Мышеловка. Часть 1

Предупреждение: У этого текста нет какого-то особенного предупреждения, кроме… того, что написано ниже. В остальном, все примерно, как обычно. Тем, кто не хочет травмироваться заглядывать не стоит.

Что-то вроде предисловия…

На мысль о написании этого текста меня навели совершенно другие люди, чем те, что в нем описаны. Просто так получилось, что после нескольких дней размышлений, понял вдруг, насколько пустой была первоначальная идея, да, может быть, более сказочной, точно, гораздо более доброй, но и настолько же более пустой.

Это другое место, другие люди и ситуация… тоже несколько другая.

Я не обещаю, что будет приятно и красиво, но… постараюсь сделать интересно.

 

Мышеловка.

Часть 1.

 

Мне за пятьдесят… Точнее, пятьдесят пять, а следующем году уже пятьдесят шесть стукнет. Тебе тридцать два и в следующем году тебе… тоже будет тридцать два. Ты умер двадцать пять лет назад.

А я вот все живу… Неплохо, надо сказать, живу. Даже, наверное, счастливо. И иногда вспоминаю тебя.

От тебя осталось очень много, того… что каждый день напоминает мне… Он был… Ты был. Твоя жена, твои сыновья… наша группа. Многое изменилось, кто-то ушел, кто-то пришел, качество записи возросло, опять же. Вот только…

А что, вот только? Сетовать бесполезно… Ты, все равно, этого не видишь, ни как изменилась за эти годы твоя жена, ни как вырасли сыновья, ни что произошло с группой, ни… как изменился я.

И тогда-то не был красавцем, а уж теперь и подавно. Годы никого не красят, только в памяти люди остаются прежними и еще на фото. На плакатах. И прочем подобном дерьме.

Но не в жизни.

Ты умер в феврале…

Было холодно… и мне до сих пор кажется, что ты там остался… в этом холоде. Земля промерзла насквозь и комья падали на крышку гроба с сухим, каким-то пронзительно-звонким стуком. Музыкальным.

Пронзительным…

Я не слишком люблю февраль, вообще, но порой вечерами, сидя с друзьями в пабе за кружечкой пива, я стараюсь не смотреть в окно, потому что после очередной кружки мне начинает казаться, что оттуда из холодной темноты смотришь на меня ты.

Поначалу, выпив достаточно много я… даже бегал проверить… А потом привык. Человек не блоха, ко всему привыкает…

Но теперь, в такие вечера, я стараюсь хотя бы не садиться лицом к окну и не оглядываться даже в ту сторону. Наверное, я стал мудрее. Я точно знаю теперь, что мертвые не приходят нас навестить даже после шестой пинты, даже если водку пивом запивать… не приходят. Вот бодун потом страшен, а… гостей нет.

Но все равно не люблю.

В группе теперь играет другой гитарист и неплохо, кстати, играет. Нет, он не стал заменой тебе… Он просто… другой гитарист.

Не лучше и не хуже.

Но если бы дело было только в этом… только в феврале, я бы смотрел на все проще. Время не лечит, время ничего не лечит, но слегка сглаживает наиболее острые углы…

Но, как я уже сказал, дело не только в феврале, а еще в том, что я не могу забыть, каким ты был… Что не позволяет? Ведь вроде бы двадцать пять лет не шутка. И не такое можно подзабыть.

Но нет, жизнь как мозаика, как дурацкий калейдоскоп подбрасывает новые и новые картинки. Ты слишком заметен в твоих сыновьях… Беспокойные, шумные, яркие… как ты… Тогда, в прошлом.

Я не могу сказать, что часто их вижу, но… как удается, как удается. Нелепо звучит и похоже на попытку оправдаться. Это и есть… попытка оправдаться. Я слишком редко их вижу, реже чем мог бы и чаще… чем хотелось бы.

Память – злая сука. Не дает расслабиться.

А в этих парнях, в них слишком много от тебя. Такого, каким я так хорошо тебя помню. Слишком хорошо для того, чтобы мне было легко их видеть.

Я вспоминаю нашу молодость…

Какими мы были.

Тогда было совсем другое время, другие взгляды, другие правила… Мне бы хотелось сказать, что мы никогда не жили по правилам, но… я уже достаточно повзрослел для того, чтобы понимать, что мы соблюдали их не хуже чем все остальные, иначе… иначе все могло бы сложиться          по-другому. Или не могло? Теперь трудно судить.

Мы жили тогда, они живут теперь и, кажется, тоже считают, что «живут не по правилам». Наивно звучит. Глупо. По-детски.

Гордо…

Мы жили. Они живут. В сущности, разница лишь в этом, а все остальное… те же яйца только в профиль.

