Медиум 36

- Лежите, - Уотсон удержал меня за плечо. – Вам пока нельзя вставать.
- Почему я так плохо вижу? – спросил я. – что со мной? Удар?
- Нет. Но у вас множественные кровоизлияния. Вы потеряли сознание от кровопотери, но сейчас вам перелили кровь, это должно помочь. Вас не знобит?
- Немного.
- Немного – не страшно, - улыбнулся он.
- А с глазами, что у меня с глазами? – не успокаивался я.
- Тоже кровоизлияния. Они должны рассосаться. Раух обещал, что зрение восстановится. Он вообще в большой растерянности, Раух, - Уотсон чуть улыбнулся, хотя выражение его лица оставалось встревоженным.
- А эта, миссис Капсли?
- Мэртон держит её под домашним арестом. Он сказал, что не будет ни во что вмешивать полицию, пока вы сами не скажете. мы все ждём ваших объяснений, но только тогда, когда вам станет лучше.
- А кофе? – вспомнил я. – Мэртон сказал вам про кофе?
- Да, он выпросил у меня банку на экспертизу, но не уверен, что сумеет в ней что-нибудь обнаружить, это же не мышьяк.
- А что, Лирайта не привезли ещё?
- Нет, - отрицательно покачал головой Уотсон. – Но зато приехал из Фулворта адвокат Салливан.
Я снова попытался сесть:
- Я должен увидеть его, Уотсон!
И снова Уотсон надавил на моё плечо:
- Не сейчас. Лежите, Холмс, не вставайте – у вас голова закружится.
- Вы поехали на кладбище оживлять Рону и с большей кровопотерей, - напомнил я.
- Это другое дело. У вас, честно говоря, ещё велика опасность внезапного кровотечения. Так что лучше лежите.
- А Раух понял, что со мной?
- Да, он узнал действие своего препарата. Холмс, если бы не он... Но полицейским, а потом и судейским, боюсь, его слов будет недостаточно... вы устали, Холмс...
- Нет.
- Перестаньте. Я вижу, что вы устали.
- А Рона? – спросил я. – Рона не поделилась с вами своей версией событий?
Лицо Уотсона словно тронула лёгкая тень.
- Рона разговаривает с Гудвином, боюсь, куда больше, чем со мной. Они вместе отправились сейчас в музей восковых фигур.
- Куда?! – я снова, в третий раз попытался сесть, и снова был остановлен.
- В музей восковых фигур, - повторил Уотсон, удерживая меня ласково, но твёрдо.
- Зачем? Неужели она затеяла прямо обвинить его? не могу поверить, что у неё хватит безрассудства так повести дело. А между тем... Она ничего не сказал вам, Уотсон?
- Она сказала, что нам лучше бы было разойтись, причём публично. И что это в целях моей безопасности.
- И всё?
- И всё. Когда расследование идёт к концу, вы оба становитесь неразговорчивы, как глухонемой танцор под стеклянным колпаком.
Я некоторое время молчал, обдумывая, как лучше поступить.
- И всё-таки я должен рассказать вам всё прямо сейчас. Это как раз тот случай, когда бы я предпочёл, чтобы противник знал о моей осведомлённости, не то, боюсь, он продолжит претворять свой план в жизнь – тем более, что чувствует он себя, я полагаю, как кошка на горячей крыше. А это небезопасно, в первую очередь, для вас.
Уотсон кивнул.
- В таком случае, говорите, - серьёзно сказал он, придвигаясь ближе ко мне. – Но только вполголоса и не волнуясь. Пока что вы сами далеко не в безопасности. Как я уже имел случай заметить. И вы уж мне поверьте на слово. Устанете – прервитесь.
