«ОЩУЩЕНИЕ ПОЛЕТА»
Детеныши лягушек (головастики) и их родители весело прыгали на всех дорожках и кувыркались в лужах. Значит еще будет дождь, перед хорошей погодой это зелено-серое племя ведет себя поскромнее. Веяло прохладой и свежестью. Пахучие травы опьяняли своим пряным запахом. На душе было празднично и радостно. В голове у Али забродили разные мысли. Может, пойти на речку и искупаться, пока не начался дождь. Пройдя несколько шагов, она увидела капкан, в который попал барсук. Аля попыталась высвободить зверька, но ей это не удалось, тогда она взяла камень и острую тонкую палочку и с их помощью справившись с непослушным предметом, освободила беднягу, который быстрее ветра умчался в сторону болота. А Аля, поспешно уйдя с этого места, чтобы не попасться на глаза хозяину капкана, продолжила путь. Кузнечики, бабочки, мотыльки – сколько все-таки необычного на свете. Все они так не похожи друг на друга, хоть и относятся к одному классу – насекомые. Бабочки попадались пестрые и броские или же наоборот неяркие, но очаровательные. Было забавно смотреть, как они порхают с цветка на цветок, составляя конкуренцию пчелам, те, в свою очередь, жужжа о чем-то своем, хлопотливо трудились. Птичий гомон усиливался. Птицы, очевидно, ждали дождя, А, может, и звали его. Они были ближе всех к небу и лучше понимали, что оно там задумало.
На кустарниках и деревьях пауки наплели свои блестящие и сверкающие на солнце сети, которые напоминали искусные рисунки на коврах, сделанных руками человека. Чтобы добраться до речки, нужно было пройти сквозь заросли багульника, шипишки и боярышника. С только-только начавшими созревать ягодами. Полностью созревших еще не было. Но Аля полаколамилась теми, что уже были желтыми или красными, хотя и недозрелыми. Когда она дошла до речки, хлынул дождь. Купаться расхотелось. Аля встала под навес беседки, стоявшей недалеко от берега, и стала наблюдать за каплями дождя и волнами речки. Несмотря на то, что река находилась недалеко, она за стеной дождевых струй оказалась как бы покрытой туманом и ее почти невозможно было разглядеть. Але надоело ждать, когда дождь прекратится. И поэтому она смело шагнула под водяные потоки, обрушившиеся на нее. Было ощущение, что кто-то опрокинул на нее огромную кадку с водой, но и этого ему показалось мало. Он брал и опрокидывал так же прямо на нее вторую, третью, четвертую. Когда она подошла к воротам своего дома, ливень стал затихать и вот уже падали последние капли при выглянувшем из-за туч и заулыбавшемся солнце.
- Переодевайся и садись ужинать, - сказала ей мама.
- Приятной получилась прогулка? – спросил отец. – Мы вот и на речку не ходили, нас прямо во дворе дождь искупал.
Аля рассмеялась. Настроение было хорошее. Она вспомнила, как в июне утром она видела в небе жаворонка и слушала его песни. Теперь она сидела и вспоминала сегодняшнее утреннее ясное, хрустальной голубизны небо, которое посулило ей погожий день, а тут вдруг дождь, хотя часов в 12 солнце запекло так, что хотелось даже снега, а когда так парит, обычно бывает дождь, он и пролился сначала небольшой, потом снова прояснило и, наконец, все завершилось ливнем. А про того жаворонка она даже сочинила стишок:
Жаворонок в небе
Песенку поет,
Потому что любит
Жизни хоровод,
Потому что где-то
Низко есть земля -
На него оттуда
Засмотрелась я.
И она вспомнила, как три года назад, они тоже сочинили вслух стихотворение вместе с Мелитриссой (так почему-то звали ее племянницу):
Какое небо синее
И дует ветерок,
Пошли мы всей семьею
Сегодня на лужок.
И жаворонок песню
Нам просвистел свою.
Деревья нам кивали
И ручейки бежали.
Мы видели корову,
Которая паслась -
И это все природа,
Что окружала нас.
Стихотворение показалось им нелепым и смешным, но родители их похвалили. И от этого на душе стало еще лучше. Тогда они были маленькими.
А сегодня Мелитриссе подарили волейбольный мяч. У нее был день рождения. Але было 10 лет, а та была ее на год старше. Она была хитренькой, как лисичка, а из всех переделок, в которые они попадали, выходила сухой из воды, а прямолинейная Аля частенько попадала впросак. В играх Мелитрисса всегда была принцессой, доктором, продавцом, а Аля выполняла самые разнообразные роли – от женихов, преступников, самозванцев и самозванок на трон до матерей, подруг, дочерей, пациентов, милиционеров, ей почему-то чаще в играх приходилось брать на себя мужские роли, хотя ни свистеть, ни лазить по заборам с должной удалью у нее не получалось. Либо свист с шипением получится, либо колготки или платье порвутся.
Игры были самыми разнообразными. Прочитают какую-нибудь книжку и начинают изображать из себя того или иного героя (приходилось по 20-30 ролей на одного), уже не по книжке, а по собственному сценарию. Так герои книг обретали новую, неизвестную их создателям, жизнь. Иногда и окружающих людей они включали в свою игру, даже безо всякого ведома со стороны первых. Было весело и здорово. То они были мальчишками-хулиганами из «Респбулики ШКИД» , то недоступной Аллочкой из «Витьки с Чапаевской улицы», то страшными преступниками или роковыми женщинами, то дочерьми милиционера, то девчонками из семьи нищих, а то известными артистками. Гуттиере и Человек-Амфибия, хромой Джон Сильвер, Эсмиральда и Феб, в кого только они не перевоплощались. Если кто-то из встречных казался им похожим на кого-то из героев произведения, например, на Генку Петрова из «Бронзовой птицы», девчонки начинали хихикать, разговаривать с ним от имени других персонажей этой книги, а недоуменный паренек смотрел на них, как на сбежавших из известной клиники.
Завтра нужно было идти в лес. Это было событие. Встречи с лесом всегда были предвкушением сказки, волшебства, желанным праздником.
Аля и Мелитрисса часто ходили в лес и на рыбалку, чаще с родителями Али, но иногда и с родителями Мелитриссы.
Был конец июля. Пошли первые грибы: маслята, сыроежки, некоторые другие. Аля знала, что еще раньше появляются шампиньоны и дождевики, но Алина мама была мнительной и не хотела брать грибы, в которых не была уверена и не хотела слушать соседей. А когда-то давно Алина бабушка со стороны отца (она умерла, когда Але было 4 года) собирала и шампиньоны, и опята, но почему-то этим бестолковым взрослым не захотелось узнать у бабушки ни особенностей этих грибов, ни загадочных рецептов, с помощью которых бабушка удивительно вкусно готовила эти грибы.
Але вспомнилось, как шесть лет назад они ездили отдыхать на озеро. Были ее старшие сестры Вероника и Лилия. Вероника с мужем и дочерью Надей, два отцовских друга, мама с отцом и Мелитрисса. Лилия рассказывала сказку про семерых козлят, а Аля заходилась плачем. Всем вокруг было смешно, а ей было не до смеха, ужасно жалко было козлят, но еще жальче было волка, которому вспороли брюхо. Неужели нельзя было сделать как-нибудь так, чтобы и козлят отставить невредимыми и волку не причинять таких страшных страданий, а убедить его стать добрым, но, увы, никто не хотел ее понимать, все только дразнили. А она плакала. И только мама, ее добрая мама, сочувствовала своей дочери и ругала всех остальных:
- Взрослые дурры, нашли с кем связаться, - говорила она. И Але:
- Не слушай их, доченька, ты правильно эту сказку понимаешь.
- Не рассказывайте мне ее больше, она с плохим концом, - заявила Аля. А рассказчики всегда наоборот усиливали жалобные нотки в голосе на самых трагичных местах
Потом Аля, Надя и Мелитрисса мыли посуду, им очень захотелось помочь взрослым, так как озеро было большое, то, конечно же, не было смысла куда-то зачерпывать воду, куда удобнее было все тарелки, стаканы и ложки поставить прямо в озеро, а после как там отмокнут, оно их прямо само отмоет, а они просто вытащат уже чистую посуду из воды. Многих тарелок и ложек взрослые потом почему-то не досчитались. Но девчонок никто не ругал, им просто сказали, чтобы они без разрешения взрослых не ходили к озеру. И все равно было непонятно, они так старались, а их никто даже не похвалил, наоборот запретили без взрослых подходить к воде. «Все-таки по мере взросления мозги тоже старятся и взрослые не умеют понимать некоторых вещей, - объясняла сама себе Аля.
Недалеко от их палатки расположился мужчина с мотоциклом, пахло бензином, а еще этот мотоцикл часто тарахтел и мешал отдыхать по-человечески. Тогда девчонки решили забраться в коляску мотоцикла и устроить там чаепитие. Он был уже не мотоциклом, а дворцом, где тогда еще пятилетняя Мелитрисса давала прием, а Аля и Надя были почетными гостями из зарубежных государств. Нечаянно Мелитрисса толкнула Алю, немножко расплескав чай, Аля от обиды толкнула Мелитриссу, у той вылилось полстакана, тогда Наде стало неприятно, что у нее одной полный стакан, и она вылила все его содержимое прямо на дно коляски. Вечером пришел хозяин мотоцикла, долго кричал на взрослых, а потом сел и уехал. Больше он не приезжал. В этот раз взрослые составляли крупный разговор по поводу того, как обращаться с чужими вещами. «А он нам сам разрешил посидеть в его мотоцикле», - сказала Надя.
- Так не с чаем же, - воскликнула ее мать.
- А он не говорил, что обязательно без чая, - аргументировала свое возражение пятилетняя дочь.
Взрослые поругались, поругались и успокоились.
Целыми днями девчонки пропадали на озере или гуляли по лесу. Потом ели вкусную уху, приготовленную в походных котелках из пойманной взрослыми рыбой. А когда было совсем поздно и темно, они укладывались спать в палатке, а Лилия рассказывала им на ночь сказки или включала электрический фонарик, работающий на батарейке, и вслух читала захваченную на всякий случай книгу.
А папа и его друзья ездили рыбачить на лодке. Иногда детей брали с собой. Детскому восторгу не было предела, а особенно, если еще удавалось самому поймать рыбку. Самая старшая из Алиных сестер – Мелитриссина мама – рыбу ловить умела и любила, но ее в этот раз с ними не было. Остальные женщины были к рыбалке равнодушны, они предпочитали пользоваться плодами труда рыболовов. А маму Али мужчины вообще не любили брать с собой, когда ловили рыбу, потому что она пойманную ими рыбу из жалости выпускала обратно в речку. Они ругались и говорили, что она все равно такая не выживет, а послужит только кормом для более крупной рыбы. Один раз мама бросила в речку крупного сома, добычей которого мужчины так гордились. Друг отца долго не мог прийти в себя от ее поступка. Отец смеялся. А потом, когда выезжали на природу, старались уйти подальше от мамы, чтобы она не экспериментировала над ними. Поэтому мужчины легче соглашались взять с собой ребятишек, чем ее. Мерное течение вод наводило на размышления о жизни, смерти, смысле всего существующего, а иногда, глядя на них, вовсе не хотелось думать, просто приятно было смотреть на ребристую водяную гладь.
Волшебство тех дней и вечеров осталось в памяти навсегда.
Сегодня они долго играли с Мелитриссой в волейбол, потом поливали грядки, потом собирали первую смородину, и мама варила из нее варенье, а отец чем-то занимался на огороде. Потом они плавили на огне сахар и делали из него леденцы, застужая в них ядрышки орехов и семечек. Получалось очень вкусно. Потом Аля пошла играть с Лилией в шахматы. Мелитрисса не любила шахмат, а предпочитала шашки, причем больше любила играть не в них, а ими в «Чапаева». Нужно было бить щелчком шашки со своей стороны так, чтобы сбить с доски как можно больше шашек противника. Игра не требовала особой сообразительности, но была все равно интересной и Аля тоже ее любила. Читать и играть в шахматы Алю научил отец, когда ей было четыре года, и с тех пор она не мыслила своего существования без книг. А еще отец и мама часто ходили в походы в лес и брали ее с собой, иногда это было с ночевкой в палатке целую неделю или две. Запах костра, крупные звезды над головой, все это манило и завораживало. А днем высоко в небе появлялись белые облака, которые напоминали то огромное чудище, то красивую девушку, то какой-то дворец. Аля вместе с мамой часто пытались разгадать, что же это такое плывет, и они придумывали удивительные истории про человека, превратившегося в облако, чтобы легче было отыскать свою любимую – ведь с высоты видна, наверное, вся земля. И еще много чего они фантазировали. И вот настало утро, которое они с таким нетерпением ждали. Они отправляются в лес. По дороге туда, они, включая и взрослых, играли в города. Кто-нибудь называл слово, а другой подхватывал и называл новое, но обязательно начинающиеся с той буквы, на которую оканчивалось предыдущее. Москва – Архангельск – Киров – Волгоград и так далее. Потом перешли на названия рек. Дома у Али на стене висела большая географическая карта, и они часто смотрели, какие есть на свете реки и города, поэтому ориентировались в игре не хуже, а то и лучше взрослых. Потом перешли на названия животных и птиц. Так и до леса дошли.
