Вино. Глава 1

В те дни любой сторонний человек - хотя, вероятно, таковых в мире не оставалось – не смог бы понять, в чем дело, и почему Париж вечерами, и ночами продолжает светиться, как днем. В небо то и дело взлетают яркие ракеты фейерверков, и, громко хлопая, разрываются фееричными снопами искр. Париж в течение многих дней говорил на всех языках, и все интонации были исключительно радостными – Франция, как и весь мир, праздновала. И не стоит думать, что вся планета праздновала менее активно – все дело в том, что географическое положение Франции, к ее великому несчастью в начале сороковых годов, помещало ее в самый центр событий Второй Мировой войны. Постыдная капитуляция без активного сопротивления и тяжкие годы оккупации оставили глубокие шрамы на нежном лице европейской девы. Но пострадавшая от налетов «орла» планета сумела поставить на дыбы стального коня освобождения, и Рейх отступил, возвращая Европе разоренные, запустелые земли ранее могучих, красивых держав.
 И вот сегодня, в эти теплые, майские дни, в Париже собрались все. Здесь присутствовали: освободительные корпуса армии Соединенных Штатов, годом раньше проведшие успешные операции по высадке в Нормандии; британцы, перебросившие часть войск через Ла-Манш, а также их части, задержавшиеся в Европе после завершения африканской кампании; немногочисленные русские, которые находился на временном базировании во Франции. И все это движение, все эти люди смешались, создав единый, казалось, бесконечный карнавал – празднования начались днем ранее – девятого мая, к моменту объявления Германией капитуляции, и вот сегодня, вечером десятого мая, праздник радости, света и вина шагнул к своей кульминации. Радостные крики, песни и хлопки фейерверков, казалось бы, стихийно увеличивали свою громкость, молодые солдаты всех армий, растерянные, растрепанные, с безумно-восторженным блеском в глазах буквально вываливались из толпы визжащих, разодетых молодых француженок. Лица парней в парадных мундирах были покрыты губной помадой, и выглядели они, растрепанные, вполне счастливыми. И вино лилось рекой.
 В эти дни счастья и светлой радости в столице Франции довелось побывать советскому сержанту Егору Лазареву. Молодой, всего двадцати трех лет от роду, Егор начал войну в тысяча девятьсот сорок третьем году на Украине, а закончил в Вене, приняв свой последний бой в середине апреля в предместьях австрийской столицы. Вера в окончание войны в душе Егора, служившего в противотанковых войсках, была не столь крепка, если, конечно, вообще была. Несмотря на все еще не отпустивший его страх, который, как считал сам Егор, поселился в нем навсегда, молодой сержант все же нашел в себе силы поддаться всеобщей эйфории. Да и, к тому же, в Париже была такая атмосфера, что не поддаться этому благу было воистину невозможно.
 А началось его путешествие в праздничную столицу Франции с того, что в Вене, где он закончил войну, восьмого числа лейтенант Гришин твердо сказал: «ну, мальчики, войне конец. Тут танкисты разжились каким-то катером скороходным, в Париж собираются. Предлагаю с ними смотаться. Ответственность за самоволку беру на себя». И, казалось бы, эта Европа, с которой кроме тягот войны у Лазарева больше ничего не ассоциировалось, эта самая враждебная Европа вдруг решила показаться во всей красе. Во всей той красе, что еще у нее осталась.
 Вообще, за недолгие два года войны, Егор, следуя внутренним ощущениям, прожил пятьдесят лет. Образ его, сравнивая с шикующими красавцами-американцами в парадных мундирах и с их блестящими наградами на груди, был весьма скромен: на ногах его блестели чернотой начищенные хромовые сапоги, выданные ближе к концу войны со склада. Штаны цвета хаки выглядели несколько затрапезно, ткань их местами была протерта до желтизны. Гимнастерка того же оттенка, но по новее – ее, по крайней мере, можно было безбоязненно одеть, выходя в свет. Через плечо одета небольшая сумка на кожаном ремешке, в которой Егор в течение всей войны носил - удивительное дело - небольшой том стихов Сергея Есенина. Чтение стихов, в конце концов, не возбранялось. Хотя очень многое в этом вопросе зависело и от личности поэта. В любом случае, Егор часто читал эту книгу после тяжелого боя или продолжительной артподготовки – успокаивал нервы. Сегодня все было в прошлом, и книга безвольно раскачивалась из стороны в сторону внутри сумки, в ритм шагов солдата.
 Девять часов вечера. Париж светит огнями и светел, отовсюду доносятся счастливые крики и громкий смех, по улицам навстречу Егору движется нескончаемый поток людей, военных и гражданских, французов и американцев, мужчин и женщин. Егор, в своей отнюдь не праздничной одежде, смотрелся в центре ликующей столицы несколько несуразно. Но радость – она одна на всех.
