвестен среди трубадуров.
Король Артур согласно кивнул.
Ланс поднялся на помост музыкантов. Гильом не мог не признать того, что с лютней в руках его племянник смотрелся лучше, чем с мечом. От такого красивого юноши дамы и девицы, конечно, ожидали исполнения кансоны — сладостной любовной песни. Ланс тронул струны лютни…  Что касается голоса, то он у Ланса был вовсе не сладостным, как вроде бы полагается красавчикам, а низким и глубоким, так что даже самые именитые труворы невольно прислушались. Гильом слушал слова и музыку песни, и не мог поверить, что это написал Ланс!

—« Вот Звезда во мгле зажглась —
Всходит месяц молодой.
Птица Скорби, Птица Счастья
Бьются, вьются надо мной.
Бьются, вьются надо мной…

Надоел мне мир унылый,
Горек хлеб в моей судьбе —
Если, если бы!, земля ты
Приняла меня к себе!
Приняла меня к себе…

Не цветы, чьи взоры тихи,
Над могилою моей
Вырастет терновник дикий
К небу ветви простерев.
К небу ветви простерев…

Вот возникла — и погасла
Та Звезда во мгле ночной.
Птица Скорби, Птица Счастья —
Гасят шлейф свой огневой…
Гасят шлейф свой огневой…*

        Дамы были слегка разочарованы, не услышав любовных страданий в этих стихах. Окончив свою песню, Ланс взглянул на… сэра Гильома, своего дядю. Затем юноша учтиво поклонился слушателям и сошёл с помоста. Ланс выступал последним, после чего началось судейство, длившееся около получаса. Юноша подошёл к даме Клодии, сел на скамью рядом с ней, и она ободряюще пожала его руку.
    —Ты пел и играл очень хорошо. Сам написал эту песню?
   Ланс кивнул согласно.
—Странная тема… Но не буду спрашивать о том, что послужило причиной… Лучшие песни пишутся в такие минуты, о которых, подчас, очень больно вспоминать. Посмотрим, что решат судьи… Одна из них, вот эта черноволосая дама, очень хорошо разбирается и в музыке и в поэзии. Многие труворы благодарны ей за доброе заступничество перед королём.
Скоро со своего места поднялась та самая дама, о которой говорила Клодия. Леди Илэйна произнесла довольно длинную речь, не забыв ни одного участника состязания — всем были высказаны похвалы от королевского имени.
—…Но последний участник сумел совершенно переменить наше, общее , мнение, — сказала леди Илэйна, и Ланс вздрогнул, — Его мастерство, несмотря на столь молодой возраст, голос и особенно глубина чувств, с которыми он исполнил никому раньше неизвестную песню — всё это заставило нас присудить ему победу в этом состязании… Прошу вас, подойдите сюда, и примите скромный подарок — в знак своей первой победы.
Дама Клодия легонько подтолкнула юношу, и он поднялся на ноги, подходя к королевскому возвышению. Леди Илэйна держала в руках драгоценный серебряный кубок, украшенный самоцветами и гербами королевского дома. Ланс принял его, как и подобало, опустившись на одно колено. Вручая кубок, леди Илэйна слегка пожала  руку обладателя приза.      
…Именно в эту минуту осознание того, что он держит в своих пальцах руку единокровной сестры самого Артура, пробрало Ланса дрожью с головы до пят. Ведь он почти не чувствовал смущения, когда пел перед нею! Но вот теперь совершенно расстерялся, сжимая эту женскую руку — увидел красивую, крепкую форму ладони и пальцев, без всяких украшений, почувствовал, когда коснулся губами кожи, что она сладко пахнет розовым маслом. И рука эта — была сильная, верная рука, несмотря на всю свою изящность.
Всё ещё в каком-то тумане Ланс поднял голову — Леди Илэйна смотрела на него со своего возвышения… Леди Илэйна и король Артур были, одновременно, и очень похожи — и совсем не похожи друг на друга. Её глаза казались такими же тёмными, как у брата, но более тёплыми и нежными. Чёрные упругие завитки обрамляли открытый лоб, лёгкая золотистая россыпь веснушек замечалась на нежной коже, тоже смуглой, но более светлого тона. И её улыбка —Лансу просто  врезались в память красивые очертания этих губ.
Должно быть, он уже слишком долго и слишком крепко сжимал её пальцы в своей ладони. Леди Илэйна осторожно освободила их. Ланс пробормотал что-то, поднялся на ноги и спустился туда, где поджидали его прочие участники состязания. Юноша позволил всем, кто пожелал, рассмотреть драгоценный кубок. И, в конце-концов, дама Клодия вернула его победитею.
—Скажи мне честно, разве ты и теперь недоволен, что я заставила тебя принять участие в состязании? — спросила, улыбаясь, Клодия.
—Доволен,— согласился Ланс, после секундного раздумья.
И взглянул в сторону своего дяди. Туда же посмотрела и леди Клодия. Она сказала уже тише, с меньшей весёлостью:
—Я желаю тебе удачи в походе, Ланс… Тебе и графу Гильому. Берегите друг друга. Заботьтесь друг о друге — и всё будет хорошо… Я надеюсь…
Ланс кивнул согласно, но совсем не слышал её слов. Потом опомнился, что надо бы что-то сказать в ответ:
—Да, завтра мы выступаем. Я думаю, что дядя и сэр Томас пожелают раньше уйти с празднества. Я должен идти к ним, как мне ни жаль.
—Конечно. И передайте мои самые наилучшие пожелания сэру Томасу и.. и сэру Гильому – обязательно тоже, — бодро отозвалась Клодия.
Ланс осторожно пожал её ручку, взаимно вежливо пожелал ей всяческих благ и направился к своему дяде, бережно неся завоёванный приз.


                VI
                Встреча

        Оттого что назавтра был окончательно назначен день сбора, пированье в королевском дворце длилось недолго. Многие рыцари благоразумно ушли пораньше — к числу их относились сэр Томас и сэр Гильом. Ланс, разумеется, ушёл вместе с ними. Холодный воздух приятно освежил их головы. Гильом всю дорогу молчал, о чём-то напряжённо раздумывая. И только когда рыцари оказались в своей комнате, прежде чем лечь спать, сказал племяннику:
—П-послушай, Ланс, может тебе, и правда, лучше стать менестрелем? Я сегодня понял, что это не такое уж глупое занятие. Ведь у тебя хорошо выходит! Я бы не смог ни петь, ни играть так. Проку мало, если тебя убьют.
Ланс побледнел от обиды.
—Чтобы я стал шутом?! Дядюшка, чем я заслужил такую участь?!..
—Не горячись. Хочешь быть рыцарем — так что уж тут поделать…. М-да…— снова о чём-то глубоко задумался Гильом, не торопясь распускать шнуровки своего колета.
Ланс принялся разбирать их постели.
Томас успел снять только плащ, когда в дверь быстро, дробно постучали, и хозяин  постоялого двора сказал, что внизу человек от самого короля Артура! Король хочет незамедлительно видеть у себя сэра Томаса Линна. Секунду помедлив, Томас перекинул через руку плащ, пожелав Гильому и Лансу спокойной ночи, и повторил, чтобы они не дожидались его возвращения, ложились спать.
Скоро он шагал вместе с королевским слугой по сонным улицам Кэмлайта в сторону королевского дворца. На его вопрос слуга ответил только одно — что король Артур желает его видеть, и переговорить с ним с глазу на глаз. Барон заметил, что они вошли в замок не со стороны королевских покоев. И скоро Томас распознал в неясных ночных тенях покои королевы Джинейлы, со всем тем, что он успел приметить там раньше. Ему стало немного не по себе. Казалось, что эти безмозглые, белые кукольные лица — смотрят на него вполне живыми ненавидящими глазами. Болонка опять сонно заворчала из какого-то угла, когда он прошёл мимо. Они оказались в той же комнате, где принимала рыцарей Джинейла.
Томас огляделся. Так же горел камин, только нынче была ночь и в высоком кресле Джинейлы сидел король Артур, потягивая из кубка вино. Никакого другого освещения, кроме огня в камине, не было, и тени делали черты его лица сумрачными и резкими. Теперь он мало походил на того Артура, который ещё час-два назад возглавлял весёлое судейство в состязании менестрелей — там был весёлый, оживлённый человек, в кругу добрых друзей. И хотя король не сменил ещё праздничной одежды, но веселье и оживление в нём совсем исчезли.
Выпрямившись, Артур указал на кресло напротив. И, после краткого извинения, за то что барона лишили отдыха перед походом, он сказал такое отчего Томасу, и правда, лучше было присесть.
—Я не знаю, состоится ли завтра начало нашего похода, — взглянул он пристально на Томаса, — Это, в какой-то мере, будет зависеть от вас, от того, что вы теперь мне скажете.
Томас молчал, не зная, что ответить. Ему оставалось только предполагать, зачем его вообще сюда позвали! Артур предложил ему вина, но барон вежливо отказался, сказал, что выпил уже достаточно на празднике. Король с минуту что-то обдумывал, потом заговорил снова:
—Я знаю, что Джинейла приглашала вас сюда и просила о помощи. Она сама рассказала мне об этой встрече — и вашем ответе… Скорее всего, вы не совсем верно поняли то, что она хотела вам сказать, сэр Томас. Её просьба была связана исключительно с вашим даром помогать людям в крайних ситуациях. Вы этого не отрицали, когда сэр Гильом рассказал о случае со своим племянником. Я могу вас уверить, что Джинейла нуждается в помощи.   
Артур помолчал, продолжая затем говорить, не глядя в сторону Томаса:
—Это случилось в первый раз года три назад — когда она, по непонятной причине, погрузилась в странное состояние — не жизни и не смерти. К счастью, всего на несколько часов. Я знаю, что с того дня всё  изменилось. Я наблюдаю в ней эти изменения и до сих пор. Если бы вы смогли сказать мне, что произошло, в чём причина?… Никто, до сей поры, этого не знает. В том числе я сам… Конечно, во избежание пересудов, мы войдём к ней вместе.
Томас опустил голову, тяжко вздохнув. Он не мог объяснить всего, он только предполагал. И предположения эти не вязались ни с какой логикой, понять их было трудно, почти невозможно человеку этого мира.
—Хорошо, сир, я не отказываюсь пойти к ней, — через силу произнес Томас, — Но я уже говорил королеве, что ничего не могу обещать.
Король согласно кивнул, поднимаясь и ставя полупустой кубок на стол. Вместе они вошли в соседнюю комнату, через защищённую от всякого шума дверь. Там оказалась спальня королевы.
—Она недомогает,— тихо произнёс Артур, проходя вместе с Томасом к богато убранному ложу.
И он увидел белоснежную постель королевы. Складки лилового балдахина над нею были словно клубящиеся закатные облака над хрустально-заснеженным озером. Джинейла лежала там, среди этой белизны. Глаза её были полузакрыты, она не пошевелилась, когда кто-то вошёл в комнату. И в самом деле казалось, что она не притворяется, яркими пятнами на её лице горели щёки и губы. Томас отвёл взгляд в сторону, обратившись к королю:
—Мне довольно будет всего лишь взять её за руку, — нахмурился он, не глядя больше на королеву.
Томас присел на низкую скамью рядом с её постелью. Рука Джинейлы свешивалась безвольно с края кровати, узкой ладонью, длинными изящными пальцами напоминая древесный листок-лодочку. Он взял в свои пальцы тонкое запястье королевы нащупывая ритм бьющейся жилки. Ему не нужно было смотреть в лицо Джинейлы, чтобы сквозь её полуопущенные ресницы почувствовать на себе очень знакомый взгляд. С какой-то обречённостью Томас слушал биение её сердца…
На минуту вокруг них не осталось ничего, кроме этого ровного мирного стука. И Томас услышал голос — королевы Маб — она снова желала обрести свою потерянную власть, мечтала, как прежде, сделать его рабом, высказывая свои мечты и желания с нетерпением женщины привыкшей только к обожанию. Память Томаса, помогая почему-то Маб!, услужливо нарисовала в самых ярких красках образ не белокурой  леди, а черноволосой девочки-женщины, играющей с хрустальным шаром. И шар это покоился поверх того лона, где впервые обретает плоть человеческая жизнь…
Тот же час Томас увидел совсем другую картину: утренний, мягкий свет заливал постель в его собственной спальной, дома. Горел камин, смешивая тёплое пламя огня с зимней чистотой воздуха, и Вивьен сидела на краю постели, уперевшись в неё руками, слегка наклонясь вперёд. Волнистые, пышные пряди скользили по её плечам и полускрывали лицо — время от времени она отводила их рукой. Вивьен улыбалась, и живот её был уже подобен шару. Служанка, слегка приподняв её платье, завязывала госпоже шнурки башмаков. Картина эта наполнила сердце Томаса глубокой нежностью.
В ту же секунду королева Джинейла тихонько вскрикнула. Пальцы Томаса сами собой разжались, выпуская её руку. Закрыв голову руками, королева отвернулась от него к стене, тихонько всхлипывая. Томас поспешил подняться на ноги, вышел — почти выбежал! — за дверь.
Томас вернулся в комнату, отпил воды из кувшина, что стоял на каминной полке. Потом залпом осушил кубок вина, ещё раньше предложенный ему Артуром, так и стоявший на столе. И только тогда воспоминания немного улеглись в голове. Барон встал возле камина в раздумье. То, что раньше было подозрением, теперь нашло имя — королева Маб! Жестокая и прекрасная Королева Фей! Томас не мог и предполагать, каким образом волшебница сумела совершить такое. «Вероятно, ей пришлось долго ждать»,— мрачно подумал про себя Томас. В эту минуту в комнату вслед за ним вышел король Артур. Молча взглянул на барона.
—Сир,— постарался как можно спокойнее ответить Томас, но голос не слушался его, и звучал более глухо, и ещё более хрипловато, чем обычно, будто бы снова возвращалась немота и беспамятство тех дней,— Королева совершенно здорова… телесно. Об этом можете не волноваться.
Томас чувствовал — сопротивление воле Маб взвинтило его до предела. И потому что король молчал, и не отпускал его из-под силы своей власти, Томас сорвался, говоря:
—Всё! Ничего больше – пусть она катится… куда-нибудь!... Прикажите дать вашей супруге двойную дозу крушины, или окатить её холодной водой — это хорошо помогает от женской истерии!
Барон взял со стола кубок, из которого недавно пил Артур — там ещё оставалось вино, долил его водой, говоря уже спокойнее:
—Здесь вода и вино, ничего больше. Скажите ей, что это я приготовил питьё, дайте его выпить… Я подожду здесь, не уйду.
Секунду помедлив, Артур всё же взял кубок, унося его в спальню жены.
Прошло около получаса, когда Артур вернулся, поставил пустой кубок на стол и сел возле камина в кресло, вытянув ноги к огню, медленно срещивая на груди руки.
—Благодарю вас, сэр Томас, — сказал он минуту спустя, не глядя в его сторону, — Она выпила ваше питьё. И спокойно заснула.
Томас, вздохнул, обратившись снова к Артуру:
—Прошу извинить меня, сир, за дерзкие, даже грубые слова… в адрес вашей жены. Она, может, и правда больна – я не врач. 
Король пожал плечами.
—Всё, что вы сказали о Джинейле, правда, — Артур наконец-то взглянул в его сторону, — Завтра мы покидаем Кэмлайт. Спокойной ночи.
Без всяких приключений вернулся Томас к себе, добрался наконец-то до своей постели. Но так и не смог уснуть, совершенно измученный своими мыслями под носовые рулады сэра Гильома и сонные бормотания Ланса о каком-то розовом масле.
………………………………………….
Наутро войска короля покинули Кэмлайт, и уже к полудню миновали окрестности города.
За всё утро сэр Гильом так и не добился от барона ответа ни на один свой вопрос. Сэр Томас отвечал слишком коротко и односложно.
—Да что с т-тобой!,— воскликнул в сердцах граф,— Разве в таком настроении отправляются в п-походы? Ты словно замороженный — ничего вокруг себя не видишь.
Томас поднял на него глаза.
—Мне думается, Гильом, что я совершил ошибку. Так, словно сам, лично открыл врагу двери своего дома… Я просто не успел вспомнить ни о чём другом!
Гильом вздохнул.
—Мне непонятно ничего из твоих объяснений, сэр Томас. Но говорю тебе прямо: оставь свою рассеянность, здесь ей не место. Есть ли толк думать о том, что уже прошло? Ведь, ей-Богу!, ничего ты теперь не переменишь. Так что думай лучше о себе, о нынешнем походе. Нужно вернуться домой, и вернуться победителями.
—Ты прав, Гильом, — согласился Томас, — обещаю тебе не думать больше о королеве.
Последние слова Томаса заставили удивлённо взлететь брови Гильома. Но, опасаясь ещё больше запутаться, он не стал ни о чём больше спрашивать.


                VII
                Мытарства Ланса

Первые дни похода прошли для Ланса как один сплошной кошмар, не разделённый ни днём, ни ночью, ни утром, ни вечером. Хотя сэр Гильом усердно исполнял данное сестре обещание «внимательно следить за мальчиком», но господину графу не под силу было сделать холода слабее, или же сократить время переезда от одной остановки на отдых до другой, или заставить изнеженный желудок Ланса лучше переваривать походную пищу, часто даже не разогретую на костре. За двенадцать дней пути Ланс превратился в тень. Он засыпал в седле или же коченел от холода, но почти ничего не замечал вокруг себя. Всё тело юноши изныло, оттого что спать приходилось не снимая одежды (и доспеха), где и как придётся. Потому что времени на отдых отводилось в обрез.
За всеми этими лишениями Ланс как-то совершенно упустил из вида, что и рыцарем и оруженосцем в одном лице стал сам граф Гильом. Что почему-то для бедняжечки Ланса, а не для сэра Гильома, разбивали, если была к тому возможность, палатку, что господину Лансу отдавали всегда лучшую пищу и уступали лучшую постель. Но вот к концу второй недели бешеный темп похода был поумерен, людям дали отдохнуть, выспаться и обогреться у костров. Их отряд, слитый воедино из двух, разбил свой лагерь. Ланс, в полной мере насладившись горячей пищей, спал, сняв с себя доспех, в дядюшкиной палатке, укрывшись двумя тёплыми одеялами и двумя зимними плащами. Заснув вечером, юноша проспал так до самого утра, и вынужден был вылезти из уютного гнёздышка по самой непосредственной необходимости.
Когда Ланс возвращался к палатке, слегка продрогший и взбодрённый морозным воздухом, то впервые, оглядевшись, обратил внимание на красоту природы. Дома-то он, разумеется, часто любовался ручейками и озёрами, полянами и густым лесом. Дома, конечно, каждый пригорок мил взгляду! Но они шли теперь по гористой местности. И ничего подобного никогда раньше Ланс не видел. Горы эти были далеко не самые высокие, как говорил ему дядя. Но — всё здесь было другим, начиная от зверей и птиц, и кончая ландшафтом.
 Его тело, разнеженное в палатке, довольно быстро привыкло к холоду. Да и день обещался быть ясным. Заря нежными, алыми отблесками окрашивала бледное небо над головой юноши. Снег вокруг был исковеркан и утоптан. И по тому, что за ночь эти следы отвердели, чувствовалась близкая весна. Как и в самом воздухе. Ланс мог бы определить вкус этого весеннего воздуха, но не описать его словами… Что-то для него лично совершенно изменилось, так, словно бы земля перестала забирать его силы, но, наоборот, отдавала их его ногам.
 Неслышно пройдя к своей палатке, Ланс заметил, что кто-то уже встал, успел развести огонь и повесить над ним котелок с водой.  Скоро он увидел сэра Томаса — чуть поодаль, там, где снег был почище, сняв жёсткую корку наледи, сэр Томас умывался этим колючим и холодным снегом. До пояса обнажённый торс его представлял собой впечатляющее зрелище! Сэр Томас не отличался какой-то особой красотой. Но Ланс никогда не видел настолько разумно выстроенного  тела: каждая рельефная и сильная мышца сэра Томаса была плотно пригнана к костяку, и просто переливалась, перекатывалась под кожей! В одежде сэр Томас производил впечатление обыкновенного человека. Может, чуть мощнее в плечах, чуть крепче сложением. Какой-нибудь заплывший жиром хвастун – мог показаться намного сильнее. Окончив умываться, Томас накинул на себя рубашку и завернулся в плащ. Ланс невольно поёжился, на такой подвиг он был ещё не способен. Переведя взгляд, он увидел своего дядю, возле костра. Господин граф так же был совсем легко одет и будто бы не чувствовал холода, стараясь чтобы костёр скорее разгорелся. Томас присел на охапку валежника.
—Н-не желает закипать!, — досадливо сказал дядя сэру Томасу,— Между тем, мальчишке, когда проснётся, нужно позавтракать горячим.
—Закипит, — спокойно заметил сэр Томас, со своей стороны подкладывая под котелок маленькие сухие веточки.
—Сегодня нас п-пригласят на совет. В полдень. Это привычка короля Артура, которой он почти никогда не изменяет. Мы уже близко у цели. Я удивляюсь только тому, что до сих пор ещё ни на кого не наткнулись!
Томас пожал плечами, усердно и умело подкармливая огонь.
—Я п-представить себе не могу Ланса в боевой схватке, — продолжал негромко говорить дядя,— Находиться с ним рядом, следить за ним постоянно, я вряд ли с-смогу. У меня большое желание оставить его в обозе, но этого тоже нельзя… Что делать, Томас?
—Положись на удачу. До сих пор он держался.
Сэр Гильом тяжко вздохнул.
—Ты можешь смеяться н-надо мной, я знаю, что наверняка смеёшься, но для меня Ланс так и остаётся ребёнком. Я знаю, моя сестра слишком его изнежила, но не испортила, п-поверь мне. Все эти бредни об избалованности, на мой взгляд, полная чушь. У человека или есть характер, воля, или его нет. На мой взгляд, это закладывается при рождении. Или уж когда — не знаю… Может, самим Господом Богом! Может быть, наша воля и целеустремлённость — и есть наша судьба… Знаешь, Ланс родился вне брака, можно сказать что без отца. Сестра до сих пор не упоминает при нём имени того человека. Но это был славный, сильный рыцарь. Я видел его при дворе Артура, но не мог предположить, что он станет отцом моего племянника! И потом, этот рыцарь принял нелепую, трагичную смерть, от руки человека совсем его не достойного. Это внушило сестре отвращение ко всем рыцарским занятиям… В то время я тоже был в числе рыцарей короля Артура, много путешествовал, бывал в походах, сражался за добрые дела и милых девиц, просящих нашей помощи… Да и просто так, ради собственной славы. И только через семь лет показался дома в первый раз. Я редко вспоминал о доме, ожидал увидеть всё прежним. А увидел престарелого отца и подурневшую от забот сестру. Да ещё трёхлетнего пацанчика, которого сначала я принял за девчонку. Он назвал меня «дядя», и улыбнулся, чем сразу же подкупил моё сердце. Мне было двадцать шесть лет. На сердце уже лежала несчастливая любовь, неразделённое горькое чувство, долгое служение Даме…Ты не веришь, что для меня это возможно?
—Больше, чем для кого бы то из нас,— мягко улыбнулся Томас.
—Да, неразделённая любовь… Я увидел этого малыша, подумал, что и у меня мог бы сейчас расти такой же вот славный сынок. И жизнь моя заполнилась бы приятными заботами. Я прожил дома целый год, и очень привязался к племяннику. Умер мой отец. С сестрой я никогда особо не спорил, но, сколько мог, оказывал своё влияние на мальчишку. Мне это доставляло радость. Помогло залечить сердечную рану… Конечно, потом я путешествовал, иногда по полгода или чуть дольше, не забывал рыцарей короля. Но жить постоянно в Кэмлайте мне уже не хотелось. Я потихоньку отошёл от рыцарских развлечений. Ты будешь смеяться — увлёкся книгами, словно монах. Завёл у себя переписчиков, и за ценной книгой — мог отправиться в далёкое путешествие. Ланс очень умный, начитанный мальчик. Этого мать ему не запрещала… Как же я могу позволить ему нынче втесаться в эту мясорубку? А, Томас?
Барон глубоко вздохнул.
—Уже поздно о чём-то говорить. Все мальчишки должны когда-то проверить свой характер. И тогда — удача или неудача. Судьба… Может, и правда это и есть наша личная воля… Не знаю, Гильом. Я только знаю, что у меня не было такого дяди рядом, когда я взрослел… Вот, вода закипела. Пожалуй, нам с тобой тоже на чай хватит. Так ты думаешь нынче король соберёт Совет?
—Уверен. Артур редко изменяет своим привычкам.
Рыцари заговорили о другом.
Ланс слышал их разговор с самого начала, и был просто поражён услышанным! Дядя никогда, ничего подобного ему не рассказывал! – ни о своей жизни, ни о его, Ланса, рождении. Юноша очнулся от холода, тихонько забрался в палатку, благо, что никто ничего не заметил. Завернувшись в тёплый плащ сэра Гильома, Ланс (пожалуй, впервые за всё время похода) подумал: а где спал его дядя, как он сам защищался от холода, если племянник собрал на себя все тёплые плащи, единолично занял палатку? И вообще всё это время думал только о себе, хныкал, словно девчонка!, как ему плохо. Какой же он и в самом деле, сопляк! Разве хоть раз он вспомнил о своих обязанностях? А дядя помнил о своих всегда!
Через полчаса, не в силах больше валяться и самобичевать себя, Ланс вылез из палатки, делая вид только что проснувшегося человека. За горячим завтраком, вежливо поздоровавшись с дядей и сэром Томасом, юноша поинтересовался:
--Дядя, в чём заключаются мои обязанности в отряде?
На такое решительное заявление племянника Гильом не сразу нашел ответ. Сэр Томас опередил его, говоря спокойно:
--Ты ведь знаешь, Ланс, что оруженосец – ещё не рыцарь. В его обязанности входит прислуживать рыцарю. Знаешь ли, очень нелегко без чужой помощи облачиться в доспехи! Оруженосец так же следит за исправностью всего вооружения… Для начала освойся хотя бы с этим… И вообще – оглядись вокруг, и скоро поймёшь, что дело для тебя в отряде всегда найдётся.
Сэр Томас допил свой чай и поднялся на ноги, пошёл к своей палатке. Ланс заметил, что Рыжий Пэт вырос перед своим господином словно бы из-под земли.
--Дядюшка, вам тоже надобно одеться,-- сказал Ланс, -- Я сам разберу наши вещи. Слышите? Скоро выступаем.
Гильом прислушался к шуму, доносившемуся из лагерей, согласно кивнул и вылил остатки чая в костёр, прошёл вслед за племянником в палатку, где со вчерашнего вечера оставил всё своё вооружение.


