Трое Булгаковых в моей жизни

 Строго говоря, Булгаковых было четверо. Но с первым было просто театральное знакомство.  А трое остальных на целых сорок лет стали соседями по той коммунальной квартире, которая называется «жизнь».

1.

В начале 30-х годов, отца, «комсомольца 1918 года», имевшего за плечами 4-летнюю церковно-приходскую школу и «комвуз» (так тогда называли областные партшколы), ставшего к тому времени «ответработником областной номенклатуры», то бишь начальством губернского масштаба, направили в Москву на учебу в настоящий вуз. Направили приказом, в составе так называемой «парттысячи», т.е. тысячи точно таких же «номенклатурных» партийцев с фактическим начальным образованием. Им предстояло за год получить среднее образование и еще за пять – специальное высшее. Тогда это было в порядке вещей.
Отец отнесся к партпоручению серьезно. В частности, стал повышать свой культурный уровень, устраивая семейные «вечера чтения» (запомнившиеся на всю жизнь и во многом сформировавшие личности присутствовавших), а также походы в кино и театр. Ну, кино – это отдельная песня. «Чапаев», «Мы из Кронштадта» – это душевное потрясение, самый настоящий катарсис на целый месяц. После чего возможен был повтор – бесконечное множество повторов. С тем же результатом. Сегодня об этом можно только вспоминать, ибо ничего подобного в кинематографе  давно больше нет. А из походов в театр больше других запомнились три. Каждый в деталях, ярко, как вчера, хотя семьсот …простите, семьдесят лет назад.
Чтобы было понятнее, что именно происходило в театре с 4-5-летним ребенком на коленях у отца, надо уточнить, что он, ребенок, взирал на сцену чисто по-детски. Так, как это описано многими знаменитыми людьми. Иными словами, для него не существовало актеров-исполнителей, а были только действующие лица. Которые вовсе не играли, а жили на глазах у всех. И на которых реагировал как тот кубинский солдат, который выпустил всю обойму по кинозлодею на экране.
К сожалению, эта детская психология  осталась до старости лет. Завидую жене, для которой нет ни театра, ни кино, ни даже ТВ. А есть только более или менее талантливые скоморохи, которые кривляются на потеху публике. Поэтому она может спокойно и с удовольствием смотреть на своих любимцев, когда те грабят, режут, насилуют друг друга. Тогда как я только к концу жизни стал понимать, что, оказывается, на свете существуют актеры, а не герои и злодеи, которых любишь или ненавидишь не понарошку. И все равно, как только вижу насилие – тут же зверею и хватаюсь за пистолет (газовый).  Или со скандалом требую прекратить телепытку.
Первое впечатление – постановка «Отелло» в каком-то заурядном драмтеатре. Отец и его приятель поднялись с мест задолго до конца первого акта, таща меня за руку и приговаривая: «Это невозможно смотреть!». А я упирался и возмущался: почему невозможно, когда самое интересное только начинается! Какой-то негр с саблей на боку вот-вот начнет сражаться с дюжиной врагов, видимо, родственников невесть откуда появившейся тети в белом.  При чем тут «смотреть», если важно выяснить  главное: кто тут за белых, а кто – за красных. И начинать соответственно «болеть за своих».
Надо сказать, что красно-белое видение мира прочно и надолго укоренилось с детсада, т.е. с двухлетнего возраста. Мне тогда и долго еще потом были неизвестны словосочетания типа «манипулирование личностью», «массовый психоз», «оболванивание» и пр. И эта особенность сильно осложнила мое восприятие «Евгения Онегина» в Большом театре, второе театральное потрясение на всю жизнь.
Действительно, куда смотрели постановщики оперы, если до самой сцены дуэли так и осталось неясным, за красных Онегин или за белых. И радоваться или горевать, когда он прикончил врага противоположного цвета.
