В домах Лалибэлы. Гл. 36

Глава тридцать шестая

В  «ДОМАХ»  ЛАЛИБЭЛЫ

    Если говорить честно, эту скоропалительную, сугубо частную «командировку»  трудно было чем-либо оправдать. Каприз, своего рода бегство из дому – и только!..
    За три с половиной года, прошедшие после моего первого визита в «столицу Царицы Савской», здесь ничего не изменилось, во всяком случае – внешне. Серые руины, серые обелиски, торчащие в небо, как сотни лет назад… Изменилось лишь моё отношение ко всем этим «антикварным реликвиям», которые я обежал тотчас после устройства в «Туэринг Хоутэл’е». Они уже не вызывали во мне былых эмоций, я смотрел на них равнодушно, как бы задавая самому себе вопрос: «Ну и что?!». Я скоро понял, что стяжать вдохновение, бороздя сверкающую на солнце уличную пыль, - дело утомительное.
    Искать следы Грувера было тоже бесполезно. Если где-то в горных окрестностях Аксума и велись какие-то раскопки, то в самом городе никто толком ничего о них не ведал. Пытался выяснить хоть что-нибудь в полицейском участке, но по-английски дежурный коп не говорил и только таращился на меня с подозрением, как на какого-нибудь лазутчика, шпиона.
    К сожалению, и гостиница оказалась полнейшим информационным вакуумом. Хозяева-итальянцы, которые могли быть в курсе всех городских сплетен, находились в отъезде. А заменявший их администратор-эфиоп в ответ на все, без исключения, вопросы сначала приподнимал плечи, потом брови и лишь после задумчивой паузы обнадёживающе говорил: «Si, Signore. Informero domani. Chi cerca trova». («Да, синьор. Справлюсь завтра. Кто ищет, тот найдёт»).
    Но «domani» у меня не было… После обеда я заперся у себя в номере и за бутылкой красного начал обдумывать дальнейшие ходы Грувера… И пришёл к убеждению, что профессор, в конце концов, на преступление пойти не сможет, а сам станет жертвой жадного Франко Палермо.
    А ещё, мне понадобился новый герой, боле удачливый, чем я. Им сделался мой московский приятель – Алексей Зарин, уже успевший защитить кандидатскую диссертацию и, согласно воле сочинителя,  как раз приехавший в эфиопскую столицу для продолжения своих научных изысканий в области языка геэз. Он-то и вышел на след Грувера, благодаря нашему общему (ещё по Москве) знакомому Ато Сергеу, который здесь, в Аддисе, взял Алексея  под свою профессорскую опеку.
    Зарин стал невольным свидетелем драматических событий, разыгравшихся в лагере «археологов» возле развалин древне-аксумского храма Святого Пантелеймона. Неожиданно, как для него самого, так и для красавицы Беланэш, здесь, «под сенью аксумских обелисков», между ними зарождается дружба, а затем и любовь, которая, конечно же, не могла не вдохновить моего приятеля на стихи.

Перешёл я желанный рубеж.
Начинается мир светлой сказки.
Ты мне даришь и смелость, и ласки.
Я воскрес для стихов, Беланэш.
Начинается мир светлой сказки:
Перешёл я запретный рубеж!
 
Зависть часто зовёт на мятеж.
Счастье, бойся у жадных огласки!
Нелегко сердцу жить без опаски.
Ты любовь сбереги, Беланэш.
Счастье, бойся у жадных огласки:
Зависть вносит в их души мятеж.
 
Воздух так упоительно свеж
Среди трав и акаций номада...
Я хочу — пусть грозит мне расплата!—
Лишь тобою дышать, Беланэш.
Среди трав и акаций номада
Воздух так опьяняюще свеж!

    Так от прозы жизни, выдуманной и в то же время реальной, как, наверно, и вся история этой библейской страны, я тоже незаметно перешёл к стихам. Именно тогда, в номере аксумской гостиницы, я и дописал своё «Сказание» о Шебе (Царице Савской)…

    - Всё проходит, - сказал Соломон. – Всё проходит.
Остаются легенды, легенды одни.

