Мария Пейсахова - Ступени

Пролог

 Кажется, я устала от бесконечного бега. Поезд. Вперед несется, не делая остановок, и спрыгнуть с него невозможно. Нет. Нет. Расшибешься. А что же делать тогда? Вот уж не знаю.
Ступени. Ступени. Ступени. Выше. Ниже. Дальше. Зарыться в пески. Горячие. В россыпи льда. Тьмы. Света. Россыпи льда, тьмы и света. На черном фоне вельвета. На черном фоне вельвета.
А сердце закрыто на тысячи замков. Нда. Закрыто на тысячи замков, и видимо, ему не суждено уже будет открыться. Все  мертво. Мертво. Мертво. Да, да, да.
Осталось. Да ничего не осталось. Жалкие попытки. Хотя. Нет. Так странно! Чего я хочу? На данный момент – хочу отдохнуть от постоянного бега и стремления. Хочу тишины и покоя, одиночества. Бесконечность….Ключики на столе….Железные ключики…На столе… Ступени…Ступени…..Ступени…Ступени….Ступени….

***
Я сделал один шаг в сторону дома и покачнулся. Сильный порыв ветра чуть было не сбил меня с ног. Непогода разыгралась не на шутку. Безумный ветер неистово рвал верхушки деревьев, громко хлопал оконными рамами, взметал пыль по дороге. Пыль попала в горло. Я закашлялся так сильно, что, казалось, прямо здесь на улице и умру.
Шляпа улетела. Оперся на трость. Нет. Я не старый совсем. Отчего же мне так плохо? Глова тревожно болит. И мысли застыли как исполинские истуканы. Хотя нет – как маленькие садовые гномики. О чем я думаю вообще?
Какие гномики? Гномики? Ах да…..Я их видел сегодня во сне – маленьких садовых гномиков…Они улыбались мне…Ярко-красные растянутые улыбки, узенькие щелочки глаз, маленькие носики….Они улыбались мне…И Махали руками….Иди к нам…Иди к нам….И музыка играла вокруг….Какие-то канканы, пошленькие танцы….Проснулся в ужасе…черт возьми, приснится же такое!
Я так устал. Ветер усилился. Я сел на скамейку. Ветер продувал мою голову. Я слышал как он выдувает мои мысли, оставляя вместо них ту самую пыль, которую я только что проглотил, которое забила мое горло. Мимо прошел сосед. Искоса глянул на меня. Думает, я пьяный. Нет. Я не пьян. Я так сильно устал. До двери подъезда всего три ступени. Одолею ли я их? Я так хочу попасть домой, где я так долго не был, так хочу попасть домой, где тишина и спокойствие.