- Здравствуй лес! – закричали они. – Здравствуйте птицы, деревья, цветочки. Мы с вами, мы ваши.
- Заходите, заходите, - зашелестел лес в ответ. – Я давно жду вас. Хочу порадовать ваши глаза своей красотой, хочу вам отдать свои дары. Пушистые белки пробегали между кустов или, перепрыгивая с дерева на дерево, иногда бросались шишками, стрелой проносились мимо барсуки. Отец объяснял, какие грибы съедобные, как отличить рыжики и волнушки, какие бывают подберезовики. Каким опереньем отличаются те или иные птицы. Дети слушали вполуха, болтая о своем, но запоминали все. Грибов было много. Они росли в одиночку и семьями. Вылезали наружу или прятались под землей, листьями и ветками. Как радостно было найти гриб, как приятно наполнять ведро все быстрее и быстрее. Как было здорово, только мешало бесконечное ауканье мамы, которая боялась, что если все разойдутся в разные стороны, то обязательно потеряются. Але нравилось пробираться в самые чащи кустарников, куда взрослым было не проникнуть, а грибов там было обилие, она чувствовала себя такой отважной, выбираясь оттуда с целой кучкой грибов и расцарапанными чуть не до крови руками, коленями и лбом. Грибы, придя из леса, обрабатывали – мыли или чистили, потом жарили, мариновали, солили, делали все дружно, вместе и было весело. Потом Аля сходила в магазин за молоком и яйцами. Мама на ночь поставила тесто, а наутро Аля с Мелитриссой встали пораньше и стали помогать стряпать пирожки с грибами, картошкой, капустой и вареньем. Половину пирожков решили сделать печеными, половину жареными, чтобы угодить всем. К полудню управились и за обе щеки уплетали горячий вкусный борщ, заедая его пирожками. Потом, вспомнив, что у них на сегодняшнее число билеты в театр, Аля и Мелитрисса отправились в город на автобусе, заплатив 12 копеек за проезд на двоих (1 билет стоил 6 коп) – Когда Але было 6 лет, Лилия сводила их с Мелитриссой на «Лебединое Озеро» и с тех пор они не пропускали почти ни одного детского ли, взрослого ли спектакля. А Мелитрисса даже записалась на бальные танцы. Затаив дыхание, они ловили каждое движение актеров, завороженные искусством актерского мастерства. Обстановка в театре была торжественной, люди нарядными, атмосфера праздничной. Правда, не всегда все артисты справлялись со своей задачей, но это не изменяло ощущения, что прикоснулся к чему-то высокому и светлому, так как игра многих других была должном уровне. Сколько же спектаклей пересмотрела она за свою пока еще короткую жизнь! Когда у Мелитриссы не было настроения, а Лилии было некогда, Аля могла пойти в театр одна, безгранично уходя в развернувшееся на сцене действие.
Одна она даже никуда не выходила в антракте, настолько ее поглощал спектакль, особенно при хорошей игре актеров. С Мелитриссой они во время антракта ходили в буфет, где покупали себе мороженого сколько хотели без контроля взрослых (Мелитрисса его не очень любила, а Аля могла съесть сколько угодно – 100 бы порций дали – съела бы) или разнообразные пирожные с колючим напитком, закрашенным красным или желтым цветом, который щипал язык, но был приятен на вкус. Сегодня в 18.00 давали «Отелло», выступала труппа артистов из приезжего театра. Дездемона великолепно пела, а вот артистизма ей немножко не хватало. Все говорили, что оперу надо слушать, а не смотреть. Но главным в действии была музыка. Впечатление после оперы было непередаваемым. Недели две они находились под ним, рассказывая взрослым о том, как их потрясло это произведение. Лилия принесла из библиотеки Шекспира. У них было много своих книг, а вот Шекспира не было. И они погрузились в мир эпохи Гамлета, в мир страстей Монтеки и Капулетти. «Ромео и Джульетта», «Сон в летнюю ночь», «Сонеты» - это был невидимый, но осязаемый уже ими мир красочного вымысла, суровой были и высокого искусства. Пьесы великого драматурга они читали про себя и вслух по ролям.
Когда они были поменьше, они разыгрывали маленькие сценки перед домашними, выступали с танцами и песнями. А Лилия сооружала что-то вроде подмостков и показывала им с Мелитриссой кукольные спектакли. Или просто на папином магнитофоне записывали отрывки «спектаклей», которые представляли сами. Потом было очень интересно слушать. Как будто настоящие инсценировки по радио…
… А еще перед спектаклем – где только они не побывали! В город они приехали рано. До спектакля еще оставалось четыре часа. Они покатались на катере, посидели на берегу большой реки, заманившей их на свой берег красотой. Зеленые кустарники, мягкая трава простирались в разные стороны, порождая ощущение бесконечности. Девчонки смотрели на деревья, листья, сверкающие как изумруд от солнечных, играющих с ними лучей и не могли оторвать взгляд. Хотелось сидеть на этом берегу бесконечно. Хотелось поблагодарить кого-то, что так порадовал их глаз, но кого – они не знали. Поэтому просто радовались этой чарующей красоте. Потом они снова уехали в город и покатались на каруселях. Летом всегда было ощущение, что летаешь и кружишься, и совсем не хотелось, чтобы наступала осень, потому что нужно будет идти в школу и пройдет это ощущение легкости, уступив место работам будничным. Хотя осеннее время тоже имело свои прелести. Поспевал шиповник, боярка (так называли плоды боярышника), ранетки, брусника, их было интересно собирать, а тем более есть. Они были вкусны и целебны. Кроме того, продавались дешевые фрукты и овощи. Виноград в конце августа с 1.40 снижался до 40 коп. И можно было, купив килограмма два-три, весело и беззаботно уничтожать его с друзьями, сидя на скамейке. А ранетками вообще обкидывали одноклассников, они за серьезный фрукт не считались. Арбузы, персики, дыни, сливы были в каждом овощном магазине и стоили в буквальном смысле копейк4и. Да и с одноклассниками первую неделю сентября ругаться не хотелось, и учителя казались милыми и добрыми, а вот со второй недели все немножко менялось, учителя становились требовательней, одноклассники вредней, но все равно было хорошо. А бедным маме с папой и летом приходилось ходить на работу все дни, кроме выходных. Но они почему-то ходили на нее с радостью. И возвращались чуточку усталые, но довольные. Папа еще мог вечерами ходить в какие-то свои кружки, мама иногда ходила болеть за него. Но чаще оставалась дома, что-нибудь делала или читала книгу, или смотрела телевизор, или тоже уходила по своим делам. Аля любила все дни. И когда семья собиралась вся вместе. И когда все разбредались, чтобы уединиться и остаться с глазу на глаз с любимым делом.
… А перед театром еще они зашли в павильон и пообедали там. По дороге купили конфеты у цыган, длинные и тягучие, хотя родители запрещали им покупать такие вещи, и съели их. Потом они попили воды из газированных автоматов и посидели на скамейке, изображая героев последней прочитанной книги. Потом они купили разукраску и шоколадку Мелитриссиной младшей сестре, и наконец, оказались в театре, где и провели остаток дня.
Потом дома они читали журналы «Крокодил», «Юность», «Здоровье», «Крестьянка», «Работница», «Юный техник», «Техника молодежи», конечно, выбирая только то, что им понравится, и еще какие-то газеты. Родители выписывали очень много периодики. Каждому члену семьи по его интересам.
Потом они ужинали на выбор: кто картошкой с говяжьими котлетами, кто тушеной капустой с курицей. Потом пили чай с хлебом, маслом, колбасой и шоколадными конфетами. А для тех, кто после этого не объелся, был ягодный кисель или стакан кефира – на выбор. Правда, Алин отец не давал им скучать за едой, он спрашивал кто написал такую-то повесть, кто создал оперу по такому-то произведению, что означает то или иное слово, порой забывая обо всем, Аля выбегала из-за стола за словарем, потому что ей тоже становилось интересно узнать это значение. Мама ворчала, что они не могут спокойно поесть.
А потом мама сказала, чтобы они ложились спать. Але почему-то очень не хотелось спать. Нет, в сон-то ее клонило, но вот уснуть она почему-то боялась. И все-таки сон сморил ее. Она разобрала постель, легла и заснула.
КОНЕЦ I ЧАСТИ
ЧАСТЬ II
ХОЧУ ПРОСНУТЬСЯ
Когда она открыла глаза, то почувствовала, что тело как будто не ее, оно было чужим. Она немного полежала, потом встала и подошла к зеркалу, на нее оттуда глядела взрослая девушка, тогда она сообразила, что спит, попыталась проснуться, но ничего из этого не вышло, выбора не было – сон нужно было смотреть: и поплыли перед ней странные образы, переполненные ужасом, о существовании которого там, наяву, она и не подозревала.
Выйдя на улицу, она обнаружила, что во всех местах, которые наяву знала цветущими, царили разруха и хаос. На бывших кинотеатрах красовались вывески «Ритуальные услуги». Вместо клубов, культурных мест отдыха, библиотек повсюду были магазины и рестораны, и тех и других во сне было в тысячу раз больше, чем наяву. Продукты были дорогие, а люди ходили мимо них, облизываясь, потому что не имели денег. Люди в этом сне не получали честно заработанных денег, такие уж были нечеловеческие законы в ее страшном сне. Да и ее саму почему-то звали не тем именем, к которому она привыкла с детства, а какими-то странными звуками, сливающимися в один, который приблизительно лишь можно обозначить латинским значком R. Все в этом сне было дико, чуждо и ново. В этом странном и страшном сне она работала в конторе N, какой-то скучной и пыльной. Там были увесистые папки с разнообразными делами: X1,X2 ,X3 ,X4 и т.д.
Еще там были Большой Начальник, этакий вальяжный сибарит, предпочитающий на автомобиле служебном или личном (кого-то из подчиненных) доехать даже до соседнего здания, дабы сэкономить свое рабочее время. Папку с подшитыми в ней документами ему требовалось подать услужливо открытой на том самом месте, на котором ему требовалось, сам он не мог позволить себе тратить время на такие пустяки, как отыскивание самому нужного документа, в принесенной Маленьким Сотрудником не очень еще толстенькой папке. Дело было, конечно же, не в его барских наклонностях. А в том, что человек, принесший папку, отыскивал необходимый документ за 0,3 минуты, а ему пришлось бы затратить 0,5 минут, а такой перерасход рабочего времени он себе позволить не мог.
Первая Заместительница Большого Начальника, на чьи плечи был переложен груз решений и ответственности за основную работу служащих. Главным для нее было Дело. Если кто-то чего-то не успевал, в чем-то ошибался, сразу в ее глазах становился третьестепенным человеком, у людей не должно было быть семейных и других личных проблем. Все всё свое время должны были посвящать Делу. Приходить на работу в выходные, отказываться от отпусков. Дело – мифическое существо – действовало в ущерб здоровью и законному отдыху работников.
Вторая Заместительница Большого Начальника, женщина с гонором и большими амбициями, любила показать власть. Любила подчиненному дать почувствовать себя наиничтожнейшим. Ей казалось, что все должны стремиться к власти, мечтать о карьере. Глаза у нее были большие и холодные, когда R разговаривала с ней, всегда оставалось ощущение, что прикоснулся к чему-то скользкому, влажному и неприятному. И, наконец, Начальница. Она, наверное, сразу родилась Начальницей. Боже, как ей нравилось унижать людей. Начальница была подслеповатой и принимала людей за строительный материал. Она любила перековывать людей, на перекованных ею людей она ставила штампы. Особенно ей нравилось переделывать по-своему совершенно сформировавшихся и представляющих законченный, отточенный образчик человеческой природы. Такого ей хотелось переделать во что-то бесформенное и уродливое. Дать понять, что он на самом деле ничтожество, тем более, по сравнению с ней. Встречались люди, которые почувствовав, что голова у них поворачивается задом наперед, убегали, невесть что наговорив в Отделе Назначений, который определял, кем и где работать данной штатной единице, в другой отдел. Тем, кого ей не удалось перековать, да и вообще всем работникам других отделов, бывшим, нынешним и будущим сослуживцам, она легко, без угрызений совести, навешивала ярлыки: эта – первая сплетница, этот – первый идиот, у той – мозги тугие, а этой вообще в нашей конторе делать нечего (все в ее понятии вожделели попасть в контору N) и т.д. Она распоряжалась подчиненными, словно закрепленными за ней крепостными, она требовала служить ей «на задних лапках» и… никакого сахара, хотя бы в качестве ее хорошего настроения, никто никогда не получал. Начальница считала себя умной и просвещенной, умелой во всем, лучше всех разбирающейся в новых веяньях времени, в музыке, литературе, лучше всех готовящей огурцы, самой воспитанной на свете. На самом деле от нее разило невежеством. Воспитание этого человека не коснулось ни в какой мере. Она могла заявить подчиненным (она очень гордилась своим обонянием): кто из вас пересыпает вещи нафталином, вы их, пожалуйста, проветривайте, а то дышать невозможно. Нафталином не пользовался никто (возможно, она сама? Или это просто возрастное чудачество?). Но все почувствовали себя очень неловко. Одной из сотрудниц было сказано при всех: твоя туалетная вода очень резкая, ты ей больше не пользуйся. И та не пользовалась. А вот на ее резкий запах духов сотрудница, страдающая аллергическими головными болями от них, не смела ей ничего сказать, иначе ее ждала куча неприятностей, придирок, а то и письменный выговор.
