Воровка

Жить бы, как дышать. Естественно, легко, свободно. Безошибочно, правильно, как следует. Не выбирая, не взвешивая, не просчитывая, не рефлексируя, не мучаясь. Не калечить себя и других, а, наоборот, наполняться жизнью для новой жизни. Ведь если есть во мне совесть (должна же она быть во мне, раз дается каждому), если слышу я ее голос, если доверяюсь ей, как несмышленый ребенок - своему родителю, то как же я могу поступить себе или другому во вред?  Если жить по совести, то не может быть худа, не может же?..

В заповедях больше всего говорится о воровстве. Видимо, это самый укорененный и неистребимый порок человеческий. И «не укради», и «не убий», и «не прелюбодействуй» - это же все об одном: ни имущества, ни жизни, ни семьи чужой не трогай, не кради, не зарься.

Помню первое чувство нестерпимого стыда. Это случилось в первом классе, и повод-то был пустяковый. Одна девочка принесла импортные фломастеры в класс, и все бросились их крутить-вертеть, нюхать, пробовать на вкус. Я тоже подошла и робко взяла один в руки - просто подержать. Но хозяйка этого невиданного сокровища вдруг взъелась на меня: «Тебя что, родители не учили, что без спросу чужое брать нельзя? Ну-ка положи на место!». Фломастер выпал из рук, а я залилась краской стыда и мгновенно выступившими слезами. Обидно было вдвойне: за себя (ведь меня чуть ли не в воровстве обвинили) и за родителей (которые не умеют детей воспитывать). Я еще долго таила в себе обиду, и ту  одноклассницу ненавидела немой и тягостной ненавистью до последнего класса.

Но со временем совесть моя становилась все более покладистой и безразличной. Может, она вообще постепенно выветрилась из меня, иначе почему она безмолвствовала, когда я совершала воровство явное и беззастенчивое?

Лет двенадцати мы с подружкой любили наведаться в сумочный отдел городского универмага и тайком вытащить там по паре маленьких кошелечков с зеркальцами. Желанный трофей. Гамма испытываемых при этом чувств не поддается описанию: и страх, и возбуждение, и восторг от удачно провернутого дела, сладкое удовлетворение собственника, наконец...

А в студенческую пору, на юге, в кассе кинотеатра мне сдали вместо «пятерки» купюру в целых пятьдесят рублей. Я сразу это заметила, и проворно сгребла сдачу в ладонь, пока не очухались с той стороны окошка. Во время сеанса по громкоговорителю объявили об ошибке и попросили деньги вернуть, но я и в ус не подула – на пятьдесят рублей мы с девчонками могли гульнуть в любой кафешке. И мы гульнули. Сомневаюсь, что зарплата кассира в том сельском кинотеатре была многим больше недостачи. А ведь у нее, должно быть, были дети…

Взрослея и адаптируясь к обстоятельствам жизни, социализируясь, так сказать, я, конечно, считала себя приличным человеком, а воровство - позором. Поэтому и подумать не могла, что меня можно уличить в подобном. Меня обворовывали, да, бывало. А для меня взять чужое  было немыслимо. Я с презрением отмечала про себя людей, позаимствовавших у меня что-нибудь и так и не вернувших. Я уже и знать забыла, что в школьные годы носила вещи более обеспеченной подружки, пользовалась чужой косметикой и духами, не возвращала книжки и кассеты. Все это осталось в другой жизни и мне казалось, что уж от этой постыдной пагубы я избавлена навсегда. Но совесть ли побуждала меня к этому? А может, банальное желание соответствовать «стандартам»? Обыкновенный конформизм? Потаенный страх снова почувствовать себя отверженной и публично опозоренной, как в первом классе?