Ступень первая
Городской сад. Пасмурно. Уныло и монотонно капли дождя падают в грязные лужи. Сильный ветер пронизывает до костей. Я иду в дальний уголок сада, туда, в глубину, где между деревьев ждет меня она. Белые статуи греческих богинь становятся серыми – тускнеют в предчувствии моей встречи с ней. Я иду, не обращая внимания на дождь, грязь и лужи. Зонта при мне нет. Я как та парочка алкоголиков, которых я видел недавно на улице, иду без зонта, и мне все равно, что я промок до нитки.
Я знаю, она сидит на скамейке. Тоже без зонта. Белое платье ее насквозь промокло и прилипло к нежной коже. Какого цвета ее волосы? Черные, каштановые, рыжие? Нет, нет. Они русые, светло-русые. А глаза, ее глаза, какие они? Серые! Вот именно: темно-серые. Она – воплощение света и милосердия. Она умна, горда, и ее огромное сердце всегда бьется в такт музыке. Она пианистка или скрипачка, а может – художница. Любовь к ней – вне реальности. Любовь к ней окрыляет, заставляет тебя забыть о том, кем ты был. Любовь к ней – настолько чиста, в ней нет страсти, лишь только легкое пожатие рук, которое дает тебе больше, чем тысячи поцелуев, и несет в себе заряд  любви по силе равный только смерти.  Чистое поклонение рыцаря перед статуей Мадонны, рыцаря, отдавшего всего себя, всю свою душу ей, и только ей.
В тот день, когда я встретил ее, перед моими глазами все поплыло. Яркий ослепительный свет зажегся в душе, и я сразу понял – вот она! Она единственная. Ее глаза следили за мной, и я понимал – эта сможет меня изменить, сможет очистить мою душу от скверной накипи быта, тьмы и жизни. Я ощущал в себе зарождение новой зари, того солнца, что перевернет мой мир с ног на голову, того солнца, что заставит меня сделаться другим. Я понимал в тот миг, какая любовь зарождается во мне! Чистая, святая любовь! Возвышающая тебя над самим собой, над домами, улицами, городами, странами и планетами. Я иду к ней навстречу, и душа волнуется, как море вздымается частыми, частыми вздохами, и мне уже не холодно, мне жарко. Мое сознание теперь – поезд, который несется вдаль с бешеной скоростью и не остановится никогда, а спрыгнуть с него нет возможности – расшибешься насмерть. Да я и не хочу останавливать этот бушующий поток эмоций.
И вот уже издалека я вижу ее. Белое платье. Миг. Сердце бешено забилось. Родная! Любимая! Сидит, запрокинув голову, улыбается, и капли дождя стекают по ее лицу.
Еще несколько секунд, и мы стоим друг напротив друга и смотрим в глаза, не отрываясь пристально. Ее серые мудрые глаза льют свет в мою душу. И я задыхаюсь от нахлынувших чувств. Ветер усиливается, а капли все стучат и стучат по скамейке, падают в лужи…Сердце бьется в ожидании чуда.
Так иногда кажется, видится, думается, а на деле – все бывает совсем по-другому. Пришла она, любовь, растоптала, измучила, обожгла пламенной страстью. Извозила в крови порезанной в клочья души, задушила нежными, опасными руками.
В прокуренной зале среди громких голосов, стихов, песен, рассказов, вина и сумбурной поэзии  предстала мне она. Огненно-рыжие волосы, пронзительный, обжигающий взгляд темно-зеленых глаз, она медленно курила тонкую сигарету и говорила что-то с легкой, презрительной полуусмешкой на губах. Зачаровала сразу.  Я не сводил с нее взгляда.
И сразу забыл, забыл о той чистой, единственной, любимой, которая ждала меня когда-то в городском саду. Какая чистота? Какой полет над миром, над вселенной? Нет, нет! Лучше сразу – туда, вниз, в пропасть…И разбиться…Разбиться вдребезги, сгорая от жгучих поцелуев и отравленных лживых слов. Ревновать, умирать, скорбеть, завоевывать, любить, любить, любить, любить как завоеватель, любить неистово как зверь…
Следить за каждый ее движением, жадно глотать взгляды….Помню, как в тот вечер, я пошел провожать ее, она шла по дороге, смеялась, сыпала остротами, а в глазах горел огонь, говорящий: «Да! Вот она – новая жертва». А я, я тогда еще не понимал этого, я был весь в огне внезапно разбуженной любви и страсти. Понеслось дальше: встречи, поцелуи, танцы, признания, прогулки под луной, и ревность, слезы, ревность, слезы, ложь, бесконечная череда лжи. Как она умела лгать, искусно, не роняя ни на секунду чувства собственного достоинства, так с гордым надменным видом лгать может далеко не каждый. Она была для мня порождением огня, тьмы, вечным мучителем.
Я помню, как пришел однажды к дверям ее квартиры. Мне сказали: «Она ушла с каким-то мужчиной». Я догадался, кто это, я знал его. Боль, острая невыносимая боль пронзила меня всего до основания. Я хотел отыскать ее, найти, где бы она ни была и убить, уничтожить, стереть  в порошок. Я представлял себе, как она обнимает и целует другого, говорит ему ласковые слов, как ее тонкие, сильные, властные пальцы касаются его грубой шершавой ладони. Но я не стал искать ее по всему городу, я пошел домой и стал писать, писать, писать, выплескивая все безумие и свою боль, обрамляя их в слова…..
Так…Я переродился в тот миг и понял, что любовь во мне умирает, уходит. Постепенно по секундам я еще чувствовал ее, но уже раздвоился, одна часть меня все еще любила. Другая – была холодна, безучастна и контролировала себя вполне. И неожиданно во мне возник образ той, дорогой, единственной, которая ждала меня на скамейке в городском саду, и я видел, как дрожит она от холода, видел, как улыбается она мне кротко, укоряюще и прощающе, слышал, как шепчут ее потрескавшиеся от холода губы: «Ты теперь такой же, как был бы и со мной. После меня. Ты переродился. Взгляни в глубину!».
И так громко, так неистово зазвучала музыка неведомого оркестра, она взорвала мои уши, мое сердце, я оглянулся назад на свою жизнь и понял: «Да. Эта страшная, злая любовь переродила меня. Изменила. Я теперь не тот, кем был раньше. Я другой – убитый, выжженный, но обновленный»…….
И я схватил перо, и сжал его с еще большей силой, открыл окно, отдернул шторы и впустил в комнату яркий солнечный свет.
Доживу ли до второй ступени?

