Глава 33. Законы управления

Анализируя исходные данные, полученные от смежников, столкнулись со странным явлением: стоило эти данные преобразовать в технологический процесс, мгновенно проявлялись белые пятна — непроработанные участки системы. Поначалу считали это своей ошибкой, но, как не пытались изменить процесс, неопределенность не исчезала.
Выявив все такие вопросы по одной из систем, как-то раз отправился к ее разработчику.
— Не может быть. Это вы, ребята, что-то напутали, — снисходительно улыбаясь, сходу заявил автор системы.
Но, стоило ознакомиться с конкретными ситуациями, в которых его система могла легко вывести из строя ряд смежных систем, схватился за голову.
— Вы кому-нибудь еще об этом рассказывали? — испуганно спросил он.
— Пока нет, — ответил ему, в принципе разделяя его опасения.
— Пожалуйста, Анатолий Афанасьевич, я вас очень прошу, никому не рассказывайте. Обещаю, дня за два мы непременно решим эту проблему, — попросил он тогда.
Вскоре оказалось, что проблема действительно была решена, правда, путем доработки системы, которую еще предстояло провести, причем не только на бумаге, но и в металле. Как всегда, упущенное время и дополнительные расходы.
Накопив множество таких фактов, пришел к неожиданному выводу — методика законов управления может стать идеальным аппаратом проектантов, задающих функции смежных систем крупных технических комплексов, подобных МКС «Буран».

А пока мы закопались в обилии исходных данных. Нас явно не хватало, и я обратился к Николаеву. Он тут же подключил к нашим работам всех техников отдела. И вскоре работа закипела. Они, как когда-то мои алгоритмы, быстро переводили наши с Акимовым наброски в листы будущего документа. Вскоре число листов перевалило за сто, а мы все еще не сделали и половину дела.
Неожиданно вызвал Шульман:
— Слушай, Анатолий, а что мы будем выводить на экраны? — спросил он, — Уже сейчас тестировать процессы стало неудобно. Мы, конечно, вводим свои метки, но уже сами в них запутались. Ты подумай. Может, какие схемки придумаешь? Тогда вы сами сможете тестировать процессы прямо на нашем стенде.
Я с радостью согласился с толковым предложением, поскольку и сам столкнулся с подобной проблемой — мы уже хорошо представляли структуру взаимодействия смежных систем, но с трудом могли нарисовать последовательность команд АСУ даже в штатном цикле.
Что же говорить о ветвящихся процессах, представлявшихся темным лесом. Человеческий разум уже не мог охватить разом столь гигантский объем информации. Это как шахматы — тридцать две фигурки, шестьдесят четыре клетки, а сколько возможных комбинаций, и какие страсти вокруг игры двух-трех гениев, вот уже несколько столетий.
У нас же, в отличие от интеллектуальной игры, больше сотни систем, выдающих тысячи команд, нарушение последовательности которых в ряде случаев может привести к взрыву гигантской ракеты прямо на стенде. Только и всего.

Вскоре мы с Акимовым разделились — он продолжил разрабатывать процессы, а я начал рисовать схемки, которые будет выводить АСУ на свои многочисленные экраны. Как же пригодился опыт спецкласса, где мне удалось сложную, плохо читаемую схему преобразовать в легко воспринимаемую даже не специалистами.
И уже через день я сутками напролет стал компоновать маленькие схемки прямо на экране и сразу сохранять их в памяти АСУ. Схемки получились говорящими — срабатывали клапаны, перетекали компоненты, подавалось давление. Все наглядно. Понятно не только оператору, а любому, кто смотрит на экран. А главное — они точно отражали работу систем, управляемых АСУ.
Схемки менялись автоматически, по ходу реализации процесса. Немного позже прямо на них расположил краткие инструкции операторам — в виде одной-двух коротких фраз. Инструкции тоже менялись.
Творческий процесс захватил настолько, что мы забыли о времени. Очень скоро наш рабочий день стал регулярно начинаться в восемь утра, а заканчиваться не раньше восьми вечера. Забыли и о выходных. Лишь в воскресенье заканчивали работу чуть раньше — часов в пять.
Первым из скрывшихся от Елисеева руководителей объявился Воршев. Он тут же вызвал к себе:
— Ну что, Зарецкий, как дела с законом управления? Провалили?
— Нет.
— Не-е-ет?! — удивился Воршев, — Как же это вам удалось?
— Удалось, — ответил ему, не вдаваясь в детали.
— Ну, и чем сейчас заняты?
— Вводим информацию в память машины. Тестируем процессы на комплексном стенде. Готовим документ к печати.
— Слышал, Анатолий, что вы нарушаете трудовое законодательство. Перерабатываете, работаете в выходные дни. Это правда?
— Истинный крест, — не знаю, почему, ответил так Воршеву. Он рассмеялся:
— И долго еще будет продолжаться это безобразие?
— Еще с месяц-полтора, пожалуй.
— Хорошо, Анатолий. Напиши список вашей бригады. Попробую что-нибудь для вас сделать, — отпустил Воршев.
И он действительно сделал. Все три месяца существования нашего коллектива все его работники получали ежемесячные премии в размере оклада и еще квартальные — в размере трех окладов. Ничего подобного мы, да и не только мы, но и другие исполнители, не получали никогда.

