Le Rya est more. Vive le Rya

Le Rya est more. Vive le Rya.
Закружила бал
Белая метель,
.Гордо входит в зал
Юный менестрель,
Голос распростер,
Точно два крыла:
Le Rya est more. Vive le Rya!
Голос рвется в высь,
Голос так высок...
Утекает жизнь,
Как в часах песок,
Словно кровь из пор
В темный мох ковра...
Le Rya est more. Vive le Rya!
Трус ли, враг ли, шут -
Все отводят взгляд.
Дамы в мыслях шьют
Траурный наряд.
Сброд напьется, скор,
В горло из горла.
Le Rya est more. Vive le Rya!
К горлу точно ком
Подступает бред.
Чей черед потом –
Молча смотрят в след
Как зверье из нор,
Брат ли, иль сестра...
Le Rya est more. Vive le Rya!
Вечный в низ полет,
В беспросветный ад...
Царство что мое?
Твой уставший брат
Вряд ли до сих пор
Ведал столько зла!
Le Rya est more. Vive le Rya!
 
Явление первое.
Действие происходит в королевском замке, точнее, в покоях короля Франции Карла IV. Комната увешанная множеством гобеленов. Глубокие оконные ниши. На стене огромное распятие. В комнате двое: Като, королева-мать и ее сын Генрих Валуа.
Като: - Он сошел с ума! Безумие! Говорю тебе, это добром не кончится.
Генрих: - Мама, ты должна убедить его! Как же мне быть? Я не хочу ехать в Польшу. Ну, скажи ему, скажи! Объясни, что я не опасен для него. Скажи, что я болен. При переезде болезнь начнет прогрессировать, и моя смерть будет на его совести. Мама, ты должна его уломать. Сделай же что-нибудь!
Като: - Он меня не слушает. Добром это не кончится. Дети должны слушаться своих родителей. Что вы стоите без нас? Что вы без нас можете? Только делать глупости.
Генрих: - Не поеду я в Польшу. Править дикарями, есть медвежье мясо…Бр-р-р…
Като: - Неблагодарный, неблагодарный…Целыми днями я не жалея своих сил забочусь об этом королевстве. Я недоедаю, не сплю, вожусь, точно последняя прачка с узлом грязного белья…Если бы не я, не мои советы, вы все были бы по уши в дерьме. А этот молокосос воображает о себе бог знает что!
Генрих: - Мама, скажи ему…
Като: - Он заявил, что он – король Франции и ему принимать решение. Что он знает о решениях? Он, который только моими стараниями занимает престол! Воистину, всякое доброе дело оборачивается против благодетеля.
Генрих: - Я не хочу в Польшу! Я там умру!
Като: - Дитя мое, радость моя! Не бойся, мы что-нибудь придумаем. Я не допущу твоего отъезда. Это не произойдет.
Генрих: - А если он все-таки настоит на своем? О, я просто не смогу без тебя! Без твоих советов. Я же совсем не знаю жизни…Вот если бы я был королем! Уж я-то не стал бы огорчать мою дорогую маму.
Като: - Знаю, мой ангел, знаю. Ты хороший мальчик, чистая душа. Не падай духом. Королева не сдается так просто. Вспомни Варфоломеевскую ночь. Он сперва тоже кричал, что не позволит никому тронуть и волос на голове своих дорогих гугенотов, и что? Стоило мне хорошенько поднажать – он уже рыдал, как ребенок и готов был сам возглавить резню. Он слаб и нерешителен. Мы добьемся своего!
Королева целует сына в лоб и выходит.
Генрих: - Даже если бы он и был силен, как титан – он не устоял бы. Не знаю, как уж это у нее выходит, но она всегда оказывается права. Во всем. /За одной из портьер слышится движение. Генрих вытаскивает из оконной ниши младшего из братьев Валуа, Алансона/. А, Последыш!…Шпионил за нами?
Алансон: - Вы так стремительно вошли, брат мой…Я оробел…Не решился помешать вашей беседе…
Генрих: - Ничтожество! Что у тебя за манеры? Трусливый взгляд, сутулые плечи…Можно подумать, что ты ждешь оплеухи или надеешься на подачку. И это мой брат! Кто бы мог подумать, что мы сыновья одной матери?
Алансон: - О, не сердитесь, пожалуйста, не сердитесь! Ведь я не сделал ничего такого… Вот и Карл на меня сегодня накричал. Он не в духе. Правда, к нему потом, как будто, прошли послы из Польши…
Генрих: - Что? А, поляки…Да, это, думаю, ему исправит настроение. Не знаю, почему уж ему так не терпится отослать меня от двора. За что он меня так ненавидит? Мы же одной крови, вмести росли, цели у нас тоже могли бы быть общие. В это смутное время нам нужно держаться всем вместе. В этом наша сила, сила дома Валуа.
Алансон: - Как вы красиво говорите, дорогой брат! Прямо как наша Мадам.
Генрих: - Ты все еще здесь? Пшел вон, Иуда! И за что только Бог наказал меня младшим братом! /Алансон поспешно удирает./ Меня всего трясет. Я чувствую, что заболеваю. А впрочем, я знаю, что со мной. Это страх. Мне, наверно, нужно самому пойти к Карлу, поговорить с ним, упасть на колени, заплакать…Но не могу! Боюсь. Господи, как я боюсь! У меня ноги точно ватные, а на руках от дрожи звенят кольца. Хоть бы Мадам уломала его. Она же может. Она меня любит, она не допустит…Что-то надо делать, что-то непременно надо делать…Помолиться разве?
Генрих встает на колени перед распятием. Входит Карл, король Франции. Смотрит на коленопреклоненного брата. Тот его не замечает.
Карл: - Какие грехи замаливает монсеньер наследный принц?
