Мой отец

                Прошло уже 30 лет, как ушел из жизни мой отец.
Остались его фотографии, мои любительские фильмы, где запечатлены отец и мать живыми, остался живой голос отца, записанный на магнитофонную ленту, осталась память о нем.

                Я неоднократно делал попытки рассказать о своем отце, рассказать красиво, интересно, как рассказывают о своих родителях некоторые авторы, но всегда откладывал задуманное.
                «Что можно написать интересного, - думал я, - о простом деревенском мужике?»  Он не был на войне, не поднимал бойцов в атаку, не награждался орденами за боевые заслуги. На праздники на его пиджаке сверкала одна единственная медаль «За доблестный труд в Великой Отечественной войне». «И на груди его могучей, одна медаль висела кучей» - шутила мать.
                Ему не суждено было ходить по ковровым дорожкам, он всю жизнь ежедневно ходил по одной единственной трехкилометровой пыльной дороге, соединяющей деревню, в которой он жил, с железнодорожной станцией, где он работал старшим стрелочником.

                Ему было 33 года, когда началась война. В военкомате сказали, чтобы он «не рыпался на фронт», ибо железная дорога тоже фронт и очень важный. И он больше не рыпался, 40 лет добросовестно «отвоевал» на трудовом фронте. Дисциплина в годы войны на железной дороге была военная, за прогул или неповиновение можно было загреметь в места отдаленные, и это в лучшем случае. Работать приходилось без сна и отдыха, эшелоны шли один за другим с интервалом 10-15 минут.

                Помню, отец рассказывал, что в годы войны из Москвы приходили разные распоряжения с требованием беспрепятственно пропускать те или иные грузы и эшелоны. Мы, конечно, делали все возможное, чтобы выполнить эти требования. Но вот, когда осенью 1941 года фашисты вплотную приблизились к Москве, и там сложилась очень опасная обстановка, с Дальнего Востока к столице плотным потоком пошли эшелоны с венной техникой и живой силой.
                Нам сказали тогда, что пришло распоряжение лично товарища Сталина с требованием бесперебойного пропуска военных эшелонов с Дальнего Востока под Москву. Если мы раньше, продолжал рассказ отец, делали все возможное, то этот приказ Сталина заставил нас делать невозможное. Я трое суток не появлялся дома, спали урывками прямо в железнодорожных будках на станции. После уже, глядя друг на друга, мы не могли сами поверить, что в такой короткий срок возможно пропустить столько составов с военной техникой и живой силой. А ведь все составы надо было осмотреть, простучать колеса, проверить буксы, заправить паровозы водой и т.д. Станция-то была узловая. А сколько таких станций было от Дальнего Востока до Москвы! И на каждой люди делали невозможное.

                Я никогда не видел отца пьяного. «Веселого» - да, а пьяного – нет. Выпьет граненый стограммовый стаканчик водочки или самогонки и ему достаточно. Остальные стопки, которые ему подносили на свадьбах или других торжествах, он только, как выражалась мать, «целовал»,  отпивая маленький глоточек.

                Отец был хорошим гармонистом, и я любил слушать, когда он играл на своей двухрядке. Ни одна свадьба в деревне не обходилась без его участия. Были в деревне и другие гармонисты, но предпочитали приглашать чаще всего отца за его стойкость. Другие сразу накиряются и в аут, а отец всегда до конца держался и играл до конца, за что его уважали, особенно женщины – любители поплясать под гармошку и попеть частушки.

                Будучи навеселе, отец часто пел свою любимую песню, из которой я запомнил только две строчки:
На Урале мы родились
На Урале мы помрем…

                Жили бедно. Выручала корова по кличке «Жданка». Если бы не свое молоко и куры, то не знаю, как бы выжила российская деревня в трудные военные годы.
                Не были мы сытыми и в послевоенные годы. В конце 40-х годов я был еще совсем маленьким, но хорошо запомнил, как мать делила хлеб. Она аккуратно отрезала мне и моим старшим братьям по кусочку хлеба. Я не сразу съедал его, а старался растянуть удовольствие как можно дольше. Я вырезал из кусочка машину, съедая лишнее.  Затем, как бы уговаривая себя, что машина может ездить и без кузова, съедал кузов. После в рот шли кабина, капот и последними – колеса.

                Однажды отец пришел с работы и, загадочно улыбаясь, сказал:               
                - Отгадайте, что я вам сегодня принес?
                - Съедобное? – хором спросили мы.
                - Да.
                - Круглое, квадратное?
                - Круглое.
                - Яблоки! – радостно заорал я.
                - Нет, - охладил мой пыл отец
                На все наши догадки отец отрицательно качал головой. Наконец, он не выдержал, вышел в сени и вернулся с огромным арбузом, который я раньше видел только на картинках. Отец отрезал нам по большому куску. Я даже не знал, как к нему подступиться, есть его с коркой или нет. Прошло с тех пор больше чем полвека, но тот отцов арбуз и ту радость, им вызванную, я не забуду никогда.

