Венец безбрачия

               
               


                ВЕНЕЦ БЕЗБРАЧИЯ
               

- Ну, а теперь, по традиции, за нас, любимых! – Весело воскликнула Вика после того, как были произнесены многие тосты и опорожнены бокалы за ее день рождения. И, как водится, за детей…
- Любимых и красивых! – По традиции же, прибавила Лариса.
- Любимых и умных! – Продолжила Ирина.
- Любимых и свободных! – Завершила Маргарита.
Если бы кто-нибудь случайно заглянул на этот пир-горой, он в первый момент наверняка был бы потрясен тем странным фактом, что компания за столом восседала сугубо женская, но вполне счастливая. Однако если бы этот «кто-нибудь» обладал развитыми сенсорными способностями или профессиональным психологическим чутьем, от бы сразу догадался, что представшие его взору приятнейшие дамы счастливы вовсе не от того, что,  отправив в отпуск законных своих мужей, оказались на время от семейных уз и обязанностей беззаботно свободными.
Нет, - догадался бы сей проницательный «кто-нибудь», эти веселые дамы свободными были ВСЕГДА: уж чересчур они выглядели уверенными в себе, непринужденными, самостоятельными и самодостаточными. Ими хотелось восхищаться или на время овладеть, но желания взять их под свое мужское крыло вовсе не возникало: того и гляди, крыло сломаешь…

                2

Да-да, господа хорошие! Свой сороковой день рождения Вика торжественно отмечала в сугубо женской компании: три одиноких безмужних подружки да двенадцатилетняя Викина дочь Анечка, которая, впрочем, быстренько накушавшись, уже через полчаса безапелляционно покинула дамскую компанию в пользу нехитрых дворовых радостей, ибо на дворе ликовало лето! Ура!
Зато за столом почти безвылазно сидели, не прерываясь ни на какие танцы (кавалеров-то вокруг не наблюдалось!), четыре одинокие (плюс-минус сорок), в меру ухоженные, привлекательные свежеподстриженные и весьма неглупые на вид дамы. Четыре матери-одиночки: виновница торжества Вика -  преподаватель иностранных языков губернского университета, ее старшая коллега Ирина, увенчанная кандидатской степенью; завлит (ну, то есть заведующая литературной частью) местного театра Маргарита и искусствоведка Лариса из местного музея.
Они вовсе не были во времена оны ни одноклассницами, ни однокурсницами. И вообще гранит (или все же мрамор?) высшего образования грызли вовсе не в Г., а в столицах и еще одном, гораздо более интеллигентном, чем Г., сибирском городе; а подружками стали относительно недавно – в сознательном уже (после тридцати) возрасте и благополучно достигнутом социальном статусе. Благодаря, так сказать, рабочим контактам.
Впрочем, всей четверкой они собирались нечасто: как правило, в Викин день рождения или по другому какому ее призыву. Ибо каждая из них была подругой Вики, без которой Ирина, Маргарита и Лариса друг с дружкой, возможно, никогда бы и не встретились, так как Лариса не ходила в театр, Маргарита не посещала музей, а Ирина, хоть и была любительницей разных искусств, за кулисы «храмов» до встречи с Викой никогда не заглядывала.
А Вика, напротив, только и делала, что заглядывала, куда ни попадя, ибо всю свою жизнь «баловалась» журналистикой: сначала для того, чтобы не сгнить интеллектуально в провинциальной средней школе, где она начинала свою «карьеру»; а затем, дабы хоть время от времени выпускать на свет свои недовостребованные литературные способности.
Дело в том, что, обучаясь в столичном вузе, Вика мечтала  о том, что станет лучше всех в стране переводить на великий русский язык иностранную художественную литературу. А в родном, но нелюбимом провинциальном Г., куда Вика была принуждена (по причинам для сего повествования неважным) с неохотой вернуться, переводить было, понятное дело, нечего. Вот она и взялась творить «газетную литературу» и прилагать свой назойливый (ни дня без строчки) талантик к ниве местной культуры и местного же искусства.
  Маргарита и Лариса поначалу были верными Викиными консультантами, но очень скоро (благодаря, очевидно, схожести судеб) стали и не менее верными подругами. И этот их «союз нерушимый республик свободных» с успехом ниспровергал народную пословицу про то, что «старый друг – лучше новых двух». Нет, - были уверены четыре наши героини, - врет пословица! И торжественно возвещали: новый друг лучше старых двух!
И в чем-то они были правы! Ибо где они (ау!) эта пресловутые старые подруги – одноклассницы или однокурсницы?! Известно где: в «звезде» или в «борозде». Ну, в том, вполне цензурном смысле, что кто-то из них обосновался в другом, гораздо менее заштатном, чем Г., городе;  а  кто, хоть и в Г., но замужем давным-давно. И пашет, так сказать нескончаемую («и в горе, и в радости, пока смерть не разлучит нас»)  семейную «борозду».
И на праздники, что вполне естественно, эти порядочные замужние дамы собираются семьями и бывших своих подружек, оставшихся за бортом брачного «Ноева Ковчега» (где, как известно, каждой твари было по паре) к себе не зовут. А если и зовут, то только лишь в тех, совпадающих с праздниками случаях, когда одинокая лучшая подруга вдруг оказывается каким-нибудь хмырем на время охмуренной. И на праздник соответственно приходит не одна.
Ну, оно в общем-то и понятно. Ведь приглашать в дружный (из двух-трех пар состоящий) коллектив одинокую привлекательную даму – дело опасное. Ибо она, хоть и подруга, взгляд на чужого мужа запросто может положить: разве есть ей дело до «святости» брачных уз?!
Да и своим родным мужьям в такой сомнительной ситуации веры нет! Набрал нужный градус, окосел, охмелел – и давай с легкомысленной одиночкой вальсы опасные танцевать. Или того хуже танго (плоть к плоти) развратное…
Однако обиженными судьбой четыре наших героини себя вовсе не ощущали, ибо, будучи дамами мыслящими и разумными, прекрасно понимали, что в деле не создания семьи виноваты сами, что замуж в нашей стране по какому-то неписаному закону, нужно выходить либо в младые студенческие годы, либо никогда! Или почти никогда… Во всяком случае, так было в прошлом, двадцатом веке.
Это же вам не какая-нибудь Европа или Америка, где к брачным узам здравомыслящая иностранная молодежь устремляется годам этак к тридцати, когда вдоволь нагуляется и достигнет необходимого для содержания семьи экономического ресурса. Чтобы квартирку можно было снять или прикупить (взяв неведомый людям страны Советов долгосрочный кредит) – и оставить в покое родителей, дабы те могли пожить уже чисто для себя, за отпрысков своих особенно (или даже вовсе) не беспокоясь.
А у нас в стране во времена строительства замков из воздуха (ну, то есть коммунизма) об экономической стороне семейного вопроса рассуждать было как-то не принято и даже неприлично.
Как это можно думать о каком-то презренном металле, когда молодые уж так любят, так любят друг друга! И родители безропотно принимали новорожденную ячейку общества под свое крыло: сколько уже, дескать, можно по подъездам целоваться (и не только), когда у нас комнатка свободная есть!
А впрочем, у советских родителей другого выхода и не было: они бы, может, и рады были детей отделить – да некуда! И в очередь на получение жилья молодым становиться бессмысленно, если в родительской квартире на каждого жителя приходится, кажется, девять квадратных метров. Если есть пресловутые метры – сиди, нишкни и не претендуй. А если нет, ну уж тогда становись в своей конторе в очередь: глядишь, годам к сорока тебя жилплощадью и облагодетельствуют.
Или жди-ожидай, когда родители квартиру свою на две разменяют (если, конечно, есть, что делить), либо, прости Господи, когда они уйдут в мир иной… Такая вот тухлая была перспектива в стране Советов.
Однако многих детей социализма бесперспективная эта будущность вполне устраивала: они свято верили в нескончаемую родительскую поддержку и об отдельном от родителей проживании зачастую и не помышляли. Вот  потому и женились (замуж выходили) когда ни попадя. И лучше раньше, чем позже.
Особенно в этом смысле старались девицы, понимавшие, что в послевузовском возрасте им будут попадаться одни женатики. А искусством хладнокровно разбивать ячейки общества владеет далеко не всякая дама, ибо для этого требуются вполне определенные женские качества: гипертрофированное себялюбие (оно же эгоизм), стервозность (наизнанку вывернусь, но уведу!), ограниченность, проистекающая из послушного следования стереотипам («всякая порядочная дама ДОЛЖНА быть замужем!») и искренне нежелание понимать простую истину: на чужом несчастье счастья не построишь, а если и построишь, то тебе рано или поздно за это прилетит…
Четыре наших героини всеми этими полезными качествами (кроме, может быть, еще более гипертрофированного себялюбия), увы, не обладали. Наоборот, они принадлежали к той категории дам, которые искренне полагают, что добиваться, завоевывать самца – дело не царское! Мужчина – он же искони охотник, вот пусть он силки и расставляет, удочки закидывает, по следу гонится, а, догнав, убивает своим чувством наповал.
Ну, и еще, конечно, горе от ума: не сумели наши героини вовремя влюбиться (или захотеть выйти замуж) за равных им по возрасту, но неравных по уму представителей так называемого сильного пола, который всегда казался им неприлично слабым.
Кроме того, две из них – Ирина и Лариса – больше всего на свете мечтали о вдохновенной самореализации в любимой работе. А Вика и Маргарита, хуже того, принадлежали к тому типу человеческих особей, которые, как бы подсознательно доверяя судьбе, предпочитали плыть свободным стилем по течению жизни. Безо всякого желания прибиться к берегу или доплыть до умозрительной финишной ленточки – равно карьерной или матримониальной. В общем, жили так, как бог на душу положит…
А все потому, что не умели и даже не желали, считая это ниже своего достоинства (не только женского, но и человеческого) играть в «дурацкие добрачные игры», дабы разными дамскими уловками и ухищрениями заманить возлюбленного дружка в брачный капкан. Вот если, дескать, найдется «мужчина моей мечты, который примет меня такой, какая я есть» (без уловок то есть и ухищрений), и «сам захочет на мне жениться», - ну, тогда я, может быть, и соглашусь с ним на одной жилплощади навеки поселиться.
Ведь должна же, черт возьми, хоть когда-нибудь найтись на этом свете истинная моя половинка! Ну, а если не найдется, то за всех других (которые не половинки) и копья интеллекта своего  понапрасну нечего ломать и бисер души своей бездарно разбрасывать.
Вот они и дожили таким образом до того «таинственного» возраста (ну, то есть до сорока – плюс-минус…), когда для иных, более или менее духовно развитых,  индивидуумов жизнь только начинается. И они начинают усердно предавать безжалостному анализу собственное (неадекватное среднестатистической женской жизни) прошлое, задавать себе разные (даже и нелицеприятные) вопросы и совместными (с любимыми подружками) усилиями искать на них утешительные (или какие получится) ответы.
Обо всем этом с разными вариациями и погружениями в анатомию, психологию, философию и даже мистику непременно беседовали четыре наших героини всякий раз, когда Вика сводила их вместе за праздничным (или условно праздничным) столом. Не весь, конечно же, вечер кряду (много им, недоумкам, чести!), а лишь некоторый (хоть точно и не определенный) отрезок времени, который начинался ровно с того мгновения, когда кто-нибудь из четырех произносил традиционный в этой сугубо дамской компании тост «За нас, любимых!».