Как меня угораздило влюбиться – ума не приложу. Моя подруга Регина, многоопытная и мудрая, как столетняя змея, сказала мне однажды: «Анька, ты уже не девочка, а взрослая женщина! А у взрослых женщин невзаимной любви быть не может, потому что они правильно любят: в ответ!». Я тут же вспомнила одного очень хорошего, доброго мальчика, который признался мне, что может любить только тех, кто любит его. Как я ему позавидовала тогда… Какое счастливое свойство! Но почему же я устроена так уродливо и несообразно? Почему я проникаюсь чувствами именно к тем, кто знать меня не хочет, не чувствует ни близости, ни потребности, ни нежности и, по большому счету, не нуждается во мне – к далеким и чужим? А к тем, кто относится ко мне с настоящей, искренней любовью, укомплектованной и пониманием, и терпением, и смирением, и жертвенностью, я не в состоянии даже испытать чувства благодарности? Что за чудовищный изъян в моей природе?

Мы познакомились на сайте знакомств. У нас у обоих вместо нормальных (цветных, современных) фотографий были черно-белые детские портреты в профайле: я – в шесть лет с игрушечным телефоном, а он – четырехлетний, в матроске и бескозырке. И анкеты у нас были пустые. Только у меня стояла пометка «серьезные отношения», а у него – «романтические встречи». Я написала ему в личку первая:  так, мол, и так, хочу познакомиться. Он ответил: а я вовсе не против, и смайлик.

Встретились в пятницу, после работы, в полвосьмого, на Чистых прудах. Я, может, и лица-то его толком теперь не вспомню, только глаза. И взгляд - неподвижный, оцепеневший и парализующий – он завораживал, втягивал в себя, как космическая воронка, лишал воли и сомнений. Я посмотрела ему в глаза – и одеревенела. Все вокруг замедлило темп: неторопливо шли люди, плавно парили на весу листья, замерла рябь на воде, все – слова, взгляды, случайные касания – обрело вдруг особый смысл, вес, глубину. Внутри меня протяжно звучала одна-единственная мысль, вернее, чувство, или даже – догадка, явственное предчувствие – пронзительное и неизъяснимое, как внезапное видение, понять которого не в силах сам медиум.

Вообще-то я хотела погулять, но накрапывал дождь, и мы решили посидеть в кафе. Нашли какой-то бар в подвальчике, сели в углу, заказали кофе. Он все время что-то говорил, а я была словно в забытьи - смотрела и смотрела на него… с ужасом и восторгом. Очнусь от этого сна наяву и понимаю, что он о чем-то серьезном говорит - надо бы  сделать сосредоточенный, умный вид, а у меня рот до ушей - хоть завязочки пришей. Так я сидела и давила свои идиотские улыбочки. Иногда пыталась вставить какую-нибудь реплику, но он вдруг замолкал и как-то оторопело на меня глядел. Ну все, обмирала я, сейчас он решит, что я набитая дура, или со странностями. Улыбаюсь ему, виновато так. Он отведет глаза, помолчит и снова: ну так вот…

Мы проболтали пару часов - о чем, не помню.  Он оплатил счет. Дошли до метро. На прощанье он в первый раз улыбнулся мне и сказал: ну что ж, Анна, до следующей встречи? Я смотрела на него и ничего не могла ответить – в горле стоял ком, в ушах – эхом его слова. В этот момент я почувствовала, что взгляд у меня какой-то затравленный, будто я его о чем-то умоляю. Он, по-моему, смутился, рассмеялся и сказал: ну… пока? Я задумчиво кивнула, пролепетала «пока» и пошла в свою сторону.

Вышла из метро, на улице было светло от фонарей и света в окнах домов. Луна была почти полная и необычайно яркая. До дома пешком минут двадцать. И вот иду я домой и плачу. Что со мной, не пойму. Легко и пусто внутри по-хорошему: ни мыслей, ни слов, ни тревог, ни фантазий. Смотрю по сторонам: люди все такие приветливые попадаются - со светлыми лицами, и осень уже наступила - деревья желтые, под ногами листва, как в калейдоскопе, узоры раскладывает, и небо – розовое с зеленым, будто озеро на рассвете, и вообще – все такое невыразимо прекрасное вокруг, такое близкое и родное, что захотелось кинуться кому-нибудь на шею и зацеловать до смерти…

Да, шла и плакала. А теперь я думаю, что это меня ангел коснулся, и в меня любовь впорхнула. Маленькая еще, сморщенная, беспомощная, как зародыш в беременной.  И любовь эта - такая еще мизерная, ничтожная, неразличимая - всю меня заполнила, и рвалась наружу, и вот так – слезами - из меня проливалась...

