А Баба Яга не против

Ее нельзя было не любить. Не заболеть или хотя бы капельку не увлечься этим очаровательным эльфом было просто невозможно. Все в таком миниатюрном, необычайно милом, солнечном создании располагало к любви. Ее появление было подобно свежему ветерку, дующему с моря, который кружит голову и рождает самые невероятные фантазии. Вида – такое редкое имя дали своей дочке родители – мало соответствовала обычным представлениям об идеальной женской внешности, но ее по-детски обезоруживающая улыбка на кругловатом лице и огромные с бесиками глаза пленили столько мужских сердец, что даже самая безупречная красотка обзавидовалась бы, узнав их количество.
 
Вида не шла по жизни - она вальсировала, парила, восхищала, радовала, кого-то сводила с ума, а кому-то могла казаться и костью в горле, но точно никого не оставляла равнодушным. Невозможно было представить, что найдется человек или сила, способная прервать этот феерический, исполненный жизненного огня полет.

Злой гений Виды скрывался там, где она меньше всего предполагала его встретить – в скромном неприметном одногруппнике Сергее Понышеве. Он даже не считался ее поклонником, хотя сох по ней основательно, может даже больше, чем другие. Но показать свои чувства Сергей не мог: боялся, стеснялся, не знал, как это сделать, да и вообще от мысли обратить на себя внимание всеобщей любимицы решил попросту отказаться как абсолютно нереальной. Шансов, полагал он, никаких, а справиться с насмешками, которые мог породить неизбежный отворот-поворот, ему было бы не по силам: и так хватало комплексов.

Неизвестно сколько времени значился бы Сергей в списке тайных воздыхателей Виды, если бы не один случай. Как-то в копании двух своих подружек Вида оказалась у гадалки. Интересоваться своим будущим она не собиралась – пошла просто за компанию. Как сказали бы сегодня, по приколу. Разрезвились поэтому не на шутку, а особенно когда Анюта, которая попала на прием к ворожее первой, начала делиться своими впечатлениями. Спустя какое-то время вышла и вторая – Наташа. Ее, видимо, тоже позабавило услышанное от гадалки, и девчонки, не успев еще выйти за пределы квартиры, начали покатываться со смеху. 

- А ты у меня ничего не хочешь спросить? - уже в прихожей догнал подруг низкий голос.
Вида обернулась первой:

- Я?

- Ты-ты, - кивнула ей пожилая полноватая тетенька, больше похожая на домохозяйку, чем на мистическую особу, способную заглядывать в будущее.

Подружки переглянулись, хихикнули, а Вида брякнула первое, что пришло ей в голову:
- Скажите, а кто из моих кавалеров любит меня больше всех?

- Тот, на кого ты совсем не обращаешь внимания. Его Сергей зовут, - чуть помедлив, проговорила «домохозяйка».

- Какой Сергей?

- Он почти все время где-то рядом с тобой – посмотри внимательно и поймешь, какой.
Вида на секунду задумалась. В голове вдруг одна за другой стали мелькать картинки с разными недавними событиями, самые яркие персонажи которых почему-то уступили место одногруппнику Понышеву – неприметной тени, следовавшей за ней по пятам.

- Больше ничего не хочешь спросить? – гадалка развернулась к двери.

Вида открыла было рот – она, конечно, захотела уточнить, насколько правильной была догадка. Но в тот же миг ее обуял какой-то совершенно незнакомый страх, пронзивший все нутро резким леденящим холодом. Так ничего и не сказав, она бегом рванула из этой странной квартиры.

Наутро, успокоившись и почти забыв о визите к гадалке, Вида пришла в университет и сразу же в вестибюле заметила его, Сергея. Неожиданно для себя она задержала на нем взгляд, и в этих нескольких секундах несчастный влюбленный прочитал какой-то знак, дающий ему пусть не надежду, но хотя бы право на нее. Уже на перемене он, собравшись с духом, рискнул подойти к Виде с каким-то незатейливым вопросом, чем опять возбудил в ней мимолетный интерес. 

Даже если жизнь бьет через край и нет ни в чем недостатка, все равно так и хочется человеку иной раз попробовать чего-то другого – а вдруг оно окажется вкуснее, теплее, краше и лучше того, что ты имеешь. Чрезмерным любопытством Вида не страдала. Этого добра у нее было, как и у всех - ни больше, ни меньше, - но и его оказалось достаточно, чтоб захотеть вдруг разузнать, какое такое глубокое чувство к ней скрывает этот тихоня. Что может он ей предложить? На что готов ради нее? Почему, наконец, он открыто не проявляет свои чувства? Оставаясь без ответов, вопросы эти будили воображение Виды, и Сергей уже представлялся ей эдаким загадочным рыцарем, у которого есть какая-то тайна: большая, очень важная и жутко интересная.

Ничего этого, понятно, в возникшем на горизонте Виды герое не наблюдалось. Сергей, хоть и был довольно симпатичным, очень даже неглупым и не испорченным разными дурными влияниями молодым человеком, но какими-то особыми достоинствами похвастать вряд ли мог. Из недостатков же у него имелся целый набор комплексов: не искушенного в женских вопросах, неуверенного в себе, нерешительного и где-то даже трусоватого   человека. Не мачо, одним словом.

Но Вида этого уже не замечала. Увлекшись своей странной игрой, она уже не могла остановиться и все больше привязывалась к Сергею, ощущая к нему особое, замешенное на жалости, спортивном интересе и небольшой симпатии чувство.

Пока их отношения развивались на уровне взглядов, как будто невзначай брошенных фраз, разных недомолвок и намеков, Сергей подкидывал все больше и больше дров в разгорающийся в душе у Виды костер. Но этого было мало – она ждала более активных проявлений чувств, а их все не было. Томиться долгими ожиданиями Вида не могла, и она задумала подтолкнуть нерешительного кавалера к конкретным действиям. После пары небольших атак объект ее внимания неожиданно замер и перестал предпринимать даже те невинные шаги, которые он с легкостью совершал раньше.