Генрих: - Да я просто…мне…Я молился о ниспослании…
Карл: - Что я слышу? Какое-то невнятное бормотанье. А минуту назад, когда я подходил к комнате, отсюда доносилось рычание льва. Ты поучал Алансона?
Генрих: - Он все время подслушивает, я уже устал вытаскивать его из всех щелей и нор. Согласись, принц, который не вылазит из-за гардин, это как-то…
Карл: - Думаешь, он может услышать там что-либо слишком интересное? Например, как королева-мать и ее любимый сынок сговаривались разыграть свои карты в деле с польской короной? Как один умолял, а другая угрожала, и что они решили в конце концов…
Генрих: - Ты что, тоже подслушивал?
Карл: - Кто, я? Ты с ума сошел! Что бы король начал шпионить, и за кем? За своей родной матерью и братом? Генрих, ты спятил. Кроме того, мне это просто не интересно. Я заранее знаю, что вы скажете, какие доводы приведете, даже какое у вас будет при этом лицо. Скучно…/Внезапно прикрывает лицо рукой, ему нехорошо./
Генрих: - Да, быть королем – невеселое занятие. Принцем намного забавней. Что с тобой?
Карл: - Небольшое головокружение, мой заботливый брат, всего лишь небольшое головокружение. Не надейся.
Генрих: - Напрасно ты так. Я спросил просто так, безо всякой задней мысли.
Карл: - И, тем не менее, прекрасно меня понял. Что заумные люди меня окружают! Воистину, благословенная страна. А вот и наша мать. Оставьте нас.
Генрих выходит.
Явление второе.
Входит Королева.
Като: - Как у тебя душно, сын мой! просто нечем дышать. И запах такой тяжелый…Я открою окно. Что за причуда сидеть в такой славный день в духоте. Так-то лучше. Боже мой, как вы бледны! Уж не заболели ли вы?
Карл: - У меня просто болит голова.
Като: - Это все из-за того, что в последнее время вы ведете жизнь затворника. Можно подумать, что у нас и развлечений никаких нет. Отчего бы вам ни съездить на охоту?
Карл: - Как вы заботливы, мадам.
Като: - Вы мой сын. Кроме того, от вашего здоровья зависит благополучие нашей страны. Мы не принадлежим себе, наши мысли, чувства, поступки – все направленно на благо государства. Это обязывает.
Карл: - Да, наверное.
Като: - Поймите, Карл, наши деяния останутся в истории. Мы на виду. Поэтому, мы не можем позволить эмоциям взять вверх над рассудком.
Карл: - /глядя в окно/ Какой красивый жеребец у Алансона…
Като: - Да ты меня не слушаешь! И что за ужасная манера постоянно грызть ногти? Это вульгарно, словно какой-то солдафон. Отойди от окна. Слишком сыро сегодня на улице. Ветер просто пронзительный. С чего это тебе взбрело в голову открыть окно?
Карл: - Это вы открыли, мадам.
Като: - Я? Не говори чепухи, я прекрасно помню, что я этого не делала.
Карл: - Ну разумеется.
Като: - У тебя невозможная привычка препираться по пустякам. О чем я говорила?
Карл: - Наши деяния войдут в историю.
Като: - Да! И было бы очень неприятно, если бы какой-нибудь опрометчивый поступок обрушил то стройное здание порядка, которое мне удалось возвести, несмотря на трудности. Да, кстати, ты больше не спишь со своей женой?
Карл: - Что?
Като: - Мне ты можешь открыться. Я твоя мать. Я все пойму.
Карл: - При чем здесь это?
Като: - Конечно не при чем. Я просто так спросила. Разное говорят. Клеветникам рта не заткнешь…
Карл: - Что говорят?
Като: - Не заставляй меня повторять подобные гнусности. Люди злы и завистливы. У тебя много врагов, особенно среди гугенотов. Про кого только не распускают ложных слухов. Я сама столько из-за них выстрадал!
Карл: - Что же говорят?
Като: - Что у тебя не будет детей. О, это конечно гнусные домыслы! Ты еще молод, всякое может случиться.
Карл: - А! Ну, так я знаю, кто распускает подобные слухи. Тот, кому это выгодно. Вы, Мадам.
Като: - Как ты разговариваешь со мной!
Карл: - Как с женщиной, у которой часто умирают дети. Она так привыкла к этому, что даже не задерживается, что бы обойти свежую могилу, а попросту перешагивает ее. Отчего умер мой старший брат, осмелившийся вам перечить? Отчего умерла моя сестра ставшая королевой Испании и вышедшая из под вашей власти?
Като: - Дурак.
Карл: -  Нет. На свою беду.
Като: - Какой же ты все-таки дурак! У тебя нет наследника и не будет, да и хорошо, потому что может родиться от подобного человека? Ты не даже не умеешь держать себя в руках. На что ты способен? Охоты, пьянки… Ни одного преданного соратника, ни сильной партии, поддерживающей тебя... Что там поддерживать? Ты – весь в своего отца.
Карл: - Слава богу! Не хотел бы я быть похожим на вас.
Като: - И кончишь так же, как он!
Карл: - Вы мне угрожаете?
Като: - Что ты! Ты – мой сын, я могу бранить тебя, могу даже наказать, но угрожать…Я просто старше тебя, опытнее, поэтому вижу, на каком гибельном пути ты стоишь. Как мне не предостеречь тебя? Кто кроме матери бескорыстно предупредит об опасностях…Будь осторожен, Карл. Придет день и ты можешь пожалеть о том, что не послушался моих советов.
Карл: - Я уже жалею. Но не об этом. Иногда мне невыносимо хочется стать круглым сиротой. О, как мне этого хочется! А теперь – прочь! Я желаю остаться один. Один!
Като: - Господи! За что мне это! Почему я дожила до такого дня, когда мне пришлось услышать от своего сына подобные слова!
Карл: - Мадам, уйдите! Разве вы не видите, что ваш сын едва жив от головной боли! Проявите на деле хоть каплю той любви, о которой вы так красноречиво говорили все это время!
