Глава 34. Беды и победы

Кроме Елисеева, с успешным окончанием работы комплексной бригады не поздравил никто. Увы, это было не самым большим несчастьем тех дней. Хуже, что пришел конец моему иммунитету на работы по плану группы, чем не замедлил воспользоваться неожиданно возникший из небытия Отто.
— Афанасич, я тут тебе работы запланировал. Ознакомься, — сообщил он в первый же день своего внезапного появления на работе.
— Михалыч, ты где отсиживался все это время? — не удержавшись, спросил его.
— Что, значит, отсиживался? — помрачнел он, — Сначала был в отпуске, а потом в командировке на полигоне с Рабкиным.
— Ну-ну. Ежели с Рабкиным, тогда оно, конечно, да, — констатировал важность его миссии на полигоне, где по нашей части ничего не происходило.
Мельком взглянув на план, понял, что играючи могу выполнить его за неделю. Но, начинать что-либо, не связанное с законами управления, патологически не хотелось. После изматывающего напряжения последних трех месяцев вдруг возникла зияющая пустота.
Я часами сидел перед чистым столом, а передо мной вереницей, лист за листом, мысленно проходили процессы.
Зрительно представлял их до мельчайших деталей, словно эти листы лежали передо мной. Иногда с ужасом обнаруживал технические ошибки. Они, разумеется, были не столь существенными, чтобы повлиять на безопасность операции, но то, что они все-таки были, заставляло собраться и проанализировать, как такое могло случиться.
Тут же брал в архиве документ и отыскивал нужный процесс. Чаще всего отмеченной ошибки там не оказывалось. Когда такая ситуация случилась впервые, даже пригласил Акимова, чтобы понять, что же со мной все-таки происходит. Почему увидел процесс именно таким, с ошибкой?
— Все правильно, Анатолий Афанасьевич. Такая ошибка действительно была в первом варианте. Он у вас и отложился. А потом мы с Шульманом тот лист поправили, а я забыл вам сказать, — успокоил Акимов, вспомнивший события тех сумасшедших дней.
Надо было что-то делать, иначе можно было просто свихнуться, но чувствовал, что выйти из состояния ступора самостоятельно уже не смогу.
Тот последний месяц уходящего восемьдесят четвертого года тянулся бесконечно долго, и, казалось, внезапно одряхлевшая страна с трудом перевалилась в год восемьдесят пятый.

После новогодних праздников, наконец, последовала команда готовиться к выезду на полигон для проведения стендовых испытаний. Мои орлы, не знавшие, как и я, куда себя деть, приободрились. Это была их первая командировка, а потому охотно отвечал на многочисленные вопросы, успокаивая, что буду рядом и в обиду никого не дам.
И вот вещи собраны, документы оформлены.
— Надолго едешь? — поинтересовалась Татьяна, не любившая мои командировки, особенно длительные.
— Трудно сказать. Дело покажет. Пойдет нормально, скоро вернусь, а не пойдет, можно и надолго застрять, — ответил ей, действительно не представляя сроки командировки.
И вот распрощался со всеми и отправился домой готовиться к завтрашнему вылету. По пути, на всякий случай, зашел в экспедицию уточнить время отправления автобуса в аэропорт. Каково было удивление, когда выяснилось, что в списке вылетающих меня нет. Дойдя до начальника экспедиции, узнал, что еще вчера меня вычеркнул Бродский, вписав Мазо.
— Что за дела, Эмиль Борисович? Почему меня вычеркнули из списка вылетающих на полигон? — сходу налетел на начальника отдела.
— Я тебя не вычеркивал. Я просто добавил Мазо, — с улыбкой пояснил он.
«Врешь, мерзавец, — мгновенно пронеслось в голове, — Просто так добавить кого-либо в переполненный самолет невозможно. Наверняка сообщил о замене».
— И что мне теперь делать? Когда я полечу? У меня ребята неопытные, первый раз летят, — разволновался я.