Такой поворот дел не мог не озадачить и уж тем более не огорчить Виду. «Ах, так!» - возмутилась она и быстренько приблизила к себе парочку особо активных ее ухажеров, так опрометчиво забытых и заброшенных ею после увлечения Сергеем. У нашего героя взыграла вдруг дикая ревность, которая вывела его из оцепенения, и он, лишенный покоя, отдыха и сна, все-таки отважился на откровенный разговор с Видой.

Выясняли отношения вечером в пустой лекционной аудитории: подумать о более комфортном месте измученные пережитыми за последние дни волнениями они уже не могли.

Потея и краснея, а временами даже теряя дар речи, Сергей путано изъяснялся в своих чувствах. Сначала клялся в любви до гроба, потом пустился в длинные рассуждения, смысл которых сводился к тому, что не пара, мол, они: вся такая, как она, и такое вот ничто, как он.  Прямо, как в кино: «Я не смогу украсить вашу жизнь».

У Виды, привыкшей к шикарным комплиментам и самым горячим признаниям, этот робкий лепет вызвал странную реакцию: в нем она увидела настоящее глубокое чувство, а дрожь в голосе Сергея объяснила для себя необыкновенным трепетом и благоговейным к ней отношением.
 
Они еще долго что-то говорили – то по очереди, то вместе - совершенно не слыша друг друга. Закончилось все объятиями и страстными поцелуями.

Так начался роман, который у всех окружающих вызывал только недоумение – оно и понятно: как ни крути, мезальянс получился.

Но влюбленных голубков это мало волновало. Через полгода они решили пожениться. Решение это оформилось в таких же максимально приближенных к боевым условиям, в каких зародился их роман. А между тем ни одна из сторон не была против такого развития событий: Виде, конечно, замужества хотелось чуть больше, чем Сергею, но и тот был совсем даже не против, хотя, правда, немного побаивался всех тех сложностей, которыми, по его мнению, изобиловала семейная жизнь. Вызывал некоторые опасения и сам факт женитьбы на такой яркой девушке, которая пусть даже невольно, но все равно продолжала кружить головы парням. Подлила тут масла в огонь и мама Сергея, которая после первого же знакомства с его возлюбленной категоричным тоном выразила свое «нет» такому выбору сына. Из всех аргументов, среди которых случались и явно нелицеприятные замечания в адрес Виды, убедительными Сергею показались лишь те, которые он и сам в себе вынашивал. «Не пара», - твердила ему мама. И, вторя ей, как заклинание, он твердил бесконечно то самое, из Высоцкого: «Куда мне до нее…»

Грыз иногда червячок сомнения  и Виду: как ни кружилась у нее голова, она не могла не замечать очевидных вещей, не могла не видеть плохо скрываемых сомнений Сергея. Ей бы остановиться и подумать без спешки. Но куда деваться от собственного высокомерия, завлекшего ее в эту авантюру? Куда деться от себя, вкусившей радость столь сладкой и самой дорогой своей победы? Несовершенны даже самые лучшие из живущих на этой земле. Поговаривают, даже тот монах, что впервые заговорил о семи смертных грехах, сам был съедаем гордыней. 

Как бы то ни было, ждать они больше не могли. Вопреки всем и всему Вида и Сергей поженились. В студенческом общежитии, где молодоженам обычно выделяли комнаты, они как имеющие местную прописку поселиться не смогли. Денег на то, чтоб снимать квартиру, конечно, не было, поэтому пришлось идти на поклон к родителям. Как ни странно, приютить их согласились все-таки родители Сергея: мать Виды оказалась еще большим противником этого брака, чем ее свекровь. Был бы жив отец, который души не чаял в любимой дочурке, ей бы не пришлось идти в дом, где ее приняли скрепя сердце. Была бы у этой пары возможность строить свою жизнь самим, без чужих советов и подсказок, возможно, они и смогли бы выбраться из того замкнутого круга противоречий, грозящих им неизбежным крахом.

Через год они, уже выпускники финансово-экономического факультета, ринулись во взрослую жизнь: только он – на работу, а она – в декрет. Скорое появление ребенка усугубило и без того непростое существование молодой семьи; Вида, лишенная привычного для нее внимания общественности, отчаянно рвалась за пределы своего неласкового пристанища, а поскольку не могла этого сделать, то требовала от Сергея все больше внимания к себе. А что же он – муж и молодой отец? Казалось бы, на седьмом небе должен был летать от счастья – теперь у него не только красавица-жена, но и маленькая ее копия, которой дали чудное имя -  Аленка. Но недаром, видно, говорят - с таким счастьем… да глупости бы не начать делать. Сам толком не понимая зачем, Сергей совершил поход налево. И не какого-то там разнообразия сексуального ему захотелось, а так, просто, от маеты все случилось. Из-за этого и скрыть свои похождения толком не сумел, да, может, и не пытался вовсе. Но максималистка Вида категорически не захотела расценивать совершенное по отношению к ней предательство как невинную шалость. Мир рухнул в ее глазах, все потеряло смысл, и если бы не дочка, кто знает, что бы могла натворить эта импульсивная, не поддающаяся никакому внешнему воздействию  обиженная донельзя женщина.

Хоть до крайностей, слава Богу, и не дошло, Вида все же выкинула номер, сильно всех удививший: в один прекрасный день она просто исчезла. Естественно, вместе с ребенком.

***
Сергей испугался не на шутку. Никогда в своей жизни он не проявлял такой активности, как в тот период, когда начал искать жену и годовалую дочку. Он исступленно метался по всем родственникам и друзьям, по больницам и моргам, совершенно забыв о том, что существует телефон. Но звонки его не устраивали – ему нужно было прийти и самому убедиться в том, что ни Виды, ни даже следов ее пребывания там, где он ее искал, нет.

Родители Сергея тоже потеряли голову: мало того, что из их дома пропала невестка, так еще и сын прямо на глазах превращался в безумца. Напрасно мать пыталась его успокоить – он и слушать ничего не хотел, а от каждого ее слова заводился еще больше. Чувство вины раздирало его на части, особенно это обострилось после визита к матери Виды. Поиски своей жены Сергей не стал начинать с ее родительского дома: он отлично знал, что у Виды с матерью были напряженные отношения, которые после свадьбы перешли в самое настоящее отчуждение. Поэтому первым делом он помчался к подругам Виды, затем навестил ее родную тетю, а уж после этого направился к своей теще. Прескверное состояние, в котором он находился в тот момент, усилилось совершенно нестерпимым страхом: мать Виды он почему-то боялся, как огня, и, ощущая невероятную дрожь во всем теле, отчетливо понимал: независимо от того, найдет он у нее свою пропажу или нет, отгрузят ему в этом доме по полной. Теща предстала перед ним в стадии полной боевой готовности, словно только и ждала его.