Като: - Карл, как я могу оставить тебя сейчас, когда ты больше всего нуждаешься в помощи? И  кто же, как не мать, сможет облегчить твои страдания! Я поддержу тебя, мой бедный сын. Ты так плохо выглядишь…Мое сердце разрывается от жалости. А все потому, что ты слушаешь дурных советчиков, которые были бы рады внести смуту в наш дом. Они наговаривают на твоих родных, но рано или поздно все тайное станет явным. И ты убедишься, кто тебе настоящий друг, а кто нет.
Карл: - Потом, не сейчас.
Като: - Именно сейчас. Когда на душе нет тяжести, и голова не болит.
Карл: - Уйди!
Като: - Какой ты все-таки грубиян…Вылитый твой отец. Пойду, помолюсь, чтобы Бог смягчил твое дурное сердце. А ты подумай над моими словами. Кто тебе друг, а кто враг!
Уходит. Карл со стоном роняет голову на руки.
Явление третье
Входит Генрих. Он не замечает Карла. Нервно потирая руки, несколько раз пересекает комнату из угла в угол. Замечает свое отражение, хмуриться, затем улыбается, начинает прихорашиваться. Приходя в отменное расположение духа, начинает пританцовывать, делая изящные «па». Карл с интересом смотрит на него. Братья встречаются взглядами, Генрих резко поворачивается.
Генрих: - Ты здесь? Я думал ты ушел.
Карл: - Браво! Ты неплохо танцуешь. Я начинаю понимать твоих дружков.
Генрих: - Замолчи, будь так любезен.
Карл: - А Мадам думает, что ты просто убит горем из-за своего отъезда. Видела бы она, как ты тут отплясывал, ее бы просто удар хватил.
Генрих: - Знаешь, это уже переходит всякие границы!
Карл: - Э, да ты еще не разучился краснеть? Это говорит о чистоте твоей души. Ладно, молчу. В конце концов, я тоже не чужд пониманию прекрасного /трет висок/.
Генрих: - Все еще болит?
Карл: Да вроде бы получше. Вот четверть часа назад, я едва богу душу не отдал. Представь, у меня внутри черепа плещется расплавленный свинец, перед глазами мерцающая муть, а она – вз-з-з, вз-з-з!
Генрих: - Мадам?
Карл: - Ну а кто же…Почему мы ее никогда не называем между собой матерью? Даже ты, ее любимчик.
Генрих: - Любимчик! Хм…Я любимчик, потому что танцую под ее дудку. Шаг влево, шаг вправо – и меня подвергнут остракизму.
Карл: - Потише.
Генрих: - Голова?
Карл: - Стены. Слушай, Анрио, у тебя дети есть?
Генрих: - Кто? Ты что имеешь в виду? Ну, ты даешь!
Карл: - Но ты же спишь иногда и с женщинами.
Генрих: - Только не надо об этом на ночь.
Карл: - Вот представь – у тебя родиться маленький Валуа. Он будет совсем твоим: твои глаза, нос, рот, уши…Ты увидишь его первые шаги, услышишь его первые слова. Он станет гордиться тобой. Дети всегда гордятся своими родителями, даже если гордиться, собственно говоря, нечем. Ты будешь любить своего ребенка?
Генрих: - Кто меня знает? Я, в сущности, не злой человек. Наверно буду.
Карл: - Почему же тогда Мадам меня так ненавидит? Да, да! Меня, наверно, даже уцелевшие в резне гугеноты меньше ненавидят. Почему?
Генрих: - Ха! А ты-то, ты ее любишь? Я не упрекаю, сам такой, но раз уж ты решил докапываться до сути вещей, то копай до конца, пока тебе в лицо не хлынет струя истины. Припомни наше детство. К кому ты шел со своими обидами, проблемами, тревогами? Кому ты открывал свою душу? Мы же сразу прекращали нашу возню, стоило ей показаться на пороге. Мы и тогда уже знали, что она королева. А ты никогда не доверял ей, потому, что прекрасно осознавал, что ты – наследный принц, а она стоит у власти. Возможно, она не очень хорошая мать. А мы? Мы-то сами, хорошие дети?
Карл: - Ты, наверно, прав. Вот уж не ожидал от тебя. Ты оказывается философ!
Генрих: - Я? Если бы я был философом, меня бы давно уже измучили головные боли.
Карл: - Во всяком случае, я признателен тебе за то, что ты говорил со мной не как…
Генрих: - Не как наследный принц с королем? Ты мечтатель, братец. В наше время это большая роскошь. Но и я не ожидал от тебя такой…откровенности. Скажи мне одну вещь. Только честно.
Карл: - Валяй.
Генрих: - Ты и вправду находишь, что я неплохо танцую?
Карл: - Что? Почему…О, Господи, сколько в тебе всего понамешано!
Генрих: - Не умничай. Если бы я целыми днями изрекал одни только мудрые вещи, меня прикончили бы и были правы. Все умники – зануды. Все женщины –стервы. А вы, мой повелитель – завистливый тиран, готовый сослать своего брата черту на рога, лишь бы не видеть, что его военная слава растет день ото дня.
Карл: - Это я-то тебе завидую? Генрих, да ты самый несчастный из моих подданных, я могу только пожалеть тебя.
Генрих: - И почему же я несчастный? Я молод, красив, окружен друзьями, меня обожает мать. Я чист перед Богом, совесть меня не мучит, головная боль тоже.
Карл: - И все-таки я прав. Ты лжец, а никто так не знает правды, как лгун. Ты окружен друзьями, а скажи, многие ли из них отправятся за тобой в Польшу? А ведь ты поедешь туда королем. Что было бы, если речь зашла об изгнании? Цену материнской любви ты назвал сам. Относительно твоей совести могу только предполагать. Люди, у которых она девственно чиста, не проводят столько времени перед распятием.
