Смысл рассказа В. Сорокина Лошадиный суп, рецензия

«Анне и Марии
Как началось? Просто, как и все неизбежное:
Тысяча девятьсот восьмидесятый год, июль, поезд Симферополь — Москва, 14.35, переполненный вагон-ресторан, пятна томатного соуса на перекрахмаленной скатерти, забытые кем-то спички «Львiв», сигаретный пепел, позвякивание бутылки «Нарзана» в металлическом кольце у окна, колеблющаяся занавеска, гиперболоиды густых солнечных лучей, Олино предплечье со следами облезающего загара, полинявший Володин батник, Виткино джинсовое платье с двумя вышитыми маковыми головками».
Так начинается один из рассказов современного писателя Владимира Георгиевича Сорокина «Лошадиный суп», написанный в 2000 году.
Прежде всего, хочется сказать, что главенствующими эмоциями, сопровождающими чтение, являются смятение и отвращение. Чувствуется, что автор хочет написать то, что никто еще не писал; видно стремление удивить читателя, так как он [читатель], видимо, совсем устал от напыщенных правильностью и витиеватостью произведений классической литературы. Не знаю, так ли это, но складывается мнение, что в понятии автора читатель принижен и заметит книгу среди массы других только в том случае, если в ней будет что-то такое, чего он еще никогда в книгах не видел. А что это может быть, как будто задумывается писатель? А только разрушение запретов и табу, своеобразная проверка терпения бумаги. Получается, что автор направляет свой творческий потенциал в сторону, противоположную традиционному представлению об искусстве. Если предшествующие книги задавали вопрос, каков же идеальный человек, то здесь автор погружается всё ниже и ниже, от человеческого духа к его физиологии. Для чего это сделано? Не хочется думать, что только ради достижения успеха у убаюканной красивыми книгами публики…
Смею предположить, что такая литература может стать своеобразной лакмусовой бумажкой на проверку нравственности человека. Я имею в виду то, что крепкий духом и нравственно чистый читатель сможет воспринять этот рассказ, не обращая внимание на подробности жизнедеятельности человека, которыми пестрит рассказ, на использование мата и на другие странности и извращения, которыми полна повседневность, которые воспринимаются естественно, пока не становятся предметом искусства.
Один из героев, Бурмистров, отсидев в советском лагере 7 лет, пережил их, питаясь только «похлебкой из  конины, лошадиным супом», вышел с развившейся странностью, которую он сам объясняет так: «Ну, у меня за эти годы разные состояния  были,  разные...  -  покачал головой Бурмистров. - Поначалу ел все, потом не мог мясо  есть,  выбрасывал, хлебал одну юшку, потом наоборот - стал мясо всухую есть,  с  хлебом.  Потом вообще как-то плюнул и  молотил  все  подряд,  а  под  конец...  это  трудно объяснить». Да, пожалуй, надо согласиться с героем, объяснить его состояние вряд ли можно, исходя из здравого смысла человека, живущего в стабильных мирных условиях. Напрашивается мысль о психическом заболевании.
Дальше он говорит о том, что видел каждый день процесс приготовления пищи, то есть разделывание туши лошади мясником-зеком, который делал это «художественно, от души». Тут происходит, на мой взгляд, подмена понятий. В одном предложении убийство, смерть, извращение сопоставляется с искусством, то есть предлагается называть искусством то, что может быть воспринято, как прекрасное, независимо от того, что это на самом деле. По сути, тут за общей формой натуралистического повествования скрывается восхищение деятельностью, а не смертью.
Впечатления от увиденного процесса крепко оседают в сознании героя и пересыщение необычным удовольствием от наблюдения за процессом приготовления лошадиного супа оставляет ему единственный способ удовлетворения этой новой развившейся эстетической потребности в том, «чтобы видеть, как ест хороший человек. Видеть, как ест Ольга». Он уговаривает ее поесть для него, платит ей деньги и впадает в состояние, похожее на транс, когда глаза его остекленели, и, раскачиваясь, он начинает произносить одну и ту же бессмысленную фразу «А это нэ…». Или же она что-то значит?
Сила литературы в том, что толковать одну и ту же фразу можно по-разному. Можно считать ее набором звуков, а можно считать недосказанным предложением, как будто герой хочет сказать: «А это нельзя есть. А это несчастные животные, которых убили, чтобы съесть…». Думаю, что каждый читатель поймет ее по-своему, исходя из своих представлений.
Ольга соглашается на показательное представление своего процесса питания, хотя и говорит, что ей неприятно, когда заглядывают в рот. Постепенно она сама втягивается в эту игру, даже соглашается есть невидимую еду, но раз, решив навсегда отделаться от Лошадиного Супа, как она звала его про себя, впадает в состояние, подобное тому, что у наркоманов называется ломкой. Она уже не может обойтись без той пищи, которой кормил ее Бурмистров, она может только пить, вся же остальная еда кажется ей мертвой, тяжелой и вызывает отвращение. Доведя себя до истощения, морального и физического, Оля спешит к нему с одной целью: удовлетворить свою потребность, получить дозу, которой является пустая консервная банка. Всё повествование в этой части рассказа идет, будто сквозь пелену, будто она идет с закрытыми глазами.