— Ничего с ними не случится. Кроме Мазо еще и Николаев летит. Позаботятся о подчиненных. Кстати, мне кажется, тебе там вообще делать нечего. Они и без тебя справятся. Я поручил их опеку Мазо, — пробулькал Бродский.
«Это заговор. Топать ножками бесполезно», — мгновенно догадался я, — «Интересно, знал ли Николаев о предстоящей подмене? Что он скажет по этому поводу?» — размышлял, как поступить в сложившейся ситуации. Спорить с Бродским? Упрекать, что вовремя не предупредил? Так он на внезапность и рассчитывал. Все разумненько, все безошибочно.
Повернулся и, не прощаясь, ушел домой за два часа до окончания рабочего дня. Через проходную пропустили по командировочному предписанию, которое, внезапно став ненужным для работы, пригодилось, чтобы сбежать с этой самой работы.
— Ну и хорошо, — обрадовалась Татьяна, — Успеешь еще по командировкам наездиться.
— А моя работа? Как там ребята одни справятся?
— Какая тебе разница? Что тебе платят за это? Вот платили за работу в бригаде, значит, нужен был. Ничего, понадобишься, вызовут. У нас всегда так было, — успокаивала она.
А я во второй раз почувствовал себя обворованным, потому что уже не сомневался, что следом за Мазо вылетит и Отто — завоевывать лавры победителя, чтобы реабилитироваться за провал. Самое время.
Накопившаяся усталость и полная неудовлетворенность своим положением внезапно повергли в состояние жуткой депрессии. С неделю просто не ходил на работу, а когда пришел, никто даже не спросил, что со мной и где пропадал все это время.

Да, собственно, и спрашивать было некому — все начальство, включая, как и предполагал, самого Отто, находилось на полигоне.
— Тут тебя очень настойчиво разыскивал Шульман, — сообщила Вера.
— Где ты пропадаешь?! Бери всех своих и срочно к нам! — обрадовано закричал из телефонной трубки Шульман.
— Все мои на полигоне. Я один остался.
— Беги скорей, там разберемся, — торопил он. «Что-то действительно серьезное», — подумал я.
Так и оказалось. На столе Шульмана лежала целая папка извещений об изменении систем, управляемых АСУ.
— Как всегда, вывалили в последний момент, — показал он на папку, — Так что, Анатолий, пока ты не изменишь закон управления, а мы не перезапишем его заново, испытаний не будет. Располагайся у нас. Работать надо быстро.
Две недели проскочили, как один день. Активная работа заставила забыть козни начальства и дни печальных раздумий. Все вдруг представилось таким ничтожным и малозначительным, что, казалось, не стоило внимания. На первый план вышли процессы. Меняя их из-за доработок систем, заодно устранил все обнаруженные мной собственные огрехи.
Откорректировав документ, мы с Шульманом еще с неделю тестировали измененные процессы на комплексном стенде. Наконец, работа завершена, магнитные ленты упакованы и опломбированы. Мы и военпред, приглашенный по столь торжественному случаю, расписались на коробках с носителями информации. Завтра они улетят на полигон, а уже с вечера начнется подготовка к огневым испытаниям «Бурана».
— Анатолий, готовься дежурить с нами, — предупредил Шульман, — Мало ли что выскочит. Придется сходу решать и проверять на стенде. Так что завтра подходи после обеда и на всю ночь, а утром после пуска тебя отпустим. Заключительные операции проведем сами.
Дежурство прошло в постоянной тревоге. Работал комплексный стенд, дублируя работу штатной АСУ. Периодически звонил с полигона Земцов, сообщая ход реальной работы, и мы продвигались все ближе и ближе к пуску. И вот он, наконец, состоялся. То был первый, короткий запуск двигателей «Бурана», установленного на стенде-старте.
Позвонил Караштин и поздравил с успехом. Наш закон управления прошел проверку в реальных условиях стенда-старта. Все системы, управляемые АСУ, работали как часы, без замечаний. Не было замечаний и к работе самой автоматизированной системы управления.