Недоумение несколько скрашивалось роскошным полонезом в следующем акте. Его открывала дама с кавалером в золотой кирасе и ботфортах, опять-таки с саблею на боку. Понятно, никому из присутствовавших от четырех лет и старше не приходило в голову, что с таким же успехом полонез мог открывать танкист в комбинезоне или водолаз в скафандре. Да и сегодня у нас никого не удивляет, когда в театре или в гостях появляется человек в военной спецовке со звездочками на плечах, показывающими, какого сорта эта осетрина. Догадка о том, что любая ливрея за рамками службы – это позорище, возникает обычно лишь на менее высоком уровне дикости.
Третье, последнее, потрясение – «Дни Турбиных» во МХАТе. Ему сегодня невозможно найти никаких аналогов. Даже если бы актеры  разделись догола (впрочем, ныне этим никого уже не удивишь). Скорее, если бы на сцене вдруг появились  гуманоиды из созвездия Тау Кита, которые, по Высоцкому, «то явятся, то растворятся», а в промежутках живьем пожирают публику.
Вы только подумайте, на сцене сидят лютые враги – белогвардейцы в золотых погонах. Как Лужков для Доренко. Или Гусинский с Березовским для всех остальных. И их не только не стирают с лица земли, как положено. И они не только не отвратительны. Мало того, не только не злодействуют, а вовсе даже наоборот. И при этом хором поют не «Интернационал», а «За Царя, за Родину, за Веру мы грянем громкое ура!» И их никто не арестовывает прямо тут же в театре. Потрясающе!
Думаю, происходившее на сцене потрясало не только 4-летнего ребенка. Во многих воспоминаниях о тех временах мы читаем, что увидеть тогда «Дни Турбиных» Булгакова – событие из событий. Абсолютно равнозначное всем рок-фестивалям, вместе взятым, в глазах нынешней молодежи.
Словом, мне вручили визитную карточку очень любопытного человека, с которым довелось познакомиться поближе спустя тридцать с хвостиком лет.

П.
В конце 60-х – начале 70-х годов приказала долго жить «косыгинская перестройка», третья, после ленинской «новой экономической политики» и «хрущевских реформ». Такая же безысходная, как и последующие андроповская, горбачевская, ельцинско-путинская. Как и в двух предыдущих случаях, фарс заканчивался трагедией. В частности, очередным погромом обществоведения,  репрессиями тысяч научных работников. Правда, на сей раз, в отличие от сталинских и хрущевских времен, никого не расстреливали и мало кого сажали. Но из партии и с мест работы гнали сотнями. А выговоры разной степени свирепости огребали тысячи.
Надо сказать, что последняя разновидность гражданской казни была неодинакова в отношении различных адресатов. Какой-нибудь  министр, генерал, директор, управдом мог нахватать десяток и больше самых грозных выговоров, но пока его не стащат с теплого места, ему все – как с гуся вода. С таким же успехом ему можно было наплевать в глаза. Утрется, скажет «божья роса» и, улыбаясь, пойдет дальше.
Иное дело – научный работник. Для него выговор автоматически означал  запрет печататься, вообще выступать публично. Особенно за стенами своего учреждения. Тем более, в иных городах и странах. Получалось нечто вроде домашнего ареста. Да еще с иезуитским запретом разъяснять, почему отказываешься выступать со статьей или лекцией. Как прокаженный не может объяснить любимой женщине, почему им больше не видеться. Худшей пытки трудно придумать! Психика казнимых страдала ужасно. А ведь кому-то доставалось и по десять, и по двадцать лет такой пытки.
Ничего удивительного, что некоторые «шестидесятники», которым казалось, что вот-вот появится вожделенный «социализм с человечьим лицом», а оказалось, что у реализованной утопии казарменного социализма лицо всегда и везде одно и то же, причем весьма далекое от всего гуманного, - вдруг очутились у разбитого корыта с очень небогатым выбором: либо кончать с пошедшей прахом жизнью – либо бежать из родной страны, но чужого государства по стопам Герцена и Солженицына и с той же миссией (спасибо, Бог миловал) – либо искать какой-то иной выход. Одному из них выход «подсказали» В. Высоцкий и М. Булгаков.