    Проснувшись, чуть свет, я почувствовал, что прозрел. Хватит метаться, - решил я. – От себя не убежишь. Надо немедленно возвращаться  домой, в Аддис-Абебу. Самолёт, кажется, в полдень…
……………………………………………………………………………
    Увидев на табло: «Пристегнуть ремни», я удивился: неужели Аддис-Абеба?! Так скоро?!
    - Нет, сэр, - сказал стюард. – Мы садимся в Лалибэле. Двое должны сойти.
    Судя по доносившимся сквозь самолётный гул возгласам «Oh, bella! Porca l’oca! O certo! Null’affato!» («Да неужели! Чёрт возьми! Ну, конечно! Вовсе нет!»), эти «двое», летевшие из Асмары, были уже изрядно выпившие. Один – итальянец, другой – темнокожий эритреец, оба – моего возраста. Они сидели справа от меня. Три пустующих кресла разделяли нас.
    Когда они вышли из самолёта, салон нашей маленькой онемевшей «Дакоты», казалось, осиротел: оставшиеся пассажиры (не более десяти) понуро сидели на своих местах без малейшей попытки воспользоваться 15-минутной стоянкой. Я же решил спуститься на землю, на землю – в полном смысле этого слова.
    Сойдя с трапа, я увидел, как два возбуждённых приятеля (одни - с фирменной сумкой «ALITALIA», другой – вообще без ручной клади) вразвалочку зашагали по направлению к лендроверу, стоявшему в 50-ти метрах от нашего самолёта.
    Никаких признаков аэродрома или даже простой посадочной полосы я не приметил: мы приземлились на ровном каменистом поле, поросшем редкой высохшей травой. Солнце палило вовсю, хотя было уже далеко за полдень. Зато по открытому пространству плоскогорья гулял ветерок.
    Подгоняемый вроде бы прохладным дуновением, я поспешил в сторону обрыва, темно-бурая кромка которого была резко обозначена невдалеке на фоне голубого неба.
    Боже! Какой вид открылся с высоты плато! Внизу золотились вершины холмов с чёрными скалистыми обнажениями. Далёкий горизонт замыкался грядами серо-синих волнообразных гор, «вскипевших» в небесном океане и обрушившихся в бледно-зелёную долину, ещё не успевшую выгореть под солнцем. И никаких признаков жилья!
    - Мистер! Пора! Скорее на борт! – послышался голос стюарда. Он стоял на верхней ступеньке трапа и размахивал фуражкой.

    Когда я подбежал к самолёту, пропеллер уже набирал обороты. Лендровер же стоял на прежнем месте и как будто ждал меня. «Сейчас или никогда!» - пронеслось у меня в голове. Я замер возле трапа и в ответ на энергичные призывы стюарда помахал ему рукой, дескать, остаюсь. Весь мой «багаж» был при мне: походная сумка через плечо.
    Я прошагал в сторону лендровера метров десять, как вдруг стоявшая ко мне задом машина дёрнулась с места и стала удаляться. Инстинктивно я бросился следом, но за клубами пыли никто меня не заметил.
    Когда я, задыхаясь, больше от волнения, чем от пробежки, оглянулся назад, то увидел, что моя крылатая надежда на спасение уже резво разгонялась по целине, чтобы через мгновение взмыть в небо, оставив меня одного на пустынном плато. «Eccone un’altro!»  («Вот те раз!») – наверняка воскликнули бы мои итало-язычные попутчики.
    Собравшись с мыслями, я вспомнил, что Лалибэла находится вроде бы в 10 – 15 км от «аэродрома». (Эти, далеко не точные, сведения были почерпнуты ранее из какой-то туристической рекламки). Оставалось одно – поскорее выйти на дорогу. Да, предо мной лежал кремнистый путь; пустыня вняла Богу; и не ночь, а всё ещё знойный день в первозданной тишине позволял беззвучно говорить между собой камням, колючкам, кактусообразным кустам и одиноким деревьям. Любоваться природой было не с руки: лишь бы не споткнуться о валуны, торчащие из-под красноватой почвы.
    Чтобы отвлечься от беспокойных мыслей, я стал подбадривать себя уверениями в том, что «чудо света», увидеть которое я решился, вовсе не далеко: где-то там, за холмами прячется… Но чудо произошло раньше, чем я ожидал: в низине за кромкой плато стоял лендровер, водитель которого проявил похвальную бдительность. Вместе с моими задремавшими попутчиками я был благополучно доставлен к месту наших общих чаяний.
    О Лалибэле, как о чуде света, заговорили во весь голос недавно – в 50-х – 60-х годах, особенно после последних научных раскопок и реставрационных работ, проделанных благодаря финансовой помощи специально созданного международного фонда.
    Первым европейцем, увидевшим храмы, вырубленные из подземных монолитов, был Франсишко Алвареш, португальский священник, проживший в Эфиопии с 1520 по 1526 год.
    Лалибэла – имя предпоследнего эфиопского императора (13 в.) из династии Загуэ. Чтобы оправдать своё право на корону, правители из этого «узурпаторского» рода ссылались на легенду, согласно которой, родоначальником Загуэ был сын библейского царя Соломона, родившийся от одной из его наложниц ещё до прибытия в Иерусалим царицы Савской.
   