- Ну что, зятек, как жизнь семейная? У тебя не иначе, как случилось что-то?
Всеобъемлющий страх дошел, видимо, до точки своего кипения, растворения или что там с ним может происходить в его пиковой стадии, но по законам физики не исчез бесследно, а превратился в другое, неведомое Сергею состояние, которое толкнуло его на совершено неожиданные действия. Рывком он отодвинул тещу в сторону, забежал в квартиру и, убедившись в отсутствии каких-либо следов пребывания Виды и ребенка, гневно закричал на свою родственницу:

- Где она? Куда вы ее спрятали?

Та оказалась не из пугливых и в ответ разразилась громким смехом:

- Она тебя бросила? Молодец! Давно надо было! Ты посмотри на себя – ну что ты за муж, что ты за мужик вообще? Ты ведь ни на что не способен, ты слабак. Ты жалкий…
Остатки обличительной речи разносились уже по подъезду, а Сергей выскочил на улицу и, будучи не в состоянии душить подкатывающиеся слезы, забился в какую-то расщелину между гаражами  и там разрыдался.

После месяца безуспешных поисков он заболел воспалением легких и слег. Его мысли все это время были только об одном: о Виде и о том, как он виноват перед ней. С ее исчезновением в нем образовалась огромная пустота, давящая, гнетущая. Он еще не знал тогда, что с этим ощущением проживет всю свою жизнь.

***
Так в полной неизвестности прошел почти год. Первую весточку от Виды принес в дом Сергея почтальон. Он вручил повестку, в которой значилось, что такого-то числа Сергею нужно явиться на судебное заседание: его жена подала на развод.

Повод для встречи с Видой был малоприятный, но все равно он был несказанно рад тому, что она жива и здорова, а самое главное – что сможет, наконец, ее увидеть. Но повидаться со своей пока еще женой ему не довелось: на заседание явилась одна из подруг Виды, та самая Наташа, по инициативе которой случился злополучный визит к гадалке, принесший столько несчастий ее подруге.  Может быть, Наташа и не стала бы так корить себя за ту историю, в которой по большому счету не было ее вины, но она подспудно ощущала свою причастность к проблемам в семье Понышевых по другой причине. Практически с первого дня знакомства с Видой в Наташе поселилась основательная, совершенно не подвластная  ей зависть к  хорошенькой, успешной и уверенной в себе подруге. Самый острый приступ зависти случился на свадьбе, когда Наташа смотрела то на счастливую пару, то на невыразимо печального Максима – одного из поклонников Виды, который был ой как небезразличен ее близкой подруге. За пару дней до свадьбы у Наташи состоялся с ним разговор. Влюбленная девушка отчаянно надеялась на то, что отвергнутый Максим признает теперь уже свое поражение и обратит, возможно, внимание на нее. Момент для таких бесед Наташа выбрала самый неподходящий и была просто сражена не только отказом Максима, но и еще той грубой формой, в виде которой этот отказ прозвучал. При этом, надо заметить, что предмет ее вожделений был человеком достаточно воспитанным, и никаких подобных выпадов с его стороны никто никогда не видел.

Досидеть до конца свадебного торжества Наташа тогда так и не смогла – сославшись на плохое самочувствие, она чуть ли не в слезах ушла домой. И только теперь, когда произошли такие события, ей стало жутко стыдно за себя и свои не очень хорошие мысли в отношении Виды. Она чувствовала, что должна помочь ребятам восстановить семью, и если это не удастся, то хотя бы как-нибудь поддержать Виду. Поэтому когда неожиданно от пропавшей подруги пришло письмо, Наташа охотно согласилась сделать все от нее возможное и невозможное. Так в качестве представителя пожелавшей развода стороны она возникла в суде.

- Что ты здесь делаешь? Где Вида? – в недоумении набросился на нее Сергей.

- Ее здесь нет, - спокойно ответила Наташа. – Ты не кричи. После заседания я тебе все расскажу.

Хоть и помнила подруга предупреждения Виды, но все-таки она осторожно намекнула Сергею, в каком направлении ему следует искать свою жену.

***
В тот день, когда Вида узнала об измене мужа, она твердо решила уйти и не видеться с Сергеем больше никогда. «Аленка не должна даже знать, кто ее отец», -  сформулировала она еще одну установку. В душе все кипело и бушевало, она не находила себе места от гнева и возмущения, но в конце концов собралась с мыслями и поняла, что должна исчезнуть: не уйти куда-то к тете, к подругам и уже тем более не к матери, которая ее совсем не ждет, а именно исчезнуть, уехать. Уехать, но куда? Все ее немногочисленные родственники – мама, тетя и бабушка – жили здесь, и у них она вряд ли сможет спрятаться от Сергея. Подруги? Та же ситуация. И потом Вида с трудом представляла себе, как она вместе с маленьким ребенком окажется в другом доме, полностью меняя уклад жизни всех его обитателей. Вдруг в тот момент невероятно острой тоски и ощущения полной безнадежности Вида осознала, что в таком бедственном положении никому из своих подруг она окажется не нужна и что максимум, на который сможет рассчитывать, это сочувствие и утешение – вещи, как она считала, ей совсем не нужные. Вида поняла, что она совсем одна и решать ей все придется самой.

Неожиданно она вспомнила о находящемся почти за двести километров от ее дома  маленьком городке, на работу в который во время университетского распределения так и не нашли желающих поехать. Вместе с названием городка всплыла в памяти забавная аббревиатура, которой обозначалось то текстильное предприятие, на которое до зарезу нужен был экономист. Очень быстро был найден нужный номер телефона, и через минуту Вида общалась с начальником отдела кадров. Спустя два дня вопрос был решен. Вида взяла какие-то деньги у тети – единственного человека, которому рискнула сообщить о том, что уезжает, хотя и не сказала куда, – купила билет, тайком собрала вещи и, когда Сергей и его родители были на работе, покинула ненавистный ей дом, где так жестоко растоптали ее веру, идеалы и вообще жизнь.