Выход был найден в виде таких лекций, статей и даже целых книг, которые были впоследствии квалифицированы в Отделе науки ЦК КПСС как «легальный анти-марксизм». То есть, не открытое диссидентство с тюрьмой и психушкой в следующую секунду, но и не обычные словопостроения, по меткому определению М. Е. Салтыкова-Щедрина, «применительно к подлости». Только информация о том, какие проблемы возникают и какие последствия ожидаются, если их не решать, если в стране, по пословице, «солдат спит, а служба идет». Каковы реальные масштабы якобы не существующей безработицы и почему из каждых любых четырех изделий одно явный брак, а еще два называются «советское – значит, отличное» (от доброкачественного). Почему на словах – якобы «разделение властей» и «демократический централизм», а на деле вот уже тысячу лет – сплошной «личностный авторитаризм» (с пояснением, что это такое). Как разваливается семья, превращается в дурдом школа, профанируется наука, вступает в полосу кризиса культура. Что сулит противоестественное скопление многомиллионных масс в крупных городах и соответствующая деградация села. Какие тучи сгущаются над страной в области здравоохранения и загрязнения природной среды. Как грозно растет преступность, копает народу могилу повальное пьянство.
Ну, и так далее. Для тюрьмы-психушки недостаточно, а очередному выговору, за пределами ряда «отеческих внушений» все в том же Отделе науки ЦК КПСС, мешают то начавшаяся очередная «перестройка», то начавшийся развал уже не семьи, а всего государства, то разрыв с партией, исключающий дальнейшие казни.  По крайней мере, такого рода.
Можно сколько угодно спорить о том, насколько эффективна могла быть такого рода деятельность и каков мог быть реальный вклад в процесс смены одного монстра (тоталитарного) – другим (компрадорским). Это уже личная трагедия каждого из «шестидесятников». Нас в данном случае интересует другое. Спонтанно ли, по какому-то наитию сделал свой выбор наш герой, или были какие-то факторы, обусловившие этот выбор.
Кто бы как бы чем бы ни хвастался, но есть серьезные основания предполагать, что такие факторы во всех без исключения подобных случаях, как говорится, имели место быть. Наверное, правильнее будет сказать: не один и даже не несколько, а сложная совокупность, комплекс факторов. И среди них в нашем случае совершенно определенно по меньшей мере два художника слова, чье творчество помогло встать на ноги, перестроиться (отнюдь не по-горбачевски!) и начать, можно сказать, жизнь заново. Иными словами, налицо оказалась разновидность катарсиса, «очищения духа», высшее проявление всякого Настоящего Искусства.
Один из этих художников – Владимир Высоцкий. Помните? «Надоели ему подвиги напрасные, с баб-ягами никчемушная борьба. Тоже ведь она по-своему несчастная, эта самая лесная голытьба». И еще несколько десятков песен в том же духе. Как нашатырный спирт обморочному. Как глоток воздуха задыхающемуся. Как эликсир бодрости выбивающемуся из сил.
Другой художник – Михаил Булгаков. Помните?
«Что же это у вас, чего ни хватишься, ничего нет!»  С. 310
«Обыкновенные люди … в общем, напоминают прежних …квартирный вопрос только испортил их …»      С. 392

«-Осетрину прислали второй свежести, - сообщил буфетчик.
-Голубчик, это вздор!
-Чего вздор?
-Вторая свежесть – вот что вздор! Свежесть бывает только одна – первая, она же и последняя. А если осетрина второй свежести, то это означает, что она тухлая!» С.474
«Роман о Понтии Пилате …
- О чем, о чем? О ком? – заговорил Воланд, перестав смеяться. – Вот теперь? Это потрясающе! И вы не могли найти другой темы? Дайте-ка посмотреть …
- Я, к сожалению, не могу этого сделать, - ответил Мастер, - потому что я сжег его в печке.