                VIII
                Сэр Гильом

Прошло несколько дней. Ланс с успехом выдерживал данное прежде всего самому себе обещание. И сэр Томас, не без улыбки молчаливо наблюдавший за ним, заключил, что у господина графа наконец-то появился толковый оруженосец. А юноша, привыкший видеть своего дядю в домашней обстановке, теперь проникался всё большим и большим уважением к графу Гильому. Дома он не мог даже предположить, что этот всегда вежливый, даже застенчивый человек, никогда явно не возражающий своей сестре – может быть таким решительным, таким опытным воином. С другой стороны, Ланс понимал дядю. У них даже сложился негласный договор – не возражать напрямую матери Ланса, старшей сестре графа. Хозяйка замка была женщиной доброй, мягкосердечной, но капризной, и, по-мнению Гильома, «несправедливо обделённой чисто женским счастьем». Однако теперь, перебирая в памяти разные случаи, Ланс не смог припомнить ни одного, когда в каких-нибудь важных, серьёзных вопросах граф Гильом пошёл на поводу у сестры.
Теперь Ланс склонен был думать, что из-за характера сестры его дядя терпел большие неудобства, часто ощущал себя словно бы гостем в родном доме. Оттого, наверное, он и отправлялся в путешествия, когда всё надоедало. Юноша и сам, под первым же благовидным предлогом, сбежал из-под материнского надзора.
 Ланс также испытывал живейший интерес к туманной истории «несчастливой любви», о которой обмолвился сэру Томасу дядя. Но юноша прекрасно понимал, что время спрашивать ещё не пришло. До нынешних дней, как это ни странно!, Ланс всегда представлял своего дядю не столько рыцарем, сколько монахом. Он знал, что монахи в некоторых обителях – люди далеко не безобидные. А дядя Гильом, со своей лысиной, которую он старательно скрывал, всякий раз стеснительно приглаживая назад волосы, и внешне напоминал ему монаха. В его комнате вечно лежали разные книги, кроме того – в речи сэр Гильом всегда – может быть только при племяннике?—бывал      сдержан на бранные, резкие слова.
Ланс вздыхал – ну отчего он не догадывался никогда просто поговорить с дядей по душам! Привык, что в трудный момент сэр Гильом всегда рядом! Да и мать, кажется, тоже очень к этому привыкла, не особенно интересовалась – чем жил её брат, зачем ему понадобились вдруг эти пыльные книги, которых она не читала, не понимала никогда. Ланс хотя бы любил читать, и охотно беседовал с дядей о его книгах. А вот сестра совсем не понимала  «странных и разорительных увлечений» сэра Гильома.
Но в походе всё переменилось, Ланс увидел все вещи совершенно в ином свете. Он вдруг понял, что может гордиться тем, что сэр Гильом – его близкий родич. Ведь он до сих пор входит в число королевских рыцарей, а когда-то – занимал своё место за Круглым Столом короля Артура! Но это требовало от господина графа постоянного присутствия в Кэмлайте, и сэр Гильом уступил эту привилегию другому («уж не из-за меня ли?!» – снова с удивлением подумал Ланс.) 
Отряд дяди считался одним из самых крепких в королевском войске, и потому сэр Томас безоговорочно признал главенство сэра Гильома над собой и своими людьми. На его заверения, что «это только условность», Томас беззлобно заметил:
--У коня не может быть две головы… Мои люди будут подчиняться тебе так же, как подчинялись мне самому. Все они с этим согласны, Ги.
Сколько мог заметить Ланс, в этом походе сэр Гильом и сэр Томас весьма сдружились. Люди молчаливые, замкнутые, не из тех, кто легко и всюду находит друзей, они хорошо поняли друг друга, относились друг к другу с уважением. Ланс, в свою очередь, постарался свести покороче знакомство с Рыжим Пэтом – бессменным оруженосцем сэра Томаса. Пэт, конечно, был лет на шесть старше, и некоторое время прибавлял к имени Ланса слово «господин», но постепенно привык звать его только Ланс.
Рыжий Пэт был кладезем всяких сведений, которыми охотно делился с таким неопытным бойцом, как Ланс. В отличии от сэра Томаса, Рыжий Пэт легко мог болтать без умолку несколько часов подряд. Излюбленной же его темой, кроме всего, что касалось войны и вооружения, были, разумеется, женщины. В этой области он считал себя глубоким знатоком. Правда, сэр Томас в своём присутствии или присутствии сэра Гильома запрещал ему «пороть чушь» (то есть разглагольствовать о своих похождениях). Но в другое время и при других людях Рыжий Пэт не особо стеснялся. И поневоле Ланс стал самым частым его слушателем. О себе ему рассказать было нечего, кроме двух-трёх случаев, когда молоденькие (и молодящиеся) служанки сами проявляли инициативу. Да и то, как он понял теперь, до серьёзного-то и не доходило...
Так постепенно Ланс освоился со всеми новыми условиями, и вполне усердно и успешно выполнял обязанности оруженосца. Когда же господин граф, по старой привычке, пытался его опекать, Ланс мягко, но решительно пресекал эти попытки. И Ланс, опять же с удивлением открыл, что не только не сломался, поборов свои изнеженные привычки, но почувствовал себя лучше – собственное тело оказалось значительно выносливее и ловчее, чем Ланс предполагал.
Как и говорил сэр Гильом, после первого всеобщего совета войска короля ожидали стремительные боевые действия. В этом был стиль войны Артура, приносивший ему успех. И Ланс уже поучаствовал в своей первой военной стычке, к своей гордости, не посрамился перед лицом дяди.
Всё произошло не так, как представлялось юноше, не было ни благородства, ни какого-то «высокого духа» в том, что отряд сэра Гильома разбил горстку воинов-южан. И Ланс впервые увидел смерть, когда понял, что осевший под его ударом меча воин-сарацин – никогда уже не поднимется на ноги… Но это чувство пришло потом. А в той скученной потасовке (как ему казалось), что вдруг возникла вокруг них, Ланс старался не отставать от своего дяди. Он скоро понял, что от легче одетого и более ловкого оруженосца, действительно, зависит жизнь рыцаря. Для сэра Гильома или сэра Томаса в этой короткой схватке не было ничего примечательного. Однако сэр Гильом позже поздравил племянника с боевым крещением.
Еще несколько ночей подряд Лансу снился осевший на землю воин-сарацин – а потом сны эти сами собой прекратились. В стремительном движении похода Лансу вообще стало не до снов. Он научился засыпать где угодно и на чём угодно, едва привалившись головой пусть даже к холодному камню, когда выкраивалась к тому свободная минутка.
Кроме того, в походе Ланс научился многому, чего не знал раньше – находить удобное место для лагеря, быстро устраиваться на ночлег, умело следить за своим вооружением и вооружением сэра Гильома, ведь от этого напрямую зависела их жизнь. Если же ему бывало что-то неясно, Ланс не гнушался спросить о том у Рыжего Пэта, потому что более расторопного слуги, чем у сэра Томаса, Лансу редко доводилось видеть. 
Однажды Лансу удалось рассмотреть вблизи меч сэра Томаса, и он пришёл в немое восхищение от мастерства его создателя. Идеально сбалансированный, тяжёлый для Ланса, наверняка, руке сэра Томаса он приходился в самую пору. Его инкрустированную золотом рукоять украшал крупный жёлто-зелёный, словно весенняя листва, хризолит. И Ланс, прикоснувшись к мечу сэра Томаса, невольно поверил в волшебное, заговорённое оружие.
Меч сэра Гильома был намного проще, без всяких украшений, потому что он терпеть не мог никаких «побрякушек» на своём  оружии. Однако чувствовалось, что меч этот уже давно и верно служит своему хозяину. Ланс так и не решил для себя, какой из двух мечей нравится ему больше. Наверное, лично у него было бы нечто среднее между сказочным оружием сэра Томаса – и верным, проверенным другом, мечом сэра Гильома. И тот и другой его восхищал. Конечно, меч дядюшки Ланс видел не в первый раз. Дома, приходя в комнаты дяди, ему много раз доводилось рассматривать это боевое оружие. Созданный специально по росту сэра Гильома, меч этот скоро стал неудобен его племяннику. После тринадцати Ланс стал стремительно тянуться вверх и очень скоро перерос дядю. Но юноше всегда чудилось, что перетянутая полосами потёртой кожи рукоять этого меча – таила в себе нечто совершенно особенное. Какую-то часть характера самого сэра Гильома.
А на учебной площадке, в поединках с мальчиком, сэр Гильом никогда не брал в руки своего боевого оружия. Ведь это дядя, вопреки недовольству матери, начал обучать Ланса  рыцарскому искусству, с терпением и упорством настоящего воина, потому что у Ланса мало что получалось с первого раза. По словам Гильома, он был из породы «осторожных», тех, кто долго раздумывает – когда нужно просто действовать. Сам господин граф, по мнению Ланса (и не его одного), обладал какой-то сверхъестественно-быстрой реакцией. И отражать ученические выпады юноши, наверняка, было для него скучнейшим занятием. Значительно лучше у Ланса шла стрельба из лука и арбалета, а так же верховая езда. Успехами в последнем он мог даже гордиться. К нынешним девятнадцати годам Ланса господин граф признался, что племянник его держится в седле очень хорошо, пожалуй, даже лучше его самого.
--Ну хоть в чём-то я лучше вас!, -- улыбнулся юноша.
--У тебя впереди вся жизнь, -- отозвался просто Гильом.
«А разве у вас, ваша жизнь -- уже в прошлом?» – хотел спросить Ланс, но вовремя прикусил язык.
Ланс вспоминал, что обычно после продолжительных отъездов из дома, дядюшка возвращался довольный. Лицо его и даже лысина загорали до черноты, и от одежды пахло дорогами. Что, на взгляд Ланса, было несравненно приятнее разных ароматических масел, к пользованию которыми (как знатного юношу и господина) приучала его мать. Иногда дядюшка брал в свои путешествия слуг, иногда уезжал в одиночестве. Но всегда, в день его возвращения, жизнь в замке оживлялась. И хотя сэр Гильом не любил пиров и шумных застолий, графиня всё равно устраивала хотя бы небольшое домашнее празднество в честь его благополучного возвращения. К тому же сэр Гильом из каждого своего путешествия привозил для домашних какие-нибудь подарки. И Ланс вторым после матери (а на самом деле – первым), получал разные вещи, порой, очень ценные. Не раз он слышал, как матушка потихоньку говорила сэру Гильому: «Что ты делаешь, Ги! Ведь это очень дорогая вещь!». «Пусть играет,»—неизменно отвечал дядя. Ланс и сейчас помнил, что среди его деревянных рыцарей и складных крепостных стен, нередко встречались диковинные восточные фигурки из ценнейшей слоновой кости. А, слепив однажды из глины «индийского короля», Ланс украсил его чалму настоящим драгоценным камнем. И дядюшка никому не позволил «обобрать» глиняного человечка. Да ещё добавил от себя драгоценностей в сокровищницы двух враждующих королей.
Но однажды в честь возвращения сэра Гильома не было никаких праздников и подарков. Лансу как раз исполнилось одиннадцать лет. И вот той осенью слуги принесли в замок своего господина на носилках. Впервые Ланс видел, что весь замок затих, несмотря на возвращение хозяина. Графиня послала в ближайший монастырь, за монахом-лекарем, и самого Ланса заставила разделить её заботы о раненом – как ни сопротивлялся этому Гильом.
--Ради Бога, уведи отсюда мальчишку. Разве не видишь, что с ним?
--Нет, пусть смотрит, Ги!,-- запальчиво воскликнула графиня,-- Пусть увидит сам к чему в конце-концов приводят все эти рыцарские забавы! Пусть собственными глазами взглянет на кровь, на твои страдания, а не только любовно поглаживает рукоять твоего меча, да балуется с арбалетом!
Дядя не в силах был ничему сопротивляться. И Лансу пришлось стоять до конца перевязки, да ещё и потом смотреть, как учёный монах зондирует и обрабатывает рану, безжалостно копошится в человеческом теле…
И все последущие дни, несмотря на бледность Ланса и его нежелание есть, мать заставляла его присутствовать на каждой перевязке, а в свободное время ухаживать за больным. Сэр Гильом, месяц спустя, поднялся на ноги, а Ланс – перестал бояться крови, и научился обрабатывать раны.
--Да, в жизни бывают не только победы. Это истинная правда, -- не раз за этот месяц повторил сэр Гильом.
Но ни о своих победах, ни о своих поражениях  дядя никогда ничего не рассказывал.
К счастью, Ланс ещё ни разу не был ранен. Вопреки всем ожиданиям дяди, его необыкновенное везение проявилось именно здесь, в военных условиях – Ланс был словно заговорён от случайностей войны. И сэр Гильом перестал так пристально следить за племянником, отчасти поверил в его счастливую звезду.
Но, избежав всех ранений во многочисленных мелких стычках, ожидавших на дороге войско Артура, Ланс всё же исхитрился простудиться, и уже несколько дней беспрерывно чихал и кашлял. Благо, что как раз встали на продолжительный отдых. Но эта долгая остановка очень не понравилась сэру Гильому. Вечерело, когда господ рыцарей пригласили на большой совет в королевском шатре. И совет этот длился долго – дольше всех прочих.
Уже в глубокой темноте Ланс выбрался из палатки, прогуляться, и --  не успел выйти на тропинку к лагерю – когда заметил на ней двоих, узнал негромкий голос дяди. Не доходя до лагеря, сэр Гильом и сэр Томас вдруг остановились, как раз возле тех камней, за которыми стоял Ланс. Юноша отчётливо услышал их тихий разговор.
--Смешно так думать, Томас! Я знаю, что король Артур всегда честен со своими рыцарями. И уж тем более это касается войны, когда никакой здравомыслящий военноначальник не станет сеять разздор внутри войска.
--Я об этом не говорю. Я говорю только о том, что у короля есть  причина меня недолюбливать.
--Какая же? Та, что леди Джинейла приглашала тебя в свои покои?                Брось, Артур выше всего этого!
--Думай что хочешь, но я предпочёл бы завтра один остаться со своим отрядом на той дороге… Артур что-то знает, о чём-то умалчивает. Такое у меня подозрение или предчувствие – назови как хочешь.
--Уже всё решено.
--У тебя был лучший выбор. Подумай о своих людях. Подумай о племяннике. Я… ты знаешь, у меня возникло давно забытое ощущение того, что я – смертник… Тот, кого приносят в жертву богам войны.
--Это полная чушь, Томас! Послушал бы ты себя!… Да, вот с Лансом нужно что-то придумать. Отправлю его в лекарскую палатку – и буду совершенно прав. Так ведь?
--Отправь, если решил идти со мной.
Рыцари пошли дальше в сторону лагеря. Ланс потихоньку следовал за ними, а потом незаметно проскользнул в палатку, завернулся в плащи – будто бы никуда не выходил. Сэр Гильом зашёл полчаса спустя, поставил на землю тусклый фонарь и присел на приготовленное для него ложе. Ланс пошевелился, делая вид только что проснувшегося человека.
--Хочу сказать, Ланс, что видно тебе прийдётся пойти в лекарскую палатку,-- прямо начал свой разговор сэр Гильом, -- Ты ведь знаешь, что я не вправе оставлять в отряде больных.
--На ночь глядя идти туда? -- лениво заметил Ланс,-- И потом, это же не какая-нибудь там зараза, обыкновенная простуда. Рыжий Пэт приготовил для лекарство, вроде бы стало полегче. Жар прошёл совсем.
Сэр Гильом нахмурился.
--Хорошо,-- нехотя согласился рыцарь,-- Утром пойдёшь. Но пойдёшь непременно.
Ланс кивнул, и отвернулся, заворачиваясь в плащ.
Всю ночь Ланс не сомкнул глаз, лихорадка совершенно измучала его, но он боялся лишний раз повернуться или закашляться, зная, что дядя спит очень чутко. На рассвете, когда сэр Гильом открыл глаза, Ланс так же бодро поднялся со своего ложа, принялся за свои обычные поручения. Помогая дяде облачиться в доспехи, Ланс сумел выдержать его придирчивый взгляд.
--Ланс, ты должен пойти в лекарскую палатку, -- строго повторил свой приказ сэр Гильом.
--Зачем? Я хорошо себя чувствую,-- возразил юноша, густо краснея, добавил – Да и кто останется на моём месте, рядом с вами?
--Об этом не волнуйся, всё равно от больного и слабого воина нет никакого прока в бою.
--Я здоров,-- упрямо отозвался Ланс, -- Как хотите дядя, хоть палкой гоните – никуда я от вас не уйду!
--Хорошо же, едь с нами!, -- вспылил Гильом, вдруг вспыхивая точно так же, как племянник, --Но если во время пути мне придётся отослать с тобой хоть одного человека из отряда, а мне придётся это сделать, если возникнет такая  необходимость, ты сам себя потом будешь винить!
--Я могу держаться в седле и держать оружие в руках, значит, я поеду с вами. Вы же предлагаете мне выказать себя последним трусом – чего я, действительно, никогда себе не прощу.
Твёрдо ответил Ланс. Кажется, впервые в жизни он услышал, как сэр Гильом длинно выругался, и вышел из палатки. Ланс вышел вслед за ним, поздоровался с господином бароном, а так же с Пэтом.
Ещё не занялся рассвет, когда их отряд тронулся с места, в сторону от общего движения всего войска.