- Хорошо. Ну так слушайте: история началась с появления в Англии русского афериста Михаила Цыганкина. Это поразительно умный, даже талантливый, но совершенно беспринципный мошенник. По происхождению он цыган, а вы, Уотсон, знаете, насколько тесны связи в этой диаспоре. Поэтому неудивительно, что в Англии Цыганкин знакомится с Виталисом Орбелли – тоже цыганом, тоже медиком, тоже психологом. У них так много общего, они просто не могли не сойтись. Но у Цыганкина есть повод для зависти: как суггестор Орбелли гораздо выше классом. К тому же он утверждает – тут ошибки быть не может, он всегда это утверждает – что врождённый талант имеет мало значения, и медведя можно научить танцевать, если знать определённые приёмы. Но приёмы эти Орбелли отнюдь не готов раскрывать всем и каждому – тем более такому человеку, как Цыганкин. Думаю, у Орбелли не возникло иллюзий на его счёт, ибо он всегда разбирался в людях. Но зато есть книга, в которой всё изложено, и которую Орбелли готов передать по наследству достойному преемнику. Это снова его собственные слова, Уотсон, я ровно ничего не придумываю. Единственное: я полагал, что книгу он оставит мне, но, познакомившись, и коротко познакомившись, с Роной, Орбелли нашёл её лучшим кандидатом в преемники.
Теперь в дело вступает, по всей видимости, беспринципный и жадный до наживы Делорм Капсли. Заметьте, он директор психбольницы в Фулворте, а в Фулворте Орбелли проводит много времени – наверняка у них общие пациенты. Цыганкин узнаёт Делорма, и они, должно быть, находят общий язык. Орбелли – пожилой полнокровный мужчина, а в Лондоне некий профессор Раух изучает средство, при введении в организм которого возникает прекрасная имитация апоплексического удара. И снова у него и Делорма Капсли имеются общие знакомые. Дальше, я думаю, Гудвин, он же Цыганкин, вступает в контакт с дуррой и ханжой Элвин Капсли. Потерявший репутацию доктор Рихтер, уже имел случай избавить её от нежелательной беременности, а Рихтер, после театральной имитации его смерти от «страной заразы», уже полный и зависимый сообщник Гудвина, куда более бессовестный, чем скульптор и художник, но при этом горький пьяница, Марцелина.
Рихтер надавливает на Элвин, и она начинает понемногу красть препарат у Рауха. Как именно его подсовывают Орбелли, я пока не знаю. Но думаю, что это делает Делорм во время консультаций Виталиса в его клинике. В их планы пока не входит убийство – им важно, чтобы завещание было написано и оформлено. Чувствуя близкую смерть, Орбелли хотел бы, конечно, связаться со мной, но, предвидя это, его, больного и беспомощного, запирают к Делорму в интернат. Как-то он всё-таки отправляет к Роне Лану Лирайт, но та, на своё несчастье, встречается с Гудвином. Они, по всей видимости, хорошо знакомы – отчего бы не поужинать вместе? Лана, вероятно, рассказывает Гудвину о цели своего приезда, и он, опасаясь провала операции, убивает её. У самого же Гудвина цель совершенно конкретная – сделаться мужем Роны до её совершеннолетия, тогда он сумеет прибрать к рукам наследство, а значит, и книгу Оробелли. Но опоздать немудрено – Роне вот-вот стукнет двадцать один, а до этого её следует либо развести с настоящим мужем, либо сделать вдовой. Да ещё некто Шерлок Холмс путается под ногами. Наконец, Орбелли умирает. И что совсем уж скверно, потенциальная наследница узнаёт о его смерти. Если бы Рона не повела сейчас свою игру, он, может быть, и отступился бы, хотя у него руки уже по локоть в крови. Но Рона, по-видимому, делает вид, будто окончательно деморализована, поддаётся на ухаживания, и не слишком возражает против развода. Она это делает, чтобы защитить вас, но я не уверен, что Гудвин пойдёт именно тем путём, который ему предложлен. А если он постарается устранить вас физически, и в очень сжатые сроки? Это, конечно, опаснее, но быстрее. А время для него сейчас очень много значит. Вы понимаете меня?
Уотсон кивнул, но с рассеянным видом.