Вида совсем не думала о том, что ждет ее в этом городке, – все, что двигало ею, было только желание вычеркнуть из своей жизни Сергея. Но по приезде она, привыкшая пусть и не к столице, но все-таки к приличному областному центру, обнаружила, что место, с которым в порыве отчаяния решила связать свою жизнь, совершенно непригодно для нормального в ее понимании существования. И все же она подавила накатившее на нее ощущение безнадежности и, сцепив зубы, начала обустраиваться.
 
Работа оказалась куда сложнее, чем она предполагала: в условиях наступившей после развала Союза разрухи выживать не очень мощному предприятию было непросто.

Наладить быт тоже оказалось нелегко. Вида жестоко обманулась, когда решила, что общежитие не станет для нее большой проблемой. Хоть у нее и была отдельная комната, но взаимодействовать с проживавшим там разношерстным людом приходилось часто и к тому же по вопросам, как правило, малоприятным: то место у плиты на кухне делить, то доказывать, что ты совсем недавно убирал те самые помещения общего пользования, куда все ходят регулярно, но вот порядок там наводить упорно не хотят. Кроме этих нюансов ей, домашней девочке, приходилось еще терпеть этот бесконечный общежитский гам, из-за которого она порой ни сама не могла уснуть, ни успокоить свою перевозбужденную дочку.

Сказать, что Виде было трудно - вообще ничего не сказать. Выдержать эту совсем непростую жизнь, которую она сама себе устроила, ей помогала только ненависть. Этого чувства, переполнявшего ее и странным образом дававшего силы, хватило бы еще не на одно бедствие, поэтому Вида, проявляя чудеса выдержки и терпения, не замечала, что она тянет воз, который на самом деле ей совсем не по плечу.

Хоть общежитие и считалось семейным, но в нем на поверку оказалось больше каких-то одиночек: несчастных, вечно хандрящих и часто пьющих.  Так получилось, что именно в том крыле, где обитала Вида, этот народ сконцентрировался максимально плотно. «А чему удивляться? – решила она. – Я ведь тоже в некотором смысле одиночка, разве только с ребенком».

По этому поводу у Виды сразу же нашлись советчики: шустрые тетки, которым однажды удалось таки разговорить странную соседку. Прознав ее тайны, товарки наперебой начали давать рекомендации: срочно развестись и оформить алименты, найти обязательно достойного мужика (а то загнешься одна, деточка) и все в таком же духе.

Но Виде такие советы были даром не нужны: она точно знала, что ни словом, ни полсловом не будет напоминать о себе так оскорбившему ее супругу. Это железно. И по поводу мужиков она тоже слушать ничего не хотела: так сильна была в ней обида на одного из них, что она даже представить себе не могла ничего подобного, хотя желающих внести разнообразие в жизнь по-прежнему хорошенькой молодой женщины было навалом. Но все это мимо.

- Когда к тебе мужчина приближается, у тебя взгляд такой становится, как на электрощитовой: «Не подходи – убьет», - поделилась с Видой своим наблюдением одна из соседок. – Ты бы, может, как-то помягче.

Но помягче нельзя было никак: Вида, как сплошной напряженный нерв, все время находилась в состоянии повышенной боеготовности. На мужчин у нее теперь был только один рефлекс – обороняться. Из-за этого рефлекса в ее когда-то веселом и беззаботном взгляде жил теперь только леденящий арктический холод.

- Напрасно ты такую злобу в себе носишь, - говорила Виде одна бабушка, с которой они часто сидели вместе на лавочке возле детской площадки. – Беду на себя большую накличешь.

- Хуже, чем есть, уже не будет,– махнув рукой, равнодушно отвечала Вида. Она и не представляла в тот момент, как опасно разбрасываться такими речами. Но и  поделать с собой уже ничего не могла: ненависть и злость стали ее опорой, где-то даже смыслом жизни, и ей казалось, что без этого всего она просто не сможет существовать. Вида бесконечно теребила свою душу воспоминаниями, тысячи раз мысленно переигрывала разные ситуации, даже повторяла вслух слова, которые, как ей теперь казалось, она должна была говорить тогда. И при этом постоянно задавалась вопросом: за что, почему это с ней случилось, чем она заслужила такое наказание. И корила, корила, не переставая, всех – его, себя, родителей…

Такой противоестественный природе человека жизненный настрой не мог не аукнуться – Вида серьезно заболела. Сначала она даже не обращала внимания на постоянную слабость и головокружение. Но потом, когда начала терять сознание, поняла, что дело уже нешуточное, и отправилась в больницу. Больше месяца ее промурыжили местные доктора, потом направили, как они говорили, в область. И только там Виде наконец открыли причину ее недомогания, которая называлась коротким словом «рак».

Дорогу в уже ставший близким ей городок Вида помнила плохо. Она даже плакать не могла – находилась в каком-то ступоре. Но когда в своей комнате села на стул, то разразилась такой истерикой, которой никогда, даже после измены Сергея, с ней не случалось.

- Та полоса была белая, - скорбно кивая в сторону Виды, переговаривались суетившиеся вокруг нее соседки.

- Что ж с ребенком теперь будет? – запричитала одна из трех нянек, которые, пока Вида пропадала в больницах, по очереди опекали Аленку.

- Ну не спеши ты девку хоронить, - рявкнула на нее другая. – Еще посмотрим, кто кого.

А Вида, у которой кончился запас прочности, продолжала, подобно прорвавшей плотине, лить потоки слез. Пришла в себя она только утром – сразу же после истерики ее измученным организмом овладел крепкий сон. В комнате суетилась одна из соседок – тетя Валя, которая собирала Аленку в ясли.

- Ты что ж вчера устроила, дорогуша? – строгим учительским тоном она стала отчитывать Виду. – Ребенка перепугала. Нас тут всех извела своими криками. Ты это прекращай. Тебе что врачи сказали? Л;чится это? Шанс есть? Значит, будем лечить.