                IX
                Джинейла

 --Смерть ему! Смерть, смерть!…-- исступлённо шептала королева, и клочья шёлка летели на пол под ловкими ударами её кинжала.
Очередная кукла, истерзанная этими, не по-женски сильными ударами, валялась на сундуке. Рваные полосы шёлка всюду устилали пол, словно пурпурные, фиолетовые и нежно сиреневые клочья тумана. Это было всё, что осталось от очередного наряда лэди Джинейлы, от её нежнейших шёлковых рубашек. Собачка королевы, тихонько поскуливая, забилась в дальний угол между сундуками. Сама Джинейла сидела возле открытого сундука, опустив голову на руки, и светлые распущенные по плечам волосы совсем скрывали её лицо.
В такие минуты один только король Артур имел право войти в покои своей супруги. Но нынче он был далеко, а Джинейла вот уже третьи сутки безумствовала, опустошала свои сундуки и исстребляла кукол. Сестра короля, леди Илэйна, никому не дозволяла приблизиться к покоям королевы, кроме одного-двух доверенных лиц. Она сама ухаживала за своей невесткой.
Леди Илэйна вошла в комнату, поставила на стол серебряный кувшин и таз для умывания, подошла к Джинейле.
--Довольно плакать, Гвен,--сказала она мягко,-- от брата пришло письмо. Отдайте же сюда вашу игрушку.
Она взяла в свои пальцы запястье королевы, легко отняв у неё кинжал, продолжая говорить спокойно, словно с капризным ребёнком:
--Вставайте, госпожа… Я принесла воды, умыться. Потом будем завтракать.
Королева послушно оперлась на плечо женщины, поднимаясь на ноги – леди Илэйна была ниже её ростом почти что на голову. Она свернула жгутом пышные волосы женщины, открывая её лицо. Все движения Джинейлы теперь были словно замедленны. Она долго смотрела, как лилась на её руки вода, играя на серебре яркими бликами. Потом вяло омыла глаза и щёки. Но когда Илэйна подала ей рушник, королева вдруг вцепилась зубами в льняную ткань и глухо застонала. Илэйна едва успела усадить её в кресло. На лихорадочный звон колокольчика явились двое слуг, королеву унесли в её спальню.
  Джинейла металась на постели так, будто её бил сильный озноб, вцепляясь то руками, то зубами в тонкую ткань покрывал и белья. На лице слуг невольно отразился страх, они отступили поближе к двери. Илэйна крепко сжала плечи своей невестки, удерживая её на подушке.
--Идите, -- коротко бросила она слугам,-- уберите всё в той комнате. Уходите!
Постепенно Гвен перестала метаться. Илэйна тихо поглаживала её расстрепавшиеся волосы. «Она и в самом деле больна, -- с сочувствием думала женщина, -- За что такое несчастье!». Дыхание королевы становилось всё ровнее, Илэйна мягко, методично поглаживала её руки, повлажневший лоб, наконец, ласково заговорила с ней. Затем укутала больную в лёгкое одеяло, дала ей лекарства и питье из чашечки, что стояла возле постели, и сидела рядом с ней, пока дыхание королевы не стало глубоким и ровным. Джинейла крепко заснула.
Но Илэйна всё ещё не оставляла комнаты королевы, тихо устроилась в кресле, возле окна, взяла чернильницу, бумагу и перья, стала писать ответ на полученное письмо. Время от времени Илэйна оглядывалась на богатый балдахин королевского ложа. Потом переводила взгляд на пасмурное небо за окном.  Брат, с известной своей лаконичностью писал только, что поход этот продлится недолго, и значительно больше был обеспокоен здоровьем Гвен…Скрывать правду было невозможно, Илэйна постаралась смягчить неприятные для Артура известия.
Да, совсем иное впечатление произвела на Илэйну когда-то эта девушка!… Или Гвен лишь ловко сыграла на чувствах короля, которому годилась, прямо сказать, в дочери? Поначалу, Илэйна, как многие, верила в искренность этого союза. В то время Илэйна сама недавно вышла замуж, родился Зигвельд, появилось много забот.  Её мало интересовали дворцовые сплетни, до тех пор, пока кое-в чём она не убедилась лично… Илэйна помнила разговор с братом перед их отъездом во владения сэра Хъюго. Король ничего не возразил, но спросил прямо:
--Так значит, ты желаешь воспитывать сына, хочешь жить вдали от Кэмлайта спокойной семейной жизнью?… И в этом главная причина?
--Да…, главная. Я напишу вам, как только мы приедем.
--Буду ждать твоего письма,-- сказал Артур.
Илэйна неоднократно писала потом брату… Но из года в год – всё реже посылала гонцов в Кэмлайт, потому что ни одного ответа так и не получила.  На третий или четвёртый год, когда она села писать очередное безответное письмо, Хьюго просто отобрал у неё бумагу и перья… Из многочисленных источников Илэйна слышала, что жизнь в Кэмлайте кипит ключом, король всем доволен и счастлив с молодой супругой, чуть ли ни каждый день устраивает ради неё праздники и турниры, и розами устилает путь до самого трона. Илэйна корила себя за дурные мысли, но не могла не вспоминать Замок Зелёной Стражи, увиденной там сцены… Впрочем, в этом ещё можно было усомниться, из-за сумерек, из-за то, что она видела этих двоих мельком, неясно. Зато другая картина отчётливо врезалась ей в память.
 В то время Гвен только осваивалась в новой для себя роли королевы, и все, по желанию Артура, как можно меньше её тревожили. Но Илэйна ещё жила во дворце. Однажды, в поисках Артура, она зашла в покои молодой королевы. Ни её камеристок, ни приближённых дам Илэйна нигде не встретила, и свободно прошла до личных комнат леди. Дверь была распахнута настежь, подойдя, женщина услышала странный, режущий ухо свист и всхлипывания, тихий плач. Она поспешила войти и застыла у порога. Королева избивала свернутой в жгут мокрой рубашкой свою горничную. Когда-то белоснежная ткань теперь была окровавлена, а королева не уставала повторять во время наказания: «Держи руки за спиной, и не смей отходить, мерзавка! Не смей, не смей, глупая ты девка!…»      
Илэйна была убеждена, что такой Артур ещё никогда не видел свою жену!, настолько Джинейла преобразилась, избивая служанку. Но вот королева заметила, что за ней наблюдают, безвольно опустила руки, лицо Джинейлы мгновенно переменилось, на глаза набежали слёзы обиды,  невыразимого горя и слабости. Упав на постель, королева разрыдалась, бессвязно говоря что-то о нерадивости служанок. Девушка подняла с пола мокрую рубашку и, прикрывая ею разбитое в кровь лицо, выбежала из комнаты. Илэйна расстеряно спросила о брате, и тут же оставила королеву.
Лишь четыре года спустя она рассказала об этом случае сэру Хьюго. Илэйна запомнила его слова, потому что они совсем с иной стороны осветили для неё Джинейлу.
--Ведь она дочь поверженного Артуром короля, -- сказал сэр Хьюго,-- Пусть не богатого и не самого родовитого – тем хуже… Господин имеет полное право приложить в сердцах руку к физиономии разгильдяя-слуги. В этом нет ничего удивительного или страшного. Но ведь ты удивилась другому. Ты удивилась тому, что подобное могла совершить Джинейла, сама женственность и кротость, само изящество и очарование… И лживость, Илэйна, к несчастью. И лживость, и притворство. И холодность.
Илэйна вздрогнула, понимая, какими бедами может грозить это Артуру. Но больше к вопросу о личной жизни короля они в своих разговорах не возвращались. Да и Артур, приехавший в их владение только шесть лет спустя, этот Артур не вызывал к себе прежней глубокой любви, почитания.
   Илэйна помнила, что после похорон сэра Хъюго несколько дней не покидала своей комнаты. Тогда – да и теперь – в ней жила уверенность: если бы не эта случайность на охоте, её супруг прожил бы намного дольше. Король Артур, собственной персоной посетивший их замок, несколько дней терпеливо ждал, пока Илэйна поправится.
   …Полгода проведённые в заботах о тяжелобольном истощили душевные и физические силы Илэйны. Лихорадочное состояние, в котором она находилась теперь, дало хоть какой-то выход горю. Илэйна с безразличием смотрела в сторону брата. Прошло целых шесть лет! Илэйна помнила, что в первый год супружества Артур держался молодцом рядом со своей юной Гвен. Но теперь – вялость, лень разлилась в каждом его жесте, живот округлел, но от этого король не стал выглядеть здоровее. Напротив, лицо его исхудало, и набрякшие тени легли под глазами,  что-то жёсткое и насмешливое проявилось в лице, в губах. Вздохнув, молодая женщина закрыла лицо руками, отворачиваясь к стене, не слёзы – одни бессильные вздохи остались…      
Артур сел в кресло, обратился к ней с мягким упрёком – отчего его ни о чём не поставили в известность?
--Государь, -- тихо ответила Илэйна, -- Я исправно писала вам три или четыре года подряд, от вас не было ни слова в ответ. В конце-концов, мне хватило известий со стороны, что вы здоровы и вполне счастливы… Что касается сэра Хьюго, то он умирал долгих полгода. И ни разу даже не упомянул при мне вашего имени. Что вам до нас, государь!… Если бы только не эта ужасная случайность…
--Всякая случайность одновременно ею вовсе не является, Илэйна, -- серьёзно заметил Артур, словно подводя итог всему, что происходило и с ним тоже, в его доме, -- Я чувствую свою вину перед тобой – и перед ним… Я хочу, чтобы ты и Зигвельд вернулись в Кэмлайт… У меня нет наследника, и, вероятно, уже никогда не будет. Об этом я говорю тебе совершенно открыто. Подумай так же о мальчике, ведь ему нужен тот, кто заменит отца.
Илэйна не отвечала, и рука её казалась совершенно безжизненной, когда Артур сочувственно погладил её. Волосы тёмными волнами совсем скрыли лицо женщины.
--Я не знаю, -- сказала она, наконец,-- Мой и Зигвельда дом давно уже здесь. Там – твой дом, и дом леди Джинейлы… Нужны ли мы там? Теперь некому отвести от нас беду. Здесь же и леса, и сами стены помогут нам, и земля – придаст сил.
Артур слегка нахмурился, вздохнул.
--Я слишком многое поставил на самое… бесполезное в мире чувство – любовь к женщине. Стоит ли говорить о заблуждениях?  Я уже немолод, Илла. Кэмлайту нужен наследник, а мне… хоть какое-то семейное окружение. Я уже стар, Илэйна... В моём доме нет благополучия. Тяжёлые мысли одолевают меня. В моём доме нет радости. И, вместе с этими мыслями, немощи стоят у порога…Всё как-то невесело сложилось! Как-то совсем, совсем невесело…
Артур опустил голову, заметил:
--Да и тебе сейчас лучше уехать отсюда. Потом, пройдёт время… Всё проходит, как говорят – и самое большое горе, и большая радость… Тоже -- проходит.
Так, через несколько месяцев Илэйна покинула свои владения, чтобы вновь увидеть Кэмлайт – и Джинейлу, уже совершенно изменившейся.   
     Илэйна взглянула на кинжал, что лежал теперь поперёк письма к брату. Странная это была вещь! Сколько бы ни отнимали и куда бы ни прятали его – кинжал всё равно оказывался в руках Гвен тогда, когда она этого хотела, чаще всего в часы её душевной болезни. Он не был остро заточен. Для чего предназначалась эта вещь Илэйна так и не могла понять. Весь чёрный, от рукояти до кончика острия, кинжал производил очень гнетущее впечатление.
    Джинейла вздохнула во сне, словно бы в ответ на мысли леди Илэйны. Женщина встала со своего места, тихо подошла к постели, вглядываясь в лицо королевы: оно вдруг озарилось счастливой улыбкой. Джинейла казалась такой милой, такой беззащитной… Губы королевы во сне шевельнулись, и леди Илэйна чётко расслышала слова: «Сегодня умрёт. Сегодня».


                X
                Битва в ущелье

Томас почти явно, почти ощутимо видел эту странную паутину, холодную, очень тонкую. Невидимую – лишь ощутимую…
Он не знал, что происходит, но часто воздух перед его глазами темнел, застилался словно бы полупрозрачными крыльями, волнами тёмной дымки. С очень давних времён знакомо ему было это чувство обречённости! – хотя всей своей волей Томас сопротивлялся ему. Гильом ехал рядом с ним, и так же не говорил ни слова. Их отряды двигались тихо, стараясь производить как можно меньше шума.
--Я неплохо знаю эти места, -- обратился Гильом к барону,-- Можно расположиться не там, где указал король Артур, а чуть ниже, где дорога входит в ущелье. Там можно устроить ловушку, если только ты прав, и нас ожидает такое крупное столкновение. Мы выиграем время… Или же сами нарвёмся на западню… Решай.
--Едем туда, -- коротко ответил Томас.
Через полчаса, когда солнце поднялось над горами, отряды въехали в небольшое ущелье, и Гильом велел всем остановиться, выслав вперёд разведчиков. Ланс оглядывался вокруг, на высокие отвесные стены ущелья – буд-то бы бастионы огромного замка. Утреннее солнце золотило серые лишайники на камнях, и всё вокруг было умиротворённо, тихо, только небольшая, узкая словно ручеёк, речка, звенела по камням.
Томас сумел выйти из охватившего его оцепенения и попросил графа Гильома набросать общую картину ущелья, сказать, как он видит все дальнейшие действия.
--По здравому размышлению, Томас, я не знаю, что тебе п-пригрезилось – что может толкнуть большое количество людей идти этим путём. Разве что в-внезапно решат атаковать нас с тыла… Смотри – вот здесь словно «ворота», они довольно узкие, чтобы проехать всего нескольким всадникам. А объехать ущелье – затруднительно, по кружной тропе нельзя п-проехать верхом. Против целой армии двух наших сотен, конечно, маловато. Но это мы так, предположительно, как я п-понял… Конные рыцари постараются пройти именно через «ворота».
Гильом указал место ворот на своём рисунке, на камне.
--На тропе в обход можно поставить лучников. Дальше есть ещё, но так далеко они не пойдут. Впрочем, если их будет много, и они решат разделиться, то долго мы всё-равно не продержимся. Наверняка есть ещё какие-то тропы… Ведь это их земля, не наша. Они здесь – словно птицы в небе.
Гильом стёр с камня рисунок.
--Нужно отобрать лучших лучников и разделиться.
Господин граф кивнул согласно.
--Далеко в обход они не пойдут, много времени. Если преградить пешим тропу, конные смогут  прорываться только через ущелье, -- повторил Гильом.
Услышав через несколько минут приказ дяди идти вместе с лучниками, Ланс упрямо нахмурился. Но сэр Гильом добавил – в качестве начальника этого небольшого, но очень важного для них отряда.
--Лук для твоей руки легче и привычнее, -- заметил Ги.
Юноша улыбнулся и кивнул согласно, уходя вместе с отрядом в сторону тропы, которую указал им дядя.
Рыцари остались в ущелье.
Через полчаса один из воинов прибежал к господину графу со своей наблюдательной точки.
--Сэр, они идут сюда… Их никто не ждёт с этой стороны… Но их – пять, шесть, может, быть десять отрядов! Я видел, что много! И они идут сюда.
Гильом коротко взглянул в сторону Томаса, потом вновь заговорил со своим слугой..
--Ты должен вернуться нашей прежней дорогой, догнать Артура. Ты расскажешь моему сюзерену о том, что видел… И скажешь, что мы здесь, стоим не на живот, а на смерть. Что ждём помощи… Лети, как птица! Возьми вот этот знак для верности своих слов, я черкну несколько строк Артуру.
Клочок пергамента быстро нашёлся, Гильом написал на нём пару строк, вкладывая пергамент в железный цилиндр, с особым знаком на крышке – Томас такого никогда раньше у Гильома не видел. Гонец поспешно вскочил на коня.
Сэр Гильом взглянул на людей, оставшихся с ними, в ущелье, коротко отдавая распоряжения, где кому находиться и что делать. Прежде чем скрыть лицо под шлемом, он сказал, обернувшись к Томасу:
--Ты был прав! Но это ещё ни о чём не говорит – сдаваться рановато!
Томас кивнул согласно.
…………………………………………………..
Когда всё закончилось, Ланс не мог ни набрать воды, ни даже умыться из этого серебристого ручейка – маленькой речки… Когда всё закончилось, закончилось ли, или только началось?... До этого вот дня он не совсем ясно представлял для себя, что такое смерть.… Он не мог подобрать слов, и он просто тихо плакал – от того ли, что помощь всё-таки пришла, и он остался жив? Или оттого, что узнал что это такое? … Ланс не мог бы ответить точно, лихорадочно, с каким-то отупением перетягивая рану на ноге, чтобы добраться в место потише, где ему окажут помощь. Он не знал, где сэр Томас, где дядюшка? Кто ещё остался жив? Он был жив, и всё уже закончилось, вот и всё, что он знал теперь. Ланс поднялся на ноги, уже осмысленней оглядываясь вокруг.
…………………………………………


                XI
                Примирение

Спокойный, глубокий сон послужил знаком исцеления королевы. Проспав почти целые сутки, Джинейла на следущий день поднялась совсем другим человеком. Она прочитала письмо короля Артура, и своей рукой написала ему ответ. Она вышла к своим приближённым, и занималась делами вполне разумно, так что Илэйне больше не было надобности стоять за её спиной.
Илэйна ушла в свои комнаты, к сыну, о котором совсем забыла в эти напряжённые дни. Она не жалела труда, ни своего, ни наставников, чтобы воспитать Зигвельда юношей образованным, сведущим и в рыцарских законах, и в законах государственных. Нынче утром она присутствовала на всех уроках, какие ему давали. Когда занятия окончились, во время обеда Илэйна сказала сыну, что они вдвоём отправятся в дальнюю верховую прогулку, и, может быть, даже поохотятся с соколами – как это бывало дома.
 И в первый раз они уехали так далеко от Кэмлайта. Благо, что день стоял сухой, солнечный и дороги уже не напоминали болото. Илэйна заметила, что Зигвельд хорошо держится в седле – он силён, ловок, и для мальчика десяти с небольшим лет достаточно высок ростом. Во время их путешествия он старался держаться рядом с матерью, совсем как взрослый, опекал её -- то и дело советовал ей, как лучше преодолеть очередную болотистую низину дороги, или другие препятствия. Илэйна следовала его советам со всей серьёзностью.
Весеннее, яркое солнце подчас слепило им глаза. Два кречета неслись над их головами, иногда оглашая воздух гортанным клекотанием, и две пестрые охотничьи собаки обнюхивали прошлогоднюю траву. Зигвельд захватил с собой арбалет, Илэйна тоже – тем самым немало удивив сына. Её арбалет был небольшим и идеально подходил к руке леди. Где-то час спустя они выехали на высокое место за Кэмлайтом, простирающиеся далеко холмистые пустоши. Их кони понеслись галопом – и леди Илэйна нисколько не отставала от лёгкого, ловкого Зигвельда. 
Впервые, за долгих четыре месяца в Кэмлайте, Илэйна чувствовала себя счастливой! Собаки несколько раз поднимали дичь, но путешествующие не брали своих арбалетов, и это было непонятно прирученным к жёсткой охоте животным – как любил выезжать в пустоши король Артур. Скоро показалась приметная роща, вернее, небольшой перелесок, знак того, что они довольно далеко отъехали от Кэмлайта. Мальчик и женщина направили своих лошадей туда.
Спешившись, Зигвельд помог сойти с лошади матери. Илэйна отвязала от сёдел тёплые плащи и провизию, всё это они перенесли под раскидистый старый бук, у корней которого, на сухом песчаном местечке развели небольшой костерок. Зигвельд сам занялся этим извечно-мальчишеским делом, и был доволен результатом – он всё-таки сумел заставить разгореться отсыревшие ветки! И сразу же вся роща, и  раскинувшее ветви старое дерево – превратились в большой зал их замка, далеко отсюда, во владениях отца…
Илэйна достала провизию, путешественники сели на расстеленные плащи, принявшись за еду. Часть её – и большая – досталась животным. Мальчик то и дело кидал хлеб собакам, гладил по пёстрым перьям двух кречетов, особенно любимых им из всей дядиной охоты. Птицы брали пищу из его рук – хотя этого делать вовсе не полагалось. Илэйна разбавила вино в кубках водой, и выложила сладости, до которых животным не было дела. Зигвельд заметил, что мать налила ему столько же вина, сколько и себе. Он положил сушиться ветки в костёр -- и только затем принялся за сладости.
До этого момента они разговаривали всё больше о жизни в Кэмлайте, о королевском дворце и занятиях Зигвельда, беседа их постепенно перешла на военный поход. Совсем недавно пришли очередные известия, возвещавшие о победах и славе, и скором окончании похода.
--Хотел бы я быть там!,-- вздохнул Зигвельд.
Леди Илэйна лишь слегка нахмурила брови.
--Мы ведь говорили с тобой об этом,-- спокойно заметила она.
--Да, что я ещё мал для походов, и что королю со мной будет одна морока… Но когда ещё дядя соберётся для второго такого же выступления!
--Не жалей, у тебя впереди вся жизнь, -- заметила Илэйна, придвигаясь поближе к огню.
Несколько минут они молчали. Зигвельд коротко посмотрел на мать – конечно, она была самой лучшей и самой красивой женщиной в мире, но ему не нравился извечный чёрный цвет её платья, какого-то слишком строгого. Зигвельд каждый день видел во дворце дам леди Джинейлы, да и сама королева очень любила наряды. Никто из них, ни за что не застегнул бы своё платье так высоко.
--Я давно хотел спросить, -- заговорил Зигвельд, -- Отчего ты никогда не бываешь на турнирах, редко посещаешь праздники? Я вижусь с дядей постоянно – ты же всего несколько раз посетила королевский дворец… Чем ты хуже леди Джинейлы? Ты такая же знатная дама,… в честь вас тоже слагали бы кансоны, восхваляющие вашу красоту. Что было бы правдой, в отличии от… -- Зигвельд осёкся, не договорив.
--Будь вы чуть постарше, мой обожаемый сын, я бы ответила, что это не ваше дело! -- строго и насмешливо взглянула на него Илэйна, -- Но ты ещё ребёнок, Зигвельд, хотя выглядишь взрослее своих лет. Конечно, тебя немного задевает поклонение, окружающее леди Джинейлу. Когда-нибудь ты поймёшь, что это всего лишь манерность. Мода, или этикет. Что касается настоящих чувств, какие должны быть между мужчиной и женщиной – тут всё намного сложнее. У меня нет зависти к леди Джинейле. Она живёт так, как считает нужным. Я тоже живу по-своему. На мой взгляд, это очень скромное требование.
--Я всё же стану вмешиваться в «ваши» дела, -- упрямо отозвался Зигвельд,-- я думаю, что отцу не понравилось бы то, как вы… как мы нынче живём – в каком-то отдалённом от Кэмлайта доме, который у всех пользуется дурной славой, в одиночестве, почти никуда не выезжая. Знаете, люди за глаза называют вас чернокнижницей, чуждаются вас! Но я-то знаю, что всё это неправда! Король всегда рад, когда вы приезжаете. Ну а леди Джинейла – какое вам до неё дело?
--Замолчите, Зигвельд, -- властно прервала его Илэйна, чуть помолчав, добавила, -- Ты не должен был говорить со мной так… Помиримся – и простим друг друга.
Илэйна притянула его к себе за плечи, хотя Зигвельд сначала сопротивлялся, крепко обняла его и поцеловала в затылок, в серединку тёмных завитков.
--Ты привёз с собой мишени? Займись стрельбой из арбалета.
Зигвельд вздохнул, на секунду прижался к матери, совсем как в детстве. А в следущую минуту уже вскочил на ноги, стал развешивать на деревьях мишени, и скоро забыл обо всех серьёзных вопросах.
Илэйна легла на плащ, устремив взгляд в небо. Необыкновенно трудно, почти невозможно было сказать Зигвельду, что королевский дворец – а для неё, Илэйны, скорее замок, -- о многом напоминал ей. О том времени, когда она (только в пятнадцать лет) впервые узнала о своём  высокородном рождении, впервые увидела Кэмлайт. Каким прекрасным показался ей весь город! И сам королевский замок, без нынешней роскоши, казался ей намного лучше. Тогда король Артур и его рыцари почти каждый год уходили в походы, значительно дольше нынешнего. Братство рыцарей сохранилось и до сих пор, Илэйна в этом не сомневалась. Одно только звание королевского рыцаря, добиться которого было очень и очень непросто, поражало врага трусостью. Королевским рыцарем мог стать лишь лучший. Право это приходилось постоянно отстаивать в кровавом соперничестве с другими.
Потому-то Илэйна неохотно посещала куртуазные турниры леди Джинейлы, куда дамы приходили блистать нарядами, а рыцари – доспехами. Ей слишком памятны были победы сэра Хьюго. Воинская сила и выдержка доказывалась в военных походах, а на турнирах рыцари старались соперничать бескровно, без оглядки на дам. Леди Джинейла пожелала всё изменить на свой вкус и лад. Волна куртуазии затопила двор Артура, но рыцарям старого склада было не понять этих новых, вычурных отношений. Самые уважаемые из них, будучи уже в годах, предпочли осесть в своих владениях, стали сеньорами. Многих Илэйна видела потом в своём замке, на пирах и охотах. 
Глубоко вздохнув, Илэйна почувствовала запах весенней земли, запах зелёных буковых почек и даже самого синего неба. Не всё ли теперь равно, сколько пройдёт времени – один год или двадцать лет? Илэйна чувствовала, что теперь у неё попросту нет дома. Владения сэра Хьюго (вернее, собственные владения) – слишком далеко. Счастливая семейная жизнь – походила на сказку, и жизнь в королевском замке – тоже. Илэйна до пятнадцати лет росла в убеждении, что у неё попросту нет родных. Внезапно обрести и отца и брата в одном лице, внезапно переехать жить из затерянного крошечного монастыря – в королевкий дворец, выйти замуж за одного из сильнейших королевских рыцарей, стать госпожой в собственном, большом замке… И – так же внезапно всё потерять… Вряд ли Джинейле понять эти чувства! И не дай Бог ей когда-нибудь их понять. 
  Илэйна открыла глаза – должно быть, она заснула, сама того не заметив. Но спала недолго, не больше пятнадцати минут. Она поднялась с земли, огляделась – Зигвельд, насвистывая какую-то весёлую мелодию, стрелял из арбалета на скорость (у него это неплохо получалось). Илэйна взяла свой арбалет и встала рядом с сыном, положив руку ему на плечо.
--Ты тоже хочешь поупражняться? – оглянулся Зигвельд.
Илэйна кивнула и, подняв арбалет, выстрелила. Вкладывая одну за другой стрелы, повторила несколько раз это упражнение, по одной мишени. Мальчик присвистнул изумлённо, стрелы леди Илэйны чётче его собственных  попали в цель, почти в самый центр. Илэйна опустила оружие.
--Ну что ж, довольно. Пора возвращаться.
Она отошла к дереву, вынимая из узорчатой коры стрелы,  не попавшие в цель. Янтарными слезами заструился сок из древесных ран. Мальчик стоял за её спиной, наблюдая за руками матери.
--Видишь, мы были неосторожны и ранили дерево, -- серьёзно заметила Илэйна,-- Сбегай к костру, принеси немного золы, смешав её с землёй и водою. Мы вылечим дерево, и оно останется нам благодарным.
Зигвельд поспешил выполнить её указание, а затем стал снимать мишени с других деревьев. Пора было возвращаться в Кэмлайт.


                --XII--
                Кольцо Ланса

Уж две недели продолжалась осада города, к которому стремительно подошли войска Артура. За это время сэр Гильом окончательно уверился в силах своего племянника, и перестал так волноваться за него. Юноша выказал в первых же боях и должную смелость – и разумную осторожность. А для воина, по мнению Гильома, это было ценное качество. Но в последней, казалось бы, незначительной стычке с отрядом, пытавшимся вырваться из осады, Ланс получил своё первое ранение. Во время стычки ремень на шлеме лопнул, и Ланс, в прямом смысле слова, вынужден был рисковать собственной головой, шлем пришлось сбросить на землю. Чей-то меч, к счастью, лишь слегка задел его голову, нанёс кровоточивую, но не опасную рану – рассёк кожу на лбу, строго до виска, до опасной границы! Да ещё Ланс был оглушён ударом вскользь палицы – так что окончания схватки так и не увидел.
В лекарской палатке кожу на его лбу зашили, лекарь только заметил, что останется шрам.
--Ничего, отрастишь волосы подлиннее – грустить не о чем, вон у тебя какая грива!-- подбодрил он юношу.
После того Ланс целый день проспал в лекарской палатке, опоенный сонным зельем, и лишь к вечеру подошёл к костру, где собрались все раненые. Ему подали ужин, и он присел вместе с остальными возле огня. Вслед за ужином начались долгие разговоры о нынешней осаде, и о жизни вообще. Недавняя попытка прорваться говорила о том, что сил у осаждённых всё меньше, с каждым часом, и надеяться им уже не на что.
Ланс воспринимал все разговоры обрывками. Голова довольно сильно болела, но валяться в палатке было ещё хуже. Стояла сырая и тёплая, совершенно весенняя ночь. Грязь и сырость доставляли солдатам много неудобств. Однако, если забыть об этом, то можно было услышать звучание весны в воздухе. Ланс взглянул на небо – оно всё было затянуто тучами, сиреневой, тёплой мглой. Разговоры о политике и нынешней осаде сами-собой утихли, кто-то взял в руки лютню. Но инструмент не желал строить, и музыкант расстеряно ругался, неумело крутил колки.
--Дай сюда, -- не выдержал Ланс этого издевательства, пусть даже над самым захудалым инструментом.
 Лютня оказалась очень неплохой, кто-то до сей поры бережно с ней обращался. Ланс вслушался в звучание струн, сколько было возможно это у костра, состроил их.
--Ты знаешь песню «Леди Зелёные Рукава»? Сможешь подыграть? – спросили его уважительно, когда Ланс поднял голову.
Он кивнул согласно. Петь ему не хотелось. Но играли-то руки, ни к чему особому не принуждая. Песня эта, известная в среде трубадуров, считалась простонародной. Но оттого не менее красивой. Ланс заиграл без вычурностей, не желая никого здесь смущать. Молодой солдат запел, достаточно красиво и верно, а главное – с глубоким чувством, и на каждом припеве к его голосу присоединялись другие. Так что и Ланс поддался всеобщему настроению, невольно заиграл лучше.