- Вы хорошо понимаете? – переспросил я, недовольный этой рассеянностью.
- Да-да, хорошо. Вы не волнуйтесь, Холмс, не волнуйтесь, - он снова похлопал меня по плечу.
- Тогда о чём вы всё время думаете? – прямо спросил я.
- Зачем он решил оставить книгу Роне? – вдруг вместо ответа сам задал вопрос Уотсон.
- Ему всегда было досадно, что у него не остаётся преемника. Я в этом качестве доверия не оправдал, а Рона... Что ж, Рона, конечно, женщина, но Орбелли знал её, даже немного занимался с ней, потом, он ведь, фактически, считал её своей внучкой.
- Мне это не нравится, - покачал головой Уотсон. – Прежде всего, Рона женщина, а эта суггестивная терапия, мне представляется, крайне груба. Как можно слоном вламываться в чужой внутренний мир? Да она никогда и не думала об этом всерьёз, если бы не этот случай. Проклятый Орбелли! И проклятое наследство!
- Не смейте высказываться об Орбелли подобным образом, - холодно приказал я.
Уотсон вздрогнул и посмотрел мне в глаза, а потом закрыл свои глаза рукой – я уже не раз видел у него этот больной отчаянный жест.
- Простите меня, простите, - пробормотал он. – Я забылся.
- У вас очень утомлённый вид, - заметил я. – Настолько-то я могу видеть.
Он коротко вздохнул:
- Я здесь уже сутки.
- Сутки? Я что, был без сознания сутки?
- Нет, но Валентайн Раух усыпил вас, вы проспали несколько часов. Честно говоря, Холмс, вам было очень плохо – так плохо, что я... мы потеряли даже всякую надежду. Хорошо ещё, что Раух давно работает с этим препаратом и научился ослаблять его действие. Вас ждала, в общем-то, участь Орбелли... – он говорил отрывисто, глядя мимо меня, тиская пальцы, сведённые в замок, так яростно, что они побелели. - Здесь вместе со мной сидела Мэрги Кленчер. Она чувствует себя виноватой за сестру, и я её утешал. Вы будьте с ней бережней, Холмс. Да-да, я ведь знаю, каким языкатым вы можете быть, - подтвердил он в ответ на мой удивлённый взгляд.
- Господи! Да Мэрги-то тут при чём? Неужели она всерьёз переживает?
- Она любит вас, - строго напомнил Уотсон.
- Я полагал, Мэртон... – начал я – и смутился под его укоризненным взглядом.
- Мэрги любит вас, - повторил Уотсон. – И как только вы найдёте в себе силы сказать ей несколько слов...
Я почувствовал, что краснею.
- Холмс, пожалуйста... – его голос сильно смягчился. – Что же я, дурак, делаю! Ведь вам совсем нельзя волноваться.
- А я и так совсем не волнуюсь, - буркнул я, краснея ещё больше. Попросите Мэрги зайти ко мне.
Он встал и вышел.
За время разговора с ним я необыкновенно, до смешного устал. Раньше я полагал, что так устать можно только от тяжёлой физической работы. Сетка перед глазами стала плотней, голова кружилась и болела, почему-то сильно ныла поясница, а когда я попытался устроиться поудобнее, сознание качнулось, как на качелях, и я вместе с ними куда-то улетел на несколько мгновений.
Когда я вернулся, Мэрги смотрела на меня полными ужаса и слёз глазами.
- Ты не шутил! Обличающее повторяла она. – Ты не шутил, не шутил... Элви действительно пыталась убить тебя. Ты не шутил!
- Успокойся, Мэрги, - сказал я. – Тебе вредно так волноваться. Твой ребёнок... Ему это может повредить.
- Ах, Шерлок! – она взмахнула рукой, словно хотела зажать мне рот, но, понятно, этого не сделала. – Да как я могу не волноваться, когда моя сестра... Что её ждёт теперь? Ну что ты молчишь, Шерлок?