- Я не смогу. У меня нет сил, - с трудом проговорила Вида.

- Жить захочешь – появятся.

Вечером она сидела у детской площадки и рассказывала о своих новых бедах той самой бабушке, чьи предостережения пропустила когда-то мимо ушей.

- Тебе когда в больницу ложиться? – спросила бабушка.

- Сказали через три недели приезжать.

- Тебе надо с мужем развестись, - услышала Вида хорошо знакомый ей совет, - если, конечно, ты точно к нему не собираешься возвращаться.

- Возвращаться? Ну это уж только через мой труп, - отозвалась мрачной шуткой.
 
- Тогда отпусти его – подай на развод и прости его.

Вида почувствовала, как в ней, словно в котле, в одну секунду закипели старые страсти.
 
Она уже открыла рот, желая сказать, что никогда не простит его, что он сломал ей жизнь и что она может только проклинать его, но тут же осеклась – что-то испугало ее в пристальном взгляде старушки.

- Тебе придется это сделать, если хочешь победить свою болезнь, - тоном, не терпящим никаких возражений, изрекла она. – Придется. Запомни это. Ты страшно упрямая: из-за этого и ошибки все твои, но тебе придется смириться с этой мыслью.

Вида почувствовала, как к горлу подступил комок. Ничего не сказав, она быстро схватила Аленку и заспешила в общежитие. Уже ночью, уложив дочку спать и вволю нарыдавшись, она села за письмо для Наташи. Потом написала еще и тете – почувствовала, что ей нужна, очень нужна поддержка хоть кого-то из близких.

***
После общения с Наташей Сергей пришел домой, заперся в своей комнате и погрузился в раздумья. То, что он чувствовал сейчас, можно было охарактеризовать только одним словом – стыд. Огромный, всеобъемлющий стыд, который поглотил его целиком. Вина, прежде не дававшая покоя и изводившая его, казалась теперь небольшим переживанием, которое возникает по пустяковому поводу. Сейчас он ощущал себя преступником, пригвожденным к позорному столбу, в которого прохожие швыряют вместе с камнями свое презрение. Каким ничтожеством надо быть, твердил он себе, чтобы довести любимую женщину до такого состояния. Ему нет прощения. И никогда не будет.

Через день ему позвонила Наташа.

- Ты собираешься ехать к Виде? – ее вопрос отозвался в нем адской болью.
- Я не могу.
- У тебя что, дела какие-то важные? С работы не отпускают? – она не поняла ответ.
- Нет. Я просто не могу.
- Заболел?
- Считай, что так.

Наташа помолчала какое-то время.

- Я еду к ней послезавтра. Если передумаешь, звони… А, еще могу телефон ее тебе сказать. Общежитие, где она живет. Записывай номер…

Он взял лист бумаги, дрожащей рукой вывел заветную комбинацию цифр. Спешно поблагодарил Наташу и отключился. Немного постоял в раздумье. Походил по комнате, вернулся к телефону, поднял трубку, подержал ее немного в руке и опять положил на рычаг. Еще неделю назад окажись у него в руках этот заветный номер, он оборвал бы все провода, он бы вычислил, где ему нужно искать Виду, и, не раздумывая, помчался бы туда. Но сейчас от былой решимости не осталось и следа, а ее место заполонил страх. Он был уверен, что даже если Вида не убьет его молотком или чем-то тяжелым, то непременно сделает это словом. А если вдруг она не захочет тратиться на речи, то запросто сможет испепелить одним только взглядом. Она его никогда не простит. Это ясно.

Он несколько раз подходил к телефону, начинал даже крутить диск, но потом вешал трубку. Сергей не знал, что ей сказать, чем утешить. Не знал, может ли он вообще что-то сделать, чтоб хоть как-то помочь ей.

Он пришел к поезду проводить Наташу и передать деньги для Виды.

- Спроси у нее, могу я ей позвонить или… Захочет ли она хоть разговаривать со мной.
- А почему ты сам не позвонил? Почему не едешь со мной?
- Не могу, - выдавил из себя Сергей. Больше он ничего не мог ей объяснить.
Они помолчали.
- Скажи еще, пока она будет в больнице, Аленка может побыть со мной. Забери ее тогда, если Вида согласится.
- Я думаю, она не согласится, - отрезала Наташа и пошла к своему вагону.

Он еще долго стоял на перроне и смотрел вслед ушедшему поезду, совершенно растерянный и подавленный.

***
Прошел еще год.

Вида потихоньку оправлялась после болезни. Она сильно похудела, очень изменилась в лице – немного вытянутое, оно теперь чуть портило ее. Хотя, может быть, так казалось из-за коротких волос, которые только-только успели отрасти. Но об этом ей совсем не хотелось думать: от желания кружить мужчинам головы она уже давно отказалась.

Пока Вида была в больнице, к ней приезжали и тетя, и опомнившаяся наконец мать. Они настойчиво предлагали забрать Аленку к себе, но Вида была непреклонна. Пройдя курс лечения, она вернулась в свою общежитскую комнату. Остававшиеся в ее отсутствие на хозяйстве родственницы в один голос заговорили о переезде. Они упирали на все: и убогость обстановки, и отсутствие нормального будущего – для нее и для дочери. Они говорили и говорили, а Вида даже не слушала их: она твердо знала, что домой не вернется.
Через пару дней уехала мать: она еще работала и уже исчерпала все платные и бесплатные возможности для отпуска. Тетя пожила с Видой еще месяц. Все это время она не теряла надежды уговорить племянницу на переезд, но уехала одна. Вида осталась, как и раньше, со своим маленьким уже вовсю лепечущим сокровищем. 

О Сергее она больше не думала – просто забыла о нем. Решила все-таки жить. Но при этом наглухо закрыть себя для каких бы то ни было отношений с мужчинами. Этого у нее не будет никогда.

Чуть окрепнув, начала работать и постепенно вошла в уже привычную для нее жизненную колею. 

Дочка росла и радовала своими успехами, и только она могла вызвать у Виды улыбку – конечно, не ту, что была раньше, не такую открытую, яркую, заразительную, а очень сдержанную.  И редкую.

