Глава 25. Высококвалифицированный специалист

— Ну, что? Прокатили? — спросила жена, которая все поняла по одному моему виду.
— Прокатили, — коротко ответил ей. Рассказывать о встрече с Румянцевым и обсуждать детали моего сокрушительного провала не хотелось, и мы с женой молча пошли к станции метро.
— Слушай, плюнь ты на все. Давай съездим в центр. Посмотрим, что там происходит. А лучше, пошли пешком, — предложила она. Ничего не оставалось, как согласиться.
И мы увидели обезлюдевший в те траурные дни центр Москвы, свободную от транспорта улицу Горького, многочисленные оцепления, которые кого-то куда-то пропускали, а куда-то вообще не пропускали никого. Мы даже добрались до хвоста огромной километровой очереди, медленно продвигавшейся в сторону Дома Союзов, где в Колонном зале люди прощались с Леонидом Ильичом Брежневым. Увы, дальше пропускали только делегации от организаций по спискам и пропускам.
Вернувшись назад, на Садовом кольце обнаружили мощное оцепление из колонн военных грузовиков. Похоже, они расположились здесь давно и надолго как пристанище для солдат. Чуть в сторонке работали полевые кухни и передвижные туалеты. Видели и парочку бронетранспортеров, затесавшихся среди грузовиков.
Пройдя пешком примерно четверть Садового кольца, видел все ту же картину осажденного военными города, но так и не нашел ни одного танка, да и вообще солдат с оружием. Возможно, что-то можно было наблюдать лишь в первый день, когда войска действовали по предписанию, не зная причины тревоги. Возможно.

Переключение внимания помогло отвлечься от тягостных мыслей, но стоило попасть на работу, они захлестнули с головой.
— Афанасич, почему вчера не был на работе? — громко и даже показалось демонстративно, спросил Чебурашка в присутствии Мазо, молча сидевшего за своим столом.
— Прощался с Леонидом Ильичом, — не поднимая головы от стола, соврал ему.
— А что там всех пропускали? — удивился он.
— Не всех, — коротко ответил, считая наш разговор оконченным, и встал из-за стола, собираясь выйти из комнаты.
— А в министерство случайно не заходил? — с ехидной улыбочкой задал он свой заранее подготовленный провокационный вопрос. Его мог бы задать Мазо, но только не Чебурашка. Но Мазо получил указание Бродского не провоцировать меня, а потому это должен был сделать и сделал Чебурашка. Не ответив, стремительно вышел в коридор, чтобы подавить вспышку ярости от внезапно возникшего, давно забытого ощущения безысходности своего положения.
Все это уже было и привело меня в психиатрическое отделение госпиталя. Что же сейчас? Что удерживает меня здесь, где мне четко показали мое место раба бессловесного. Моя участь — работать на Мазо и Бродского, получая за это ровно столько, сколько они сочтут нужным. И мне никогда не вырваться из их цепких лап, потому что они этого просто не допустят. Они дойдут до кого угодно, но любыми способами оставят в своем подчинении, потому что я — курица, несущая им золотые яйца, как оценил меня Бродский. Курица, которую могут покормить, но могут и зарезать.
И все же это не армия. В любой момент я могу подать заявление и, отработав положенный срок, уйти с предприятия. А что дальше?.. Я вдруг понял, что не смогу заниматься ничем другим, потому что давно прикипел к этой работе. И пусть меня не устраивают человеческие отношения в нашем странном коллективе, но «Буран» — мое детище, пусть хромое, пусть кривое, но мое, и я уже не смогу оставить его без присмотра.
Да и в министерство устремился не из-за должности и зарплаты, а лишь потому, что мой надзор за этим растущим в муках противоречий ребенком мог бы стать более эффективным.