- Я не выношу запах дешевых духов, - сказала Начальница другой, от которой шел аромат напротив очень дорогих духов, но эта девица была не из робких и продолжала поддерживать свой имидж так, как это нравилось ей самой.
От самой же Начальницы порой невыносимо для окружающих пахло очень дешевыми цветочными духами, но ей естественно никто об этом не смел сказать.
R чувствовала, что спит, силилась проснуться, но никак не могла, сон все продолжался и продолжался.
Начальница любила показаться сердобольной, но так чтобы обидеть человека резко и глубоко. R она однажды принесла поношенную куртку: «Моя дочь в ней на дачу ездит, ты, может, себе возьмешь, а может, племянницам твоим». «Спасибо. Моим племянникам есть в чем ездить на дачу». Дачи у R не было. Нищей она себя точно не считала. И покровителей такого рода не любила. R попала в зависимость от работодателей. В этом страшном сне давила нужда. Давила беспощадно. Давила всех. Те, кто были почти раздавлены, сидели на углах улиц и просили милостыню. Другие, уповая на свою работу, как на Бога, жили в ожидании своего мизерного заработка и, получив его, не знали, как растянуть, чтобы рассчитаться с долгами и прожить до следующей зарплаты. В этом сне люди учились на одни профессии, а получали другие. В конторе N не было ни одного служащего с соответствующим профилю этой конторы образованием. В этом нелепом сне R знала, что ее тоже сюда загнала нужда. Начальницу Нужно было Терпеть, потому что уйти было Нельзя. А еще каждый считал себя более нуждающимся, чем другой. Люди могли обидеться друг на друга ни за что.
- Ты одна живешь с родителями, тебе проще, хоть им и задерживают пенсию, у них ты есть, а я одна, у сына своя семья, - говорила женщина средних лет молодой, которой уже полтора месяца задерживали зарплату и 2 месяца не приносили пенсии родителям.
- Вам-то что…, - говорил Мужчина, - вы сами себя содержите, - а мне труднее, мне еще жену с детьми содержать.
- Нас-то никто не содержит, - крутили женщины ему у виска. А он обижался…
…А если это была открытая служебная информация, да еще на бумагоносителях, даже в целях рекламы Начальница не давала посетителю держать ее в руках более двух минут. Если кто-то из своих же работников о чем-то у нее спрашивал: о личном или по работе, она подозрительно, тоном прокурора, предвкушавшего произнесение приговора, спрашивала в ответ: а вам зачем? А с какой целью ты интересуешься? Сама же вынюхивала и выспрашивала все и у всех. Зачастую грубо и бестактно. Про Хранительницу Самых Таинственных дел она предупреждала: вы с ней поосторожней, мне-то скрывать нечего, но она давно Хранительница Самых Таинственных дел и у нее привычка собирать компромат на всех. R думала: «если уж тебе и Мечтающему о Деньгах нечего скрывать, то мне-то уж, тем более, почему нельзя разговаривать?». Немного позже, R поняла – Начальница боялась, что R и Мечтающий о Деньгах узнают о ней все плохое, что она когда-либо наделала по отношению к другим людям. Но не надо было слушать других, достаточно было проработать с Начальницей несколько дней, как никого не нужно было уже убеждать в отрицательной оценке этого человека.
Начальница считала, что должность начальника автоматически делает ее интеллигентной. Остальные, особенно те, что занимали низшие ступеньки в иерархической лесенке этой конторы, были менее интеллигентными «полуинтеллигентами» (как она выражалась) или вообще невоспитанными мужланами. Она искренне считала, что тот, кто смог добиться более высокой должности выше того, кто этого не сумел и выполнял работу попроще. Уровень «высоты», по ее разумению, определялся общественным положением человека.
Интеллектуальные, нравственные качества человека, его духовность не имели значения. Она презирала газеты за то, что они освещают мрачные стороны жизни – причем не те, которые «желтили», а именно те, которые писали о проблемах страждущих и необходимости их решать, «почитаешь и жить неохота, - это мне, а что уж о простых людях говорить», - восклицала она. Почему-то считая именно себя – непростой. Ей не хотелось замечать боли и страдания окружавшего мира. Она считала, что в газетах информацию должны приспосабливать под нее, чтобы ей не испортить настроения какими-то печальными событиями.
Например, где-то умерла учительница, где-то дети из села не могут добираться до школы, куда-то не приходит почта, где-то встала фабрика, на большинстве предприятий не получают зарплату. Она считала, что такая информация должна быль для узкого круга, словом, для начальников, а простой человек эту газету прочитает, не так поймет (ТАК понимать могла, видимо, только она) запьет или повесится от такого газетного материала. Она была настолько оторвана от жизни, что не понимала, что газеты освещают жалкую толику той мрачной жизни, в которой погряз этот самый «простой человек», который живет в самом пекле этих страшных событий и которому газета является бальзамом на душу – хотя бы кто-то печется и о его проблемах. Это она о них узнавала только из газет и понятия не имела, что люди в самом деле так жили… А вот действительно негативные новости как: кто-то из знаменитых напился и опозорился ее очень даже интересовали.
Мечтающему о Деньгах все передачи по радио о немощных стариках и беспризорных детях казались никому не нужной болтовней. Газет он не читал. Если вы подумаете, что он осуждал чиновников, которые толкут из пустого в порожнее вместо того, чтобы защищать сирых и убогих, то ошибетесь. Он считал пустым именно заниматься их проблемами. И осуждал тех, кто пытается это делать или хотя бы писать об этом. Он, видимо, наивно полагал, что никогда не станет стариком. «Зачем таким плодиться, зачем им помогать, пусть умирают, это естественный отбор», - говорил он.
Начальница безапелляционно вмешивалась в межличностные отношения работников, вплоть до того, что указывала, в какой отдел надо ходить, в какой не надо, с кем можно говорить, с кем нельзя, с кем можно курить, с кем не стоит.
И не дай Бог, если у Мечтающего о Деньгах при ней просили сигарету в долг покурить. И вообще как-то пытались без ее ведома, ее разрешения приблизиться к нему. Лицо ее зеленело в буквальном смысле слова. Лоб покрывался испариной. Она тут же говорила осмелевшему, зарвавшемуся «наглецу» такую гадость, что он или она, как выражались женщины конторы N, уходил, поджав уши». Она признавала только свою личную жизнь, только свои личные дела. У других таких дел не должно было быть. Все остальные - на первое место извольте ставить работу. Как-то она рассказала R про одну женщину, что у той на первом месте (какой ужас!) семья! Вы представляете? У женщины на первом месте – семья. Действительно какая-то аномалия. Женщина эта за переработанное время попросила отгул, слишком много было срочной работы, а точнее из-за своего скверного характера, Начальница настояла на своем и работница осталась без отгула, который был ей нужен именно в то время по семейным обстоятельствам. Откровенничая как-то с R, Начальница притворно сокрушалась (лет 5 спустя после происшествия): «надо было дать ей отгул, сцепились тогда, как ненормальные, что на меня тогда нашло? Там и работы-то авральной не было, а у нее что-то с ребенком произошло. Нет, вот нашло что-то…».
«То же, что и всегда, - подумала R? – неумение ставить себя на место другого человека, чувствовать чужую боль, элементарный эгоизм и ничем неприкрытое невежество, не позволяющее полноценно общаться с людьми и чувствовать радость от общения, а не раздраженность, усталость и злобу».
«Какой-то энергетический вампир», - говорила Начальница вслед даже по-доброму расположенному к ней человеку. Такие люди попадались не часто, но она и их не ценила.
Если дома у начальницы было что-то не в порядке, она считала своим долгом прийти и «сорваться».
Когда у нее было что-то не так, то на подчиненных это сказывалось незамедлительно, тут можно было хоть голову об стену расшибить от усердия, все равно бы остался виноват.
Если же что-то случалось у подчиненных, они не должны были навязывать ей свои проблемы. Им-то уже не разрешалось не только срываться, но и делиться с ней можно было только когда сама спросит и то после ее чрезмерно любопытных и нетактичных вопросов. В середине разговора – хотя сама же его начала – могла резко оборвать: ну что ты тут со своими проблемами. Работать надо.
Так позвала Начальница однажды сама работницу из другого отдела, расспрашивала, расспрашивала ее о даче, о поездках, а потом как оборвет:
- Ну все, вы мне работать мешаете, идите отсюда.
Причем дело было явно не в работе, а видимо, в ревностном отношении к тому, куда та съездила в отпуск.
Странное отношение было у нее и к собственным детям. Она говорила, что раньше она от них хоть на работе отдыхала, а теперь они ей совсем дышать не дают, на работу к ней приходят, устает она от них. Причем дети мало походили на каких-нибудь хулиганов или исчадий ада. Обычный положительный парень и такая же дочь.
На праздники – какие-нибудь дни рождения или предпраздничные дни, она выдворяла R и оставалась с Мечтающим о Деньгах, они беседовали и танцевали. То есть она вовсе не была поглощена лишь проблемами и задачами работы, как изображала перед остальными. Когда ей было выгодно – она могла и неположенный отгул кому-то предоставить. Опять же независимо от желания самого человека. Однажды во время такого обеда пришла жена Мечтающего о Деньгах, сама не стала подниматься наверх по лестнице, а попросила женщин вызвать его. Когда одна из них вздумала «сунуться» в разгар веселья во владения Начальницы, та рявкнула так, что бедная женщина запомнила это на всю оставшуюся жизнь.
По различным делам (в том числе и по ее личным) она отправляла Мечтающего о Деньгах, а потом брала с него объяснительные за долгое отсутствие и складывала в красную солидную папку, вместе с самыми важными и неотложными документами.
В своих вечных подозрениях она запутывалась до того, что ее память (которой она очень гордилась. У нее была самая запоминающая в мире память) начинала ее подводить. Она могла отправить подчиненного с телеграммой, потом сказать, что она вовсе не давала таких указаний, потом спросить, почему телеграмма (эта же) еще не отправлена, когда на самом деле на нее уже давно был получен ответ. Аналогичные ситуации повторялись многократное количество раз. В том, что она не права, Начальница никогда не признавалась. Наверное, считала, что это уронит ее авторитет в глазах подчиненных. А может действительно не считала себя виноватой, ведь она «все лучше всех знала».
Когда же люди задавали ей вопросы, она начинала объяснять простейшее, что человеку и без нее было ясно (а она считала, что он не понимает именно этого), а сути вопроса порой понять не могла. Хотя наличие интеллекта у нее всем было все-таки отмечено, так же, как почти полное его отсутствие у Мечтающего о Деньгах. Хотя в каких-то общих вопросах, которые не требовали конкретных, добротных знаний или гибкого ума, он ориентировался немного лучше Начальницы, но таких было мало. Иногда он пускался с умным видом в рассуждения и говорил кучу наинелепейших вещей, но Начальница слушала со вниманием, ей казалось, что он оригинально рассуждает, хотя это было сплошное резонерство: урывки общих фраз на общественно-политические темы, которые он где-либо слышал и легко перевирал (ведь сам он газет не читал, а хватал информацию из пересказов других) и чтобы «блеснуть» перед ней соединял воедино иногда абсолютно опровергающие друг друга положения, но стоило «копнуть его поглубже», начать расспрашивать, как тут же картонный домик его «глубочайших познаний» рассыпался сам собой. В конце концов, и Начальница поняла, что он из себя представляет, но продолжала превозносить его перед другими. Если он терял какие-то дела, бумаги, запутывался в работе, она сначала ругала его, но он умело выкручивался, и, в конце концов, она обвиняла во всем кого-нибудь другого, хотя прекрасно знала истинного виновника.
