Морская цыганка

Игорь Мерлинов

«Морская цыганка»

***1***

Прошлое. Нет никакого прошлого. Бо неслась за мной на голубом скутере. Я не видел её лица через затемнённое стекло шлема. Она отдалялась на поворотах. Потом она сокращала расстояние между нами с настойчивостью наёмницы. Сухая настоявшаяся на пыли ночная жара застыла вдоль подсвеченных набережных Вавилона. В зеркальной пустоте воды отражались белые скамейки и их одинокие наездницы. Мы промчались по мосту возле королевского дворца. Улицы были почти пусты. Мы обгоняли редкие пары. Они медленно ехали параллельно друг другу и обменивались словами…

Утром мы промчались до конца деревни вдоль пыльной дороги, усаженной по сторонам дербенниками и мальвоцветными. Деревня растянулась вдоль мелкого рукотворного канала цвета масалы. Часть деревни была вынесена на сваях в открытое озеро. Туда ходили узкие моторные лодки с пропеллерами, вынесенными позади на длинной жерди. Там в детстве Бо ловила сомов, попрошайничала и играла с двухцветными морскими змеями. Когда у неё только прорезались зубы она кусала пеламиду за хвост. Там же она и отдала ей своё девичество.

В деревне нас ожидал Че, старший брат Бо. Че привёз для нас из-за реки девятнадцать отобранных необработанных неразрезанных фиолетовых самоцветов хорошего качества. Взамен я передал ему двадцать четыре Бенджамина, одного Александра и три Джорджа. Че поокал с нами за бутылкой счастливого местного пива. Годы в Астрахани не прошли для него даром. На обратном пути мы остановились возле чистого незатветающего водоёма. Красное солнце превращалось на наших глазах в пурпурное. Зелень джунглей растворялась в серой дымке заката.

Мы подъехали к «Пирамиде». В отдельной палате меня встретила мисс Лакорнкарн. Стеснительность обрамляла её широкий открытый лоб.  Я притягивал её за бедра к губам. Она обрывисто всхлипывала гласные тонким голосом.  Она закрывала руками намёк на груди, как школьница окружает на парте свою контрольную работу. Её худое тело было сложено в форме Геркулесовых столбов, обрамлённых руками по швам. Она двигалась в такт навстречу моему дыханию, словно новый материк навстречу мореплавателю. Два длинных белых крыла были сложены под ней вдоль лопаток и окружали меня по сторонам.

***2***

Мы остановились у елисейского особняка цвета розового ракушечника. С балкона второго этажа с круглыми колоннами нам помахал молодой человек в безалаберной футболке. Кеша был гемологом Бо. Его полусветлая комната была завалена всякой рухлядью. На столе ближе к окну были какие-то приборы, рефректометр, пиктометр и ещё что-то невменяемое. Я передал Кеше конверт. Кеша развернул конверт и рассмеялся: «Лучше залы независимости, чем постоянные мосты в никуда.» Пока мы сидели с Бо на балконе с жестянками пива с двумя якорями на этикеткеи смаковали вкус риса, солода и задорной утренней пыли, Кеша пел за столом. Все самоцветы оказались из Куцтяу.

В последний вечер Бо рассталась со мной на несколько часов. С нужным адресом в бумажнике я оказался в шумном и беспорядочном центре города. Я свернул на боковую улицу. Мимо меня пропорхнула парочка лицеисток. Они смеялись в мою сторону и загибали пальцы. Средние пальцы их кистей выходили дальше, чем загнутые указательные и безымянные. Я в очередной раз потерял слух. Я только видел их губы. Они медленно в половину секунды за одну двигались на понятном мне диалекте междуречья. Потом всё вернулось в прежнее русло. Пустая полуосвещённая боковая улица вдоль реставрируемых невысоких зданий.

Проворность кистей не оставляла меня в покое, когда я встретил Ниночку. Че рассказал мне, что она родом из той же земли, откуда он привозит камушки. Ниночка была вдвое старше лицеисток. Она была ребёнком послевоенного бума. Она была явно дочерью военнопленного или внучкой солдата Пятой Республики. Ниночка же говорила, что её семья живёт в двух часах езды от Междуреченска, и она - неподдельная дочь своей земли. Вся эта математика оставляла лёгкое головокружение в голове. Ниночка была одета в весеннее вискозное цветастое платье. Ниночкина голова покоилась на внешних сторонах моих ладоней. Её шея была слегка зажата по бокам моих запястьев. Она содрогалась между моими выпрямленными руками. Позже она долго смывала усталость с моих плеч. Белое платье в малиновых лепестках было небрежно скомкано на трюмо.