Возможно, Воршев сделал это не по своей инициативе. Но, случайно услышал его разговор с Филиным, высказавшим недовольство, что нас премировали из двухпроцентного фонда, который всегда служил кормушкой исключительно начальников отделов и выше.
— Чем ты возмущен, Борис? Ну, не получишь ты пару месяцев из двухпроцентного. Ничего с тобой не случится. А ребята работают на энтузиазме и на износ, как мы с тобой в молодости. Надо поддержать. И не морально, а именно материально. Нас-то Король поддерживал. Так что успокойся, — ответил Воршев, и я благодарен ему не только за те премии для нашего коллектива, но и за эти слова.
Раз в неделю звонил Елисеев и интересовался ходом работы. Однажды трубку взяла Вера Журавлева.
— Афанасич, тут Швеция на проводе, Елисеев тебя спрашивает, — с испуганным видом подала она трубку.
Я, как всегда, переговорил с Алексеем Станиславовичем, старательно избегая слов, которые были запрещены для использования в разговорах по телефону. Тем более, тот наш разговор шел по каналам международной связи. К слову, это был мой первый разговор с собеседником, находившимся за рубежом.
— Слушай, Афанасич, тебе действительно из Швеции звонили? — спросила Вера, когда положил трубку.
— А откуда же? Ты сама это слышала, да и Елисеев повторил, что он там на каком-то симпозиуме.
— Он сам с тобой разговаривал? — все удивлялась Вера.
— А кто же еще? Он и с тобой говорил.
— Со мной? — в ужасе всплеснула руками девушка, — Ну, всё. Теперь неделю руку не буду мыть, которой телефон держала, — пошутила она, приходя в себя от шока, что впервые поговорила со знаменитостью, как с простым человеком.
— Ты лучше уши не мой, — пошутил я, вызвав, как всегда, дружный смех комнаты и внезапное появление Мазо.
— Ничего не меняется. Зарецкий в своем репертуаре, — как обычно заявил он вместо приветствия, — Что случилось?! Или работы мало?! — перешел на повышенные тона начальник сектора. Все дружно уткнулись в документы.
«Явился, не запылился, беженец», — мелькнула мысль, вызвавшая, очевидно, на моем лице непроизвольную улыбку.
— Чему смеешься, Зарецкий? Я думал, тебя выгнали с позором, а ты здесь публику развлекаешь. Зайди, — буркнул он, направляясь к выходу.
— Некогда мне, Анатолий Семенович, — неожиданно для себя спокойно ответил ненавистному начальнику. «Выгнал он меня с работы, мерзавец», — кипело внутри от вопиющей несправедливости. В комнате наступила мертвая тишина.
— Ну, ты об этом пожалеешь, — вполголоса сказал Мазо и так хлопнул дверью, что какой-то рулон свалился со шкафа, стоявшего у выхода.