Начальница не любила оставаться одна. Отпуска и отгулы она распределяла так, чтобы кто-то из подчиненных мог какое-то время работать один, а когда из отпуска или отгула выходила она, должен был выходить обязательно и кто-то еще. Одна она была не в состоянии справиться с простейшей работой. Отпуск она брала в удобное для себя время, а остальные должны были приспосабливать свои отпуска так, как это было удобно ей. Она могла сказать кому-нибудь из подчиненных: зря я такого-то в отпуск отправила. Не надо было ему уходить. Не справимся. А о том, что ей тоже можно было бы не ходить в отпуск именно в это время, тем более большинство решений по различным вопросам зависело от нее, она и не задумывалась. Ее отпуск – это было свято. На кого-то другого, если ей надо было куда-то уехать, она могла свалить и на одного весь объем работы, а потом еще приехать и строго с него взыскивать за ее же наделанные до отпуска недочеты. Сама же никогда не оставалась одна, потому что тогда надо было везде самой ходить и все самой делать, а этого она не любила. Она могла бросить все самое важное на полпути и уйти, если ей было нужно, но как за подобные же действия она осуждала других начальников!
Начальница считала, что нет на свете людей бескорыстных, что все ловчат, врут, хитрят, изворачиваются. Что все люди злые. Добрых не бывает. Она презирала людей простых профессий, хотя сама занимала всего лишь должность начальницы в конторе N, не имея высшего образования, а специфическое образование, полученное в техникуме, который она закончила, было явно противоположным работе, которой она занималась. Но не образование делает из человека профессионала, а стремление самосовершенствоваться, но этого не наблюдалось. Амбиций было куда больше, чем творческого желания расти над собой.
Кроме того, она была мелочна и подозрительна, однажды до отпуска получив аванс, и оставив доверенность на получение ее зарплаты Мечтающему о Деньгах – по приезду закатила скандал, заподозрив его в утаивании некой суммы. Когда же в бухгалтерии ей напомнили, что она ее получила до отпуска – она даже не извинилась перед «подозреваемым». Она не понимала, что несправедливой подозрительностью можно очень сильно обидеть человека, а обвинять можно только тогда, когда чья-то вина доказана. Лучше ошибиться в доверии, чем в неправедном уличении невиновного.
Начальница и Вторая Заместительница Большого Начальника не любили друг друга. Начальница из-за того, что Вторая получила высшее образование и добилась хорошего поста. Вторая Заместительница, в свою очередь, не любила Начальницу, потому что Большой Начальник и некоторые другие считали Начальницу неплохим специалистом в своем деле и заставляли всех считаться с ней. Сама же Начальница не считалась ни с кем и никогда, разве что подобострастничала перед Большим Начальником. «Откуда у простой работницы столько высокомерия», - говорила Начальница про Вторую Заместительницу, хотя сама попала в начальники отнюдь не из князей.
Начальница, как все люди, как говорится, «пораженные бесом», не любила тишины. Она глушила первозданность громкой современной музыкой, чаще всего иностранной.
По радио звучал концерт Рахманинова, а высококультурная Начальница сказала Мечтающему о Деньгах: «Выключи эту дрянь, включи что-нибудь хорошее». Магнитофон запел: «Видно нет любви, видно нет любви, видно надо мной, видно надо мной посмеялся ты, посмеялся ты». Начальница одобрила.
Начальница любила смотреть боевики и читать современные детективы. А потом долго и нудно пересказывать эти бестолковые бессмысленные сюжеты, не взирая на то, нравится ли ее болтовня невольным слушателям. Агату Кристи – писательницу – Начальница не любила. Слишком сложны для нее были интеллектуальные головоломки. Куда проще без психологизма и измышлений – кровавое крошево в боевиках. R приходилось делать заинтересованный вид. В этом жутком сне приходилось иногда становиться лицемеркой. Хотелось проснуться! Классические произведения и их экранизацию Начальница обходила своим вниманием. Бульварные романы ей нравились больше.
Если начальница приносила что-либо к чаю, то потом вспоминала полгода и выговаривала тем, кому приносила, хотя ее никто ни о чем никогда не просил. Начальница любила вкусно покушать и изрядно выпить. Это она называла праздником. Она считала себя романтиком. Начальница могла спросить у R:
- Вот ты в лес одна ходишь, это не скучно?
- Скучно в лесу бывает с людьми, а наедине с лесом скучно быть просто не может, - кричала
в такие минуты душа у R, как же ты – Начальница, считающая себя романтиком, не понимаешь этого? Разве может что-то сравниться с удивительной музыкой лесной тишины, с волшебным откровением лесных звуков: легкого поскрипывания веток, шума листвы, озорства белок, да и много еще чего можно заметить в лесу, отчего скучать никак не придется. Начальницу злило, что она сама может уехать в лес только с провожатыми, да и с ними боялась уходить далеко, а держалась возле железной дороги, чтобы не заблудиться и не потеряться.
- Ты не ходи больше одна в лес, а то мало ли что бывает, - тоном, не терпящим возражений, наставляла R Начальница. Та была и не рада, что проговорилась о своем любимом занятии.
Еще Начальница говорила, что пишет книгу в 300 страниц (она судила о качестве художественных произведений), в том числе о стихах, по объему. Ей казалось, чем больше строчек в стихотворении, тем оно значительнее). Начальница мечтала продать свою еще ненаписанную книгу подороже и заработать дочери на квартиру. И это в то время, когда действительно талантливые писатели с известными именами вынуждены были либо бегать в поисках спонсоров, либо издавать книжки за свой счет, либо пылить их на полках. Издательства в этом сне перестали издавать авторов, даже талантливых, бесплатно, и уж тем более забывали платить им гонорары и помогать с реализацией продукции. Они наоборот пытались из самих авторов вытянуть как можно больше. Планы извлечь большие выгоды на еще ненаписанном произведении, на создание которого она самом деле вряд ли была способна, еще раз «подтверждали» «романтический» склад ее души. Надо сказать, у нее было довольно странное понятие о романтизме. Свой переезд из одного города в другой она считала… проявлением романтизма. Поездка куда-нибудь (нет не ради путешествия! ), а куда-нибудь на заработки или переселение в другую страну ради наживы – тоже проявление романтизма. Стол, ломящийся от деликатесов, тоже был воплощением ее «романтизма». Приобретение каждый месяц самых разнообразных тряпок (в то время как другие люди, в том числе ее же сослуживцы, иногда не знали, на что купить хлеб) – платьев, костюмов и т.д. было для нее романтизмом. Себя она считала утонченной и романтичной. В общем, ей казалось, что если она скажет другим, что она романтичная, духовная, интеллектуальная, то все непременно так и будут считать.
А вот, чтобы сходить в театр, ей нужно было, чтобы кто-то дал указание свыше (в материалистическом понимании этого слова), собрал работников и всей толпой организованно повел в театр. Она не понимала, что посещение храма Мельпомены – сокровенное дело души каждого, что потребность в этом должна идти изнутри, а не извне, что по принуждению туда не ходят, что для того, чтобы туда пойти и прочувствовать волшебство сценического действа, компаньоны не требуется. Свой «романтизм» она демонстрировала воочию и даже не понимала этого.
Она ездила в один из областных городов и сокрушалась, что так и не сходила в местный музей, но люди, которые ездили с ней, сходили, а купить там ящик водки она нашла время. Она не понимала, что в такие заведения никого за ручку не водят. Что это потребность созревает внутри человека посредством глубокой работы души и духа. Она однажды сказала R: «Вот меня некому подтолкнуть, чтобы окреститься в церковь сходить». И делать это она собиралась наверняка просто потому, что это стало модным.
Неужели для пути собственной души к Богу нужен сопровождающий до церкви, - искренне удивлялась R.
Начальница никогда, очевидно, не читала Льва Толстого, а если и читала, то не поняла, потому что творчество этого человека не оставило и следа в ее душе. Его понимание жизни: жить, как можно меньше ущемляя других, полностью противоречило ее жизненным принципам: все и вся должно было служить тому, чтобы ей было удобно и комфортно.
- Доченька, ты к нам на троллейбусе приезжай, от нас на дачу поедем, чтобы нам за тобой на машине не заезжать зазря.
- R, открой окно, душно у нас, - хотя только что R по ее же просьбе уже закрыла окно, - без меня совсем задохнетесь.
- Мечтающий о Деньгах, подай мне линейку, побыстрее, что ты сегодня как вареный и т.д. и т.п. Когда свет мешал ей, она его выключала, хотя остальным было темно. Охрана труда – ерунда какая, хорошо должно быть только ей.
Про Начальницу по конторе ходили легенды и предания. Это был своего рода уникум, какая-то очень своеобразная порода человека, не имеющая аналогов во всем мире.
Однажды она возглавляла один отдел, где 12 человек в один день подали заявления об увольнении. Их всех уволили. Она оставалась Начальницей. В тех отделах, где она когда-либо становилась начальницей, начиналась страшная текучка кадров. Она оставалась начальницей. Люди находили другую работу и уходили, люди уходили – и находили другую работу, люди уходили, не найдя работы. Она оставалась начальницей.
Попала к ней под начало пожилая женщина, также из бывших начальников. И посыпался на нее град насмешек и унижений. Обращается она к начальнице, а у той нет и не было уважения к старшим, не обращает она внимания на слова подчиненной, думает сосредоточенно о чем-то своем и не считает своим долгом отвечать на заданный вопрос. Растерялась пожилая женщина. С нею же были и другие весьма странные инциденты. Начальница делала замечания, если к этой женщине приходил кто-то из бывших сослуживцев и слишком подолгу (больше двух минут) задерживался в кабинете, который Начальница считала своей личной обителью и сама всецело ею владела, хотя там были рабочие места всех сотрудников отдела, и все они имели право на обеденный перерыв и два 15-минутных – для отдыха глаз. Это-то и не давало ей покоя. Сама же Начальница по полдня проводила в личных беседах по телефону, к ней приходили родственники на работу, другим сотрудникам возбранялось говорить по телефону на личные темы, что бы ни случилось, более 2,5 минут в день, а то и в неделю. Ее же были обязаны разыскать где угодно, хоть в кабинете Большого Начальника и сообщать, что ей звонят, в то время как других она вообще могла не позвать к телефону, а их родственникам рявкнуть в трубку, что много работы, а они тут отвлекают. Если возмущенный работник прибегал к ней разбираться, она говорила, что сразу не сориентировалась, так как очень загружена и в конечном итоге виноватым оставался тот, кому смели позвонить. В отношении Мечтающего о Деньгах ситуация вообще была особой. Он имел машину, которой она была не прочь попользоваться не только в свободное от работы время. Правда, Мечтающий о Деньгах всегда и со всех высчитывал за бензин. Но Начальницу это не останавливало. Причем причины могли быть пустячными. Если же что-то серьезное случалось у кого-то из сотрудников, она могла не отпустить, просто так из-за прихоти. Иногда работа была срочной – она отпускала. Чаще же работа была обычной, текущей – а она заартачиться и чтобы у тебя ни случилось в личном плане – сиди и работай. Пусть умирают твои дети, пусть затопит квартиру и так далее. Мечтающий о Деньгах, много раз оказывающий ей услуги, однажды попытался отпроситься, чтобы что-то срочно необходимое довезти жене на работу. Начальница рвала и метала. Произошло это за чаем. Что им продохнуть некогда, что работы непочатый край, а он будет бегать с женой нянчиться. Очевидно, он имел право нянчиться только с Начальницей.
Кто-то из сотрудников однажды сказал, что поспела боярка – ягоды боярышника. «Ты ешь боярку?!» - Изумилась она с таким видом, словно сама никогда не ела эту «неблагородную» в ее понимании ягоду. Она была смешна и не понимала этого. Весь отдел стал объяснять ей, насколько боярышник полезен от сердечных заболеваний. Она считала себя самой искусной на свете. Женщиной, обладающей тонким вкусом.
- Если бы я ходила в одном сереньком свитере, я представляю, как мне было бы скучно жить (Этот человек, поклоняющийся еде и одежде не понимал, что красота и многоликость жизни вовсе не в них) говорила она Мечтающему о Деньгах (Тот ходил в одном и том же свитере (но всегда в чистом), так как все деньги тратил на запчасти к своей машине).
Она была Начальницей и абсолютно не знала законов психологии. Не умела находить контакта с людьми, а, наоборот делала все, чтобы они стали отторгать ее. Специально ли, бессознательно ли – люди могли только догадываться. Она откровенно признавалась, что не любит людей и устает от них, даже от собственных детей. Причем на исстрадавшуюся она явно не тянула. Она не признавала своих собеседников равными себе. Она была «лучше», умнее, опытнее и давала это понять им, несмотря на то, что собеседник зачастую был мудрее, образованнее, начитаннее, а часто просто старше и хотя бы поэтому имел право на большее уважение с ее стороны. С подчиненными она чаще всего использовала предложения в повелительном наклонении или предложения-элипсы, в приказном тоне, типа: «Цветы!» (Значит: вы забыли полить цветы, полейте, пожалуйста, цветы). Шкаф! (Вместо: не будете ли вы любезны закрыть шкаф). На подчиненных она перекладывала все. Начиная от самой грязной работы и заканчивая той, какой должен заниматься только сам начальник. Она обращалась с ними, как со слугами. Подайте то, унесите это, поднимите, подойдите. Сходите мне за колбасой. Они должны были открывать окно, когда жарко было только ей; выключать свет, хотя в кабинете было темно, а у некоторых работников было плохое зрение, которое от этого еще больше портилось. Когда уборщице она давала приказание протереть подоконник, она возмущалась тем, что почему-то его не протирают ее подчиненные, хотя они имели к этому подоконнику не больше отношения, чем она. Но почему-то потребовать от самой себя вытереть этот же подоконник, ей не приходило в голову. Она же Начальница!!!