Наверное, я сумасшедшая, но я вот тот - один-единственный - раз его и видела. Когда рассказала Регине, она расхохоталась: «Ничего удивительного, с твоей-то впечатлительностью». А мой бывший, кстати, говорил, что мужчина влюбляется в женщину в шесть раз быстрее, чем женщина в мужчину – научно доказано. Это он мне поведал, когда мы уже расставались – в том смысле, что не надо торопиться, что я просто не успела его полюбить. Долго он меня уговаривал: ты, мол, еще сама не поняла, как ко мне относишься, не прогоняй сразу, давай хотя бы видеться будем. Я вспылила: можешь ты понять, что не люблю я тебя? Как же мы будем после этого спать вместе? А он: ничего, женщинам нужно больше времени, ты ко мне еще не привыкла. А привыкала я к тому времени полтора года. Допривыкалась до того, что видеть его уже не могла. Все меня в нем раздражало. Особенно его глуповатый смех и замшевая жилетка с заклепками. Главное, человек он просто замечательный – добрый, душевный, щедрый, без претензий и задвигов, детей хотел... А я вот именно за эти «исключительные личные качества» его особенно возненавидела. Я и злилась на него, наверное, потому что он ни малейшего повода упрекнуть себя не давал. Идеальный мужчина – за ним, как за каменной стеной.

Я бесилась, но насиловала себя, делала хорошую мину, а потом решила: ну и ладно, пусть я буду сукой. Короче, говорю ему: нет, мой дорогой, хвост частями не рубят. Давай эту тему закроем раз и навсегда: у тебя своя жизнь, у меня – своя. Он дернулся, как от удара, губу прикусил, глаза бешеные. А потом улыбнулся и говорит: это пока ты молодая и красивая, отношениями серьезными разбрасываешься, а когда тридцатник стукнет - и семьи, и детей захочется, за любого мужика, как за последнюю соломинку, цепляться будешь. Только не получится у тебя ничего, не нужна ты никому будешь – попомни мое слово. Встал и пошел, на указательном пальце брелок с ключами от машины вертел. Врезалось в память.

Ну, в общем-то, так все и получилось. Ближе к тридцати начало сердечко ныть и под ложечкой сосать. Все мои подружки повыскакивали замуж, приятели тоже обзавелись семьями, компании постепенно развалились, у всех появились свои заботы, у многих - дети, знакомиться стало и не с кем, и негде. Встретила на улице бывшего: он женился и успел настругать двоих детей, пошел в политику, занимался предвыборными кампаниями и сильно на этом поднялся. Жалеешь? – спросил он меня. Вот еще, ухмыльнулась я, у меня-то все впереди и по высшему разряду. Это ты уже отстрелялся, отдыхай.

Сказала я это просто так, чтобы он не злорадствовал. На самом деле, за мной тогда ухаживали два мужика, оба женатые. Сошлась с одним, помоложе и посимпатичнее. Но радости было мало. Поначалу, конечно, ничего, даже романтично. Мужчины, когда из семьи вырываются, им праздника хочется, чтоб все сияло и жгло. И ты на этом празднике, как именинница. И цветы, и подарки, и клубы, и театры, и отдых в Хургаде или в Анталии. А потом как-то все притухает, приедается, начинается рутина, суровые будни, тоска. Вечное ожидание, а потом спешка и суета – не любовь, а карманное воровство, конспирация эта дурацкая, неловкость, страх столкнуться с кем не надо... Какая уж тут романтика.