— Ты что, с Мазо поцапался? — улыбаясь, спросил вызвавший меня Николаев.
— Уже нажаловался? — удивился прыти бывшего начальника.
«Именно бывшего», — вдруг возникло четкое осознание моего теперешнего положения. Ведь возглавив бригаду, численностью с наш комплекс, я почувствовал, что никогда больше не смогу подчиняться ни Отто, ни Мазо — этим мелким пакостникам, которые, провалив работу, трусливо сбежали, подставив под удар непричастного к их провалу человека.
— Прибегал. Думал, здесь Бродский. Но, все равно нажаловался. Сказал, тебя гнать надо за провал плана, а ты еще народ развлекаешь, дисциплину нарушаешь и начальникам не подчиняешься.
Я рассмеялся:
— Так и сказал?
— Так и сказал. Так что там у вас вышло, Афанасич?
— Да он, похоже, не в курсе, что у нас происходит. Пригласил меня для отчета, а я сказал, что мне некогда. Только и всего. После его подлой выходки, думаю, не обязан перед ним отчитываться. Я прав, Виссарион? — спросил Николаева.
— Прав, прав, — нахмурился тот, — Но, только теоретически. А так, как не крути.
— А ты можешь освободить от его опеки, хотя бы на время работы бригады? Он же работать не даст. Только и буду делать, что его обучать.
— А что! Хорошая идея, — обрадовался Николаев.
И он действительно задним числом выпустил распоряжение, снимающее с меня исполнение плановых работ в секторе и обязывающее регулярно информировать начальника отдела о работе комплексной бригады.
Сработало, но весьма странным образом. Мазо сделал вид, что больше не замечает меня, зато стал вызывать к себе по очереди членов бригады и требовать подробного отчета о выполненной ими работе. Его интересовали мельчайшие детали, о которых исполнители, работая под моим контролем, подчас и не задумывались. Но он требовал, и они обращались ко мне за разъяснениями. В условиях дефицита времени, этого мне только не хватало.
Пришлось обратиться к Воршеву, по-прежнему исполнявшему обязанности руководителя комплекса. Я объяснил ему, что требования Мазо постоянно удовлетворять его любопытство в части законов управления отвлекает людей от работы, нервирует их и в конечном итоге мешает работе.
Мазо на время затаился, но только на время. Как-то раз увидел у него на столе книжку Шульмана.
«Законы управления представляют собой разновидность стратифицированных сетей Петри», — вспомнил первую строчку вводной части научного труда, осваиваемого начальником сектора. Что ж, пусть изучает. Не специалисту в области системотехники, а Мазо инженер-механик, как раз на год хватит.

Все изменилось с появлением Бродского. Эмиля Борисовича не интересовали детали документа, объем которого уже приближался к тремстам листам двойного формата. Зато он был категорически против выпуска нового документа.
— Документ уже выпущен, а теперь его предстоит лишь откорректировать, — изложил свою позицию начальник отдела.
Я был против. Документ, который стал раз в пять больше по объему, и в котором от прежнего не осталось ни строчки, должен быть выпущен заново. А главное — там не должно быть подписей людей, проваливших работу. Но именно сохранения подписей и добивался Мазо. Потому что в этом случае разработчиком документа по-прежнему оставался бы Отто. Моя подпись ставилась лишь на листах извещений об изменениях документа. Лихо!
Пожаловался Шульману. Но, тому было все равно.
— Какая тебе разница, Анатолий. Главное, все знают, кто действительно сделал документ, пригодный к работе. А закон управления для летного изделия будешь разрабатывать уже без этих охламонов, в новом отделе. А им еще года два потребуется, чтобы освоить, что ты сделал для стендовых испытаний, — успокоил он.
И я махнул рукой на формальности.

И вот, наконец, в документе поставлена последняя точка. Более того, основные процессы давным-давно проверены на комплексном стенде АСУ, шла выборочная проверка аварийных режимов.
Подписанный Акимовым и мной документ принес Николаеву:
— Виссарион, подпиши за начальника отдела, — попросил его. Николаев долго, нахмурившись, листал странички, тяжело вздыхал, брал и откладывал ручку, и, наконец, решился хоть что-то сказать:
— А где подпись начальника сектора? Почему вместо нее прочерк?
— Нет в комплексной бригаде начальника сектора. Некому подписывать, — ответил ему. Николаев совсем сник.
— Не могу я подписывать при живом начальнике отдела. Иди к Бродскому, — решительно убрал он ручку в карман.
Пошел к Бродскому. Когда вошел в кабинет, было ощущение, что меня ждали. Радостно возбужденный Эмиль Борисович, ни о чем не спрашивая, тут же бросился подписывать листы документа, словно всю жизнь только об этом и мечтал.
— Ну, наконец, свершилось. Поздравляю, Анатолий Афанасьевич, — впервые назвал он меня полным именем, — Досрочно сделали работу. Молодцы, — тарахтел он, лихо подписывая лист за листом все почти триста пятьдесят листов извещения о замене архивного документа, — А где подписи Мазо и Отто? — вдруг, как вкопанный, остановился он.
— Там же, где их участие в этом документе. Нигде, Эмиль Борисович.
— Это непорядок, — засуетился Бродский и тут же вызвал по телефону Мазо, — Анатолий, зайди, — бросил ему, — Ну, Отто, положим, сейчас нет. Ты действительно имел право расписаться за него. А Мазо на месте. Пусть сам расписывается, — казалось, «уговаривал» Бродский.
Я лишь махнул рукой:
— Делайте, что хотите, Эмиль Борисович. Мое заявление об увольнении по собственному желанию остается в силе. Срок его рассмотрения истек. С завтрашнего дня имею право не выходить на работу, — мрачно сообщил Бродскому. Он чуть, было, не подпрыгнул:
— Какое заявление, Анатолий? Его уже давно нет. Хочешь уходить, пиши новое, — ответил начальник отдела. Я встал и вышел, оставив документ у Бродского. Не хотелось присутствовать во время подписания документа человеком, чье «участие» в этой работе было даже не нулевое, а с огромным знаком минус.