Она могла крикнуть, невзирая на возраст подчиненного, вставшего из-за стола, когда оставалось две минуты до конца работы: «Куда это вы собрались, еще 2 минуты. Работайте». Пусть этот человек был на 10-15, а то и 20 лет старше ее. Хотя сотрудники других отделов в это время уже одетыми выходили из конторы. Человеку несведущему может показаться, что это нормальное требование начальника, но ничего подобного – дело было не в том, что нужно было что-то доделать по работе или в установленной жесткой формальной дисциплине (дисциплина в конторе N была обычная, трудовая, работников из других отделов никто так «не выстраивал», а трудились они и получше), дело было в очередной «салтычихинской» попытке еще раз унизить человека, это приносило Начальнице какое-то психологическое удовлетворение.
Одна из молодых сотрудниц приезжала издалека. Транспорт ходил плохо. Дня три она опаздывала минут на 10-15. Потом ее вызвали в Отдел Назначений. Оказывается, Начальница вместо того чтобы поговорить с ней, прямиком пошла к ним и доложила о недисциплинированности работника. Но не легче было и строго соблюдавшим дисциплину. Бесконечные придирки, постоянные упреки, нелепые обвинения тебя в чем-то чего ты сроду не делал. Начальница могла дать одно указание, потом быстренько перестроиться, если вышестоящее начальство или начальники других отделов начинали возмущаться и сказать, что она такого не говорила, это сотрудники все неверно поняли и не так сказали. Очень часто она отпиралась от своих слов. Подозревая любого вошедшего в кабинет в злом умысле, она, строя против выдуманных врагов интриги, забывала, что планировала сделать. Она могла у работника, добросовестно справившегося с заданием, 10 раз спросить о его выполнении. Она могла одновременно приказать человеку выполнить сразу 3-4 дела, одновременно их делая, он должен был следить, что она говорит про пятое и отвечать про седьмое. Когда же о чем-то нужно было спросить ее, не дай Бог, если она была чем-то занята, тебе могли просто не ответить или в лучшем случае обвинить тебя в бестактности.
Начальница считала себя деликатной. Она не забывала напомнить человеку, у которого приближался День рождения, что от него ждут «стол». Чтобы он принес то-то и то-то и диктовала, что именно, не считаясь с его материальным положением. Она вообще не подозревала, что люди могут жить гораздо хуже ее. А про свой День рождения она говорила: «Будет подарок – будет вам и стол». Получалась какая-то купля-продажа, а не праздники. Будущему имениннику могло быть сказано: «Мы решили тебе торт подарить, ты зайди посмотри, сколько стоит, а мы уж, так и быть, купим». Представляете состояние будущего именинника после такого хамского предложения. Да он и не просил у них этот торт и сто лет проживет без него. Не хотите – вообще ничего не дарите. Только для чего же ей нужно было его оскорблять?
Однажды Мечтающий о Деньгах принес ранетки к чаю. Очищенные и сваренные. «В этот раз у тебя вкусное варенье (она очень редко хвалила, обычно все охаивала), только я еще лучше режу, - сказала Начальница.
R тогда не выдержала: - А вообще-то у яблок и ранеток все витамины в кожуре.
Начальница неодобрительно взглянула на нее и недоверчиво хмыкнула.
Начальница была мелочной. Подаренный на какой-то праздник им на отдел сервиз на 6 персон, она берегла как зеницу ока. И когда одна из работниц перешла в другой отдел, забрав с собой кружку из этого набора, она никак не могла успокоиться и отправила подчиненных забрать кружку. Те не пошли. А себе домой она такую кружечку унесла.
У второй, ушедшей также в другой отдел женщины, она сама забрала и принесла кружку назад. Она знала историю мелочей: кто, когда, сколько взял у нее карандашей, ниток, веревки, иголок. Подчиненные по ее указанию носились по кабинетам и возвращали все это для нее. Она не любила кому-то что-либо давать. Даже бумагу взаймы выдавала по счету и строго с отдачей. Даже один или два листочка. А когда ей нужно было у кого-то что-либо взять, она говорила: совсем от жадности пропали, уж от нескольких листочков бумаги от них не убудет.
Если нужно было размножить полиграфически какой-то материал для отделов, она говорила: жирно им будет за наш счет. Но если другие что-то отдавали на размножение, просила: и на меня экземплярчик сделайте. Она старалась брать от других как можно больше, отдавая как можно меньше от себя. Брать, а не давать – таким было ее жизненное кредо.
Она как Коробочка или Плюшкин любую мелочь подтягивала к себе. В коридоре стоял стул, готовясь отправиться на свалку. Начальница заставила Мечтающего о Деньгах утянуть его к себе в кабинет. Столяра – приварить ножку от стула к креслу (стул был вертящийся, какие обычно стоят в кабинетах зубных врачей), но стул уже отжил свой век, и все равно сломался, но она его не выбросила, а приспособила под свою сумку. И это был не единичный случай. Какого только хлама не появлялось в кабинете и на столе Начальницы благодаря ее странному пристрастию.
Она не любила степь, ее просторы и голубой цвет неба. – он казался ей пустым и холодным. И вообще она была как чужак на этой хлебосольной, всегда радовавшейся гостям земле.
Небо, простор, степь – все то, без чего R просто не мыслила своего существования. R была как бы частью этих степей, этого неба и бескрайних просторов.
Начальница считала степь слишком голой, кроме того, степь не была взращенным садом, из которого можно было бы извлечь много выгоды. Правда, на словах, Начальница утверждала, что не приемлет слова «выгода», а вот по сути могла устроить в магазине скандал из-за недоданной копейки, проехать через весь город, чтобы поругаться с продавцом из-за небольшой вмятины на железной банке с качественным соусом. Слово-то она не любила, а вот своей выгоды нигде не упускала. Если дело касалось кого-то другого, она высмеивала стремление человека найти продукты подешевле (как всегда не понимая, что многие это делают не от хорошей жизни, а от нужды), но если это касалось ее, то она лишней копейки не переплачивала никому, а вот поживиться, как говорят, на халяву была не прочь. Начальница «презирала» слово выгода в устах других, даже когда это касалось промышленной выгоды для предприятия. Она же в своих глазах была не приверженец выгоды, а борец за справедливость, при этом только человек несведущий не увидел бы в ней пронырливую хищницу, которая своей выгоды не упустит.
Она не понимала, что такое шутить, петь за праздничным столом. Она не понимала – как на празднике можно не пить, а тем более не поедать вкусную снедь, без разнообразной пищи для желудка не было для нее праздника. Общение с близкими людьми – ценностью для нее не было и атрибутом праздника не являлось. Деньги, одежда, еда – были ее идолами. Хотя она пыталась доказать всем, что это не так, но ее поведение, поступки, выскользнувшие слова говорили сами за себя. Другие тоже не были ханжами – любили и красиво одеться и вкусно поесть, но не делали из этого культа. Для них это был только один из штрихов праздника.
Однажды зарплату не давали. Договорились на праздник принести кто что может. Принесли. На взгляд R, стол получился шикарный (ей пришлось деньги занять, чтобы хоть что-то сюда принести. Из дома нести было нечего, остались крупы в таком количестве, чтобы только дожить до получки, но крупу же на праздник не понесешь).
Начальница все застолье, которого столь настойчиво требовала, просидела с постным лицом. Застолье могло длиться ровно час, не больше. Начальница была очень дисциплинированной. И если изредка позволяла себе нарушать дисциплину, то уж подчиненным – ни-ни! Со злым лицом она сказала, чтобы убирали посуду. И что, если для них это праздник, то для нее нет. Они долго не могли понять, в чем дело. Ведь праздник-то всем испортила именно она – Начальница. В чем же она обвиняет их? Оказывается, романтизм праздника (в ее толковании) заключается в роскошном столе и поедании деликатесов, в хорошей дорогой выпивке (лучше водке), а не плебейской пище. Кто-то робко заметил, что блюда для них были вовсе не плебейские, а довольно дорогие, что люди собираются вместе ради общения, а не еды. «Мы и так целый день общаемся», - последовал ответ.
- Так мы же только по работе успеваем. А здесь именно праздничное, - начал кто-то, но под взглядом Начальницы осекся.
- Вот для тебя - в чем тогда праздники заключаются, - спросила она у R. «На природе побывать, в театре, книгу хорошую почитать, с друзьями встретиться, небу голубому порадоваться, для меня в каждом дне праздник, - осмелилась произнести R, - то - что именно на столе – для меня неважно, удался богатый стол – хорошо, нет – ну и что, все равно ведь все вкусно, а общаться радостно…».
- Вы не умеете быть романтиками, - сказала Начальница. – Мир надо украшать, нет у вас денег – займите (она и не подозревала, что все именно так и сделали и суммы заняли такие, что ломали голову, как потом с зарплаты отдать и на что потом жить и это если ее больше не задержат, а если снова не дадут?). Займите, но стол сделайте. Надо уметь обыденность превращать в праздники. Что интересного – целый день в небо смотреть, да еще одному? С тоски пропадешь с такими, как вы. Но я научу вас отмечать праздники, как следует.
R, видимо, заняла слишком маленькую сумму денег, но больше из ее знакомых никто бы дать не смог.
Только один раз Начальница вдруг попросила R подготовить для их маленького коллектива программу праздника. Но так как не доверяла никому, конечно же, проконтролировала, что и как та собирается делать. Конечно, у R пропало всякое желание что-либо организовывать, но ничего не ведающая в психологии Начальница осталась довольна. Программа в общих чертах понравилась. И на празднике R пришлось выступить в роли тамады для нескольких идиотов. Потом у Начальницы резко испортилось настроение, так как Мечтающий о Деньгах весь праздник пробегал в другой отдел. А потом ему позвонила жена и он ушел. Звонки его матери и жены выводили ее из себя.
Она не терпела, когда кто-то вмешивался в ее отношения с подчиненными. Да и подчиненным-то не очень-то позволяла всуе упоминать имена их родственников на работе. Сама же могла делиться своими домашними проблемами. Но они – люди второго сорта – Подчиненные. Люди Снизу – другое дело – только с ее особого разрешения. Она часто расспрашивала Мечтающего о Деньгах о его личных проблемах и тут же грубо обрывала его, что он плачется, что нечего тут перед ней срывать плохое настроение. И посвящать ее в его домашние проблемы, которые никого не интересуют, а у нее есть свои, и уж, конечно, поважнее.
За столом она оговаривала всех, кто по ее мнению много ел. Она высчитывала с людей за каждую принесенную ею конфетку или печенюшку, а если кто-то не понимал, что должен расплатиться за угощение, у нее портилось настроение и ей хотелось непременно избавиться от такого неблагодарного работника. Когда же дело касалось общих продуктов, люди с опаской съев одну конфетку, робко протягивали руку за второй. Причем протянутая рука могла быть остановлена язвительным взглядом или ехидным замечанием. Сама же Начальница «на словах» ела мало, а оказавшись у стола, съедала больше всех. Если же ей все же удавалось ограничить себя, то же следовала делать и другим. Самые большие и симпатичные куски она беззастенчиво перекладывала на тарелку к себе. Про Мечтающего о Деньгах она говорила, что он, видимо, мало дома мяса ест, так как он съел на 2 ложки паштета больше остальных. И так далее, и тому подобное. В такие моменты R очень хотелось проснуться.
Начальница не понимала, что разные религии есть проявление общечеловеческой культуры, что в каждом вузе читаются основы религии, что верить и не обязательно, но эрудированный человек должен хотя бы основные постулаты разных религий знать. Ей же казалось, что хотя бы приблизительно знать, что означают основные постулаты различных верований постыдно. Если знаешь – значит веришь. А верить – преступно. И не подозревала, что даже в советских вузах обо всем этом студентам рассказывали. Она, конечно, не знала, что ее позиция – тоже своего рода «религия». Она выспрашивала, что такое Бог, дьявол, потом заявляла, что легко обходилась всю жизнь без этих понятий. Ей почему-то казалось, что верить в 13-е число, бродящих по дому покойников – можно, а веровать в Бога – стыдно. В ее голове все было перемешано, как и в головах многих других людей. Сотрудники объясняли ей, что даже будучи атеистом, традиции своих предков, основы веры других народов, проживающих в твоей стране лучше знать, чем игнорировать. Как знаем имена лучших поэтов и музыкантов. Никто не заставляет уходить в чью-либо веру с головой. Но чтобы понять русских классиков, надо хотя бы приблизительно знать, о чем говорит Библия. Чтобы понять против чего боролись антирелигиозные поэты востока, нужно почитать и религиозных, и хотя бы приблизительные представления об исламе иметь.