С сильным полом у Виды, хоть и предпринимались некоторыми отчаянными мужчинами попытки, упорно не задавалось. А потом произошел случай, который убедил и Виду, и окружающих в ее полной неспособности к взаимовыгодному и конструктивному общению с противоположным полом. Однажды она, которая уже благополучно перебралась в свою квартиру, оказалась в общежитской компании. Когда-то, в своей прошлой жизни, Вида любила такие мероприятия, а с тех пор, как переехала в этот городок, она всячески сторонилась любого массового веселья. Но тут случилось так, что одна из бывших соседок засобиралась на пятом десятке замуж, и решила это дело шикарно отметить. Вида не смогла отказать этой очень неплохой женщине, которая часто помогала ей.
 
Компания собралась немаленькая – кто по парам, кто так. Посидели, выпили. Пошли разговоры «за жисть», которые как-то сами собой уперлись в извечную дилемму: в чьей природе – мужской или женской – больше пакостного начала. Понятно, по какому принципу сформировались сторонники противоположных позиций. Вида от участия в горячей дискуссии отказалась – молча следила за обменом мнениями.

- Не, девки, - выступил вдруг Ленчик, шустрый мужичок, у которого и жена была, и любовница официальная, и так еще по юбке разной на каждый день, - вы на нас бочку не катите. Вы сами во всем виноваты! Это вы нас используете! Мозги нам запудрите вечно, возьмете, что вам надо, и все – а нас на помойку. Мы же ничего не решаем!

Вида, которая была убеждена, что пользовались в этой жизни ею и что на помойку выкинули ее вместе с чувствами, верой, рухнувшими надеждами и в придачу еще с маленьким ребенком, пропустить мимо ушей такую реплику была не в силах. Неожиданно для всех она разразилась давно накопленными, но так и не высказанными своему обидчику речами; все, что было спрятано глубоко в ней – боль, гнев, возмущение – все вышло теперь наружу и обрушилось ураганным шквалом на голову бедного Ленчика.

- Это мы пользуемся? – не своим голосом кричала она. – Да ты посмотри, гад, сколькими женщинами ты пользуешься, скольких обманул, бросил и обидел. И всех их – всех обманываешь. Ты же пакостник, сволочь – и все вы такие. А они ведь любят тебя – и жена, и Варя, с которой ты сюда пришел. И что ж они поимели от тебя? Чем таким ты их осчастливил? Да ничем! Просто дуры они – боятся без мужика совсем остаться, вот и терпят тебя. Как ты там говорил - не решаете вы ничего? Конечно, не решаете, потому что только то и можете, что намекать и обещать горы золотые, а больше ничего. Вы не способны отвечать ни за слова свои, ни за поступки. Безответственные, трусливые, жалкие уроды! Вас нельзя любить, нельзя уважать! Вы ни на что не годитесь. Ненавижу! Ненавижу вас всех!

Вида расплакалась и выбежала из комнаты. Спорщики вмиг протрезвели.

- Чего это она? - перепугано стал оглядываться на всех Ленчик.

- Да… Крепко все-таки бабу тыркнуло, - резюмировал кто-то.

- Ничего не тыркнуло, - взяла слово Анжела, такая вся из себя лисичка: и снаружи, и внутри. – Дура она просто. Набитая дура. Тоже мне устроила трагедию: муж ей изменил. А кому муж не изменял? Он же не бросил ее, не побил в конце концов. А даже если б оказался сволочью редкой, так что из-за него так мучиться надо? Крест из-за этого на себе ставить? Да я бы на ее месте так закрутила, чтоб слухи до мужа ее дошли, чтоб он там локти себе все изгрыз от ревности. Нет. Единственное, в чем она права, так это в том, что таких жертв вы, мужики, точно не достойны. Нельзя вас всерьез воспринимать.

Народ еще повысказывался по поводу, но в итоге все сошлись на том, что сердиться на Виду не стоит: мол, и так настрадалась девка. И посочувствовали, причем не только по поводу прошлого, но и по поводу будущего, которого, по общему мнению, у Виды с ее прибабахами точно нет.
 
Но однажды, как показалось Виде, судьба подарила ей шанс. К ним на предприятие частенько приезжал один смежник, представительный мужчина лет сорока. С первой встречи он оказывал Виде особые знаки внимания, потом в один из приездов пригласил ее в ресторан. А дальше все завертелось по обычному сценарию. Нагрянула любовь. От счастья Вида едва касалась земли, и единственное, что не давало ей взмыть в небеса, так это женатое положение смежника. Его брак, конечно, был большой ошибкой, и в скором времени он обещал ее исправить. Прошел год, потом второй, но ошибка упорно не исправлялась: то ли смежник оказался плохим учеником, то ли он и вовсе не собирался этого делать. В общем, на шестом году роман этот приказал долго жить по инициативе Виды и полному несопротивлению этой инициативе со стороны смежника.

***
Свое двадцатилетие Алена приехала отпраздновать у матери. Городок, в котором она выросла, умудрился, вопреки всем масштабным государственным передрягам, выбиться в люди – какие-то местные условия оказались удачными для бизнеса, в город пришли деньги, и жить здесь стало намного лучше, чем в некоторых мегаполисах.

Мать ее – теперь уже не просто Вида, а Вида Александровна – владелица двух магазинов – жила не в той скромной однокомнатной квартире, которую ей когда-то  дали, а в очень приличной «двушке». Из этой «двушки» три года назад Алена уехала покорять столицу, и это ей удалось с первой попытки; теперь она успешно осваивала в одном из вузов дизайнерскую профессию, где-то подрабатывала и даже успела по-настоящему влюбиться. Эту новость, пока они хлопотали с матерью на кухне,  Алена решила обсудить первой.

- Какой совет я могу тебе дать? – Вида даже немного удивилась. Ей ли, так ничего и достигшей на этом поприще, давать советы. Что она вообще понимает в этой самой любви? – Ты же знаешь, доченька, что я тебе в делах и меньшей важности свое мнение никогда не навязывала, а тут… Это только тебе решать – что со всем этим делать. Любишь его – люби, никто не запрещает. Захотите пожениться – пожалуйста. Единственное, от чего хочу тебя предостеречь, - не принимай серьезных решений, не обдумав их спокойно.