                3

- А все-таки, девочки, - сказала порозовевшая от лютой сибирской жары и красного грузинского вина Маргарита. – Я, хоть убей, так до конца и не понимаю, почему мы – такие умные, добрые и красивые – так и не вышли замуж? И почему теперь, когда мы находимся, что называется, в самом соку эротического и жизненного опыта, мужики выбирают себе в супруги не нас, а мышек сереньких и глупеньких?
- Или того хуже – молоденьких! – Воскликнула Лариса. – Ладно бы сногсшибательно красивых – это понять можно. Но когда у этой молодки, мордочка хоть и хорошенькая, но, например, грудочка плоскенькая и ножки кривоваты?! Зато наглости – выше крыши Эйфелевой башни! Васька – художник, безмерно мною чтимый (за талант, разумеется), именно такую особу себе недавно в жены определил. Я ему пальцем у виска кручу – «Ты кого себе выбрал, дурень?»; а он в ответ только по-идиотски улыбается. Но, правда, кажется, с некоторой растерянностью.
- Ну, вот, ты сама себе на вопрос и ответила, - сказала рассудительно Ирина. – Конечно же, он растерян, потому что это ОНА его выбрала. Сейчас таких девочек много развелось, это я тебе как преподаватель говорю. Гораздо больше, чем в нашей собственной молодости. Они ведь теперь лет с четырнадцати американской кинопопсы и порнухи так накушаются, что на любого мужика запросто запрыгнут, ручками-ножками смертельным обручем охомутают; пардон за грубость, затрахают; а потом, бессловесными ласковыми кошечками или послушными собачками прикинутся – и в ЗАГС его, одуревшего от сексуального натиска, затащат.
- Да многим из них и прикидываться бессловесно послушными не надо, - включилась Вика. – Книжек они теперь, как правило, не читают и слова друг с дружкой связать не умеют. Разве что когда не слэнге своем, дебильно-уголовном общаются – тут у них все гладко выходит. Отнюдь не все из них, конечно же, так безмозглы. Это я тоже как преподаватель говорю. Но процент наглых, глупых и самоуверенных девиц в этой проклятой постсоветской действительности наверняка гораздо выше, чем в нашей социалистической молодости.
- Значит, у нас теперь и надежды нет? – Слегка взгрустнув, спросила Маргарита.
- Та-ак! – С нарочитой угрозой в голосе протянула Вика. – Маргарите больше не наливать! Не то она опять примется корить себя за то, что своего нелюбимого, рыжего и толстого «мастера» за дверь выставила. Ребеночка он, видите ли, не захотел! Да он бы все равно на свою историческую родину – в Израиль (Вика сделала ударение на последнем слоге) вожделенный – тебя бы не вывез. Или ребеночка, от него рожденного, у тебя бы оттяпал!
- Так бы я ему и отдала! – Гордо воскликнула Маргарита.
- Отдала бы, как миленькая! – уверенно сказала Вика. – Ну, может быть, не в год-два, а лет в двенадцать-четырнадцать. Когда осознала бы, что там ему будет лучше. Пару таких примеров я тебе завтра на трезвую голову расскажу.
- Как хорошо, что о моем, случайно зачатом Карике, - радостно сказала Лариса, -  этот итальянский придурок Карло ничегошеньки не знает. Макаронники ведь к своим детям, насколько мне известно, относятся не менее трепетно, чем евреи.
- А знаете что, девочки? – Сказала Ирина. – Давайте-ка сдвинем бокалы за отцов наших детей! И вознесем им хвалу за то, что они дали нам, урожденным одиночкам, испытать все радости и муки материнства!
- Это хороший тост, - поддержала Вика. – Выпьем за всех мужиков в мире – за то, что от них рождаются дети! Мы же не какие-нибудь оголтелые феминистки или убежденные мужененавистницы. Да и они не виноваты, что нас с ними на заре социализма насильственно уравняли в правах – и это роковым образом повлияло на их основополагающие мужские качества. А потом я горячее принесу…

                4

Разрешив подругам в виде праздничного исключения выкурить по сигаретке в ожидании смены блюд прямо за столом (во все другие дни Вика портила воздух исключительно на кухне), Вика отправилась разделывать свою, фирменно приготовленную курицу с лимоном в попке. Но сначала, присев на подоконник перед распахнутым настежь окном, тоже решила перекурить.
 И вдруг нежданно (так, как обычно на Викин мозг действовала первая утренняя сигарета – она погружала Вику в подобие медитативного транса и уносила невесть куда) как будто выпала из реальности и рухнула в дамские свои воспоминания.
Но сначала эти ее воспоминания коснулись вовсе не случайного отца Анечки (нельзя считать случайными мужчин, от которых рождаются дети), а тех мальчиков, а потом мужчин, с которыми, если бы она хоть чуть-чуть постаралась, вполне можно было заключить брачный союз метлы и орала. Но Вика, по разным причинам, стараться не стала. Или ей просто-напросто НЕ ДАЛИ постараться?
Неужто он и в самом деле существует этот мистический «венец безбрачия», который, согласно якобы Божьей воле, оберегает иную душу от лишних бытовых хлопот и переживаний?! И потому этой самой, почему-то отмеченной якобы Богом даме, на голову которой Он торжественно водружает сей странный « головной убор», так называемые половинки никогда не попадаются.
Наверное, думала далее Вика, Господь таким образом ненавязчиво намекает избранной им даме на то, что она, в идеале, должна блюсти-хранить свою девственность, жить в мире как в монастыре, бежать от соблазнов, не погрязать в грехе и посвящать свою личную женскую жизнь лишь Ему одному.
Но, понимая, очевидно, насколько несовершенна наша женская природа и душа, как падка она на плотские соблазны и подвержена влиянию устойчивых стереотипов (жить на земле без любви невозможно), время от времени Он подкидывает своим избранницам разных джентльменов. Но, как правило, таких, строить с которыми долгую жизнь оказывается по разным причинам невозможным.
То есть Господь дает «своим» дамам (взамен многолетней рутинной привязанности к одному и тому же предмету) лишь самые острые ощущения: романтические начала и драматические финалы, радостную свежесть и новизну точно Им отсчитанных встреч, а затем – горькую боль разочарования.
Зачем Господу все это нужно? Да затем, наверное, чтобы хоть кто-нибудь в этом, погрязшем в грехе мире, учился любить Его больше, чем все общедоступные человеческие утехи: не привязывался бы бесповоротно ни к супругу (супруге), ни к дому своему, ни даже к детям единокровным.
А общался бы в каждую свободную минуту с Создателем: просил бы Его спасти, простить и помиловать не только себя и своих близких, но и весь род людской! Как там сказано в писании? Десять истинно верующих могут спасти своими молитвами десятки тысяч неверующих?
Так вот в чем, наверное, состоит тайная миссия тех дам, что носят венец безбрачия, - с мистическим ужасом подумала Вика. – Мы должны спасти мир!

                5

- Да уж, ты даром времени на кухне не теряла! Мир, значит, спасать собралась! – С необидной иронией прокомментировала Викины, вслух изложенные измышления Ирина, не склонная к мистике и далекая от религии. – Все, значит, только в руках божьих, а сами мы – ноль без палочки? Ну, уж нет! Захочу – и выйду замуж! Хоть завтра!
- Ох, не выйдешь! – Возразила ей Лариса. – Сколько раз за последние (Лариса подсчитала про себя) лет примерно семь твой женатый любовник из своей семьи уходить собирался? А ты ему что отвечала? Что семью его, насквозь уже прогнившую, разрушать не хочешь? А вдруг он к тебе, дескать, отношение переменит? Что ты к быту плохо приспособлена и накормить его так же вкусно, как его жена, не сумеешь?
- Что ты несешь? – Рассердилась Ирина. – Ты у меня в доме была? Еду, моими ручками приготовленную ела?
- Ела, очень вкусно было, - ответила Лариса. – Ну, тогда честно скажи, чем ты свои отказы аргументировала?
- Ну, во-первых. Я в эти его антисемейные порывы не верила, - ответила Ирина, - и к тому же чувствовала, что и он в них тоже не очень-то верит. Порыв он и в Африке порыв. В отличие от серьезного намерения, которого я не чувствовала. И потому говорила, что меня вполне устраивают наши встречи-праздники, что разлука укрепляет чувства, а быт всю нашу любовь быстренько разрушит. А мой сын? Сможет ли он полюбить моего любовника как отца родного?! И он, между прочим, с моими доводами, немного подумав для порядка, всегда соглашался.
- А знаешь, почему он соглашался? – Спросила Вика. – Да потому что вы с ним – не половинки! Ведь если бы этой был ТВОЙ мужчина, он бы тебя и спрашивать не стал: развелся бы самостоятельно и свалился бы тебе на голову с чемоданами и без предупреждения.
- Вот ужас-то! Не приведи господь! – По-настоящему испугалась Ирина. – А как же моя свобода? Моя наука? Я же докторскую собираюсь писать! И еще хоть пару языков выучить! Например, японский. Чтобы их хокку и танка в подлинниках читать…
- Ты бы мне тогда с японских картинок философские подписи переводила! – неуместно размечталась Лариса, но Вика ее заветную мечту проигнорировала и рассмеялась Ирине прямо в лицо:
- Дудки! Это же он, венец безбрачия тебя от якобы любимого мужчины в науку отводит! Ты же высший кайф от своих лингвистических изысканий ловишь, всю свою эротическую энергию в них выплескиваешь! Так же, как Лариска в свое искусство.
- А ведь и правда, - сказала Лариса. – Романы у меня только с иногородними художниками случаются, а местные и подсунуться боятся: смотрят на меня, как на Мону Лизу – и руки у них, точно от сознания собственного бессилия перед гением Леонардо, опускаются.
- И не только руки, - хихикнула Маргарита. – Я хоть и сожалею иногда, в минуты приступов одиночества, о рыжем «мастере»; а потом сама же и смеюсь: зачем бы он мне сдался, импотент ленивый, кудрявый и невлюбленный?! А все другие мои случайные театральные романы, как правило, коротки и бесперспективны. Как только они начинают смотреться в зеркало и спрашивать, хорошо ли у них волосики лежат, - меня тут же тошнит, и страсти как не бывало.
- А вот  другую даму – без венца безбрачия, - назидательно сказала Вика, - ни за что бы от такой мелочи не стошнило. А кстати, ты, Маргарита, - единственная из нас, кому дали шанс почти год прожить в гражданском браке…
- Восемь месяцев, - уточнила Маргарита.
- …да ты сама же его и разрушила, - продолжила Вика. – Не то еще года три с «мастером» бы прожила, пока он в свой Израиль (Вика опять сделала ударение на последнем слоге) не намылился. А вдруг бы он тебя все-таки взял с собой? Кто это знает? А ведь тебе показали самую что ни на есть рутину. Ты же сама рассказывала, что чувствовала себя так, как будто вы уже лет десять вместе живете. Но ты ведь взвыла! Вот как тебе венец безбрачия головенку-то сдавил, в кожицу твою нежную шипами впился!
- Да-а, - протянула Маргарита, - в этом определенно что-то есть…
- А с чего, кстати сказать, - вдруг подозрительно спросила Ирина, - ты именно сегодня вдруг вспомнила об этом дурацком венце? И завелась-то как!
- Да потому, наверное, - медленно подбирая слова, начала Вика, - что сорок лет – это все же какой-то очень таинственный рубеж. Когда нужно или жизнь сначала начинать, или хотя бы сделать попытку разобраться в том, почему твоя жизнь сложилась именно так, а не иначе. Почему, например, я замуж ни разу не выходила?
- И вспомнила, - съехидничала Маргарита, - как явился к тебе в осьмнадцать лет Господь Бог, водрузил на твою голову венец и приказал неустанно молиться, дабы спасти во грехе погрязший мир!
- Нет, - не обиделась Вика. – Господь мне не являлся, поскольку обряд крещения я приняла, как вы знаете, всего пять лет назад, а про венец безбрачия на днях прочитала в одной желтоватой газетке. А сейчас, когда я эту курицу (Вика ткнула пальцем в горку обглоданных костей) на четыре порции разделывала, я вдруг вспомнила три случая из своей жизни, когда мне чуть не силком навязывали замужество, а я от него как будто сбегала. Странные это были случаи…
- К доске! – Нарочито учительским тоном приказала Ирина. Рассказывай в хронологическом порядке, а мы проанализируем.