Выспрашивая о религиозных понятиях, она проявляла неподдельный интерес, но тут же пыталась вывести того, у кого выспрашивала, на чистую воду, уличить его не в таких уж глубоких знаниях, которые он якобы желает перед ней показать, доказав ему, что ее позиция все-таки вернее, ее знания лучше и обширней, а интеллектуальный уровень на высоте и без того набора понятий, значением которых она только что у него интересовалась.
Она говорила, что никто и никогда не справлял Пасху. В то время как все остальные, в том числе ее ровесники и люди еще более старших поколений утверждали, что этот праздник народ встречал в любые смены эпох и властей. Даже партдеятели утверждали, что яйца красить можно, так как это просто красивый обряд народной традиции. А в магазинах продавали куличи под названием «Кекс Майский». Ей же, Начальнице, почему-то казалось постыдным признаваться в этом. Но ведь этот праздник справляли не только верующие, но и все, кто чтил народные традиции и своих покойных предков, независимо от партийной и национальной принадлежности. Она была мнительной и подверженной суевериям. Когда она узнала, что число, выбитое на двери ее кабинета – дьявольское, она приложила все усилия, чтобы этот номер заменили на другой. Потом она сказала R, чтобы та не вздумала говорить об истинной причине другим работникам конторы N, а придумала бы какую-нибудь другую историю. Она верила во всякие приметы и гороскопы, но очень боялась выглядеть смешной и потому скрывала все от других. Как бы чего не вышло – этот принцип крепко засел в ее подсознании. Каждого нового работника она боялась, боялась, что он будет знакомиться с работниками других отделов и там ему расскажут о ней и всячески препятствовала тесному контакту своих работников с работниками других отделов. Из-за боязни казаться смешной она почти не ходила на коллективные мероприятия, а если и ходила обычно была среди зрителей и все критиковала. Из-за Второй Заместительницы она не ходила на юбилеи и похороны. Светские законы победили давно в душе ее законы духовные.
Она могла раскритиковать все, что кто-либо делал, касалось ли то чьей-то покупки, стола или непосредственно работы, несправедливо и специально оскорбляя.
Потом она удивлялась, почему работники не проявляют инициативы в работе или перестали приносить что-то приготовленное к чаю.
- Твоя жена плохо готовит грибы, их лучше промывать надо и так далее, и тому подобное, и так бесконечно…
- Что ты тут написала в тексте письма в другую организацию? (кстати, оформленном в четком деловом стиле, как и положено по делопроизводству) - кто так пишет? - И набавляла туману на вполне понятный всем (кроме нее) текст.
- Вот теперь хорошо, - самодовольно произносила она. Частенько она ставила невыполнимые задачи, а так как у нее не хватало ума, либо образования, чтобы понять, почему их не выполнили, она злилась, требовала, чтобы для нее, словно по мановению волшебной палочки, это невыполнимое было сделано. К ней приходили специалисты, объясняли технологию своей работы, она упорствовала в своих желаниях, чуть ли не доводя их до белого каления. Так, в общем-то, не очень глупая женщина зарабатывала себе репутацию недалекой и ограниченной. К ней часто ходила Компетентная. Сначала они друг другу не нравились, считая друг друга взбалмошными, склочными и во многих вопросах ограниченными, затем взаимно пришли к выводу, что не глупы, и стали подолгу беседовать - каким образом должна функционировать контора N и чем конкретно в ней должен заниматься каждый. Все-таки каждая из них продолжала себя считать поумнее другой.
Напоказ и по сути Начальница всегда была не одной и той же. Проявлялось это во всем, вплоть до самых мелочей.
Напоказ она пила только шампанское. Когда же после реорганизации они остались в отделе втроем, она, не скрываясь, стала пить водку и очень крепкие вина. И один раз очень разозлилась, когда Мечтающий о Деньгах после выпитых бутылки водки и бутылки вина, купил ей еще легкого «дамского» шипучего вина. Так как «тонкой дамой» она была только в своем воображении, а в реальности обычной невежей и невеждой, она обиделась на него, за то, что он захотел на ней сэкономиться. R, несмотря на угрозы начальницы, пила либо сок, либо не больше бокала легкого вина на какой-нибудь большой праздник.
- Ты совсем не умеешь пить, - говорила ей начальница, - сидишь с одним бокалом и тянешь его целый час (не подозревая о том, что вина так и пьют). Мы уже четыре раза за это время выпили, вот выпишем тебе штрафной и вообще лишим права чаи распивать даже в обычные дни.
- Ну, ну – утихомиривали ее другие начальники – вообще-то законный перерыв обеденный существует.
-Ну и что – пусть в этом время идет в другое место и ест где-нибудь
- Где? Здесь же нет столовых поблизости. А перекусить в перерыв обязательно нужно, иначе работоспособность снижается, - урезонивали ее.
В праздничные дни у всех отделов было приподнятое настроение с самого утра. В отделе у Начальницы все было постно, сухо, официально, как и в обычные рабочие дни. Не допускалось и тени улыбки – тебя могли заподозрить в слишком легкомысленном отношении к работе, что шло опять же от ее незнания психологии. Ведь любое дело, выполненное с улыбкой, без криков и поминутного помыкания, спорится гораздо быстрее и выполняется качественнее. Ежесекундный контроль и дерганье, чрезмерная официальность создают атмосферу нервозности, стресса и человек работает гораздо хуже, чем мог бы. Но никто никогда не объяснял Начальнице, как наладить микроклимат в коллективе. А она путем проб и ошибок, являясь совершенной невеждой в этом вопросе, устанавливала его весьма своеобразным способом. В результате чего ее сотрудники либо увольнялись, либо страдали неврозами.
Но вернемся к праздникам. Итак, все радовались с самого своего прихода на работу. В ее отделе сурово сидели до самого обеда, на который, как и в обычные дни, отводился ровно час. Главными атрибутами праздника были ее любимые спиртное и мясные деликатесы. Дверь на этот час закрывалась изнутри – вдруг кто войдет, а мы сидим и едим? Почему в законный обед этого нельзя – было непонятно. Если кто-нибудь стучался и все же заходил – праздничная бутылка пряталась (тогда зачем ее и приносить – лучше бы просто чай пили, - думала R, - а если уж принесли то что в детский сад играть?). На столе оставалась только еда и чай. Никому, кроме вышестоящих, Начальница не предлагала пить чай. Иногда, только как особую милость, разрешала взять конфетку некоторым мужчинам. Хотя еда была общей, купленной в складчину, подчиненные не смели пригласить к столу зашедших к ним сотрудников из других отделов. Она была Начальницей и во время обеда. И вообще всегда, когда присутствовала рядом с подчиненными. Лишь единственный раз она накормила женщину-коллегу, приехавшую из отдаленного района и потом долго говорила остальным, что б они не жалели того (никто и не думал об этом и внимания даже не обратил бы сколько та съела, если бы Начальница не акцентировала на этом внимания), что она ей несколько кусочков чего-то там дала с общего стола, все-таки человек с дороги, проголодался. А вообще надо в Отдел Назначений сообщить, чтобы они выделили общественные деньги, а то все к ней в отдел идут, а всех-то ведь не накормишь.
После каждого праздника, насытившись едой, Начальница говорила: «Ой, как мы едим-то помногу». Кто ей мешал не есть – для R всегда оставалось загадкой. Если уж ты ешь, то ешь, не оговаривай ни себя, ни других. Не порть людям аппетит и настроение, будь хотя бы элементарно вежливой, но этого ждать от Начальницы было бесполезно.
Кусочек окорока в 300 граммов, поделенный на троих-четверых (идея его покупки, конечно же, принадлежала Начальнице) она могла расписать так, как будто они по меньшей мере съели по килограмму мяса на одного – не меньше. «Мы все-таки обжоры», - говорила она. Когда на столе были деликатесы в большом или малом количестве, Начальница себялюбиво ухмылялась и говорила: «Научила я, ребята, вас праздники справлять. А то вы туту без меня какими-то серыми личностями были, теперь хоть немножко к романтике прикоснетесь. Праздник сводился к тому, что все вынуждены были выслушивать, как замечательно Начальница готовит те или иные блюда.
Она дарила Мечтающему о Деньгах довольно интимные вещи: галстук, рубаху и прочее. Потом высказывала ему, что он их не носит, что они зря тратили деньги, что, наверное, пора заканчивать эти празднования дней рождения. Потом перешла на кружки и бокалы. И ехидничая, говорила, что он утаскивает подарки домой – то ли так понравились, то ли – чтобы выбросить.
- А разве вежливо оставлять подаренную тебе в личное пользование вещь на работе? - недоумевали сотрудники. Сама же Начальница все подарки уносила домой. Если же ей не угождали подарком, она без обиняков это всем высказывала и говорила, что бы она все-таки хотела иметь. Ни денежные возможности дарителей, ни что другое – ее не интересовало. Несколько последующих недель это отражалось на сотрудниках, на них сыпались бесконечные придирки по работе, которые в основном были надуманы.
Если в какой-нибудь другой организации люди подолгу не получали деньги и начинали роптать, Начальница говорила, что у них зарплата больше, чем в конторе N, поэтому они не должны возмущаться. Совсем обнаглели. А то, что люди с большой зарплатой не могли позволить себе роскошь – купить булку хлеба – из-за отсутствия денег – не волновало никого. А уж ее тем более. Иногда, когда в контору на зарплату из Столицы приходило мало денег, учитывая материальное положение каждого, распределяли в соответствии с этим, ее возмущению не было предела:
- Начальникам и тем, кто имеет большие оклады, зарплату выдают почему-то частично, а тем, кто маленькую – целиком, - возмущалась она и ждала сочувствия от того, кто получал маленькую зарплату, равную где-то четвертой части ее зарплаты. Она радовалась техническому прогрессу, не понимая, что цивилизация с ее новейшими машинами губит экологию, а заодно и человеческую душу, развивая только ум, а интеллект без души и нравственных переживаний – вещь страшная и может заработать человеку во зло.
Такие рассуждения Начальница не признавала: ум - собственность человека – говорила она, что хочет с ним, то и делает, как хочет, так и использует на добро или во зло, какая разница, хозяин-барин.
Деньги, нажива – вот что на самом деле было е кумиром, в чем она признавалась далеко не всем. Тех, кто не умел наживаться – она считала дураками. Либо серыми, скучно живущими личностями. Которые сидят и ноют, что у них нет денег, вместо того чтобы купить себе новый наряд или съездить в другую страну за обоями. Она была завистлива не только в том, что касалось работы, но и в плане бытовом. «Никогда не ела икру из свеклы и зеленых помидоров. Наверное, не очень вкусно, я так не люблю». «Зачем тогда брала рецепты» - невольно задавались вопросом «сочувствующие». Если кто-то приносил к чаю постряпушки, она говорила, что вот, как хорошо он живет, а она уже сколько не может позволить себе постряпать. Ей было невдомек, что булочки из пресного теста, потому что дома у принесшего только вода и мука. Ну, в крайнем случае, тесто заводилось на бутылке сыворотки, купленной на занятые у соседей деньги. А она на глазах у подчиненных складывала себе в сумку всяческие деликатесы, привезенные по ее заданию Мечтающим о Деньгах. В такие моменты R очень хотелось проснуться!
Сама же начальница говорила, что не есть пресное тесто, никогда не стряпает на сыворотке, предпочитает на молоке, яйцах, сметане. Кто-то говорил ей, что на сыворотке стряпают не только от бедности, но и специально, потому что для кислого теста сыворотка подходит лучше, чем молоко, но могла ли убедить Начальницу какая-то «неблагородная» сыворотка против столь чтимых ею и довольно дорогих молока и сметаны. Дорого – значит хорошо. Переубеждать ее в этом было бесполезно. Люди травились дорогими и некачественными продуктами. Причем стала прослеживаться тенденция – чем дороже товар – тем больше там всяких искусственных гадостей и меньше качества, а она все равно продолжала считать по-своему.
А в киосках и вместо дорогой и вместо дешевой водки продавали одну и ту же жидкость непонятного происхождения.
Понятия у Начальницы о некоторых вещах были весьма своеобразны. Однажды R сказала, что больше икры в рыбе любит молоки. С презрением и недоумением уставилась на нее Начальница: Ты что? Это же кишки! Их выбрасывают. О том, что молоки так же, как печень и другие рыбьи потроха, продают даже в магазинах Начальница не знала и не хотела этому верить. «Это просто тебе от нужды приходится», - заключила она. Как будто и самый богатый человек в мире не имел права любить молоки больше икры. То, что это не кишки вовсе, она вообще понимать отказывалась.
Начальница не выносила прямых взглядов. Глаза надо было «держать долу». Иначе она могла спросить:
- Ты что на меня смотришь (причем это могло быть во время разговора), на мне картин нет.
- Так что же отворачиваться от вас, когда разговариваем?
- Так всем работать! Хватит болтовни.
