Сияла ночь

Он любил ходить домой пешком. Ну, когда позволяли дела. Особенно зимой. Особенно когда луна. Темнело рано, и светло было от снега. Звезд на северном небе немного, одна радость – рыжий диск, постепенно светлеющий до серебра. Город был маленький, и часто они шли по улицам только вдвоем – он и она. Его луна.
Товарищество это началось давненько – ему около двадцати было, когда он ехал в другой город, в автобусе. Казалось, едет насовсем. Ему было тяжело отчего-то. Сейчас он уже и не помнил, отчего. Может, с девушкой рассорился, может, с другом.  Сиденья были с высокими спинками, и не видно было, кто там, впереди… Он почти спал, когда вдруг расслышал детский голос: «Мама, смотри, смотри, луна! Она за автобусом бежит! Наверное, она с нами хочет, да? Луна, иди к нам! Иди, поедем ко мне в гости! Мам, ну давай ты тоже ее позовешь! Ну смотри, какая она красивая!» Девочка подпрыгивала на сидении, и он разглядел светлые прядки ее волос. Зажурчал голос матери, говорила она что-то успокаивающее, похоже, какую-то сказку рассказывала. Ребенок сначала что-то спрашивал, потом затих и, наверное, уснул. Он взглянул в окно. Луна действительно плыла рядом, заглядывала в окно и хитро улыбалась. Улыбнулся и он. Кивнул ей. И она в ответ кивнула ему. На душе сразу стало легче. И незначительными показались невзгоды. Он встал, попросил водителя остановить и вышел. Тормознул попутку и вернулся обратно. Луна провожала его до самого дома. Он был благодарен ей за это.
Тогдашняя девушка стала потом его женой. Сначала он любил ее, да, и она его любила. Правда. Потом дети. Потом… как-то постепенно они перестали целоваться по утрам – работа, дела, надо спешить… Потом  дети выросли, у них появились свои заботы, с женой стало не о чем говорить –  впрочем, они и раньше-то по душам особенно не разговаривали – было чем заняться и без слов.  А теперь вот – и заняться нечем, и говорить не получается. Не научились. И молчать было тяжело. Поэтому домой он ходил пешком. Разговаривал с луной. Мысленно, конечно, но уверен был – она его слышала.
А в этот вечер домой особенно не хотелось идти. Годовщина свадьбы, и надо было как-то отметить, поздравить…  Ну цветы там, конфеты, посидеть вечером. Помолчать вместе. Помолчать. Ну не о чем с ней говорить. О детях? Ну не в такой же день… О них двоих? А что о них разговаривать? И есть ли они? Он давно уже не ощущал этого «мы» - как-то отошла она, и поинтересоваться бы – где она теперь, что она, о чем думает, чем живет – но приходил домой, ужинал, глядя в тарелку, перекидывались пустыми фразами – и все, ничего не нужно было. Неинтересно. Они даже ложились теперь не вместе – то он приходил, когда она спала, то она подолгу плескалась в ванне, а когда выходила оттуда – он уже проваливался в сон. Или делал вид, что спит.  Банальная, в общем, история. Ничего особенного. Он подумывал иногда уйти – но куда? А главное, зачем? Другой женщины у него не было. На свободу? Он не чувствовал себя пленником, чтобы куда-то рваться. Ему было удобно так жить. Только невыносимо скучно иногда. Но что ты хотел? – говорил он себе в такие моменты.- Ты никогда не стремился к высоким целям, никогда не ценил жестоких страстей. Ты сам выбрал себе эту жизнь. Теперь живи ее и не жалуйся. Он и жил. Не жаловался. Разговаривал вечерами с луной по дороге домой.  Если она, конечно, не дулась и не пряталась за облаками.
Сегодня она как раз пряталась. Поэтому было не слишком уютно. Но шел он все равно медленно. Зашел в магазин, взял бутылку шампанского и конфет.  Усмехнулся – ну вот, все по плану, все банально, а что ты хотел, давай, соригинальничай, купи текилы и лимон – велика разница. Да и не пьет она текилу. Кажется. А шампанское? Шампанское вроде пьет, а впрочем, может, теперь и шампанское не пьет, да какая баня, не юбилей, поди. Спасибо пусть скажет, что вспомнил. Взглянул на небо – нет, прячется. Снова пошел, сперва быстрее, потом опять медленно.  Потом и вовсе остановился, присел на скамейку в сквере. Скамейка была холодной, но слишком уж не хотелось домой, и он терпел. Думал, как раньше он торопился в этот день домой, а она ждала его, и смотрела в окно, и он влетал с мороза, с шампанским, а она кидалась ему на шею, и дети визжали от радости и висли на них обоих… Теперь все, теперь уже ничего не изменить.  Теперь надо прийти, поцеловать, поздравить. Потерпеть до ночи.