- Простите, не поверю, - ответил Воланд, - этого быть не может. Рукописи не горят …»
С.557
«Он не заслужил света, он заслужил покой …» с. 633
Перечень подобных афоризмов, известных наизусть каждому культурному русскому человеку последней трети ХХ века, продолжать можно, но не нужно. Ибо ими пронизана вся книга. Мало того, вся книга представляет собой самую настоящую панацею от всех бед.
Попробуйте и убедитесь сами.
Вот, например, вам только что отравила жизнь ваша дражайшая половина. Подло предал лучший друг. Оказалась последней вокзальной шлюхой любимая женщина, в которой вы растворили свою жизнь. Равнодушно отвернулись дети, внуки и правнуки. Несправедливо сжил со света начальник. Рухнуло ваше государство. Отвратясь не наплюешься на все вокруг. И вдобавок вам сообщают, что белые народы северного полушария Земли, к коим вы имеете несчастье принадлежать, начинают процесс массового лавинообразного физического вырождения …
Жить больше не хочется.
Способов покончить с опостылевшей жизнью два.
Один – повеситься, утопиться или броситься под поезд, как Анна Каренина.
Другой – открыть тысячу раз читанный томик с любой страницы и начать читать в 1001-й раз:
«… Тьма, пришедшая со Средиземного моря, накрыла ненавидимый прокуратором город. Исчезли висячие мосты, соединяющие храм со страшной Антониевой башней… Пропал Ершалаим – великий город, как будто и не существовал на свете.» С. 569
Читайте, пока читается, позабыв все на свете, пока не забудетесь с книгой в руках. А утром проснетесь другим человеком. Да, вы будете помнить о том, что корабль, который сто лет назад назывался «Титаник», а сто лет спустя переименован в «Человечество планеты Земля», идет полным ходом навстречу своей гибели, к недалекому теперь уже айсбергу. И в его кают-компаниях продолжается безумная оргия. Но теперь вы будете знать, что сопричастны судьбе этого корабля и что ваш Долг (с большой буквы) повелевает вам сделать все возможное, в меру вашего разума и совести, чтобы катастрофу отдалить, а еще лучше – катастрофы избежать.
И вы начинаете новую жизнь, забыв обо всех перечисленных выше бедах.
Так работает Настоящее Искусство. И в этом – наивысшая награда каждого настоящего художника. Каждого Мастера. Даже преданного своей Маргаритой.
И еще одна страница творчества Михаила Булгакова во многом определила последние сорок лет моего существования на этом свете.
Во всю свою жизнь я старался не попадаться на глаза высокому начальству, а по возможности и вовсе не иметь с ним никакого дела. Даже когда лет тридцать-сорок назад близилась к концу моя утопически-идиотическая эпопея созидания государственной службы прогнозирования  для прогнозного обоснования планирования и управления во главе с Комиссией социального прогнозирования при Политбюро ЦК КПСС (в ГДР и НРБ такие службы  абсолютно фиктивные, как оказалось впоследствии, были уже созданы, и мне представлялись вполне совместимыми Чингисхан и телефон), - и то я в глаза не видел ни одного члена Политбюро: месяцами общался только с помощниками. В полной уверенности, что тем гораздо ловчее разъяснить все своим шефам на понятном для обоих языке.
От этой практики, вполне оправдавшей себя почти во всех остальных случаях жизни, я не намерен отказываться до гроба. Правда, по меньшей мере с 1996 г. мне и не приходится этого делать, поскольку высокое начальство вижу в только что помянутом предмете. Но иногда судьба по инерции заносит в соответствующие кабинеты. И тогда сразу вспоминаю «Театральный роман» Булгакова.
Каждый, кто побывал в начальственных апартаментах не для того, чтобы получить приказ или разнос, самолично видел, мягко говоря, неадекватное поведение их хозяина. Ему пытаешься сказать «слово и дело государево», а он вдруг пускается в воспоминания, спрашивает о пустяках или впадает в прострацию. При этом ежеминутно звонит «вертушка», то и дело подходит секретарь с бумагами, и хорошо еще, если хозяина не вызовут надолго в соседний кабинет. Сумасшедший дом!
