Владимир Пейсахов - Я никогда не буду один

Я никогда не буду один

I

Одиноко. Очень-очень одиноко. «Нестерпимо» пока еще не то слово, но к этому все идет. Валера сидит на кровати и курит. Серые хлопья пепла, напоминающие грязный снег, приземляются в оторванную от сигаретной пачки крышку. Крышка наполовину полна. Все еще наполовину полна.
Валера специально пускает дым в ковер, создавая хоть какое-то движение в комнате. Струи выходят изо рта тугими как стрелы, но через мгновение, достигая ковра, начинают по нему расползаться. «Иллюзия твердости» - пришло на ум Валере.
- Как же она мне сейчас нужна, эта иллюзия твердости.
За последний час Валера уже три раза звал Валерия Игоревича, но тот никак не приходил.
- До безумия меня довести хочет сволочь. Сволочь. Сволочь ты, Валерий Игоревич.
- Спасибо за комплимент.
Только сейчас Валера заметил, что долгожданный Валерий Игоревич стоит в открытой двери, опираясь плечом на стену, и улыбается своей кривой саркастической ухмылкой.
- Как же меня бесит твоя ухмылка. Ее и улыбкой то не назовешь.
- Скажи спасибо, что не оскал, - ответил Валерий Игоревич и оскалился. Но все равно получилась ухмылка. – Что случилось на сей раз, Валерочка?
Тут он прошагал по комнате и опустился в кресло. Такой уверенный и в то же время расслабленный. Кошачья походка. Натуральная кошачья походка. Внешне он был очень похож на Валеру, только чуть повыше и суше. Их легко можно было спутать, если бы не эта чертова ухмылка и недобрые глаза. Не злые, а именно недобрые. Эти глаза смотрели на собеседника как на рухлядь, лежащую на балконе, как бы говоря: «Вышвырнуть тебя надо, да возиться некогда».
- Валерий Игоревич, плохо мне.
- Удивил, так удивил!
Сказано это было с традиционным для Валерия Игоревича хмыком.
- Так что теперь случилось?
- С ней все кончено. Вроде.
- Да ты что? – он откинулся глубоко в кресло и закинул ногу на ногу. – И я, разумеется, тебя ни о чем не предупреждал…
- Хорош бесить. Сам знаю, что дурак.
- Дурак. Дурак конченый, - Валерий Игоревич выговаривал слова очень тихо и назидательно. – Я тебе сколько раз говорил, я тебя сколько раз ограждал: «Не пускайся Валерочка во все тяжкие, не твое это. Чувствуй границы, Валерочка. Чуть покупался, чуть посушился». С головой-то зачем нырять? Валера, Валера…
- Чем стебаться, может что посоветуешь?
- Застрелись.
Валерий Игоревич выдержал МХАТовскую паузу.
- Нет, лучше повесься. Это, конечно, не так поэтично, но зато веревку достать проще, чем пистолет.
- Да пошел ты со своими советами! Я тебя позвал, чтобы стало легче.
- Ну тогда я должен услышать больше конкретики. С чего пошел разрыв?
- Она не звонит. И не пишет. Я потерял с ней контакт.
- Сколько прошло времени?
- Уже неделя.
- Ссорились?
- Нет.
- Дрались?
- Пошел вон!
- Стало быть, ты считаешь, что она потеряла к тебе интерес.
- Да.
- А ты почему не звонишь?
- Я звонил. Но потом перестал, когда понял, что звоню только я.
- Гордость?
- Точно.
Лицо Валерия Игоревича засияло от радости.
- Гордость, Валерочка! Гордость! Я обожаю это чувство. Это гордость стирает номера из телефонной книги, это гордость отбирает выручку у сотовых операторов, это гордость сжигает за спиной мосты, а иногда и целые города. Когда в тебе играет гордость, ты не чувствуешь, как твоя спина покрывается ожогами?