- Я думаю... Вашу сестру шантажировали и фактически силой вовлекли в эту историю, и я мог бы вовсе не упоминать о ней нигде в официальном контексте, если бы не одно соображение: ведь она, Мэрги, лишь тем и расстроена, что попалась. А сойди ей с рук, была бы в полной уверенности, что поступает праведно. Ладно, я – пусть, я жив. Но Орбелли они убили. Сообща – Рихтер, Гудвин, Делорм Капсли... И она. Убивали медленной мучительной смертью, пытали, чтобы наложить руку на завещание. Так что – мне промолчать о ней? Одно твоё слово, и я промолчу, обещаю. Промолчать?
Мэрги словно бы колебалась.
- Холмс, это нечестно, - тихо сказал незаметно подошедший Уотсон. – Они сёстры. Мэрги не должна решать судьбу своей сестры, она-то ведь ни в чём не виновата.
- Так, - кивнул я. – Решать, значит, снова предоставляется только мне? Я польщён.
Мэрги беспомощно оглянулась на Уотсона, словно ища поддержки. Тот успокаивающе опустил веки и незаметно погладил её по руке. Меня отчего-то это чувство единения и привязанности между ними несказанно взбесило. «Что это, ревность?» - удивился я сам себе. Но вслух ехидно заметил:
- Какое трогательное взаимопонимание. Но Уотсон действительно прав, Мэрги. Я обязан щадить ваши родственные чувства. В самом деле, какая мерзость заставлять вас решать судьбу сестры. Я решу сам. Я всё решу сам. Её судьбу, вашу судьбу, Уотсон, судьбу Роны, Гудвина, свою собственную, наконец, - меня начинало заносить, я чувствовал, как горло словно сжимает чья-то невидимая рука. Гулко застучало в ушах. – И судьбу головы Орбелли я тоже буду сам решать. Гроб будет нуден маленький и круглый – интересно, можно заказать такой? Жаль, Марцелины нет, он бы сделал. Он на такие вещи был мастак.
Я замолчал, поперхнувшись. Во рту снова был металлический привкус крови.
Уотсон, выпустив руку Мэрги, сел на край моей кровати:
- Холмс, дорогой мой, вы так не надо, пожалуйста, - я почувствовал снова на плече его твёрдую тёплую ладонь. – У вас так получается, будто мы все с Гудвином чуть не заодно. Вы всегда были справедливы – просто вам сейчас ещё плохо. Это слабость и обида на весь свет, но вы ведь сами не хотите ни на кого опереться, разве не так?
- Хочу, - тихо признался я, пряча глаза. – Сейчас – хочу.
- Тогда лягте, - его ладонь с плеча переместилась на мой лоб. – Закройте глаза и послушайте, что я вам сам скажу... Дело сейчас в руках полиции – Гастингс знает и о голове, и о Лирайте. Имя Делорма Капсли, скорее всего, тоже и без вас всплывёт. Элви никуда не денется. А и денется, что ж... Похороны я возьму на себя – уже телеграфировал в Фулворт вашему управляющему, он постарается всё-таки разыскать тело. Полиция неповоротлива, может быть, до сих пор лежит труп в каком-нибудь леднике. Слава богу, что сейчас зима. Я буду осторожен - это я вам обещаю. Рона пусть морочит голову Гудвину – лишь бы он не почувствовал, что сеть вокруг него затягивается, а вы...
- А я? – я снова открыл глаза и посмотрел на него сквозь звёздчатый туман.
- А вы будете спать, - твёрдо сказал Уотсон, и его рука соскользнула с моего лба на глаза, закрывая их прохладной темнотой.

Когда я снова пришёл в себя, поясница болела ещё сильнее. Но со всем остальным было, кажется, лучше. Надо мной стояли, тихо переговариваясь, Уотсон и Раух. Я прислушался, не открывая глаз:
- Лишь бы почки выдержали, - озабоченно говорил Раух. – Сейчас вся поломанная кровь через них пройдёт.
«Поломанная кровь», - про себя усмехнулся я.