Ступень вторая


Я швырнул толстую, исписанную полностью тетрадь в огонь. И плюнул в вдогонку. Догорай, бездарщина. Догорай, сволочь. Как я тебя ненавижу. Ненавижу. Я посмотрел в зеркало – волосы всклокочены, кожа желтая, черные круги под глазами. Мне хотелось влезть в зеркало и избить до полусмерти свое отражение. Бездарщина. Что ты написал? Пусто, бессодержательно…Уныло, банально….Я усмехнулся….Плюнул в зеркало…Скотина…Закурил…И тут мне стало невыносимо больно…Так больно, что казалось, настолько больно мне не было никогда!!!!
Я зарыдал. Я чувствовал, как смысл жизни покидает меня. Теперь у меня его нет.
Нет. Я не могу писать. Не могу.
Я зарыдал еще громче, и вот сквозь шум моих всхлипываний до меня донесся голос, чужой голос, который рассказывал что-то, слов было не разобрать, но через некоторое время, я начал слышать отдельные предложения.
«В редакции третьесортного журнала, издаваемого на деньги Правительства столицы, царила благостная тишина, которую лишь только нарушало унылое жужжание компьютеров. Все не в меру крикливые сотрудники ушли на обед.
Я сидела, развалившись на стуле, и тупо пялилась в монитор. Скучно. Отвратно. Мерзко. Работать? Написать статейку? Ну нет. Хотя мне и надо сдать ее сегодня, а у меня и конь не валялся, ну что ж – пусть дрючат, мне плевать. Да мне уже на все наплевать. Наплевать и на то, что воспользовавшись моментом, я ничего не пишу. Ведь вот оно – свободное время – пиши свои рассказы! Но нет – разум обернут в мерзкую, отвратную пленку какой-то особой сонной лени. Ни думать, ни чувствовать не хочется. Я стала пустой. Я не могу писать ни свои рассказы, ни эти гребаные статейки. Двух слов связать не могу. А все от чего? От чего?  Почему? Я отвечу: почти все свое время 8 часов в сутки, пять дней в неделю я провожу здесь, в этом замкнутом пространстве, наполненном бездуховностью, тупостью, моральным разложением, мелочностью, завистью, несправедливостью и идиотизмом.
Всю охоту писать статейки у меня отбили. Ее, эту охоту отбили не только у меня, но и еще у пары-тройки человек, который реально жаждали быть журналистами.
Схема проста: тебя выбирают в жертвы и начинают травить. Сначала в пух и прах разносят твою статью, делается это при всех и сопровождается фразочками: «О боже мой, я не могу эта читать!», «Какой кошмар!», «Господи, да где она училась!», «Меня сейчас удар хватит!», «Сочинение пятого класса школы!». И ты сидишь, вжавшись в свой стул, и сердце бьется, и так отвратно, так мерзко на душе, словно  с тебя сняли кожу и возят по мясу наждачной бумагой. А вокруг – радостные взгляды коллег-журналистов, которые торжествуют и упиваются твоим конфузом. Будет потом что обсудить в курилке!
Да, кстати о курилке, тебя вызывают туда: «Пойдемте покурим». Смотрят с сожалением, укором, качая головой. Ты выходишь. И начинается – гестапо.
«Вы плохо, отвратительно работаете!», «Чем вы вообще занимаетесь на рабочем месте? Тема не раскрыта, написано ужасно! Переделывайте за два часа! В чем недостатки? Да во всем? Во всем? Конкретно? Конкретно ничего выделить нельзя – все плохо. Домой вы сегодня не уйдете, пока не допишите текст. Вам куда-то нужно? Отменяйте. Меня это не волнует. Вы так плохо написали. потому что у вас всего два дня было? Так надо работать дома! По ночам пишите. За что вам вообще такие деньги платят. Учить вас никто не будет, вы не стажер, который бесплатно работает, вы журналист. Вы понимаете, что незаменимых людей не бывает».