Генрих: - Это твои домыслы! Ты ничего не понимаешь!
Карл: - Где уж мне! Но самое страшное даже не в этом. Ты – точно зерно, зажатое между двух жерновов. С одной стороны – ты мой наследник, с другой – тебе самому наследует младший брат. Вот его ты ненавидишь даже сильней меня.
Генрих: - Хватит! У тебя от головной боли не в меру разыгралось воображение. Карл, что с нами, в самом деле! Мы славно болтали, все было так хорошо. Посмотри, на дворе лето. Ты же всегда любил лето.
Карл: - Правда. Пошлем их всех к черту. Что мы, точно старики. Мы молоды, мы еще живы, чего еще? Забудем Мадам с ее ненавистью, Алансона…
Генрих: - С его манерой вечно торчать за портьерами…
Машинально отодвигает портьеру, там сидит Алансон. Карл и Генрих молча смотрят на него.
Явление четвертое
Карл: - Решай, или ты сейчас же исчезнешь из этой комнаты, или я вспомню, что у меня случаются приступы бешенства, когда я себя не контролирую!
Генрих: - Ты что, хочешь его отпустить? Он же все слышал!
Карл: - Ну и что? Кто поверит в то, что два брата Валуа находились в одной комнате без свидетелей и не перегрызли друг другу горло! Кроме того, наш Последыш умеет держать язык за зубами. Я прав?
Алансон: - Я никогда ничего не говорю. Зачем? Иначе секрет теряет цену.
Карл: - Высокий профессионал, чтоб его…
Генрих: - Вот я и говорю – придушить и тело в колодец.
Алансон: - Я кричать буду!
Карл: - Что ж ты раньше не кричал, голосистый мой, например, когда увидел Мадам, входящую в комнату нашего кузена-гугенота с книгой по соколиной охоте, а выходящей уже без книги? Вот когда надо было подать голос, да так громко, чтобы все услышали.
Генрих: - Тише ты, ради Бога! Спятил? О таких вещах не говорят. \ Касается уха выразительным жестом. \
Карл: - И ты знал? Еще один профессионал на мою голову!
Генрих: - Ничего я не знал и не желаю знать.
Алансон: - Королева никогда не допустит, что бы хоть тень подозрения пала на наследного принца. Во благо страны, разумеется.
Карл: - Конечно! У тебя такие слабенькие ручки! /хватает Генриха за руку, тот вырывается / такие слабенькие, беленькие…Ты выше грязи, в которой барахтается наша семейка! Устроить Варфоломеевскую резню и лечь спать, такое только тебе может придти в голову. А на утро, с чистой совестью – в храм. По плитам скользким от крови. И головные боли нас не мучат!
Генрих: - /освобождаясь / Какого черта ты разошелся! Можно подумать, что это тебе подбросили книгу из библиотечки Мадам. Тебе-то какое до этого дело? Она старается для нас, и вина за ее преступления, в конце концов, тоже падет на нее. Нам-то что волноваться?
Алансон: - Зачем так мучить себя?
Карл: - Разве я сам изобрел себе такие страдания? Разве подобное в силах человеческих? Как же нужно ненавидеть себя, дабы решиться на такое…Иногда мне кажется, что мой ад мне суждено прожить здесь, на земле.
Генрих: - /Алансону / Быстро за водой. /Тот убегает. Принц усаживает короля в кресло./ Ну-ну, хватит. Все кончилось, и вспоминать не о чем. Куда тебя понесло: ад, страдания…Трагедия, да и только. Не выбивайся из жанра. Вон, смотри, мышка бежит, серенькая, хвостик голенький. И нет ей дела до наших страданий, а есть ей дело только до объедков, да может, до того кота, что прислали недавно из Польши, куда ты так рвешься отправить своего родного братишку, чтобы его там медведи сожрали. Не по-христиански поступаешь, Карл. Хочешь мышку?
Вбегает Алансон с кубком воды. Пока Карл жадно пьет, Алансон склоняется к Генриху.
Алансон: - Анжу, Мадам тебя разыскивает.
Генрих: - Черт бы ее побрал! Карлу сейчас никак нельзя с ней встречаться, она его доконает. Я должен побыть с ним еще немного!
Алансон: - Я ее займу, минут на 10, больше мне не продержаться. Я ее боюсь.
Генрих: - Действуй. /Алансон убегает. Принц поворачивается к королю. / Неважно ты у меня выглядишь, блондинчик. Дай я тебя хоть причешу. Тебе не идет такая прическа, тебе надо с челкой, и вот тут покороче.
Карл: - Я не мог, понимаешь, просто не мог тогда устоять. Они навалились на меня всем скопом – человек двадцать. Во главе – наша Мадам. Три дня, целых три дня они меня терзали, не оставляли одного, даже в исповедальне…Взывали к разуму, угрожали, уговаривали. И говорили, говорили…
Генрих: - Сзади совсем коротко, почти до шеи…
Карл: - Я знаю, что ты хочешь сказать. На приказе моя подпись. Но я не хотел. Что мне сделали те люди? Только не говори мне о различиях в вере. Не могу больше слышать подобный бред.
Генрих: - Еще бы концы подкрутить, совсем было бы хорошо.
Карл: - Ты считаешь, не опереди мы их, нам самим бы пришлось пасть жертвой расправы? Но пусть бы мы были жертвами, не палачами невинных, разве нет?
Генрих: - Они у тебя очень мягкие.
Карл: - Кто?
Генрих: - Волосы. Кто бы мог подумать! _любуется на дело своих рук / Не такое уж ты и пугало, как можно подумать с первого взгляда. Тебе бы немного изменить манеры, последить за собой, немного подкраситься, так ты еще сгодишься для парадного портрета, конечно, если ни с кем особо не сравнивать.
Карл: - Вот какого исповедника мне надо! Чтобы он все внимательно выслушал, ничего не понял и в конце дал мне идиотский совет.
