Око за око

   – Вернулась я тогда от вояки-ветерана вся распалённая, внизу, под животом, горело всё, как от горчицы, хоть пожарную команду вызывай. А мой голубь пришёл подвыпивший, посмотрел телевизор и спать залёг. Ну и я легла, руки за голову закинула, а он намёка не понял или сделал вид, что не понял. А то, как завидит мои газончики подмышками, его уже не остановишь, а тут даже внимания не обратил. Лежит себе и думает о чём-то. Тогда я руку под одеяло просунула и к чреслам его подобралась. Ласкаю их, поглаживаю, а его демократ приподнялся немного, надуваться стал, а потом, видать, передумал и снова поник. Я и говорю хозяину:
   – Ты, чего это, на домино все силы растратил?
   – Нет, не растратил, а думаю, каким манером тебя отшлифовать?
   – А чего тут думать! Ложись на меня и шлифуй себе на здоровье до судорог.
   – На тебе я быстро устаю и тыщу раз уже было.
   – Давай я на тебе верхом сама потружусь. А ты лежи себе бревном и отдыхай.
   – А так я задницу твою не увижу.
   – А я задом наперёд сяду.
   – Тогда до грудей не дотянусь.
   – В самый раз будет, если я на четвереньки встану, а ты сзади на коленях. Тебе ж нравится, когда у меня груди гроздьями висят, да и жопа перед глазами и под рукой.
   – Пожалуй, ты права, но уже было не один раз.
  – А может, на боку попробуем?
   – На боку вроде всё рядом, но мне не нравится. Рука оттекает…
   – А давай-ка я лягу на спину, а ноги тебе на плечи закину?
   – Не пойдёт, уж больно вид у тебя неприглядный, ежели со стороны посмотреть.
   – Тебе никак не угодишь. Развались-ка ты в кресле, а я спиной к тебе сяду на него. Будешь сидеть барином, даже покурить сможешь, если захочешь…
      – В таком деле можно и без перекура обойтись! Кресло, оно для лентяев и интеллигентов, а мы с тобой рабочие лошадки.
   – Давай-ка я тогда сяду на стол, а ты меня стоя, по-комсомольски, долбить будешь. И целоваться сможем, и груди у тебя перед носом будут торчать…
   – Не достану! Ножки стола придёться подпиливать.
– А ты на цыпочках…
   – На цыпочках у меня в коленках слабость образуется.
   – Может, в ванной попробуем, под душем?
   – В ванной тесновато, развернуться негде.
   – Не хочешь в ванной, можно во дворе, в кустах. Как в молодые годы…
   – С ума сошла?
      – Тогда давай на крыше. Там под антенной местечко есть подходящее…
   – Ты в своём уме?
   – Я-то в своём, а вот у тебя его не видно! Я уже иссякла вся и не кончила, теперь сам думай…
   – Мне Колька говорил, сколько дней в году, столько и способов. Нынче у нас год високосный…
   – Вот и иди к своему Кольке и его шлифуй, а я спать пошла.
   – Не спеши с выводами. Я, кажется, придумал, как тебя и себя ублажить по високосному.
   – Только по-человечески…
   – Будет тебе по-человечески…  Подойди-ка к столу, наклонись, обопрись на него локтями, ладонями вниз и крепко прижми их.  Помалкивай да не оглядывайся! Не вздумай смотреть на меня…
   – Так бы и сказал, чтоб я раком встала, а то развёл симфонию…  Только вот, для чего тебе стол понадобился в толк не возьму? Опереться-то я могу и на свои колени. И почему на тебя полюбоваться нельзя?
   – Делай, как говорят, и не рассуждай.
 Я всё и сделала, как он велел: опёрлась локтями, ладони прижала к столу, глаза закрыла  и стала ждать. А он, прохиндей, свет потушил, задрал на мне рубашку и вместо того, чтобы войти, как положено в открытую дверь, стал ягодицы моим детским кремом смазывать и легонько пошлёпывать и раздвигать их.
   – Ты зачем свет потушил?
   – Твои ягоды и в темноте светятся, как прожекторы!
   – Так вот ты чего надумал! Тоже мне изобретатель нашёлся! И не мечтай даже соваться, куда не следует!
   – Не волнуйся, говорит, и шлёпнул меня по левой ягодице. Потом по правой, потом снова по левой и всё спрашивает, «не больно», а с каждым разом бьёт крепче и поглаживает. А я всё жду не дождусь, когда он делом займётся. После его шлепков мне ещё пуще захотелось, под конец и вовсе невтерпеж стало, А он всё шлёпает да поглаживает, шлёпает да поглаживает…. То с одной стороны зайдёт, то с другой, а я уже вся извелась от нетерпения и ожидания. Не выдержала, наконец, оглянулась и глазам своим не поверила. Он, оказывается, меня одной рукой по жопе хлопал, а другой себя ублажал рукоблудием. Я тогда на ирода этого зло и затаила.
    Дождалась, значит, когда он добром своим изошёл на пол, и говорю ему: «Теперь твоя очередь!» Этот пакостник, уже довольный и успокоенный, послушно распластал ручищи свои нахальные на столе, подставил на моё усмотрение свою задницу и замер.
   Я сходила на кухню, подобрала морковку подлиней, вымыла её хорошенько в горячей воде с мылом, вернулась, а он всё лежит животом на столе и ждёт манны небесной.
   Точь-в-точь, как он со мной, так и я с ним, натёрла ему ягодицы кремом, пошлёпала от души, сколько сил хватило, раздвинула их, отыскала дырку и её умаслила. Вижу, ему понравилось. «Ну, думаю, сейчас ты у меня запоёшь!» Смазала и морковку.  Решила было сама с ней побаловаться, но передумала. «Увидит и засмеёт…» Нет уж, и вставила её ему в задницу. Тут-то он и подскочил, как ошпаренный, а я, от греха, думала, убьёт, в ванную забежала и заперлась в ней. Там всю ночь и провела, пока он не отошёл.
   После той морковной клизмы у нас всё по-прежнему пошло. Иногда, набравшись смелости, я просила его по-високосному, легонько отшлёпать меня. А он, шлёпая, говорил:
 «Твою жопу, Санька, надо в Третьяковской галерее всему миру показывать, чтоб знали наших». На неё и без галереи весь околоток до сих пор пялится. Вот так-то, милый мой! Когда хочешь всё и сразу, не получишь ничего и постепенно.      
            
   –