    Лалибэла оказался хорошим «тираном». Своими уникальными храмами он покорил сердца эфиопских церковных иерархов и был причислен к лику святых. С тех пор Эфиопская церковь считает, что всякий, кто не стремится посетить Роху (ныне Лалибэлу) с её святынями, подобен вероотступнику, не желающему узреть лик Самого Господа Иисуса Христа.
     Какова же была моя радость, когда я наконец увидел первые тукули бывшей столицы Лалибэлова царства!

    Роха-Лалибэла – это большое селение, состоящее в основном из разбросанных по холмам и низинам соломенных тукулей с каменными стенами сухой кладки. Есть и 2-этажные строения с жестяными крышами. В этом административном центре района Ласты (провинция Уолло)  не более пяти тысяч жителей: амхарцы   и агау, большинство – семьи местных священнослужителей и их родственников.
    В праздники число жителей городка удваивается  за счёт паломников. Здесь есть и начальная школа, и больница, и гостиница с поэтическим названием «Семь олив»; она уютно расположилась на плоской вершине горы, куда и привела нас гравийная дорога от «аэропорта».
    После всех треволнений «Семь олив» мне показались раем.
    В ресторане, построенном в стиле тукуля с потолком из разноцветного соломенного плетения, я наконец-то утолил жажду, а заодно и перекусил.
    После «табльдота» вышел на площадку полюбоваться предвечерним горным пейзажем. Боже! В какую же глухомань я забрёл!.. Сюда, в Лалибэлу, до недавнего времени можно было добраться только караванными тропами на мулах. Теперь – прогресс! – прилетают небольшие самолёты один-два раза в неделю, но… лишь когда прекращаются большие дожди…
    Тревожное чувство отрешённости от цивилизации, более того – от мира сего, охватило меня. Навалилась и непреодолимая усталость: сказалась бессонная ночь накануне моего бегства из Аксума. Через пару минут я уже был у себя в номере. Засыпал с мыслями о тех чудесах Лалибэлы, которые я отложил до завтра и которые со времён Алвареша по-прежнему  мистифицируют и путешественников, и учёных, и писателей, и туристов, а теперь и меня.