- Вот я и обдумываю, мам. Спокойно. С тобой. Ты понимаешь, Андрей через четыре месяца диплом получает и в Америку собирается ехать – ему там работу предлагают.

Вида чуть не уронила тарелку. Растерянная, она присела на краешек стула.

- И ты собираешься с ним ехать… – выдохнула наконец.

- Еще пока не собираюсь, но думаю об этом, - заметив беспокойство Виды, Алена как-то неловко улыбнулась.

Вида к этому никак не была готова. Она спокойно отпустила дочь в столицу - где ж ей было учиться. Она была готова даже к тому, что Аленка не вернется сюда, к ней, но такой поворот она никак не могла предугадать.
 
В этот момент зазвонил телефон. Алена пошла отвечать.

- Это бабушка, - раздался из прихожей ее голос. – Поздравлять меня сейчас будет…
- Как там она? – спросила Вида, когда дочь вернулась в кухню.
- Бабуля говорит, что вы вчера общались. Мам, ты же все знаешь. И что болеть она стала больше, и что тебя ждет очень. Ей теперь там теперь совсем одиноко. Неужели ты ее не простила до сих пор?
- Ну что ты, глупости какие. Конечно, простила. Давно. Я только поехать туда не могу.
- Почему?
- Не знаю.
- Это не ответ. Должна быть причина.

Когда-то Вида, может, и знала эту причину, но теперь четко сформулировать ее не могла. Она очень долго жила с твердым убеждением, что этого не произойдет никогда. Никогда. Нет, и все тут. Она привыкла к этому «никогда», за которым, как за панцирем, прятала свои беспокойства, сомнения и страхи. Но сейчас она вдруг заметила, что ее непроницаемый надежный панцирь дал большую трещину.

***
Через полгода Вида распростилась с городком, ставшим за эти двадцать лет ей родным, и перебралась к матери. Она еще долго бунтовала против этого шага, но в конце концов поняла, что выбора у нее нет.

Алена уже была за океаном, а им двоим – матери и дочери – после всего пережитого было о чем поговорить. 

На Виду посыпался поток материнских откровений, и она с трудом могла переварить ту неожиданную для нее информацию, которая заставляла посмотреть на многие вещи с совсем другой стороны. Оказалось, что отец Виды, который был для нее всю жизнь светом в окошке, который баловал ее и старался воспитывать, как принцессу, совсем не сделал счастливой ее мать.

- Не мог и даже не пытался, - плача, рассказывала она. – Он был очень внимательным и заботливым по отношению к тебе, к родственникам, да и вообще к посторонним людям. Любой нытик мог вызвать в нем такую волну сострадания, что папа, не раздумывая, готов был бежать на край свет, чтоб чем-то помочь ему.  Он был добр ко всем, но только не ко мне. Я не знаю, почему он так ко мне относился. Может, разлюбил быстро. А может, и не любил никогда. Мы тоже, как и вы с Сергеем, поженились в какой-то спешке, толком не обсудив, не обговорив ничего. Мне часто казалось, если бы не ты, он бы точно ушел от меня. Я даже сердилась на тебя из-за этого – с ужасом понимала, что нельзя так поступать по отношению к родной дочери, но ничего не могла поделать. Может, это ревность такая была. Не знаю. Прости меня. Но в любом случае я хотела тебя защитить от Сергея – я была уверена на сто процентов, что он тебе не пара, что он не тот человек, с которым ты можешь быть счастлива… Почему ты не пришла тогда ко мне? Почему уехала, ничего мне не сказав?

- Я боялась. Я почему-то думала, что ты меня прогонишь, - отвечала Вида.

- Ну как я могла тебя прогнать, доченька. Что ты? Да, я не хотела, чтоб вы жили у меня. Я думала, что там, у его родителей, вам будет плохо, и вы побыстрее разведетесь. И это случилось, но как… Прости меня, прости… Я не должна была вмешиваться в твою жизнь, не должна была ничего говорить и уж тем более что-то делать. Даже если думала, что все это будет тебе во благо. Может быть, все было бы иначе и вы бы жили вместе. Это я все сломала, - причитала измученная пожилая женщина.

- Успокойся, мам. Никто ни в чем не виноват. Так случилось, что теперь уже об этом говорить.

- А ты знаешь - Сергей болен серьезно. Рак легких у него, в последней стадии.

Вида помолчала немного и с грустью проговорила:

- Он себя тоже съел. Совсем.

***
На похороны Сергея пришло много людей.

Говорили только хорошее и совсем не потому, что о покойниках плохо нельзя – даже если бы захотели что-то вспомнить и сказать такое, просто не смогли бы. Он, несший всю жизнь крест своей великой, как сам считал, вины, был невероятно трепетным и чутким по отношению к каждому, кто попадался на его пути – боялся, пусть даже случайно, навредить тому хрупкому миру, который скрывается в человеческом теле.

Так больше и не женился, хотя завязывать какие-то отношения пытался не раз. В какой-то момент понял, что другой семьи, кроме той, которую он потерял, у него уже не будет. Но затворником не стал – наоборот, жаждал общения, деятельности, и только в этом круговороте людей и событий хоть немного забывал о своей боли. Преуспел и в профессии, правда, в другой: сумел в наступившем компьютерном веке удачно применить свои технические способности.
 
После похорон компания из бывших одногруппников намерилась помянуть Сергея. Нашли тихое кафе. Выпили. Погрустили. И как это часто бывает, когда человек рано уходит из жизни, порассуждали о том, что не случись в его жизни тех самых событий, все, возможно, было бы по-другому. И наверняка был бы еще жив.