 Свежий, теплый ветер мягко обдувает лицо молодого сержанта, он широко улыбается, глядя на восторженных людей вокруг него, глядя на свет огней Эйфелевой башни где-то там, над землей. И чувства переполняют его, он хочет пуститься в пляс с другими.
 В суматохе на него налетает красивая, одетая в яркое черно-красное платье девица, удивленно смотрит широко раскрытыми глазами, после хохочет, улыбаясь, звонким голосом спрашивает:
- Russie?
Егор не сразу сориентировался с ответом.
- Ну, да…
Девушка снова хохочет и звонко целует его в щеку, оставляя яркий след помады.
- Vous remercions, Russie! – кричит восторженная девушка, и растворяется в толпе.
 Счастливый, даже немного растерянный, Егор продолжает шагать в сторону Марсового поля. Побывать на Эйфелевой башне стало его навязчивой идеей уже давно.
 Лазарев обогнул красивый, старинный дом и взгляду его предстало само Марсово поле. В первые секунды он просто впал в ступор, совершенно растерявшись от увиденного. Аллеи кишели толпами людей; внезапно откуда-то, с громкими хлопками, в воздух взвились петарды. Играла музыка, вокруг Егора сновали люди всех возрастов, рас. Мужчины и женщины, старики и дети, французы и американцы беспрестанно вращались вокруг застывшего русского солдата. Аллея пахла свежим ветром с примесью запаха пороха от фейерверков, пахла вином и свободой.
 Выйдя из ступора, Егор, прежде чем напрямик отправиться к желаемому объекту – то есть, к самой башне – широкими шагами пошел в сторону ресторанчика, что располагался в первом этаже одного из домов. То и дело он сталкивался с обезумевшим от счастья водоворотом людей, то и дело кругом мелькали однообразные темно и светло-бежевые американские мундиры, покрытые спереди орденами и перетянутые красивыми кожаными портупеями, и разноцветные, нарядные платья француженок. И это не говоря о нарядных британцах и, иногда, и лишь мельком проплывающих мимо русских офицерских кителей.
Все это пьянит солдата. Сердце бешено колотится в груди. В эти секунды в голову снова упрямо стучит: «все кончилось! Нет никакой войны, тебя уже не убьют!»
 Перейдя мощенную кирпичом аллею, Егор нырнул в прохладу весенних, свежих деревьев. Здесь было безлюдно, словно между этими газонами и праздником был невидимый барьер. Люди бесновались в считанных метрах от ресторанчика, примостившегося через дорогу, в доме между двумя раскидистыми, молодыми вишнями.
 Уверенным шагом солдат пересек автодорогу, по которой за его спиной тут же промчалась машина, надрывно ревя клаксоном.
 Повернув рукоять, Егор вошел в неосвещенное помещение. Убранство ресторана было весьма небогатым – сержант насчитал пять столиков на три персоны каждый, да пару картин на стенах. Вероятно, услышав шаги посетителя, откуда-то из недр помещения вдруг возник невысокий, полный мужчина в годах. На нем красовался белый фартук, вместе со всей униформой шеф-повара, а на ногах его блестели красивые черные туфли.
- Что будет угодно дорогому гостю? – на чистом английском обратился повар к Егору, гостеприимно протягивая руки так, словно хочет обнять его.
- А можно… по-немецки? – смущенно спросил сержант на ломаном немецком. Раньше он изучал немецкий в школе, и имел скудный словарный запас, которого, тем не менее, вполне хватало для элементарного общения.
- О, пожалуйста! – не растерялся француз, переходя уже на чистую немецкую речь, – что изволит дорогой гость? Прошу прощения за отсутствие освещения. Наверное, в зале вам будет неуютно, хотите принять заказ на свежем воздухе? У нас там есть столики.
 Лазарев припоминал три круга столешниц в тени около входа, аккурат под вишнями.
- Пожалуй, да. Будьте добры, бутылку «Шато Люсьер», и сыр.
Француз кивнул и кинулся в кухню.
 Сидя за столиком у входа в ресторан, Егор в задумчивости курил папиросу, глядя на забавляющихся и кричащих все громче людей на аллеях. Марсово поле было полно людьми, и все они хохотали, веселились и пили вино. Сделав очередную затяжку, Егор стряхнул тлеющий пепел в пепельницу прозрачнейшего стекла. Сгоревший табак под порывом ветра разлетелись по стеклянному донышку.