- Почки у него – слабое место, - вздохнул Уотсон. – Была тяжёлая травма несколько лет назад.
- Ну-ну, - утешил Раух, - не нужно пессимизма. Пока-то всё в порядке: моча отходит, а то, что цвет немного изменился, так это пустяки – об этом нам и разговаривать не стоит.
Я открыл глаза и сердито посмотрел на него – им, видите ли, не стоит разговаривать о цвете моей мочи, а между тем, ещё как разговаривают, причём прямо у меня над головой.
- Ну, Холмс, сегодня вы молодцом, - бодро сказал Валентайн. – За ночь ни одного нового кровоизлияния, даже под манжеткой.
- За ночь? – изумился я. – Уже и ночь прошла?
- Да, вы славно всю её проспали. Больше успокоительное вам давать не буду, разве что сами попросите. А как со зрением?
- Сложно сказать. Пятна стали словно бы даже плотней, но вот туман исчез.
- И ещё плотнее сделаются, не пугайтесь. А потом начнут потихоньку подтаивать с краёв. Недели за три зрение вернётся полностью. Ну-с, так... К вам там официальная делегация просится. Вот не знаю, пускать ли.
- Кто?
- Салливан, - ответил вместо него Уотсон. – И полицейские привели Лирайта. Вы себя как чувствуете? Сможете с ними говорить?
- Подждите минутку, - я потянул его за руку, понуждая сесть ко мне на кровать. Он послушно присел на краешек.
- Я пойду, - сказал Раух. – Вы, Уотсон, во всяком случае проследите, чтобы нашему пациенту не навредили. Я на вас рассчитываю. Если решите их не впускать, так тому и быть.
Он поднёс два пальца к виску, словно отдавая мне честь, и вышел.
- Говорите! – потребовал я, стискивая руку Уотсона.
- Что именно?
- Всё, что произошло нового. Я дожжен быть во всеоружии – понимаете вы? Где Рона? Где Гудвин? Где Элви Капсли? Что с головой Орбелли? С полицейскими говорить нужно осторожно – ничего лишнего. не то они разовьют бурную деятельность и спугнут всех, кого можно спугнуть. Но и несолоно хлебавши они не уйдут. Нужно найти золотую середину. Да не молчите же вы!
- Пока что вы мне слова не дали вставить, - мягко заметил Уотсон. – Значит, по порядку... Рона отправилась в университет. При посещении музея восковых фигур она нарочно задерживалась перед всеми слепками трупов – по её словам, провоцируя Гудвина на реакцию. Наивно, конечно – он и ухом не повёл. Зато, должно быть, удивлялся своеобразию фантазии беременной женщины. Но вот что она заметила: самые лучшие трупы в этом паноптикуме – работы Марцелины, на них и таблички есть.
- Ох, ну надо же! – вырвалось у меня. – А мне и в голову не пришло посетить этот музей. Что ж, конечно. это не доказательство, но всё-таки какая-никакая гирька на чашу наших весов, если дело дойдёт до суда присяжных.
- В газетах Гудвин объявлен чуть лине святым. Он провёл ещё одно оживление вчера – при том публично. В Гринвич-хаусе, в бальном зале. Труп пострадал на пожаре, поэтому гроб был закрыт.
- Ну естественно! Без Марцелины-то где ему взять красивый труп. Кто на этот раз, интересно?
- Внебрачная дочь Монтрезора. Семнадцать лет. Монтрезор рассчитывал удачно выдать её замуж за скотопромышленника из Айовы и поправить таким образом свои дела.
- Золотой саркофаг, должно быть, пробил брешь в его планах.
- А вот и нет, – усмехнулся Уотсон, - не саркофаг. На этот раз Гудвину потребовался чек на пять тысяч фунтов, и он его сразу же обналичил в трансатлантическом банке.
- Так-так, - по тону Уотсона я понял, что он владеет ещё какой-то информацией.