Генрих: - И это вместо благодарности! Ладно, шутишь, значит будешь жить. Только постарайся не сразу упасть духом. Сейчас сюда придет королева-мать. Ее там сейчас Алансон развлекает. Но он предупредил, что всего его арсенала развлечений хватит ровно на 10 минут, а из них восемь уже прошли.
Карл: - Откуда столько самопожертвования?
Генрих: - Никогда не желай другому, чего себе не желаешь. Первая заповедь разумного эгоиста. К тому же, в этом мире есть кое-что, что недоступно логике, но доступно любому смертному. Это -–братские чувства!
Карл: - Генрих?!
Генрих: - Тише! Это она.
Явление пятое
Входит Като. Не замечает отошедшего к окну Генриха.
Като: - Карл! Я молилась в нашей часовне, когда Господь в несказанной милости своей, ответил мне и прояснил мою душу! Я буду говорить с тобой не как мать с сыном, не как королева с королем, а как посланница небес с отбившейся от стада овцой.
Карл: - /переглядываясь с Генрихом / И что же Господь велел передать мне?
Като: - Тебе угрожает смертельная опасность!
Карл: - Ну, это не ново.
Като: - На этот раз опасность превзойдет все, что было до этого. И спасти тебя может только помощь тех, кто ближе тебе, чем все единомышленники, и связан с тобой узами более тесными, чем узы дружбы или преданности…
Генрих иронично раскланивается.
Карл: - Все туманно и расплывчато. Вот незадача, когда Богу приходит на ум поговорить с нами – слова его настолько странны, что толковать их можно как угодно. Дьявол куда лучший ритор.
Като: - Не кощунствуй! Чего ты не понял? Что тут можно не понять? Ты не проживешь и года, если отошлешь Анжу в Польшу! Это же ясно, как божий день.
Карл: - Разве там шла речь об Анжу? А может быть, Всевышний имел в виду моего младшего брата или мужа моей сестрицы Марго, Наварру? Он тоже теперь связан со мной узами более тесными, чем…
Като: - Не упоминай при мне этого еретика! Ему осталось жить недолго.
Карл: - Ого!
Като: - И умрет он в страшных мучениях!
Карл: - Это тоже шепнул вам на ушко Бог?
Като: - Я вижу, голова у тебя совсем прошла. Что-то ты не в меру развеселился. Сядь-ка.
Карл: - Я не устал.
Като: - Я сказала – сядь! Ты думаешь, я не вижу твоих происков? Ты надеешься за моей спиной спеться с этим гугенотом? Ты думаешь, он поможет тебе? Ты все время стараешься меня обойти! Не выйдет. Вы еще сопливые мальчишки и мальчишками останетесь. Что бы чего-то добиться в этой игре, нужно иметь силу мужчины, ум женщины, терпение старухи и сон ребенка. А от твоих криков по ночам пугаются стражники…
Карл: - Как вы красиво говорите, Мадам. И как всегда верно.
Като: - Рада, что ты это понимаешь.
Карл: - Моя беда заключается именно в том, что я все понимаю, но ничего не могу изменить.
Като: - Значит, Генрих останется в Париже?
Карл: - Нет, он поедет в Польшу.
Като: - Проклятый упрямец! Ты осмеливаешься перечить матери! Сопляк!
Карл: - Да, именно потому, что я никогда не стану взрослым. Вы лишили меня этой возможности, Мадам, но ничего! Тот, другой, он вырастет. Он отомстит за меня. Он и сам не знает того, но он отомстит. Жаль, что я этого не увижу…
Генрих: - Карл!
Като: - Генрих? /замечает сына/.
Генрих: - Мадам, оставьте нас. Королю сегодня нездоровиться, он настроен мрачно, вот и воспринимает все в траурном свете.
Карл: - Что ты хочешь от человека, которому осталось жить не более года.
Като: - Это предсказание сбудется, если ты не оставишь Генриха в Париже.
Карл: - Вот значит как? Нострадамусы вы мои! Как оказывается все просто! Как в детской игре: закрыл глаза руками и бед как небывало.
Генрих: - Мадам! Оставьте нас. Мне нужно поговорить с королем по одному очень важному делу не терпящему отлогательств!
Като: - Мальчик мой, я ведь стараюсь не для себя! Все королевство в опасности!
Карл: - Начинается…
Генрих: - Мадам, прошу вас…Всего несколько минут…
Карл: - Нет, отчего же, пусть она выскажется. Ты узнаешь много поучительного о том, каким образом ей удается, вопреки моей врожденной тупости, управлять Францией.
Като: - Наконец-то ты сказал хоть что-то разумное.
Карл: - О да!
Генрих: - Не надо!
Карл: - Разумное, по-вашему, значит совпадающее с вашим мнением. Все что не королева – не имеет права на существование и подлежит уничтожению.
Генрих: - Карл, пожалуйста…
Като: - Ты просто болен. У тебя бред.
Карл: - Бред? Неудивительно. На этой стадии разложения у жертв всегда начинается бред. Вы прекрасно разбираетесь в симптомах, Мадам.
Като: - Что ты несешь?
Карл: - Я отравлен вами, МАДАМ МОЯ МАТЬ, точнее, книгой, которую вы заботливо подложили нашему кузену Наварре. Я умираю.
Генрих: - Ну что, добились своего?!! Я же просил, я предупреждал…Вы ведь не уйметесь, пока не вывернетесь наизнанку! Вам мало совершать ужасные вещи, надо еще и говорить о них, причем так, чтобы всю душу изорвать в клочья. Если уж раскаяние – так с ночными кошмарами, с кровавыми призраками, если уж грех – так непременно с последующей канонизацией! Господи, ну почему я не родился на пару-тройку столетий позже! И в какой-нибудь небогатой семье, где, если и придушат кого – так тихо, без драм, пристойно. И все! И забудут об этом! И станут встречаться по праздникам, улыбаться, беседовать на возвышенные темы…Уеду я от вас. Ну вас к чертовой матери. В Польшу, стану там медведей разводить. Я не железный, в конце концов, не злодей какой-нибудь, не людоед. О! У меня, кажется, начинает болеть голова!