-- Увы, прощай моя любовь!
Ты бросила меня!
Любил тебя я так давно,
Не изменял ни дня.
            
Всегда охотно я служил
Желаниям твоим,
Пускай для мига одного,
Когда бывал любим.

                И счастье, и мечты любви—
                Прошли, их больше нет.
                Одна, одна ты мне была
                Милей, чем белый свет!

Внезапно солдат прервал песню, а Ланс вслед за ним прекратил игру. Вокруг раздались было недовольные голоса, но потом все увидели, что к их костру подошёл сам король. Воцарилась тишина.
--Что ж ты не заканчиваешь песни?,-- спросил певца Артур, и усмехнулся --Там ещё говорилось о подарках – шёлковых юбках, кошельках… Продолжай.
Попросил он. Ланс некоторое время играл в одиночестве, так чтобы все снова настроились, и последние куплеты песни – прозвучали с прежним чувством.

-- Дарил тебе я, не скупясь
И бархат, и шелка,
Но от меня, в несчастья час,
Жестоко ты ушла.

               В твоих зелёных рукавах
               Ключ счастья моего,
               Была ты сердца золотом,
               И радостью его!

               И счастье, и мечты любви—
               Прошли, их больше нет.
               Одна, одна ты мне была
               Милей, чем белый свет!
               Только лишь леди-зелёные-рукава… *

Песня всем пришлась по душе, да к тому же и Ланс закончил её таким красивым перебором, что некоторое время все молчали. Король Артур, нахмурясь, смотрел в огонь, неровный под порывами тёплого, влажного ветра. И теперь, когда неясный свет вот так озарял его лицо и фигуру, король как никогда походил на мрачного ворона. Ночь расстелилась чёрными, тяжёлыми крыльями над кострами лагерей, над осаждённым городом. И Ланс совершенно уверился в том, что поход этот скоро завершится, город не продержится долго. Мудрая, сильная и жестокая птица-ворон – одержит победу, не оставив врагу ни капли надежды…Но в лице короля уже явно читалась подступающая к порогу старость.
Ланс вздохнул, случайно опустил руку, и звон струн вывел всех из задумчивости. Король оторвал свой взгляд от огня, сказал коротко:
--Спасибо.
И отошёл в ту сторону, где возле освещённой лекарской палатки его терпеливо ожидали два рыцаря.
--Сыграй ещё что-нибудь, всё равно что, -- обратился к Лансу тот солдат, что начал петь.
Со времени похода Лансу ещё ни разу не доводилось играть на лютне. Свой инструмент он намеренно оставил дома. А вот теперь с удивлением понял, что руки его истосковались по грифу и струнам. Он играл ни меньше часа, всё больше вдохновляясь, и никто не проронил ни слова. Только осторожно подкладывали время от времени хворост в костёр.
Когда лютня замолчала, Ланс несколько минут слышал лишь тишину… а потом  отовсюду посыпались искренние слова благодарности, удивления, и похвалы его мастерству. Что было, всё-таки лестно (в душе) Лансу. К их костру снова кто-то подошёл, судя по одежде – королевский слуга, и внятно спросил:
--Здесь ли распевают песенки о милашках-леди? Судя вон по тому парню, с лютней в руках и перевязанной черепушкой, -- именно здесь. Это вам подарок, ребята. Сказано мне было передать – подарок для того, чтобы умерить сердечную печаль. Сдаётся мне, что всем он придётся по вкусу!
Балагур-слуга поставил в круг света корзинку, и ушёл.
--Ба! Да, здесь вино, братцы! – раздался восторженный возглас,-- Прекрасное вино из королевских погребов! И специи, для глинтвейна.
По поводу глинтвейна разгорелся было спор, однако сырая ночь и костёр сами говорили за приготовление горячего напитка. Котелок из под чая вымыли, и заново повесили над огнём, и скоро каждому досталось по полной чашке глинтвейна. Кто-то заметил, что в первый раз пьёт поистине королевское вино – из простой, деревянной кружки. Лекарство короля оказалось действенным, грустные мысли улетели прочь, вместе с искрами костра. Шутки и смех стали громче.
Ланс не принимал участия ни в чьих разговорах. Время от времни он касался рукой своей повязки, будто бы проверял, что голова всё ещё на месте. Голова сильно разболелась, и лёгкий озноб пробегал по телу, но уходить от костра, в сырую тёмную палатку не хотелось. В эту минуту к нему медленно подковылял один из раненых пленных, и осторожно сел рядом с ним, прежде спросив взглядом: «Можно ли?». Ланс махнул согласно рукой, освобождая ему место. Пленный был лет на пять, не больше, старше его самого, темноволосый и темнокожий южанин. При хотьбе он опирался на палку, и садился очень долго, наконец, устроился, вытянув перед собой ногу.
--Ты меня не помнишь, -- медленно заговорил он, подбирая слова на языке Ланса, -- Но я тебя хорошо запомнил. Это железо в моей ноге – твоё. Я – твой пленник. И… мне хочется отдать тебе часть… часть награды за свою свободу – если ты её примешь.
Южанин снял с шеи ладанку, осторожно распустил шнурки, показывая при свете огня ничем особо не примечательное кольцо белого серебра, с красивым, но некрупным аметистом. Судя по размеру и ювелирному оформлению, оно скорее подошло бы женщине, чем мужчине.
--Хочешь верь, или не верь, но кольцо это несёт в себе волшебство, как говорят у вас… Если ты встретишь девушку, или женщину, которая по-настоящему затронет твоё сердце, подари ей это кольцо. И она ответит тебе взаимностью. В полной мере… Но помни, что забрать кольцо обратно, по собственной воле – ты не сможешь. А она будет любить тебя до того самого часа, пока носит на руке твой подарок. И чем больше времени минует, тем глубже будут ваши чувства… Я не встретил такой девушки, никому не решился его отдать. Может тебе повезёт больше? Это и выкуп, и подарок тебе, за твою игру… Если вернусь домой, я стану рассказывать о нынешнем вечере.
Пленный протянул ему ладанку вместе с кольцом. Ланс взглянул ещё раз на подарок. Ни в какие волшебные его свойства он, разумеется не верил. Но, вглядевшись, увидел, что это довольно красивая, старая вещь, из тех, какие независимо от цены, считаются драгоценностями. Дешёвую побрякушку от истинно-ювелирной работы Ланс всё-таки умел отличить. Положив кольцо в ладанку, он затянул шнурок, и согласился принять его, как выкуп.
--Я знаю, ты не поверил моим словам, -- взглянул на него южанин, он уже поднялся на ноги, собирался уйти, -- И всё-таки будь осторожен, если захочешь его кому-нибудь подарить. Или уж просто храни сам.
Между тем, шутки и смех стали громче положенного. К костру подошёл старший лекарь, и все невольно поумерили свои голоса.
--Хоть мне и приказано вас не трогать, всё равно, через час всех разгоню, -- строго заметил он, -- А вот этому и вообще не след здесь находиться! Ведь только сегодня прибыл!
Указал он на Ланса.
--Будь ты хоть граф, хоть барон или принц, чтобы через пять минут был в своей палатке.
Лекарь ушёл, Ланс неохотно поднялся с места, у костра было уютнее и веселее. Молодой солдат заметил его огорчение, сказал:
--А возьми себе этот инструмент, музыкант! Мне он по случаю достался. Я на нём и играть-то толком не умею, непременно разобью, или где-нибудь потеряю. Ты его сохранишь, это сразу заметно.
Ланс поблагодарил владельца, и поспешил к своей палатке – по движению фонаря, он заметил, что старший лекарь вот-вот готов был там появиться.



                --XIII--
                Возвращение в Кэмлайт

     Между тем, день возвращения короля в Кэмлайт стал точно известен. Королева, так же как и леди Илэйна желали встретить королевские войска со всевозможными почестями и пышностью. И почему-то Джинейла так ласкова и обходительна стала с леди Илэйной, что ей оставалось только удивляться. Теперь везде и повсюду королева просила Илэйну находиться рядом с ней, и по всем, сколько-нибудь значимым вопросам, не принимала решения без её совета. Так что, в конце-концов, Илэйна почти поверила в искренность королевы.
Но Зигвельд избегал попадаться слишком часто на глаза своей тётушке. Илэйна, отчасти, поддерживала его в этом решении: для государственных дел он был ещё слишком мал, а слушать женскую болтовню мальчишке и вовсе не следовало. К возвращению дяди Зигвельд стремился достичь лучших результатов в учении, и в овладении воинским искусством. При королевском дворце недостачи в наставниках не было – ни в лучших учёных, ни в опытных воинах. Джинейла, всякий раз увидев мальчика, хвалила его, особенно в глаза матери. Зигвельд, и правда, проявлял неплохие задатки. Но, всё равно, похвалы королевы были для Илэйны словно мёд на душу – значит не одна она видела добрые качества в сыне, это не было обманом её сердца!
Поход продлился четыре месяца – не малый, но и не самый долгий срок. Зима миновала. На валу, возле городских стен, зазеленела трава, и деревья опушились почками, их тонкие, розоватые ветви так сладостно нежились на солнце. Первые цветы появились на солнечных пригорках. Илэйна была очень тронута, когда сын, с очередной прогулки, принёс ей букетик первоцветов. Она поставила их возле своей постели в высокий серебряный кубок – словно лучшую драгоценность.
--Знаешь, -- сказал Зигвельд матери, когда увидел как бережно она хранит эти цветы, -- Королева Джинейла, в своих нежно-светлых платьях, напоминает мне эти цветы… Но – цветы живые и тёплые, а она холодная, словно весенняя земля.
Илэйна удивлённо взглянула на сына:
--Уж не написал ли ты своей первой любовной кансоны?…
--Я говорю не столько о ней, сколько о её взглядах и похвалах мне, -- ответил, нахмурясь, Зигвельд,-- Они холодны, как весенняя земля, мама.
Илэйна поправила цветы, задумчиво усмехнувшись, и переменила тему разговора. С тех пор, как они покинули свои владения, как переехали в Кэмлайт – Зигвельд взрослел слишком быстро, не по дням, а по часам, Илэйна давно заметила это.
В день, когда королевское войско должно было подъехать к городу, страшная суматоха царила во всём дворце и во всём Кэмлайте. Зигвельд с самого утра ушёл на городские стены, вместе с другими стражами Кэмлайта. К полудню, как раз когда все распоряжения женщин были выполнены, Зигвельд прибежал в большой зал с известием, что на дороге уже видны первые отряды! Тот час же королева Джинейла, вместе с ней Зигвельд, леди Илэйна, и другие, приближённые дамы королевы и слуги Артура, поспешили выехать на улицы Кэмлайта. Быстро продвигались они по улицам города. И Зигвельд, словно юный паж, ехал позади двух царственных женщин: одной – в бирюсовом, светлом одеянии, словно ясный день, и другой – в чёрных одеждах, словно величественная ночь. Скоро выехали они на высокий земляной вал, возле стен Кэмлайта, остановились. Зигвельд и леди Илэйна остановились чуть за спиной Джинейлы.
Уж очень хорошо стали видны всадники на дороге, и во главе первого отряда, всех своих рыцарей – ехал король Артур, под развивающимися пёстрыми знамёнами с гербами самых знатных сеньоров королевства. Знамена побеждённых – были опущены к земле. Всё это видел Зигвельд, и сердце его так бешено стучало в груди! – хотел бы он оказаться сейчас там, а не здесь, в окружении женщин!
Леди Джиневра прежде всех приковала к себе взгляд короля. Ветер играл её лёгкой вуалью, она, довольно улыбаясь, так же смотрела на предводителя победоносного войска. Король Артур подъехал к встречающим его, и прежде всех приобнял жену. Потом взглянул на леди Илэйну:
--Добрый день, дорогая сестра. Доедем до дома, а там уж я обниму вас всех троих. Непременно.
Илэйна почтительно склонила голову, а Зигвельд заулыбался.
Они въехали в Кэмлайт. Впереди всех, рядом ехали король и королева, принимая приветственные крики толпы. К возвращению славнейшего войска Артура – главные улицы города, что вели к королевскому дворцу, были нарядно украшены. Горожане празднично, ярко оделись. Всюду, на стенах домов, были вывешены гербы и флаги победителей. К тому же сам день был очень солнечным, по-весеннему, ослепительно ясным.  И, казалось, что это само чувство радости разлилось по всему городу вместе с солнечными лучами.
Во дворце леди Илэйна потихоньку оставила супругов одних, почти сразу же удалившись в свои комнаты, не позволяя и Зигвельду мешать им. Но четыре часа спустя пришла служанка – от лица короля и королевы – прося леди Илэйну пройти в их покои.
Илэйна застала самую мирную картину, которую только можно себе вообразить: Артур сидел в больших креслах возле камина, лениво развалившись, потягивая из кубка вино, мокрые волосы крупными кольцами лежали на его плечах. Джинейла, в простом платье, сидела возле его ног, на невысокой скамейке, положив к себе на колени его старчески-жилистую, смуглую руку, нежно поглаживая её. Щёки королевы разрумянились, а волосы совсем развились от банного пара. Илэйна учтиво поклонилась им.
--Ни к чему все эти церемонии!, -- улыбнулся Артур,-- Я очень рад тебя видеть. Пожалуста, садись. Джинейла рассказала мне, как вы, вместе, ловко справились со всеми делами. Я доволен вашей дружбой не меньше, чем собственным походом. Вдвойне приятно возвращаться в мирный, обустроенный дом. Вдвойне приятно.
Подчеркнул Артур.
--Мы старались, -- взглянула с улыбкой на королеву Илэйна,-- Но скажите мне – что ваше здоровье?
--Я поправлюсь в два-три дня, не стоит и говорить об этом,-- отмахнулся Артур.
--Да, но лекарь велел ему провести эти два-три дня в покое, -- заметила Джинейла,  снизу вверх кротко взглянув на своего супруга.
--Но разговор пойдёт о другом,-- сказал Артур,-- Джинейла желает устроить небольшой праздник, маленькое застолье для тех рыцарей, кто особо отличился во время похода. От своего лица поблагодарить их и, разумеется, наградить. Я уже обещал жене припомнить всех, особо отличившихся – хоть это будет нелёгкий выбор. Вас же, дорогая сестра, Джинейла просит помочь ей в устройстве праздника. А так же присутствовать на нём. Она хочет всё это устроить… -- Артур оглянулся на королеву.
--Послезавтра, -- отозвалась молодая женщина.
--Охотно помогу,-- кивнула Илэйна.
--А теперь, прежде чем уйти отдыхать, я хочу увидеться с племянником. Гвен говорит, что он во всём – и в учёбе, и во всём прочем, достиг успехов. И очень ждал моего возвращения.
--Да он всю ночь, мне кажется, не спал, когда выведал, что вы уже сегодня будете здесь! – улыбнулась Илэйна,-- И всё утро простоял на городской стене, ожидая вас.
--Так зовите его сюда поскорее, -- сказал Артур, освобождая свою руку из пальцев Джиневры. Слугу послали за Зигвельдом, и когда он пришёл, женщины удалились, поговорить об устройстве праздника, и уже отдать, какие следовало, распоряжения слугам.


                XIV
                Пир королевы

      На следущее утро Джинейла читала список гостей, составленный королём. Она сидела возле постели Артура, и солнце освещало её белокурые локоны и просвечивало розовое ушко. Королева прочла вслух почти весь список, и вдруг остановилась, воскликнула недоумённо:
--Барон сэр Томас Линн?!
--Да. Его отряд, вернее, их единый отряд, вместе с людьми сэра Гильома, очень отличились, когда… Впрочем, это тебе, как женщине, вряд ли будет интересно.
--Отчего же не интересно?,-- вдруг обиженно возразила Джинейла, -- Но если не хочешь – не рассказывай.
--Они несколько часов продержали оборону очень важной для нас точки. Что касается боя – на мечах, или с копьём – так сэр Томас достоин быть в числе лучших рыцарей. Я уж не говорю о Гильоме, о чьём уходе из числа особо приближённых ко мне рыцарей Круглого стола я очень сожалею. Это честный и смелый человек. Что редкость.
Джинейла, слушая супруга, смотрела в одну точку – на тень от узорчатого оконного переплетения на полу. Потом кивнула согласно, про себя продолжила чтение списка. Когда она отложила свиток, король взял её за руку.
--Тебе будет неприятно видеть на своём празднике барона? Если хочешь – не приглашай его. Я лично вручу ему награду, и тем, я думаю, он останется доволен. Барон не тщеславный человек, ничуть не оскорбится.
--О, нет! Отчего же! – улыбка искривила губы Джинейлы,-- Напротив, я хочу видеть его на своём празднике! Тем более, что награда его будет вполне заслуженной! Что же касается моих чувств, то можете забыть о них, государь. Прежде всего, я -- королева. Вернее, прежде всего я ваша супруга, но и королева тоже. То, что он видел меня… в минуты слабости, болезни – для меня это совершенно ничего не значит, поверьте мне.
--Решай сама, -- ответил Артур, -- это ты устраиваешь праздник. Гостей приглашать тебе. Я всего лишь исполнил твою просьбу.
Королева отложила список и, сладко улыбнувшись, заговорила о подготовке к празднику, о том, что они уже успели подготовить вместе с Илэйной. Артур только кивал согласно.
   Сэр Томас и сэр Гильом одновременно получили приглашения на праздник королевы, в качестве оруженосца господина графа – должен был попасть туда и Ланс.
--Дядюшка, только не забудьте своего обещания, -- заметил Ланс.
--Послушай, Ланс, и запомни – о таком рыцарь и воин не забывает. Но это дело серьёзное, не терпящее спешки. Считай, что ты рыцарь. Или тебе уже зазорно прийти на праздник королевы всего лишь моим оруженосцем?
--Нисколько!, -- отозвался, Ланс, -- Сэр Томас свидетель, блеснуть рыцарским званием я хотел бы только перед своей матерью.
--Рыцарским званием – сколько угодно, лишь бы не своими рыцарскими ранениями. Иначе мне не жить! Против женщин любое оружие бессильно. Ведь я обещал сестре оберегать тебя.
--Да если бы я, за весь поход, не получил ни одной раны, я не считал бы себя мужчиной! – горячо воскликнул Ланс.
На его слова сэр Томас и сэр Гильом только подавили улыбки.
Перед праздником мужчины, с полным правом победителей, могли уделить больше внимания своей внешности. И Лансу ещё никогда не доводилось видеть своего дядю более представительным и важным. Да и он сам, как вполне самостоятельный человек, забросил подальше свой прежний, ненавистный наряд, подходящий разве что сладкоголосому маменькиному сыночку. Нынешний Ланс, вернувшийся из похода, стал рыцарем и воином, он мечом и собственной кровью заслужил часть своей добычи. Кое-что он уже потратил на новое, щегольское платье. Да ещё раздумывал – где бы подыскать милую девицу, посговорчивей, чтобы подарить ей горсть золотых?… Но это уже не подлежало обсуждению с дядей. Разве что Рыжий Пэт ему как-нибудь поспособствует… Впрочем, после похода Ланс и в этом вопросе вполне уверился в своих силах, и считал, что такая девица скоро отыщется сама.
Не отягощая своих плеч зимними плащами, рыцари к назначенному часу, приехали в королевский дворец, слуги проводили их в покои королевы. Ей-богу, более великолепного праздника Лансу ещё не доводилось видеть! Зал, где стояли столы с угощением, был небольшой. И поэтому его постарались убрать со всевозможной роскошью. Посуда на столах была только золотая и серебрянная, украшенная королевскими гербами. Тяжёлые бархатные портьеры спускались от потолка до самого пола, полуприкрывая высокие окна. Уже наступил вечер. Вечернее солнце, минуя каким-то образом плотные занавеси, касалось лучами предметов, играя на них лиловыми бликами. Жаркий огонь горел в большом камине, а скоро слуги зажгли светильники. Весь зал наполнился уютным, мягким светом, в то время, как за окнами всё больше темнело и вечерняя заря была мрачной из-за нависающих туч. Возможно, они несли дождь, первый в этом году.   
Места музыкантов на высоком помосте ещё пустовали. Взглянув туда, Гильом невольно сказал племяннику:
--Что, Ланс, может быть, возьмёшь сегодня в руки лютню?
--Нет, с этим покончено!,-- тряхнул головой Ланс.
Весь месяц Ланс старательно отращивал волосы, и теперь, как ни старался цирюльник, чисто вымытые, они напоминали пушистый и беспорядочный стог сена на голове юноши. Зато всё-таки скрывали  красный шрам, протянувшийся через лоб.
--Жаль, что ты вот так, сразу решил покончить со всем старым,-- заметил, вздохнув, Гильом.
Юноша покраснел.
--Я имел ввиду, что не собираюсь больше петь на людях, то есть ради развлечения гостей. Но для девушки, или по вашей просьбе – почему бы нет?
--Слышишь, Гильом, для этого молодого льва, мы, старичьё, нежны и слабосильны, как девушки!,-- усмехнулся по-доброму Томас, -- Однако же, за что мы сегодня с удовольствием выпьем, так это за твоё по-настоящему боевое крещение.
В эту минуту в зал вошла королева, и рыцари прошли к своим местам за столом. На высоком помосте появились жонглёры, одетые все, как один, в богатые костюмы лилового цвета. Одежды королевы так же играли сумеречными тенями фиолетовых тонов. Взглянув на свой новомодный наряд, лилового цвета, Ланс покраснел. Да и сэр Гильом простодушно заметил:
--Ты хорошо вписываешься в общий фон, племянник! Я же говорил, что быть тебе сегодня с лютней в руках.
Ланс что-то пробормотал в ответ и оглянулся на сэра Томаса, который хоть и спокойно, но слишком пристально взглянул несколько раз в сторону королевы. Юноша посмотрел в ту же сторону, на черноволосую леди рядом с Джинейлой. Именно она вручила юноше серебряный кубок, приз состязания менестрелей. Кубок, пройдя весь поход вместе с Лансом, вернулся нынче в Кэмлайт. Ланс поклялся себе никогда не расставаться с этой драгоценной вещью. Между тем королева Джинейла произнесла длинную, благодарственную речь всем рыцарям, и перечислила и отдала им все те награды, какие король Артур жаловал от её лица. Рыцари, все без исключения, остались довольны щедрыми дарами. Леди Илэйна не учавствовала в раздаче наград, но если рыцари подходили ближе, к месту Джинейлы, сестра короля прибавляла от себя слова поздравления и наилучших пожеланий. Зван был ближе и господин граф Гильом, вместе со своим оруженосцем. Пока дядя принимал почести и похвалы от королевы, Ланс украдкой взглянул в сторону сестры короля. Уловив его взгляд, леди Илэйна доброжелательно улыбнулась в ответ, когда Джинейла закончила свою речь к Гильому, спросила юношу:
--Быть может, вы возьмёте сегодня в руки лютню, споёте нам ту песню? И какие-нибудь другие песни – тоже.
--Сколько пожелаете, госпожа. И какие угодно песни,-- с готовностью отозвался Ланс.
--Я запомнила ваше обещание,-- слегка качнула чёрными кудрями леди Илэйна.
Следущим после Гильома шёл сэр Томас, но ему даже вставать с места не пришлось, чтобы выслушать о королевских милостях, касаемых только его баронства.
Наконец, все поздравления были сказаны, и все награды благополучно розданы. Королева Джинейла подала знак к началу пиршества, и тотчас появились слуги, разнося угощение – хотя за столами и так чего только не было! Жонглёры заиграли красивые мелодии, услаждая слух гостей.
Первая половина обильного ужина миновала, рыцари сели вольнее на своих местах. А королева снова подала знак. Гостям, в какой уж раз наполнили кубки дорогим вином, а в зале появились девицы все, как одна, убранные в наряды тех же цветов, что и одежды королевы – от нежно-сиреневых, до густо-фиолетовых тонов. И воздух в зале словно бы заволокло туманной дымкой. Радужно сияли сквозь неё огни светильников. Девушки, присев возле каждого рыцаря, с улыбкой положили на чистые блюда румяные, свежие яблоки – редкое угощение для поздней весны. И рыцари, смеясь, приняли шутку королевы, каждый хотя бы надкусил угощение. Сэр Томас откусил немного, и положил яблоко почти нетронутым на своё блюдо.
Принесли сладкое, заиграла танцевальная музыка, многие рыцари пожелали выйти из-за столов, разогреть кровь со столь милыми девицами. После часа или двух непрерывных танцев, когда все немного утомились – в ход пошли песни менестрелей. Парочки разбрелись по углам, в тени портьер и драпировок, а кто – уютно устроился кружком возле камина. Можно сказать, что образовалось несколько кружков, в том числе и тех, кто предпочёл остаться за столом. Но в кружке менестрелей – скоро взял главенство Ланс. Он уже спел и ту самую песню, и многие другие... И каждую его песню встречали волны дамского восторга и почитания. Сэр Гильом лично, своими ушами слышал, как две девицы, проходя мимо стола, необыкновенно громко говорили о Лансе, перечисляя все его прелести: и тёмные волосы, и синие глаза, и красивые черты лица, и что сложен он «как юное божество»! Гильом, услышав эти речи, залился пунцовой краской. Зато племянник, кажется, не видел никого вокруг себя, и не слышал ничьих сладостных вздохов. Гильом предполагал, что Ланс, попросту говоря, выпил лишнего, потому что и пел и играл он в какой-то бесшабашной весёлости. То и дело взгляд его нахально останавливался на сестре короля, высокородной леди Илэйне – особенно когда спел он какую-то широкоизвестную любовную кансону, к счастью не собственного сочинения. Леди ничего не оставалось, как не обращать внимания на выходки юноши. Но Гильом заметил, что женщина просто не знает, как себя вести – потому-то она, после второй или третьей песни перестала смотреть в сторону Ланса, чтобы не поощрять его песнопений.
В то время как внимание многих было отвлечено выходками оруженосца графа Гильома, Томас случайно взглянул в сторону королевы. Джинейла совсем «ушла», спряталась в тень балдахина над своим креслом. В этой тени смутно виделось её лицо, и только белые, тонкие руки крепко стискивали подлокотники кресла. Она сидела совершенно неподвижно, словно высеченная из камня.
Томас не видел, куда смотрит королева – быть может, она вообще сидит закрыв глаза! Но он нутром чувствовал пик холодной ненависти, словно вонзившийся в его солнечное сплетение. Томас провёл рукой по лбу, внезапно покрывшемуся испариной. За весь вечер он не покидал своего места, изредка следя за Джинейлой. Она держалась превосходно, но, видно, к концу праздника самообладание изменило ей…
Томас встал с места и покинул зал. Дурнота не проходила, его бил мелкий озноб, к счастью, он не притронулся ни к каким блюдам и угощениям. Барон, выйдя за одну из дверей, наугад, оказался в длинном, полутёмном коридоре. Он подошёл к одному из окон и открыл его, несколько минут вдыхал холодный, ночной воздух. «Это не твой мир, Маб! И здесь ты надо мной не властна!—мысленно, про себя, жёстко и твёрдо повторил он, -- Уходи отсюда, иди в свои владения! Оставь эту женщину в покое – ведь она страдает! Конечно, ты этого не понимаешь».
     «Она – это я, Томас. Я – это она. Она моя тень в этом мире. Силой своей магии, я её отыскала. И ещё я отыскала тебя, чтобы вернуть – или отомстить!»
Томас с силой ударил по оконной раме, так что стёкла нарядного витража осыпались на пол.
«Оставь меня в покое, Маб! По своей воле я навсегда оставил твоё владычество!»
 Голос Маб смолк в мыслях Томаса. Он прижался лбом к деревянной раме окна, на секунду почувствовал, что сознание куда-то уплыло – и вновь вернулось к нему. Он был совершенно свободен. Цепи, когда-то очень давно, наложенные на его волю Королевой Фей – рассыпались, окончательно освободив его душу. Томас совсем другими глазами смотрел на открывшийся перед ним простор неба, ярких звёзд… Ветер разогнал тучи, и небо стало ясным, видно, не суждено было пролиться первому дождю в этот день. Томас не слышал больше голоса Маб! Вокруг был тот мир, который он помнил со времён детства – и ни одной, даже самой тоненькой ниточки колдовства Королевы Фей, теперь не было в нём!
Наверное, прошло не менее получаса, с тех пор как Томас оставил своё место за столом, пора было вернуться. Он прикрыл разбитое окно, и через ту же дверь вернулся в зал, к своему месту. Барон заметил, что произошли какие-то изменения. Оглядевшись, Томас не увидел в кресле, во главе стола леди Джиневры. Жонглёры напряжённо состраивали свои инструменты, и потом слишком резво заиграли живой, подвижный танец. Сэр Гильом подходил к столу, ведя под руку Ланса. Томас согласился с ним, что пора возвращаться домой – навеселились вдосталь! Милые девицы в фиолетовых одеждах остались во владениях королевы Джинейлы, рыцари предпочли уйти в одиночестве.
Вместе с Гильомом они благополучно доставили Ланса до постоялого двора, там уж привели новоиспеченного почти-что-рыцаря в чувство – известным способом, холодной водой, да интимным разговором с лоханкой – после чего Ланс крепко заснул. Дядюшка уступил ему свою постель, с плотным пологом, стянул с племянника тесную одежду и укрыл одеялом. Потом только присел на постель Ланса, которую расстелил для графа Гильома Рыжий Пэт.
Сам Гильом тоже выпил достаточное количество вина на празднике. Но это выражалось лишь в блеске его глаз, и чуть более обычной красноте смуглого лица. А Томас вдруг и вовсе показался ему совершенно трезвым! Гильом переодел свежую рубашку, ложась в постель, ибо ему почудилось, что от прежней пахнет духами леди Джиневры и её девиц. Вольно расстегнул ворот, прислушиваясь к дыханию Ланса, оно было спокойным, глубоким, как у спящего.
--Гильом, -- вдруг спросил его Томас,-- Ты не пил из моего кубка?
--Нет, -- покачал головой граф.
--Это совершенно точно?
--С-совершенно. До того, как пойти за Лансом, я пил из своего. А потом не пил вообще.
--А не видел – касался ли кто-нибудь моих приборов?
--Никто не касался. Некоторое время я, конечно, б-был занят племянником. Но – почти наверняка – никто.
Томас отрицательно покачал головой, нахмурившись:
--Я вернусь во дворец. Пойду к Артуру. Мне кажется – случится беда с кем-то, кто был на этом празднике.
--И ты, с этими вот «предчувствиями беды» – побежишь тревожить Артура? В час ночи?… Может быть, он даже выслушает тебя. Что из того? Всем известно, что Артур болен, а хорошо ли тревожить больного в час ночи? Вернее, в два часа – учитывая время пока ты доедешь и соберёшься. Его ещё ожидает одно неприятное известие, утром, я думаю. Не раньше.
--Какое? – поднял голову Томас.
--К-когда ты ушёл – а отсутствовал ты долго, может, минут сорок – я всё не знал, что мне делать с племянником. Потому что после очередного кубка вина, что подали ему «друзья», он вдруг стал выдавать ноты фальцетом… И вдруг, леди Джинейла – она потеряла сознание. Т-то есть, не совсем так. Ты знаешь, я раньше слышал всякие истории об одержимых, а вот видеть не д-доводилось!… Но леди Илэйна -- она в первую секунду, тотчас же всё поняла, и королеву очень скоро окружили слуги, а потом вовсе унесли из зала. Так что…вот так… закончился этот «весёлый» праздничек, в честь нашего в-возвращения!
Сэр Томас согласно кивнул.
--Ты прав… Насчёт «весёлого» праздника…
--Может и тебе д-дать того же сонного зелья, что и Лансу? Сон лучшее лекарство.
Чуть помедлив, барон согласно кивнул, и Гильом, открыв во второй раз свой походный сундук, отыскал склянку с зельем, и щедро налил его в кубок, разведя водой. Средство оказалось очень действенным, так что уже через десять минут Томас спал так же крепко, как и оруженосец графа. А Гильом, пробормотав под нос скупую молитву – что-то вроде «утро вечера мудренее», потушил огонёк свечи, натягивая на плечи одеяло.