Мы столько времени провели рядом… много… мало… теперь трудно судить. Ограниченные рамками, стесненные обстоятельствами, мы сами построили себе ловушку. Уютную и комфортабельную, но все равно, ловушку. И меньше всего я бы хотел увидеть, как кто-то из твоих парней построит себе такую же. Я не могу уберечь их от этого, мне нечего им сказать. Все, что вертится у меня на языке, все, что рвется наружу…

Лучше затолкать как можно глубже в себя, так, чтобы никто и никогда этого не увидел. Хотя бы из чувства благодарности к твоей жене. Той женщине, кто после твоей смерти, единственная по-настоящему поддерживала и помогала мне…

Той, благодаря чьему труду, не развалилась созданная нами группа. Хотя… ей хватало и своих проблем. Своих проблем.

В которых я, опять таки, практически не принял участия.

Ну да ладно, что теперь об этом говорить.

Что не скажи, все звучит, как отговорки.

Отговорки и есть.

Знаешь, если бы у меня была возможность все вернуть назад. Я бы больше тебя берег, я бы лучше заботился о тебе… Я бы сделал все что мог. Я бы постарался сказать тебе все, что я тогда не сказал. Все, на что не хватило смелости и сил.

Все, чему помешала наша комфортабельная и донельзя надежная мышеловка. Рассчитанная на двух наивных, глупых и самоуверенных мышей.

Я бы сделал для тебя все что мог, я бы не позволил случиться тому, что случилось. Если бы смог…

Если бы получилось…

Если бы у меня хватило сил доказать, а у тебя… решимости… поверить…

Но…

Прошлое не перекроишь на новый лад. И остается только доживать то, что осталось. Стараясь не смотреть в холодную тьму за окном.

Не выйти, не согреть, не поделиться.

Как бы не хотелось этого…

Что у нас осталось там, в прошлом? Что такого было между нами, чего мы могли бы стыдиться или скрывать? Сейчас трудно судить.

Жезнь старательно передвигает рамки, при каждой удобной возможности прищемляя нежную плоть… побольнее.

Так чтобы уж точно не забыл.

Там в прошлом, у нас был всего один день…

Много или мало? Не знаю.

Но этот день не отпускает меня ни на минуту. Укором мне, упреком моей совети, камнем на моей душе. И сизифов труд, пытаться отодвинуть его с дороги.

Это было слишком недолго, чтобы что-то изменить для тебя…

Это оказалось достаточным, чтобы навсегда изменить мою жизнь.

Была весна…

И мы возвращались домой после репетиции… Обычный, теплый, немного пасмурный вечер. Такие часто бывают в мае…

Недавний день рождения еще не сгладился в памяти и порой на тебя, словно из рога изобилия начинали сыпаться запоздавшие ко времени подарки. Сегодня обошлось…

Не совсем, конечно, но очередная серия празднования прошла уже как-то относительно спокойно и даже вяло.

Так что ленивые и слегка пьяные мы возвращались с репетиции по домам. И наверное, все бы так и закончилось, если бы не начавшийся внезапно дождь. Единственное, на что нас хватило это юркнуть в ближайшую подворотню и замереть, пытаясь отдышаться, прижавшись спинами к железным кованным воротам под аркой старого дома.

- А знаешь, это все же здорово…

Ты стоишь, подставив лицо долетающим даже сюда каплям дождя. Прикрыв глаза… и влажные волосы, прядями падают на лоб.

- Что?

Ты высокий… выше меня…

И я как-то теряюсь рядом с тобой, обычный, пусть и крепкий, но таких много… а ты… один.

- Все, что мы делаем, это… здорово! Восхитительно! Великолепно!

Ты поворачиваешься ко мне резко, быстро, неожиданно… обнимаешь, притягиваешь к себе и от этого движения голова идет кругом. А потом… ты так же быстро касаешься губами моих губ.

Тепло. Мягко. Пьяно. Безумно.

И мир на мгновение ограничивается этим ощущением. А еще… твои глаза…

Так близко, ближе чем когда-либо раньше.

И так просто отступить назад.

Оттолкнуть.

Выругаться и сказать что-то вроде…

- Эй, парень, да ты похоже перебрал…

Но… ты смотришь на меня и я…

Я превращаю прикосновение в поцелуй. Дольше, чем нужно, глубже, чем стоило бы… Я делаю то, чего делать никак нельзя.

И все на что хватает сил после это закрыть глаза и ждать ругани или удара, но… вместо этого, прихожу в себя оттого, что ты бежишь под дождем и волочешь меня за руку следом…

Ругаясь на ходу… не на меня, на чертов автобус, который таки подошел к остановке.

На задней площадке никого. Да и во всем автобусе, только водитель, какой-то работяга устроившийся на сиденье рядом с передними дверями и мы.