                II


- Первый мой шанс, - начала Вика, - появился апрельским вечером, в столице, когда я училась на четвертом курсе…
- Не поняла, - невежливо перебила Лариса. – Ведь ты же рассказывала, что все пять лет учебы со жгучим грузином Гией роман крутила.
- Но с Гией у меня никаких шансов не было, - пояснила Вика, - поскольку он был женат, обременен двумя детьми и разводиться не собирался. У них это, видите ли, считается чуть ли не национальным преступлением. Разве что грозился увезти меня в свой родной город и сделать вечной и верной любовницей – и даже языку своему время от времени обучать принимался.
- А как же он допустил, чтобы в твоей жизни посторонний «шанс» появился? – Пытливо спросила Лариса. – Грузины ведь жутко ревнивы.
- Вот Гия на свои грабли-то и наступал все время, - ответила Вика. – Из-за его гипертрофированной ревности мы часто ссорились – и расходились «навеки». Иногда даже на целый месяц. Зато КАК мы потом наверстывали упущенное!
- Ой, только не надо про эротику! – Взмолилась Маргарита. – А то я сразу заведусь и за телефон сяду. Вы же меня знаете!
- Эротики не будет, - успокоила Вика. – Разве что нежирным пунктиром.
- Та-ак! – Грозно сказала Ирина. – Прекратите отвлекать ее от темы. А ты, Вика, начинай, наконец!

                2

…В тот приснопамятный вечер апрельской субботы, когда почти в каждом апартаменте столичного общежития весело отмечали конец многотрудной «трудовой» недели, Вика осталась без Гии.
И не только оттого, что неделю назад они в очередной раз расстались «навеки». А еще и потому, что семейные обстоятельства, как нарочно, заставили Гию именно в этот драматический момент уехать на целый месяц в родной грузинский город. И это было правильно, ибо после бурных разборок с ревнивцем Гией Вика настоятельно нуждалась в целительном одиночестве.
И думала даже, что не будь у них с Гией этих регулярных разлук,  их чувства к исходу четвертого года поначалу страстной любви приказали бы долго жить! Ибо к этому (специалистами просчитанному сроку) любовная страсть (или страстная любовь) грозила трансформироваться в скучную привычку. А ссоры и разлуки ее (ну, то есть страсть) как будто бы освежали и обновляли.
А впрочем, чувствовала Вика, и эти, освежающие чувства «перепады давления» стали, наконец, потихоньку ее утомлять.
Посему в тот розовый и по-летнему ласковый апрельский вечер Вика с удовольствием посиживала в одиночестве на подоконнике общежитского холла и, покуривая сигаретку, откровенно отдыхала.
До тех самых пор, пока в это приятно пустующее пространство не ворвалась маленькая (в четыре-пять, отмеченных повышенным градусом, веселых лиц) компания под предводительством миниатюрной чернокудрой одногруппницы Яночки.
Компания ворвалась в холл, расселась на диване и креслах – и дружно задымила. И тут Вика, невзирая на дым, вдруг заметила, что одно из лиц мужеского пола ей абсолютно не знакомо.
Лицо было круглое, по-детски розово-пухлощекое, с огромными телячьими глазами, наивным (еще не достигшим высшей коровьей мудрости) взглядом, аккуратненьким носиком и (в резком контрасте со всем вышеописанным) вызывающим, бесстыдно чувственным и идеально вычерченным ртом. Губы незнакомца почему-то показались Вике на удивление знакомыми.
И тут Вика заметила, что это юное лицо рассматривает ее тоже как будто бы с удивлением, за которым явственно прослеживалось еще и восторженное (снизу-вверх) восхищение.
- Нет, вы только посмотрите, - темпераментно возопила Яночка. – У Вики и Лешечки – губы одинаковые! Как близнецы-братья.
- Скорее, сестры, - заметила Вика. – Слово «губа», насколько я помню, женского рода.
- А я-то, дурак, голову ломаю, - подал голос Лешечка, - где это я такие восхитительные губки видел?! Оказывается, в зеркале.
- Хоть и дурак, а комплимент себе ненароком сделал, - хихикнула Яночка. – Я и не думала, что ты такой смелый: взял да и положил глаз на самую крутую девушку на курсе.
- Чем это я так уж крута? – Строго, но и польщено спросила Вика.
- А кто у нас самого ретивого, да к тому же женатого грузинского жеребца оседлал?! – Начала перечислять Яночка. – Чей бурный роман на курсе – притча во языцех? Кто у нас – душа компании и своя доску девчонка? Разве не ты?
- Ну, народным массам, я думаю, виднее, - не стала возражать Вика. – А кто сей юный незнакомец по имени Лешечка? Откуда вы, прелестное дитя?
Лешечка раскрыл было свой развратный ротик, но Яночка его опередила:
- Лешечка у нас – зеленый первокурсник. Учится на заочном отделении, живет в ближнем Подмосковье и в свободное от учебы время работает на заводике, где плавят сталь, в своем городке. А по субботам он к нам в общежитие на дискотеки приезжает – к знакомым первокурсникам с дневного отделения. Дабы испить настоящей студенческой жизни. Викуля, правда ведь, он чудо как хорош? – Нарочито не обращая внимания на Лешечкино присутствие, воскликнула Яночка.
- Хорош-то хорош, - с той же нарочитостью согласилась Вика, как бы игнорируя незнакомца, - да уж больно молод. Ему ведь, небось, годочков осмьнадцать всего?
- Девятнадцать! – С очевидной обидой вдруг вскинулся Лешечка. – Но зато я совершенно неженат.
- Какая приятная новость! – Умилилась Вика. – Да ты перспективный юноша: и от уз свободен, и почти москвич! За тебя же любая провинциалочка готова будет с визгом замуж выскочить, чтобы в столице зацепиться. А, может быть, ты на мне женишься? Если тебя не пугает мой преклонный возраст…
- А что? Может быть, и женюсь! – Бесшабашно и радоство ответил Лешечка. – Ты мне нравишься.
- Эй, Викуля! – С ироническим испугом воскликнула Яночка. – Осторожней на поворотах! А вдруг твой ревнивец Гия прознает – да Лешечку и прирежет. И тебя заодно.
- Грузинов бояться – замуж не ходить! – Рассмеялась Вика. – Тем более что Гия аж на целый месяц к супруге своей законной укатил. И вообще мы с ним опять расстались навеки.
- То-то я удивилась, что ты одна-одинешенька у оконца сидишь, - сказала Яночка и бодро скомандовала:
- Тогда присоединяйся к нам! Глядишь, мы и впрямь вас с Лешечкой поженим!
Вика, не раздумывая, согласилась, и в тот же самый, как будто бы знаковый апрельский вечер, когда розовое солнце отправилось освещать другую часть планеты Земля, а над столицей раскинулся черный купол звездного неба, она (то есть Вика) с некой роковой неизбежностью оказалась в теплых и мягких, телячьих объятиях юного Лешечки с его развратно-чувственным (точь-в-точь, как у Вики) ртом.
Целоваться с Лешечкой было изумительно приятно: так, как будто их губы-близнецы всю предыдущую жизнь искали и, наконец-то обрели друг друга. А кроме того, в Лешечкиных поцелуях и объятьях было столько покуда нерастраченной нежности, что Вика просто млела от счастья, таяла и в то же время не на шутку воспламенялась.
И ничуть не угрызалась совестью о том, что изменяет Гии, который, вдруг осознала Вика, не очень-то баловал ее этой тихой лаской, небыстрой и подробной нежностью прикосновений губ и рук.   
С необузданным южным темпераментом Гия обыкновенно накрывал Вику подобно разгулявшейся природной стихии – и совершал акт своей мужественности столь энергично и стремительно, что Вика не успевала, как правило, даже толком разогреться. Гия был страстным любовником, но он, увы, не умел быть нежным. И учиться сладостным эротическим играм-прелюдиям категорически не желал.
Если он, дескать, увлечется «этими вашими нежностями», - объяснял Гия, - он не сумеет донести свое драгоценное семя до Викиного лона и бездарно расплещет его куда ни попадя. Такая уж была у Гии физиологическая специфика, и потому не удивительно, что приноровилась к ней Вика отнюдь не в одночасье, и оргазмы начала испытывать лишь через пару лет совместной с Гией жизни.
И однако же все равно после каждого соития Вика ощущала чувство некой незавершенности. А значит, неудовлетворенности и легкого разочарования. Тем более что засыпать в его объятиях Гия никогда Вике не позволял: ему тогда, дескать, придется пребывать в непреходящем возбуждении и любить Вику всю ночь кряду. От чего лет через десять-пятнадцать он наверняка станет импотентом…
Ну, а Лешечка между тем, подобно девственному цветку-тинейджеру, который еще и не помышляет о том, что будет допущен в «святая святых», все ласкался и нежничал. До тех самых пор, пока Вика не наполнилась до краев души своей сладчайшей истомой и радостным благодарением и не увлекла своего юного героя и будущего любовника в ее опочивальню. Ну, то есть в просторную и не по-студенчески комфортабельную (общежитие считалось в те времена самым элитным в столице), рассчитанную всего на две  персоны (и две, стало, быть, кровати) комнату, в которой в ту ночь они оказались абсолютно вдвоем, ибо Викина соседка и подруга Машенька укатила на выходные к своему столичному любовнику и, как надеялась Машенька, будущему мужу.
Лешечка не потряс Викино тело и воображение сексуальными изысками и безумствами, но зато его, самую чуточку склонное к полноте, мягкое, приятно гладенькое и уютное тело показалось ей таким знакомым и родным, что Вика (когда с сексуальными утехами было покончено) неожиданно для себя сладко и спокойно уснула в теплых Лешечкиных объятьях.
А, проснувшись утром, вдруг с изумлением унюхала, что от чистенького гладкотелого юноши упоительно пахнет … молоком! И Вика почувствовала себя приятно влюбленной.
И тогда, дабы не угрызаться совестью по поводу «супружеской» измены и до времени не опасаться последствий, Вика с легкостью «выключила» голову и метафизически забросила ее в дальний угол комнаты – как раз под пустующую Машенькину кровать…