- Он нанял адвоката, - сказал Уотсон. – Самого лучшего из беспринципных. Дал ему аванс огромный, очевидно, горящая крыша, о которой вы говорили, сильно греет ему пятки.
- Зачем ему адвокат?
- Расторгнуть брак между мной и Роной.
- С третьей стороны? Ну это ему вряд ли удастся.
- Наверное, надеется уговорить Рону. Или воздействовать суггестивно.
- Что Элвин Капсли? – спросил я.
- Она здесь под домашним арестом. Её Мэртон караулит. Но полицейские о ней пока ничего не знают. Мы не говорили. Да и о вашей болезни только в самых общих чертах.
- Ясно. Вы говорите, здесь Салливан? Он по собственной инициативе пришёл или по полицейской?
- Он сказал, что пришёл потому, что вы его разыскивали, и ему есть, что вам сказать.
- В таком случае, я сначала хотел бы поговорить с ним, а уж потом с полицейскими.
- Хорошо, - кивнул Уотсон.
Он встали выглянул за дверь, сказав там кому-то несколько слов. Послышались шаги, и в палату вошёл огненно-рыжий веснушчатый человек с хитрыми глазками и пружинистой походкой – чересчур даже пружинистой, почти подскакивающей. Уотсон пропустил его мимо себя, чуть приоткрыл дверь и встал в щели – стратегически совершенно правильная позиция, постороннему так разговор не подслушать.
- Вы адвокат Салливан? – сразу спросил я, чтобы исключить всякие недоразумения.
- Да, я адвокат Салливан, - кивнул рыжий. – А вы мистер Шерлок Холмс, не так ли? Если бы вы не стали разыскивать меня, вскоре я бы, пожалуй, начал разыскивать вас. Но разве мистер Сноу...
- Сноу мёртв, - перебил я.
Салливан только бровями шевельнул. Помолчав, осторожно спросил:
- Ваше самочувствие... Вы в состоянии беседовать о серьёзных вещах, скажите?
- Если бы это было не так, я бы вас не позвал, - заверил я. – Садитесь сюда на стул. Полагаю, доктора Уотсона вам представлять не нужно?
Салливан сел и тотчас выложил на колени небольшой блокнот.
- Признаюсь сразу, - проговорил он, - я оказался в довольно затруднительном положении. Но лучше, наверное, всё рассказать по порядку.
Итак, мой отец был лучшим в Фулворте адвокатом, имел огромную клиентуру, и его дела процветали. К сожалению, год назад он умер. И таким образом в мои руки попали все незавершённые тяжбы, которыми он занимался. Среди них – бракоразводный процесс мистера и миссис Капсли. Это было сложное дело: брачный контракт составлен таким образом, что расторжение брака полностью разорило бы женщину. Оставалось опротестовать брак, и, в принципе, в этом не было ничего невозможного, потому что при венчании Делорм Капсли скрыл то, что он является квакером, и, конечно, обряд венчания в этом случае не мог бы состояться. Мне требовалось навести справки, я стал разыскивать свидетелей бракосочетания двухлетней давности. Ими оказались врач Рихтер и его приятель, никому тогда ещё в Англии не знакомый, русский доктор Цыганкин.
- Так вот оно что! – воскликнул Уотсон. – Они прежде с Рихтером были знакомы. Вот откуда Цыганкин обо всём узнал.