- Нет.
- Конечно, нет. Это же шутка.
Теперь Валерий Игоревич сидел, круто подавшись вперед, заглядывая прямо в лицо Валере.
- Если бы в тебе не было столько гордости, ты бы так часто со мной не разговаривал.
- Валерий Игоревич, тебя бы вообще не было.
- Это еще почему?
- Тебя и так нет.
- А с кем же ты сейчас разговариваешь?
- Ни с кем.
- То есть, ты сейчас ни с кем не разговариваешь?
- Разговариваю.
- Так с кем же?
- С тобой.
- Значит, ты признаешь факт моего существования?
- Нет. Тебя нет. Ты не существуешь. Ты плод моего воображения.
- Ага. Плод. Еще скажи «корнеплод». Красиво звучит, да? «Корнеплод моего воображения».
- Ты псих, Валерий Игоревич.
- Без комментариев, Валерочка. Без комментариев.
Впервые за вечер Валера почувствовал страх. Валерий Игоревич ухмылялся, он это чувствовал.
- А тебе не кажется, что на самом деле ТЕБЯ не существует? Посмотри в зеркало. Ты постоянно небритый, прокуренный, испитый. А я год от года крепну и мужаю. Во сколько лет ты впервые меня позвал? В шестнадцать? Стало быть, мне семь лет. Мне всего лишь семь лет, а я уже Валерий Игоревич. Лет через пять-шесть тебя совсем не станет. И тогда останусь только я, такой сильный, умный и красивый.
Теперь Валерий Игоревич расплывался мечтательной улыбкой. Но Валера понимал, что его мечты не так уж и нереальны. Именно это сильнее всего и раздражало Валеру.
- Замолчи. Если я не ошибаюсь, ты хотел узнать все конкретно  и сделать так, чтобы мне стало легче.
- Хорошо. Ты ее любишь?
- Не знаю.
- Тебе без нее плохо?
- Я уже говорил, что да.
- Значит, любишь.
- Или просто привык.
- Нет, Валерочка, ты не из тех, что привыкают. Ты из тех, что влюбляются. Признайся, что любишь.
На время в комнате повисло тяжелое молчание. Улыбка не сходила с лица Валерия Игоревича.
- Хорошо. Люблю.
- А ей ты об этом говорил?
- Нет, не говорил.
- Да ты мой горденький!
Валерий Игоревич потрепал Валеру за щеку.
- Ладно, ситуация непростая только на первый взгляд. Повторяй за мной. Готов?
- Да.
- Я.
- Я.
- Никогда.
- Никогда.
- С ней.
- С ней.
- Не буду.
- Не буду.
- Теперь скажи это полностью.
- Я… никогда с ней не буду.
- Полегчало?
- Да что-то не особо.
- Ну, разумеется. Слушай дальше. Готов?
- Да.
- Так как.
- Так как.
- Она.
- Она.
- Меня.
- Меня.
- Не достойна.
- Не достойна.
- Скажи это полностью.
- Так как она меня не достойна.
- А теперь вместе с первой фразой.
- Я никогда с ней не буду…. Так как она меня не достойна.
Как только Валера это выговорил, он почувствовал, как что-то в нем рухнуло. Что-то очень нужное, но пока не сознаваемое. В груди стало просторнее.
- Теперь легче?
- Да. Кажется, легче.
- Какая же ты, Валера, мразь!
- Я в курсе.
- Что еще расскажешь?
- Мы в субботу с ней увидимся. Пикник будет на речке.
- С палатками?
- С палатками.
- Да что ж ты, дебилок, молчал?! У меня как раз для пикника припасена хорошая заготовочка. Слушай внимательно.
Теперь Валерий Игоревич висел в воздухе вниз головой и, размахивая руками, что-то яростно шептал Валере прямо в ухо.