Сама же она была вправе смотреть когда и на кого захочет. В каждом человеке она умудрялась найти что-нибудь плохое. Она умела сказать что-нибудь так, что у самого энергичного и заинтересованного в работе человека опускались руки и пропадало желание что-либо делать. А она недоумевала: что это он сегодня такой рассеянный, будто в воду опущенный ходит.
Если Начальница куда-то выходила, работники должны были оставаться на местах, особенно, если в кабинете оставался кто-то один. Если даже он выходил в туалет на 5 минут, а она успевала за это время вернуться, начинался скандал: где ты шлялся, почему ушел, как смог, все подумают, что никого нет на рабочем месте.
Начальница уходила из кабинета, пропадала где-то по 2-3 часа, явно не по работе, подчиненные же не имели права отсутствовать без ее разрешения более пяти минут, если проходило 6 минут, она могла спросить – что ты так долго в туалете делал? Если она с кем-то разговаривала, а подчиненный в это время работал, а это был их общий знакомый, и подчиненный в ответ что-то ему говорил, или просто его слушал, она могла сказать: «Повернись и работай, что уши развесил?». Мечтающий о Деньгах отпрашивался у нее покурить, как первоклассник в туалет у любимой учительницы. Если вдруг уходил без разрешения, она очень злилась и говорила, что вот столько срочной работы (хотя была обычная текучка), а он тут не по делу занялся своими перекурами. «Я лишу вас премии». Если ей кто-то был нужен и когда она отправляла кого-то из своего отдела за нужным человеком, а его вдруг не оказывалось на месте (возможно, ушел с поручением в другой отдел), она сразу же делала вывод: где-то шляется, прогуливает, либо просто ходит, делать у них в отделе нечего, а вот у нее каждая минута занята, а они ее работу тормозят. А потом оказывалось, что это сотрудник выполнял ответственное задание по поручению высшего начальства. Но она не раскаивалась, что поспешила с выводами, а продолжала считать, как придумала себе. Если же сама куда-то уходила, все поворачивалось наоборот. «Стоит мне уйти, сразу начинают искать. Ни одного вопроса без меня решить не могут. Начальница всегда была при деньгах, и всем говорила, что она без денег. Что такое, когда денег нет вообще, она не понимала. Она говорила: «У меня нет денег» и покупала в этот день палку колбасы, окорок, яйца, краску для пола домой, мешок муки и что-то еще.
Мечтающий о Деньгах говорил, что у него нет денег сложиться к чаю и тут же рассказывал, что в его доме появился новый магнитофон, кофемолка, кухонный комбайн.
R молчала. Она уставала от своей Начальницы, от ее назидательного тона, от невозможности быть самой собой и говорить свободно и о чем захочешь. Начальница не позволяла подчиненным беседовать друг с другом без ее ведома. Если она куда-то выходила и заставала (даже в перерыв) подчиненных за беседой, она делала строгий выговор в устной форме и обещала дать делу официальный ход.
R уставала от ее стремления учить жизни других, от ее «всезнания». Начальница мнила себя эталоном во всем. В работе. В беседах на отвлеченные темы. «Ты в этом меньше похожа на меня, чем он (например, Мечтающий о Деньгах), у нас с ним больше общего, чем с тобой. И сотрудник, по-видимому, должен был после этого почувствовать, как это ужасно (а он про себя молился: «Слава Богу!»), насколько он не дорос, чтобы хоть чуточку приблизиться к ее уровню развития, к ее «совершенству». Как жалка и смешна была она в такие минуты. Человек, оценивающий других «со своей колокольни» и считающий себя вправе давать эту оценку, судить других, совершенно не понимая, что духовно гораздо ниже многих из тех, кого берется судить. Причем ее точка зрения всегда самая правильная.
Других она выслушивала и тут же говорила, чтобы подумали и все-таки поняли, что права именно она, неважно, касалось ли это вопросов работы или вкуса шоколада, если она сказала, что лучше так, а не вкусно этак, так все и должны были считать. Если же кто-то продолжал настаивать, часто справедливо, на своем, он либо характеризовался ею как не во всем разбирающийся (за глаза она так и про Большого Начальника говорила и особенно про Заместительниц), а простым смертным говорила так в лоб. Либо она считала, что ей из упрямства доказывают недоказуемое, либо просто ничего не понимают из-за недостатка воспитания и образования.
Как часто, как нелепо, она любила давать непрошенные советы.
- Хочешь, я научу тебя разбираться в мехах? – спросила она у одной из сотрудниц, забыв предварительно поинтересоваться, нуждается ли та в ее советах или хотя бы узнать, не разбирается ли та в мехах сама (муж этой сотрудницы был охотник – и уж в чем-в чем, а в мехах они разбирались). Но Начальница, считая себя прекрасно разбирающейся в качестве меха, просто не могла допустить и мысли, что кто-то, кроме нее, да еще с низов (тоже одно из ее любимых выражений), может разбираться в «таком сложном тонком деле». Она подробно объясняла не знающему куда деть себя от неловкости и оскорбленного чувства собственного достоинства человека, каким должен быть ворс и так далее и тому подобное… Она не знала психологии. Она не понимала, что любое ее слово, после такого отношения к человеку, воспринимается в штыки и, увы, не доходит до ума и сердца.
Она строчила докладные начальству с жалобами на всех подряд, а потом удивлялась, что эти люди «неблагодарные». Видимо, каждый на кого она жаловалась, должен был пожимать ей за это руку и благодарить. Причем она могла сделать такое, даже не попытавшись самостоятельно решить возникший или еще не возникший, а то и вовсе придуманный ею конфликт. Она могла не отвечать на приветствия. «Изысканность» ее манер всех «очаровывала». Могла удивляться, почему люди обижаются на то, что она с ними не здоровается. Она не обязана ни с кем здороваться, а на то, что она не обращает никакого внимания на приветствующих ее людей, будь то посетители или сослуживцы, она отвечала: «Здороваться – это значит желать человеку здоровья, а я желаю его далеко не всем».
Она приходила на работу и полчаса приводила в порядок свою увядающую физиономию. Остальным же женщинам, пришедшим на работу, с порога давались распоряжения, а иногда десять сразу, причем никто не давал им времени раздеться или хотя бы отдышаться, не то что привести себя в порядок.
Опоздавшего на минуту ждал град обвинений во всяческих грехах. Пришедшему на полчаса раньше, если она вдруг в это время (что с ней бывало редко – она обычно приходила впритык, а то и попозже) оказывалась на работе, выговаривалось – что тебе дома не сиделось (а люди из отдаленных районов просто вынуждены были приезжать раньше, чтоб не опоздать). Она тут же загружала его работой (хотя рабочий день, по сути, еще не начался – ведь эти полчаса ему никто не возмещал), а вот за ситуацию наоборот – когда человек отпрашивался куда-нибудь по срочному делу из конторы N, она заставляла его это время отработать. Даже 20 минут. Сама же она не опаздывала, а задерживалась минут на 15-20, а то и на час. И если отпрашивалась она, то чаще без отработки и на более длительный срок – минимум на полдня.
Начальница была непреклонной и грубой. Ее не любили, боялись и презирали. Людей она считала чуть ли не за роботов или вообще станки и удивлялась, что у них есть еще и человеческие потребности и проявления.
Молоденькая девочка из другого отдела для того, чтобы что-то спросить у Начальницы, несколько раз доходила до дверей ее кабинета и, не собравшись с духом, вновь уходила к себе в отдел. Начальница знала о том, как к ней относятся и искренне недоумевала: почему же люди к ней так относятся, ведь она же добрая, хорошая, никому зла не сделала, потом быстренько приходила к выводу, что все люди гадкие и завистливые, исходятся злобой – и успокаивалась. Так же сурово она могла встретить и посетителей. Начальница, чтобы понравиться мужчинам, презирала женщин, называя их только бабами. Саму себя она относила неизвестно к кому. Говорила, что все женщины ограниченные, что в контору нужно набирать побольше мужиков (при этом те, кто с здесь работал давно, говорили R, что из-за Начальницы уже два мужчины уволились), что с усердием Мечтающего о Деньгах не сравнится никакая баба. Конечно, не сравнится. Его посадят за какую-нибудь работу, он и будет сидеть, пока не подойдет Начальница и все сама за него не сделает, а чаще заставит за него работу выполнить другую подчиненную, а его похвалит за это… Любая женщина чокнется от ничегонеделания, при котором еще нужно изображать, что вроде бы что-то делаешь. Потом Начальница удивлялась, почему у нее сын странно относится к женщинам и даже говорит, что ни в коем случае не будут жене помогать мыть посуду. Стоило ли удивляться, если его мама не раз всем говорила, что мужчине на кухне не место, что тоже шло вразрез с гениальными мыслями русского классика, который считал, что стыдно ни когда мужчина занимается делами, которые традиционно считаются женскими, а когда жена, зачастую беременная или больная занимается стиркой, стряпней, а муж в это время сидит без дела. Начальница считала, что женщинам (но не ей – себя-то она относила к счастливым исключениям), не нужно участвовать в разного рода соревнованиях, вообще нечего им делать в большой жизни. В общем, роль женщины в ее понимании сводилась к стряпне по дому и ублажению мужа. Она очень гордилась этим своим мнением. Считая, что оно позволяет ей лучше понимать мужчин. Но даже мужчины (возможно, их задевала категоричность тона) начинали с ней спорить, что с такой женой им было бы просто скучно. Да и в семье незачем конфликтовать из-за ерунды – у кого найдется время, тот и помоет посуду – нет здесь и проблемы-то. И ее сын только сейчас так говорит, а женится – в семье еще и не то будет делать, особенно когда дети пойдут…
Говорила, что командовать в семье должен мужчина. (Ее мягко поправляли – не командовать, а нести ответственность за семью и все, что в ней происходит). На самом же деле семейным монстром была она. Замуж она вышла не по любви, а как «истинный романтик», потому что все выходили, возраст подошел, жених подвернулся. Все домашние дела – бумажные, бытовые, официальные и сугубо семейные решала она (в роли исполнителей, начиная с мужа – были домочадцы). Последнее слово всегда оставалось за ней. Муж ее боялся. Она никогда до конца не доверяла даже членам своей семьи. Она контролировала посещение лекций сыном – взрослым студентом, уже имеющим полное право на самостоятельную жизненную позицию и самоопределение. Тем не менее, случайно во время лекции, она встречала его на улице, ему делался выговор как первокласснику. Причиной не интересовались. А у него разболелся зуб и его с острой болью отпустили в поликлинику. Но матери все это было неинтересно.
Дочь жила на квартире, снятой на деньги матери, и работала, но и ее настигал жесткий контроль. Ей диктовалось, что и как говорить с подругами, куда потратить деньги. Если дочь тратила не так, как хотела мать (например, покупала платье вместо блузки) – она просто забирала деньги (в том числе и зарплату дочери) себе и выдавала дочери частями. Когда дочь бросила институт, то долго скрывала это, боясь материнского гнева. Машина была переписана на сына. Квартиру родителей тоже прочили ему. Сына выделяли как в стародавние времена, но даже тогда приданым в первую очередь старались обеспечить дочь, а сыну вместе с наследством вменяли в обязанность заботиться о сестрах и даже содержать их пока замуж не выйдут или пожизненно, если этого не произойдет, здесь же все было наоборот. Даже когда дочь болела простудой, мать могла сказать: «Ты все капли на себя истратила, чем теперь сынок-то лечиться будет, если вдруг заболеет. Это выговаривалось дочери, у которой болезнь прогрессировала, а сын в это время был здоров как бык.
Дочь была женщиной, бабой, поэтому (по мнению Начальницы), машину водить не должна была, а значит ей и ни к чему.
- В нашей стране давно уж имущество равноправно делят, - независимо от пола, - сказал ей как-то Большой Начальник, удивившись, что так по-разному можно относиться к родным детям.
На разделенное с братом Начальницы наследство от ее умершего отца машину купили сыну, а дочь обойдется так, хотя на те же деньги можно было приобрести квартиру дочери, чтобы она не мыкалась по чужим углам.
R никогда не понимала презрительного отношения к женщинам, тем более что качествами традиционно приписываемыми почему-то женщинам обладают, как правило, в большей степени мужчины, как то: любовь к сплетням, скандалам, тряпкам, растратам. Любопытство вместо любознательности. И еще многое, многое, очень характерное для поведения и образа мыслей мужчин. У кого-то из них преобладают одни вышеперечисленные, у кого-то другие качества, но был в конторе N человек, в котором все эти достоинства слились воедино. Звали его Жулик, но о нем речь пойдет несколько позже.
R не понимала, почему люди так плохо думают о Боге, разве создав мужчину, мог он сделать свое последующее творение менее совершенным? Скорее наоборот. Положительных, честных женщин она за свою жизнь и там наяву, и здесь во сне встретила гораздо больше, чем мужчин. Если одного-двух таких в общей сложности, она могла бы припомнить, и то было хорошо. Был какой-то ученый в Германии, давно, который доказывал, что женщина более совершенное творение, чем мужчина. Его сожгли на костре за еретизм. А, похоже, он был прав…
Впрочем, R всегда казались глуповатыми люди, которые оценивали других по половому, расовому или национальному признаку. Она ценила людей за их нравственные качества, за ум, доброту, щедрость и многие другие самовыражения души человеческой.
