***

Он вернулся осенью. Город встречал шелестящим дождем и едкой сыростью. Шарф не спасал и мокрыми пальцами щупал его шею озноб. Таксист устало курил, и дым, раздражая носоглотку, проникал внутрь, согревая, словно рука старого знакомого. Он вернулся домой. Он вернулся, потому, что устал.
Калитка вредно заскрипела, но впустила. Колесо, подвешенное к ветке старого ореха, качалось постанывая. Запах забытости коснулся его сердца, когда он вошел в переднюю. “Хорошо, что предупредил экономку – пусто, но хотя бы чисто”- подумал он устало. Дождь закончился, и огрызок луны  уныло заглядывал в комнату. Кресло напротив окна скрипнуло под тяжестью тела. Затяжка была долгожданной и глубокой. Луна, соперничая с серебром волос, назойливо гладила по лицу. Он нервно встал и распахнул окно. Мокрый воздух лизнул теплые щеки и быстро освоился в помещении. Он задышал быстро и глубоко, прогоняя от себя слезы. Страх ушел давно. Он просто жалел о том, что никогда, быть может, не проживет такой же точно ноябрь.
  Окурок, вспыхивая, полетел вниз и зашипел на мгновение. Он уснул в кресле.

II
День съежился и уменьшился до колючего вечера. Дня не стало. Утро было серым и пахло кофе от рядом сидящей бабульки. Хмурые иглы елей уныло тыкались в небо. Воздух  скрещен был с духом мокрой древесины парковых аллей. Не было уже кленовых листьев. Нагло вторгаясь в желто-оранжевые мечты, дворничиха скребла метлой, обнажая асфальт, отчего утро казалось смурным. Пробежка насмарку. Нет желания упираться глазами в черно-серую твердь. Он спокойно поднялся по ступенькам и вошел в дом. Через минуту свистит чайник, и зеленый чай, впитываясь в организм, заводит свою осеннюю симфонию, переливаясь бриллиантово-сиреневыми брызгами. Хотелось сидеть в кресле и видеть сны-реалии.
Весь сонный день окончился. Он стал похож на черную папиросную бумагу (бывает ли такое?) умело собранную в шар. Шаг на балкон. Он закурил. Парк исчез под ногами, он спал в утробе вечера. Он всматривался и вслушивался в жизнь без него. Все просто: нет музык спешащих из сердца вверх, нет мыслей. Он курил и смотрел на точку, красную точку от сигареты. Она уже очень далеко. Или это душа, разнервничалась и ушла. Стоп! Он вдруг понял, что его сигарета в его руках и огонек от нее сейчас только родится, нужно затянуться, а там… Глубоко. Затяжка. Тихо. В ответ: глубоко, затяжка, чья-то…Их две. Его и …? Еще затяжка, еще ответ и так еще пол оставшейся минуты. Его окурок сломя голову кинулся вниз.
Древесиной больше не пахнет, и нет бабульки с кофе в воротнике, и седыми точками лежит ночной пепел на асфальте, укрытом осенними листьями.

III
Сегодня он не побежал. Ноги болели, и температура была выше обычного. Кофе побродил своими запахами по дому и остыл на столе. Тихо-тихо поскрипывали половицы под ногами. Дом был загадочным, с каким-то видимым прищуром. Здесь не было знакомых лиц, кроме жилых, когда-то, комнат. В нем было одиноко, но было хорошо. Непогода все не хотела отступать, но она ему нравилась. Именно сейчас ему хотелось вгрызаться во все проявления жизни, потому, что она текла сквозь пальцы, не оставляя следов. Он ощупывал книги в кожаных переплетах, пытаясь вслушаться в ощущения своих пальцев. Есть не хотелось. Проклятая тошнота не давала сделать даже глотка воды. То тише, то громче он разговаривал сам с собой. Он говорил со своим телом и той дрянью, которая в нем жила. Он то просил, чтобы смерть пришла быстрее, то бежал из комнаты в комнату, пытаясь спрятаться от неизбежного.
Уставший он сел в кресло и задремал. Потом были разговоры с экономкой о соленых грибах, которые в этом году не удались. Она его развлекала. Эта старая маленькая женщина, похожая на сухую корягу приходила раз в три дня и наводила порядок в его беспорядочной жизни. Она мыла, скребла, гладила его рубашки, а потом  ходила домой.
Вечер пришел. Он почувствовал, что ждал его. Около девяти он сел в кресло и закурил. Потом встал и подошел к балкону. Прежде чем он увидел ответную затяжку, он успел выкурить три сигареты. И вот она вспыхнула! Он аккуратно положил сигарету на перила балкона  и пошел вниз. Ноги болели. Он все же старался идти быстрее. В таком темпе получилось одолеть двор и часть аллеи. Не считая узкой трассы, оставалось всего  – ничего.  « Дойти до второй скамьи» - стучало у него в голове. Но резкий приступ слабости улегся на его плечи  и острой подсечкой заставил присесть на корточки. Под ладонями холодел асфальт.
Она окликнула его. Голос был таким, словно возникая, он царапал горло своей обладательницы. Она, кажется, предлагала ему помощь. Собрав остатки сил, он поднялся, и зашагал вперед. Кроссовки сделали его шаги не слышными. Ноги замедлили ход ближе к скамье. На ней сидела девушка. Джинсы обтягивали бедра, и он подумал, что даже для девушки они слишком узкие. Легкая ветровка сделала широкими плечи. Волосы были собраны в пучок и казались бесцветными и холодными.
Он сел. Скамья под ним первые мгновения казалась влажной от вечерней прохлады. Они о чем-то говорили. Он почти не смотрел на нее. А она смотрела. Словно в книгу. Стараясь запечатлеть каждое движение губ. Вдруг она словно вспомнила, что нужно идти. Он устало посмотрел на пружинящую походку и поднялся.