                3

Через неделю (в следующие, стало быть, выходные) Лешечка признался Вике в любви, на что Вика ответила «и я, кажется, тоже», и стал приезжать из своего подмосковного городка еще и посреди недели – после работы, по вечерам.
И тогда новоявленные любовники уезжали в центр столицы и прогуливались в обнимку, регулярно целуясь, по самым тусовочным московским улицам. Однажды они посетили один весьма солидный столичный театр, где лицезрели нашумевший полукультовый спектакль. В другой раз попали на концерт французского гитариста-виртуоза, который удивлял публику исполнением классических произведений.
И Вика, и уж тем более Лешечка впервые видели такое неслыханное для них использование столь несерьезного инструмента как гитара в столь серьезном качестве.
Однако если Вика, слегка (в рамках средней музшколы) обогащенная знанием некоторой части музыкальных богатств и даже обладающая в общежитии небольшой фонотекой и устройством для ее проигрывания, бурно радовалась неожиданным интерпретациям некоторых знакомых вещиц, то Лешечка скорее всего скучал.
Но дабы скрыть от Вики свою неуместность в этом роскошном зале Кремлевского дворца съездов, Лешечка, то и дело поглядывая на Вику, как бы считывал с ее лица нужное выражение и тут же надевал его на себя. Он так же, как Вика, бурно радовался, а потом изо всех сил бил в ладошки. И даже кричал вместе с Викой: «Браво, Серж, браво!» И были они, казалось, наверное, со стороны, - одно просвещенное целое…
Но, увы, обсуждать увиденное и услышанное приходилось всякий раз одной Вике. Лешечкина же роль сводилась лишь к тому, чтобы чинно идти рядом, вставлять согласные с Викиными высказываниями короткие реплички или задавать до смешного наивные вопросы.
Подумать только! Лешечка никогда даже и не слыхал фамилии самых известных композиторов-классивов. Ну, разве что Чайковского. И этот резчайший диссонанс их интеллектов удручал Вику, хоть она и понимала, что в их с Лешечкой вроде бы общей возрастной группе (три-четыре-года разницы) – это едва ли не духовная пропасть.
Да ведь и в постели, отмечала Вика, они с Лешечкой были не равны. Их сексуальную идиллию и Викину влюбленность спасали лишь телячья Лешечкина нежность и дурманящий Викину голову невесть откуда взявшийся запах молока от Лешечкиной плоти…      
И вот как-то раз, к исходу первого месяца со дня рождения Викиной влюбленности, Лешечка взял да в урочный день и не приехал. Ну, а поскольку Викина голова по-прежнему метафизически валялась под Машенькиной кроватью, Викину душу весь долгий вечер и даже часть ночи отчаянно терзали (вразрез с традиционным субботним весельем) нетерпеливое ожидание и жажда плотских утех. А вместе с ними обида и даже гнев: да как он посмел не явиться пред очи!
Все эти Викины чувства оказались не только сильны, но и испепеляющи. Ибо, проснувшись на следующее утро одна-одинешенька, Вика, к великому своему удивлению, ощутила внутри себя не бушующую гневом горячую кровь или отчаянную обиду, а  недвижно покойную, как листья древа в безветренный день, равнодушную пустоту.
Интересно-то как, - подумала Вика, - еще вчера горела и страдала, а сегодня – пшик, и ничего! Смотри-ка ты, и голова, похоже, вернулась из-под Машенькиной кровати на свое законное место. Вот оно как, оказывается, бывает: разнузданное ожидание запросто может уничтожить-убить иную недозрелую влюбленность! Что же теперь с Лешечкой-то делать?!

                4

Лешечка появился в общежитии только через неделю, кинулся на Вику с телячьими своими объятьями, развратными поцелуями и, конечно же, с извинениями и оправданиями: «неожиданная ночная смена, потом проспал весь день, а позвонить тебе некуда».
И это была правда: до эры мобильных телефонов в Стране Советов было еще не менее четверти века, а телефоны на этажах самого шикарного в столице общежития предусмотрены хоть и были, но дозвониться на нужный этаж было практически невозможно.
И впрямь, подумала тогда Вика, позвони ей Лешечка в тот злосчастный вечер – и ее душа скорее всего не превратилась бы в деревянную плошку или выжженную пустыню. А ведь такая, казалось бы, мелочь – телефон!
И Вика, ничтоже сумняшеся, Лешечкины извинения и оправдания презрела да всю правду-матку ему, как на тарелочке, и выложила: все чувства ее лишь первыми дивными весенними ароматами были навеяны. А теперь, дескать, когда весна уже в самом разгаре (а значит, ароматы уже отнюдь не те), они (чувства то есть) куда-то испарились. Хотя, вполне возможно, что в их (то есть чувств) скоропостижной смерти виноват один лишь вовремя не сделанный телефонный звонок.
- При чем тут телефон? – Не поверил Лешечка Викиным объяснениям и даже позволил себе легкую истерику. – Наверное, ты просто во мне разочаровалась! Ты же такая умная: и в музыке, и в театре разбираешься! А я в сравнении с тобой – ничтожество, профан, глупая необразованная кукла, игрушка! Ведь так, да?
- Лешечка, да разве в твоем образовательном уровне дело? – Мягко, не желая обидеть расстроенного «теленочка», сказала Вика. – Интеллект и эрудиция – дело наживное. И ты ими, конечно же, еще обзаведешься. Какие твои годы? Главное – у тебя, похоже, есть к этому стремление. Но одинокий вечер прошлой субботы отчего-то все изменил: кровь теперь не кипит в моих артериях, и сердце тоже, увы, не замирает. И я, к сожалению, не знаю, возможно ли чувство мое искусственно возродить?
- А давай попробуем! – Горячо ухватился за Викину фразу Лешечка. – Давай попробуем начать все с начала! Я обещаю тебе, что буду изо всех сил интеллектуально развиваться! Только не бросай меня! Я этого не перенесу! Ты такая красивая, умная, сильная! Я был за тобой, как за каменной стеной!
Лешечка, конечно же, и предположить не мог такого ужасающего эффекта, но его последняя фраза о каменной стене пребольно ударила Вику  точнехонько под дых: ведь это она, она лелеяла мечту о том, чтобы оказаться за чьей-нибудь сильной  (мужской, разумеется) и прочной стеной, дабы чувствовать себя в меру слабой и надежно защищенной от разных жизненных напастей. А вместо этого каменной стеной на целый месяц стала она сама!
И Вика принялась в выражениях самых не обидных объяснять Лешечке, что в их коротеньких отношеньицах они, кажется, не свои играли роли; что стеной для всякой дамы должен быть джентльмен (в данном случае, Лешечка), и искать ему далее следует не вожделенную каменную стену, а ту единственную (или как повезет) девушку, которую бы ему самому захотелось взять под каменную свою защиту. Такую, чтобы не он ей, а она ему в рот заглядывала.
Только тогда, вещала Вика,  он сможет почувствовать себя настоящим мужчиной. А если он, Лешечка, всего этого не осознает, не выплюнет, наконец, из развратного своего ротика иллюзорный материнский сосок – быть ему тогда в дальнейшей жизни презренным альфонсом, годным лишь на то, чтобы ублажать за деньги тех и только тех дам, которые будут в возрасте его матери.
- Неужели я был похож на альфонса? – Чуть не плакал обиженный Лешечка.
- Ну, пока разве что духовно-интеллектуально, - утешила Вика «младенца», а сама с ужасом подумала о том, что ее, похоже, неправильно «вылепили», и мужских качеств, по чьей-то высшей оплошности, выделили гораздо больше, чем женских. А Лешечке – наоборот. И значит, завоевать-покорить ее, только отчасти женскую крепость способен лишь какой-нибудь трижды супермен, который (вместо бабы) и коня на скаку остановит, и в горящую избу войдет, и дикого зверя одолеет, и тушу его разделанную к ногам ее победно бросит: приготовь-ка мне, дескать, пожрать, дорогая, подкрепи меня мясом и яблоками, освежи вином, ибо я изнемогаю от любви…
Но этими своими размышлениями Вика с Лешечкой не поделилась и отправила его, униженного и, кажется, готового пролить слезу на другой этаж – к первокурсницам. Впрочем, в благоухающую молочными ароматами тугую щечку Вика Лешечку на прощание по-матерински лобызнула…