                XV
                Королевский суд

    Наутро Томас проснулся довольно поздно, около одиннадцати утра. Слышно было, что Ланс всё ещё крепко спал, а вот Гильома в комнате уже не было. Томас оделся и спустился вниз, в общий зал, позавтракать и узнать новости. Трактирщик сообщил рыцарю, что утром, не так чтобы рано, за господином графом явился слуга короля.
--Давно ли это было?
--Час назад, -- ответил трактирщик.
Едва Томас успел сьесть завтрак, и намеревался проехаться по Кэмлайту, может быть, и в сторону королевского дворца – когда за ним тоже явился слуга короля. На вопросы Томаса он ничего не отвечал, но попросил господина барона как можно скорее прибыть во дворец. Томас вышел вместе с ним из трактира.
На сей раз слуга провёл его в личные покои Артура. И там, к великому изумлению, Томас застал всех рыцарей, кто пировал вчера у королевы Джинейлы. А так же испуганную до полуобморочного состояния девицу, что прислуживала ему за столом.
Мрачнее всех, исключая самого Артура, был сэр Ганейл, рыцарь могучего сложения и устрашающего вида. Разбирательство длилось, явно, всё утро, а может быть и дольше. Король поприветствовал барона, обратился к девице:
--Теперь расскажи нам всё ещё раз.
--Королева Джинейла попросила меня прислуживать этому рыцарю – как прислуживали другие девицы всем остальным. И потом, когда он ненадолго отлучился, королева подозвала меня к себе и попросила угостить сэра Томаса вином со своего стола, подала мне полный кубок. Я пошла и переменила кубок сэра Томаса, так как его самого нигде не было видно. Пил ли он его – я не знаю. Потому что потом я ушла к подругам, а потом … леди королеве стало дурно. И все были этим отвлечены. И всё!, клянусь, клянусь вам, благородные рыцари!
Испуганно оглядела всех девица, вытирая слёзы – и не решаясь плакать.
Артур обратил взгляд к Томасу.
--Сэр Томас Линн, вы пили это вино? Вообще – что-нибудь пили после того, как оставили зал и затем вернулись обратно?
Томас вспомнил до мельчайших подробностей, как он покинул своё место за столом – и как вернулся на него.
--Когда я уходил мой кубок был пуст, сир. Таким же пустым я нашёл его вернувшись.
--Вино, предназначенное вам, выпил мой брат, -- подал голос сэр Ганейл, -- И нынче утром он скончался в страшных мучениях. Джинейла – отравительница, сир!… Я требую её смерти!
Артур взглянул на разгневанного рыцаря и снова обратился к Томасу:
--Вы прикасались к чему-нибудь ещё на праздничном столе, сэр Томас?
--В этот день я не желал присутствовать ни на каких пирах, государь. Но не мог оскорбить леди Джинейлу, и не прийти на праздник. Поэтому я сделал вид, что отведал понемногу всякой снеди. Но на самом деле ничего не ел… Если только я взял с собой кошелёк, то кое-что сохранилось у меня с этого стола. Насколько я теперь вспоминаю, я сделала вид, что одно угощение королевы – для вида – «отведал» полностью.
Томас отстегнул от пояса кошелёк, и достал оттуда завёрнутое в платок яблоко, передавая его Артуру.
--Оно надкушено, -- заметил король.
--И этот кусочек лежит там же, в платке.
Артур обратил свой взгляд к девице. Она задрожала, едва говоря:
--Королева Джинейла лично вручила каждой из нас по яблоку, но они все были похожи! Я не уверена, что это то самое.
--Пусть посмотрят в нём наличие яда…Умерь свой пыл, Ганейл. Я удручён не меньше тебя. Ты обвиняешь мою жену в тяжком преступлении, за которое ей грозит мучительная смерть на костре.
--Мучительная смерть, сир, уже постигла моего брата! И она была ничуть не хуже смерти на костре. Которая, без сомнения, постигнет отравительницу.
Яблоко передали лекарю короля. Через двадцать минут он вернулся, сообщив, что оно напитано тем же ядом, каким был отравлен брат сэра Ганейла. Выслушав это заключение, Артур обратился к Томасу:
--Вы можете поклясться здесь, при всех, что это то самое яблоко, которое положили вам на блюдо во время праздника?
--Клянусь своей рыцарской честью, -- ответил Томас.
--Да позволено будет заметить, сир, -- вежливо заговорил лекарь, -- Надкус на яблоке старый. А сэр Гильом говорил нам, что сразу же после праздника рыцари легли спать.
Ганейл медленно поднялся на ноги, прямо смотря на короля:
--Мне не нужны большие доказательства. Джинейла – виновна, и должна сгореть на костре, как отравительница и одержимая! Все знают, и все почему-то молчат об этом. Но дольше я не собираюсь терпеть! Намеренно – или случайно – она отравила моего брата, а хотела отравить вот этого рыцаря! За что – не моё дело разбираться. Завтра она захочет отравить вас, и в этом будете виновны только вы сами, сир, мой король, которого я люблю и почитаю, как лучшего господина!
Артур некоторое время молчал. Оглядев всех рыцарей, он спросил их – признают ли они обвинение сэра Ганейла справедливым? И всеми, по очереди, было сказано – «да». Тогда король попросил оставить его одного, для личной беседы с Ганейлом.
--Обещаю вам, если не найдётся доказательств невиновности моей жены, и если сэр Ганейл не откажется от своих слов, тогда завтра утром законы будут исполнены… в отношении моей супруги.
Заключил Артур. Рыцари поднялись с мест, и молча покинули комнату, все – кроме сэра Ганейла.


                XVI
                Судьба королевы

       Артур ходил по комнате вот уже в течении получаса. Недавно оставил эти стены сэр Ганейл, так и не переменивший своего решения. Но трудно было не понять: смерть его брата была, действительно, ужасной. Учитывая то, что отравление ядом – заподозрили слишком поздно. Да и, как пояснил лекарь, заметь это раньше, всё равно противоядия бы не нашли, потому что его просто не существовало.
Артуру, за эти годы, пришлось много слышать и лжи, и правды о своей королеве. Но сейчас, чётче всех других, он вспомнил лишь одну сцену, которой был свидетелем два года назад.
Было утро. Солнце, сквозь узорчатые окна заливало покои королевы, украшая пол вытянутыми переплетениями теней. Гвен стояла возле окна, глядя на улицу. Солнечный свет ясно очерчивал её фигуру. И когда она обернулась, услышав его шаги, когда отвелись при движении в сторону широкие рукава её платья, король увидел некие изменения… и остановился, недоуменно. Платье королевы впереди приподнималось из-за округлости её живота – женщины на последних сроках беременности. По щекам Гвен катились слёзы. Она подняла руку – и король вдруг увидел в ней чёрный обсидиановый кинжал. Весь чёрный, от рукояти и до кончика острия. Джинейла резким движением вогнала его в свой живот вспарывая – снизу вверх… Белый пух закружился вокруг неё, словно снег…
Но для Артура это всё было самым настоящим убийством. Ведь в ту минуту и она сама, и её нежно-округлый живот – были для него единым целым, душой и смыслом жизни. И свет померк в его глазах, когда рука Гвен, судорожно сжимая кинжал, всё это убила. Словно бы в его сердце вошло до самой гарды чёрное, злое лезвие…
И он не мог теперь бросить эту женщину, потому что она страдала.
Он остановился, скрестив на груди руки, напротив кресла, в котором, опустив голову на руку, сидела Илэйна.
--Ответь мне – почему, почему всё, так хорошо начинавшееся, должно так вот закончиться?!
Илэйна подняла голову, долго взглянув на брата, в его искажённое лицо -- лицо старика.
--Дай себе отдых,-- произнесла Илэйна,-- С тех пор как этот рыцарь ворвался к тебе, сотрясая всё на своём пути – ты не даёшь себе ни минуты отдыха. Присядь.
Илэйна встала и, взяв его за руку, усадила на своё место.
--Я скажу тебе ответ – почему. Подожди меня здесь недолго, только не вставай и не ходи по комнате. Хорошо?
Артур кивнул согласно.
Леди Илэйна ушла, но, как и обещала, скоро вернулась. В руках она несла какой-то свёрток, положила его на колени Артуру, который, подняв голову, спросил:
--Что это?
--Взгляни сам,-- очень серьёзно ответила женщина.
Развернув серую ткань, Артур увидел одну из кукол леди Джинейлы, растерзанную кинжальными ударами – с выколотыми глазами, разрезанной до ушей улыбкой, с зияющей чёрной дырой с левой стороны груди, с отрубленными руками и ногами. Глаза Артура расширились и болезненная судорога вновь свела лицо. Илэйна закрыла куклу, связав её останки в узел.
--Не правда ли, очень похоже на человека?—тихо спросила женщина, -- Когда я увидела, то тоже… испытала те же чувства.
--Это она сделала? – спросил Артур, указывая на куклу.
Илэйна согласно кивнула.
Король несколько минут сидел, опустив голову на руку, закрыв глаза ладонью.
--Я знаю, что такого раньше не было, -- глухо сказал он сестре,-- Она плакала, становилась сама не своя, но… Чтобы изображать ритуальное убийство!
--Тем хуже, Артур, -- тихо заметила леди Илэйна,-- это значит, что болезнь её вовсе не излечивалась, как ты убеждал себя, и всех. Я знаю – ты надеялся. Уже два года я всё это наблюдаю, а нынче прожила безотлучно рядом с королевой четыре месяца.
--Мой отъезд так подёйствовал на неё, я её бросил. Пойми, Илэйна, больного человека нельзя казнить или миловать!
Илэйна вздохнула.
--Лучше – во много раз лучше было бы! – ещё два года назад на какое-то время отвезти королеву в монастырь, в другую обстановку. Ведь уже тогда её мучали эти странные приступы… Но ты поддался уговорам и мольбам Джин, я же – побоялась пересудов. А теперь… Артур, она совершила ужасное злодеяние. По её вине принял мучительную смерть человек ни в чём – ни перед тобой, ни перед ней – не повинный. И этот человек был ни кем-то там, чьё убийство можно скрыть, а двоюродным братом сэра Ганейла, знатного рыцаря. И нашего, хоть и отдалённого, родича. Такое убийство скрыть невозможно. Кто поручится теперь, что завтра она не сделает то же самое, что с этой вот куклой – с любым человеком, подчинённым её власти? И даже… с тобой… Рыцари правы. Я заступилась бы за Джин, намного больше желала бы поместить Гвен в отдалённом монастыре, на время… Но Ганейла не удаётся отговорить… Вина королевы доказана. Ты должен подчиниться тобою же созданным законам. Иначе ты позволишь нарушить любой закон, любому из людей – безнаказанно.
Илэйна помолчала недолго, продолжая говорить дальше с большим состраданием и мягкостью:
--Могу представить, что ты испытываешь! Ведь она для тебя – словно ребёнок… Но, Артур, сэр Ганейл вправе требовать справедливости – даже по отношению к самой королеве.
Артур вновь опустил голову, крепко прижав ладонь к глазам. Илэйна, встав рядом,  притянула его голову к себе, в безмолвном жесте сострадания.
Полчаса спустя, когда ей удалось уговорить короля уйти отдохнуть, Илэйна смогла посетить половину Джинейлы. Увидеть королеву сейчас, после долгого разговора с Артуром и этого безумного утра – Илэйна не могла, не хотела. Она спросила о состоянии молодой женщины служанку.
--Сначала кричала, что никто не смеет удерживать её здесь – тем более запирать. А теперь просто плачет… Жалко смотреть! – добавила вдруг дрогнувшим голосом служанка.
Илэйна опустила глаза, подумала устало: «Когда же закончится весь этот кошмар?!» И чётко услышала ответ – словно бы со стороны сказанный чужим, бесстрастным голосом – в тот день, когда королеву сожгут на костре, на глазах у Артура, а толпа будет над нею глумиться. «Нет, нет! Ведь Артур вряд ли сможет это пережить!»-- горячо воскликнула Илэйна, неизвестно перед кем защищая виновную. И тот час же полный боли крик прокатился по покоям королевы: горький, обиженный, плаксивый стон безумно испуганной женщины.