И так далее, и тому подобное. Затем охота за тобой приобретает другие формы: следят за каждым твоим движением, жестом, словом, с кем и сколько ходишь в туалет, курилку, на обед, сколько слов говоришь в минуту, сколько раз завариваешь чай. Ощущение  постоянной слежки.
Собственно, чтобы не быть многословной, завершу тем, что все это я пережила, и теперь совершенно спокойно отношусь к подобным наездам на меня. Мне только смешно. Давит другое – то, что ты находишься в центре, в круговороте мерзотных бабских страстишек, с нереализованными людьми ближе к 40 годам, к завистливым, мелочным женщинам, чей мир сер и убог, и которые готовы за энную сумму денег подставлять других. Унижать себя, лгать, лицемерить и предавать. Черная дыра мерзости. И я, я, которая когда-то была свободной душой и сердцем, стала засыхать в такой атмосфере. Гнить изнутри. Мое отчаянье уже достигло предела! Уволиться? Но как? Нечем платить за квартиру, с работой сейчас тяжело, вот и приходиться убивать себя, закапывать себя заживо….
Каждый вечер я сижу за столом и пытаюсь выдавить из себя хотя бы строчку, но все – тщетно. И стены комнаты сужаются, и слезы подходят к горлу, и констатирую свою смерть, свою деградацию, свой распад, и рука тянется к стакану с вином. К одному второму, третьему – вот я уже пью одна, в полном одиночестве. И на душе легче становится. И растворяются прутья решетки, и ты не чувствуешь их, не видишь, ты свободен, но писать не можешь, тебе на все наплевать.  И так каждую ночь.
Стук двери вывел меня из задумчивости. Явились. Закудахтали. О только что съеденном обеде, о шляпке, о банане, о дочках, мужьях, сыновьях, о собственных подвигах. Стало тошно, невыносимо тошно, просто отвратительно. И на вопрос: «Маша, чем вы занимались? Писали статью?», отвечаю честно: «Ничем!» - нагло улыбаюсь! «Как?», «А так я увольняюсь!» - продолжаю нагло улыбаться! Хищно оскалились в улыбках коллеги, недоуменно смотрели на меня редакторши: «Она, такая бесталанная, увольняется отсюда, где так тепло и хорошо, где платят деньги и можно ничего не делать! Где она найдет себе работу в такое трудное время?!». Свое решение я приняла моментально и сама удивилась ему, но зато – почувствовала небывалый восторг, освобождение, счастье! Безумное счастье. Я не буду больше насиловать себя из-за денег! Не буду! Пусть будет трудно – но я справлюсь!
В этот же вечер душа зажила своей новой жизнью, душа пробудилась и воскресла после зимней спячки длиной в полтора года. И я вспомнила то время, которое никогда не забуду. Теплое лето. Загородный домик. Я одна уже которую неделю. Разум воспален. Душа – на лезвии ножа мечется. Сижу на лоджии, вокруг сосны, в руках ручка и толстая тетрадь. Заношу ручку над бумагой – вперед – туда! Вперед! Вперед! В неведомые дали! Чернила расплескиваются по белой бумаге! На ходу ловлю образы, раскидываю их как жемчуга, как драгоценные камни. Душа оторвалась. Вышла из меня, меня уже нет. Я в другом пространстве, дышу другим воздухом, уже который день не вижу реальности. Пальцы дрожат, взгляд безумен, поднимается ветер, чернеет небо, старые сосны раскачиваются как чумные, люди бегут по домам. Дождь. Ливень. Ураган. А я сижу и пишу – и две стихии сливаются в одну. И неужели, неужели я променяю все это на безумный крик: «К вечеру вы сдадите текст?!». Нет. Нет. Никогда!!!!!!»