Все встает на свои места, когда вспоминаешь знаменитую булгаковскую  сцену беседы драматурга с режиссером. Помните? Один увлеченно рассказывает о своем творении, которое призвано прославить театр. А другой вроде бы  … засыпает. На самом деле он не спит, а думает о своем: как пристроить в этом спектакле 80-летнюю приму на роль юной девушки и куда девать пропойцу-любовника, который опять сорвет спектакль, явившись вдребезги пьяным. (У Булгакова все это – несколько иначе, но суть та же).
Образно говоря, ты рассказываешь Путину, какие беды ожидают мир и Россию в ближайшие годы и как от них увернуться,  а для него самая большая беда – Березовский с Гусинским (чтоб им пусто было!), а самая трудная проблема – что делать с Чубайсом (тоже не подарок). Иными словами, начальник – тоже человек, только ему чуждо все наше человеческое, поскольку у него оно – свое собственное.
Следовательно, оказавшись на аудиенции у Наполеона, постарайтесь сделать ему комплимент и рассмешить возможно менее старым анекдотом. Так, чтобы он, во-первых, вспомнил вас. А во-вторых, не с досадою, а с улыбкою. Все остальное обговорите с Фуше, Талейраном, Бертье – им сподручнее будет потом дать на подпись соответствующую бумагу. Которую император, вспомнив ваш анекдот, подпишет не глядя. И весьма возможно, что именно подобным образом будет выиграна заведомо провальная война 1812 года.
Таков выдающийся вклад Булгакова в теорию социального управления.

Ш.

Слаб человек. Несмотря на хвастливое самоназвание «Человек Разумный» (ах, если бы!), он то и дело впадает в вопиющее неразумие. Например, норовит заранее определить пол будущего ребенка в обществе джигитов, престиж коих измеряется ими же самими количеством сыновей. Хотя нетрудно предугадать, к чему это приведет и каким кошмаром кончится. Или хочет досконально знать свое будущее, не понимая, что при этом сразу же перестанет быть человеком, ибо ему станет свойственно все демоническое, чуждо все человеческое.  И хотя давно разработана разновидность прогнозов, ориентированных не на предсказание, а на выявление назревающих проблем и возможных путей их решения (так называемое технологическое прогнозирование), т.е. на повышение эффективности управления, не родился еще на земле человек – от последней бабки на скамейке у подъезда до первейших деятелей политики, науки, культуры -  который тут же не задался бы вопросом: а сбываются ли технологические прогнозы?
- Вы мне про цели-проблемы не рассказывайте, а скажите прямо: в каком году доллар будет опять стоить 63 копейки и когда человечество переселится на Марс?               
Вот почему студентам на лекциях по спецкурсу «Технологическое прогнозирование» приходится разъяснять, что будущее невозможно «знать», как прошлое и настоящее – в событиях. А можно только – в проблемах, целях, решениях и их возможных последствиях, желательных и не очень. И с этой точки зрения футурологи «знают» ХХ1 век ничуть не хуже, чем социологи, политологи, экономисты – текущий год, историки – годы минувшие. В чем то даже лучше. Ну, и что? Разве плохо, что физики видят в одном предмете своих исследований волны, а в другом – частицы? Лишь бы разглядели как следует и порадовали новым открытием.
Нет, не понимают. Кивают в знак согласия и тут же спрашивают: в котором часу начнется Четвертая мировая война и как будет выглядеть компьютер 40-х годов ХХ1 века? (как в 20-х и 30-х годах – уже определено инженерными разработками).
Приходится призывать на помощь античную трагедию. Рассказывать страшную историю про Царя Эдипа. Как Оракул предсказал ему жуткую участь, как он пытался её избежать и как у него ничего не вышло. Как в его честь «Эффектом Эдипа» в современной прогностике назван феномен самоосуществления или, напротив, саморазрушения предсказаний путем решений и действий с их учетом.  Что делает бессмысленным  предсказание явлений, поддающихся управлению ( к чему, например, прогнозы погоды, когда ею научатся управлять чиновники мэра?)