 - Сияла нннооочь. Ик. Ой… луной был полон сад.. ик.. лежааали лучи у наших ноог… в гости..  ик.. ной без огней… - вдруг донеслось до него. Он обернулся. Не тот у них был город, чтобы по ночам зимой в сквере романсы распевать. Голос был тихий, высокий и все время срывался.  Вгляделся в аллею – никого. Пожал плечами. Неужели галлюцинации? Вроде, не с чего.
- Эх ты, как же тебя угораздило? Ну подожди, я тебе сейчас помогу… ик! Рояль был весь раскрыыыт…
Ага, это не на аллее, это прямо там, за деревьями.  Присмотрелся. Силуэт. Тонкий, руки вскинуты, цепляются за ветки. Вот ненормальная, ночь на дворе! Ну, мало ли… да нет, надо узнать, вдруг помощь нужна.
- Девушка, Вам помочь? – ему самому неожиданно понравилось, как звучит на морозе его голос.
- Да, пожалуйста, я никак не могу ее выпутать… Ну что же ты, глупая, куда тебя понесло?
Он шагнул в сторону силуэта и немедленно провалился в снег по щиколотку. Ступни обожгло холодом, но он пошел дальше. Она стояла недалеко.  Слегка пошатываясь. Держалась неверными руками без варежек за ветви ближайшей березы.
- Что с Вами приключилось?
- Да со мной-то ничего особенного, но вот она… Вы понимаете, она запуталась, а я никак не могу ее распутать… - девушка запрокинула голову – шапка упала, светлые прядки рассыпались по плечам -  и указала пальцем куда-то наверх: - Вот, видите? Луна! Ей же надо в небо, а она застряла… а я  не дотягиваюсь, понимаете?
Он с удивлением посмотрел, куда она показывала. В ореоле ветвей действительно светился шар. Фонарь, ничего особенного, он как раз сидел под этим фонарем. Но отсюда тот выглядел совершенно иначе. Ветки свили вокруг него такое уютное гнездышко, и он сидел в этом гнездышке серебряным птенцом. Это было очень красиво. И почему-то он никогда этого не замечал.
- Но это же не луна! – хотел сказать он, повернулся и взглянул девушке в лицо. И увидел еле заметные капельки на щеках. И почему-то сказал : -  Щас мы ее. - И тряхнул дерево. Потом еще и еще. Она посмотрела на него с восхищением – он не увидел этого ее взгляда, но почувствовал совершенно ясно – с восхищением – и тоже навалилась на толстенный ствол. Они трясли и трясли старую березу, и на них сыпался искристый, холодный, обжигающий снег. Потом они долго смеялись и отряхивались. А потом она взглянула на небо:
- Ну вот видите, теперь все в порядке.
Он поднял голову. Луна довольно улыбалась с ясного неба. Серебристая и свободная. Девушка помахала ей рукой, взглянула на него, доверчиво взяла за руку. Вместе они выбрались на аллею.
- Все. Теперь я пойду. Спасибо, – она высвободила руку, помахала ему и пошла неверною походкой, не оглядываясь и снова что-то напевая…
- Вас проводить? – крикнул он вслед.               
Она еще раз помахала, так и не оглянувшись, и он услышал:
- Тебя любить, обняяять и плакать над тобоооой… - на этот раз голос звучал увереннее и ярче.
Он поднял голову и сказал луне:
- Ты уж пригляди за ней, ладно? – Луна кивнула и подмигнула. И вдруг ему захотелось домой. Так захотелось, как давно уже не случалось. И он зашагал, потом почти побежал.
Окна не светились. Не дождалась, наверное, подумал он. Поздно. Открыл дверь своим ключом. Прошел в гостиную. На фоне залитого лунным светом окна темнел знакомый силуэт. Жена не обернулась. Он подошел, немного постоял рядом и обнял ее за талию. Она неловко повернулась к нему – и он увидел капельки на щеках. Он уже видел такие сегодня. Жена обхватила его за плечи – и вдруг зарыдав, стала трясти, выкрикивая: - Ну где ты был? Господи, ну где тебя носило? Ну какого черта?
«Я запутался. А теперь меня отпустили. Теперь я свободен» - пронеслось в голове, и все вдруг стало таким простым и понятным. Он  сжал ее лицо в ладонях, сцеловывая капельки, зашептал, сглотнув комок: «Теперь все будет хорошо, родная». А луна лукаво улыбалась и кивала: «Теперь все будет хорошо, брат мой!» И где-то в ночи ясно звучал высокий девический голос: «Тебя любить, обнять и плакать над тобой…»