А мой любовник со временем еще и маяться начал. Что с ним происходило, я не понимала. Может быть, влюбился? То ли ему перед женой было стыдно: это ведь получается настоящая измена, а не просто «отвод души». То ли передо мной: за то, что не может бросить жену-сына и мне нормальные человеческие отношения предложить. Не знаю, только видела я, что ему крепко не по себе, и становится все хуже и хуже. Подумала я, подумала и решила больше ему не звонить. И не звонила.

Он пару раз сам объявлялся, но что-то у нас никак не получалось встретиться: то у меня командировка, то он в цейтноте. Последний раз приехал ко мне домой: усталый, замученный, с виноватой улыбкой,  глаза прятал. Разговор у нас не клеился. Он был весь в себе,  в своих мыслях, и мне уже невмоготу рядом с ним – такая тяжесть навалилась, не продохнуть. В тот раз я себя проституткой почувствовала. И он отрабатывал, как по найму. Такая бесчувственная, механическая мерзость вышла, что сразу стало понятно: конец. Расстались как обычно, но больше не виделись и не созванивались.

Были и потом, конечно, отношения, но все такая откровенная дрянь, что и вспоминать не хочется. Так потихоньку я и до сайта знакомств докатилась. И первый же, что называется, встречный – прямое попадание. Да, попала и пропала - это мне сразу ясно стало. И что делать с этим, я не знала. Из разговора я все-таки уловила, что он женат, трое детей мал-мала меньше – то есть перспектив никаких. Всю неделю я ходила как в воду опущенная. То разревусь, то расхохочусь. То и дело захожу на его страницу, малыша в матроске рассматриваю. И как-то раз меня как током ударило: я вдруг все-все наперед увидела - все свое счастье с ним и всю свою боль, за этим последующую, потому что удержать его я бы не смогла, как ни хотела – неприкаянный он, волчья сущность. Нет, не бывать этому! Вот сейчас удалю свою страницу и дело с концом, и ничего этого не будет. И удалила.

Так прошел месяц. Я стала часто выпивать: то водки, то вина куплю после работы и набираюсь в одиночку. Зайду на его страничку: там все то же черно-белое фото, серьезный советский мальчик темными глазками меня сверлит, по-прежнему ищет девушку для «романтических встреч». Закрою, выпью еще рюмочку и на закат любуюсь.

Однажды вечером встречаю у подъезда парня. Еще совсем мальчишка, лет двадцать, поддатый и грустный. А не курит ли случайно, говорит, такая очаровательная девушка, а то было бы очень обидно, вернее, наоборот… Достаю сигареты. Он взял одну и в гости стал напрашиваться. Ну, все по схеме: дайте попить, а то так есть хочется, что переночевать негде. Не знаю, что на меня нашло. Может, он мне чем-то понравился: несчастный и пришибленный какой-то. И я не лучше. Сходили за водкой, поднялись ко мне.

Он сразу начал мне душу изливать: вот, мол, двадцать три года, сыну - два с половиной, жена-красавица, но я ее не люблю. Я молча слушаю, рассматриваю его. Она, продолжает, к сексу безразличная, после рождения сына для нее только ребенок и существует. Слушаю его и поражаюсь: как же мы можем к Богу прийти, если мы даже к ближнему своему, к по-настоящему близкому человеку, ни на вершок приблизиться не хотим? Как этот эгоистичный мальчишка может понять свою жену, которая стала матерью? Как вообще мужчина может понять женщину? Ведь родившая женщина становится немного святой – Богу подобна становится, который ради другого, за каждого смерть принял, умер за нас. Потому что любил. А ведь мать (почти всякая) своего ребенка любым, со всеми потрохами принимает и любит: будь он хоть вор, хоть убийца, хоть насильник, хоть самый распоследний грешник. Она ради другого –  своего ребенка - пожертвует собой, не раздумывая, любое страдание примет, лишь бы его спасти.