Раз объяснишь, два объяснишь, сам поймешь, а они все равно не понимают. Ни студенты, ни их профессура.
И тогда обращаешься за содействием к Булгакову № 2, не имеющему ничего общего с предыдущим.
Помните?
«- … Вы когда умрете?
Тут уж буфетчик возмутился.
- Это никому не известно и никого не касается, - ответил он.
- Ну да, неизвестно,  - послышался все тот же дрянной голос из кабинета, - подумаешь, бином Ньютона! Умрет он через девять месяцев, в феврале будущего года, от рака печени в клинике Первого МГУ, в четвертой палате.
Буфетчик стал желт лицом …»
А теперь прикиньте такого рода информацию на самого себя и попытайтесь сообразить, каково вам придется в мире, где ваше будущее известно вам в событиях до мельчайших деталей. Это доходит даже до особо одаренных.
Кстати, именно с особо одаренными приходится рассматривать другую философскую проблему, поднятую Булгаковым. На сей раз сугубо гносеологического, можно даже сказать, трансцедентального характера.
Задумывались ли вы над тем, что делают на страницах романа Воланд, его Кот Бегемот и прочая свита? Ведь им заранее известно, что в следующую секунду все начнется и чем немного погодя закончится. Ведь Воланд только для нас, читателей, ломает трагикомедию с Берлиозом и типичным советским поэтом на Патриарших прудах. Он заранее в деталях знает, как пойдет беседа и чем завершится. Так же как Кот Бегемот лишь чертовски кривляется под пулями милиционеров. Он заранее знает, что останется сторонним  наблюдателем любой суеты вокруг него, и притом с заранее известным исходом.
Ну, положим, это чистейшая чертовщина. А теперь поставьте себя на место Воланда или Кота. Вам досконально известны все детали вашей жизни на час, на день, на год, по гроб жизни. Не кажется ли вам, что ваша жизнь обернулась театром марионеток, где кукла знает, когда её дернут за какую ниточку и когда кинут обратно в ящик? При одном подозрении о таком положении вещей у куклы, даже не знающей своего будущего, радикально меняется мировоззрение. А уж если известно будущее … Не кажется ли вам, что такой жизни чуждо все человеческое, что она превратилась в чертовщину, в нечто сверхъестественное, не имеющее ничего общего с естеством природы и общества?
Вот почему на любом уровне развития научного предвидения не только человек, но даже, наверное, гораздо более интеллектуальный киборг, которому, возможно, суждено вскоре сменить нас с вами, скорее всего предоставит гадание о будущем цыганкам. А сам займется  менее романтичным, но более полезным делом: выявлять назревающие проблемы и искать пути их решения.
Менее увлекательно, но и менее сверхъестественно.
Спасибо за это открытие Булгакову.
А теперь обратимся к Булгакову-третьему, в свою очередь, не имеющему ничего общего с Первым и со Вторым.
1У.
Мудрый Финн в «Руслане и Людмиле» Пушкина долго ждал свою любимую Наину. И был очень разочарован, когда увидел «старушку дряхлую, седую».
Спустя тысячу лет один менее мудрый Русский еще дольше ждал, пока разберется со своими хлопотами, выйдет на пенсию и у него появится время полистать сокровища из домашней библиотеки, которую собирал десятилетиями. А когда время появилось, вдруг обнаружилось, что читать нечего. То есть, книги – вот они, тысячами. А дальше первых двух строк ни по одной дело не идет. То, что увлекало годы назад – больше не увлекает. То, что появилось недавно, не идет в сравнение с читанным давно. Хуже всего, когда по первой строчке видишь продолжение или сквозь текст проступает фигура автора.
Если еще можно смириться с тем, что видишь не спектакль, а игру актеров, то невозможно увлечься событиями, которые заслоняет пишущая машинка автора, торопливо отстукивающего свой гонорар. Особенно если сам перебиваешься временами литературным трудом, и знаешь, как это делается.
