Русский крест

        Да, запад есть запад, восток есть восток
        И с места они не сойдут
        Пока не предстанет небо с землёй
        На Страшный Господень Суд...

        Р. Киплинг


        В основу рассказа положено истинное происшествие первой чеченской войны

        Когда Витёк проснулся, то обнаружил себя на верхней полке неведомого вагона, какого-то непонятного поезда и мчится этот поезд в дальние края. Голова у Витька трещала со вчерашнего, а спину и позвоночник ломило от жёсткого сиденья. Вчера Витёк был на свадьбе у приятеля и пили на этой свадьбе очень вкусный деревенский самогон, настоянный на зверобое, а до этого ещё пили шампанское за здоровье молодых, а перед свадьбой Витёк еще принял пару пива. И вот - пиво, зверобой и шампанское объединились в голове у Витька и стали дружно нашептывать ему: «А невеста у Семёна красивая... А могла бы быть твоя...» - Витек вполне согласился с этими доводами и полез целовать чужую невесту, за что получил по шее, обиделся, разбил непочатую бутылку водки и был послан за дверь куда подальше.
- Ну и хрен с вашей свадьбой, - орал Витёк, - вот возьму сейчас и уеду к чертям собачьим. Прощай, Расея, прощай, родина!
По пьяному делу он действительно подался на вокзал, но на вокзале буфет был закрыт и если бы не добрые маленькие люди с быстрой непонятной речью, которые угостили Витька тёмненьким коньячком, то было бы совсем плохо.
…Ну, однако, пора было вставать. Витёк сел на полке, потянулся до хруста в костях и хотел было уже спрыгнуть на пол, как вдруг увидел лезвие широкого ножа, упирающиеся ему в живот. Нож держал черноволосый немолодой человек, широкоплечий и с золотыми зубами. Он сильно толкнул другой рукой Витька в грудь, что-то быстро и зло пробормотал на непонятном языке, а потом раздельно и чётко сказал по-русски: «Сыды. Туалэт захоцэс - вэдро дам»
- Да на что мне твое ведро, дядя?! - Возмутился Витек, - ты, что это в меня финкой тычешь, морда нерусская, а ну, дай пройти!
Но в этот миг лезвие ножа уперлось ему в самый кадык на горле и в глазах у Витька потемнело.
- Спасыбо сказы, сто маладой, - зло прошипел дядя, - больсых дэнэг стоис, всо атработаэс.
- Да ты кто такой, чтоб я на тебя работал, - хрипел Витёк, - ну пусти, дядя, ну пусти, Христа ради!
- Эсли б твой Христос заплатыл бы мне за тэбя, атпустыл бы, - усмехнулся чёрный, - а так - Кавказ заплатыт...
Целые сутки ещё вертелся, крутился Витек на верхней полке, как воробей, посаженный в бутылку. Стерегли его трое: золотозубый дядя и еще двое черноволосых смуглых парней в черных кожаных пиджаках и с пистолетами в карманах. Они не разговаривали с Витьком, но взгляды их говорили о многом. На второй день за окнами поплыли белые каменистые откосы Кавказа, солнце заглядывало в глаза утомленного поезда сильно и горячо, как в глаза любимого человека. На вокзале в Грозном шатающегося от бессонницы Витька вывели из поезда, втолкнули в какой-то разбитый рафик и быстро повезли неведомо куда. Привезли на небольшую площадь какого-то пыльного захолустного городка, лежащего в ложбине между двумя отрогами невысоких гор и здесь вывели из машины и посадили на землю, прямо на горячую от солнца каменистую почву, посадили в пыль, заставляя сесть на корточки, но Витёк не смог так сидеть и его положили, как кладут кусок брезента, свернутого в рулон. Витёк уже ничего не понимал, у него мутилось в голове от усталости, голода, жажды... От жары, от этой дьявольской южной жары, когда солнце словно паровой молот бьёт и бьёт по несчастной голове.
Постепенно площадь заполнялась народом. Только между людьми, находящимися на площади, была большая разница. Те, кто сидели в центре площади на солнцепеке - это были не люди и не одушевленные существа, а это был товар, живой товар. Да, честно говоря, и по виду они были мало похожи на людей - все какие-то оборванные, худые, с дикими блуждающими глазами. Витёк подумал, что и он сейчас выглядит также, но эта мысль не взволновала, странное внутреннее оцепенение охватило его и, казалось, уже всё равно, всё равно - кто он такой, главное, чтобы его побыстрее кто-нибудь купил и увёл с этой адской площади куда-нибудь в тень.