                III

- Это же только подумать, какая глупость! – Не скрывая иронии, воскликнула Ирина. – Чувства у нее, видите ли, сгорели! А ведь запросто могла бы в Москве процветать, а не гнить в нашей тухлой провинции.
- Это точно, - безо всякой иронии подхватила Маргарита. – Другая бы на твоем месте наверняка сказала бы юноше, когда он с нуля все начать предложил: «ну, разве что давай поженимся». И он бы скорее всего согласился, чтобы тебя не потерять. А жить без любви в брачном союзе – вполне возможно. Во всяком случае, какое-то время, - урезонила самое себя Маргарита.
- Не о том вы спорите, девочки! – Бодро включилась Лариса. – С точки зрения современной медицины Вика и не могла поступить иначе: не по-женски, а именно по-мужски. Раньше мы этого и знать не знали, а сейчас наукой доказано, что в любой человеческой особи имеются в наличии и мужские, и женские гормоны. В более или менее определенном соотношении. И если это соотношение нарушено, и мужских гормонов у женщины оказывается, например, в два раза больше нормы, ее характер и тип поведения уже нельзя считать чисто женским. И в некоторых моментах личной жизни она подсознательно начинает брать на себя мужские функции. А в крайних случаях и вообще, наверное, становится активной лесбиянкой.
- Это ты в своих искусствоведческих книжках прочитала? – Съехидничала Ирина.
- Нет, конечно, - ничуть не обиделась Лариса. – У меня же полкласса работает в разных медицинских сферах. Они-то и объяснили мне феномен женского одиночества с точки зрения современной науки. А наша Вика во-о-н еще когда его интуитивно вычислила. Да и не захотела связывать свою жизнь с недомужчиной.
- И тем самым, кажется, помогла ему стать более мужественным, - сказала Вика. – Во всяком случае, в интеллектуальном плане.
- Вот об этом, если можно, подробнее, - заинтересовалась Ирина. – Когда это он успел себя интеллектуально зарекомендовать, если ты его навсегда отвергла? Или он потом тебе письма умные-преумные взялся писать?
- Нет, - ответила Вика, - писем он мне не писал, но…

                4

…Но однажды весенним же вечером, спустя всего каких-нибудь пять (!) лет после возвращения блудной дочери в родные пенаты, Вика совершенно случайно включила телевизор в тот самый момент, когда на главном канале кипела мозгами и страстями самая интеллектуальная в стране передача. А за столом команды игроков, как ни в чем ни бывало, восседал … Лешечка (!), больше похожий теперь не на теленочка, а на в меру упитанного (хоть сейчас на убой) лобастенького пухлощекого бычка.
Глаза у Лешечки (по причине, очевидно, сей обретенной брутальности), казалось, стали гораздо меньше и уже, чем прежде; а его красиво очерченный ротик не выглядел теперь столь вызывающе развратным.
Углубившись в интеллектуальное шоу, Вика с изумлением узнала, что это бывшее нежное «ничтожество» теперь играет роль капитана команды умников, которая в той игре почти блистательно одержала победу!
Айда, Лешечка! – С удивлением и восторгом подумала тогда Вика. – Взял да всей стране своей интеллектуальной состоятельностью нос и утер!
А буквально через месяц-полтора (это были уже первые летние денечки) Викин телефон разразился частыми междугородними позывными. И это оказался Лешечка, который радостно сообщил, что добыл Викин номер у одной ее столичной однокурсницы, и признался, что Вику он никак забыть не может и очень по ней скучает. И ни на ком до сих пор не женился!
- Почему? – Удивилась Вика. – Неужто меня все ждешь?
- Может быть, и тебя, - ответил Лешечка. – Встретиться с тобой я во всяком случае очень бы хотел.
- Ну, так приезжай, - бесшабашно пригласила Вика, - мы с Анечкой будем очень рады.
- Да, я знаю, что у тебя есть дочка, - не растерялся Лешечка. – А на кого она похожа?
- На кого похожа? – Вика задумалась, а потом нашлась: - Она похожа, кажется, на всех мужчин, с которыми у меня были относительно серьезные отношения. А значит, и на тебя тоже.
- Правда? – Обрадовался Лешечка. – Значит, у меня есть шанс ее удочерить?
- Легко! – Воскликнула Вика, оценив Лешечкину шутку и мимолетно подумав, что теперь (по причине все никак не устраивающейся личной жизни, ну, и, конечно, победительного Лешечкиного интеллекта) она не оттолкнула бы Лешечку и с удовольствием вернулась бы в столицу. – Но для этого нам с тобой, как минимум, надо встретиться.
- Так я же тебе потому и звоню! – Радостно объяснил Лешечка. – У меня через пару недель командировка в ваши края намечается. Вот я и решил узнать, не возражаешь ли ты, чтобы я к тебе наведался.
- Да как же я могу отказаться от встречи с одним из самых эрудированных мужчин в стране! – С легчайшей иронией сказала Вика. – И узнать, так сказать, из первых уст, как дошел ты до жизни такой.
- Ты видела меня по телевизору! – Обрадовался Лешечка. – И узнала? Вот здорово!
- Не только узнала, но и подумала, не я ли тебя на путь познания ненароком направила? – Смеясь, вопросила Вика.
- Я тоже об этом думал, - признался Лешечка. – Похоже, я был так огорчен нашим разрывом, что вместо женщин стал углубляться в разные науки. Читал все свободное время, не разгибаясь. Наверное, после тебя я стал бояться еще раз оказаться в роли интеллектуального альфонса.
- А теперь, стало быть, не боишься? – С легкой ехидцей спросила Вика.
- Кажется, нет, - скромно ответил Лешечка. – Да ты и сама через пару недель в этом убедишься…
Однако этой судьбоносной встрече Вики с Лешечкой состояться. Увы, не довелось. Ибо незадолго до истечения определенного Лешечкой срока на Вику в качестве чуда свалилась горящая путевка в южный санаторий, куда они с Анечкой благополучно и укатили, не удосужившись известить об этом Лешечку! Что было, впрочем, не очень-то извинительно, ибо узнать Лешечкины телефонные координаты у той же однокурсницы для Вики труда бы не составило.
Но, если честно, проблема извещения Лешечки об изменившихся планах в голове у Вики даже почему-то и не возникла. «Ну, значит, Лешечка и теперь мне все равно не судьба!» - Обреченно, но безболезненно вздохнула про себя Вика и со спокойной совестью радостно укатила на юга: навстречу солнцу, морю и незнакомым мужчинам в купальных трусиках.

                5

- Так ты даже не знаешь, приезжал ли Лешечка в Г.? – С возмущением воскликнула Маргарита.
- Думаю, что Лешечка не приезжал, - спокойно ответила Вика. – Я полагаю, что он сделал несколько контрольных звонков перед отъездом, ничего в ответ не услышал – и скорее всего обиделся, подумав, что я его нарочно избегаю.
- И больше он тебе не звонил? – Все никак не унималась Маргарита.
- Может быть, и звонил, - ответила Вика. – Но тут случилось нечто мистическое. Когда я вернулась с юга, оказалось, что в нашем районе поменяли телефонные номера.
- Но все равно другая бы на твоем месте, - снова завелась Маргарита, - разыскала бы Лешечку, все бы ему объяснила, а уж он наверняка  бы вновь нашел повод для командировки.
- Черт его знает, - раздумчиво ответила Вика, - почему это не пришло мне в голову?.. Наверное, я хотела, чтобы шаги продолжал делать он. Ведь через какое-то время в столице знали мой новый номер…
- Все-таки с нашими головами, если все это хорошенько проанализировать, что-то совсем не в порядке, - резюмировала Ирина. – Мужик сам в руки идет, а мы к нему, пардон, задницей поворачиваемся! Как можно было, спросила бы какая-нибудь умная Маша, у мальчика телефона сразу же не взять? И самой, если не мозгами, то хоть пальчиками да язычком немножко поработать: отложи, дескать, милый Лешечка, свою командировочку…
- Что теперь говорить… - Без намека на печаль вздохнула Вика. – Вы же прекрасно знаете, как я люблю плыть по течению. И что возбудить к самостоятельной смене курса, то есть к целенаправленному действию, меня может только сильное чувство-с…
- А чего же ты тогда так плохо маневрировала, когда крутила любовь с нашим главным красавчиком? С художником по прозвищу Дионисий? – Ехидно спросила Лариса и пояснила: - Викин возлюбленный был истовым поклонником этого гениального русского иконописца. Вика ему даже альбом с иллюстрациями фресок Дионисия однажды подарила.
- Да, это была, пожалуй, моя единственная настоящая любовь, - сказала Вика. – В сравнении с ней все другие были так себе – любовишки, увлеченьица, плотские утешки. А с Дионисием у нас была такая потрясающая взаимность и совместный полет душ! Это был первый мужчина, которому мне хотелось делать подарки.
- Не очень-то женское желание, - заметила Ирина. – Даме назначено принимать подарки, а взамен дарить ласку, улыбку и секс. Да, у тебя действительно женских генов – дефицит!
- Но зато Дионисий хотел, чтобы Вика дочку ему родила! – Встряла Лариса.
- Да, - согласилась Вика. – Но у Дионисия была жена и восьмилетний сынишка. И когда он однажды сказал в порыве чувств «хочешь – я прямо сейчас к тебе уйду?!», я почему-то перепугалась и засомневалась: а вдруг, дескать, ему со мной хуже будет, чем с женой? Вдруг из меня жена просто не получится?! Да и страшно мне было почему-то семью разрушать,  хоть я и была по-советски безмозглой атеисткой.  Да и забрать Дионисия мне было некуда, я же тогда с родителями жила. А снять в те времена квартиру было почти невозможно…
- И чем же все это закончилось?
- Как в анекдоте, - засмеялась Вика. – Приходит жена домой, а муж… Ну и так далее. Банально и примитивно. Но самым противным было то, что он, огромный, как будто бы сильный, смелый и честный, перепугался, когда нас застукали, ТАК, что я впервые в жизни воочию увидела, как обманчива внешность! А ведь я-то, как дурра, была абсолютно уверена, что у него на этот случай все решено: развод и девичья фамилия.
- Тут еще надо объяснить, - помогла Лариса, - что Дионисий сам по себе был художником не самого высокого полета. Он работал в паре с женой, которая была генератором идей. Они же были монументалистами: мозаичные панно, модернистские скульптурные композиции и прочее. И без жены его карьера, возможно. Дала бы дуба. Вот он и выбрал карьеру.
- И как ты это пережила? – Строго спросила Ирина.
- Да очень просто, - ответила Вика. – Клин клиньями вышибала. Мне же тогда было всего двадцать пять, и клинья просто сами на меня бросались. У нас тогда как раз выставка случилась всесибирская, художников понаехала уйма. В том числе и из столиц. Они меня и утешали кто как мог.
- А Дионисий, между прочим, - с легкой укоризной сказала Лариса, - целый год потом мотался по мастерским своих друзей, пил горькую и плакал по Вике. А потом жена ему срочно второго сына родила, и вскоре они укатили в северную столицу. А пару лет назад, когда дети выросли, они и развелись.
- Но это уже, слава Богу, - не мой грех, - сказала Вика. – Этим я и утешаюсь. Но самое интересное, это третья история, в которой в лишь чудом не оказалась на пороге загса. Правда, это «чудо» было отнюдь не из разряда божественных…