Мадам прижимая руку ко рту, медленно выходит из комнаты.
Явление шестое
Карл: - Вот оно, пробуждение королевского красноречия! Не устал, монсеньер?
Генрих: - Послушай, это что, правда?
Карл: - Что именно?
Генрих: - То, что книга попала тебе в руки?
Карл: - Нет, знаешь ли, я так шучу от скуки!
Генрих: - И как же быть дальше?
Карл: - А что бы ты хотел услышать? Что я не протяну и того года, который мне так щедро обещала Мадам? Или ты рассчитываешь на то, что это произойдет еще до твоего отъезда? Ведь ты тогда станешь королем совсем иной державы…
Генрих: - О Господи, о чем ты говоришь! О какой-то чепухе, ведь вся наша околотронная возня – такая чушь!.. Карл, как это – умирать?
Карл: - Ты ожидаешь от меня потрясающих по силе описаний моих чувств? Их нет, нет и в помине. Я почти ничего не чувствую. Иногда – головную боль, иногда – тошноту или головокружение, но чаще – ничего. Наверно, яд еще недостаточно глубоко проник в мой организм. И потом, я же крепкий парень, не чета вам, младшим. Вы бы уже лежали пластом, а я хожу, как ни в чем ни бывало, охочусь, напиваюсь каждый день…А что мне еще остается? Ты бы как поступил, наследничек?
Генрих: - Я? Не знаю. Я бы не смог вот так, спокойно…Да я бы поднял на ноги всех врачей, я бы велел собрать при дворе всех знахарей, магов, я бы пригрозил им самой жуткой смертью, если они не сыщут мне противоядия, я бы…Да уж молчать не стал бы, можешь не сомневаться!
Карл: - И как бы ты объяснил затеянную тобой свистопляску? Моя мать хотела расправиться с гугенотским принцем, а я по ошибке взял книгу? Так? А не кажется ли тебе, мой богомольный брат, что во всем происшедшим со мной есть немалая доля справедливости? Так сказать, Божий промысел?
Генрих: - Ну, знаешь что…
Карл: - Да знаю, знаю. Все мы умеем оправдывать себя, и приводим сотни доводов, почему мы не смогли совершить тот или иной поступок или почему мы его совершили…О, как мы убедительны! Как вески наши доводы, как мы красноречивы…Да ведь мы почти не лжем при этом, разве что немного смягчаем краски, или пропускаем одну малюсенькую деталь, но как сразу меняется картина! Вот мы уже не палачи, а всего лишь жертвы, в крайнем случае – свидетели. Чудное полотно. Годиться для парадной залы. Только цена подобной мазне невелика.
Генрих: - Но ты хотя бы обращался к лекарю?
Карл: - Да.
Генрих: - И что?
Карл: - Ты невысокого мнения о женщине давшей нам жизнь.
Генрих: - Противоядия нет! О Боже…Карл! Я не хочу, чтобы ты умирал!
Карл: - Вот как? Это что-то новое. Не надо волноваться, сядь, отдохни…
Генрих: - Я не сошел с ума! Я действительно не хочу, чтобы с тобой что-либо случилось.
Карл: - Я верю!
Генрих: - Ничего ты не веришь! Я сам еще сегодня утром не поверил бы. Да что там утром – пару часов назад. Карл, я ведь тоже знал про книгу. Мне не говорили, Последыш прав, мне почти никогда ничего не говорят, но мне это и ненужно, я и так все знаю. Я знал про книгу, про Мадам, мне даже на мгновение стало жаль Наварру, он такой простой, такой беззащитный…
Карл: - Оплот невинных – Бог, не стоит забывать об этом, радетель истинной веры.
Генрих: - Я знал, но не сказал, а вот сейчас готов просто из кожи вон вылезти, лишь бы все изменить. Карл, я раньше никогда не воспринимал тебя как человека.
Карл: - Так.
Генрих: - Как живого человека, со своими странностями, слабостями и достоинствами. Был какой-то образ, сродни идолу, только наоборот. А сегодня, когда я тебя причесывал, я понял, ты такой же, как я. Ну что ты смеешься? \тебе же только 24 года. Посмотри на наших сверстников, они еще не оставили свои детские игры. А мы…Как же так, почему… У тебя широкие плечи, крутые, как сложенные крылья хищной птицы. Ты склоняешь голову к левому плечу, когда смотришь с иронией, и к правому, когда сердишься. У тебя глаза вовсе не карие, как может показаться, если не приглядываться, а золотисто-зеленоватые, с тонким коричневым ободком…Карл, я не хочу, чтобы ты умирал! Если для твоего выздоровления понадобился бы мой отъезд в треклятую Польшу – я тотчас же отправился бы в путь. Даже без своих мальчишек. Ты мне веришь?
Карл: - Тебе это так важно?
Генрих: - Да!
Карл: - Я верю тебе, Генрих. Вот черт, я, кажется, тоже расчувствовался! Никуда не годиться.
Генрих: - Кто только придумывает сюжеты для нашей жизни? Неужели он совсем не жалеет нас? Неужели ему наплевать на то, что наши сердца рвутся от боли, а горло сдавливают отнюдь не шуточные рыдания? Как он жестоко распорядился нами! Я ведь мог уехать, не узнав всего об отравленной книге, и вряд ли мне было бы тогда так чудовищно плохо, словно я сам во всем виноват…Я бы мог не понять, как одинок и несчастен мой брат, и не мучиться от его боли. Я бы мог…
Карл: - Ничего бы ты не мог, не от нас это зависит. Перо уже занесено над бумагой, повязка сорвана с глаз, рана кровоточит, а по коридору стучат торопливые шаги.