Немного успокоившись, поднялся на площадку у входа на крышу и уселся на ступенях, чтобы поразмышлять в одиночестве и наметить план дальнейшей борьбы с моими рабовладельцами. Отныне я не воспринимал их иначе, чем врагов, с которыми надо вести позиционную войну, можно даже заключать временное перемирие, но никогда мира, потому что в мирной обстановке они мгновенно сядут на шею.
В любой войне надо искать союзников. Поразмыслив, понял, что их нет в нашем коллективе. Есть несколько сочувствующих, но они уже давно смирились со своим положением и неспособны поддержать меня открыто. Как жаль, что Кузнецов ушел из отдела, а ведь вдвоем мы были силой.
И вдруг меня осенило! Вот она разгадка, почему Бродский так легко отпустил строптивого профессионала Кузнецова.
Но, кто еще может стать моим союзником? Шабаров? Он уже запятнал себя звонком к Румянцеву.
Дорофеев? Вряд ли. После возвращения из изгнания он потерял себя. Это уже не тот Дорофеев, которого знал на полигоне.
Пожалуй, только Филин. Он в курсе проблемы, а в последнем с ним разговоре мне даже показалось, что он на моей стороне. И я отправился к Филину.
— Борис Николаевич, — сходу обратился к нему, — Вы в курсе проделок этих мерзавцев?
— Каких мерзавцев? — спросил он и слегка отвернулся, сдержав невольную улыбку, — В курсе, в курсе, — быстро ответил, чтобы не уточнять и без того очевидное. Да, похоже, я в нем не ошибся.
— И что мне теперь делать? Не могу же я это так оставить.
— А что теперь сделаешь? Надо было договариваться сразу. Дело сделано, поезд ушел.
— Вы так считаете? Но ведь даже вы мне так ничего и не предложили взамен. Поговорили и разошлись, — напомнил ему.
— А ты думаешь, если предложат, действительно сделают? — вдруг удивил Филин, — Потому и не предложил, — доверительно улыбнулся он.
— Оригинально, — не удержался я, — Они, оказывается еще хуже, чем я думал.
Филин рассмеялся:
— Иди, работай. Ты упустил свой шанс. Впрочем, его у тебя не было.

Я вышел из кабинета несостоявшегося союзника, утвердившись во мнении, что мне не поможет никто. Сражаться за свои права придется в одиночку. И самое большее, чего можно добиться, это создать условия, чтобы моим врагам стало выгодным мне помогать, а не препятствовать моим целям. И я решил взять в союзники единственного, кто остался — Вачнадзе.
Что мне известно о нем? Ровно столько, сколько и ему обо мне — ничего. Разве что анекдот, рассказанный Мазо, о том, как удивились земляки, попавшие в городскую квартиру доктора наук Вачнадзе. Какой ты доктор, сказал один из них, вот Вахтанг настоящий доктор, такой дворец выстроил, а даже не главврач.
Конечно же, именно Вачнадзе позвонил Румянцеву, разрушив мою карьеру, но сделал это не по своей инициативе, а по просьбе Шабарова, тут же, очевидно, забыв даже мою фамилию. Неизвестно, какие аргументы приводил Евгений Васильевич, и приводил ли их вообще, но Вачнадзе должен узнать, какой «равноценной» замене он поспособствовал. И еще пусть узнает, что чувствует человек, у которого украли Жар-птицу.
И я написал ему короткую докладную записку. В ней не было ничего, кроме «аргументов и фактов», но они били наповал. Я зарегистрировал ее в секретариате Генерального директора и приготовился ждать положенные двадцать дней, отпущенные на рассмотрение подобных документов.

Реакция последовала незамедлительно. Уже через день я получил официальный ответ: «Уважаемый Анатолий Афанасьевич, Вы являетесь высококвалифицированным специалистом...» А далее в стиле Бродского излагались причины отказа в переводе.
Мне осталось лишь посмеяться, ведь в моей записке я никого ни о чем не просил, а потому и отказывать было не в чем. А значит, Вачнадзе и не читал мой документ. Все решилось на уровне Бродского — этаком лейтенанте Макарове нашего ГКБ.
— Эмиль Борисович, вы читали ответ Вачнадзе на мою докладную? — спросил Бродского, прорвавшись в его кабинет в перерыве какого-то совещания.
— Нет, — мгновенно среагировал он.
— Впрочем, зачем вам читать, если сами писали, — констатировал я факт, не требующий доказательств. Бродский заулыбался:
— А что вы хотели? — обратился он ко мне на «вы».
— Хотел лично спросить у Вачнадзе, раз уж вы за него, — замолчал я.
— Что спросить? Спрашивай, — принял игру Бродский, снова перейдя на «ты».
— Что дальше делать высококвалифицированному специалисту?
— Что делать. Работать.
— Как, если его труд не ценят?
— Анатолий, зайди после совещания, — попросил Бродский.
После совещания он заявил, что приложит все усилия, чтобы выбить мне должность ведущего инженера и персональную надбавку. Но все это будет лишь в следующем году, а пока компенсирует мои потери из премиального фонда. Сделал вид, что поверил, и мы расстались «друзьями», пожав руки в знак примирения.
Разумеется, Бродский и не собирался выполнять обещанное. И в новом году мне пришлось вновь обращаться к Вачнадзе. Похоже, Бродскому досталось, потому что с месяц он вообще не разговаривал со мной.
А первого апреля восемьдесят третьего года меня вызвал Дорофеев и поздравил с переводом на должность ведущего инженера, с окладом аж в двести рублей. Достойная прибавка для высококвалифицированного специалиста.