Конечно же, остался и на заключительные операции. Успешная работа заставила позабыть о бессонной ночи и напряженных днях, проведенных перед экранами комплексного стенда. В тот день попал домой лишь поздним вечером, уставший, но счастливый.

Через день в отделе стало многолюдно — возвратились с полигона участники стендовых испытаний «Бурана».
— Вот не ожидал от вас, Анатолий Афанасьевич, — подошел Саша Акимов, — Отказались от командировки, а нам даже слова не сказали. Знаете, как это называется? Неужели ответственности испугались? А нам с Мазо пришлось за вас отдуваться. Вот, смотрите, — бросил он на стол какую-то папку.
Я опешил, причем, не столько от беспочвенных обвинений, сколько от неслыханной дерзости молодого человека, уверенного в своей правоте настолько, что, не выяснив ничего, уверенно обвинил в несвойственных мне поступках. Что же случилось? Откуда такая самоуверенность?
Не иначе как от Мазо, взявшего под опеку лучшего ученика и наверняка успевшего внушить ему лестную мысль, что он, как ученик, давным-давно превзошел учителя, причем, настолько, что может вполне успешно работать и без него. Первым на это повелся Отто, и вот результат. Теперь взялся за Акимова. «Нет уж, этого я тебе не отдам», — решил, постепенно приходя в себя.
— Зайди, — коротко бросил Акимову заглянувший в нашу комнату Мазо. Тот мгновенно подскочил, как вымуштрованный солдатик, и быстро рванул за ним, но перед дверью все же обернулся:
— Я сейчас вернусь, Анатолий Афанасьевич.
Я промолчал. «Вернешься, или не вернешься. Судя по всему, это уже от тебя не зависит. Как же быстро проглотил тебя Мазо. У меня ты зайчиком не прыгал», — мелькнула горестная мысль.
Раскрыл папку и чуть, было, не лопнул от истерического смеха. В папке находились извещения об изменении систем — тех самых, которыми занимался у Шульмана. Были в ней и несколько черновых набросков процессов, затронутых этими изменениями. Наброски сырые, сделанные, очевидно, в спешке, чуть ли не на коленке. И это все? Не густо.
Сходил в архив и принес откорректированный по моим извещениям документ, копия которого находилась на полигоне, а извещения об изменении были отправлены вместе с комплектом магнитных лент для перепрограммирования АСУ.
«Ну, Саша, это сражение, считай, выиграл. Не у тебя, а за тебя», — радостно подумал я.

— Посмотрели? — зашел ко мне Акимов часа через два.
— Что посмотрел? — ответил ему вопросом на вопрос, понимая, что дальше будет взрыв возмущения молодого дарования.
— Как что?! — предсказуемо возмутился Саша, — Я же специально вам папку оставил.
— И что я должен был там увидеть? — продолжил игру.
— То, что на нас свалилось на полигоне, Анатолий Афанасьевич. Если бы не Мазо, нам пришлось бы корректировать законы управления прямо там.
— Ну, и что? Почему не откорректировали?
— Да там работы на месяц! А испытания вот-вот должны были начаться. Хорошо, Мазо договорился сделать извещения после испытаний, а то сорвали бы работу.
— Занятно, — сказал я и замолчал.
— Что занятно? — не выдержал длинной паузы Акимов.
— Все занятно, Саша. Занятно, что вы не сделали того, что обязаны были сделать еще до начала работ. Занятно, что вы не видели моих извещений. Занятно, что вы так и не узнали, что работали по иной программе.
— Не понял, — удивленно посмотрел на меня ученик.
— Тогда посмотри лист извещений, — показал ему на документ, лежавший на столе, и вышел из комнаты. Пусть посидит, посмотрит, подумает.
— Ну, что? — спросил Акимова, вернувшись через полчаса.
— Кто всё это сделал? — с удивлением спросил он.
— А ты как думаешь? Кто это за нас сделает? И кто допустит проведение испытаний, если документация не соответствует изделию и наземке? Мазо договорился. Да он просто узнал от Земцова, что закон управления я уже корректирую.
