Се, гряду скоро!

Белые стены, белый пол, белые халаты… Я шел по больничному коридору, устало вглядываясь в лица людей. Некоторые сочувственно кивали, кто-то отворачивался - все они уже знали.
За четыре года, которые маленькая Поля провела в клинике, мы стали тут своими, и многие искренне переживали за судьбу моей девочки. Теперь все подходило к завершению. Операция, на которую была последняя надежда, окончилась, едва начавшись: по словам хирурга, химиотерапия оказалась бесполезным мучением – удаленная четыре года назад опухоль успела дать метастазы почти во все органы. Как ребенок прожил столько времени, оставалось загадкой. Но теперь уже сомневаться не приходилось - страдания Полины подходили к концу, а мои только начинались.
Войдя в палату, я закрыл стеклянные двери и тихонько сел на край постели. Девочка мирно спала, разметавшись на белоснежной простыне. Тонкие веки подрагивали, время от времени в уголках губ проглядывала улыбка…
Я вспомнил прохладное лето, четыре с половиной года назад, когда впервые увидел ее, пятилетнюю рыжеволосую принцессу с зелеными, как у кошки глазами. Она подошла ко мне, уткнулась в колени и тихо-тихо попросила: «забери меня отсюда». И я забрал. Конечно, многие потом крутили у виска, услышав, что я повесил себе на шею такой груз, некоторые напротив, восхищались, делая из меня чуть ли не героя. А правда, как всегда, находилась посредине: я не смог бы жить, зная, что племянница, единственный оставшийся на свете родной человек, находится в приюте… Иногда думалось, что смерть брата была мне своеобразной пощечиной. Да, брат из меня был никакой, впрочем, и дядя, по сути, тоже…
Задумавшись, я не сразу заметил, что Поля проснулась: два огромных, без ресниц, зеленых глаза, не мигая смотрели в мою душу. В такие моменты казалось, что девочка читает меня как книгу. Боль и страдания сделали из этого ребенка умудренного летами старца, так глубок и спокоен был всегда ее взгляд.
-Думала ты сегодня не придешь, - еле слышно сказала она и улыбнулась, протянув уже почти прозрачную ладошку.
Тонкие пальцы были холодными и шершавыми, словно высохшие веточки. Наклонившись, я поцеловал их и вздохнул - главное было не плакать при ней.
-Не грусти, дядя.
-Я не грущу.
-Тебе жалко, что я ухожу.
Ее слова отозвались в сердце болью. Я раскаивался, что позволил племяннице узнать правду, но, с другой стороны, Поля была умной девочкой, она бы догадалась…
-Так будет лучше, поверь, - ей хотелось успокоить меня. – Для всех. Ты бы не смог обо мне заботиться… Потом, в будущем. Я слишком слаба, чтобы выдержать... Рада, что все так… легко. И почти не больно.
«Почти не больно», - мысленно повторил я, усмехнувшись. Эта девочка даже не представляла, какие боли были бы у нее без наркотиков, и что еще ждало впереди. Впрочем, и того, что ей перепадало, хватило бы, чтобы лишить меня остатков какого-либо жизнелюбия. А она улыбалась. Нет, даже радовалась! Чему? О, наивная детская вера, способная без скептицизма принимать все светлое и доброе! Что ж, я не смел права разбивать ее упование о камни логики. Более того, я бы сам поверил во что угодно, лишь бы не видеть слез на ее глазах. А пока она верила в то, что давала религия - их не было.
-Тебе надо отдохнуть, милая, - видя, что девочка снова сомкнула веки, сказал я, - посижу до обхода…
Она вздохнула.
-У меня выросли крылья, - то ли во сне, то ли наяву сонно пробормотала Поля и улыбнулась.
Я насторожился. Наклонившись, коснулся ее белого лба – кожа под моей ладонью пылала огнем, хотя руки ее были холодны словно лед.
-Поличка…
Взглянув на меня сквозь поволоку сна, девочка судорожно вздохнула:
-Будет очень-очень страшно: мертвые будут завидовать живым. Я видела однажды во сне... Просила не видеть ничего этого. Болеть плохо, но не так страшно. Ты поймешь, когда увидишь. Я буду надеяться... Ты сильный… - она погладила меня по руке и голос ее сорвался. – Конечно, ты сильный… А там… надо сделать только шаг, маленький шажок… Да… А у меня уже выросли крылья и так больно… Так устала! Больше не хочется… Как же хорошо летать… Так тепло и радостно… А здесь страшно, очень страшно… Совсем темно и больно. Трудно…
Ударив по кнопке вызова, я в панике заметался по палате. Меня трясло как в лихорадке. Ожидаемо, все было так ожидаемо и так неожиданно!
-Так темно вокруг, - она говорила все тише и тише, - так темно… Всем страшно. Хотя бы маленький огонек… Хотя бы кто-нибудь свернул, другим бы не было так…
«Господи, нет, нет!» - мысленно кричал я, чувствуя, как мир вокруг рушится. – «Почему же так несправедливо?!»
Но Бог не услышал моих безумных просьб. Через час Полины не стало. Ее тело отвезли в морг, а мне выдали бумагу и отправили домой. Мир рухнул… Так мне тогда казалось – но это был только начало.