Те же, кто прохаживался между сидящими, были именно люди и не просто люди - это были хозяева, то есть люди большого значения, крепко стоящие на этой жёсткой земле.
Несколько раз к Витьку подходили покупатели, осматривали его, щупали как скотину, цокали языками, говорили с продавцами о чём-то клекочущими гортанными голосами, смеялись каким-то странным дребезжащим смехом и отходили в сторону.
День уже близился к вечеру, длинные тени потянулись по площади от близлежащих невысоких строений за высоченными сплошными заборами, а Витька все ещё никто не купил и хозяева отвели его куда-то на окраину этого городка и спустили там в подвал, как в клетку посадили, потому что подвал был тесен и низок - меньше человеческого роста. Стоять там было нельзя, а можно было сидеть на каких-то нарах, или просто досках вдоль стен. Сидело в подвале этом, помимо Витька, еще несколько человек. Охранники бросили им на всю честную компанию несколько лепешек пресного хлеба, несколько штук вяленой рыбы, твердой как доска и спустили канистру воды.
Тут Витёк начал присматриваться к своим сокамерникам. Здесь сидели два уже пожилых  русских человека, усталых измученных, сидел еще один парень, который казался безумным, и сидела нестарая ещё женщина, очень худая со светлыми пшеничными волосами и бледным как известняк лицом. Старший из всего этого общества человек разделил всю полученную еду поровну между заключенными, а себе ничего не взял и лишь только выпил глоток воды из канистры.
- А чего это он не ест ничего, - спросил Витёк у молчаливой женщины с русыми волосами.
- Не хочет, ему уже не нужно, - просто сказала она и добавила как о чём-то обыденном: Его сегодня убьют.
- Как убьют?! - Взвился Витёк, - вот так просто убьют и привет?
Женщина улыбнулась слабо, - а убивают всегда просто, - тихо добавила она, а особенно нас.
- Это почему же нас?
- А мы русские...
Когда на улице была уже ночь, наверху послышались неторопливые шаги, звякнуло железо, откинулась крышка верхнего лаза.
- Эй, выходы, старый... - крикнули сверху и на пол подвала опустилась деревянная лестница.
Пожилой мужчина старался выглядеть спокойным, но мелко дрожал всем телом, и дрожь эту не скрывали его лохмотья. Он поднялся, сутулясь под низким потолком, и истово перекрестился широким православным крестом - со лба на живот, с живота на правое плечо, с правого плеча на левое - аминь...
- Прими, прими, Господи, душу мою, - выдохнул он страшно и полез, шатаясь, наверх.
И тут Витёк не утерпел. Он кинулся к лестнице и закричал неистово:
- Эй, вы там, сволочи неумытые, не смей русских людей убивать!
Наверху затихли и как будто ушли, но спустя некоторое время сверху послышался ровный гортанный голос: «Эй, кто там орал? Полезай сюда...»
Витёк закусил губу, но вылез не мешкая. Наверху в тесной комнате со стенами, сложенными из дикого камня стояли четверо смуглых людей в бекешах с вывороченной наружу овчиной. Один из них - низкорослый крепыш был в каком-то полувоенном картузе, в руках он держал револьвер и изредка вертел в пальцах его барабан.
- Это кто тут русский? - Почти совершенно без акцента спросил он, спокойно и страшновато улыбаясь.
- Я...
- Хорошо, пойдём с нами.
Скоро они миновали границу посёлка и вышли на горную дорогу к небольшой теснине над быстрой и шумной порожистой речкой. Была уже полная ночь, но светила такая яркая южная луна, что в этом мертвенном свете всё было видно не хуже, чем днём. Витек вдруг невольно подумал, что где-то видел уже эту картину, да вот только где... Они подошли к какому-то дереву, и тут пленный с ужасом понял, что это не дерево, а... крест.  Это был огромный косой крест, сбитый из двух корявых перекладин. Короткий кол подпирал его сзади, а на кресте этом был распят человек. Кто-то из сопровождающих Витька осветил лицо распятого человека и несчастный невольник, вдруг, с трепетом узнал в распятом того старика из подвала, которого увели раньше. Он был ещё жив, но страшная поза в раскорячку не давала ему дышать от лютой немыслимой боли. Впрочем, кричать ему уже было невмочь - сил не было. Он умирал, умирал тяжело, в мучениях.