— Вы все это сделали один?
— Нет, с вами, — рассмеялся я, — И разработал, и новые листы начертил, и согласовал со всеми, и на комплексном стенде проверил. Там, правда, с Шульманом. Саша, чему ты удивляешься?
— Извините, Анатолий Афанасьевич. Я не думал, что. А-а-а, — он горестно взмахнул рукой.
— Ладно, проехали. В следующий раз будь осмотрительней. И не вздумай выяснять отношений с Мазо, — посоветовал ему и, как оказалось, угадал.
— Да я сейчас обязательно задам ему пару вопросов! — распетушился Акимов.
— Саша, я тебя предупредил. Сотрет в порошок. Думаешь, я сам от командировки отказался? Ха-ха-ха. Втихаря вычеркнули из списка на самолет, а вместо меня вписали Мазо. Когда возмутился, Бродский сказал, что мне нечего делать на полигоне. Вы справитесь без меня. Справились. Молодцы. Кстати, а что там делал Отто?
— Не знаю. Покрутился около нас пару дней. Полистал документ, посмотрел на экраны. А когда Мазо принес извещения, исчез. Больше так ни разу и не появился.
— Ладно, забери свою папку. Она уже не актуальна, — закончил наш первый и последний нелицеприятный разговор с Акимовым. Больше у меня с ним никаких инцидентов не было.

В коридоре встретил Николаева.
— Ну, как, Виссарион Леонидович? — спросил его после взаимных приветствий.
— Да-а-а. Это не разгонный блок. Впечатляет. А так, работа как работа, — ответил он.
— Как там мои питомцы?
— Молодцы. Особенно Акимов. Хватает на лету. Его иногда тормозить надо.
— Я это заметил. Не успеешь до конца выдать задание, уже бежит исполнять. Виссарион, скажи, ты знал, что меня заменили на Мазо?
— Да ты что? Сам удивился, когда утром увидел его в автобусе. А еще больше, когда не увидел тебя. Потом подумал, приедешь своим ходом. И ребята твои засуетились. Подходили ко мне узнать, что случилось. А потом Мазо всех удивил. Сказал, что ты отказался от командировки. Пришлось ему срочно лететь в качестве замены.
— Ну и ну. Бродский лично сделал эту замену еще за сутки до вылета. Мазо, разумеется, был в курсе, а меня даже не предупредили. Случайно узнал в экспедиции. Бросился к Бродскому, а он сказал, что на полигоне справятся и без меня. Справились, называется.
— А что случилось?
— Да ничего. Просто не сделали, что положено. Не откорректировали документ. Им, видите ли, Мазо разрешил. Видно, попытались, не получилось. Мазо, похоже, перепугался. Вышли на Шульмана. Тот привлек меня, и мы все сделали. Отослали вам новый документ и новые программы. Так Мазо, похоже, документ припрятал, и на пуске все работали, не зная, что АСУ функционирует по другой программе. А если бы что случилось?
— Ну, не знал! Это же преступление, — испугано воскликнул Николаев, — Ну, Мазо. Он и со мной такую же штучку выкинул. Мы с ним начали работать посменно. Это когда пошла круглосуточная работа. Прихожу как-то на смену. Краем уха уже слышал, что ночью были какие-то проблемы, что-то не шло. Только он начал рассказывать, в пультовую входит министр со свитой и ко мне. Доложите, говорит, что произошло. Я оборачиваюсь к Мазо, чтоб доложил, а его нет, как сквозь землю провалился. Вы что, спрашивает министр, ничего не знаете? Как же вы работаете? В общем, облаяли, как следует, и ушли. Шабаров, выходя, даже кулаком погрозил. Оборачиваюсь, а из-за пульта выходит Мазо. Он, оказывается, там прятался. Ну, мы с ним сцепились. А я сам, говорит, все проспал. Что же самого себя буду пинать? Вот сволочь, — заключил Виссарион.