***3***

Бо поместила камешки в тюбик зубной пасты и прикрыла его полотенцем. Потом она уложила содержимое в пляжную сумочку. Перед границей она купила в ларьке блок «Белок и Стрелок» по пятьдесят центов за пачку и бросила поверх полотенца. Мы быстро и без неприятностей пересекли контрольный пункт. Через несколько часов быстрой езды под сто миль в час мы оставили лесные пожары позади и в сумерках приехали в Нанток.

В Нантоке меня уже ждала Джун. Перед встречей я попросил её придти в золотых туфлях с тремя ремешками вдоль каждой из сторон и нитями, уходящими вверх. Ремешки были перетянуты посредине стеклянной брошью. Восторгу Джун не было конца. Она смеялась от моих прикосновений. Золотые туфли сверкали в воздухе, как жезл регулировщика.  Туфли опущены – туфли по сторонам – туфли вверх. Единственным отличием этих правил было то, что движение было постоянно разрешено всем транспортным средствам и во всех направлениях.

На рассвете мы отправились с Джун пешком в наш любимый парк. В каждую из наших прогулок я старался дойти до центра парка и всякий раз напрасно. Сколько бы мы ни шли к центру, небольшому холмику, выложеннему окаменелостями и усаженному карликовыми деревьями, центр всё время ускользал. У холма мы смотрели по сторонам и убеждались, что находимся на краю парка. Центр как бы и не существовал. Он был нарисован на карте, между прудом с теляпиями и фонтаном, бьющим из пасти зелёного дракона. Мы шли по бамбуковому мостику через канал. В тумане листвы гулял павлин, а птицы пели: «Ту-ит, ту-ит, ту-ит-твит-твит-твит-твит...» Джун рассказала мне, что в парке с незапамятных времён живёт один из всесильных бесплотных долгожителей. Его имя ускользнуло от меня. Возможно, Джун просто не не назвала его, чтобы не тревожить его внимания.

***4***

На следующий день я и Бо переехали в Корок ночным поездом. Корок находился в восточной части высокого острова, отделённого от материка мостом-дамбой. Как и подобные ему острова, Корок славился своми тайфунами и землетрясениями и был населён потомками разбойников всех мастей и беглецами в первом поколении. В открытом море к западу от острова жил подводный змей. Один раз в много-много лет он всплывал на поверхность, выходил на остров и собирал свою дань. Со слов Бо так и случилось семь лет тому назад, когда в деревне жениха Бо недосчитались нескольких девушек. От них остались только чёрные платки, выброшенные волнами на каменистый берег.

Вечером к нам присоединилась Сьюзи, уроженка северного Таро. Она выглядела как белая карта ночного неба над островом Прекрасным, с цветком на правой ноге, змеёй в нижней правой части спины, пауком на левой лопатке и звездой на задней части шеи. Бо и Сьюзи дурачились и хлестали друг друга полуметровыми трубками из  Селфлекса, термоизоляционного материала из синтетической резины с внутренним диаметром в три восьмых дюйма, который использовался в тех краях для девятимиллиметровых медных труб в системе кондиционирования воздуха.

Утром мы отправились на моторной лодке на двадцать пять морских миль от причала на север северо-восток. Лодка со стуком неслась по молочно-зелёной воде в сопровождении двух радуг, зависших в сером небе. Разбросанные по морю скалы раскачивались в движении. Вскоре мы оказались возле обвитой мангровыми зарослями и укутанной в пелену облаков двухгрудой горы. Мы поменяли моторную лодку на баркас с высоко задранным носом. Мы прошли между двумя скалами и пересекли черту, отделяющую реальность от множественной реальности.  Дальше существовала только одна реальность – множественная реальность.

Там жила Бо – моя спутница. Она умела гадать по пене морских волн и по полёту пустельги. Она умела петь голосом контральто и мальчишичьим тенором. Она сказала мне, что понимает разговор рыб и легко управляется с восьмью падежами.

Жених Бо жил в доме на сваях с голубой крышей из гофрированного железа. Он промышлял рыбоводством и торговлей контрафактными товарами и содержал в городе неприметную мастерскую по огранке камней.  Там все девятнадцать камней и были огранены, один в форме сердца, три - в форме принцессы, пять – круглой формы и десять –подушечкой.

На закате я отдыхал на лоджии, выходившей видом на море. Кровавый желток солнца погружался в фианитовый блеск воды между мысом и лайнером на якоре. В дверь постучали.

        Тук – тук!
Кто там?
Помпон!
Пум-пум кого?
Нокнок!