Входит Алансон.
Алансон: - Генрих, вас желает видеть Мадам. Она у себя.
Генрих: - Иду.
Явление седьмое
Алансон: - Впервые вижу Мадам в таком волнении. У нее лицо, точно у покойника.
Карл: - В самом деле? А ты часом не сидел все это время где-нибудь неподалеку?
Алансон: - Я?
Карл: - Я бы очень удивился, если бы это было не так. Возможно – даже разочаровался.
Алансон: - Карл, но я…Эта книга… Я же не мог знать, что ты войдешь в комнату к Наварре! Я бы тебя остановил, правда! А до других мне дела нет. Меня что, кто-нибудь пожалел бы, если что…Да кому я нужен! Последыш…
Карл: - Да ладно тебе. Не трепещи крыльями, я все понимаю. Как обычно. Пойдем, я угощу тебя рейнским. Ты никогда не пробовал ничего подобного. Пойдем, младшенький.
Уходят. В другую дверь почти тут же входят Като и Генрих.
Генрих: - Мадам, вы понимаете, что говорите? Я не считаю себя излишним моралистом, но у меня мороз по коже от ваших слов. Он же ваш сын!
Като: - Он сын, ты тоже сын. Ты только представь, как теперь развернуться события? Тебе ни в коем случае нельзя уезжать. ЭТО может произойти в любую минуту.
Генрих: - Нет! Не хочу слышать, не хочу знать…Я не могу так. Что же это такое? Я не создан для подобных ролей! Кого вы хотите из меня сделать? Чудовище? Дьявола?
Като: - Короля. Всего лишь короля. Сын мой, я всегда знала, что рано или поздно ты займешь трон Франции. Сердце матери не обманешь! Именно ты, самый лучший из моих детей! У тебя есть все, чтобы стать прекрасным правителем. Ты образован, деликатен, мягок. Ты сможешь превратить Французское королевство в просвещенейшее из государств.
Генрих: - С вашей помощью?
Като: - Вот! Ты всегда меня понимал с полуслова. Мы сможем без помех направить политику страны в нужное русло, исправить то, что натворил твой неразумный брат.
Генрих: - И ваш сын!
Като: - Сын, сын…Он уже почти покойник. А мы должны думать о будущем. И это будущее нужно начинать готовить прямо сейчас. Слушай меня. Ни в какую Польшу ты не едешь. Это исключено.
Генрих: - Но…
Като: - Не бойся, я все возьму на себя. Тебе не придется ничего делать. Ты выедешь со своей свитой в сторону Польши, доедешь до Амьенского аббатства. Там вы и укроетесь. Никто ничего не узнает.
Генрих: - Но…
Като: - Никаких «но». Путь до Польши неблизкий. Пока гонцы оттуда доберутся до Парижа. Да и доберутся ли? Дороги не безопасны, всякое может случиться. Месяца 3-4 вы прекрасно отдохнете в Амьене. Тишина, покой…
Генрих: - Почему 3-4 месяца? Что измениться за этот срок?
Като: - Да уж что-нибудь обязательно измениться. Не волнуйся.
 Генрих: - Вот значит как…Карл был прав, вы его очень сильно ненавидите.
Като: - Мой мальчик, запомни, ненавидеть можно только кого-то равного себе, в противном случае это уже не ненависть, а презрение. В бедняжке Карле не было ничего, что могло бы вызвать ненависть. Иногда мне даже становилось его жалко, он так старался выглядеть взрослым, разумным…
Генрих: - Я начинаю понимать, как сходят с ума. Слишком много откровений за один день. Сначала узнать столько нового о брате, теперь о матери!
Като: - Как только все будет готово, я пошлю к тебе гонца, ты немедленно вернешься в столицу.
Генрих: - Нет! Оставьте меня! Я не хочу даже мысленно участвовать в ваших планах!
Като: - Спокойно. Это совсем не трудно.
Генрих: - Да, не трудней, чем плыть по течению. А если река увлекает меня в бездну?
Като: - Какая бездна, ты бредишь. Речь идет о тихой заводи. Ты просто погостишь в аббатстве, его настоятель – мой давнишний знакомый, трудностей не возникнет. Получив же мое письмо, ты должен быть готов тот час же взойти на престол. Мой Генрих, ты станешь королем!
Генрих: - Король – мой брат, и он пока еще жив!
Като: - Это дело времени. Ты же сам слышал, он постоянно жалуется на головную боль.
Генрих: - И у меня голова раскалывается.
Като: - Это все из-за того, что ты вздумал упрямиться. Пойми, я желаю тебе только добра. Чего я только не сделаю, на что не пойду, лишь бы ты был счастлив! Я ведь для тебя стараюсь, мне-то самой уже больше ничего не нужно. Я старая…Я больная…Или ты хочешь, чтобы на престол взошел Алансон? Послушай меня, ты же всегда мне доверял!
Генрих: - Я все понимаю, но ничего не могу сделать…Кто-то это уже сегодня говорил. А! Вспомнил…
Като: - Значит, решено.
Из-за портьеры появляется Карл, он держится несколько театрально.
Карл: - Вынужден вас огорчить, ваше решение невыполнимо.
Генрих: - Карл!
Карл: - Должен признать, наш младшенький совсем не дурак. Его манера скрываться за портьерами приносит неплохие плоды. Так, о чем это я? Ах да, о вашем плане! Вы не учли одного фактора, а между тем, он-то и был решающим в вашем деле. Королевская воля, да, Мадам, не усмехайтесь, именно она. Я желаю, чтобы мой брат отправился в Польшу не позднее завтрашнего вечера, значит так и будет. Быть может я не смог стать равным вам, Мадам, и заслужить вашу ненависть, но, по крайней мере, я еще сумею на последок внушить вам страх. Если вы осмелитесь покинуть свою комнату до утра – вы отправитесь в монастырь, где настоятельницей – ваш злейший враг. И не на день, а навсегда. Вы поняли?