— Анатолий Афанасьевич, одевайся, пойдем на Совет Главных, — зашел в нашу комнату Мазо с документом подмышку, — Елисеев сейчас там. Надо, чтоб он утвердил документ.
Я оделся, и мы направились в корпус, в актовом зале которого проходил Совет Главных конструкторов. Всю дорогу Мазо, проинструктированный Бродским, пытался вызвать на откровенный разговор, но мне больше не о чем было говорить с этим типом.
Двери в зал были закрыты и охранялись бдительными стражами из первого отдела.
Я стоял у окошка в ожидании перерыва, а Мазо, с документом наперевес, нервно мерил шагами пространство перед залом, периодически поглядывая на часы и интервьюируя охранников.
Наконец, двери распахнулись, и из зала повалили люди — в основном, известные лица. Вскоре показался Елисеев. Мазо бросился к нему с умильной улыбкой, держа перед собой на вытянутых руках наш документ. Казалось, он хотел преподнести Елисееву драгоценнейший подарок. О чем они говорили, в общем гуле голосов не было слышно. Елисеев стоял нахмурясь, и даже не притронулся к документу, протянутому ему Мазо.
Неожиданно Мазо, отвечая, очевидно, на вопрос зама Генерального, показал рукой в моем направлении. Елисеев взглянул и, обнаружив меня, направился прямо ко мне.
— Здравствуйте, Анатолий Афанасьевич. Очень рад вас видеть, — приветствовал он, — Насколько понял, вы выполнили всё, что обещали Губанову?
— Здравствуйте, Алексей Станиславович, — пожал его протянутую руку, — Не только выполнил, но и перевыполнил. Законы управления введены в АСУ, и большая часть основных веток проверена на комплексном стенде.
— Ладно, пойдемте со мной, — пригласил Елисеев в зал заседаний. Мы прошли мимо опешившего охранника и направились к группе космонавтов, — Знакомьтесь, это мои друзья. А это толковый инженер Зарецкий, о котором рассказывал, — представил меня летчикам-космонавтам Макарову, Рукавишникову и Севастьянову.
В это время объявили начало заседания, и я направился к выходу, договорившись, что Елисеев примет по окончании совета Главных.

— Куда тебя водил Елисеев? — мрачно спросил Мазо.
— Да так, подошли к министру, доложили о готовности к стендовым испытаниям, — пошутил, зная его слабость к общению с высокими чинами.
— А что министр? — подобострастно выгнув спину, спросил Мазо.
— Обещал к ордену представить, — продолжил в том же духе.
— За что?! — выкрикнул он, но, быстро сообразив, сменил тональность, — Ты все шутишь, Зарецкий?
— Что вы, Анатолий Семенович? Да разве бы я посмел? Пойдемте, Елисеев примет меня в своем кабинете сразу после совета Главных.
— А почему тебя?
— Не знаю. О вас он мне ничего не говорил.
В ожидании Елисеева расположились в его приемной. Наконец, он стремительно проскочил мимо нас, бросив: «Заходите». Относились ли это к нам обоим, не знаю. Но, Мазо тут же ринулся за ним в одиночку, буркнув: «Жди здесь». Я остался в приемной.
Минут через пять дверь кабинета открылась, и мимо меня стремительно проскочил взмыленный Мазо, а в двери появился Елисеев:
— Проходите, Анатолий Афанасьевич, — пригласил он.
На столе лежал раскрытый документ, принесенный Мазо. Елисеев задал несколько вопросов, которые, очевидно, безуспешно пытался выяснить у предшественника. Наконец, улыбнулся, достал ручку и утвердил документ, с особым удовольствием, проставив дату завершения работы нашей комплексной бригады. Он поднялся, взял документ, прикинул его вес на руках, усмехнулся и вышел из-за стола, направляясь ко мне:
— Большое спасибо, Анатолий Афанасьевич, за прекрасно выполненную работу. Я уже говорил с Караштиным. Он отметил высокое качество документа и особо ваши усилия по его проверке на комплексном стенде. Спасибо, — пожал он руку и передал документ, — А с вашими руководителями я непременно разберусь. Как можно представляться исполнителем и не ответить ни на один вопрос? Еще раз спасибо, Анатолий Афанасьевич, — попрощался со мной заместитель Генерального конструктора.