Собутыльник мой все возмущался: теща еще таскается каждый день! Я у нее ключи отобрал, а жена взяла и опять ей отдала. Я осторожно спросила: а теща зачем приходит? С ребенком, наверное, помогает? Да, говорит, помогает, но мне от этого дискомфорт. А ты, не выдержала я, возьми ребенка на себя - и теща ходить меньше станет, и жена будет довольна, может, в ней и желание проснется? Нет, отвечает, она – конченый человек. Я ей красный пеньюар купил, попросил: надень на ночь. Она надела и сразу сняла: гадость синтетическая, говорит, телу неприятно, и вообще я тебе не шлюха какая-нибудь. В общем, я и мои проблемы ей до лампочки. Просто мужик в доме нужен. Я рассмеялась: мужик завидный! Он обиделся: я - больной человек, между прочим. Мне всего двадцать три, а у меня третья стадия алкоголизма. А я думаю про себя: я ведь тоже, получается, алкоголик – месяц уже квашу в одно лицо. Лечиться не пробовал? – интересуюсь. Пробовал, жена пыталась лечить. Месяц в больнице пролежал, потом вышел и сразу в ларек – банку джин-тоника купил, и пошло-поехало. Домой на карачках приполз. Вот охламон! И что-то так мне его, дурака несуразного, жалко стало. И себя. Сходили, взяли еще бутылку, он остался у меня.

Проснулась рано утром, голова раскалывалась. Умылась, вышла на балкон: тишина, людей никого, листва с деревьев бесшумно осыпается. Я, сонная еще, вполголоса говорю: на улице так тихо, как будто война началась… Ну-ка, ну-ка, что ты сказала? – раздалось за спиной. Я оглянулась, а там мой новый знакомец в одних семейных трусах с всклокоченной немытой шевелюрой возвышается во весь свой почти двухметровый рост. Я повторила без особого энтузиазма: на улице так тихо, как будто война началась. Да это же стихи! – кричит и на шею мне бросается. Я тебе главного не сказал: я же поэт, стихи сочиняю! -  возбужденный такой, чуть ли не ликует. Слушай, говорит, мне тебе предложить абсолютно нечего: ни квартиры, ни денег, ни работы. Примешь таким как есть? А я – весь твой. Я растерялась. Опасливо так спрашиваю: в каком это смысле? А он: я сейчас же домой еду, вещи собираю и к тебе – навсегда! Можно? Смотрит на меня, как ребенок пятилетний, который погулять отпрашивается. И тут снова – сама не знаю, что со мной случилось. То ли похмелье это проклятое (слезы близко), то ли я и впрямь в этот момент поверила, что судьба у меня такая – с женатым связаться, то ли просто пожалела его, раздолбая, не захотела обламывать. Или просто – захотелось любви, тепла, нежности, живого человека рядом? Хорошо, переезжай. Он аж взвизгнул от радости, на руки меня подхватил и стал, как полоумный, по квартире таскать.

Пришла на работу, думать ни о чем не могу, места себе не нахожу. Что же я творю? Зачем? И свою жизнь гроблю, и… Наконец, он позвонил: выйди на минуточку, я подъехал. Я подумала, что за ключами, но у него был такой упавший, подавленный голос, что я встревожилась. Выхожу, он ко мне бросается, обнимает, обливаясь слезами, и сообщает: Анька, солнце! Прости меня, подонка, но я не могу… Не смог… Сын… Понимаешь, сын… Он-то ни в чем не виноват… Я молчу, смотрю на него сочувственно, а у самой камень с плеч. Слава Богу, хоть этот грех не на мне. И за него рада. Не все пропил, бухарик – душа-то за ребенка заболела. Я стала его успокаивать: ты все правильно сделал, поступил, как мужчина. Может, в твоей жизни это первый мужской поступок, и дальше все будет хорошо: и с женой наладится, и пить бросишь... А он меня будто не слышит: прости да прости, мразь я, сволочь, обманул-подставил. Ладно, говорю, езжай домой, и за меня не волнуйся, все в порядке. Нет, я тебя подожду с работы, нам нужно поговорить, это, мол, очень важно.

