Гл. 1. Об удвоении реальности в России окончание

                * * *
  Конечно, без реформ в жизни страны нельзя, но одно дело, когда они назрели, и совсем другое – когда их насаждают огнем и мечом, через дыбы и виселицы, отправляя любого, кто не подчиняется их диким, ни с чем не сообразным требованиям, на каторгу. Также большое значение имеет, какими методами они насаждаются, и какое отношение к ним проявляется у самих реформаторов. Петр был одержим своими реформами. Как известно, он умертвил собственного сына из опасения, что тот сможет после его смерти воспрепятствовать проводимому им курсу. Для Царя именно государственные реформы были новой религией, а не традиционная русская религия, с которой он обращался без всякого почтения, и которая вышла после его коллегиальных нововведений изуродованная до неузнаваемости. Именно царь Петр запустил в Русской Православной церкви процессы, приведшие ее ко второму после Никоновских реформ расколу 1917 года.
Раскол, разделивший русскую церковь на русскую церковь и русскую церковь за рубежом,  до конца не изжитый по сей день, косвенно свидетельствует о том, что реальный повод для недовольства ею у населения все же был. Двухсотлетний Синодальный период, заставлявший церковь двигаться в фарватере самодержавной политики, когда ей оставалось лишь благословлять решения царской власти, дал себя знать в ХХ веке. Слившись с Самодержавием на 200 лет в  тесных объятьях, превративших ее, по сути, в государственный департамент по управлению делами веры, Русская церковь в ХХ веке пришла к тому, что ей пришлось расплачиваться за «всеядность» ее иерархов в веке XVIII, - таких, как  архиепископ Феофан Прокопович, стоявший у истоков реформы Церкви, а также  архиепископ Феодосий, бывший духовником Петра, благословляя все Петровские начинания, в том числе, и убийство собственного сына.
Синодальный период часто сравнивают с пленением церкви светской властью, узурпировавшей ее духовную власть по примеру некоторых Западноевропейских Монархий, но ведь никто насильно ее не завоевывал, новый духовный регламент Петр I разослал на подпись всем 67-ми  иерархам Церкви и никто не посмел воспротивиться его воле.
 Синодальный период, когда, по выражению одного из нынешних церковных иерархов, «церкви заткнули рот», оказался тяжелой страницей в ее жизни, ибо публично своего мнения о происходящих в России событиях она высказывать не могла. Что ни происходило вопиющего в жизни тогдашнего общества, - кровавое Воскресение, цепь поджогов  и погромов, прокатившихся по деревням 1905-1907, а после в 1916-1917-х годах, - никакой внятной оценки этого от церкви не последовало, но лишь  - с позиций Самодержавия, на стороне которого (что бы то ни предприняло), церковь была безоговорочно.
Это, конечно, не добавляло ей авторитета в и без того освиневшем народе, погрязшем в пьянстве, воровстве и насилии, каковые явления тоже никак не комментировались (за исключением отдельных священников, еще не окончательно растворившихся в духе времени).
Читаем у И. Бунина в «Окаянных днях»:
«Слышу на улицах:
- Нет, теперь солдаты стали в портки пускать. То все бахвалились, беспечничали,- пускай, мол, придет немец, черт с ним,- а теперь, как стало до серьезного доходить, здорово побаиваются. Большое, говорят, наказание нам будет, да и поделом, по правде сказать: уж очень мы освинели!»
Гонения на Церковь при Советской власти свидетельствовали, конечно, о духовном кризисе самой церкви. Свидетельство тому - признание Советской власти Патриархом, которое резко осудила русская церковь за рубежом, т.е. иерархи той самой единой  русской церкви, оказавшиеся в иммиграции.
16 февраля 1923 г. Патриарх написал: "Я признаю свою вину перед Советской властью в том, что в 1918 г., по осень 1919 г., издал ряд посланий контрреволюционного характера, направленных против Советской власти и использованных ген. Деникиным и другими белыми организациями в их борьбе с Советской властью... Я признаю, что мое послание от 19.01.1918 г. заключало в себе анафематствование Советской власти и призывало верующих сплотиться и сорганизоваться в духовные союзы для отпора всяким покушениям на церковь в политике Советской власти в отношении церкви". Коммунистами готовился суд над Тихоном, он был заключен во внутреннюю тюрьму ГПУ.  Патриарх пошел на компромисс с Советской властью, написав 16 июня 1923 г. "покаянное" заявление: "Я отныне Советской Власти не враг". 27 июня он был освобожден из-под стражи. Судебное дело против него было закрыто, выехать за границу он не захотел. 28 июня патриарх Тихон издал первое после освобождения послание, в котором говорилось: "Я решительно осуждаю всякое посягательство на Советскую власть, откуда бы оно ни исходило... Я понял всю неправду и клевету, которой подвергается Советская власть со стороны ее соотечественных и иностранных врагов". Все эти заявления снова вызвали резкое осуждение церковных иерархов русской зарубежной церкви, сделав явным раскол Русской церкви для всех.