Като: - Но…
Карл: - Такова моя королевская воля.
Като: - Генрих, он сошел с ума! Король лишился рассудка! Мы должны его остановить.
Генрих: - Сир, умоляю вас, выполните свою угрозу. Заприте ее куда-нибудь. Мне необходимо поговорить с вами перед отъездом.
Карл: - Герцог Алансонский! /из-за портьеры появляется Алансон, он пьян и весел/ Возьмите двух моих швейцарцев и доставьте Мадам в ее апартаменты. Если она заговорит с кем-нибудь или попытается сопротивляться – убейте ее / вкладывает шпагу в руку принцу/.
Алансон: - Ха! Это ты не ошибся! Это дело по мне. У меня она не пикнет. А ну, пошли! У, старая ведьма! Что, съела? Давай-давай!
Като в ужасе пятиться от размахивающего шпагой Алансона. Оба скрываются за дверью
Генрих: - А-а-а…Хорошо-то как! Ты вовремя успел.
Карл: - Хоть в чем-то.
Генрих: - Я так много хочу тебе сказать!
Карл: - Я тоже. По праву старшего начну все же я. Генрих, приготовься. Ты станешь королем Франции.
Генрих: - Что? И ты туда же?!!
Карл: - Тише. Мне сейчас только головной боли не доставало. Ты будешь королем Франции. Если Мадам пришла в голову эта мысль, будь спокоен, она своего добьется. Твой отъезд в Польшу всего лишь отсрочка, это то немногое, что я могу сделать для тебя. Да и к тому же, наследника у меня нет…Уж лучше ты. Не перебивай. Знаешь ведь, я не мастер говорить, потеряю мысль, ищи ее потом…
Я никогда не был хорошим старшим братом, верно? Однако вот на последок решил попытаться. Ах, как не вовремя сейчас моя смерть, как не вовремя…Я не должен оставлять тебя одного со всем этим…Мадам отравит твою жизнь, потому что она знает твои слабости и не знает жалости, а ты, несмотря на свою проницательность, мягок. Но не настолько, чтобы сдаться без боя и молча идти на поводу. Все что я могу для тебя сделать – это забрать с собой хотя бы свои ошибки и грехи, да еще дать тебе пол года отсрочки. И все.
Генрих: - Мне страшно.
Карл: - Это не ново.
Генрих: - Не за себя. То есть, за себя тоже, но…Как я смогу жить, если ты умираешь по моей вине!
Карл: - Не по твоей.
Генрих: - По моей! Я мог бы тогда спасти Наварру, и спас бы тебя, а я его обрек на смерть и приговорил того, кто мне, кажется, ближе всех. Как это несправедливо! Меня так не наказывали никогда.
Карл: - Пройдет.
Генрих: - Когда?
Карл: - Через год или два. Ты все забудешь. Сперва плохое, затем разное…
Генрих: - Ничего я не забуду! Такое не забудешь. И изменить я ничего не могу. Я упустил такую возможность, когда не воспользовался случаем совершить Поступок. Смешно…Знаешь, кого я себе напоминаю? Героя драмы, который все время мечтает стать героем трагедии, а сам то и дело впадает в обычный фарс.
Карл: - Трепло ты.
Генрих: - Это я чтобы не разреветься. Мне не идет плакать, у меня сразу нос краснеет. Противно смотреть.
Карл: - Главное, не стесняйся, вали все на меня. Варфоломеевскую ночь, голод, пустую казну, войну с Испанией…Правящий король должен быть безупречен. А мне уже будет все равно.
Генрих: - Дурак! Замолчи! Ну вот, я же предупреждал. Нос…/ отворачивается /.
Карл: - Всю жизнь мечтал довести до слез своего занудного братца.
Генрих: - Радуйся!
Карл: - Я просто счастлив.
Генрих: - Сволочь ты, Ваше Величество.
Карл: - Не без того.
Генрих: - Карл…Я никогда раньше не верил в рай. Я и теперь в него не очень… А вот ад…Кажется, начинаю верить.
Карл: - Значит, поверишь и в рай. Логика, брат, страшная штука, против нее не попрешь
Генрих: - И какой же он, как по твоему?
Карл: - Тихий…А ты как думаешь?
Генрих: - Ну не знаю…Такое место, где…Такой уголок где-нибудь очень далеко от земли, где можно стать тем, кем ты хочешь.
Карл: - Кем же?
Генрих: - Принцем. Я опущусь на колени, склоню голову низко-низко, как не склонял ее даже в храме, и скажу: простите меня, мой брат, мой Король.
Карл: - Договорились. Так и будет. Душно здесь что-то.
Идет к окну отдергивает портьеру – там стоит Алансон со шпагой в руках.
Алансон: - Вот, возьми.
Генрих: - Ну конечно!
Алансон: - А как же!
Карл: - Оставь его в покое. Запомни, в один прекрасный день он может стать тебе не только наследником, но и братом. Это будет самый страшный и самый чудесный день в твоей жизни.
Генрих: - Он?
Карл: - Не зарекайся.
Генрих подходит к Алансону, некоторое время смотрит на него, опускает голову.
Карл: - А теперь, ступай. Тебе завтра рано вставать.
Генрих: - О черт! Ведь верно. Погибели вы все моей ждете! В Польшу, по бездорожью, к медведям…как это жестоко!
Алансон: - Я буду писать тебе. Описывать праздники, приемы.
Генрих: - Паскуда! / делает вид, что хочет схватить принца, тот убегает /. Что ж, пойду / в дверях бросает долгий взгляд на Карла/. Прощайте, мой король! /уходит/.
Карл: - /салютуя шпагой /Король умер. Да здравствует король!