***
Жизнь потерял цвет, вкус, запах – она стала словно не цветная фотография. Я пытался забыться, как мог, но ни алкоголь, ни работа, ни путешествия, ни попытки найти любовь – не принесли забвения…
Не знаю, я сам ли изменился или реальность, но многое из того, что казалось обыденностью, стало вызывать изумление и отвращение. Слишком ярок оказался контраст между красотой и строгостью пути, который, благодаря маленькой Поли, я увидел за стеклом своих убеждений, и тем, что творилось вокруг. Стоило неимоверных усилий продолжать видеть за толщей разврата, в котором с каждым годом все глубже увязали люди, черты Человека – целомудренного, исполненного благодати и внутреннего царского достоинства. Все стало с ног на голову: белое превратилось в черное, черное – в белое. И не было никого, кто мог бы остановить это победоносное шествие тьмы.
А потом случилось то, что многие назвали Ужасом: мир сошел с ума, вздыбился как разозленная кошка и выпустил когти. Слова больной девочки, произнесенные, впрочем, задолго до ее рождения, сбылись: живые завидовали мертвым, но никто не раскаялся и не обратился от своего безумия. Я выжил чудом, впрочем, как и все, кто остались доживать дни на раненой планете.
Выход из кризиса нашелся быстро и был вполне ожидаемым: границы покалеченных стихией государств были стерты и то, что раньше именовалось странами, стало одним государством. Спустя год единым стало все, включая переписанную историю, и новую религию – смесь вседозволенности плоти и рабства духа.
Каждый делал выбор.
***

Мужчина нахмурился и, вздохнув, бросил на меня быстрый внимательный взгляд.
-Вы понимаете, что мы не можем оставить вас в лаборатории, если не будет Свидетельства?
-Разумеется.
-Такие специалисты, как вы…
Махнув рукой, я остановил его и молча протянул рабочую карточку.
-Вряд ли вам удаться скрываться больше недели – глупо умирать после всего того, что уже пришлось пережить. Если передумаете, возвращайтесь – я помогу стереть личное дело и отзову Ищущих. Правительство закроет глаза: поверьте, многие пытаются высказать протест, однако голод оказывается лучшим аргументом повиноваться голосу разума. Через пару лет недовольных просто не останется.
-Через пару лет не останется никого, - холодно возразил я и усмехнулся: - лучше умереть с голоду, чем превратиться в безвольную тварь, мечтающую лишь о хлебе и зрелищах и, подохнуть во сне. Мне вас жаль и я вас презираю… Прощайте!
Покинув катакомбы, я поднялся на поверхность. Серое пятно солнца в небе и ярко алый свет луны красили выжженную пустыню в зловещие блекло розовые тона. Трудно было поверить, что каких-то пару лет, мир был совершенно другим…
Я бежал на восток, изредка останавливаясь, чтобы перевести дыхание и прислушаться. Погони пока не было, но ощущение чьего-то пристального взгляда не покидало, быть может, это была всего лишь игра подсознания...Что делать дальше, я, честно сказать, не знал.
В тени обгоревшей сосны, свернувшись калачиком на сырой, пахнущей серой земле, я закрыл глаза. Долгий путь в никуда отнял последние силы – нужно было поспать.
-Проснись!
Вздрогнув, я поднял голову и огляделся. На поверхности озера играли золотистые блики… Ветер, чуть трогая припорошенные росой травы, пробегал по берегу, заставляя колыхаться сплетенную сеть теней и вызывая на воде легкую рябь.
-У этого места еще нет имени, - ответив на мои изумленные мысли, девочка протянула руку и помогла встать.
-Поля?
Она засмеялась и, встряхнув рыжими кудрями, порывисто кивнула.
-Что происходит? Где мы? – встав, я выпустил ее ладонь.
-Увидишь, просто иди следом.
И я пошел. По серебристому лучу, уходящему спиралью в небо, оставляя внизу золотистый рассвет над зеленым лесом и желтые пятна полей. Выше и выше, иногда бегом, иногда шагом, задевая плечами облака и вдыхая сладковатый тягучий туман.
Лишь дойдя до конца, я понял, что вновь остался один. Поля исчезла так же внезапно, как появилась, а вокруг, над куполом мира, стояла удивительная тишина. Не было ничего: ни времени, ни пространства – только я, край дороги и свет.
-Ты долго шел.
Вздрогнув, я вгляделся вперед, но кроме сияния не увидел ничего.
-Зачем? – вновь прозвучал голос.
-Я не хотел быть как они…
-Я послал ангела, когда ты был слеп, и забрал его, чтобы прозрев, ты сумел пойти вслед за ним и показать дорогу другим слепцам. И ты пошел, но один. Где же остальные?
Я хотел было ответить, но почему-то не смог.
-Неужели думаешь, что лучше их? Благодаря ее смерти, ты сделал всего лишь шаг - остальной путь, Я вел тебя за руку. Не надлежало ли проявить милосердие к тем, кто видел только тьму вокруг?
-Что же мне делать? – крикнул я, отступив назад. - Я остался верен, ушел, отверг их скверну!
-Так будь верен до конца – вернись, откуда ушел и не тлей как уголь, но гори! Скажи им: горе вам, если не обратитесь от скверны своей и не оставите пути нечестивых! День Мой уже при дверях: се, гряду скоро!
Над обгоревшей сосной гас серый закат, и кровавый глаз луны зловеще плыл над землей, иногда утопая в поволоке густого тумана. Встав, я глубоко вдохнул холодный воздух и повернул назад. Мне оставалось сделать только шаг – и догореть, блеснув во тьме едва заметной искрой. Но Он был прав: пока не открылись двери, пока над землей еще было небо - и слепые могли обратиться, и глухие услышать, и упавшие встать. Как я.