Из этого, впрочем, вовсе не вытекает, что церковь была плоха, ведь, она объединяла русский народ в годину многих испытаний, помогая ему выстоять в борьбе со многими поработителями земли русской, просто духовная реформа Петра связала ее по рукам и ногам. Упадок веры в русском народе начался с реформ Петра, поселившим раскол между народом и Церковью, восставшего на основы церковного устроения, положившего начало ее плену у Самодержавия, длившегося, как и татаро-монгольское иго, 200 лет. Падение Самодержавия, узурпировавшего духовную власть над обществом, много способствовало раскрепощению Церкви, отделившейся, наконец, от государства, положило конец ее слишком тесному контакту со светскими властями, что не могло не делать ее уязвимой перед царской тиранией, и дало толчок к очищению через кровь новомучеников, пострадавших за веру (особенно на заре советской эпохи), от безбожия властей. К ним причислен и сам последний Самодержец, искупивший своей смертью и смертью семьи грех своего предка, захватившего Церковь в полон, что стало впоследствии источником неисчислимых бед для Руси.
Духовная реформа Петра началась с обвинений Патриарха в неосуществленных преступных замыслах, в задуманных, но не совершенных преступлениях. Одним из главных авторов этих обвинений и идеологом «исправления духовного чина» стал Митрополит Феофан Прокопович, чутко улавливавший новые духовные нужды светской власти.
Ставя над церковью Синод, т.е. коллегиальный орган управления, вместо существующего до него Патриарха, авторы «Духовного регламента», видели в том много пользы для общества, т.к. «от соборного правления не опасатися отечеству мятежей и смущения, яковые происходят от единаго собственнаго правителя духовного (вот он – главный пункт обвинения: волнения от Патриарха не произошли, но могут произойти! – С.С.).  Ибо простой народ не ведает, како разнствует власть духовная от самодержавной, но великою высочайшего пастыря  честию и славою удивляемый, помышляет, что таковой есть то второй государь, самодержцу равносильный, или и больши его, и что духовный чин есть другое и лучшее государство, и се сам собою народ тако умствовати обыкл. Что же егда еще и плевельныя властолюбивых духовных разговоры приложатся и сухому хврастию огонь подложат? Тако простыя сердца мнением сим развращаются (т.е. преданность Патриарху, как главе церкви, есть разврат, а установление светской власти самодержца над церковью – богоугодное дело. – С.С.), что не так на самодержца своего, яко на верховного пастыря, в коем-либо деле смотрят. И когда услышится некая между ними распря, все духовному, вси духовному паче, нежели мирскому правителю, аще и слепо и пребезумно согласуют, и за него поборствовати и бунтоватися дерзают…».
 Давая обоснования для введения духовного регламента, переворачивающего весь церковный строй под новые нужды Петровской власти, авторы текста сначала приписывают Патриарху возможные мятежные замыслы, направленные к свержению царской власти, а затем, во избежание их предварения в жизнь, признают необходимыми реформы в управлении церковью для сохранения безопасности и преуспеяния страны.
Читаем далее: «А когда еще видит народ, что соборное сие правительство монаршим указом и сенатским приговором уставлено есть, то паче пребудет в кротости своей и весьма отложит надежду имети помощь к бунтам своим от чина духовнаго».  Т.е. логика тут такая: А Патриарх говорил, что он не затевает бунт? Не  говорил, значит, может затеять, а раз может, его надо упредить, а для этого нужно  отстранить его  от власти, а на его место поставить его Царское Величество.