— Сочувствую, — улыбнулся, приободренный рассказом, — Теперь ты понимаешь, почему не хочу с ним работать. А мне его как сунули в начальники, так уже десять лет избавиться не могу. Помоги, Виссарион. Поговори с Бродским, — попросил его.
— Ладно, — пообещал Маленький Наполеончик и исчез на полгода.

— Давно у вас проблемы с сердцем? — неожиданно спросила врач-терапевт во время периодического профосмотра, который мы проходили в поликлинике предприятия.
— Нет у меня никаких проблем, — ответил ей.
— Не обманывайте. Я же вижу, — вдруг рассердилась она, — Сердце не беспокоит?
— Только, когда влюблен, — пошутил я, хотя видел, что она с большим интересом изучает мою кардиограмму.
— Ладно, признавайтесь. Бывают ощущения, что сердце переворачивается и норовит выпрыгнуть?
— Довольно часто. Ну и что? У всех так.
— Да не у всех, — задумчиво ответила врач, — Придется вас понаблюдать. Перед окончанием работы зайдите. Мы вам поставим прибор на сутки. Походите с ним. Потом решим, что с вами делать. А в целом вы профессионально непригодны. Мы запрещаем вам выезды на полигон, — вынесла она приговор. У меня похолодело внутри.
— Да это же моя основная работа! — взорвался я, — Вы с ума сошли!
— Тем более. Потому вы и профосмотр проходите не простой, а углубленный. Вам на полигон категорически нельзя. Все. Идите, — выставили меня из кабинета.
— Что случилось? — подошел Рабкин.
— Все. Кончился мой полигон. Что-то в сердце нашли, — расстроено сообщил ему.
— Брось, Афанасич. У меня каждый год что-то находят, а я езжу. Ерунда все это.
— Да они в карточку запрет вписали.
— Это хуже. До следующего профосмотра точно не пустят. Ладно, не унывай, — пытался успокоить Виктор Семенович.
И начались мытарства по врачебным кабинетам. Когда сняли и расшифровали показания прибора, вдруг объявили, что я в предынфарктном состоянии.
— В каком таком состоянии? — возмутился я.
— Приборы показывают. Вот смотрите. Что вы делали в это время? — показали мне на какие-то пички графика.
— Взбегал на лестницу. Догонял электричку, — сообщил ужаснувшимся эскулапам.
— Куда вы взбегали?! Да вы с ума сошли! Вам ходить нельзя, а вы бегаете за электричками, — возмутилась врач.
— Да поймите, вы, врачи-самоучки, не может у меня ничего быть с сердцем. Я же долго бегал на длинные дистанции. Какой инфаркт, если у меня пульс в спокойном состоянии сорок два удара в минуту? — апеллировал к их здравому смыслу.
— Сорок два? Давайте посмотрим, — тут же бросились к своим приборчикам медики, — А восемьдесят не хотите? — обрадовано заключили они.
— Да это тут с вами добавил целых тридцать восемь ударов, — оправдывался я.
— Вот видите, волнение вам противопоказано. На УЗИ, — буркнула врач медсестре, — посмотрим его сердце. Может он и прав.
УЗИ действительно не выявило никаких аномалий.
— У вас хорошее сердце, — похвалили в том кабинете.
— Спасибо. Знаю. Я вообще-то человек сердечный, но не сердечник, — пошутил в ответ.
— Не сердечник. Нет. Вы, правда, не наш больной, — развеселились медики из кабинета УЗИ.

— Странно, — изрекла врач, посмотрев результаты УЗИ, — Придется вам еще снять энцефалограмму головного мозга.
После кабинета энцефалографии меня даже направили в кабинет, оснащенный новейшим компьютерным томографом.
Не помогло. Медицинские исследования зашли в тупик. Мне выписали кучу лекарств, которые я, естественно, не принимал. А врачи терялись в догадках, что является причиной болезненной реакции моего здорового сердца.
Меня же волновало лишь одно — разрешат ли мне когда-нибудь полеты на полигон и смогу ли своими глазами увидеть результаты моей работы?