- Вот русский человек, - спокойно заметил низкорослый бандит, указывая на крест. - Он не хотел работать, и он умирает в мучениях. Если ты хочешь остаться живым, - тут он повернулся к Витьку, - ты должен быть покорным и старательно отрабатывать каждую крошку хлеба, которую тебе, по милости Аллаха, дадут твои хозяева. Если же ты не будешь стараться, - он указал пальцем на распятого, - тебя ждет крест.
После той ночи Витьку все мучительно думалось, что, то, что он увидел, он видел ещё раньше... но где? Казалось ему, что если он это вспомнит, то кошмар кончится, кончится рабство и наступит свобода. Но свобода всё не наступала. На следующий день его продали богатому хозяину из какого-то предгорного аула. Там у хозяина его поместили в земляную яму, которую сверху еще закрывали решеткой. Поднимали его с петухами и отводили работать на маленький местный кирпичный заводик. Там он без устали формовал кирпич, толкал вагонетку с готовыми изделиями, месил раствор для цементных блоков. Ему давали самую тяжёлую и грязную работу. Рядом, он заметил, стояло дорогое импортное оборудование, но туда его не допускали. На том оборудование работали другие молчаливые люди - в новых синих комбинезонах, по виду русские. Витёк пытался не раз заговорить с ними, но смуглолицый охранник с коротким автоматом всякий раз резко обрывал все такие его попытки. Да и сами эти работники старались не замечать его. Они работали быстро, но без напряга, работали не дольше обычного рабочего дня, регулярно их увозил на обед маленький автобусик-пикапчик и привозил обратно. Чувствовалось, что зарабатывают они не малые деньги, но все равно ведут себя скованно, пугливо оглядываясь на всякого горца с автоматом или пистолетом, которые иногда лениво забредали на завод. Вообще отличить хозяев от пришлых людей здесь было легко: хозяева все были с оружием, а пришлые - безоружные, а потому бесправные и не люди вообще, а только работники или рабы.
Работал Витёк без выходных, света белого не видел. Еду ему давали тут же на рабочем месте, да и что это была за еда - плохо выпеченный хлеб в лепешках, да какие-нибудь гнилые овощи. Охранники его жарили шашлык, ели фрукты, но вина не пили - Аллах не велел пить одурманивающего зелья, дурман должны глотать неверные, чтобы быстрее околеть и очистить эту прекрасную землю для истинных её сынов - гордых жителей гор.
Наступила тёплая южная осень, а вслед за ней пришла гнилая и промозглая кавказская зима, когда снег если и выпадал, то тут же таял, оставляя после себя непролазную слякоть на глинистых дорогах предгорий. Вот тогда то и блеснул для несчастного русского пленника первый луч надежды на перемены к лучшему. Низко над аулом и над кирпичным заводиком прошли в небе два, казавшиеся чёрными на фоне голубого дня,  самолета-истребителя и тяжкий гул от их мощных турбин потряс до основания несокрушимое царство Аллаха. Сами горы, покрытые голубой дымкой, казалось, вздрогнули и угрюмо осели, а жители предгорного селения забегали по узким его улочкам, перекликаясь беспокойно между собой на гортанном своем клекочущем языке. Заводик ещё работал некоторое время, но безвестно куда пропали наёмные русские специалисты в синих комбинезонах, остановилось импортное оборудование и только печи для обжига грубого кирпича ещё дымили и суетились вокруг них русские невольники, подгоняемые своими сторожами. Впрочем, сторожа тоже вскоре исчезли - ушли воевать с неверными, как объявил Витьку его хозяин и потому невольников стали охранять старики и пацаны с непомерно для них тяжелыми автоматами в руках. Потом, как-то ночью, сидя в своей осклизлой вонючей яме, услышал Витек несколько тяжелых гулких взрывов со стороны заводика и знакомый шум  авиационных двигателей. Утром его не погнали на работу, а выдали сапоги грубой кожи, рваную бекешу на вытертом меху, русскую шапку-треух. Хозяин со снисходительной улыбкой объявил ему: «Ты хорошо работал, русский, потому тебе дарована высокая милость - помогать защищать наше священное государство от нападения неверных гяуров. Ты пойдешь рыть окопы под Аргун. Если будешь хорошо работать и на фронте, то, приняв обрезание, сможешь стать мусульманином и даже воином Аллаха. Пролив же свою кровь за Аллаха, ты попадёшь в рай и, познав неизмеримое блаженство там, в садах пророка, обретёшь, наконец, истинную свободу!»