Это была Помпон, импресарио ночных целительниц, в сопровождении своей новой протеже Нокнок. Горячая бронзовая темноволосая Нокнок была полной противоположностью своей деловой сестре настолько, насколько туфли-балетки отличаются от прозрачных стилетто. Помпон, как гувернантка, шаперонила Нокнок, держала её за руку и перекладывала подушки. Мы исполнили весь второй концерт Рахманинова. Помпон была модерато, Нокнок – адажио и аллегро. Если раньше мне казалось, что моё одиночество сменилось на парное одиночество в путешествиях с Бо, то теперь, ненадолго, моё парное одиночество с Бо поменялось на множественное одиночество с  Помпом и Нокнок.

***5***

Дизайн оправы и голубиная почта на большую землю были в руках Алёны Демидовой, казачки с верхней Оби. Я называл её про себя «хозяйка медной горы». Она была легка как жокей и подвижна как боксёр в наилегчайшем весе. В её серо-голубых глазах отразилось алтайское небо. У Алёны была внешность ундины и характер морского чёрта. Я всегда разговаривал с ней очень хладнокровно. Я держал в кармане листья папоротника или какой-нибудь амулет. Мы встречались с ней в рыбном ресторанчике или в кафе за наргилой с порцией яблочного кальянного табака. Когда она обращалась ко мне, её слова слышались мне словно буквы, выведенные неровным почерком на телеграфном бланке. Я отвечал ей почти каллиграфическим почерком с ассиметрической улыбкой, будто бы это было послание с Земли в далёкую межгалактическую туманность. Я чувствовал себя с ней мальчиком, ведущим белую лошадь под уздцы.

От Алёны я мог спрятаться только в смешанном заведении, где уже год танцевала Ника. Нике было столько же лет, сколько благословлений в утренней молитве. Она была самим рассветом. Нику украшали серебрянное колечко на указательном пальце правой руки и серёжка с хрусталиком в правой ноздре. В темноте её зрачки светились красным светом. Она была словно кошка шоколадного окраса. Под её присмотром я стал умелым фелинологом. Благодаря Никиной гибкости мы играли в «Майскую революцию», в «Полёт на Венеру» и в « Фелисьен жив». Я часто любил напевать моей проворной «Джейн»:

Qu’ils s’aiment et la traversee
Durera toute une annee
Qui pardonn’ra ses caprices
Jusqu’en soixante-dix

Они любят друг друга, и переправа будет длиться целый год
Он простит эти капризы вплоть до 70-го...

                ***6***

        Я не знал, как Алёне это удавалось. Или камешки были заплетены в косы, или они были в ручной клади среди пятнистых ракушек, которые одна в одну могли поместиться на ладони, или же они были упакованы в багаже в снаряжении для подводного плавания. Боинг с трёхцветным флагом на хвосте вырулил на взлётную полосу и после короткого разбега вдоль моря ушёл вверх.

Мод уже три недели работала игроком под №18 в снукер баре «Амундсен». Я коротал там часы, ожидая новостей от Алёны. Конечно, Мод может быть и не набрала бы все сто сорок семь очков, но соревноваться с ней было проигрышным занятием. В третьем часу ночи я уступил ей небольшую сумму. Я пригласил её на виллу вместе с парой шаров и кием с широким резным турняком; мы купили еды и букет орхидей.

Мод снились зелёные лесные холмы, утопающие в ночном тумане, ореховые рощи и спящие сборщики между рядов гевей. Мод снился одинокий павлин с зелёным хвостом. У павлина было только одно крыло, и он беззвучно хлопал им, перелетая под деревьями между зелёных лесных холмов, утопающих в ночном тумане. Она хотела заговорит с павлином, но тот только мяукал что-то в ответ на пали. Мод спала не шелохнувшись. Во сне она плотно сжала губы. Ноги были тесно вытянуты по струнке. Она казалась мне то джинном из масляной лампы, то посланием, бережно вытянутым из закупоренной бутыли, которая была брошена рыбаками по течению восемьнадцать лет тому назад.

***7***

        Прошлое. Нет никакого прошлого. Бо неслась за мной на голубом скутере. Я не видел её лица через затемнённое стекло шлема. Она отдалялась на поворотах. Потом она сокращала расстояние между нами с настойчивостью наёмницы. Сухая настоявшаяся на пыли ночная жара застыла вдоль подсвеченных набережных Вавилона. В зеркальной пустоте воды отражались белые скамейки и их одинокие наездницы. Мы промчались по мосту возле королевского дворца. Улицы были почти пусты. Мы обгоняли редкие пары. Они медленно ехали параллельно друг другу и обменивались словами…

        Мы стояли на широких плавающих листьях на воде посредине долины лотосов. Розовые бутоны высоко поднимались над водой. «Моя Гитона», - так называл я Бо. Гинецей Бо был окружён тёмным венчиком. Я пообещал Бо не срывать цветок в обмен на её поцелуй. Я солгал.

        С той поры Бо никогда не была одной и той же женщиной. Каждый раз она превращалась в другую.



2011 г.