                У нас в доме никогда не было ружья. Отец даже голову курице не мог отрубить, не говоря уже об охоте на зверей, зайцев.
                Помню, мать упрекала отца за его жалостливость:
                - Мне что соседа, что ль просить курице голову отрубить?
                - Проси кого хочешь, а я не буду, - ворчал отец.
                - Неужели тебе не будет стыдно?
                - Не будет.
                Мать сама рубила. Она вообще у нас отчаянная была, ничего не боялась.

                Помню, наша кормилица Жданка по причине старости стала  мало давать молока, и ее решили зарезать на мясо. Мать пригласила резать татар, которые жили недалеко от нас. Отец, чтобы не слышать и не видеть всю эту экзекуцию, ушел из дома и вернулся только к вечеру, когда корову уже разделали и следы «убийства» убрали.

                Отец очень хотел девочку, но мать упорно рожала мальчиков. Я был третьим. После меня был еще мальчик, но он умер после родов. Отец после четвертого мальчика сделал длительный перерыв и только когда ему было уже 45 лет, а матери 41 год, решил все же сделать еще одну попытку «докопаться» до девочки. Попытка оказалась на этот раз успешной, и, наконец-то, родилась долгожданная девочка Рая.

                Конечно же, сестренка моя сразу стала центром внимания и притяжения. Все ее любили, все сюсюкали, не говоря уже об отце.
                С наступлением лета, отец с матерью и средним братом (старший брат учился в городе на тракториста и работал там) на целый день уходили то на покос, то в лес на заготовку дров, то за ягодами, а меня оставляли нянчится с сестрой, предварительно тщательно проинструктировав, когда и чем ее кормить, что надеть, если описается или обкакается и т. д. Меня эта роль сиделки вовсе не радовала. Хотелось и в войну с ребятами поиграть, и футбольный мяч погонять, а тут сиди с ней, как привязанный.

                Однажды я не выдержал, посадил ее на плечи (сестренке было тогда около годика) и пошел играть в футбол. Футбольное поле было за деревней, невдалеке от поля росли какие-то кусты. Я нашел в кустах полянку, посадил отцово сокровище на травку, дал игрушек, чтоб не скучала, и помчался гонять футбол. Минут через двадцать заглянул в кусты - "сокровище" уснуло. "Вот и отлично!" - обрадовался я и побежал опять гонять мяч.      
                Помню, моя команда тогда выиграла, и мы с ребятами до самого дома шли, радостно и возбужденно обсуждая разные эпизоды игры: кто как забил, кто выдал классный пас и т. д. Отец с матерью уже вернулись с покоса и стояли у ворот дома, поджидая меня.
                - А где Рая? – спросила мать.
                И тут только я вспомнил о своей подопечной, которую оставил в кустах. В следующую секунду меня как ветром сдуло. Я мчался по деревне со скоростью звука. Если бы в это время кто-нибудь засек мою скорость секундомером, то наверняка мировой рекорд в беге на длинные дистанции принадлежал бы мне.

                Но самое страшное было впереди, в кустах сестры не оказалось. Я облазил все кусты, поцарапал руки и лицо – ее нигде не было.
Совсем отчаявшись, я вдруг увидел около дома, стоявшего на окраине деревни, женщину, махавшую мне платком. Через секунду я был уже рядом с ней.
                - Чего ищешь? - загадочно улыбаясь, спросила она. По ее улыбке я сразу понял, что сестренка у нее дома.
                - Не мучайте меня, где она? – взмолился я.
                Она провела меня в дом, где за столом сидела моя подопечная и  наворачивала какую-то кашу. Кашу ей в рот ложкой запихивала, как я позже узнал, дочка этой женщины.
                - Я пошла корову из стада встречать, - стала рассказывать женщина, - слышу в кустах плач ребенка… Как же ты мог ее оставить там?
                - Сам не знаю, - второпях сказал я, схватил сестру и помчался домой.               
                После уже мать отблагодарила эту женщину, а мне «подарком» был отцовский ремень.

                Сестренке сегодня уже  пятьдесят с хвостиком, живет далеко от меня, на Урале. Она мать двух взрослых дочерей, бабушка. Когда мы встречаемся, я ей всегда с «упреком» напоминаю, как из-за нее, «соплячки», мне от отца крепко попало. Смеемся, а тогда мне было не до смеха.

                Нет сегодня с нами ни отца, ни матери, ушли из жизни и братья. Лежат все четверо рядышком на деревенском кладбище. Остались мы с сестренкой.

«На Урале мы родились,
На Урале мы помрем...».
Эту песню отец напевал.
На Урале он жил,
И страдал и любил,
На Урале один умирал.

Небогато он жил,
Не роптал, не тужил,
Хоть частенько нужда доставала.
Четверых нас кормил,
И судьбу не бранил,
Только матом ругался бывало.

Жизнь он честно прожил.
Капитал не скопил,
Только грыжу нажил от натуги.
Деньги в дом приносил,
Зря спиртное не пил,
На гармошке играл на досуге.

Ничего батя мой
Не имел за душой.
Все богатство: свинья да коза,
Кот облезлый, худой,
Тараканов рой,
Да собака по кличке «Тарзан»

«На Урале мы родились,
На Урале мы помрем…»
Эту песню отец напевал...