Ты смотришь на меня и голова начинает кружиться с новой силой.

- Ты не против, если я сейчас к тебе?

Я закуриваю и смотрю в окно, на медленно падающий снег…

Белый, белый, чистый, как те помыслы, которыми, как известно каждому, вымощена дорога в ад.

Воспоминания не так чисты. Сколько всего произошло за эти годы, сколько всего произошло в том феврале, в еще один день. Последний день твоей жизни.

Я до сих пор не могу понять, как в руках твоего старшего сына оказалась тогда чья-то камера. Он снял… успел снять все, что произошло. И теперь все это можно увидеть снова. Если вдруг понадобится зачем-то или… наступит приступ идиотского мазохизма. Единственным сомнительным утешением остается то, что все произошло быстро. В первый момент никто ничего даже и не понял толком. Но это произошло.

Потом все слилось в кашу…

Страшную…

Помпезную…

Предпохоронную…

Каждый хотел вставить словечко. Что-то вспомнить, что-то сказать, пособолезновать. Важно понадувать губы. Отнестись с пониманием. Серьезно. Сознательно. С чувством.

Показать, как хорошо к тебе относился и каким был тебе другом. А у меня все валилось из рук.

Не было ни слов, ни сил, даже желания шевелиться не было. Больше всего хотелось закрыть глаза, а потом резко открыть и уже на вдохе… захлебываясь светом и воздухом услышать твой голос…

- Эй, ну что за дерьмо? Это просто шутка… Ты же знаешь, у меня хреновое чувство юмора.

И я закрывал глаза и открывал снова, но ничего не прои сходило…

Тебя больше не было, а потом…

Кладбище…

Люди в черном…

Промерзшая земля…

Пронзительно-звонкий звук…

Голос священника. Сухой. Надтреснутый.

Тебя похоронили и продолжили жить. Я тоже, продолжил. Новые дни, месяцы, годы, песни. Уже без тебя.

Постепенно, все встало на свои места. Отведенные по правилам. И так день за днем. Год за годом…

Мы старели, взрослели твои сыновья, а ты… оставался прежним. Соло, второй голос, хорошо сохранившиеся записи на новых носителях. Говорят, всех можно заменить, незаменимых нет.

Ложь.

Я смотрю на двух взрослых парней. Таких же шумных, беспокойных, так похожих на тебя… и понимаю, что твоя смерть, именно она сделала их такими. Отобрала у них шанс на другую жизнь.

Сделала их несчастливыми.

Не несчастными, а именно, несчастливыми.

Добавив еще двоих в ту породу людей, которые ничего не могут довести до конца. Ни от чего не могут получить удовольствия, в полной мере. И так безнадежно, опрометчиво спешат жить… жить, жить…

Быстрее, больше, как можно больше и быстрее. Любой ценой. Даже ценой своей жизни.

Младшему досталось меньше, а старший…

Ему так хотелось быть таким как ты. Ты был его отцом, его богом, самим совершенством… вот чем ты был для него. Вы с ним сейчас почти ровестники…

И мне страшно. Мне страшно смотреть ему в глаза.

И что бы не делать этого я закрываю глаза и возвращаюсь снова в тот весенний день, когда ты еще жив и ничего еще не случилось. Я хреново умею молиться, но если бы я знал, что это поможет, то я бы стал молиться именно за них. Что бы они никогда не повторили нашей ошибки. Только, боюсь,… с этими намерениями я тоже несколько опоздал.

От остановки автобуса, до моего тогдашнего жилья десять минут ходу…

Я иногда прихожу сюда… Нет, не так, я иногда прохожу мимо этого дома, когда иду куда-то по своим делам.

Здесь почти ничего не изменилось. Все такой же тихий район, все те же горшки с цветами на подоконниках и чистенькие, блестящие под солнцем, витрины кафе. Даже люди, кажется, почти не изменились. Только переоделись во что-то более современное.

Кажется, они поколение за поколением живут здесь…

Размеренной и такой благополучной жизнью. И им нет дела до тех «однодневок», что ненадолго посещают эти кварталы. Кому-то удается зацепиться, влиться в эту сонную, плавную жизнь, кого-то… уносит зальше злой февральский ветер.

Мне упорно хочется верить, что я тоже где-то зацепился и врос, но, кажется, у меня слишком короткие корни. И случись новая буря меня, так же как и раньше, понесет неведомо-куда, пока не утихнет, не успокоится, не уснет или… пока не размажет меня по камням. Хотя, второе менее вероятно. С годами я все же стал крепче, прочнее. Может быть, более простым и косным, но точно прочнее, чем был.

Я могу пережить бурю. Даже февральскую.

Сколько их было в моей жизни, уже и не возьмусь вспомнить, хотя, кажется, настоящая была только одна.