      Голос замолк, я перестал рыдать. Сел за стол и написал: « Творчество – это в первую очередь свобода, иная жизнь души, та к которой ты стремишься, и которую не можешь найти в реальности. Почему в этой безусловной свободе ты должен писать о том, что тебе неинтересно? Почему? Потому, что так надо? Кому надо? Тебе, людям, времени?»
Я почувствовал в себе силы, опустошение отошло на задний план, и постепенно я начал наполняться. Жизнь! Жизнь! Вне рамок.

Ступень третья
Дождь в городском саду давно прекратился. Я сидел на той самой скамейке, где когда-то ждала меня ты, та единственная в белом платье. Теперь тебя здесь нет. И не будет. Раньше было больно. Очень больно, а теперь – нет. Боль ушла, улыбнулась и ушла.  В глубине сада белеет беседка, где когда-то сидели мы вдвоем. Спроси меня, хочу ли я  видеть тебя здесь. Сейчас я отвечу – нет, ибо я под присмотром своего верного друга. Вместе с ним во мне просыпается вдохновение, с ним я забываю обо всем. Но он непрост, этот друг, очень непрост. Он коварный, такой же, как и ты, как и я. Иногда он мучит меня. Режет острыми бритвами вдоль и поперек, и я кричу сорвавшимся голосом: «Где ты? Где ты, Милая! Спаси! Спаси меня от него!» А ты все не идешь и не идешь! А сейчас мне все равно! Мне хорошо с моим другом, имя которому – одиночество.
Я замечтался – выглянуло солнце, осветило белеющее пятно беседки, и странный блик отделился от яркого сияния. Нет. Нет. Это не блик, это человек, женщина в белом. Я тревожно вглядываюсь:  Бог мой, – это же ты! Ты! Святая, чистая, единственная. Сердце бьется учащенней, быстрее, голова кружится! Ты идешь ко мне и улыбаешься. Твои глаза стали чище и светлее, твои глаза с нерасплескавшейся нежностью смотрят на меня, и я чувствую, как звенья цепи смыкаются с отчаянным грохотом, чувствую, что поднялся на новый порог и готов открыть новую дверь…Заиграл неведомый оркестр – торжественную, раздирающую душу музыку…Туда - в небеса…Вдвоем…Пойдем….

Эпилог
Ветер затих. Пыль унялась. Вечерело. С трудом поднялся я со скамейки. Еще несколько шагов, и я у двери подъезда.  Опираясь на трость я  взошел по ступенькам. Толкнул дверь. Вошел внутрь. Моя квартира напротив входа. Да, да, вот она. Чувствую легкость, небывалую легкость, отбрасываю трость и уверенно шагаю к двери. Долго ищу ключ. А вот и он, тут под ковриком, и как я мог его оставить здесь!!! Поворачиваю ключ, толкаю дверь…И что я вижу! Вместо просторной прихожей - высокий лестничный пролет…