За окном

          Мои соседи - убогие жлобы. Живут они в доме, расположенном рядом с моим, окно в окно, на расстоянии, которое при желании можно преодолеть одним посредственным плевком. Желание такое есть, но пока что я от него воздерживаюсь. Соседи все-таки. Хоть и жлобы.

          Сам, он же Хозяин, молодится и бегает в бассейн в семейных трусах, с клапаном на соответствующем месте. Его Мадам разгуливает по дому в исподнем. Есть еще сын, рыхлый недоросль неопределенного возраста с вечно утомленным мягким лицом, покрытым пестрыми прыщами. Комплект дополняет теща-мама-бабушка, периодически вспоминающая о традициях матриархата и ругательствах, популярных в глубинке в довоенное время. Все они наглы и неприветливы. Но самое главное - они постоянно жрут. В любое время дня на их круглом столике у окна стоит какая-то еда и кто-то из этой семейки пьет неизменный чай. К чаю подаются булки и бутерброды с сыром, сменяемые яичницой с салом. Завтрак плавно перерастает в обед. Сам читает газету. Мадам снимает бигуди.

          Врожденный мазохизм приковывает меня к убогому фарсу их тошнотворно унылой жизни. Их постоянное обжорство плохо влияет на мое творчество. Очередная глава героической саги о борьбе свободолюбивого британского народа с саксонскими захватчиками заходит в тупик. Хорошо получаются лишь сцены пышных пиров, где груды истекающего жиром мяса запиваются реками хмельного эля и воины смело атакуют свиные окорока и жарят на вертеле кабаньи туши, и вскрывают боевыми кинжалами приземистые банки говяжьей тушенки. Берут за сердце описания интимных семейных трапез у огня с головками мягкого, истекающего прозрачными слезами сыра, ломтями нежной прозрачно-розовой ветчины и буханками свежевыпеченного хлеба. Когда главный герой, закаленный в боях свирепый воин с ранимой душой, впивается крепкими зубами в горбушку с хрустящей коркой, на моих глазах выступают слезы.

          За ненавистным окном между тем жарят картошку. С луком и с грибами. От такого непроходимого жлобства меня мутит. Или это от запаха жареного лука? Как это пошло, жареная картошка с солеными огурцами! Вы еще сала порежьте, хамье. Толстого мягкого сала, с темным слоем острого копченого мяса в нежных перломутровых створках бледной матовой тающей во рту плоти.
          После картошки наступает пора неизбежного чаепития с вареньем и булками с маком. Вы думаете они разрезают булки на тонкие ломти и, наслаждаясь приятной беседой, неторопливо забывают недоеденные рыхлые пружинящие полукружия на тонких фарфоровых блюдцах? Нет, каждый из них берет свою собственную булку и сует ее в пасть, запихивает ее пальцами, роняя слезы сдобных крошек и темной маковой росы на лоснящиеся лацканы своих махровых халатов.
          Такое неприкрытое потребительское, животное отношение к процессу питания вызывает во мне вполне физические страдания. Ну, почему рядом со мною не могла поселиться интеллигентная вегетарианская семья, предпочитающая духовную пищу? Тщедушный, бледный юноша со скрипкой и с гастритом? Убежденный холостяк, предпочитающий простые прелести общепита? Мне не везет. Я - мазохист, а мазохистам не везет.

          С трудом я отрываю воспаленные глаза от пира духовного убожества моих мещанских соседей. Шаркая тапками, я направляюсь к холодильнику, тяну на себя тяжелую дверцу и обращаю взор в пустынные ледяные глубины. Там банка обезжиренного творога свободно разместилась между сморщенной морковкой и пакетом молотого кофе.

          Идет вторая неделя моей диеты.

          За окном мещане и жлобы открывают сгущенку.