После работы решили в бистро в соседнем доме пойти. Домой я отказалась его вести: что было, то было. Проходим мимо киоска «Роспечати», несостоявшаяся судьба моя меня за рукав тянет: смотри. Там какие-то дешевые пластмассовые машинки расставлены на прилавке. Дай, говорит, двадцать пять рублей взаймы – сыну подарок сегодня привезу. У меня сердце упало: какая же я все-таки сука… Дала ему денег. Он купил зелененькую, неопознанной марки. Идет, радуется, чуть ли не в припрыжку. А я злая, как собака, иду, губы кусаю: сделала «подарок» ребенку, молодец, камелия отзывчивая…

Пришли в кафе. Сидим, пьем чай. Он вдруг с места сорвался, побежал куда-то. Возвращается и жалобно так: дай сто восемьдесят рублей. Зачем? Давай выпьем, говорит. Там двести грамм самой дешевой водки сто восемьдесят рублей стоят. Нет, отвечаю. Во-первых, это свинство - за счет дамы водку лакать, а во-вторых, мне завтра на работу. Он скис, но не отступается. Я, говорит, сейчас выпью в последний раз и все, в завязке. Мне тебе кое-что очень важное сказать надо, я на трезвую голову не смогу. - Ты ж подарок сыну купил. Ну, как ты в пьяном виде ему на глаза покажешься?… Черт! Ну, будь ты человеком – дай денег! Чего ты меня мурыжишь-то? Не видишь, что ли, что меня всего трясет? Я тяжко вздохнула, посмотрела ему в глаза – он рожу виноватую скорчил. Я отдам, говорит. Завтра пойду устроюсь на работу и после получки все верну: и за чай, и за водку, и за машинку. Ну? В общем, принесли нам графинчик.

Сидим, пьем водку. Без запивки, без закуски, как аристократы. Он сидит напротив и опять свою линию гнет: жену не люблю, домой не хочу, работать скучно, тебя вот навсегда теряю... Ладно, говорю, я пойду. Он вцепился в меня: погоди. Достает из кармана какую-то бумажку: это тебе, сегодня написал. Я развернула аккуратно сложенный листочек, а там - стихи. Прочитала. Не понравились. Особенно рифма «котенок» (это он обо мне) – «ребенок» (который нам мешает). Я усмехнулась. Сказала: спасибо, трогательно. Сунула листок в сумку и пошла.

В метро уже было пусто, много свободных мест. Я присела. Вчерашний вечер и сегодняшний день промелькнули перед глазами. И так тошно мне стало, что слезы сами собой полились. Тушь потекла. И мальчик советский из головы не идет. Хожу, говорю, слушаю, дела делаю, а он сидит во мне, как заноса, и душу тянет. Я ведь и с малолеткой этим связалась, потому что от него убежать хотела. В счастье поверить. От него убегаю и к нему же возвращаюсь. Вспомнила опять его детскую фотографию, и такая нежность во мне проснулась. Так захотелось обнять и приласкать этого мальчугана с серьезным буравящим взглядом. Пусть я не мать, но вот за него, за чужого, которого единожды видела, я бы тоже могла умереть. Сижу и повторяю про себя: умру за тебя, умру…

Тут ко мне подсела пожилая женщина. У вас горе какое? – спрашивает. - У меня вот сын умер, год назад схоронила. Двадцать шесть лет. Единственный был, больше никого. Не жизнь, а мученье одно. Каждый божий день его вспоминаю, разговариваю с ним. Как же так, сынок, говорю, как же ты мог? Наркотики… А у вас что, милая?

Я слезы вытерла, повернулась к ней, слова подбираю. Помните, говорю, фильм такой был – «Плохой хороший человек»? Помню, говорит, там Даль играет. Ну вот, продолжаю, а я счастливый несчастный человек. Плачу на радостях, веселюсь на горе. Она отстранилась от меня, смотрит неприязненно: пьяная, что ли? Да, пьяная. Пьяная.