- А вы знаете, что Вида вернулась?
- Не может быть!
- Правда. Случайно встретил ее на прошлой неделе. Не узнал.
- Так сильно изменилась?
- Не то слово. Страшная стала.
- Да ну? Вида – и страшная, не могу поверить.
- Не вру, ребята. Я даже не узнал ее – она сама меня окликнула.
- И что прямо так сильно постарела?
- Она не постарела даже, а больше подурнела как-то. Прям Баба Яга, ей-богу.
- Надо же, такая красавица была…
- Хотелось бы на нее глянуть. И вообще повидаться было бы неплохо, поговорить. Ей тоже, небось, пришлось нелегко в жизни.
- И на похороны не пришла – не простила, значит.
- Может, не знала?
- Может…
- А если и знала, то это ее дело – приходить или нет. Не нам судить.
- Наверное…

Потом, позабыв о Виде, перешли на другие темы и вскоре стали расходиться, обсуждая какие-то накопившиеся будничные вопросы. И только у одного из этой компании после поминок стоял на повестке единственный и самый главный вопрос. Он твердо знал, что ему обязательно нужно встретиться с Видой. Это был Максим.

***
Уже несколько дней Вида не подходила к телефону. На улицу она тоже не могла выйти - панически боялась опять натолкнуться на кого-то из прошлой жизни. Из-за той встречи с бывшим одногруппником она совсем потеряла покой. Как он на не смотрел! Как на пугало, на чучело. На его лице, с которым он, похоже, не справился от удивления, отпечатался самый настоящий испуг. Потом, когда они, перекинувшись парой слов, стали прощаться, в глазах старого приятеля Вида прочитала еще и жалость. Это была последняя капля. Она готова была терпеть по отношению к себе самые разные чувства, но только не жалость. Все эти трудные годы она пахала как каторжная, добивалась всего, что было нужно ей и дочери для нормальной жизни, она делала все возможное и невозможное, чтоб только не слышать за спиной этих унизительных слов сочувствия, на которые так щедры были ее общежитские соседи. И тут на тебе – ее опять пожалели.

Вида долго плакала. Потом, успокоившись, подходила к зеркалу и внимательно всматривалась в свое лицо. Да, оно изменилось, но не настолько, чтоб считать его безобразным. Те, кто встречал Виду впервые или кто часто сталкивался с ней на протяжении последних лет, видели перед собой нормальное, как говорят, с остатками былой красоты лицо. Но людям, у которых в памяти сохранился образ только прежней Виды, случившаяся с ней метаморфоза никак не могла показаться обычным следом, который оставляют на человеческом лице время и непростой жизненный опыт.  Это была разительная перемена. В глазах уже не было того блеска, который так смущал когда-то молодых людей, - вместо него там жила тоска и отчаяние. На осунувшемся лице Виды особенно стали выделяться скулы, которые, как какой-то неловкий мазок, нарушали былую необыкновенную гармонию. Уголки губ немного опустились – возможно, из-за впалых щек, а, может, оттого, что почти не расплывались за эти годы в той очаровательной улыбке, которая, подобно солнечному лучу, могла согревать и радовать каждого. Как будто природа не простила Виде ее неразумного обращения со столь  щедрым даром и за такой проступок наложила на ее лицо столь непривлекательную печать.
Пристально всматриваясь в свое отображение, Вида только теперь заметила, что каждый штрих в ее лице – это неизменный результат того жесткого, невыносимого способа жизни, который когда-то, сцепив от боли и ненависти зубы, она выбрала для себя как единственно правильный.

«Как же я виновата перед тобой», - повторила она несколько раз своему отражению.

***
Максиму без труда удалось разыскать Виду, гораздо сложнее было уговорить ее встретиться с ним. Она долго не соглашалась, но потом все же поддалась его напору и в назначенное время была в том месте, где ее ждал отвергнутый когда-то поклонник.

Жарких объятий и даже крепких дружеских поцелуев не было: после стольких лет они не чувствовали себя вправе проявлять чрезмерное оживление при встрече. Поначалу даже разговор как-то не клеился. Вида была в напряжении, о себе категорически отказывалась говорить, поэтому инициативу взял в свои руки Максим. Он честно поведал о трех своих неудачных браках, о работе и других вещах, из которых по сложившимся стереотипам складывается представление о том, как живет и чем дышит человек.

Постепенно общение немного оживилось. Они начали вспоминать студенческие годы, деликатно обходя все те события, о которых по понятным причинам оба не хотели говорить. Вида, чуть оттаяв, немного разошлась, разговорилась, начала даже смеяться. Максим внимательно наблюдал за ней, тщательно отыскивая в сидящей перед ним женщине следы того милого существа, в которое он так сильно был когда-то влюблен. Он не был напуган переменами в ее облике - был лишь разочарован тем, что не находил в теперешней Виде абсолютно ничего от той, прежней. Это был другой человек, которого он совсем не знал. И вряд ли хотел узнавать. Или все-таки хотел? Он не был уверен, и решил пока взять тайм-аут – чтобы подумать. Все эти раздумья не прошли незамеченными для Виды, которая, направляясь на это свидание, не могла, конечно, не думать о возможных лирических моментах. Она даже спрашивала себя, как будет реагировать на проявления былых чувств со стороны Максима, если вдруг таковые случатся. Сомнения на этот счет у нее тоже были, и немалые, но Максим был так настойчив в своем желании увидеться, что Вида постепенно уверилась именно в таком развитии событий. Наверное, поэтому и рискнула пойти на встречу. О чем теперь сильно пожалела.

Вернувшись домой, она заперлась в ванной и опять стала рассматривать свое отражение. Потом долго плакала. А когда успокоилась, начала понимать, что раз уж она позволила себе думать о личном счастье, то ей не следует лепить его из осколков старых чувств, своей многократно пережитой боли и разных сомнений. Все, с чем она жила до сегодняшнего дня и что отпечаталось в ее душе и на лице таким пугающим людей дефектом, - все это никогда не пустит ее в новую жизнь. Если она, еще молодая, в общем, женщина, добровольно довела себя до такого состояния, то, наверное, если захочет, сможет вернуть в свое сердце то ощущение радости, которое когда-то у нее было. Если захочет любить и быть любимой, то снова научится улыбаться и вернет своему облику ту живость, яркость и пусть хоть небольшое очарование. И неважно, что скоро сорок пять – она, как в пословице, станет ягодкой и ни за что не будет больше Ягой. У нее хватит на это сил. Обязательно хватит. Назло всем. Нет, не так: для себя, для других, для жизни.