                IV

…Дмитрий, который был коллегой и слыл приятелем Дионисия, возник в Викиной жизни примерно через год после краха Викиной любви и относительного обретения жилплощади. Мамочка безвременно отправилась в мир иной, отец ушел в мир другой женщины, и большая трехкомнатная квартира на неопределенное время оказалась в полном распоряжении Вики и ее младшего и любимого брата Ники.
И потому почти во всякий уикенд братец с сестрицей (сначала из чувства скорби по ушедшей мамочке, а  потом – просто так, безо всякого повода) устраивали в своем, свободном от родительской опеки, доме развеселые пирушки. И в основном (возможно, из непроходящего пиетета к Дионисию) с художниками.
Впрочем, пирушки эти были не шумные и немногочисленные – всего в два-три приглашенных участника, один из которых стал сначала самым постоянным, а потом и единственным субботне-воскресным гостей. Это как раз и был Дмитрий.
Дмитрий совсем не походил на высоченного, статного и внешне супермужественного Дионисия. Ростиком он был с Вику без каблуков, красотой лица особо не отличался, но был очень приятен в общении, мил, не глуп и интеллигентен, чего оказалось вполне достаточно для того, чтобы Вика после очередных субботних танцев (Ника с новой девушкой и Вика с Дмитрием) как-то вполне естественно и непринужденно увлекла кавалера (который, впрочем, ее намерение усердно разделял) на свое девичье ложе.
Открыв утром глаза, Вика ощутила, что ей очень нравится, проснувшись утром, увидеть пред собою крепкий мужской затылок.
За общим (с Никой и его девицей) в то утро завтраком Вика и Дмитрий, очевидно, выглядели настолько обрученными постелью, что это заметил даже Ника, не преминувший схохмить.
- Эт-та тэбе, генацвале, даром нэ пройдет! – Весело воскликнул Ника почему-то с грузинским акцентом. – Ты зачем мою сестру обесчестил?! А ну-ка несите простыню, я проверять буду!
- Сейчас! Бегу, спотыкаюсь и падаю! – Захохотала Вика. – Пойдешь после завтрака в мою комнату да сам и посмотришь. Если у тебя совести и брезгливости нет!
- Так и быть. Не пойду! – Возгласил Ника. – Но как брат этой девушки скажу тебе, Димыч, одно: или ты женишься на ней или я тебя зарэжу!
- Уймись, Ника, - сказала Вика с некоторым смущением. – Пошутили – и довольно.
- А почему «пошутили»? – Вдруг совершенно серьезно, хоть и с легкой лукавинкой в больших круглых глазах, сказал Дмитрий. – Намерения у меня относительно твоей сестрички очень серьезные. А иначе стал бы я сюда каждую неделю ходить?  Думаешь, мне больше выпить не с кем?
- Да ты же женат, дружище! – Уличил гостя Ника.
- Теперь уже почти что нет, - ответил Дмитрий. – Документы на развод уже поданы, и через пару месяцев, к Новому году, я буду совершенно свободен. И тогда, если Вика не будет против, я перееду к вам на постоянное место жительства и возьмусь за твое, Ника, воспитание. Научу тебя хотя бы тому, чтобы ты не в свое дело нос не совал.
- Ничего себе разговорчики. – непритворно изумилась Вика. – Знаете, как это называется? Без меня меня женили! А вдруг я вовсе замуж не хочу?!
- Так не бывает, - увесисто заявил Ника. – Все бабы замуж хотят, уж я-то знаю. Вот смотрите. Пойдешь за меня замуж? – Широко улыбнувшись, обратился Ника к случайной своей подружке.
- Ха-ха-ха! – Засмеялась было подружка, а потом, как бы спохватившись (а вдруг это шанс?) с умеренной долей юмора ответила:
- Конечно, пойду. Если позовешь.
- Что и требовалось доказать! – Победительно воскликнул Ника. – И ты, Викуля, пойдешь. Просто тебя пока еще никто толком не звал.
- Ямщик, не гони лошадей, - пропела в ответ Вика, а потом (уже не вокально) прибавила: - Замуж не напасть, лишь бы замужем не пропасть. Правда ведь, Димитрий? Что-то ведь твоей жене (или тебе?) в вашем браке не понравилось?
- Моя теперь почти уже бывшая жена считает, что я времени ей мало уделял, - с очевидной неохотой признался Дмитрий. – И что ей с матерью моей больше времени проводить приходится, чем со мной. А с матерью моей у нее любви не вышло.
- Так мать, наверное, тебя к ней ревновала? И любая твоя девушка ей наверняка не нравилась? – Догадалась Вика. – И мать до сих пор тебя за мальчика держит?! Вот  почему ты якобы хочешь к нам с Никой переселиться!
- Ребята! Давайте не будем углубляться! – Взмолился Дмитрий. – Доверимся времени, которое все на свои места расставит.
- Это ты мудро сказал, - согласился Ника. – Но я все равно за вами приглядывать буду!
- Приглядывай на здоровье, - ответила Вика. – Только очень-то не увлекайся.
                2.

Честно говоря, Вика была почти уверена, что после этого странного разговора Дмитрий, испугавшись своих, облеченных в слово намерений, перестанет бывать в их доме с прежней еженедельной регулярностью.
Но в следующий же уикенд Вика поняла, что в ее размышлениях о мужской (в отношении женщин) трусости и о мужском же, понапрасну портящем воздух словоблудии ошибочка вышла. Ибо Дмитрий приехал как ни в чем ни бывало в пятницу вечером и остался в Викином доме (а ночью – в Викиной постели) до воскресного вечера.
А в одну из ночей тихо и, как показалось Вике буднично, без должного восторга и придыхания (до Дионисия ее «будущему мужу» в плане выражения эмоций было ох как далеко!) даже объяснился Вике в любви. И она так же тихо и буднично Дмитрию ответила.
Да-а, - подумала тогда Вика, - неуемной страстью здесь не пахнет, но зато сдержанный характер и как будто чуть прохладные (в сравнении опять же с Дионисием) чувства Дмитрия сулили ей, казалось, и защиту и опору. Надежные, так сказать, тылы…
Однако спустя еще пару-тройку недель Вику вдруг неожиданно посетило недоуменное раздражение: почему эта, вроде бы влюбленная в нее мужская тварь не удосуживается соприкасаться с ее жизнью еще и посреди недели. Хотя бы по телефону. Почему, скажите на милость, ему пальцем лишний раз лень пошевелить, дабы услышать голос якобы любимой женщины. Как это делал Дионисий, который выходил на связь с Викой в любую свободную минуту: он умудрялся звонить Вике даже из собственного дома, когда его жена корпела над сковородками!
И как-то раз, принимая вечернюю ванну, Вика сама позвонила Дмитрию посреди недели – и на Дмитрия наехала: неужто он, дескать, по ней нисколечко не скучает?!
- Скучаю, конечно, - вежливо ответил Дмитрий. – Хотя, если честно, скучать мне некогда. Я ведь, ты знаешь, чуть не до ночи работаю
- Сейчас всего девять часов! – Капризно возмутилась Вика.
- Так я же не один дома, - пояснил Дмитрий чуть ли не шепотом, - и не хочу, чтобы мамочка мои разговоры подслушивала, а потом с вопросами ко мне приставала.  Из-за нее я телефон и не люблю.
Это было очень похоже на правду, ибо кто же любит беседовать на интимные темы в присутствии третьего лица?! Однако Вике все равно продолжало казаться, что встречи с Дмитрием раз в неделю – это какой-то суррогат отношений, красноречиво свидетельствующий о дефиците любовных чувств.
И потому вечерами серых будней на Вику накатывало такое сильное чувство невостребованности и недолюбленности, что она от осознания женского своего, непреходящего одиночества едва удерживала слезы.

                3

Именно в такой предслезный вечер Вике как-то раз (примерно за месяц до Нового года и официального освобождения Дмитрия от брачных уз) позвонила ее неблизкая приятельница Длинная Ляля, которая, случайно сделавшись театральным администратором, так лихо впрыгнула в богемный образ жизни, что почти каждый вечер неожиданно для себя оказывалась в какой-нибудь (иногда совершенно незнакомой) веселой компании.
- Викулечка, - пела в трубку Длинная Ляля, - если ты сейчас ничем не занята, все бросай и приезжай к нам. Это очень близко – всего две остановки от тебя.
- И кого я там увижу? – Подозрительно спросила Вика.
- Ты помнишь Марка Роерса? – Вопросом на вопрос ответила Длинная Ляля и захлебнулась восторгом: - У нас тут так весело! Мы про тебя вдруг вспомнили, и я тебе из коридора потихоньку звоню.
- Конечно, я помню Марка Роерса, - ответила Вика. – Я с ним все детство в одном доме прожила. И чем он сейчас занимается?  Где работает?
- Честно говоря, не знаю, - ответила Длинная Ляля, - но сейчас он играет нам на пианино французский шансон (ты же любишь Эдит Пиаф?), а в промежутках развлекает нас такими смешными историями, что у меня уже челюсти заболели! Мне кажется, из него вышел бы потрясный конферансье!
- И портвейн, небось, льется рекой? – Спросила Вика.
- Ну, что ты! Какой портвейн?! – Воскликнула Длинная Ляля. – разве ты не знаешь, что мама его, Сара Абрамовна, Марка всеми силами от алкоголя оберегает! Кстати, она такая классная! Просто своя в доску! Пока Марк на всю нашу компанию на кухне кофе варил,  она нам быстренько рассказала, что у него очень слабые нервы и тонкая душа, что он сверх меры ранимый и безумно впечатлительный, потому что…
- … в двенадцать лет на глазах бедного Марка утонул его старший брат, потом умер дедушка,  потом – бабушка, а лет пять назад – скончался и любимый папочка, - скороговоркой перечислила Вика. – Об этом весь город знает. Так же как и то, что Марк стал «в результате» запойным алкоголиком и злоупотребителем транквилизаторов. Об этом вам Сара Абрамовна тоже рассказала?
- Скажем так, намекнула, - ответила Длинная Ляля. – Но тебе-то какая разница? Я же тебя просто повеселиться зову. А вот и Марик трубку у меня отбирает.
- Привет, Викуля! Сколько лет, сколько зим! – Прозвучал в трубке мужской голос приятнейшей баритональной окраски. – Почему бы тебе не приехать к нам? Я хочу увидеть, какая та стала. И мамуля тоже: она все твои статейки читает и тебя нахваливает.
- А если бы она еще слышала, как я по-английски трещу, - легко подхватила Вика, - она бы вообще в меня по уши влюбилась.  Но час для любви уже поздний, я спать собралась.
- А по-моему, поздний час – в самый раз, - в рифму не согласился Марк. – Сейчас всего половина десятого. К двенадцати будешь дома. Я лично тебя провожу. Приезжай, ты не пожалеешь.
Вика не соглашалась, приводила разные веские доводы и аргументы, но Марк все их весьма решительно ниспровергал. А голос его был по-мужски обворожителен и как будто обволакивал Викину душу осязаемой чувственной пеленой – липкой, как паутина. Марк уговаривал Вику так усердно, что ей даже показалось невероятное: Марк с какой-то стати добивается ее расположения! И Вика нежданно для себя взяла да и согласилась.