IV
Сон был беспокойным и поверхностным. Весь следующий день озноб не дал подняться. Сутки во сне – это не легко.
А он думала о нем. И ночь, и весь следующий день, и вечером, когда вместо того чтобы бегать курила на скамейке. Место, где должен был быть балкон, было темным. Луна не вышла в небо, и стена казалась сплошной. Она шла домой медленно, вслушиваясь в звуки тревоги.
День пришел. Солнце вдруг истерично возникло над городом и зазолотило мокрые листья. «Кленовых больше чем остальных» - подумала она.
Воскресенье только началось, и ей не хотелось потратить его зря. Кроссовки уверенно целовали асфальт. Она прошла мимо скамьи и вышла на дорогу. Ветер заигрывал, но было не до него. Калитка, нехотя пропуская ее, скрипнула.
Он стоял в гостиной и тер затылок. Бессмысленные звуки слетали с его губ. Почувствовав ее спиной, он обернулся. Вдруг ступнями он ощути холод пола. Прогоняя с лица удивление, он понял, о чем думал только что.
Весь день они валялись у камина и пялились в телевизор. Экономка не пришла. Она опять солила грибы.
Он ждал темноты. Ждал с напряжением. Не зная, куда себя деть он, то подходил к окну, то садился на пол. Его душу тянули в стороны две полярные мысли: он не хотел, чтобы она уходила, и он боялся, что он останется. Когда он медленно вышел из комнаты, в мозг проскочила мысль: «Сбежал!»
Под горячими струями тело его подергивалось и краснело. Оно, неблагодарное, выдавало желания, осуществлять которые было нельзя. Переключив воду на холодную, он, поежившись, зарычал. Поездив жестким полотенцем по телу, он, все еще мокрый, оделся.
Ее не было. Только воздух, нагревшись, стелился по полу ароматом ее духов. Опять ночь. Опять утро - блестящее и желтое. День – непонятный и сонный. Вечер – долгожданный.
Две пары ног шли навстречу друг другу. Он увидел ее хвостик. Бесцветный и легкий он то появлялся, то исчезал в свете луны. Он сел на лавку не в силах идти дальше. Он легко подошла и тронула его за плечо.
Он что-то долго говорил ей, пытался объяснить, но она не слышала. Его не было. Он был, но его уже не было. Он сам не мог привыкнуть к этой мысли, а тут нужно было это объяснять.
Она не любила головоломок. К чему разговоры? Все будет так, как быть должно. Чтобы о чем-нибудь пожалеть, нужно сначала сделать шаг. Не думая, не сопротивляясь. Просто довериться. Пусть плакать потом. Но плакать об ошибке, не о несделанном шаге.
Она не ушла. Все случилось как-то так, словно было всегда. Он обнял ее горячими ладонями и дотронулся губами до волос. Она вдруг стала легкой, и даже голос ее  - он звенел! В его руках она казалась еще меньше. Теплая, маленькая, ставшая вдруг родной. А он вдруг сильным стал. И казалось, что он мог бы нести это легонькое тельце хоть всю жизнь, хоть на край света!  И он нес. Нес свою ношу бережно. Калитка сегодня не скрипела. Она беззвучно следила за двумя фигурками.
Он проснулся, когда ее уже не было. Простыни пахли не то духами, не то телами, не то душами.

V
Монастырь встретил ее тишиной. Матушка сидела в трапезной и перебирала четки. Она раскрыла дверь, и первый легкий морозец проник внутрь, тревожа недавно родившихся козлят.
Матушка слушала серьезно и спокойно. Ее черное платье было уже мокрым. То ли исповедь, то ли жалобы слетали с губ девушки с белыми волосами. Это была почти истерика. Выслушав, ее матушка вздохнула:
-То, что на теле называется родинками, на душе называется отметинами судьбы. Господь ничего не дает просто так, и ничего, что мы не смогли бы нести. Вынеси это спокойно, без слез. И силой своей любви продли дни человека, который разжег в твоем сердце любовь. Стоит ли гневаться на  жизнь, если она дарит тебе хоть миг ощутимого счастья и радости?
Когда стемнело она села в свою «Хонду» и успокоенная отправилась домой. Заморосил дождь. Дворники послушно вылизывали лобовое. Фары других машин заглядывали в лицо и летели мимо. Она только слышала звук. Тупой, но очень громкий, звон стекла и мелодии сигналов. Маленькую вмятинку на виске она почувствовала лишь на мгновение, когда онемевшие пальцы скользнули вверх.




Было уже совсем тепло. Почки на деревьях набухли. Пахло землей. Особенно здесь. Она не любила цветы, и он принес с собой банку попкорна. Совсем уже слабыми пальцами он достал сигарету и закурил. Он дошел сюда с трудом. Он отказался от лекарств. Зачем?
А сегодня солнце его радовало. Он вслушался в свою душу и прошептал: «Как бы я хотел уйти сейчас, если бы только знать, что ты ждешь меня»
Он затянулся, сбросив пепел вздохнул глубоко, но тихо. В последний раз.

Диана Джиоева.
Г.Владикавказ.