После всех переустроений,  которые Петр предпринял в отношении церкви, она предстала перед паствой не живой, какой была до него во всей силе несомого ею слова Божия, выступающая, как молельница и печальница за Россию перед Всевышним, а как ее некий бюрократический муляж. Для Петра главной задачей Церкви было уже не спасение отдельной души, но в первую голову - соблюдение государственных интересов. Священники обязаны были, следуя букве духовных реформ, клясться царю в обязательном нарушении ими тайны исповеди – одного из основополагающих начал церковного служения, - буде они узнают от кающегося мирянина о замыслах противу трона. Каждый приносящий на Евангелии клятву священник обязывался «о ущербе же Его императорского величества интереса вреда и убытке, как скоро о том уведаю, не токмо благовремянно объявлять, но и всякими мерами отвращать, препятствовать и не допущать, тщатися буду».  Далее шел текст, уподобляющий священника какому-нибудь тайному агенту царского сыскного ведомства: «Когда же к службе и пользе Его императорского величества какое тайное дело, или какое б оное ни было, которое приказано мне будет тайно содержать, и то содержать в совершенной тайне и никому не объявлять, кому о том ведать не надлежит и не будет повелено объявлять». Т.е. священники на Евангелии приносили клятву, в корне противную самому духу Евангелия, что делалось в раже затмившего власти очи административного ажиотажа.  Конечно, в свете этого проникновения государства в духовную сферу, - тем более противного в своей назойливой дотошности, чем более подробно были регламентированы действия священнослужителей, обязанных доносить на своих прихожан, - священники не могли в полной мере выполнять свои прямые обязанности, к которым они изначально были подвигнуты своим служением, - окормлять паству. Ибо, как сказано в Писании: "Никто не может служить двум господам: ибо или одного будет ненавидеть, а другого любить; или одному станет усердствовать, а о другом не радеть» (Мтф, гл. 6, ст. 24). Деморализующие последствия для общества этих духовных нововведений даже трудно вообразить, они были даже страшней насаждения Петром на Руси культа пьянства и курения табака.
Указом от 28 апреля 1722 года священники предупреждались:  «ежели кто из священников сего не исполнит и о вышеозначенном услышав, вскоре не объявит, тот без всякого милосердия, яко противник и таковым злодеям согласник паче же государственных вредов прикрыватель, по лишении сана и имения будет лишен и живота». Трудно вообразить себе, как священник мог отправлять церковные требы, постоянно держа в уме обязанности государственного сексота, будучи связан принесенной присягой. Другими словами, священник был обязан воплощать в себе два взаимоисключающих начала – Христианский дух и дух административно-бюрократический, т.е. сочетать несочетаемое.
 Известны случаи наказания священников за неразглашение тайны исповеди, это происходило в тех случаях, когда грешник в тайной канцелярии рассказывал под пыткой  ранее неизвестные сведения, о которых прежде сообщал  на исповеди. Так, был пытаем и казнен священник, который утаил тайну исповеди Ивана Долгорукого, который признался ему, что собственноручно подписал завещание Петра II в пользу князей Долгоруких. Сам Иван был жестоко пытаем, и казнен за попытку смены династии через четвертование.
Синод, желая выслужиться перед властью, даже иногда бывал жестче (т.е. менее милосерден) в своих решениях о наказаниях, чем сенат, являвшийся, как известно, светским органом правления. Так, между сенатом и синодом возник спор о возрасте, с которого можно применять пытки к допрашиваемым. Сенат считал, что пытки можно применять с 17-ти лет, до этого возраста преступник считался малолетним, а значит, не подлежал пыткам и казни,  священный же Синод считал, что с 12-ти, ибо, по церковным правилам признавалось, что  человек проявляет способность ко греху, вообще, с 7-ми лет, а раз так, значит, и может считаться преступником с этого возраста.  Тут нет никакого противоречия между статусом священного Синода, т.е. органа духовной власти, и его, мягко говоря, не совсем «гуманной» политикой, т.