    Утро следующего дня началось с того, что незнакомый молодой человек в потёртых пятнистых, как шкура жирафа, шортах, наверно, подаренных заезжим иностранцем, уговорил меня нанять его в качестве гида.
    - Меня зовут Абраха, - отрекомендовался он по-английски. -  Я учился в Дэссе и работал там в музее. А раньше посещал школу при церкви здесь, в Лалибэле, у своего дяди-священника. Он всё знает и всему меня научил.
    Первое, что предпринял Абраха, - оторвал меня от группы вооружённых фотокамерами японцев, к которым я хотел было примкнуть. Они собирались осматривать местные достопримечательности в специально предусмотренной для туристов последовательности. Абраха же настоял на том, чтобы мы начали с конца маршрута.
    Спустившись с горы «Семи олив», доминирующей над селением, японцы повернули направо, к первому скоплению подземных шедевров. А мы с Абрахой – налево. Куда?.. К мрачному пещерному зеву. Он оказался входом в туннель, по которому можно было двигаться только на ощупь, причём сильно пригнувшись, дабы не зацепить головой о какой-нибудь каменный выступ.
    Свет в конце 15-метрового туннеля обманул мои ожидания: он струился сверху из глубокой расщелины в скале. Пришлось возвращаться назад и, значит, вновь прочувствовать все «прелести» дороги, ведшей в тупик.
    - Поздравляю Вас, мистер! – весело сказал мой проводник. – Все Ваши грехи остались под землёй.
    Эти слова Абрахи прозвучали обнадёживающе, как призыв к новым подвигам.
    Мы стояли на подступах ко второй группе храмов, однако, всё ещё скрытых от моего глаза. Подобраться к ним можно было только через подземные ходы и траншеи, в лабиринте которых без сопровождения гида, пожалуй,  легко и заблудиться. Я готов был нырнуть в очередную скальную дыру, но Абраха, продемонстрировавший свою руководящую роль уже в туннеле грехов, остановил меня:
    - Нет, мистер! Здесь скоро появятся азиаты. (Он имел в виду нашествие японцев). Станет тесно. Мы отправимся в другое место. Самое интересное!
   
    Нам пришлось пройти ещё не менее километра, к юго-западным окраинам Лалибэлы, в том числе – вдоль узкого горного ручья под названием Иордан с широким ложем для паводков, обычных в сезон дождей. На тропе стоит, словно веха, каменный крест, найденный в русле местного Иордана.
    
    «Дом Святого Гиоргиса», считающийся самым оригинальным по конструкции и самым совершенным по качеству работ, обнаружил себя лишь тогда, когда мы приблизились вплотную… к глубокой и широкой яме. В ней-то и таилось чудо – один из 11 непохожих друг на друга храмов, которые не строились, а целиком высекались из скал. И потому их можно назвать скорее произведениями скульптора, нежели архитектора.
    Согласно легенде, Лалибэла, будучи при  смерти от выпитого им яда (отравителем был его брат-соперник), посетил божественные храмы на седьмом небе и по возвращении оттуда решил возвести такие же на земле. А вернее -  почему-то под землёй, как и эта церковь святого Гиоргиса, то есть Георгия Победоносца.
    ...Сначала сняли всю почву с поверхности горы. Затем в обнаженной глыбе розового туфа вырубили ров на глубину 12 метров. Его внешние стороны составили почти правильный четырехугольник — 19 на 23 метра. В центре «ямы» остался каменный блок, которому придали форму ориентированного на четыре стороны света крестообразного здания (высота 10,6 м; длина 12,5 м), стоящего на трехступенчатой платформе. Плоская, без карниза крыша храма обрела вид трех вписанных друг в друга равноконечных крестов. Искусные каменотесы, выдолбив на западном фасаде три двери, прорубались внутрь скалы, создавая храмовый интерьер.
    Купол восточного, алтарного «рукава» церкви украшен рельефом выпуклого креста. Центральная часть крестообразного помещения обрамлена четырьмя арками, которые опираются на пилястры — стенные выступы в виде столбов. Освещается храм двенадцатью стрельчатыми окнами, декорированными с внешней стороны орнаментом, напоминающим пальмовые листья.
    Попасть во двор церкви можно только через туннель, который пронзает склон горы и выводит прямо к ступенькам главного «подъезда».
    Тонкие многолинейные карнизы, пересекая внешние стены, как бы делят здание на четыре этажа. Эти детали архитектурного декора вместе с «балками», выступающими в рамах девяти глухих окон нижнего «этажа», свидетельствуют о связях зодчества средневековой Лалибэлы с архитектурными традициями древнеэфиопского Аксумского царства. Современное искусствоведение доказывает, что храмы-монолиты в бывшей Рохе — произведения местных, эфиопских мастеров, хотя, по преданию, их высекали бежавшие от мусульман христиане Египта.
   
     Церковнослужители и гиды любят рассказывать легенды о щедром царе, который уплатил золотом владельцам гор, предназначенных для сооружения храмов. Для туристов эти рассказы звучат как напоминание, что пора раскошеливаться.
    «Яму» с церковью Святого  Гиоргиса окружают пышные оливы, в их тени обычно отдыхают пилигримы после многодневных переходов по горным тропам — пешком или на мулах. Проходя под скальными стенами церковного двора мимо ниш с захоронениями, паломники, среди которых много стариков, лениво отмахиваются от «священных» пчел, живущих в каменных щелях. Их мед, согласно местному поверью, гарантирует вечную молодость.