II

Мы ехали в электричке. Анютка сидела рядом и пыталась заплести волосы на моем затылке. А ОНА сидела напротив у прохода. На природу мы ехали ввосьмером. Я смотрел на Анютку и улыбался. Какая же она, все-таки, красивая. Ей всего двадцать, а красота такая взрослая и благородная. Ее можно представить читающей в метро, ну например, Бродского. Интересно, она когда ни будь читала Бродского?
- Анют.
- А?
- Ты читала Бродского?
- Не знаю. А кто это?
- Это поэт.
- Ааааа… стихи.
- Не совсем. Правильнее сказать «хорошие стихи». Это большая разница.
- Не выпендривайся. Расскажи лучше стих, а я скажу – читала или нет.
- Ну вот, например.
В этот момент я украдкой взглянул на НЕЕ.
- Прощай, позабудь и не обессудь. А письма сожги, как мост. Да будет мужественным твой путь, да будет он прям и прост. Да будет во мгле для тебя гореть звездная мишура, да будет надежда ладони греть у твоего костра. Да будут метели, снега, дожди и бешеный рев огня, да будет удач у тебя впереди больше, чем у меня. Да будет могуч и прекрасен бой, гремящий в твоей груди. Я счастлив за тех, которым с тобой, может быть, по пути.
Анютка улыбалась.
- Так красиво! Он, скорей всего, сильно любил, если так сочинил. Я такое не читала. Я бы запомнила. Мне Лермонтов нравится. И Пушкин еще. Но больше Лермонтов.
- А что тебе нравится из Лермонтова?
- Ну вот, стих у него есть маленький – «Нищий» называется.
Я снова посмотрел в ЕЕ сторону.
- Ты права, это сильнейший стих. «И кто-то камень положил в его протянутую руку….»
- Да. Вообще! Я как это прочитала, у меня, прям, сердце чуть не остановилось. Так, прям, страшно стало.
- А ты Лермонтовского «Демона» читала?
- Не помню. Может и читала.
- Значит не читала, если не помнишь. Такое трудно забыть.
- Расскажешь?
- «Демон» - большая поэма. Всю не смогу рассказать.
- Ну, хоть, про что?
- Про то, как один грустный и уставший от всего демон влюбился в красавицу Тамару.
- Ну и чем у них закончилось?
- Хреново у них закончилось: он убил ее жениха, прогнал ангела-хранителя, погубил ее и снова стал скучать.
- Вот скотина!
Как искренно Анютка это сказала!
- Почему сразу «скотина»? Ведь он ее любил.
- А разве это любовь?
- Любовь. Просто слишком отчаянная.
Анютка задумалась.
- Нет, это не любовь.
- А что для тебя любовь? – мне, действительно, было интересно.
- Я не могу красиво сказать. Ну, вроде, когда ты любишь, то не можешь обидеть любимого. И делаешь только хорошо.
- А если ты считаешь, что любимому будет хорошо только с тобой, а все остальное – это заблуждения?
Она задумалась еще крепче.
- Тогда… это не любовь. Это… гордость что ли? Ведь он же ее в конце погубил? Так?
- То есть, Анюточка, ты считаешь, что любящий человек готов для любимого на все. И даже на то, чтобы отпустить его, если любимому того захочется?
 - Вроде, так. И он будет счастлив потому, что его любимый нашел настоящую любовь.
- А если не нашел?
- Тогда любимый вернется.
- Да кто ж его тогда примет?
- Не примет, потому что гордости больше чем любви. И сам потом страдать будет.
- Ну, возможно, ты и права.
Пока мы ехали, ОНА время от времени обращала взгляд на нас с Анюткой, но как только я его ловил, тут же отводила.
Потом был пикник: мясо, пойло, костер, гитара, загородные пенсионеры, шипящие как масло на сковородке. Анютка всем понравилась. Она вопреки моим опасением вела себя совсем не глупо, была весела и раскованна. Ночью я еще раз поблагодарил небо за то, что додумался перед отъездом купить отдельную палатку для нас с Анюткой.
Перед рассветом я вышел из палатки покурить. ОНА сидела одна у догорающего костра, закутавшись в синею олимпийку. Обернулась, посмотрела на меня и снова перевела взгляд на крохотное пламя и угли. Я закурил и сел рядом. ОНА от сигареты отказалась.
Первую минуту мы сидели молча, но потом ОНА положила ладонь мне на колено, и я накрыл ее своей. 
- Знаешь, твоя Анютка была права.
- В чем?
- Она правильно про любовь сказала.
Мы молчали еще минуту. ОНА закурила. Наконец отняла взгляд от огня и заглянула в мое лицо.
- Иди к ней. Она хорошая.
Я собрался ЕЙ ответить, но ОНА приставила пальчик к моим губам.
- Тссссс…. Ничего не говори. Пожалуйста.
И не отнимая пальца, поцеловала в щеку. ОНА так долго уводила губы с моей щетины, что поцелуй начал мучить своей откровенностью. Черт! ОНА даже глаза закрыла! Мне захотелось плакать. Захотелось разрыдаться и все ЕЙ рассказать. Все! А потом сгореть на этом самом месте или прыгнуть в ледяную речку и утопить свою жалкую мелочную душонку. Но я ничего не сделал. И не сказал. Я ушел обратно в палатку.
А на утро мне стало хорошо. Я чувствовал себя победителем.