- Возможно, - спокойно кивнул Салливан. – Рихтера я не нашёл, так как из Фулворта он вернулся в Лондон, где и проживал. А вот Цыганкин отыскался в цыганском таборе. Только про венчание со мной разговаривать он тогда отказался. По ходу дела мне пришлось, разумеется, вести переговоры и со стороной-ответчиком, Делормом Капсли. Однажды, явившись в его клинику во внеурочный час, я застал там, к своему удивлению, Цыганкина в сопровождении пожилого представительного человека, одетого, как цыганский барон. Они говорили о медицине: Делорм и Цыганкин этого барона на что-то уговаривали, а тот сердился и горячился и никак, было видно, на уговор не согласен. Речь шла, как я понял, о каких-то научных трудах, которые барон отказывался куда-то передать или кому-то переслать. Я не успел понять толком, потому что Делорм меня увидел. «А, Салливан, - сказал он без особенной любви ко мне. – Прошу меня простить, господа, это адвокат моей жены, и он пришёл испить моей крови». Цыгане тогда ушли, мы занялись своими делами и провели вместе примерно час. Когда я вышел, я увидел вдруг этого цыганского барона – ему, похоже, было нехорошо: он стоял, прислонившись к стене, и прижимал к лицу платок. Я человек сострадательный, поэтому, естественно, обратился к нему с предложением помощи. Тогда и увидел, что платок его в крови. Мне, понятно, сначала показалось, будто его ударили, но он сам разуверил меня: «Нет-нет, никакой драки здесь не было. У меня просто носом кровь пошла, и теперь голова кружится. У меня такое бывает последнее время, пугаться не надо. Вот только спутник мой ушёл уже, а идти я пока не могу». Голос у него был приятный, а обращение вежливое и доверительное, так что я не счёл за труд проводить его. Он жил в гостинице и пригласил меня выпить чашку чаю. Я согласился. Он назвал себя Виталисом Орбелли. «Вы ведь, кажется, адвокат, - сказал он, - а я ничего не понимаю в законах. Скажите, рукописи в случае смерти владельца, кому должны доставаться?» Я объяснил, что на этот случай можно составить завещание. Он внимательно выслушал меня, поблагодарил, и мы расстались. Это было ещё прошлой зимой. А в мае я вдруг снова увидел его в своей приёмной. Он очень изменился – постарел и казался больным. «Салливан, - обратился он ко мне, - я не бедный человек. возьмите на себя попечение о моей последней воле». Я, разумеется, согласился – я уже сказал, что клиентура моя после смерти отца оставляла желать лучшего. С моей помощью Орбелли составил завещание, передал мне его на хранение и ушёл. Больше я его не видел.
Уотсон, кажется, хотел о чём-то спросить – переступил на месте, кашлянул – и не спросил.
- А дальше, - сказал Салливан, - в Фулворте появился Сноу – уже в январе. Он разыскивал Виталиса Орбелли. Кто-то рассказал ему обо мне и завещании, и мы встретились. Я и ему, как вам, сообщил обо всём, о чём знаю. Кроме содержания завещания – его разглашать я права не имел. Но думаю, что Орбелли кому-то ещё сообщил, какие собирается сделать распоряжения на случай смерти, потому что Сноу об этом узнал и без меня. когда он уехал, я понял, что следует уведомить наследователя, но выехать в Лондон не успел – меня настигла ваша телеграмма. А теперь я узнаю, что Орбелли мёртв и что Сноу тоже мёртв.
Салливан замолчал и вопросительно уставился на меня.
Я ничего не говорил, и пауза затягивалась.
- Я думаю, их убили, - сказал, наконец, адвокат с едва заметным вызовом.
- Почему вы так решили, интересно?
Рыжий адвокат смутился и даже закашлялся.
- Не знаю, - наконец выдавил он, - имею ли я право... Впрочем, мне, как адвокату, необходимо будет убедиться в причине смерти, чтобы, не дай бог, убийца не оказался наследователем – на этот счёт законодательство строго.
- Орбелли умер от мозгового инсульта, - сказал я. – На этот счёт можете не сомневаться.
Салливан заметил передразнивание.
- Полагаю, - не без ядовитости осведомился он, - вы делаете различие между мозговым ударом и ударом топора?
- Вы можете посмотреть медицинское заключение.
- Так значит, это не Лирайт убил его?
- А завещание составлено на Лирайта? – спросил Уотсон.
- Я оглашу завещание в должном порядке, - пообещал Салливан. – Что же до Лирайта, это тот человек, от которого я узнал от смерти Орбелли.
- Думаю, - сказал я, - он нам сам об этом расскажет.