    Весь день и последующее утро я осматривал остальные  храмы, большинство из них – полностью монолиты, другие – с разной степенью привязки к  материнской скале.
    Самая большая церковь – Бет Медхане Алем (Дом Спасителя Мира) – обнесена с внешней стороны квадратными колоннами, что делает её похожей на древнегреческое святилище. Бет Мариам (Дом Марии) отличается относительным обилием фресок, на арках интерьера есть символы солнца и луны, окна вырезаны в виде крестов и свастики, а крыша – двухскатная, конька вот только не хватает. Во дворе – прямоугольный бассейн со святой водой для омовений. Бет Голгофа и Бет Микаэл – два одинаковых «дома», соединённых общей стеной. (В нишах стен этой «пятистенки» - скульптуры святых).
    В одном из церковных пределов – гробница Лалибэлы, где выставлены его молитвенный посох, деревянный трон и серебряный крест весьма оригинальной формы.

     «Дома» следующего, то есть второго, храмового комплекса мне показались не очень интересными. (Наверно, я приустал). Бет Меркуриос с остатками древних фресок (всадники на белом и чёрном коне, Мария с Младенцем, Страсти Христовы), увы, в полуразрушенном состоянии. А чтобы попасть в Дом Архангелов Габриэла и Рафаэла, нужно пройти по узкому дощатому трапу через траншею глубиной более 10 метров!… В стенах храмовых дворов зияют пещеры с подземными ходами, в нишах-альковах – либо захоронения, либо кельи живых монахов…
    Меня интересовал вопрос: что происходит здесь, под открытым небом, в период больших дождей? Оказывается, полы, на которых «стоят» храмы, слегка покаты, что в какой-то степени спасает от затоплений. Но дожди, ветры, смена температур и… люди (нашествия паломников и туристов, в том числе коронованных) делают своё дело: памятники Лалибэлы, хотя и стоят уже века, продолжают разрушаться с роковой неизбежностью. Может быть, не зря «узурпатор» из династии Загуэ хотел упрятать свои священные монолиты под землёй в столь отдаленной и труднодоступной горной местности?..
    Кстати, учёные подсчитали: чтобы построить в Рохе «новый Иерусалим», безымянным каменотёсам за 20 лет своего искуснейшего труда пришлось извлечь на поверхность не менее 100 тысяч кубических метров скальной породы!
    Будущее царства Лалибэлы, а заодно и всего мира, как утверждают священники, начертано на одной из внутренних колонн Дома Марии. Но колонна эта всегда задрапирована тканью.

    Неразлучную парочку, летевшую со мной из Аксума, я встретил в тэдж-бете, то есть в доме тэджа, то бишь медовухи. Мы жестами поприветствовали друг друга. Но я не удержался и спросил, почему их не было видно, где они пропадали.
    Итальянец безнадежно махнул рукой, едва не смахнув со стойки бара свой стакан:
    - Che diavolo!.. (Чёрт!..)
    А эритреец добавил:
    - Ci mette la coda! (Попутал нас!)
    Оказывается, ранним утром проводник, вроде моего Абрахи, уговорил их оседлать мулов и отправиться к «самому интересному» храму, названному в честь одного из предшественников Лалибэлы – царя Йимрехане Кристоса («Да будет Христос нашим Проводником!»).
    - Dio! (Боже!) – воскликнул итальянец.
    - Ohime! (Горе мне!) – вторил ему эритреец. – Лучше бы мы просидели в тэдж-бете! Наша изнурительная прогулка в седле заняла десять часов!..
    На следующий день после утренней пробежки к недосмотренным храмам второй группы (язык не поворачивается, сказать: «сорта») лендровер, принадлежащий местному туристическому агентству, за какие-нибудь полчаса доставил меня вместе с японцами на плато (язык не поворачивается, сказать: «аэродром»). Следующая остановка – Аддис-Абеба! Дом родной!

(Продолжение – «Из хроники года Святого Марка». Гл. 37)