Я никогда не задерживаюсь в этом квартале, у меня нет настальгии по пережитому здесь. Во всяком случае, мне хочется так считать. Хочется в это верить. Теперь…

А тогда…

До моего дома десять минут ходьбы от автобусной остановки… И ты снова тащишь меня за руку, хотя дождь уже кончился и можно не спешить.

Но ты почти бежишь и я едва поспеваю за тобой.

Дверь…

Три лестничных пролета и мы дома…

Я снимаю эту квартиру один, точнее один и еще кое-кто, кто, бывает, остается здесь на ночь, они почти всегда разные…

Разбрасывают лифчики, забывают помаду, громко смеются по утрам, не умеют варить кофе, говорят о чем-то. Они никогда не задерживаются надолго…

Это не надо ни им, ни мне.

В коридоре темно и пахнет пылью, нафталином и лавандой. Ты снова обнимаешь меня… Быстро, крепко, боишься куда-то опоздать.

Я тоже боюсь…

Боюсь, что все это сейчас кончится и я проснусь, страдая бодуном и пытаясь вспомнить, как зовут ту, что лежит рядом со мной и сопит пуская слюни на перепачканную яркой помадой подушку.

Я не просыпаюсь…

Ты снова меня целуешь…

Не как там, под аркой, а уже по-настоящему… Глубоко и резко, так, что зубы стукаются о зубы и в голове начинает шуметь.

Топчемся в коридоре, роняем что-то с вешалки, спотыкаемся о кучку обуви под ногами. Спешим… Торопимся…

Ты здесь не в первый раз, так что, где спальня… знаешь, не хуже меня. И все… так неловко, странно, дико… хорошо, отлично, великолепно, восхитительно!

- Да, *ля!

Восхитительно.

А потом мы приходим в себя на развороченной постели, на смятых одеялах среди разбросанной одежды.

Ты тянешься к телефону. Набираешь номер…

- Я останусь сегодня у… Буду утром. Ладно? Скажи парням, что папа желает им спокойной ночи…

Смотришь на меня.

- Или…?

- Нет, ты остаешься… сегодня у меня.

Мы засыпаем рядом…

Еще разгоряченные, влажные, беспокойные даже во сне.

Это так удобно. Засыпать рядом с тобой. А потом…

Утро, кофе и твой виноватый взгляд.

И…

- Я не дам тебе ничего менять. Не надо… Мы просто друзья и все… Мало ли что бывает? У тебя семья, дети, жена… Не думай глупости. Езжай к ним. Они тебя ждут, а мне еще надо навести порядок… Встретимся на репетиции.

У меня хватает сил на все эти правильные и разумные слова. Да, так надо. Только так и надо. У тебя есть налаженная жизнь, а я… ничего не могу предложить тебе кроме половины кровати в пропахшей нафталином и лавандой съемной квартире и… себя. Это слишком мало.

- Да,…

Мы пьем кофе и ты уходишь…

Май заканчивается…

Наступает февраль…

Нет, наступает, конечно, не сразу между тем и тем, еще много всего… много дел, событий, действий.

Ни один из нас больше ничего не сказал, не попытался сделать или как-то напомнить, продолжить. И это было правильное решение. Никто не виноват в том, что мы совершили глупость.

Ошибку.

О которой стоило забыть как можно быстрее… От которой остался только твой едва уловимый, виноватый взгляд и заноза засевшая где-то глубоко в сердце. Тихонько там покалывающая при слишком резких движениях.

При слишком близком контакте.

Мне за пятьдесят… Точнее, пятьдесят пять, а следующем году уже пятьдесят шесть стукнет. Тебе тридцать два и в следующем году тебе… тоже будет тридцать два. Ты умер двадцать пять лет назад.

И каждый февраль… усаживаясь пить пиво с друзьями я стараюсь не смотреть в окно паба, потому что точно знаю, что где-то там во тьме и холоде ты ждешь меня.

Только ты и двадцать пять лет спокойного, размеренного ожидания. По идее, тебе осталось ждать не так уж долго… Пятьдесят пять лет, как не крути, но это уже возраст достаточный, чтобы понимать, что никто не вечен и что ожидание вряд ли затянется.

Но…

Каждый май, тихими, пасмурными, дождливыми вечерами я чувствую рядом твое тепло. И ты говоришь мне,

- Живи, оно того стоит! Я дождусь…

И снова с лязгом захлопывается железная дверца мышеловки за нашими спинами. Наивные, глупые, самонадеянные мыши…

Вы думали, что будете жить вечно? Ну или, во всяком случае очень долго?

Увы… это не для всех, точнее, не для каждого.

И я отвечаю в пахнущую дождем темноту,

- Джодись… пожалуйста.