 Спустя мгновение француз стоял подле Егора, держа в руке прохладную бутылку «Шато Люсьер» темного стекла. По поверхности идеально гладких стенок бутылки ползли капли воды.
- Один «Шато Люсьер» для господина освободителя. – Учтиво, с небольшим поклоном произнес шеф-повар. Только сейчас сержант заметил в другой руке француза еще одну бутылку вина.
- Это подарок. – Пояснил француз, протягивая вторую бутылку, - «Иоханесбергер».
Егор несколько удивленно, с непониманием глядел на бутылки.
- Что-то не так? – Приподняв бровь, вежливо спросил ресторатор.
- Да нет, все так, наверное… Спасибо. – Сконфузившись, произнес Егор, принимая выпивку. Француз мягко улыбнулся и канул в тень вишневых деревьев.
Краем глаза Лазарев заметил бокал тончайшего стекла на столике. Он хмыкнул, открыл бутылку и, налив в бокал, сделал первый глоток. Букет напитка был поистине впечатляющим.
- Добрый вечер. Приятный напиток?
Эти слова на чистом русском прозвучали как гром среди ясного неба. Заинтересованный, Егор бережно поставил бокал на стол и взглянул на подошедшего к нему человека. Это был высокий мужчина в черном плаще, бежевой водолазке и в черных туфлях. На его шее висел крестик, а на запястье красовались часы.
- Я присяду, не возражаете? – мужчина вопросительно взялся за спинку соседнего стула.
- Пожалуйста. – Кивнул сержант. Уж больно интересен ему был гражданский русскоговорящий человек, да еще в центре Франции, и при этом в такой день. Мужчина отбросил полы плаща и сел на стул. Лазарев невольно отметил, что спину незнакомец держал идеально прямо.
- Меня зовут Дитрих фон Эббе. – Учтиво представился незнакомец, переходя в разряд знакомцев. Егор удивленно смотрел на него, яростно осмысливая происходящее.
- Вас удивляет то, что немец сейчас находится в Париже, а не в Москве, в качестве пленного? – расслабленно, с усмешкой продолжал Дитрих, опираясь о спинку стула.
- Да нет, не так. – Смущенно ответил сержант, делая глоток вина. – Просто… немец, и чтобы говорил по-русски… вы служили в разведке?
 Только сказав это, Егор вдруг осознал, что открыто и вежливо беседует со вчерашним врагом, немцем, да еще и на родном языке. Все это было удивительно. И странно. Лазарев сделал еще один глоток. Немец усмехнулся одним лишь краем губ.
- Да, в разведке. Но на вашей стороне. Иначе бы я уже сидел в тюрьме. Преподносил разведданные для Советского Союза и союзников. Возможно, это в какой-то мере способствовало тому, что вы сейчас пьете вино здесь.
 Немец снова улыбнулся, но уже несколько снисходительно и будто бы удовлетворенно.
- И насколько это сложно – передавать материал своему… врагу?
Вообще Егор отказывался верить речам малознакомого ему человека, особенно если тот утверждал, словно он – крупный разведчик и золотой талант шпионажа.
- Вы хотите спросить, каково предавать родину? – немец замолчал и, склонив голову, смотрел в одну точку. После он обернулся к Егору и спокойно заговорил, - не родина мне страна фашизма. Они съели мою Германию – я съел их. Сугубо шахматный принцип.
 Дитрих выдыхал воздух из легких подобно пробитой покрышке – то и дело слышалось глухое сипение.
- Пейте ваше вино, господин освободитель. Я лишь хотел поблагодарить вас. Фельбе! – Неожиданно выкрикнул он, хлопнув в ладоши. Мгновенно рядом со столиком вырос знакомый уже Егору ресторатор.
- Да, господин фон Эббе? – подобострастно обратился к немцу шеф-повар.
Дитрих что-то сказал по-французски, Фельбе энергично закивал и удалился в помещение ресторана. Спустя минуту он вернулся с бутылкой дорогого вина. На вытертой этикетке значилось:  «1852». У Лазарева свело дыхание.
- Господин фон Эббе, зачем? Я заслуживаю не больше остальных! – выкрикнул Егор, энергично кивая в сторону празднующих американцев на поле, и ощущая трепет и волнение внутри. До, он имел орден Знамени, медаль «За отвагу» и другие награды, но сейчас, в этот момент он чувствовал, что ему вручают особую награду. Почетную. «За освобождение».
 Дитрих протянул Фельбе несколько купюр крупного номинала. Француз кивнул и удалился.
- Ошибаетесь, сержант. Вы как раз заслуживаете многого. – Немец жестом остановил открывшего рот, чтобы возразить, Егора. - Я лично прослеживал обстановку на фронтах, и я знаю, как нелегко вам пришлось в наступлении, а тем более, в обороне. Советские люди – безусловные герои войны.