Но есть несколько художников слова, которых тлен времени не берет. Как завораживали тебя в детстве – так завораживают и в старости. Независимо от того, о чем речь. И не только в поэзии, что хоть как то объяснимо, но и в самой что ни на есть прозе.
Вот почему, тщетно перебрав вечером десяток-другой давно читанных или еще не читанных книг, раскрываешь в конце концов в тысячный раз одно и то же. И погружаешься в мир давно знакомых образов – как вновь и вновь в мир звуков Моцарта, Бетховена, Глинки, Чайковского. И начинается волшебство Настоящего Высокого Искусства.
«Знаете ли вы украинскую ночь? Нет, вы не знаете украинской ночи …»
«Эх, кони, кони, что за кони! Вихри ли сидят в ваших гривах! Чуткое ли ухо горит во всякой вашей жилке?  Заслышали с вышины знакомую песню, дружно и разом напрягли медные груди и, почти не тронув копытами земли, превратились в одни вытянутые линии, летящие по воздуху, и мчится вся вдохновенная Богом!..»
«Да,  следует отметить первую странность этого страшного майского вечера.  Не только у будочки, но и во всей аллее, параллельной Малой Бронной улице, не оказалось ни одного человека. В тот час, когда уж, кажется, и сил не было дышать, когда Солнце, раскалив Москву, в сухом тумане валилось куда-то за Садовое кольцо, - никто не пришел под липы, никто не сел на скамейку, пуста была аллея».
«По Тверской шли тысячи людей, но я вам ручаюсь, что увидела она только меня одного и поглядела не то что тревожно, а даже как будто болезненно. И меня поразила не столько её красота, сколько необыкновенное, никем не виданное одиночество в глазах».
«Другие трепетные мерцания вызывали из бездны противостоящий храму на западном холме дворец Ирода Великого, и страшные безглазые золотые статуи взлетали к черному небу, простирая к нему руки. Но опять прятался небесный огонь, и тяжелые удары грома загоняли золотых идолов во тьму».
«Кони рванулись, и всадники поднялись вверх и поскакали. Маргарита чувствовала, как её бешеный конь грызет и тянет мундштук. Плащ Воланда вздуло над головами всей кавалькады, этим плащом начало закрывать вечереющий небосвод. Когда на мгновение черный покров отнесло в сторону, Маргарита на скаку обернулась и увидела, что сзади нет не только разноцветных башен с разворачивающимся над ними аэропланом, но нет уже давно и самого города, который ушел в землю и оставил по себе только туман».
Гоголь правильно назвал свои «Мертвые души» поэмой. Конечно, это и есть самая настоящая поэзия. Только в прозе. Что ж, разве не бывает толстенных стихотворных поэм, неотличимых от прозаических газетных репортажей?
Булгаков постеснялся назвать свои романы поэмами. Но все они, конечно же, поэмы. Пусть не стихосложение. Но искусное словосложение – это уж точно. И первая в их ряду, разумеется, «Мастер и Маргарита». Многое можно вычитать в романах Булгакова. А можно и не вычитывать. Как сказал Воланд:
«- И доказательств никаких не требуется …Все просто: в белом плаще с кровавым подбоем, шаркающей кавалерийской походкой, ранним утром четырнадцатого числа весеннего месяца нисана в крытую колоннаду между двумя крыльями дворца Ирода Великого вышел прокуратор Иудеи Понтий Пилат …»
Здесь музыка слов самодовлеюща. Она сама по себе создает настроение. Сама по себе производит «очищение духа», катарсис…
И, прикрыв глаза после очередной главы-симфонии, просто физически ощущаешь, как сдвинулся еще на один миллиметр в бесконечном восхождении от Обезьяны к Человеку
Такое не по силам ни философии, ни науке, ни праву, ни политике. Такое по силам только Искусству.
Спасибо тебе, Искусство. Спасибо тебе, Булгаков!