Начальница считала себя правой и жаловалась своим подчиненным на свою слишком обидчивую дочь. На несговорчивого уже своего брата, который забрал себе мать и 2/3 наследства, а ей оставил только 1/3. В случае, когда дело касалось ее – все в первую очередь должно было доставаться ей. Мать ее не захотела жить со своей дочерью. Начальница еще до смерти отца забирала обоих родителей к себе, промучилась с ними недельку и увезла обратно. К брату. «Памятник надо ставить тем, кто с родителями живет, их выносить невозможно, такие эгоисты», - резюмировала она. Отец ее там умер от неизлечимой болезни. Она продала квартиру родителей. Мать оставила брату, поделив с ним наследство. И считая себя обделенной, всех на работе оповестила, что ей-то ничего не досталось. То, что ее мать имеет право на свою 1/3 она в расчет не брала, так как мать считала уже человеком старым и почти недееспособным, значит всем завладеет брат, а то, что брату нужно на что-то содержать их же мать, Начальница признавать не хотела.
Но вернемся к делам конторы N . Начальница во всех людях, лучше ее образованных, видела потенциальных соперников, которые могли бы перейти ей дорогу в будущем, она быстренько решала, что им тут не место и начинала вести подпольную войну против тех или иных людей. Она создавала такие условия, что люди вынуждены были увольняться группами или по одному. Она не гнушалась никакими средствами: словесными, унизительными репликами, придирками к работе, неуважительным отношением, откровенными разговорами о том, что тебе лучше уволиться, либо что тебе здесь сидеть, на такой низкооплачиваемой работе, иди и ищи лучше – заговорщически подговаривала она. Она могла заставить людей написать заявления с просьбой отпустить их в отпуск без содержания, даже не выяснив у Большого Начальника – а нужно ли это, причем против их действительного желания и почти не понимала своим недалеким умом, что совершает административное преступление и что кто-то из подчиненных может знать законы.
Этого она в среде неначальников не предполагала. Только начальник мог разбираться в законах. Если кто-то из подчиненных осмеливался ей что-то посоветовать, обнаружив при этом основательные знания в той или иной отрасли, она говорила что-нибудь язвительное, начиная фразу со слов: ну, если ты такой (или такая) умный (умная) … Если в силу объективных причин, задачи ею поставленные кем-то не выполнялись, она запросто обвиняла человека в том, что он плохой специалист, зачастую совершенно не понимая специфику его работы. Таким образом «неспециалистами» оказывались все, кроме нее.
Иногда она не могла разобраться в самых элементарных вещах, но считала, что это не она недопонимает, а люди неправильно написали, сказали, сделали. Начальница была дамой увядающей и остро переживающей этот переходный возраст. Она скрывала свои года. Носила юбки с разрезами. Подстригалась по-молодежному. Надевала просвечивающие кофты, сквозь которые были видны все прелести ее крупногабаритных телес. Выражала особую благосклонность Мечтающему о Деньгах.
Опекала его и в работе, учила его, о чем и как ему говорить со своей женой и детьми.
Мечтающий о Деньгах мечтал о деньгах и не замечал осенней теплой любви цветка, готовящегося к зимней гибели. Это ее злило, начиналось третирование в стиле «а –ля объяснительные».
Мечтающий о Деньгах был чванливым, высокомерным, и гордым от того, что Начальница его выделяла среди других, об истинных причинах такого выделения он не догадывался. Он считал себя очень способным и легко справляющимся с любым заданием, остальные в конторе были обратного мнения: читал он, 36-летний мужчина, по складам, часто не мог донести до работников то, о чем его просила Начальница, забывал, пока шел по коридору, что она ему сказала. Ходил туда, не зная куда, спрашивал о том, не зная о чем, и производил на всех впечатление полуидиота. Но Начальница продолжала возвеличивать его перед другими сотрудниками и добилась ему в Отделе Назначений хорошей должности, несоответствующей уровню его развития и подлинным способностям, которые, мягко выражаясь, были ниже среднего. Каким-то загадочным образом, а тупость Мечтающего о Деньгах была очевидна, Мечтающий о Деньгах тоже считал себя знатоком всего и пытался убедить в своих взглядах других. Правда, не столь навязчиво, как Начальница.
Иногда он говорил нелепости и не понимал этого. Заходил, например, спорный разговор о крещении Руси, кто-то говорил про князя Красное Солнышко.
- Я о таком не знаю, - поджимала губы Начальница, злясь на свою необразованность и совершенно излишнюю осведомленность человека снизу.- Что-то о таком не слышал, - с презрением к говорящему подхватывал Мечтающий о Деньгах. Говоривший замолкал и уже надолго. «Бисер перед свиньями» метать не стоило.
R хотелось бежать от этих людей без оглядки, но было нельзя, оставалось только уповать на чудо пробуждения.
Мечтающий о Деньгах всегда мечтал о деньгах. Он недоумевал, почему женщины, да и некоторые мужчины тоже, любят, когда им дарят цветы, их нельзя скушать. Он не шутил. Если вдруг Природа и его поражала красотой какого-нибудь цветка, он говорил: «Вот бы такие на продажу выращивать, здорово бы крутануться можно было».
- Но ведь чтобы их продавать, должны существовать люди, которые любят цветы, а ты таких осуждаешь, - говорили ему.
- Так таких и надо использовать, чтобы разбогатеть. Пусть покупают никчемные цветы. А я буду богатеть.
Мечтающий о Деньгах постоянно мечтал придумать себе занятие, «состряпать какое-нибудь дельце», чтобы разбогатеть, иметь кучу денег и покупать на них машины разнообразных марок. Вся его жизнь проходила в суете. В погоне за наживой и деньгами и мыслях об этом. И все же он был романтичнее Начальницы. Он любил отдых на природе, рыбалку, лес. Любил отдыхать на озерах и наслаждаться их красотой. Может, и в это время он думал о деньгах? Хотелось бы верить, что вряд ли.
Начальница же свободное время посвящала более практичным занятиям: работе на даче и прочему, приносящему практическую пользу. Там тоже земля, тоже своеобразная романтика, если бы она не твердила: Ой, как я устаю. Ой, какой в прошлом году был большой урожай огурцов, я устала их собирать , есть, продавать. Все радуются урожаю, а я так недовольна была. Сколько огурцов на земле, куда их деть».
«Ну, и раздала бы родственникам или нищим», - подумала R. Но так думать было смешно. Начальница как-то говорила, что она не может быть щедрой в одну сторону, если она что-то кому-то дала, то этот человек обязан ответить тем же. Она абсолютно не понимала, что доброта бывает добротой только тогда, когда не требует ответа. «Тебе надо было у кого-нибудь другого деньги занять, - говорила она дочери, - а то тебе дала, а смой жить не на что, вечно я от своей доброты страдаю». Причем деньги она именно дала взаймы, и дочь ей потом их вовремя вернула.
Щедрость может быть только бескорыстной, иначе это не доброта и щедрость, а рыночные отношения, к которым, как к идеалу, стремились люди в этом странном сне. Хотелось проснуться.
Мечтающий о Деньгах был странным субъектом. Он оказывал почтение Начальнице, в женщинах более низкого ранга, он не видел женщин, он мог вперед проскочить в двери, иногда всю дорогу идя сзади, и перед самым носом женщины проскользнуть вперед, сбросить ее плащ с вешалки и повесить свою куртку, без спроса переставить чужой зонтик, закрыв его, несмотря на то, что он был еще мокрый и принадлежал даме. В общем, благородным мужчиной, т.е.относящимся к каждой женщине с уважением, независимо от того, богатая она или бедная, ее общественного положения, его вряд ли можно было назвать. Когда Начальница начинала кого-то высмеивать, он лебезил перед ней и выставлял себя наисолидарнейшим с ней.
В отделе Начальницы одно время работал Жулик, такое уж у него было имя. Он любил сплетничать, ябедничать и обижаться. Когда он переселялся в другой кабинет, он чуть не побил Мечтающего о Деньгах за то, что тот якобы забрал у него стол. От растерянности Мечтающий о Деньгах чуть не отдал ему свой. Если бы не вступились женщины-коллеги, неизвестно чем бы все закончилось.
Жулик был хитрый и недалекий. Малообразованная Начальница в некоторых вопросах разбиралась гораздо лучше, чем он. Они не сошлись характерами, хотя умевший пускать пыль в глаза Жулик быстро втерся к Начальнице в доверие и они обсуждали как лучше и проще создавать и выгоднее продать результаты плодотворного труда своего, но потом Начальница стала замечать слабинку в знаниях Жулика. Внутри словесной шелухи, которой он окружал себя, ничего не было. Кроме того, он совмещал два рода деятельности, что, конечно же, отвлекало его от дел и задач конторы N. Это не могло устроить Начальницу. Она контролировала каждый его шаг. В конце концов, они поругались, но изворотливый человек не только не лишился работы, но и выхлопотал себе собственный отдел с новыми стульями, где иногда сам не понимая, что от него требуется, строго спрашивал с подчиненных. Впрочем, в его отделе подчиненные работали с удовольствием, хотя и не очень любили своего начальника за его не очень чистые намерения по отношению ко всем людям.
В первый же день, когда Жулик пришел в отдел к Начальнице, он поставил на стол солидную подставку (какие обычно бывают в официальных, солидных организациях) под ручки и карандаши. Объявил вовсеуслышание, что не привык подчиняться и работать, а привык руководить.
Этот человек работал в разных фирмах, которые почему-то разваливались. Ему не надо было мечтать о деньгах, они к нему текли отовсюду, тем более что он не был щепетилен в выборе средств достижения материальных благ. Он был напыщенным и тоже чванливым. Мог спокойно «подставить» своих же сотрудников. Избегал трудной работы. Не прочь был отказаться и от легкой. Когда он еще не был Начальником другого отдела, он напутствовал молодых: «Открывай папку и сиди, делай вид, будто что-то делаешь». И сам вместо задания, которое нужно было выполнять для конторы, частенько занимался посторонними делами или готовил речи для той – другой – своей работы. Этот человек был страшен. Он был обидчив и подл. Он мог не здороваться с пожилым человеком, если ему это было выгодно, с поспорившими с ним, посмевшими отстаивать свою точку зрения сотрудниками, мог мстить, мог довольно тонкими способами извлекать из человека нужную для себя информацию, какую мог использовать выгодно для себя и против неугодного человека. Он разводил сплетни и устраивал истерики. Он докладывал про каждого работающего в отделе Начальницы Большому Начальнику. Та, переполошившись, сделала без него собрание и предупредила, чтобы не говорили при нем лишнего, особенно про нее. Жулик когда-то работал на «телефоне доверия» для тех, кто нуждался в психологической помощи. К нему обращались со своими проблемами подростки. После этого у всех, кто с ним работал, пропало все доверие к подобным организациям. Жулик организовывал курсы, обучившись на которых, человек якобы мог получить высшее образование, собрал большие деньги с людей, в том числе и с коллег, затем выяснилось, что высшим это образование будет считаться лишь тогда, когда его получат на базе лишь приобретенного ранее высшего образования. А он заманивал денежных молодых девчонок и парней со средним образованием и зрелых недалеких людей, которые покупались на его рекламу. Среди этих людей оказалась и Начальница. Сослуживцы предупреждали ее об опасности и осторожности в делах с таким человеком, но Начальница считала всех вокруг себя дураками, никого не хотела слушать. Он приносил ей какое-то официальное подтверждение. Она поверила. Потом все его заверения оказались фикцией. Он развернул мощнейшую торговлю в государственной конторе. В этом сне такие странные дела почему-то были в порядке вещей.
Радио в кабинете говорило чуть слышно, но громом обрушился на людей указ: всем, кто добросовестно работает, ни в коем случае не платить денег, пусть радуются и тому, что есть куда на работу ходить, это они должны платить нам, - кричало Государство, - Всех, кто ворует и грабит, всячески поощрять! Кто не умеет воровать, пусть просит милостыню у тех, кто умеет. С работы людей сокращать, увольнять. Принимать кого-либо на какую-либо работу строго запрещено. Нарушителей ждет административное или уголовное наказание.
- R, тебя вызывают в Отдел Назначений.
- Ваша должность сокращена, - сказали ей там, - подпишите уведомление. R показалось , будто тяжкий давящий груз свалился с ее плеч и она почувствовала, что просыпается. Она знала, что откроет утром глаза снова, той самой 10-летней девочкой и будет удивляться и восхищаться миром, а не ужасаться ему.
Написано в 1998 году
Страшный сон
© Copyright: Татьяна Покатова, 2011
Свидетельство о публикации №211060500409
Свидетельство о публикации №211060500409
Рецензии