- Я не участвовал в обороне. Я тогда мотался по военным школам. – Потупившись, сказал Егор, отводя взгляд.
- Это не вина. Вы сделали все, что смогли, и даже больше. Как для своей страны, так и для моей. К тому же – вы все же провели удачное наступление, а это немало.
Дитрих фон Эббе поднялся со стула и негромко сказал:
- Я посредник между вами и Победой. Спасибо вам. Спасибо...
С этими словами немец зашагал в темноту, и через считанные секунды скрылся. Почему этот представитель поверженной нации так благодарил его, именно его – Егору было не понять.  Но сделанное - сделано. Только теперь Лазарев заметил, что за его плечом вырос низкорослый толстяк-француз.
- Сколько стоит это вино, уважаемый Фельбе? – не глядя на француза, негромко спросил Егор.
- Это не играет роли. – Бесстрастно ответил Фельбе, глядя на огни Эйфелевой башни.
- Вы уже поднимались на башню? – вдруг спросил француз, пристально глядя на Егора.
- Еще нет… вот, хочу… - в задумчивости ответил Егор. – В самом деле, что это я сижу! Надо подняться, я так хотел…
 Лазарев спешно сложил две непочатые бутылки вина в поданный услужливым Фельбе бумажный пакет, взял начатую бутылку, и стремительным шагом двинулся в сторону башни. Нарезанный в качестве закуски сыр так и остался стоять на опустевшем столе рядом с пепельницей.
 Праздник на Марсовом поле не утихал. Егор буквально пробивался сквозь бушующий океан людей, держа в вытянутой над головой руке бутылку «Шато Люсьер». Кругом были слышны крики, громкие разговоры на всех языках, до Лазарева то и дело доносились слова:
- And then we get to the river, and there…
И сразу следующий голос:
- What do you want from me, I’m just a soldier!
Американцы надрывно перекрикивали друг друга, силясь произвести впечатление на и без того восторженных француженок.
- After the “Overlord” operation I received Medal of Honor…
- I was at Pearl Harbor, when Japanese attacked…
 Егор не знал, сколько пришлось пережить заокеанским союзникам в те четыре года войны с Германией, но догадывался, что если и меньше, чем советским солдатам и офицерам, то ненамного. А то и больше. Никто ничего не знал тогда.
 И вот толпа вынесла Егора к башне. Вид сооружения, особенно у самого его подножия, без малого восхищал. Над головой сержанта яркими огнями светила лестница в небо, кверху становящаяся все уже и уже.
 Где-то совсем рядом Егор услышал дружный хохот. Два молодых французика, с едва еще виднеющимися усиками и в модных куртках, что-то весело рассказывали, в то время как окружившие их военные дружно хохотали над их словами. Парней этот смех, похоже, задел – они резко стали невеселы и крикнули что-то грубое в толпу, отчего хохот стал еще громче.
 Русский полковник, раскрасневшийся от смеха и похожий на борова, выпал их толпы и, сквозь смех, говорил:
- Эти два парня заявили, что это они прятали мотор лифта Эйфелевой башни от немцев. Лично, поди-ка, таскали по всему Парижу, чтоб Гитлер не нашел! Вот уморили, мальчуганы… - полковник беззлобно шепелявил, продолжая хохотать, и тут же схватил под руку какую-то даму и чинно удалился, похихикивая.
 Лифт работал вот уже многие месяцы, начав функционировать сразу после ухода нацистов из столицы Франции. Вместе с толпой гомонящих американцев, Егор вошел в кабину и лифт, дребезжа, начал подъем.
- A heart of Paris. Beautiful Europe… - задумчиво пробормотал тощий солдат в очках. На его груди висела медаль «За высадку в Нормандии».
Его товарищи согласно закивали, и один из них хлопнул по плечу Егора.
- Hey, friend! How do you like Paris?
Егор не знал английского, но расслышав знакомое «Париж», поднял большой палец вверх.
Американцы одобрительно загалдели.
 Марсово поле удалялось из-под ног все дальше, по мере подъема лифта. И вот дребезжание стихло, и двери кабины плавно разошлись.
 Егор шагнул на смотровую площадку. В этот момент все вокруг растворились. Не было американцев, поднимавшихся с ним, не было гомонящей толпы под ним, на Марсовом поле, не было ресторатора Фельбе и разведчика фон Эббе. Был он, сержант Егор Лазарев, было море огней впереди, до горизонта, и была бутылка вина. Вино. Оно напоминало ему тот день, когда он почувствовал запах жизни. Тот день, который он запомнил навсегда.