Здесь же выходят на поверхность некоторые факты биографии Бурмистрова, на которые были косвенные упоминания в первой части повествования, когда Оля могла еще воспринимать всё нормально. Автор знакомит нас с «новым русским», занимающимся незаконной деятельностью, внешне совершенно нормальным человеком, о чем можно судить по фрагменту его диалога с кем-то по телефону, услышанного Ольгой. Но наносная и показная нормальность слетает, когда он заговаривает с ней. Читателю становится ясно, что это всё тот же человек.
«     - Где была?
     - Мы путешествовали с мужем.
     - Замуж вышла?
     - Да.
     - Что последний раз ела?
     - Я... не помню... лобстера.
     - Неплохо... Дура. Ты смерти моей хочешь?
     - Нет... - прошептала Оля,  в  изнеможении  откидываясь  на  кресло,  и сладкие слезы потекли по ее щекам.
     - Свинья, ну, свинья... - качал голой головой Бурмистров».
Она уже дошла до того, что он кажется ей олицетворением счастья, нежности и покоя. Она готова выполнять любой его приказ, только бы получить свою настоящую пищу.
Обстоятельства складываются так, что Бурмистрова убивают в собственной машине те, с кем он проводил свои деловые махинации. Оля осознает это как факт.
«     - Умер, - сказала она, и весь мир сжался.
     Ей вдруг стало все видно в мире. И все было тяжелое и мертвое.
     - Там есть, - осипшим голосом прошептала Оля, вспомнив про  квартиру  с невидимой едой».
Реакция ее на его смерть выражается в том, что она сожалеет, что теперь не получит желаемое от него. Чисто эгоистическое представление. Потом в кафе она случайно встречает знакомых Бурмистрова, которые обсуждают, как лучше разделить его имущество. По их разговору Оля понимает, что это они убили того, кто сейчас нужен был ей больше всего. Чувство мести охватывает ее и маникюрными ножницами она пытается убить одного, но ослабшая, истощенная девушка для здоровых сильных мужчин, как что комар для слона. Естественно, что бандиты убивают ее.
Заключительная часть рассказа, описывающая умирание остатков сознания Оли, написана как последний куплет начатой песни, а повторение одних и тех же звуков «глОток хоть глООток хоть глООООООООООток воздуха», слов «как аборт как аборт как аборт» и предложений
                « - ДАЛИ СЛАВИНОЙ НАРКОЗ?
                - бабуль, а у меня сиськи вырастут?
                - ДАЛИ СЛАВИНОЙ НАРКОЗ?
                - сладкиеботинкисладкиеботинки.
                - ДАЛИ СЛАВИНОЙ НАРКОЗ?
                - ёжик несет гриб.
                - ДАЛИ СЛАВИНОЙ НАРКОЗ?»
позволяет сравнить эту песню с заклинаниями язычников, песнями шаманов, с мантрами. В словаре мантра определяются, как «звуковая вибрация, древняя священная формула, которая несёт в себе мощный заряд положительной энергии, и эта энергия освобождает ум от деструктивных программ». Для чего использован этот прием? Неужели для того, чтобы зомбировать читателя?
Рискну предположить, что целью рассказа было: вывести читателя из обыденного, повседневного сознания путем шокирования, нарушения запретов, разрушения представлений о том, что можно, и что нельзя, а потом с помощью создания особой мелодики довести до состояния задумчивости, по крайней мере. А задуматься есть над чем.
Рассказ изобилует деталями, подробностями, каждая из которых достаточна емка и связана с разными темами и вопросами человеческого существования, и раскрывает разные грани смысла рассказа. Обращая внимание на них можно задаваться разными вопросами и каждый читатель найдет для себя свой вопрос, например, а имеем ли мы право убивать и есть животных, почему человек поддается порокам, есть ли пути назад, как человека меняет кризисная ситуация.
Что касается деталей, о которых стоит упомянуть, так это то, как сам Бурмистров характеризует себя.    « - Ольга,  я  не  псих,  поверьте!  -  затряс  руками  Бурмистров.  -  Я совершенно нормальный советский человек». Если исходить из утверждения, что Бурмистров является совершенно нормальным советским человеком, то становится ясным, что автор считает советское общество обществом, сошедших с ума людей.
Помимо основной сюжетной линии, связанной употреблением пищи, развиваются и такие, как личная жизнь Оли.
С традиционной точки зрения о том, как должна вести себя девушка, Оля предстает девушкой с извращенными понятиями, нравственно опустившаяся и распущенная. Я думаю, что только такая героиня могла стать главной в этом рассказе, потому что четко прослеживается желание автора изобразить ее естественной, обычной, одной из многих, а не романтичной барышней, о которой критикам можно было бы поспорить на тему того, как такая благовоспитанная и порядочная могла так низко пасть.
Нет, автор намеренно рисует главную героиню обычной, ничем не примечательной, ничем не выделяющейся, готовую поддаться соблазну. И она проходит разные ступени падения: испытание деньгами, испытание на умение любить, испытание воли, характера, испытание честности. И везде она поддается. Поэтому ее конец очевиден и такой же естественный, как она сама.
Несмотря на всю напыщенность, эпатажность, натуралистичность, рассказ можно считать интересным с той точки зрения, что это своеобразный вызов на психическую устойчивость и на силу духа устоять против очень мощного влияния мелодики, заложенной в тексте, а также проверка сформированности читательских умений, даже можно сказать - литературный эксперимент. Но все-таки мне после прочтения этого рассказа захотелось его забыть и не вспоминать, как страшный сон.