                4

…Дверь в квартиру Марка Роерса открыла сама … Софи Лорен, зачем-то перекрасившаяся в блондинку и поменявшая цвет глаз с коричневого на голубой! Что, впрочем, было местной Софи Лорен вполне к лицу.
На самом деле это была, конечно же, никакая не Софи Лорен, а милейшая Сара Абрамовна, сильно напоминавшая великую итальянскую актрису, а возрастом, казалось, годившуюся Вике (и соответственно собственному сыну) в старшие сестры. Кстати, сын, как вскоре выяснилось, называл ее вовсе не сестричкой и даже не мамочкой, а именно … Софи!
В меру худощавая, но отнюдь не плоскогрудая Сара Абрамовна выглядела в свои слегка за пятьдесят не больше, чем лет на тридцать пять. А то и всего на тридцать. Чему, конечно же, способствовал интимно приглушенный коридорный свет.
Сара Абрамовна не медля заключила Вику в свои, по-французски благоуханные объятья и заявила:
- Ведь я лет пятнадцать тебя не видела, девочка ты моя! Хороша же ты стала, нечего сказать!
А затем Сара Абрамовна крикнула куда-то вглубь коридора:
- Марик! К нам Викуля пришла! 
- Как вы роскошно выглядите! – Не удержалась Вика от ответного, но вполне искреннего комплимента. – Что вы делаете со своим лицом? Как храните фигуру? И как удивительно вы похожи на Софи Лорен!
- Я обязательно посвящу тебя в свои секреты, - пообещала Сара Абрамовна. – Ты ведь не последний раз в этом доме.
«Откуда вы знаете? А вдруг – последний?» - Хотела было удивиться Вика, но не успела, ибо в поле ее зрения бесшумно обнаружился Марк Роерс, светящийся такой лучезарной улыбкой, как будто Викиного явления в своем доме он давно уже ожидал.
В отличие от Софи Лорен (ну, то есть ненатуральной блондинки Сары Абрамовны), Марк был ярко выраженным представителем избранного народа: черная копна мелко вьющихся кудрей и лукавый смеющийся карий глаз, который, казалось, говорил: «Да я, если захочу, кому угодно голову заморочу!»
«Но уж только не мне!» - Не вслух ответила глазу Вика. Но, как вскоре выяснилось оказалась решительно не права. Ибо, кроме кудрявой копны и лукавых глаз, у Марка оказались в наличии нечеловеческое обаяние, а также прехорошенькое кукольное личико (правда, от игрушечной застылости его спасала богатейшая «обезьянья» мимика) плюс изумительно правильная (перевернутым треугольником с широким плечевым основанием) фигурка, каждая клеточка которой, кажется, посылала в пространство недвусмысленный сексаппил – а вдруг кто-нибудь в ловушку постоянного зова да сдуру попадется!
«Эх, ростику бы ему еще сантиметров пять! Хотя в постели – без разницы!» - Вихрем пронеслась в Викиной голове беспутная мысль, которой Вика тут же и удивилась, и испугалась, и застыдилась – и прогнала эту развратную нахалку прочь.
А Марк между тем на правах друга детства не только вслед за Сарой Абрамовной прижал Вику к треугольной своей груди, но и совершенно по-свойски (хотя отнюдь не по-братски) щедро поцеловал ее в губы.
- На улице я бы тебя ни за то не узнал, - восхищенно признался Марк. – Ведь я помню тебя нескладной девчонкой с тоненькими косичками. Еще, кажется, уши у тебя торчали! А сейчас – ну просто столичная дама1 Правда, Софи?
- Истинная правда, - согласилась Сара Абрамовна. – Так что тебе придется соответствовать. Покажи-ка Викуле нашу квартиру, а я пока твоих гостей развлеку. – И Сара Абрамовная изящной походкой грациозной лани направилась в квартирные глубины – на шум веселых голосов.
А Марк непринужденно, но как бы и со смыслом, обвил рукой Викину талию, и увлек Вику в большую просторную гостиную, неброско, но весьма недешево меблированную в духе времени и похожую (в ощущениях, разумеется) на стерильно ухоженную Сару Абрамовну. Очевидно было, что пыль, ветхость и даже намек на легкий беспорядок здесь «не прописаны». Нигде нельзя было обнаружить ни одной случайно кинутой вещицы. Даже на роскошном немецком фортепиано не возлежала торжественно необходимая стопочка нот.
Однако же ощущения пустоты или неприкосновенности гостиная семейки Роерсов не производила. Что было весьма удивительно! Напротив, здесь царила такая комфортная безмятежность, что в этой выхоленной гостиной хотелось навеки поселиться – и жить долго и счастливо.
А Марк, как будто услыхав все эти Викины мысли, прокомментировал:
- Хорошо у нас, правда? Софи каждый день в шесть утра встает и за каждой пылинкой гоняется. Это у нее вместо физзарядки, хотя и зарядку она тоже делает. Но чистота – это ее пунктик. Она – сумасшедшая хозяйка! Проснуться не успеешь, а все уже убрано и завтра на столе. Не успеешь поесть – она уже тарелки вымыла. Да что тарелки! Она пепельницу после каждого окурка ополаскивает!  Мамуля уверяет, что только благодаря этой внешней чистоте, ей и  удается достигать внутренней гармонии. Как снаружи, говорит, так и внутри.
- О, так Сара Абрамовна у нас не только Софи Лорен, но и философ?! – С легкой иронией восхитилась Вика.
- Вообще-то она, если помнишь, психолог, - не принял Викиной иронии Марк. – Она же в нашем психдиспансере с детишками работает. А на дому дает бесплатные консультации разным знакомым дамам и девицам, которые маются любовными проблемами. Не знаю уж, как она их лечит, но они приходят в слезах, а уходят счастливые.
- Как интересно! – Воскликнула Вика. – Жаль, что у меня нет сейчас любовных проблем. А когда были, я не знала про способности Сары Абрамовны. Неужели ты ни разу не подслушивал, что именно она своим пациенткам говорит?
- Конечно, подслушивал, - с достоинством ответил Марк. – Например, один раз она рассуждала о том, что залечить любовную рану можно лишь еще более сильной болью. Для этого нужно ежедневно расковыривать свою душу, прокручивать в уме всю любовную историю, уливаться над ней слезами и достигать жесточайшего болевого пика. И вскоре ты почувствуешь, что боль становится все меньше и меньше, а потом и совсем исчезает. А в другой раз она рассказывала о методе «клин клином»…
- О первом методе я, кажется, еще не слышала, - сказала Вика, - но второй-то жутко банален и всем известен!
- А вот и ошибаешься – далеко не всем, - горячо вступился за свою маменьку Марк. – Это тебе уже за двадцать, а к маме и шестнадцатилетние девочки приходят – на грани самоубийства от несчастной любви. Они и открывает им глаза на то, что в этом мире есть и другие мальчики.
- Например, ты? – Вдруг догадалась Вика.
- Да, мне приходится иногда выступать в роли клина, - скромно признался Марк. – Но только в тех случаях, когда девочка мне нравится, и я ей не противен.
- А если девочка в тебя влюблялась, мама снова ее лечила? – Подозрительно спросила Вика.
-Нет, - ответил Марк, - я выстраивал свою роль (с помощью мамочки, разумеется) таким образом, что отношения через некоторое время сами собой рассасывались – и мы оставались друзьями. Давай лучше я тебе сыграю что-нибудь из Эдит Пиаф.
- Сыграй, - разрешила Вика и вольготно расположилась на диване, который, подобно живому существу, с такой радостью принял ее в свои объятья, что Вика вдруг ощутила нечто странное, но и приятно волнующее. Ей вдруг показалось, что и она, и Марк, и вся эта уютнейшая комната находятся совсем в другом, отдельном от всего мира измерении; и жизнь здесь течет по своим собственным, но Вике пока неизвестным, таинственным законам…
А Марк между тем привычным, изысканно артистичным жестом откинул крышку пианино, элегантно водрузил себя на вертящийся круглый стул, встряхнул кудрявой головою – и пальцы его моментально слились в нешуточном взаимном экстазе с клавишами пианино. Руки Марка так выразительно и любовно порхали по всем без исключения (снизу доверху) октавам клавиатуры, что, казалось, ни одна нота не остается обделенной его вниманием. А из любимых Викой, драматических музыкальных историй великой, но глубоко несчастной французской певицы рождалось нечто значимое, цельное, фантазийно расцвеченное, глубоко прочувственное и виртуозно исполняемое произведение, достигавшее, казалось, самых потаенных уголков Викиной души.
- Ничего себе!!! – Горячо воскликнула Вика, не найдя от неожиданности слов гораздо более похвальных, когда Марк, отпустив на волю заключительный аккорд, крутанулся на стуле в сторону Вики и спросил:
- Тебе, правда, понравились мои фантазии на французские темы?
- Еще бы! – Вновь не нашла достойных слов Вика ошеломленная Вика. – Почему бы тебе не поступить в консерваторию? Ты же классно играешь! У тебя талант!
- Если бы не смерть папочки пять лет назад, - с заученной готовность, как будто он заранее ожидал вопроса, ответил Марк, - вся моя жизнь сложилась бы иначе. Но это была для нас с Софи ужасная трагедия! Я впал в такую депрессию, что даже в училище не доучился.
Марк, это было очевидно, чего-то явно не договаривал, но Вика догадалась, что именно тогда, пять лет назад, Марк и впал вслед за депрессией в «невыносимую легкость бытия» - алкогольно-таблеточную ирреальность. 
- Кажется, ты играл в ресторанах, - вдруг вспомнила Вика.
- А теперь не играю, - с некоторой грустью ответил Марк. – Софи запретила.  Она считает, что если играть в ресторанах, можно очень быстро спиться. Поэтому теперь я работаю настройщиком. Кстати, тебе не нужно пианино настроить?
- Да вроде нет, - ответила Вика.
- Ну, тогда, может быть, у твоих знакомых есть инструменты, - продолжил Марк, - так ты имей меня в виду. Я – классный настройщик с идеальным слухом.
- Конечно же, я буду иметь тебя в виду, - ответила Вика, осознав с разочарованием, что этот прехорошенький талантливый двадцатитрехлетний оболтус живет, похоже, на полном содержании  своей молодящейся матушки – и ничуть от этого не комплексует. Что он, похоже, бездельник и альфонс. Но, может быть, не урожденный, а выкованный обстоятельствами, что в общем-то не слишком меняло суть дела.
- А я тебя не подведу, - бодрой рифмой ответил Марк, как бы демонстрируя готовность ставить в строй хоть по десять инструментов в день. – Ну, а теперь пойдем в мою комнату. Там меня, наверное, уже заждались. Я им анекдот один убойный начал рассказывать, а тут ты пришла.