к. Синод с начала его создания возглавлял всегда обер-прокурор – лицо светское, часто стоящее от религии на неодолимом для него расстоянии. Я уж не говорю о русских правительницах, процарствовавших весь «женский» XVIII век на русском престоле, с их фаворитизмом и презрительным отношением к церкви, главами которой они после духовной реформы Петра формально являлись. Известно, что Екатерина I после смерти Петра была «неутомимой вакханкой», т.е. горькой пьяницей, продолжая традиции «всепьянейшего собора», основанного ее мужем, дни и ночи заседая на пирах, что и свело ее относительно молодую (43 года) и здоровую женщину через 2 года такой жизни в могилу. Следующая после нее правительница Анна Иоановна почти открыто была неофициальной женой Бирона, человека, как известно женатого, имеющего троих детей. Есть версия, что младшим из них являлся незаконнорожденным сыном самой главы церкви. Елизавета Петровна, дочь Петра, вообще была не в состоянии выстоять всю церковную службу, и все время переходила на протяжении ее с места на место, кружа по церкви. Последняя же глава Церкви  - женщина Екатерина Великая, - сменившая за свое более, чем тридцатилетнее правление несколько десятков фаворитов-любовников, предпочитала во время церковной службы сидеть на балкончике, где у нее стоял ломберный столик, раскладывая карточный пасьянс. Представить за таким занятием главу, скажем, католической церкви, Папу Римского, совершенно невозможно. Конечно, не отличались целомудрием в семейных отношениях и праведной жизнью и последующие Монархи-мужчины, хорошими семьянинами были лишь 2 последних русских монарха – Александр III и Николай II. К их царствованию авторитет церкви в глазах народа был безвозвратно утерян. Словом, провозглашение Петром I себя главой церкви, передавшим этот титул и всем последующим управителям России, иначе, как балаганом, вроде его «пьянейшего собора», и не назовешь. Монархи на российском престоле, взвалив на себя неподъемную ответственность за охранение душ их российских подданных, вовсе этой ответственности не чувствовали, и обращались с ней, как с туалетной бумагой, подавая пример разгульной развратной жизни, фактически перечеркивая работу церкви по несению в массы христианских норм поведения. 
К образу светского правителя, освящающего своим духовным авторитетом церковную власть в стране, следует добавить, что главами русской Православной церкви последовательно становились: детоубийца – Петр I, казнивший сына Алексея за то, что тот не хотел «переменить свой нрав», - удивительное преступление с точки зрения современного права! мужеубийца – Екатерина II, муж которой Петр III, был умерщвлен братьями - заговорщиками  Орловыми, один из которых был тайным ее возлюбленным; и, наконец, отцеубийца – Александр I, знавший о заговоре против отца, и не ставший противиться его убийству.
 Что может стать с церковью, главами которой на протяжении 2-х столетий становятся люди, дотла развращенные безграничной властью, о Христианских качествах которых (за исключением Александра I, ставшего по легенде после мнимой смерти монахом отшельником, и Николая II, причисленного к страстотерпцам после расстрела в доме Ипатьева) говорить трудно! Конечно, можно быть безграничным правителем огромной страны, но для этого нужно огромное Христианское смирение, каким, должно быть, и обладали великие имена в Российской истории, такие как Владимир Мономах или Александр Невский, но ни один простой смертный, подверженный обычным человеческим слабостям, вполне простительным скромному обывателю, но обретающим на вершине власти вселенские масштабы, не способен противиться такой концентрации власти, какой обладает правитель в России. Противиться страстям – это дело церкви, именно Патриарх, стоящий рядом с троном, олицетворением которого была вторая голова державного орла, символизировавшая власть духовную, обуздывал в старину самые дикие порывы великих князей. Узурпировав же духовную власть, власть самодержавная отдала сама себя в плен собственных дурных страстей.
Абсолютная власть, не ограниченная законом, разрушает человеческую личность до дна. Это как в случаях с проститутками, которые после нескольких лет занятий своим ремеслом, может и хотели бы стать добропорядочными матерями семейства, да не могут: они, вроде, и делают все для этого, но ничего не выходит, т.к. душа разрушена. Проституция для души, как ядерный взрыв. То же и централизованная абсолютная  власть.