                XVII
                Костёр

   --П-поистине, женщину можно образумить!… Но только нужно не просто пригрозить ей костром, нужно поставить её у креста, среди сухого хвороста, и показать горящий факел… Мне её жаль, ей-богу!, жаль!
Вздохнул Гильом, глядя в сторону того места, где на деревянном помосте были сложены вязанки хвороста, и стояла привязанной  к кресту Джинейла. Её не стали раздевать до рубашки, потому что она всё-таки оставалась женой Артура. Она стояла в богатых королевских одеждах, тем не менее, жалкая и потерянная, просто до ужаса испуганная женщина.
Сэр Ганейл  возвышался на своём коне мрачно, и уже одел шлем, опустил копьё к земле. Герольд объявил о доказанной вине леди Джиневры, в том, что она попыталась отравить одного рыцаря, во время устроенного ею же празднества, и оттого умер совсем другой человек, приняв смертельный яд в кубке вина, поданом королевой. В жестоких мучениях умер человек, ни в чём не повинный ни перед Богом, ни перед королём.
--И если, -- возвещал дальше герольд,-- не найдётся человека, готового вступиться за честь королевы, она примет позорную смерть. Сэр Ганейл, как ближайший родственник погибшего, сам подожжёт костёр.
Наступило глубокое молчание. Томас, прищурясь, смотрел в сторону помоста, пытаясь уловить в лице Джиневры черты жестокой Маб. Бедняжка, озиралась вокруг себя с самым умоляющим, несчастным видом. Ганейл легко поиграл тяжёлым копьём, крепче сжимая его в руке.
--Славные рыцари, почтенные сеньоры, -- вдруг поднялся со своего места король, -- Хотя Гвен за свой поступок не заслуживает ни любви, ни прощения, всё же я прошу вас быть к ней милосердными! Она – всего лишь слабая женщина, и моя жена. Много ли чести будет нам, если в отместку за чью-то смерть, мы убьем женщину?! Сэр Ганейл, я прошу у вас жизни моей королевы, леди Джиневры.
Ганейл, казалось, заколебался. Он открыл своё лицо, взглянул на короля. Просьба самого короля Артура для любого рыцаря – многое значила! Оглядевшись вокруг, на лица товарищей, он, со вздохом, сказал:
--Хорошо! Если отыщется хотя бы один рыцарь, кроме вас, сир, готовый защитить королеву, выступить против меня – я приму с ним бой, и выиграет он, или проиграет, но королеве будет дарована жизнь.
Король оглядел всех присутствующих. Ганейл славился всюду, как человек жестокий, рыцарь не знающий жалости. Проиграть ему, по-сути, значило умереть… Зато спасти королеву. Рыцари молчали. Король обвёл всех взглядом – кто-то, не выдержав,  отвёл глаза, кто-то честно качнул отрицательно головой.
Внезапно Ланс подался вперёд, и так быстро спрыгнул на дёрн турнирной площадки, что Гильом не успел его удержать.
--Я принимаю ваш вызов, сэр Ганейл! – громко воскликнул Ланс,-- И утверждаю, что вы несправедливо обвинили высокородную леди Джинейлу, нашу королеву! Я готов сразиться с вами за её честь.
Ганейл повернул в его сторону голову, увенчанную тяжёлым шлемом, казалось, он секунды две молчал от изумления. И, наконец, удостоил юношу высокомерным ответом:
--По виду – ты ещё совсем мальчишка. Если ты не рыцарь, я не стану с тобой сражаться.
На секунду Ланс заколебался, но король, знаком, велел подойти ему ближе. Юноша поскорее пошёл вперёд, отчётливо слыша за спиной голос дяди: «Болван! Быстро обратно!»
Ланс, твёрдым шагом пройдя мимо сэра Ганейла, приблизился к высоким, королевским местам, низко поклонился королю Артуру, поднимаясь вверх на несколько ступеней.
Артур, стоя на ступень выше его, положил на плечо юноши свою руку, впиваясь в его лицо взглядом. И Ланс убедился, что король, действительно, выглядит очень измученным, буд-то бы это его самого собирались нынче сжечь на костре, а не леди Джинейлу…И вот, в фантазии Ланса на одну секунду лицо короля – стало лицом леди Илэйны. Так, словно бы эта боль читалась в её глазах, и это её губы дрожали сейчас в мольбе. «О, моя темнокудрявая роза!» – пронеслись в голове юноши уж совсем неподобаюшие месту и времени поэтические сравнения… И снова Ланс увидел перед собой короля, почувствовал, как напряжённо вцепились пальцы Артура в его плечо.
--Скажи мне своё имя и звание, юноша. Рыцарского ли ты рода?
--Зовут меня Ланселот Озёрный, такое имя дала мне мать. Мой дядя, граф Гильом, знатного рода, и отец мой, как узнал я недавно, был королевским рыцарем. Я же принимал участие в недавнем походе, был оруженосцем дяди. Там, на поле боя он хотел посвятить меня в рыцари – но я сам отговорил его, потому что дядя был ранен, и больше нуждался в лекаре, чем в моём посвящении. Так что я почти что рыцарь, сир.
Под нажимом королевской руки Ланс опустился на одно колено, и тут же был посвящён в рыцари самим Артуром.
Поднявшись на ноги, Ланс во второй раз поклонился своему сюзерену, а потом торжествующе оглянулся на сэра Ганейла, который лишь недовольно пробурчал что-то в ответ.
Тот час слуги короля стали облачать в доспехи молодого рыцаря.
Ланс не успел подумать о чём-то плохом. Время от времени он смотрел в сторону гороподобного сэра Ганейла. Роста они были одинакового, но рыцарь, несомненно, превосходил Ланса в силе, а главное – в опыте. Азарт предстоящей схватки ударил в голову Ланса, он чувствовал, что каждая мышца его – напряглась, но голова при этом отаётся ясной. Просто – бледное солнце над турнирной площадкой стало ярче, а трава – зеленее. И все звуки, все предметы вокруг себя Ланс вдруг стал воспринимать во много раз отчётливее и лучше.
Ланс закрепил шлем, сжал в руке копьё и выехал к краю площадки. Герольд во всеуслышание объявил его имя: «Сэр Ланселот Озёрный»
Рыцари разъехались в разные стороны турнирного поля.
Ланс хорошо держался в седле, и копьё не болталось в его руке, в этом Гильом мог гордиться своей выучкой. И когда копья противников скрестились – то оба рыцаря упали на землю. И это само по себе было чудом! Ланс ловко, быстро вскочил на ноги. Сэр Ганейл, из-за своей тучности, замедлился. Юноша несколько секунд ожидал его. Но в схватке на мечах превосходство сэра Ганейла оказалось бесспорным. Ланс какое-то время продержался под его ударами, и на некоторые даже успел ответить. Но оказаться под мечом Ганейла – было всё равно, что оказаться между жерновами мельницы…И, наконец, от одного такого пропущенного удара, молодой рыцарь упал, и кровь окрасила траву, струясь из-под его шлема…
В глазах Гильома всё потемнело. Только одно он видел теперь – голову Ланса и лужу крови, в которой она лежала. С мальчишеской лёгкостью и быстротой сэр Гильом перемахнул через ограждение – Томас не успел его удержать. Подхватив на бегу с земли меч, выпавший из рук племянника, сэр Гильом без единой запинки, громко и гневно воскликнул:
--Жирный боров! Много чести тебе – убивать мальчишек, да женщин!… Чтоб ты ею подавился… своей честью!
К счастью, Ганейл уже достаточно далеко отошёл от тела юноши, успев снять с головы шлем. Вздрогнув от слов Гильома, он резко развернулся.
--Развести их, -- властно приказал Артур, поднимаясь со своего места, --Пусть сэр Гильом облачиться в доспехи. Пусть унесут с поля боя сэра Ланселота.
Слуги короля успели преградить путь сэру Ганейлу, и, с трудом, всё же оттеснить в сторону Гильома.
Срывая с себя часть плотно скрывающих его доспехов, Ганейл вовсеуслышание громко ругался, и кричал чуть ли не через всё поле, что он готов сразиться с этим коротконогим задирой вообще без доспеха, чтобы Гильом стал ещё ниже ростом – на целую голову! В конце-концов, оба рыцаря лишь в лёгком облачении ринулись на турнирную площадку, не сговариваясь, выбрали бой на мечах. Ганейл с устрашающим хриплым рычанием набросился на своего противника, бывшего чуть ли не на две головы ниже его самого…
Это был бой великана и карлика. Сэр Гильом являл чудеса ловкости и быстроты. Но любой пропущенный удар, стоил бы рыцарю жизни. Король Артур и все рыцари наблюдали бой в мрачном молчании. Соперники ни в чём не уступали друг другу. Если бы только сэр Ганейл оставил своё упрямство и тщеславие – ведь они просто убивали друг друга на глазах у всех! Скоро Ганейл, первый устав от бешеного темпа, изведал на себе железо сэра Гильома. А господин граф так обозлился, что никакие раны и препятствия не могли унять его ярость. Схватка не могла продолжаться долго, когда-то оба противника должны были устать…
Томасу наконец-то удалось пробраться через толпу, до Ланса. Его уже уложили на носилки, сняв часть доспеха и шлем. Никаких тяжёлых ранений, по словам лекаря, не замечалось, просто разошёлся старый рубец, под волосами, да, видно ото напряжения, пошла носом кровь. Но юношу до сих пор не удавалось привести в чувство.  Равно как и леди Джинейлу, помещённую так же, на носилки. Томас потрогал руку Ланса, и не почувствовал ничего, что угрожало бы его жизни. Мельком он взглянул в необыкновенно бледное лицо королевы…И отвёл глаза в сторону, спросил слуг – куда они собираются их унести? А затем обратил всё своё внимание на турнирную площадку.
Некоторые люди, впервые видя такой страшный поединок, отвернулись боязливо в сторону. Все ожидали последнего удара. Но с чьей стороны он последует?…


                ХVIII
                Дни во дворце

        Всё, произошедшее с ним на турнирном поле, Ланс вспоминал с трудом. Тогда он не успел испугаться, и подчинил все свои силы одному – если не победить, то хотя бы достойно противостоять сэру Ганейлу. Когда Лансу сказали, что своим ударом копья он-таки выбил мощнейшего рыцаря из седла, юноша очень удивился. Он помнил, что сам оказался на земле, и постарался как можно быстрее подняться на ноги.  А потом почувствовал себя словно бы между мельничными жерновами, под тяжёлыми ударами меча сэра Ганейла. Должно быть, ему очень повезло, если он выжил, да ещё так легко отделался.
Хотя Ланс чувствовал себя здоровым, дворцовый лекарь безобразно-коротко остриг его волосы, зашил разошедшийся рубец и запретил  в течении нескольких дней вставать с постели, посоветовал как можно реже отрывать голову от подушки. Ещё молодой рыцарь с удивлением узнал, что он удостоился великой чести – находиться в личных королевских покоях. А тот крепкий, темноволосый мальчик, с кем Ланс так запросто играл в шахматы, в вышибалу и даже (тайком) в карты – это и есть племянник короля Артура, Зигвельд. Разница в их возрасте была невелика, и потому мальчишки быстро сдружились.
 День-два спустя, как только Ланс немного отошёл от действия сонных трав, его навестили самые высокородные гости, о каких только можно мечтать – король Артур и королева Джинейла. Юноша был не столько обрадован, сколько смущён их визитом. Конечно, ему сообщили о королевских милостях: он стал рыцарем Замка Зелёной Стражи. То есть одним из рыцарей королевы Джинейлы, охраняющих её особу. Но ещё – Лансу это было хорошо известно – из рыцарей Зелёной Стражи легче всего, при должной силе и умениях, попасть в число Королевских, и, может быть, со временем, занять своё место за Круглым Столом Артура. Это была достойная награда за проявленную смелость, и Ланс не забыл поблагодарить короля и королеву.
Но, сказать честно, когда царственная чета удалилась, Ланс почувствовал себя намного легче и свободнее. А вот за что он действительно благодарил небеса – это за то, что каждый день хотя бы один раз видел леди Илэйну. Конечно, для неё он был не старше Зигвельда, немногим отличался от мальчика, несмотря на все свои рыцарские подвиги. Благодаря её вниманию слуги были очень предупредительны ко всем желаниям больного. Лансу оставалось только грустно усмехаться про себя… И всё равно – он был рад, что мог видеть её каждый день, мог разговаривать с Зигвельдом – и, между делом, осторожно узнавать как можно больше о её жизни и привычках, о её нраве.
Обычно, утренние часы Ланс проводил в одиночестве. Зигвельд появлялся после полудня, а иногда – ближе к вечеру, как нынче. Ответив на вопрос Ланса о своих успехах в учёбе, Зигвельд достал шахматную доску и расставил на ней фигурки. Ему не терпелось завершить шахматную партию. Королевские шахматы были искусно вырезаны из полудрагоценных восточных камней. Белых представляли собой зелёные с золотом фигурки, а чёрных – фиолетовые с серебром. По-жеребьёвке (ещё вчера вечером) Лансу достались «чёрные».
Мальчик играл хорошо, и Ланс, жалея его, один раз проиграл. Но следующие два – уже не давал ему спуску. Наконец, в очередной раз, позорно проиграв своему сопернику, Зигвельд рассерженно нахмурил брови, смёл фигурки со стола на ковёр. Однако же, немного остынув, аккуратно собрал их все, и положил доску на место.
--Всё это пустяки, -- махнул рукой Ланс, -- Доживи до моих лет – тоже научишься играть не хуже. Особенно, если зимними вечерами умираешь от скуки.
Комнату уже затягивали сумерки. За открытым окном, на просторе неба разливались яркие, пёстрые полосы -- словно чудная, сказочная птица – так замысловаты были переплетения лёгких облаков, подступающей ночи – и отступающего дня.
--Что делает теперь ваша матушка, Зигвельд? – осторожно спросил Ланс.
-- Леди Иэйна, если не занимается мной, то находится у дяди, или  в наших комнатах здесь, во дворце. Леди Джинейла выехала за город, в один из своих замков, Зелёной Стражи. Король остался в Кэмлайте, потому что так говорят лекари. Поэтому он позволил леди Джинейле одной провести Турнир Роз…
--Турнир Роз?... Разве у королевы есть свои замки?...
--Когда вы станете рыцарем королевы, вы увидите эти Замки. Их всего два – на севере, и на востоке от Кэмлайта. Они небольшие, и не предназначены для войны. Король Артур выстроил их специально для леди Джиневры. Каждую весну в одном из них проходит Турнир Роз, и Осада Замка Любви. Но вы туда не попадёте, не успеете оправиться от раны.
--Я думаю, что у меня впереди ещё множество турниров, -- самоуверенно отозвался Ланс, закладывая руку за голову и счастливо улыбаясь.
Вечерний воздух, врываясь в окно, так сладко пах зелёной травой и цветами! Картина облаков за окном – потемнела, изменилась. Теперь облака напоминали летящего дракона, пышущего жаром заката. Ланс глубоко вздохнул – среди всех этих ароматов, что несла с собой ночь –он уловил аромат роз, такой, каким пах чёрный шелк леди Илэйны, и её руки. В раме окна зажглась ярко первая звезда, серп месяца чётче проступил на чароитовом небосводе. Словно наступающая ночь была прелестной драгоценностью в шкатулке влюблённой женщины…
--Матушка рассказывала мне, что Замки Зелёной Стражи – начал возводить ещё Мерлин…, -- продолжал говорить Зигвельт, -- Один из них он собирался подарить своей возлюбленной, Ниневе. И задумывал он выстроить целых пять замков вокруг Кэмлайта. И вдруг – бесследно исчез вместе с Ниневой! Говорят, что в этих замках и до сих пор живёт волшебство Мерлина. Король достроил два из них много лет спустя, в качестве свадебного подарка леди Джиневре. Однако же, я никогда не бывал в них… Есть ещё одна постройка со времён Мерлина, это Маяк на одном из северных островов, далеко от Кэмлайта. Король подарил эти земли моей матери. Они граничили с владениями моего отца…На этом Маяке я бывал неоднократно. Я помню и самое первое его посещение – мне было лет пять. Мы, вместе с родителями, пришли туда. Но я убежал от них, первый взобрался по лестнице на самый верх. И вдруг увидел, что это очень высоко, и что кругом – море!—дух захватило от страха! Море было большое и очень красивое. И – очень страшное, мощное…  И потом… я вдруг увидел ворона. Огромную, чёрную птицу. Ворон сидел на краю площадки, что обрывалась вниз, перила там были сломаны. Ворон поглядел на меня, прижавшегося  к каменной стене, а потом вдруг упал вниз и полетел над морем… И, знаете, Ланс – я словно бы летел на спине этого ворона, вместе с ним! Так что видел близко волны, и ветер свистел вокруг меня, всё было как въяви! И солнце ослепительно светило мне в глаза!...  Это уж потом, во время похорон отца, когда я в первый раз увидел дядю – я подумал сразу же, что этот человек, мой дядя, он очень похож на того ворона.
А тогда – матушка довольно быстро догнала меня, появилась на площадке почти вслед за мной. И когда я почувствовал на плечах её руки – всё исчезло. Она не стала меня ругать, что я убежал, просто стояла рядом со мной  и любовалась морем.
Ланс улыбнулся, представляя себе эту картину.
--Видно по всему, что дома тебе во всём давали волю! Впрочем, и меня редко ругали. Только за какие-нибудь очень большие провинности. Всего один раз, помню, дядя Гильом задал мне хорошую… хороший урок мне преподнёс. Мне было лет пять. Я закатил скандал – не помню уж из-за чего. А он просто стоял и держал меня в руках. Я пытался вырваться, орал какую-то дрянь, даже ругался. Как умел, конечно. Но ничего у меня не получилось. Дядя никому не позволил ко мне подойти, весь покраснел – ни слова не отвечал мне. Пока я не успокоился.
--А меня отец ставил в угол, и заставлял читать что-нибудь ужасно нудное. Стою, икая от слёз – а он сидит напротив, с розгой поперёк колен, внимательно, спокойно слушает… Он был высокого роста, крепко сложен, с рябыми от седины волосами. Я очень хорошо его помню.
Ланс спросил внезапно:
--А твоя мать – сильно переживала, когда он умер?
Зигвельд забрался с ногами на окно, сел, прислонясь спиной к стене.
--Да, -- сказал он, с минуту помолчав,-- Мне было почти десять лет, поэтому я очень хорошо всё помню.

…Сколько себя помнил Зигвельд, они жили во владениях отца. А Кэмлайт находился где-то очень далеко – лишь иногда упоминался, по большей части, слугами. И жили они вполне счастливо, вполне…Время от времени в замке устраивались праздники. Когда начиналась зима, и первый снег тонко укрывал землю, её серость и холод, открывался охотничий сезон. Это всегда было здорово: в замок собиралось много гостей, съезжались молодые и старые рыцари, со своими жёнами и детьми – у кого они были. Праздник длился целую неделю, а то и две. Женщины оставались в замке, в то время как мужчины не раз успевали покинуть его – и вернуться обратно.
Весело было оставаться и в замке, с женщинами, где велись всякие приготовления к застолью, танцам. Но Зигвельд был по-настоящему горд, когда в первый раз смог поехать вместе с другими мальчишками, сыновьями сеньоров,  на охоту. И в первый раз у костра попробовал горячий эль и кусок свежезажареной оленины. Не было счастливее дня в его жизни! Хвоистый дым и пушистые от снега лапы сосен, и сон внезапно навалившийся на глаза. Так что домой его привёз отец, спящим.
В тот раз всё обещало быть так же здорово, как обычно. Зигвельд ехал в числе пажей, будущих оруженосцев, и, оттого что уже не раз бывал на охоте, чувствовал себя ветераном. Охота успешно разворачивалась, он слышал это по звуку рожков. Мальчишки, конечно, не столько охотились, сколько развлекались, немного отстали от взрослых. А, может, те специально так сделали, чтобы отделаться от бестолкового молодняка. Но только вдруг всё оборвалось. И Зигвельд сердцем почуял беду. Через некоторое время подъехал егерь и сообщил, что все возвращаются в замок, ничего особо не поясняя. Просто Зигвельд должен был выполнить распоряжение отца – и всё.
После того приключения на охоте, неудачного падения с лошади, к которому сначала сэр Хьюго отнесся с иронией, мол, совсем постарел, -- он так и не оправился. Зигвельда переселили в дальнюю половину замка, со слугами и учителями. Но отца он видел теперь реже, чем мать. И лучше, чем она, замечал все изменения. Так продолжалось много месяцев… Мать всё реже и реже стала звать его во вторую половину, к отцу. И последние две-три недели перед кончиной сеньора, Зигвельд почти не видел леди Илэйны.
 А между тем наступило лето, самое чудесное время года! В замке же как-будто по всем углам расползся холод… И если Зигвельду нужно было одному пройти по тёмной лестнице, он крепко сжимал зубы, чтобы не закричать от страха. И в то же время он вспоминал, как страшно теперь матери, и всё терпел. Конечно, он легко мог бы обмануть слуг, но не делал этого, зная, что ни отец, ни мать не одобрили бы его самовольного прихода...
Страшно было смотреть на умирающего. Впрочем, лишь в первые секунды. Потом он всё же узнавал в этом исхудавшем старике своего отца, и переставал бояться. Так же как мать, радовался тому, что они всё ещё вместе… В день, когда сеньор замка умер, Зигвельд всё понял без слов – потому что слуги принесли ему чёрную одежду… Он молча оделся. И всё было очень тихо в этот день. Отменили уроки, на вопрос о леди Илэйне – ему сказали, что госпожа здорова, и скоро он всё увидит сам.
Зигвельд помнил, что вышел один на тёмную лестницу, и больше уже ничего не боялся. Остановился на ступенях, долго стоял молча, прислушиваясь к темноте. Потом сам прошёл во вторую половину замка.
В большом зале пахло свежим тростником, хвоей и воском. Он увидел отца – и не узнал его, коснулся руки и лба, но они были уже холодными. Потом он увидел мать, подошёл к ней, взял её за руку – и её рука тоже была холодной! Леди Илэйна не плакала… Он сел рядом с леди Илэйной, молча опустил голову на ладони, оглядывая предметы вокруг.
Зал был отлично знаком ему. Здесь обычно устраивались весёлые праздничные пиры, рождественские застолья. И окна, и дверь теперь были открыты на улицу, откуда тёплый воздух проносился, шевеля гобелены. Слуги, и другие люди, кто входил, двигались бесшумно, оглядываясь на хозяйку замка. А Зигвельд, почему-то, как никогда почувствовал, что они с матерью остались очень-очень одиноки в этом невозможно огромном мире…
И потом вдруг вошли какие-то люди, по виду, очень знатные, одетые во всё чёрное. Один из них подошёл прямо к вдове – леди Илэйна как-то расстеряно взглянула на него, словно и не узнавая. А Зигвельда просто поразило внешнее сходство этого человека с его матерью. Тогда он понял, кто их гость. Зигвельд встал и поклонился. Король Артур подошёл к нему ближе, и просто обнял за плечи, прижал крепко к себе, жестом приказал служанкам, чтобы они увели госпожу. Илэйна подчинилась им без всякого сопротивления… А Зигвельт, уткнувшись в чёрный живот своего дяди, этого совершенно чужого ему человека, которого он не знал, не помнил, заплакал. И жёсткая шерстяная ткань дядиной одежды тёрла его щёки…
 
--Дядя оставался гостем в нашем замке целую неделю. Когда матушка немного пришла в себя, он уговорил её уехать вместе с ним в Кэмлайт. Поначалу она наотрез отказалась. Но потом согласилась. Я не слышал, не знаю, о чём они говорили.
Зигвельд замолчал.
Уж наступила ночь, и собеседники почти не видели друг друга, лишь нечёткие силуэты вырисовывались – на фоне окна, или на фоне белых, смятых простынь постели, в неярком свете звёзд и совсем молодого месяца.
--Но, кажется, вы не живёте постоянно в Кэмлайте? – осторожно спросил Ланс.
--Мы приезжаем сюда, когда дядя об этом просит. Я довольно часто наведываюсь в Кэмлайт. Но матушка – редко. Она больше всего хотела бы вернуться в наши владения, что далеко отсюда. А сейчас, по-сути, у нас нет дома. Так она считает. Хотя дом, который отдал нам король, недалеко от Кэмлайта, очень красивый. Там совсем неплохо. Тихо. Кругом природа. Конечно, совсем другая, чем дома… Я хотел сказать, в наших родных землях.
Ланс снова вздохнул – кажется, одновременно с Зигвельдом.
Они услышали, что к двери кто-то подошёл, и в следущую секунду Ланс зажмурился от яркого света. Он прикрыл глаза ладонью, слыша, как служанка вежливо укоряет Зигвельда, за то, что он открыл окно, да ещё и сидит на подоконнике – что очень опасно. Мальчик соскочил на пол и пожелал Лансу спокойной ночи.
--До завтра,-- кивнул Ланс,-- Ещё сыграем в шахматы.
--А, -- протянул Зигвельд, вспомнив о своих поражениях, -- Хорошо – сыграем! Только до полудня я учусь. Спокойной ночи.
--И вам…тебе так же спокойной ночи, -- отозвался Ланс.
Мальчик ушёл, а служанка поспешно закрыла окно, сетуя что зря это на ночь глядя совсем выстудили комнату. Подала Лансу лёгкий ужин, а потом, по его просьбе, принесла книгу.
Однако же, новоиспечёный сэр больше думал о том, что рассказал ему Зигвельд, чем читал, и с этими мыслями, далеко за полночь, наконец-то заснул.