Пришла домой, включила компьютер, зашла на его страницу. Желтый кружочек мигает – значит, на сайте. Наверное, переписывается с кем-то. Я подумала и создала себе новую страницу, без фотографии, безо всего, только снова «серьезные отношения» галочкой отметила. Пишу ему в личку: это Аня, помните? Он отвечает: как забыть, и смайлик. Я подождала с минуту, а потом набралась храбрости и выпалила: я влюбилась. Что мне делать? Он молчит. Я тут же перепугалась: что же я наделала?! Строчу вдогонку: какая двусмысленность… я не в вас влюбилась, а в одного человека… он пьет, да еще и женат... не знаю, что делать, а посоветоваться не с кем… Он – мне: ну вот… не в меня, и смайлик. И через минуту: в сущности, с алкоголиками существует только два варианта - попытаться помочь и пожалеть об этом или пройти мимо и ни о чем не жалеть. Разницы никакой.

Тогда я спрашиваю: а с женатыми?  Отправила, жду. Потом вижу: у него красный кружок замер – значит, разлогинился, вышел. Наверное, подумал, что я совсем обнаглела – привязалась к малознакомому человеку со своими откровениями… Можно сказать, мягко послал. Ладно. Ладно. Пусть так. Хорошо. Я пошла на кухню, достала полбутылки водки, выпила, покурила.

Вернулась к компьютеру, а там новое сообщение:  ну, это моя тема. Надо бы поговорить об этом обстоятельно. Я трясущейся рукой набираю: когда? Он снова пропал минут на пять. Потом пишет: в смысле, можем увидеться? Да, пишу, да, мне надо вас увидеть. Анна, дело в том, что я очень занятой человек, и для каждой встречи мне буквально приходится выкраивать время. Мне удобно во вторник и в четверг. Вы как, сможете подстроиться?

Я перечитала несколько раз, но так и не поняла, что там написано. Смотрю в монитор, как слабоумная, не вижу ничего:  буквы двоятся, все расплывается, голова кругом идет. Он пишет: подстроиться…

Просто подстроиться… Надо только подстроиться... Ты же хотела… Сама хотела… Умереть за него готова была… Под нож лечь, если надо… А тут всего-то… «Подстроиться»… Это же ерунда, если вдуматься… Разве это жертва… Ты же сама хотела… Умереть хотела… Да, умереть, умереть… Лучше умереть… Лучше бы он меня убил… Взял бы и ножом пырнул… Лучше, лучше, чем… Это… Но разве он виноват… А я… Я виновата… Кто виноват… Кто все это сделал… Почему… Зачем я ему написала…  Зачем подстроиться… Что он написал… Кто он мне…  А я… Кто я… Почему я… Неужели… Господи… Кто-нибудь... Помогите…

В рот проник острый гадкий водочный привкус, к горлу подступила рвота. Я рванулась в ванную и едва успела донести содержимое желудка до унитаза. Меня выворачивало наизнанку, я рыдала и давилась собственной блевотиной. Кроме чая и водки во мне ничего не было.

Выпотрошенная, как барабан, разбитая, опустошенная я выползла на балкон. Сердцебиение лихорадочно отдавалось в висках. Я отдышалась. Подул прохладный ласковый ветерок. Полегчало. Выкурила сигарету, немного успокоилась. Потом сходила в ванную, умылась холодной водой, остервенело почистила зубы. Минут пять рассматривала в зеркале свое осунувшееся лицо – с брезгливым любопытством и презрением, будто оно не имело ко мне никакого отношения. И вдруг рассмеялась – во весь голос, истошно,  захлебываясь от смеха. Стояла и хохотала над собой.

Спустя какое-то время я вернулась к компьютеру, перечитала нашу переписку и ответила: извините, я не смогу подстроиться. И смайлик. 


2011