Конечно, духовная реформа Петра задела становой хребет народа, его духовность, которую Петр с присущей ему удивительной душевной неразвитостью (что отмечали многие его современники), не задумываясь, бесцеремонно переломил в сторону угодного ему строительства некой утопической модели общества, в котором все трудятся во имя создания мифического «всеобщаго блага». Вот кто должен был стоять во главе коллегиального органа управления церковью, созданного Петром, - в указе от 11 мая 1722 года читаем: «В Синод выбрать из офицеров добраго человека, кто б имел смелость и мог управление синодскаго дела знать, и быть ему обер-прокурором и дать ему инструкцию, переменяясь к инструкции генерал-прокурора». Символом будущей духовной жизни в России стал анекдот А.К. Нартова, записанный им в его «Анекдотах о Петре Великом»: «Его императорское величество, присутствуя в собрании с архиереями, приметив  некоторое усиленное желание к избранию патриарха, о чем неоднократно от духовенства предлагаемо было, вынув одною рукою из кармана к такому случаю приготовленный Духовный регламент и отдав, сказал им грозно: «Вы просите патриарха, вот вам духовный патриарх, а противомыслящим сему (выдернув другою рукою из ножен кортик и ударяя оным по столу) вот вам булатный патриарх!»  Потом, встав, пошел вон. После сего оставлено прошение о избрании патриарха и учрежден Святейший Синод. С намерением Петра Великаго об установлении Духовной коллегии согласны были Стефан Яворский и Феофан Новгородский, которые в сочинении Регламента его величеству помогали, из коих перваго определил в Синоде председателем, а другого – вице-президентом, сам же стал главою церкви государства своего и некогда, рассказывая о распрях патриарха Никона с царем, родителем его Алексеем Михайловичем, говорил: «Пора обуздать не принадлежащую  власть старцу, богу изволившу исправлять мне гражданство и духовенство, я им обое – государь и патриарх». 
Отныне церковь и ее духовная паства должны были поклоняться кортику самодержавия.
Духовная реформа способствовала деградации народа духовной и физической, приведшей его сегодня к одной из самых коротких в мире продолжительности жизни и самому большому в мире потреблению на душу спирта и никотина,  Также мы стоим на первом месте в мире по количеству абортов (с 2,3 млн. оно снизилось в 2010 г. до 1,6 млн), и количеству брошенных детей (8 млн.) что в совокупности ставит вопрос о самом дальнейшем существовании русского народа, как культурной и социальной общности. С Петра, а не с нынешнего министра Минобрнауки началось духовное разложение и деградация нации, начало свое они берут в Петровской духовной реформе церкви.
Но, проглотив церковь, Самодержавие перехитрило само себя. Отстранив церковь от прямого общения с народом, оно получило темную, невежественную, изуверскую массу черни, не поддающуюся никакому внушению и разумному управлению. Буйства ее смогли обуздать только в ХХ веке сталинские репрессии, которые, по сути, поставили деревню на грань выживания (а крестьянство по данным переписи 1897 года составляло 77,5% населения всей России), сильно сократив крестьянство, как класс, от которого сегодня мало, что осталось: ежедневно в России умирает 1 деревня. Эта огромная людская масса, полученная вследствие реформ Петра, словно социальное Цунами, смела и само Самодержавие и память о нем, которая начала возвращаться к народу лишь через 70 лет после его падения вместе с падением его могильщика – коммунизма.
Коммунисты украли у России ее историю (отсюда – и поговорка «Иван, родства не помнящий»), потому что многие из них были потомки крепостных холопов, всю жизнь живущих по пословице – «не пойман – не вор», для которых имущество хозяев было ничто, поскольку они сами были вещь.
* * *
Спустя 90 лет после октябрьских событий, перевернувших и перепахавших судьбы миллионов русских людей, Россия по прежнему демонстрирует свою приверженность монархии. Просто, если в 1613 году Михаила Романова выдвинула на престол боярская дума, то весь ХХ век, весь «красный» его период, на роль самодержца, именуемого в красной России генсеком, кандидатуры выдвигали старцы (или правильнее – старейшины?) из политбюро, мало, чем отличная по возрастному цензу от своей предшественницы – боярской думы. А сейчас президент назначает себе приемника, повторяя порядок, просуществовавший на русском престоле весь XVIII век, вплоть до царствования Павла I, отменившего знаменитый указ Петра о престолонаследии, и издавшего указ о передаче трона от отца к сыну.
Наверное, всегда так будет на Руси: высшая власть неизбежно будет соседствовать с высшей несправедливостью, но красота русской духовности никуда не уходит от нас: в русской душе наряду с самыми низкими, изуверскими проявлениями уживаются и прекраснодушные порывы. Вместе с мерзостью нищеты и запустения на Руси всегда соседствует красота куполов ее церквей и колоколен, неприметно разбросанных по бескрайним российским просторам, свидетельствующих о величии русского духа, способного рождать на всеобщем фоне разорения и всеобщего «нелюбья», памятники красоты душевной народа, сумевшего в приходившие на русскую землю с удивительным постоянством периоды лихолетий, отстоять свою национальную самобытность, язык, религию и культуру.