III

Потом была обратная электричка. Анютка обхватила меня, как медвежонок панда любимое дерево, касаясь губами моей шеи. А ОНА спала, опираясь головой на окно. Интересно, ОНА вообще ложилась до отъезда?
Когда поезд подъезжал к Тушке, все стали с нами прощаться и пошли на выход. А мы с Анюткой поехали до Рижской. И тут случилось чудо!
- Что за чудо, Валерочка?
- Ты не поверишь, все вышли, все наши знакомые вышли. Да мы вообще в вагоне одни остались, а Анютка меня не отпустила. Так и сидела, уткнувшись в шею. Такая нежная. Как котенок. Мне сперва было неуютно, но потом я развеселился. Так и ехали до самой Рижской.
- Ну, а потом?
- Потом мы вышли, закурили, и я отдал ей остальные четыре тыщи.
- А дальше?
- Ты знаешь, как она их брала? Она глаз не могла поднять. Будто извинялась. Потом выбросила бычок и сказала: «Валерик, если хочешь, я до двенадцати у тебя могу остаться. А уже от тебя на работу поеду». Я сказал, что это ни к чему, и пускай она ни в чем себя не стесняет. Понимаешь, Валерий Игоревич? Она считала, что не отработала деньги. Потом пошла к такси, но вернулась. Вернулась и говорит: «Слушай, Валерик, если вы еще раз поедите, я опять поеду с тобой. Если надо. Только за неделю предупреди Рамиля, а то может не отпустить».
- Ну?
- Что ну? Поцеловала и ушла.
- И что ты теперь будешь делать?
- Не знаю.
- Зато я знаю. Мы поболтаем, и ты ляжешь в кровать и, скорее всего, не уснешь до утра. И тебе будет хорошо. У тебя эмоции, у тебя чувства. Одиночество будет бегать по комнате малюсеньким таракашкой. Но так не будет всегда. Мы с тобою сделали на выходных ложное счастье. Это такая же хренатень как введение новой переменной. Помнишь алгебру? Ты придумываешь символ, которого нет, он помогает решить парочку действий, и ты его сразу гасишь. Он фиктивен. Его не существует. Потому что «ты» минус «ты» - это нуль, а «ты» деленное на «ты» - единица. Такие дела, Валерочка. Анютка – это нуль, а ты – это единица. И всегда ею останешься. И все эмоции вызванные нулем завтра расплывутся по ковру как табачный дым. Ты придешь с работы и увидишь, что комната не изменилась. Уравнение не решено. Как ты это любишь называть? Иллюзия твердости? А таракашка-одиночество скоро станет кошкой, потом сенбернаром, потом займет все помещение и проглотит тебя. Вот тогда-то ты снова позовешь меня.
- Я справлюсь с одиночеством.
- Как?
- Я буду вспоминать, как Анютка меня не бросила, когда все вышли. И как ОНА со мной говорила у костра. Это значит, что я чего-то стою.
Валерий Игоревич расхохотался в полный голос, показав идеальную белизну крепких зубов. В этот момент он казался действительно страшным.
- Сколько сейчас время?
- Полвторого. А что?
- Вот что: как раз сейчас твоя Анютка валяется в машине с каким ни будь малобюджетным сорокалетним неудачником. Через полчаса придет другой, а потом следующий, потом еще, еще. Утром она завалится домой, приберет рабочее место. Извини, рабочие места, и уснет. И ей не будет сниться медвежонок панда с твоей вонючей шеей. Ей вообще ни хрена не будет сниться кроме того, что она видит, исполняя профобязанности.
- Да ты, мразь поганая, - Валера уже не чуял себя от ярости, - думаешь, у меня нет сил убить тебя? Я размозжу твою башку в щепки. Ты сдохнешь, тварь! Сдохнешь, не дожив до восьми лет!
Аккуратный и расчетливый Валерий Игоревич поняв, что шутки кончились,  пошел на попятную.
- Ладно, Валер, успокойся. Извини. Ну, переборщил – просто устал. Заработался.  Я ведь должен тебе помогать. Ты на самом деле поначалу сможешь отгонять одиночество воспоминаниями. Об Анютке или о НЕЙ. Ведь ты же любишь ЕЕ до сих пор и еще больше чем раньше. Ты будешь вспоминать ЕЕ, сидящую у костра, и необратимое отступит. Ненадолго, но отступит. В такие моменты ты не будешь одинок. Ты понимаешь?
- Да.
- Хорошо, теперь повторяй за мной. Готов?
- Да.
- Я.
- Я.
- Никогда.
- Никогда.
- Не буду.
- Не буду.
- Один.
- Один.
- Теперь целиком.
- Я никогда не буду один.
- Еще разок.
- Я… никогда не буду один.
- И еще.
- Я. Никогда. Не буду. Один.
Валера еще долго сидел на кровати и бормотал в ковер эти слова, тюль полупрозрачным призраком демонстрировала изувеченную ночь, таракашка суетился под шкафом. А Валерий Игоревич, ухмыльнувшись, вышел из комнаты и уснул до следующего вечера.