                XIX
                Башня

  На следущий день после завтрака, от нечего делать, Ланс принялся разглядывать золотой перстень, что подарила ему со своей руки королева Джинейла – в прибавок ко всем прочим почестям. Потом, свесившись с кровати, юноша вытянул из-под неё свой походный сундучок, открыл его, порывшись внутри недолгое время, и наконец достал с самого дна кожанную ладанку. Захлопнув крышку, задвинул сундук обратно.
Его вещи принесли только вчера, с постоялого двора, где остановились сэр Гильом и сэр Томас. Больше всего Ланса удивило то, что среди вещей он не отыскал ни письма, ни даже коротенькой записки от дяди, и на словах, через слуг – сэр Гильом ничего не передавал ему. Это совсем на дядю не походило!… Ланс растянул прочные завязки ладанки, выкатывая на ладонь кольцо. Тихонько выругался, когда его постель при этом осыпала какая-то травянистая пыль, по запаху, напомнившая восточные прянности. Он отложил ладанку в сторону, разглядывая кольцо.
Белое, яркое серебро являлось редкостью. Да и аметист, не самый крупный, однако же был так удачно выбран и так хорошо огранён, что выглядел не хуже рубина или алмаза. Кольцо отличала тонкостью ювелирной работы, чисто восточная изысканность – Ланс наконец-то нашёл нужные слова для его описания. На его руку кольцо подходило, разве что, на мизинец… Тяжёлый золотой перстень Джинейлы превосходил богатством это кольцо. Но свидетельство первого военного похода было намного дороже сердцу Ланса. Ведь вот – всё это осталось уже за плечами, и дождался он, наконец, таких дней, когда может лежать в чистом белье, в мягкой постели, и спать – сколько душе угодно. И даже порядком устал от всего этого!
Дверь в его комнату приоткрыли. Ланс поспешил снять с руки аметист. Это была леди Илэйна и служанка, что ухаживала за ним. Женщины о чём-то негромко переговаривались, потом служанка ушла, а леди Илэйна поздоровалась с юношей и села возле его постели, на стул с высокой спинкой. Сколько помнил Ланс, леди Илэйна, входя к нему, всегда улыбалась. Стоило ей появиться – и всё вставало на свои места и делалось, как нужно, при этом без малейших усилий с её стороны – каких-то особых приказаний слугам, криков и повышения тона. Илэйна спросила раненого, как он себя чувствует, и не надоела ль ему на завтрак каша? Ланс весело отвечал ей, что чувствует себя превосходно, а такой вкусной каши может съесть хоть ведро каждый день.
--Нет, кормить вас одной кашей мы не будем, -- улыбнулась Илэйна, -- А то вы не сможете по-прежнему резво танцовать! Совсем ослабеете.
Взгляд её невольно задержался на золотом перстне, на руке Ланса.
--Это подарок королевы, -- почему-то густо покраснел юноша, -- Я теперь рыцарь Зелёной Стражи. Личная охрана королевы.
--Почётное звание,-- кивнула леди Илэйна,-- вы его заслужили.
Внезапно приняв это решение, Ланс разжал ладонь, где прятал уже согревшееся  от его тепла серебряное кольцо, неожиданно сказал леди Илэйне.
--За все заботы, что вы в отношении меня проявили – я тоже хочу сделать вам подарок. Это мой первый военный трофей. На самом деле, вы можете сделать с ним всё, что угодно. Потому что, я понимаю -- для особы королевской крови это слишком скромный перстень.
Илэйна осторожно взяла кольцо, разглядывая переливчатый камень.
--Вы знаете, Ланс, мне ещё никто, исключая моего мужа, не дарил колец, -- улыбнулась леди Илэйна, -- Кольца, обычно, дарят жёнам -- или возлюбленным! Но вы, я думаю, не это имели в виду… Ваш подарок сделан от чистого сердца… Только вот я почти не ношу украшений.
Илэйна примерила кольцо на безымяный палец – украшение, словно влитое, красиво заблестело на её руке.
-- Спасибо, сэр Ланселот, --  снова улыбнулась Илэйна.
Сэр Ланселот стал густо красного цвета, и поспешил перевести разговор на другую тему.
--Я так же хотел узнать ещё вот о чём – сегодня принесли вещи из гостиницы, и я не обнаружил там даже коротенькой записки от сэра Гильома. На моего дядю это совсем не похоже. Или его, по какому-то недоразумению, не пускают во дворец?
Видя, что выражение лица леди Илэйны переменилось, Ланс обеспокоено спросил:
--Или что-то произошло? То, чего я не знаю?...
--Не хотелось беспокоить вас, --сказала Илэйна,--Только поэтому вам ничего не сказали сразу, Ланс… Когда вы были в беспамятстве, и вас  унесли с поля боя, сэр Гильом, пожелал вступиться за вас. Он вызвал на поединок сэра Ганейла. Ваш дядя остался победителем.
Ланс вздрогнул.
--Победителем?! Сэра Ганейла?!… Да ведь он ниже его чуть ли не на две головы!, -- воскликнул Ланс, резко приподнимаясь на локте, -- Да ведь сэр Гильом перед ним словно муха перед великаном!
Вдруг Ланс осёкся, поняв, что леди Илэйна ничего не сказала о том, жив ли его дядя.
--Он… ещё жив? – переспросил Ланс.
Илэйна кивнула согласно.
--Граф Гильом нанёс своему противнику несколько очень серьёзных ран. Сэр Ганейл теперь глубоко раскаивается в своём упрямстве. До сих пор ещё никто не наносил ему худшего поражения… Это пойдёт на пользу его заносчивости!
--Если это так, если сэр Ганейл тяжело ранен, то и моему дяде досталось не меньше,-- мрачно заметил Ланс, -- Я должен увидеться с ним!
--Выслушайте меня, сэр Ланселот, -- твёрдо сказала Илэйна, так, что Лансу, поневоле, пришлось прислушаться, -- Нельзя пренебрегать лечением. Я спрошу у ваших лекарей – можно ли вам встать, прошло всего-то четыре дня, считая сегодняшний. Нужно написать так же письмо сэру Томасу, чтобы не потревожить лишний раз раненого. Только пообещайте и вы мне, Ланс, что никуда не сбежите, а спокойно дождётесь моих сообщений. Всего-то до обеденного времени.
--Обещаю, -- кивнул согласно Ланс, -- И был бы очень, очень благодарен за помощь.
Ланс хотел было пожать руку молодой женщины, но Илэйна вовремя заметила его движение, и убрала поспешно свою ладонь. Ещё раз напомнив о его обещании, Илэйна оставила молодого рыцаря на попечение слуг.
Стоит ли говорить, что Ланс остался в страшном беспокойстве, не замечал, что говорили, о чём просили его слуги – всё исполнял машинально. Он корил себя за то, что раньше не спросил о дяде. И за то, что сэр Гильом из-за него ввязался в схватку с человеком, намного превосходящим его физически. Вспоминая силу ударов меча сэра Ганейла, Ланс не мог представить себе, каким образом сэр Гильом смог отстоять свою победу – пусть даже он очень опытный, искусный воин. Ланс боялся увидеть самое худшее… В таком случае, никакая королевская милость не будет для него достаточной наградой!
--О, пусть бы лучше она…!,-- тихо прошептал юноша, отворачиваясь к стене.
Голова его стала тяжёлой, мысли притупились – видно, ему дали какое-то питьё, на которое Ланс попросту не обратил внимания. Но сонное зелье не избавило его от тяжёлых мыслей. Разве это справедливо?! Он – живёт и процветает, да ещё и валяется в королевских покоях, под присмотром десятка слуг. А дядя в какой-то забытой богом дыре, быть может…
И юноша почему-то вспомнил их родовой замок. Полуразрушенную башню в которой он любил, тайком от матери, лазить, и устраивать свои тайники. В той старой башне уже давно обвалилась крыша. Ступеньки были ветхими и, поднимаясь по ним, можно было запросто упасть  вниз, покалечиться. Но вот эта-то недоступность притягивала больше всего. Ланс знал, что никто из слуг не полезет сюда искать господина. Арки бойниц – были и его кабинетом, и убежищем. Иногда здесь на ум приходили мелодии песен или стихи. Конечно, в то время он был в кого-то влюблён – ни в кого конкретно, и во многих сразу. Один раз певец-менестрель, забредший к ним в замок, пел о неведомой, прекрасной Донне. Дядюшка с большим уважением принял этого певца, больше похожего на бродягу и непробудного пьяницу, и сказал потом племяннику, что это очень знаменитый человек. Стихи были красивые, красивее голоса этого человека и слабого треньканья на лютне. Но менестрель был уже стар. Наверное, когда-то он был одним из первых, среди тех, кто начинал эту волну, захлестнувшую теперь все дворы сколько-нибудь знатных сеньоров. Лансу не удалось ни о чём расспросить толком их гостя.
…Ему виделась всё та же башня… Была осень – или весна?... Ланс не мог этого определить по тем скудным островкам пейзажа, что открывался в проломах стен. И вдруг Ланс с содроганием понял, что их родовой замок – разрушен. Он не оглядывался, боясь увидеть что-то очень-очень плохое. Всюду стояла невообразимая тишина, но Ланс знал, куда именно он идёт: к башне, там, в тайнике (но ведь он же его освободил, сжёг все свои бумаги, прежде чем уехать!) – там, в тайнике оставалось ещё что-то, очень важное.
И вот он увидел башню. За время – она ещё больше разрушилась, Теперь это был какой-то опасный, ощерившийся к небу остов. Всюду из камня торчали деревянные обломки. Меж ступеней зияли опасные провалы. Камни крошились под ногами. Ланс вошёл в пролом входа и стал подниматься наверх, туда, где когда-то был устроен его тайник. Иногда удавалось идти по ступеням, но чаще приходилось опираться на опасные, прогнившие балки и перекрытия. Кажется, птицы почему-то беззвучно кружили в небе, над его головой. Там, где когда-то была крыша. И множество раз Ланс радовался тому, что тело его – ещё по-мальчишески лёгкое, и ловкость – не утратилась.
Когда оставался последний, самый трудный пролёт, разрушенный настолько, что казалось вообще невозможно его преодолеть, Ланс вдруг увидел впереди в полукруглой арке бойницы – два силуэта. Один из них принадлежал сэру Гильому. Но Ланс не сразу узнал дядю. Наверное, время как-то сместилось, или ещё бог-весть-что произошло, но дядя Гильом выглядел примерно на один с ним возраст, или чуть старше. Юноша видел господина графа очень хорошо, потому что так падал на него солнечный свет. Наверное, таким дядя был когда только приехал ко двору Артура – исполненный силы молодой рыцарь, без тени печали и горьких философствований о жизни в душе. Весь – воплощение силы и устремлённости вперёд, к ясно видимым целям. Рука об руку с ним стояла Дама, та самая невообразимая Донна, о которой пел менестрель – тоненькая, стройная девушка, вся пронизанная солнечным светом. Солнце под таким углом касалось её своими лучами, что нельзя было различить черт лица, только линии фигуры, легко, воздушно очерченой. Ланс мог понять, что волосы у неё светлые, вроде бы даже рыжие, и платье зелёного цвета. Впрочем, все краски были размыты, неясны. Дядюшка и его Дама негромко беседовали, стоя, словно в раме, в арке бойницы.
Потом вдруг Ланс понял, зачем они там стоят, и зачем подле его дяди – эта Дама. Кажется одним лишь усилием воли, оттолкнувшись от каменных ступеней, Ланс перелетел этот провал, вцепившись в камни на той стороне руками, впившись в них пальцами… Под ногами – пропасть, и всё мутится в голове. Но постепенно опора становится твёрже и перестаёт ускользать из-под рук. По малой толике этой опоры Ланс взбирается наверх. До бойницы – совсем недалеко, с десяток ступеней. Юноша взбирается на них, поднимается на ноги, скорее устремляясь вперёд. Он зовёт сэра Гильома, но тот явно ничего не слышит, весь поглощённый разговором со своей Дамой. «Успеть, успеть!» – бьётся в голове Ланса.
Однако Дама словно чувствует кого-то, кто может всё остановить. Её рука крепко сжимает руку сэра Гильома, и они, вместе, шагают с Башни вперёд…
Ланс, преодолевший одним рывком последние ступени, ловит руками воздух. Поток звуков оглушает его – это и ветер, что размазывает по его лицу слёзы, и птицы, чьи крики он теперь слышит. Да и сам замок вновь наполняется жизнью, из призрачного – становится таким, каким Ланс помнил его всегда. И только ветер издалека приносит тихий звон лютни, тихий, незнакомый ему голос:

--…Сердца жестокого, сердца холодного –
Вряд ли достигну,
Даже если потрачу всю жизнь
На поиски снов…

Ты… под вуалью веков таинственно
Дремлешь,
Жива ли? Не знаю. Образ ты мой – или сна,
Я понять не могу… Я понять не могу… *

И слёзы, горчайшие слёзы, каких Ланс ещё никогда не испытывал, рвались, словно крик, излиться. Он задыхался…
Кто-то осторожно тряс его за плечи, чем-то резко пахучим натирая его виски. Ланс открыл глаза, и наконец-то смог набрать в грудь воздуха. Он увидел лица служанки и леди Илэйны, секунду все молчали. Потом служанка отошла в сторону, а леди Илэйна выпрямилась. Хотя брови её всё ещё были хмуро сведены, она сказала спокойнее:
--Лекарь разрешил вам встать – ненадолго. И сэр Томас пишет мне, что будет ждать вас сегодня, после полудня. Вы уже сейчас можете идти.
Наотрез отказавшись от еды, Ланс выпил только немного вина со специями, и тут же попросил подать ему одежду. Илэйна ещё на минуту задержалась возле юноши, ожидая, когда слуги принесут одежду.
--Пожалуста, помните, что я поручилась за вас, и вы должны вернуться через два часа. И постараться не бежать, идти размерно.
Заметила леди Илэйна, глядя в лицо юноши, сосредоточенное и бледное. Он уже сел на постели, прикрывшись одеялом.
--Я всё исполню в точности, не подведу вас, -- сказал он серьёзно.
Чуть помедлив, Илэйна положила ему ладонь на плечо, говоря:
--Стоит ли думать о плохом раньше времени?...
Её сочувствие поддержало Ланса, он поднял голову, взглянув на молодую женщину.
--Да, вы правы. Но сэр Томас – он ни о чём больше не писал?
--Зачем напрасно гадать, когда вы сами скоро всё увидите? Ваш дядя жив – это я знаю точно, – заметила Илэйна.
В эту минуту в комнату вошли слуги, неся платье молодого рыцаря. И леди Илжйна ушла. Но Ланс почувствовал себя немного спокойнее. Быстро, без спешки оделся, поправил перевязь, – и вдруг, впервые обратил внимание, что в этой комнате есть ниша-молельня. Когда-то матушка учила его молитвам. Ланс опять, с необыкновенной ясностью вспомнил свой сон. Он подошёл к алькову, но не встал на колени, а, коснувшись рукой распятья, произнёс про себя только одно: «Если это случится, я разуверюсь в Твоей справедливости». И потом решительно вышел из комнаты.


                XX
                Обретение имени

 Сэр Томас получил письмо от сестры короля, леди Илэйны, и ожидал появления Ланса. Он давно уже решил ничего не объяснять юноше, пусть все увидит сам. С того дня, как сэра Ланселота унесли в королевские покои, а сэра Гильома к его людям, на постоялый двор, Томас ожидал этой встречи. Он постоянно находился возле Гильома, но никакое врачебное искусство, ни знания или дар Томаса -- уже не были нужны раненому. Получив письмо, Томас сообщил господину графу, что племянник желает увидеться с ним, навестить его сегодня – без особой надежды, что раненый услышит, поймёт эти слова. Но Гильом через минуту-две открыл глаза, спросил – правда ли, что Ланс желает его видеть?
--Да, он скоро прийдёт сюда. Так пишет мне леди Илэйна. Я отписал ответ – пусть, мол, приходит.
Каким-то чудом – по иному Томас не мог этого расценить – сэр Гильом держался до прихода племянника в сознании и здравой речи. И это даже могло бы вселить надежду…
Когда юноша появился, сэр Томас коротко поздоровался с ним и провёл сразу же в комнату господина графа, оставив там. Прошло полчаса. «Да сколько же у него сил? И сколько их ещё осталось?» – думал про себя Томас. Он остановился возле окна, глядя на улицу. Там – всё было пёстро, ярко, весна радовалась жизни. Он знал одно – добро и зло,  всё сейчас странно перемешалось, даже для него, человека много изведавшего. Что уж говорить о юноше, который сам едва держится на ногах!, Томас видел это по его лицу, когда Ланс вошёл. И хотелось бы сказать ободряющие слова, да язык не поварачивался врать в такую минуту…
Сэр Томас увидел на столе запечанный пергамент, вдруг вспомнил, что это Ланс привёз послание от короля и королевы лично ему, барону сэру Томасу Линну. Томас сломал печать, развернул свиток, и всё-же мысли были далеко, и ему пришлось несколько раз пробежать письмо глазами:
«Господин барон, сэр Томас Линн!
Мы узнали о вашем намерении покинуть столицу, и спрашиваем вас во-первых о здоровье сэра Гильома – потому что никто, кроме вас, не сможет ответить на этот вопрос точнее. Во-вторых, надолго ли вы покидаете наш город? Леди Джинейла приносит вам свои извинения, ибо всё, что она совершала, как она говорит, было продиктовано не её волей.
Мы желали бы снова видеть вас в нашем доме.
                Король Артур, королева Джинейла»

Томас раздумывал несколько секунд, потом развернул свиток обратной стороной, написал на нём ответ:
«Всемилостивейший король Артур, королева Джинейла!
Сообщаю вам о состоянии графа Гильома – оно очень тяжёлое, и вряд ли граф проживёт дольше двух-трёх дней. Он пожелал скончаться дома, точнее – в дороге (что случится вернее всего).
Что касается меня, то я давно решил, что моё место в этом мире во владениях моего тестя, теперь уже можно сказать, что в моих собственных владениях. Хотя Кэмлайт прекрасный, удивительный город.
И потому мы с Гильомом, по обоюдному желанию, возвращаемся домой. Верный ваш слуга, и проч.                Барон сэр Томас Линн»
Свернув свиток, Томас крепко перевязал письмо и запечатал, прислушался к тому, что происходило за дверью. Послышались шаги, Ланс вышел в комнату, прикрыв за собой дверь. Выглядел он спокойнее и лучше, чем до свидания с дядей. И даже улыбнулся Томасу, сказав:
--Дядя сообщил мне, что хочет не медля ехать домой. А можно ли его тревожить?
--Можно,-- вздохнул Томас, --Мы поедем потихоньку, погода стоит сухая, тёплая. Доберёмся. Что передать вашей матери, сэр Ланселот?
--Я остаюсь здесь, в Кэмлайте. И уже принят в число Рыцарей Зелёной Стражи, пока что. Но я хочу стать истинным рыцарем, без страха и упрёка, и буду стремиться к этому!
Томас невольно улыбнулся.
--Судя по началу, у тебя всё должно получиться так, как ты этого захочешь, сэр Ланселот Озёрный… Должно быть, через год-два ты станешь одним из лучших королевских рыцарей. Желаю тебе удачи. Но… хотелось бы предупредить… если ты хочешь услышать мой совет.
--О чём? – поднял удивлённо брови юноша
--Не верь Джинейле. Так же, как я не верю ей. Быть может, она лжёт в том, что стала другой. И, коли уж ты спас её от смерти на костре, то теперь – защити короля от её власти.
--Я не совсем понимаю, о чём вы говорите, сэр Томас, -- честно признался Ланс, -- Но я запомню ваши слова. Дядя говорит мне, что напишет письмо, как только пребудет домой. Сэр Ганейл тоже тяжело ранен. И, как говорят все, поражение было ему добрым уроком! Ведь до сих пор он оставался одним из сильнейших рыцарей короля. Клянусь честью, я не успокоюсь, пока не превзойду его! – и силой, и мастерством!
--Да сопутствует тебе удача, -- кивнул Томас.
Они пожали друг другу руки, Ланс спрятал за пазуху письмо и, ещё раз сердечно простившись с бароном, ушёл.
Томас из окна некоторое время следил за ним. Ланс повзрослел. И даже Томасу казалось, что с того времени, когда они въехали в Кэмлайт, прошли не месяцы – но годы… Как оказалось, каждого из них ожидало своё завершение истории. И грустнее всех оно почему-то закончилось для сэра Гильома. Конечно, это несправедливо, мог бы сказать себе Томас. Но, Бог мой!, сколько раз ему случалось сталкиваться с несправедливостью! – так много, что он давно перестал считать…
По-крайней мере, Гильом держался мужественно. А есть ли для человека более суровое испытание? Но, с глубокой скорбью в душе, Томас вдруг подумал, что в эти дни – теряет лучшего друга, а этот мир – очень хорошего человека. Навсегда.


                XXI
                Клодия

При каждом, даже несильном толчке носилок, Гильом чувствовал боль. Он знал, что люди стараются нести его как можно осторожнее, и передвигаются очень медленно. Не будь этой задержки в пути, сэр Томас теперь уже был бы намного ближе к своему дому.
Гильом знал, что это последние часы отмеренного ему времени, несмотря на то, что в этот день он как-будто чувствовал себя лучше... Стараясь не думать о боли, не обращать на неё внимания, он представлял себе песочные часы. И, если два дня назад ему ещё удавалось замедлять ток песчанных крупинок вниз, то теперь они стремительно лились тоненьким, золотистым ручейком, становясь всё тусклее, всё прозрачнее... Пэтому, если кто-то из слуг случайно дёргал носилки, Гильом не открывал глаз.
Он уже находился в каком-то полусне. Ему виделись картины – всякий раз разные. Так что реальность стала совсем зыбкой. И, вместе с тем, в иные минуты, он чётче, чем всегда видел эту реальность. Острее и сладостнее чувствовал запах весны.
…И вот, в этом полусне – он увидел себя, идущего по высокой,  вполне летней траве. С правой стороны он вёл в поводу своего гнедого, со всем тяжёлым рыцарским облачением, увязанным поперёк седла. А с левой стороны – сжимал уздечку мохнатого, серо-мраморного пони. Идти приходилось медленно, выбираясь на дорогу из старого, светло-лиственного леса. Словно серебряные, стволы деревьев высоко поднимались вокруг. И солнечный свет падал золотыми, рассеянными столбами вниз, сквозь их листву и ветви…
Время от времени Гильом слегка поворачивал голову, чтобы взглянуть на свою спутницу, что ехала на серо-мраморном пони. Столбы солнечного света, сквозь которые они проезжали, ярким золотом зажигали её волосы, вольно распущенные. И волосы эти были  прекрасные, мягкие и шелковистые, словно тёплый летний воздух. Гильом почему-то хорошо помнил их прикосновения и запах. Её лютня в кожаном чехле, висела у седла, на котором всадница ловко удерживалась, лёгонькая, словно девочка-подросток. В руках, белых, лишь слегка золотистых от солнца и веснушек, она сжимала поводья – что сжимал так же и Гильом, и, когда эти поводья подрагивали, на них тонко звенели серебряные колокольчики, выводили приятную музыку. Гильом не смотрел в лицо, в глаза своей спутницы – впрочем, он знал черты этого лица, они были очень давно ему знакомы, так же как прикосновения и запах её волос. Гильом чувствовал жар – истому летнего полудня. Госпожа вдруг подняла голову и взглянула на него прямо, словно бы задавая какой-то вопрос. Как--будто назвала его имя.
Толчок носилок заставил Гильома проснуться, выбросил его из сна в относительную реальность. Госпожа с прекрасными, медово-рыжими волосами – осталась в летнем полудне. Гильом вздохнул. Носильщики, приняв его вздох за стон, остановились. Увидев это, барон Томас Линн подъехал к ним ближе.
--Что, Гильом? – спросил он раненого.
--Остановимся здесь, ненадолго,-- попросил граф, -- Ты говорил, что с тобой едет монах.
--Позвать его?
Гильом согласно кивнул. 
Носилки сэра Гильома опустили на землю, в лёгкой тени раскидистых ив. И, по приказанию сэра Томаса, скоро отыскали монаха, привели его. За время похода, а особенно жизни в Кэмлайте, святой отец ничуть не похудел, и не утратил своего весёлого нрава. Но в эту минуту стал по-настоящему серьёзен.
--Сеньор Гильом желает исповедаться и причаститься, -- сказал Томас монаху, -- Мы отойдём подальше, чтобы не мешать вам. Но после – непременно позови меня.   
Их небольшой отряд (остальные уехали вперёд, ни к чему было всем людям медлить с возвращением домой), остановился на поляне, чуть поодаль. Весенняя трава, тёплый ветер, радость неба среди ветвей старых, пушистых ив – всё это слишком не вязалось с исповедью и смертью. И потому люди подавленно молчали. Минут двадцать спустя священник подошёл к сэру Томасу – видно, немного накопилось грехов у Гильома! за короткие сорок лет его жизни!
Барон вернулся к своему другу, присел рядом с носилками на траву. Никакой дар ясновидения Томасу теперь не был нужен, чтобы увидеть, что человек этот умирает. Жар прошёл, но улучшение состояния как раз и говорило об обратном… Уже руки Гильома стали холодными, лицо побледнело и пот мелкими росинками выступил на лбу. Томас молчал.
--Сейчас отправимся дальше… Такая радость вокруг, -- сказал Гильом, -- Ты помнишь ту женщину, что пела на празднике, у Артура?
--Тебе она, похоже, приглянулась, Ги?
--Когда меня несли, я задремал. И видел её, как въяви.
Томас опустил голову, тихо вздыхая.
И в эту минуту на поляне послышался серебристый перезвон. К ним как-будто бы из леса, но может, и со стороны дороги выехала дама на тёмно-сером пони. Уздечку пони увешивали серебряные колокольчики, выводя приятнейшую в мире музыку. Пони довольно резво бежал, аккуратно неся на своей широкой спине миниатюрную всадницу. Судя  по её росту – только пони и мог служить ей лошадкой. Платье на всаднице было зелёное, цветв хвои сосен, освещённых солнцем, и к седлу, на ремнях, прикреплялась лютня. Никто ничего не успел сказать, а дама уже соскочила на землю и быстро прошла в сторону сэра Томаса и сэра Гильома.
--Дама Клодия!,-- удивлённо воскликнул Томас, наконец-то её узнавая. Своей маленькой ручкой женщина быстро и крепко пожала руку сэра Томаса, бойко заговорив:
--Сеньоры, просто чудо помогло мне узнать, что вы проезжаете мимо! Совсем недалеко разбит мой шатёр, я приглашаю графа Гильома отдохнуть в нём. А вам, сэр Томас, нужно спешить домой. И не переживайте за своего друга, теперь я несу за него ответ.
Томас взглянул на Гильома – он уже настолько ослабел, что едва мог открыть глаза.
--Дело всё в том,-- заговорил было Томас.
--Нет, нет!,-- прервала его Клодия,-- Ничего не нужно пояснять. Пусть господин граф отведает глоток моего питья, а потом ему нужно будет отдохнуть.
Женщина отстегнула от своего пояса фляжку, украшенную диковинными узорами из цветов и трав, открыла её и, осторожно приподняв голову раненого, поднесла питьё к его губам. Со своего места Томас почувствовал чудесный, цветочный и травный аромат этого питья, слегка вздрогнул, внимательнее всматриваясь в лицо дамы Клодии. Позволив Гильому сделать не больше глотка из своей фляжки, дама также осторожно опустила его голову на подушку. Прошло всего несколько секунд, а граф уже смог заговорить.
--От питья Клодии мне, и правда, лучше. Оставь меня с ней, Томас, и поспеши домой – раз она об этом говорит.
--Да, поспешите! -- повторила Клодия,-- обещаю, что напишу вам письмо. Прикажите носильщикам следовать за мною.
Секунды две поразмыслив, Томас кивнул согласно.
--Хорошо, раз ты этого хочешь – пусть так и будет, Гильом. Вы говорите, что мне нужно спешить. Почему?
--Потому что совсем скоро состоятся крестины вашей дочери. Вивьен не утерпела, и собрала всех раньше времени. Одним словом, поторопитесь, сеньор! Оставьте с господином Гильомом только носильщиков, больше никого не нужно. Отсюда до моего шатра совсем недалеко.
Томас взглянул в лицо друга, будто-бы не такое бледное и застывшее, чем ещё минуту назад, напомнил  – непременно написать ему письмо, сообщить обо всём, что бы ни случилось. И, в то время как носильщики подняли сеньора Гильома, следуя за дамой Клодией, отряд сэра Томаса спешно выехал на дорогу. До родных земель оставалось много миль.