— Вот видишь, Анатолий, хорошо, снял тебя с рейса, а то мало ли что могло случиться на полигоне, — с радостной улыбкой попытался оправдать свою подлость Бродский, ознакомившись с решением медкомиссии.
— Век вам буду благодарен, Эмиль Борисович, за преднамеренное спасение моей жизни, — ответил ему, чтобы избежать бессмысленного противостояния, — Вот только как теперь буду работать в вашем отделе, ума не приложу, — поделился своими сомнениями, чтобы хоть как-то выяснить планы Бродского.
— Как работал, Анатолий, так и будешь работать, а на полигоне этими работами будут руководить Мазо и Отто. Ты их введешь в курс дела, — изложил свое видение ситуации начальник отдела.
Что ж, этого и следовало ожидать. «Что же предпринять? Как освободиться от плотной опеки моих бездарных начальников?» — размышлял, выходя из кабинета Бродского.
Встретился с Шульманом. Рассказал ему о событиях на полигоне.
— Да ты что? — удивился он, — Теперь понятно, почему нас срочно подключили к той работе. А я тогда не догадался. Да этого Мазо и близко нельзя подпускать к нашим делам. А Николаев что из себя представляет?
— Трудно сказать. Мы с ним мало пересекались по работе. Но, он хоть по специальности управленец, — ответил ему.
— Приведи его к нам. Я сразу определю, какой он управленец. А к Мазо он как относится?
— Они конкуренты.
— Это хорошо, — заключил Шульман, — Приводи.

Приводить уже было некого. Николаев с Мазо и командой снова вылетели на полигон — предстоял вывоз макета для отработки процессов подготовки «Бурана» к пуску.
А вскоре тепло простился со своими ребятами, пожелав им удачной работы. Как же тяжело было чувствовать себя ущербным человеком, вынужденным остаться в стороне от реального дела. Мне сочувствовали, и это еще больше усугубляло мое состояние.
Меж тем медленно, но верно в комплексе стал раскручиваться маховик перемен. Началось с того, что бывшую группу Мухаммеда перевели в отдел Фалеева.
А в нашу комнату вновь вернулся разжалованный из начальников Гурьев, которого то ли не взяли в новый отдел, то ли он сам этого не захотел.
И по-прежнему обязанности руководителя комплекса исполнял Воршев. О том, куда пропал Дорофеев, долго обсуждали в курилках. Сходились на том, что он, осуществил свою мечту и взял, наконец, все свои накопившиеся за годы работы отпускные месяцы.
Как-то еще в начале лета Воршев вызвал меня к себе.
— Слушай, Анатолий, я видел в твоем деле, что ты окончил факультеты МИРЭА и МАИ. А Бродский сказал, что ты часто обучаешь молодых специалистов. Это так?
— Совершенно верно, Владимир Владимирович. И не только молодых.
— Тем лучше. Мы тут посоветовались и хотим предложить тебе поработать на нашем факультете МАИ, здесь, в Подлипках.
— Кем поработать? На каких условиях?
— Организатором учебного процесса факультета повышения квалификации и лектором по некоторым экзотическим предметам, на твой выбор. Это будет работа по совместительству. Разумеется, оплачиваемая.
Конечно же, согласился, и все лето у меня было занято составлением и согласованием кучи всевозможных бумажек, без которых, оказывается, немыслим учебный процесс.
В суете лето пролетело незаметно. На полигоне все еще шли вялотекущие работы с макетом. Проблем по нашей части не было. АСУ работала, как положено, а потому нас с Шульманом не тревожили.
Неожиданностью для всех стало известие о назначении Дорофеева консультантом Службы Главного конструктора. Для бывшего зама Королева это было явным понижением в должности. Курилки содрогнулись от бурных обсуждений актуальной новости.
Я не принимал в них участия, но, вспоминая бурную реакцию Елисеева, кажется, догадывался об истинной причине отставки руководителя комплекса. «Первый, но не последний», — почему-то сразу подумал тогда.