И погнали Витька на войну. К концу зимы русские войска после тяжёлых потерь взяли город Грозный и фронт переместился на реку Аргун, за которой лежал второй по значению для Чечни город Гудермес. Удерживать аргунский фронт горцы решили во что бы то ни стало и потому вдоль течения реки беспрерывно и днём и ночью сооружались земляные укрепления, рылись бесконечные километры противотанковых рвов и окоп полного профиля. Несчастные русские пленники выбивались из сил на земляных работах, некоторые пытались бежать, но это дело было совершенно безнадежное - вдоль всей линии фронта тянулись минные поля, а попав на минное поле человек далеко не уходил - от него оставалась только неглубокая рытвина, да пара обгорелых тряпок. Ещё хуже приходилось тем русским, кого горцы ловили. Витек видел, что делали с ними, но не рассказывал потом никому...
И все же он решил бежать. Бежать! В условиях фронта, под русскими бомбами и снарядами проходила у замордованного пленника проклятая сковывающая душу и тело апатия, проходило безразличие к своей судьбе. Витёк научился молиться про себя. Вспомнил деревенское свое детство, вспомнил бабку-старушку. Весь угол в избе у бабки был заставлен иконами. Среди икон особо выделялась древняя владимирская икона Георгия Победоносца на коне. Вот Георгий скачет с равнины на горы, заносит свою острую пику и поражает ей мерзкого зеленого, похожего на лягушку, дракона,  высовывающегося из пещеры. Смотрит на все это Господь Бог Саваоф с облака, смотрит Божья Матерь, а прекрасная царевна держит в руке алый цветок. А икона вся залита золотом, словно лунным ночным светом.
И тут Витек вспомнил! Да ведь видел он это все! Видел тогда ночью, когда распинали на кресте русского человека эти драконы. Также все золотым светом было залито, также чернели тени от гор, как на иконе, только там была гибель, а не победа... Ну да не вечно же так будет!
В тот день пленник работал на самом переднем крае, натягивая колючие мотки спиралей Бруно у укреплений, перекрывающих подходы к мосту через Аргун. До моста было рукой подать. За мостом стояли русские бронемашины и танки, закрытые мешками с песком. Перед мостом были положены мины... Ну да уж, чему быть!..
Витёк рванулся вперёд раздирая одежду на непроходимой колючей проволоке. Чудом вырвался он из её цепких объятий и помчался к мосту. Он забыл о минах, он падал пару раз в вязкую, словно пластилин, грязь, поднимался и бежал, бежал! Он не слышал гортанных криков чеченцев за своей спиной, пронзительных пулемётных очередей. Он добежал до израненного снарядами железнодорожного моста, споткнулся на разбитых рельсах, разбил в кровь лицо и руки, но снова вскочил как ужаленный и побежал дальше по мосту. Добежав до середины он понял, что по нему стреляют не только сзади, но и спереди, стреляют свои, не понимая - кто это такой мчится на них, подозревая в нём мусульманского фанатика-самоубийцу, решившего унести в рай вместе со своей праведной душой несколько душ неверных. Стрельба шла отовсюду. Огненные росчерки пуль неистовствовали вокруг беглеца. Чудо, что он ещё был жив!
- Чудо! - Лихорадочно соображал Витек, - чудо... Крест, крест нужен! Там русские, свои, поймут!
Он остановился на середине моста и поднял дрожащую руку к голове.
- Во имя Отца! И Сына! - Рука опустилась на живот. - И Духа Святого! - Пальцы, сжатые троеперстно легли на правое плечо. - Аминь! - Ладонь его коснулась левого плеча. И снова: Во имя Отца, и Сына, и Духа Святого...
Стрельба с русской стороны прекратилась.
- Эй, - послышалось оттуда, - паря, беги сюда! Да беги ты, хрен моржовый!
…И он побежал. Он уже не думал о пулях, все еще летевших вслед ему из-за Аргуна, он уже знал, что спасён. Спасён!
На русской стороне его обнимали братцы-десантники - молоденькие пацаны по девятнадцать-двадцать лет, но уже обстрелянные всеми пулями, обкуренные всеми дымами настоящей войны. Совали ему водку, табак, хлеб, консервы. Но он ничего не мог ни есть, ни пить, ни курить. Он задыхался от счастья, плакал. А когда спросили его имя, он  только ответил:
- Витёк!
- Да какой же ты Витёк, батя, - смутились молоденькие солдаты. - Ты же вон старый, в морщинах весь, седой... Отчество-то у тебя есть?
- Ви-та-лий, - запинаясь ответил беглец. - Виталий Павлович я... Да русский я, братцы, русский! Вот те крест!
И он снова истово, по православному, перекрестился от плеча к плечу.
Во имя Отца...