                XXII
                Крестины
 
Гостьи тихо вошли в спальню хозяйки замка. Ребёнка уже уложили спать, и солнечные лучи, слегка касаясь полога кроватки, делали его подобным лепесткам водяной лилии. По знаку Вивьен, кормилица вышла из комнаты.
Высокородные гостьи по очереди подходили к колыбельке, любуясь крепко спящей девочкой, складывая на постель свои подарки и отдавая фанты Раймону, который важно держался за юбку матери. Вивьен счастливо улыбалась. Всё прошло хорошо! И, действительно, к чему было медлить с крестинами малышки? Когда Томас вернётся – а ведь он уже в пути -- он только порадуется. К тому же эта игра в фанты – развеселила гостей. И все соседки откликнулись на её приглашения, все прибыли на крестины её девочки. И даже эта незнакомая гостья – назвавшаяся самой леди Джинейлой (но ведь не может же сама королева прибыть на их праздник!… Скорее всего, это какя-то другая Джинейла), и ещё одна гостья, имя которой Вивьен забыла, из-за его незнакомого звучания и длинности – они оказались очень милыми, и хвалили Раймона… Так что Томасу совершенно, совершенно не о чем было переживать! Целых полгода не крестить ребёнка просто нельзя, вот это совершенно верно, без всяких там домыслов и догадок.
…Наряды дам переливались всеми цветами радуги. И даже – но это уж могло показаться полным наваждением, обманом зрения, или особого преломления солнечных лучей -- иногда казалось, будто за спинами гостий прозрачные, радужные плащи… а может быть -- крылья. В руках – тоненькие серебристые палочки… Но старая баронесса была уже по-старчески рассеяна и подслеповата, а Вивьен – слишком поглощена чувством радости, чтобы уловить перемену в голосах своих гостий.
--Чудесный ребёнок, -- заметила первая из подошедших, сереброволосая дама, должно быть старше, чем мать Вивьен, -- Вот он мой фант, дорогая хозяюшка. К сожалению, он чист и я не могу ничего сказать о судьбе девочки. Но всё равно, я думаю, что она вырастет на  радость своим родителям.   
Передав Раймону пустую бумажку-фант, дама положила на кровать молодой баронессы свой подарок и отошла в сторону.
--Не только на утешение и радость! Она вырастет, поистине, красавицей! Её синие, подобные фиалкам и небу, глаза станут просто подчинять себе сердца всех мужчин! – заметила следущая дама в светло-голубом одеянии, оставляя свой подарок.
--А мне вот думается, что у девочки будут самые красивые в мире золотистые волосы. Что может быть пленительнее в женщине, чем эти нежные завитки, ласковые сети любви – лёгкие, словно солнечные лучи, густые как шёлковая трава! – подошла к постельке девочки дама в солнечно-жёлтом платье.
--Постойте, если уж мы заговорили об этом, то нет ничего приятнее для мужчины, чем ощущение нежной кожи. У этой девочки она будет гладкой и белой, словно лепесток лилии. Едва коснувшись её руки, мужчины станут забывать обо всём на свете!
--Всё это ничего не значит, милые леди, без гармоничных, пленяющих мужской взгляд форм тела. Полностью расцветя, девушка эта станет сладостной, как мёд, гибкой, лёгкой, стройной. И даже с возрастом – не потеряет своей красоты.
--Как неправильно говорить о теле, забывая, прежде всего о лице, где отражаются все наши мысли и чувства! Черты её лица всегда сохранят свою привлекательность, неповторимость. Её лицо будет подобно совершенному, тонкому произведению искусства Природы – так соразмерна и чиста будет в нём каждая линия.
--Вот-вот! Лицо и тело, и весь облик человека – прежде всего отражают качества души! А вы описали какую-то смазливую куклу… Нет, прежде всего красотой души станет пленять эта девушка, своей глубокой добротой, пониманием мира.
--Добротой – нашла прекрасное качество! Что значит доброта без ума! Добренькая, глупая красавица. Ну уж нет! Она будет очень умной, проницательной девушкой, стремящейся взвешивать и оценивать свои поступки, а не предаваться всю жизнь бесцельным порханиям.
--Ум без любящего сердца ничего не значит! Её сердце будет способно глубоко и сильно полюбить. Но её скромность и соразмерность никогда не сделают этого чувства вульгарным.
--Всё это прекрасно, милые дамы. Однако, вы забыли об одном, очень важном качестве. Красота души, ум, доброта, любящее сердце, скромность – всё это пустяки, если человек не умеет выразить себя словами, голосом. У этой девочки будет пленительный голос и большая тяга к музыке. Слова – отыщутся, словно бы, сами для любых мыслей и чувств. И легко, но не бездумно, будут слетать с её губ, подобно жемчугам и розам.
Вивьен слушала, как зачарованная, не успевая следить за потоком пожеланий её дочери – для неё, матери, и без того совершенной. Впрочем, она от души благодарила каждую гостью за добрые слова. Фанта Судьбы, пока что, не оказалось ни в чьих руках.
Между тем, к колыбельке девочки поднялась последняя, случайно оказавшаяся на их празднике гостья, леди Джинейла… Вивьен очень удивилась, когда в самомом разгаре празднества в честь крестин ей сообщили, что какая-то знатная дама просит приюта в их замке. Разумеется, баронесса не могла ей отказать. Гостья назвалась леди Джинейлой. И вот теперь эта леди подошла к кроватке ребёнка, так как ещё за столом сказала, что найдёт свой подарок для малышки… Она улыбнулась – и улыбка её была холодной, словно лёд. По-королевски величественная женщина, шелка её платья напоминали краски зимнего заката, густых фиолетовых сумерек. Когда она поднялась к колыбельке девочки, казалось, свет солнца – померк, потускнел, словно бы уже наступил вечер. Джинейла несколько секунд вглядывалась в личико ребёнка, не сюсюкаясь и не восторгаясь девочкой.
--Всё верно, -- обернулась она к Вивьен, которую только теперь, преодолев радость её души, что-то остро кольнуло в  сердце,-- Девочка станет такой, как вы её описали. И, может быть, в чём-то ещё лучше… Но я тоже принесла свой дар!
Джинейла отстегнула от пояса, среди складок платья, кинжал в чёрных ножнах. Вынув его, направила свет на обсидиановую поверхность лезвия, и, отражением солнечного луча – на миг – коснулась лба малышки. Ребёнок беспоконо заворочался, но не проснулся. Гостья вложила кинжал в ножны. Улыбка исказила её губы, когда кинжал упал повех всех прочих подарков, брошенный узкой рукой королевы. Все замерли увидев этот странный предмет, а Вивьен пошатнулась, прижав руку к груди, так что старой баронессе пришлось поддержать её. Вивьен не могла видеть последнего подарка, но сразу же почувствовала, что в нём заключена злоба и холодность, яркая ненависть той, кто его дарила.
Королева подняла над кроваткой ребёнка фант, и все увидели, что он не пуст…
--Да, все ваши пожелания хороши, милые Дамы, и все они сбудутся! – сказала королева, голос её пронёсся по комнате, словно порыв холодного ветра.
Весь облик королевы вдруг стал изменяться, сползать, словно клочья пёстрой обёртки. Волосы почернели, упав волнами на плечи и спину, и Вивьен узнала этот голос, всего один раз когда-то услышанный ей въяви – голос жестокой королевы Маб! Она хотела броситься вперёд, остановить её, но ноги словно приросли к месту, и неимоверная слабость охватила всё тело.
--Да у меня в руках Фант Судьбы, и я намерена предсказать её судьбу, милые Дамы, -- с издевкой произнесла Маб – Так вот – в самом цвете лет – а она вырастет такой, как вы все её описали, и, в чём-то даже лучше,-- девушка отправится в далёкое путешествие. И во время пути встретит свою смерть!, по ошибке выпив отравленное вино. А её возлюбленный умрёт от кинжального удара – гибельное оружие  теперь перешло в этот мир!
Маб разорвала над колыбелькой фант, и бросила обрывки бумаги в воздух. Они закружились словно снежные хлопья… Потом королева сошла с возвышения, и ни ни кого не оглядываясь, прошла вперёд, горделиво скрестив на груди руки – шаги её раздавались всё глуше и дальше под сводами неизвестного Вивьен дворца…
И снова комнату осветило яркое солнце.
Молчаливо стояли все гостьи. Губы баронессы Вивьен побелели, и только Раймон крепко держал мать за руку, да ещё старая баронесса поддерживала дочь под локоть, не совсем понимая, что здесь происходит.
--Однако же королева поторопилась, -- прервал всеобщее, тягостное молчание очень приятный голос ещё одной гостьи, имя которой Вивьен никак не могла вспомнить -- она пришла вместе с одной из приглашённых дам. И голос её ёщё тогда показался Вивьен очень благозвучным, а имя – очень длинным и запутаным.  Женщина поднялась к колыбельке ребёнка. Шелка её платья отливали глубокой изумрудной зеленью. Ласково улыбаясь, дама осторожно взглянула на спящую малышку, которая ничего не ведала о том, что сейчас, здесь о ней наговорили.
--Ведь фант королевы Маб подложный! Взгляните сами!
Дама присела, собрала в ладонь обрывки бумаги и сложила их на поверхности книги, одном из подарков девочке. На бумаге угловатым почерком, вовсе не почерком баронессы Вивьен, было написано слово “Смерть”. Книга обошла всех дам и вернулась в руки дамы в зелёном наряде. Она же собрала клочки бумаги в ладонь, и когда раскрыла её, подставив солнечным лучам, бумага сгорела, не оставив и пепла!
--Королева поторопилась, -- повторила зленорукавная леди, -- Ведь ещё я не отдала своего подарка малышке. Пусть мой подарок до времени останется тайной… Я же скажу вот о чём: да, всё сказанное здесь, сбудется. И девушка отправится в далёкое путешествие, где, по ошибке, вместе с одним человеком – отведает вино… Но лишь для того, чтобы узнать величайшую в мире радость! Ведь это будет волшебный Любовный Напиток!  Истинная, сильная любовь, недоступная сердцу себялюбивой, гордой Маб, коснётся двух сердец… И, может быть, превратится в красивейшую в мире Легенду… Таким будет моё предсказание.
Сказав это, Дама сняла со своей груди мерцающий изумруд и положила его в колыбельку девочки. Затем она положила поверх подарков прозрачный, как-будто бы пустой флакон, бутылочного стекла, и цветок белой фиалки. Солнечные лучи огнистым золотом зажгли рыжие волосы леди, коснувшись стены, открыли уходящий Портал. Дама шагнула в него, по каменным, гулким плитам удаляясь всё дальше. И лица Вивьен коснулся тёплый ветер, принеся с собой бодрость. Молодая женщина и все, кто находился в комнате, вдохнули прекрасный аромат весенних цветов и трав, услышали тонкий серебристый перезвон колокольчиков – и всё смолкло...
Совершенно незаметно гостьи разошлись, словно бы растаяли в воздухе… Вивьен, Раймон и старая баронесса остались в комнате одни. Молодая женщина опустилась на постель, в душе укоряя себя за глупость. Раймон же вместе сбабушкой отошли к кроватке девочки, старая баронесса достала изумруд Дамы, завёрнутый в фант, подошла к Вивьен, сказала:
--Должно быть, это и есть фант Судьбы. Он оказался в руках последней гостьи.
Вивьен подняла голову, дрогнувшим голосом попросила:
--Пожалуста, открой его.
Старая баронесса, развернула бумагу и сжала губы… Он оказался пустым.
--Пустой, мама!,-- радостно сообщил Раймон, понявший в чём собственно дело.
Вивьен так сильно побледнела, что баронесса поспешила достать из-за пояса платок и пахучую соль – и тут какая-то свернутая бумажка упала на пол. Мальчик ловко поднял её, крикнув:
--Ещё один! У бабушки был, в платке!
Вивьен воскликнула вслед за сыном:
--Мама, так ты тоже брала фант!
--Не помню, -- честно призналась баронесса,-- Может быть, да. Я, как и все, сидела за столом, когда ты всё это затеяла, стала писать эти бумажки, а потом  разносить их каждой гостье. Наверное, я тоже взяла.
--Открой его и прочитай, -- с надеждой сказала Вивьен.
Баронесса развернула бумажку, подставив её под солнечный луч, долго читала написанное.
--Буквы, -- сообщил прежде бабушки матери Раймон, -- “В”  и “А” – я понял.
--Ви… Виа…Виалла…
 Прочла наконец старая баронесса. По лицу Вивьен заструились слёзы, она сказала:
--Это то имя, которое дали ей мы с Томасом! Я хранила его в тайне, как он просил. Никто не знал этого имени – его-то я и написала. Только одного не исполнила… Боже мой, какую глупость я совершила, чего здесь только ни наговорили!… Так что же ты пожелаешь, мама, нашей маленькой?...
Спросила Вивьен, утирая слёзы.
--Что тут пожелать!, -- вздохнула баронесса, -- Хотела я тебя остановить ещё там, за столом. Шутка ли, такие игры! Столько всего было сказано-пересказано, и красота, и любовь… А мне хотелось бы, чтобы она прожила счастливую жизнь в кругу своей семьи, под защитой и опекой достойного мужа, рядом с  прекрасными детьми, дай Бог, и внуками! По-моему о большем счастье для женщины и мечтать грех! А все остальное – небесная красота, и прочее…Лишь бы собственный супруг до конца дней видел в ней все эти достоинства. И она -- сохранила бы добрые чувства к своему мужу. Вот что будет лучше всего.
--Пусть будет так!, -- улыбнулась Вивьен, --Ведь фант судьбы пришёл в твои руки, минуя и королеву Маб, и ту леди, что говорила последней.
И вздохнула спокойнее.
В эту минуту послышались шаги, дверь отворилась.
--Папа!,-- Раймон бросился, стремглав к двери,-- Мама, папа пришёл!
Вивьен поднялась с места, и скоро уже, обнимая жену, Томас подошёл к колыбельке, взглянул на дочь. Несмотря на весь это шум, Виалла не проснулась. Томас улыбнулся, сказав тихо:
--Красавица! На тебя похожа.
Потом перевёл свой взгляд на подарки и слегка нахмурился. Без боязни достал он из всех вещей кинжал королевы Маб. Несколько секунд смотрел на него, сжав губы.
--Вот он и отыскал мой дом,-- вздохнул сэр Томас,-- когда-то моё имя было начертано на его клинке… Кто принадлежит теперь этому жертвенному оружию?… Не думал я, что Маб сумеет расстаться с такой, священной для неё, вещью!
Они отошли в сторону, чтобы не беспокоить ребёнка, а бабушка сумела увести Раймона – вдруг дико возревновавшего родителей к маленькой сестричке. И баронесса, уткнувшись в плечо мужа, от начала до конца всё ему рассказала. Томас внимательно её выслушал, сказал в заключении:
--Перестань винить себя. Иначе, чем судьба, это не назовёшь. Ведь я тоже должен был приехать домой намного раньше… Но об этом поговорим потом… Изменить раз предсказанное – вряд ли возможно. Будем жить, и, сколько будет наших сил, постараемся оградить Ви от опасностей. Так что верь словам своей матери и своему сердцу. Язык Маб –лжив, ты знаешь это лучше меня.
И Вивьен всем сердцем поверила словам мужа.
Томас велел жене спрятать подальше все подарки, в особенности – кинжал Маб. Но всё же и барон и баронесса понимали, что никакое укрытие не будет достаточно надёжным для этой вещи. Кинжал лишь заснул -- на время, чтобы в нужный час пробудиться, когда имя на его клинке почует свою жертву.
Цветок белой фиалки Вивьен в тот же день посадила в саду, в тени памятной ей старой груши и пышного шиповника. Цветок прекрасно прижился, скоро дал новые листья и нежные бутоны, обещая в будущем году густо разрастись в тени старого дерева, по краю полянки.
               

                XXIII
                Письмо от Клодии

  Лишь месяц спустя к господину Томасу прибыли слуги, оставленные им с Гильомом. Прибыли, когда уж Томас собирался отправлять гонцов во владения господина графа, и вообще – на его поиски. Прибыли одни, но с письмом для барона, сэра Томаса Линна.
Их сразу же провели к хозяину замка, и один из них, самый бойкий в речи, поведал, что произошло с ними, и с господином графом Гильомом дальше.
………………………………

…Клодия снова села верхом на своего пони и медленно поехала вперёд, указывая носильщикам путь. Они уходили в лес, всё дальше от дороги, но идти почему-то было легко: ни кустарники, ни трава или упавшие ветки не мешали им нести носилки. Наконец, среди старых ясеней и буков, на открытой поляне все увидели шатёр дамы Клодии. Леди легко соскочила на кудрявую траву, бросила поводья прямо на землю и вошла в шатёр. Впрочем, пони сам отошёл в сторону и стал деловито пастись – словно, и без хозяки прекрасно знал, что нужно делать.
--Сюда, -- позвала Клодия слуг, отводя полог, скрывающий вход.
Носилки удалось внести, не потревожив раненого, и слуги изумлённо огляделись: внутри шатёр оказался намного просторнее, чем можно было предположить!,  напоминал уютную комнату в замке. Они увидели даже кровать, мягкое, удобное ложе, куда и переместили сэра Гильома. Рыцарь казался очень ослабевшим – но не более того. Клодия дала ему ещё один глоток чудесного питья, а слугам приказала вынести носилки, собрать в лесу хворост посуше и сложить его возле шатра. 
Слуги поспешили исполнить её приказания. Каждому из них было ясно, что дама эта не иначе, как волшебница! Они вышли из шатра, снаружи ставшего, как и прежде, маленьким. Вокруг стеной стоял густой, старый лес, и ни одной тропинки не вело от этой поляны хоть в какую-нибудь сторону! Впрочем, валежника в лесу было много, и они скоро принесли большую кучу веток, приготовили их для костра. К этому времени дама Клодия тоже вышла из шатра, далеко отводя полог, так чтобы свет и свежий воздух могли свободно проникать внутрь. И, удивительно, но эта женщина вдруг показалась всем намного моложе и приятнее лицом, чем прежде.
--Осторожно снимите вот здесь зелёный дёрн,-- указала Клодия на место недалеко от шатра, -- и разожгите огонь.
Она снова вошла в шатёр и вернулась оттуда с чугунным треножником.
--Разжигайте, поторопитесь!,-- строго сказала она слугам, -- Пока действует моё снадобье, всё нужно успеть.
Скоро под треножником разгорелось яркое пламя, а дама Клодия установила на него глиняный горшок – по ободу – меднозвенящий бубенчиками. Дальше слуги ожидали чего-то совершенно волшебного, но Клодия просто налила в горшок чистой воды из старого медного кувшина, и, взглянув на них, сказала:
--Я думаю, вы проголодались. Зайдите в шатёр – там есть угощение для вас. Но ведите себя тихо, не потревожьте сэра Гильома!
Слуги с опаской вернулись в шатёр дамы Клодии. Мельком взглянув в сторону кровати, они заметили, что раненый был погружён в глубокий сон. А в противоположной стороне, на ковре и белой скатерти – расставлено для них богатое угощение, и множество мягких подушек раскидано вокруг, для удобства. Запахи самой разнообразной пищи звали поскорее приступить к трапезе, так что им и в голову не пришло задуматься –  кто же всё это приготовил? Да и, в конце-концов, это было уже не важно. Слуги усердно угощались, скоро отяжелев от пищи и питья. Никуда не хотелось идти, лень разлилась по всему телу, да и мягких подушек вокруг было вдосталь… В полудремоте, в тишине шатра они вдруг услышали перезвон медных бубенчиков, и только тогда почувствовали, что какой-то сладковатый дым медленно заполняет всю комнату. Дым этот складывался в необыкновенные узоры, картины какой-то неведомой, Волшебной Страны. Ароматный дым расслаблял все напряжённо сведённые мышцы, полнокровнее делал тело, и чище ум. И сон неодолимо смежал глаза, нашептывая дивные, прекрасные сказки…
Сколько времени прошло – было совершенно неясно. Проснувшись, слуги увидели, что лежат всё на том же ковре, укрытые тёплыми одеялами. Сквозь приоткрытый полог шатёр заливал солнечный свет. Сама же хозяйка сидела на скамейке, возле кровати, где находился сэр Гильом, вполне живой, хоть и не преисполненный сил. Они о чём-то негромко разговаривали друг с другом.
--Наконец-то п-проснулись,-- заметил господин граф, и подозвал одного из слуг к себе.
Опасливо взглянув на даму Клодию, слуга подошёл, учтиво поклонился. Сэр Гильом, и правда, мало походил на умирающего, скорее наоборот – на выздоравливающего. Он передал слуге два запечатанных письма, пояснил:
--Отвезёте указанным людям эти письма. П-первое – сэру Томасу, другое – моей сестре. Я же сам на некоторое время останусь гостем дамы Клодии, об этом можете изустно сказать и сестре, и сэру Томасу… П-поверьте мне, что с-спали вы достаточно долго!, -- усмехнулся он, добавил, взглянув на Клодию, -- Так же, наверное, как я… Успели отдохнуть. Поэтому сейчас же и собирайтесь в дорогу.
Дама Клодия улыбнулась в ответ, и  вышла из шатра вместе со слугами, вручая каждому по дорожному мешку.
--Вы видите, что я не могу оставить одного сэра Гильома, -- сказала она слугам, -- но мой пони доведёт вас через лес до самой дороги. Главное не отстаньте от него. Так же сохраните то, что я собрала для вас в дорогу. Счастливого пути!
Улыбнулась им Клодия.
Пони громко фыркнул за их спинами, словно бы призывая поторопиться.
--Не отставайте от него, -- повторила дама Клодия, положив свою маленькую ладошку на голову пони, и что-то негромко сказала ему, добавила, уже для слуг -- Передавайте мои приветы сеньору сэру Томасу, и его жене.
Слуги спешно пошли вслед за пони, который, едва Клодия окончила говорить, затрусил к лесу.
Пока они выбирались к дороге, пони леди Клодии совсем загнал их. Хоть время от времени он даже останавливался, поджидая их, но нелегко было продвигаться по лесу без единой тропки! И потому, когда под их ногами оказалась твёрдая дорога, слуги все взмокли, задыхались от бега.  А нахальный пони, остановившись на границе леса, махнул им на прощанье хвостом, и затрусил обратно…

--Ещё две недели добирались мы до вашего замка, сеньор. Благодарение Богу, --  сэр Гильом и дама Клодия дали нам достаточно денег в дорогу… И вот перед вами письмо сэра Гильома, вполне живого!, можете нам поверить!
Барон поблагодарил слуг и отпустил отдыхать.
Оставшись один, он распечатал письмо дамы Клодии, читая:

«Славный Тэм Лин!
Исполняя своё обещание и вашу просьбу, пишу, что сэр граф Гильом (к тому моменту, когда вы читаете это письмо) уже почти здоров, и скоро собирается отъехать вместе со мной, в мой замок.
Вы ещё непременно увидитесь. Быть может, мы, вместе с Гильомом навестим вас, или вы сами пожалуете к нам в гости, в «Зелёный Плющ». Мне всегда хотелось взглянуть на вашу жену, леди Вивьен.
О досадной случайности – можете не переживать. Она не принесёт вреда девочке. Присоединяем свои пожелания счастья -- ко всем прочим дарам, какие получила ваша дочка от своих крёстных.
                Любящие вас, Гильом и Клодия»

Под письмом Томас увидел росчерк господина графа, и несколько фраз, написанных его рукой. Впрочем, так неразборчиво, что сразу узнавался почерк Гильома. А ещё ниже – золотистый оттиск, символ дамы Клодии, виденный им и раньше на деке её лютни – веточку цветущего плюща.
И Томас улыбнулся, вспомнив, где довелось ему увидеть в первый раз этот знак, намного раньше…
               
                (  14 марта 2005 (20:33) )