А вскоре руководителем комплекса был назначен Панарин. О нем слышал еще от Ростокиной, как о грамотном специалисте и порядочном человеке, но до сих пор наши пути не пересекались. Мгновенно возникла мысль встретиться и переговорить с ним о перспективном направлении работ, которое, был уверен, отдел Фалеева провалит так же успешно, как и сектор Мазо с группой Отто.
Однако наблюдение за кабинетом Панарина показало, что новый руководитель сам приглашает людей, по своей системе. Что ж, пусть ознакомится со всем объемом работ комплекса. Тем проще ему будет понять мои идеи и, главное, разделить их.
К нам в сектор снова пришло молодое пополнение и, разумеется, тут же попало ко мне. Из молодежи сразу выделил Володю Прозорова, который, мне показалось, мгновенно воспринял идеи законов управления. А главное — я увидел азартный блеск в его глазах. Кроме того, оказалось, что он классный радиолюбитель. По этой части быстро сошелся с Валерой Бабочкиным и Сережей Самойленко, маявшихся от безделья в секторе Шинкина.
Чуть позже увидел наших «самоделкиных» в деле. Они сообща изготавливали какие-то необычно сложные платы.
— Что это? — спросил у Бабочкина, «раскрашивавшего» очередную плату перед травлением ее в кислоте.
— Плата для компьютера, — поразил он необычным ответом.
— Да ты что? — не удержался я, — Разве можно сделать самодельный компьютер?
— Можно, — уверенно ответил Валера, — Правда, это игровой, но кое-что можно решать и на нем. Он Бейсик понимает.
— Что понимает? — не понял его тогда.
— Бейсик. Есть такой язык программирования, — пояснил он.
— О Фортране и Алголе слышал, на машинном сам программировал, а об этом впервые слышу. Надо же, — удивился я.
— Да это учебный язык. Для студентов, — пояснил Валера.
— А-а-а, — тут же потерял интерес к их работе.

Неожиданно возвратились люди с полигона, причем все разом. Но больше всего удивило то, что макет все еще оставался на стенде-старте.
— Афанасич, — с улыбкой затащил меня в уголок Миша Бычков, — Помнишь, сколько нам Бродский твердил — пока изделие не запущено или не сдано промышленности, ни один сотрудник нашего отдела не должен покинуть полигон. Это святое.
— Конечно, помню, — ответил ему.
— А сейчас, Афанасич, изделие на старте, а все уехали. Все до одного, — захихикал он, — А ларчик просто открывался, Афанасич. Как всегда, сообщили сумму премии, и Бродский тут же кинулся ее делить. А тут вмешался Филин Главный. Вы, говорит, Эмиль Борисович, чем занимались все это время. Как всегда, говорит, развешивали колокольчики — за это отвечает тот, за это этот. Мы и без вас это знаем, а за что отвечаете вы, Эмиль Борисович? За распределение премии? Похоже, говорит, это была ваша главная обязанность на полигоне. Больше не будет, и забрал все списки у Бродского. Бродский тут же вспылил и дал команду отделу, бросить все и немедленно уезжать. Как тебе это нравится? — беззвучно рассмеялся Миша и, как всегда, оставил меня в недоумении размышлять о необычной новости.
Я всегда считал, что именно испытательный комплекс должен разрабатывать программы испытаний изделий и воплощать их в жизнь. К удивлению, в нашем КБ увидел совсем иную картину — программы испытаний разрабатывала Служба Главного конструктора, а испытательный комплекс вроде бы что-то там организовывал.
Что-то даже пытался организовать и я, когда был техническим руководителем испытаний. Увы, уже тогда почувствовал мощное сопротивление моим потугам. Как же не понял, что причиной была вовсе не моя молодость и неопытность, а именно тот перекос, который давным-давно был создан моими горе-начальниками, научившихся мастерски избегать любой ответственности, умело перекладывая ее на других. Классная позиция. Она действительно достойна хорошей премии. За находчивость, но не за работу. Филин Главный, похоже, это понял.

Что ж, это еще одна тема, с которой надо обратиться к новому руководителю испытательного комплекса. Только он, в содружестве с Елисеевым, сможет переломить ситуацию.
«Медлить нельзя», — сообразил я и в конце рабочего дня решительно направился к Панарину.
— Владимир Николаевич, к вам можно не по личному вопросу? — зашел в его временный кабинет, еще не охраняемый бдительными секретарями и референтами.
— А по какому же? — рассмеялся Панарин, — Заходите, — пригласил он.
— Хотелось бы в постановочном плане обсудить с вами две проблемы. Мне кажется, они очень важны для правильной организации работы в комплексе, — представившись, пояснил ему цель визита.
— Что за проблемы? — поинтересовался он.
— Первая — об изменении роли испытательного комплекса в структуре предприятия, вторая — о перспективах развития комплекса на основе работ, связанных с разработкой законов управления АСУ.
— Интересно, — с любопытством взглянул на меня Панарин и раскрыл большую тетрадь, в которую приготовился что-то записывать.
— Так и знал. Он уже здесь, — без стука ворвался в кабинет Бродский, — Зарецкий, марш на рабочее место! Владимир Николаевич, я знаю, что он вам сейчас наплетет. Я сам вам сейчас все расскажу, — забулькал Бродский.
— Эмиль Борисович, у меня прием по личным вопросам. Почему вы врываетесь в мой кабинет и мешаете работать? — нахмурясь, резонно спросил Панарин, — Выйдите, пожалуйста, а завтра я вас вызову. Мне надо выяснить у вас, что произошло на полигоне.
— Нет, Владимир Николаевич, я обязательно останусь послушать речь этого товарища. Он вам наговорит. У него не все дома. Вы знаете, что он сумасшедший? — продолжил булькать начальник отдела. От его слов у меня вдруг все закипело внутри. «Ну и гадина», — успел подумать, поднимаясь из-за стола с неопределенной еще целью — то ли уйти, то ли врезать по булькающей физиономии начальника, потерявшего всякое представление о приличии.
— Садитесь, товарищ Зарецкий, — осадил Панарин, — Эмиль Борисович, настоятельно прошу вас немедленно покинуть мой кабинет! — повысив голос, вновь обратился он к Бродскому.
— Нет уж, я останусь! — вдруг нагло заявил тот, готовясь присесть на стул, рядом со мной.
— Я жду, Эмиль Борисович, — поднялся из-за стола Панарин.
— Хорошо, я тут за дверью подожду, но оставьте ее открытой, — пошел к выходу Бродский.
— И закройте за собой дверь, — попросил вслед Панарин.
— Нет уж, — послышалось из-за открытой настежь двери.
— И не вздумайте подслушивать, — крикнул ему Панарин, — Закройте, пожалуйста, — обратился он ко мне. Я плотно прикрыл дверь.
За час мы обсудили с руководителем комплекса все, что у меня наболело. Панарин оказался очень вдумчивым, заинтересованным в делах человеком, простым в обращении. Он легко схватывал все, что ему говорил. Думаю, он тогда сделал свои выводы из моих сообщений.
В заключение не удержался и рассказал ему свою министерскую историю и об аргументах Бродского о моем сумасшествии, выдвигаемых им всякий раз с целью моей компрометации. Последнее особенно развеселило Панарина.
— Анатолий Афанасьевич, я уже по вашим первым фразам понял, что вы собой представляете, — смеялся он, — А потому слова Бродского о вас вообще не воспринял никак.
— Э-э-э, Владимир Николаевич, не знаете вы нас, сумасшедших. Среди нас есть такие гении, что любого смогут убедить в чем угодно.
— Надеюсь, вы все-таки не из их числа? — снова рассмеялся Панарин.
— Как знать, как знать, Владимир Николаевич, — распрощавшись с Панариным, открыл я дверь его кабинета. У порога стоял, прислушиваясь к нашим разговорам, Бродский.
— Заходите, — устало махнул ему рукой Панарин.