                5.

Домой Вика возвращалась в настроении весьма приподнятом, и с гордостью сознавала, что вечер, проведенный у Марка Роерса, - не есть бездарно потраченное время. Ибо она и музыку приятнейшую послушала, и посмеялась так легко, непринужденно и от души, как давно уже, кажется, не смеялась. Может быть,  и вовсе никогда.
А главное, в тот веер в компании Марка ей нисколько не пришлось напрягаться, дабы вовремя поддержать угасающую беседу и прогнать тихого ангела, который зачастую так и норовил затесаться меж собеседниками, когда они не все меж собой знакомы.
Но вблизи Марка тихим ангелам делать было нечего, ибо он и беседовать-то толком никому не давал. Разве лишь иногда. Для того, чтобы уцепившись за чью-нибудь фразочку, выдать очередной остроумный экспромтик, присовокупить к нему парочку неглупых  анекдотов – и заставить всю компанию загнуться от хохота.
«Да он – прирожденный конферансье!» - констатировала Вика и решила про себя, что бывать время от времени у Марка Роерса – стоит! Во всяком случае, это гораздо лучше, чем загибаться от скуки на иных спектаклях местных театров. Или ощущать свое незаслуженное, как ей казалось, женское одиночество вечерами серых молчаливых будней, когда погрязший в своей работе Дмитрий ей настойчиво не звонил.
А кроме того, Вика вспоминала доброжелательный диван, волнующую музыку, прощальный поцелуй Марка и ничуть не пожалела, что дала этому незадавшемуся гению от музыки и эстрады номер своего телефона…
…А в ближайшие выходные, как нарочно, не приехал Дмитрий.
- Ты же знаешь, - пояснил Дмитрий накануне по телефону, что я делаю большую монументальную работу к Новому году. Так то, возможно, мне придется работать и в эти, и в следующие выходные.
- Похоже, что в следующий раз мы встретимся только на Новый год?! – Обиженно воскликнула Вика. – Почти через месяц…
- Ну и что? – Не обратил Дмитрий внимания на Викину обиду. – Зато и в Новый год, и все твои каникулы (Вика тогда еще работала в школе) мы будем вместе. И все упущенное наверстаем.
- Но ты тогда хоть звони иногда, - сказала Вика, чтобы я тебя до Нового года забыть не успела!
- Попробуй только забудь! – Шутливо пригрозил Дмитрий. – Время летит так быстро, что, я думаю, не успеешь.
- Как знать, как знать, - туманно ответила Вика, ничего определенного в виду не имея.

                6.

Однако же это самое, отнюдь не туманное «определенное» ждать себя, то называется, не заставило. Ибо на другой же день после не вдохновляющего звонка Дмитрия (это как раз была суббота), вернувшись домой темным вечером после «ночной», как она говорила, школьной смены, Вика обнаружила в кухне веселую теплую компанию.
За столом, горделиво увенчанным головками винных бутылок, восседали трое: Ника, его случайная пассия (которая на этот раз, похоже, была не случайной) и … Марк Роерс, который Вике все и объяснил. Он, дескать, позвонил «милому другу» Вике, дабы позвать в гости, а гостеприимный Ника, с умилением вспомнив босоногое детство и «старого друга Марика»,  пригласил его прийти в «свой старый дом».
- Надеюсь, ты не против незваного гостя, - скорее утверждая, ем вопрошая, обольстительно улыбнулся Марк, встал со своего стула, притянул к себе растерянную Вику и убедительно поцеловал ее в губы.
«О, черт! – подумала Вика. – Кажется, он меня соблазняет, змей!» А вслух сказала:
- Конечно, конечно! Я очень рада.
Несмотря на отсутствие Дмитрия, вечер удался на славу, ибо роли коверных клоунов исполняли на сей раз по очереди двое присутствующих мужчин. Причем, Ника почти ни в чем не уступал Марку. И только на слегка запыленном и в меру расстроенном пианино («Знал бы – принес бы инструменты», - сказал Марк) Ника, не обремененный музыкальным образованием, не выглядел столь же вдохновенным импровизатором, как Марк Роерс.
А потом, ближе к ночи, Вика, будучи обиженной невниманием Дмитрия, решила, что она – птица абсолютно вольная, с удовольствием ответила на сексуальные притязания Марка Роерса – и пережила, к своему восторгу и изумлению, первый в жизни настоящий оргазм. Длинный и убедительный.
А уж когда Марк сказал, что сразу, как только он увидел Вику в своем доме, почувствовал, что именно она, Вика, - и есть та самая последняя соломинка, за которую ему просто необходимо уцепиться, дабы не утонуть в путине странной своей жизни и нескончаемой материнской опеки, Вика, ублаженная НАСТОЯЩИМ оргазмом, невесть почему ощутила гордость за оказанное ей доверие. И согласилась стать для Марка пресловутой соломинкой.
А вслед за гордостью Вика ощутила и чувство огромной ответственности за его нескладную судьбину. Несмотря даже на то, что тут же выяснилось: совсем скоро (буквально в феврале) Марк покинет Г. И уедет в один украинский город, дабы сочетаться законным браком с юной дочерью лучшей подружки Сары Абрмовны!
- Эта подружка вместе с дочерью Василиской гостили у нас этим летом, - пояснил Марк. – И Софи лечила девочку от первого любовного краха. И, видно, лечила, так усердно, что Васька всерьез заинтересовалась вашим покорным слугой. Ну, то есть мной. И тогда Софи предложила мне закрепить ее успех. Я, конечно, закрепил, как мог. А потом на «семейном совете» маменьки решили нас поженить. Васька была счастлива, да и я не возражал: лишь бы от мамочки подальше уехать! Но сейчас мне поему-то кажется, что долго я там не задержусь, - как бы утешил Вику Марк Роерс.
- Может быть, тебе лучше жениться на мне? – Почему-то не ощущая обиды на то, что ее скоро покинут, в шутку спросила Вика.
- А вдруг Василиса снова заболеет? – Серьезно ответил Марк. – Она же меня ждет…
В воскресенье мальчики опять пили вино, Никина пассия бегала за «пузырями», а Вика от алкоголя строго воздерживалась, ибо наутро ее ждала ненавистная первая (к восьми утра) смена – и с вожделением ждала ночи. Ника почему-то на этот раз не прикидывался грузинским братом обесчещенной сестры, но поверх бокала взирал на Вику с некоторой, как ей казалось, укоризной.
Утром понедельника, когда Вика ушла в свою школу, все еще спали. А когда, ближе к условному обеду, Вика вернулась домой, она с изумлением обнаружила в своей постели Марка Роерса, явно страдающего похмельем.
- Ты до сих пор здесь? – Не удержалась Вика от негостеприимного восклицания.
- А ты разве этому не рада? – Искренне удивился Марк. – Ты же – моя соломинка! Прыгай скорей ко мне в постель – секс поможет мне усмирить похмелье.
- А Сара Абрамовна тебя еще не потеряла? – Спросила Вика, с готовностью скидывая одежду.
- Так я же ей и вчера, позавчера и сегодня утром звонил, - ответил Марк. – Софи не возражает против того, чтобы я пожил у тебя. И обещала принести продуктов, чтобы ты меня не содержала, как какого-нибудь альфонса. Иди скорей ко мне, пока в доме никого нет.  Я по тебе уже соскучился…
Вновь ублаженная сексуальными полетами Вика даже не стала скандалить с Никой, который вернулся домой, гремя бутылками («Это Марик меня попросил его полечить», -  шепнул он Вике на ухо) и обнимая за плечики пассию-«невесту».
А потом, в самый разгар веселья, явилась и Сара Абрамовна с обещанным продуктовым пайком. С нескрываемым ужасом в умело нарисованных глазах, Сара Абрамовна едва ли не с порога, театрально заломив руки, закричала:
- Ты обманул меня, Марк! Ты говорил, что в Викином доме не пьют? И как ты собираешься назавтра выкарабкиваться?! Вика! Я думала, ты – приличная девушка!
- А я и не пью, - ответила Вика. – Я ужинаю.
- Собирайся, пойдем домой! – Скомандовала Сара Абрамовна, не обратив внимания на Викину реплику.
- Без Вики я не пойду! – Решительно отрезал Марк. – Или тебе придется тащить меня волоком. Вика, собирайся!
- С какой стати?! У меня завтра утренняя смена, - не двинулась с места Вика.
- Викуля, детка, пойдем-ка  поговорим, - моментально перестала гневаться Сара Абрамовна. И Вика, неохотно оставив свою тарелку, увела расстроенную Софи Лорен в гостиную
- Я должна тебе признаться, - сказала Сара Абрамовна, - что Марк страдает запоями. Если его не остановить, он тебя с ума сведет! Только я умею его останавливать.
- И каким же образом? – Спросила Вика.
- Я даю ему пару таблеток седуксена, и он засыпает. А потом еще несколько дней держу его на транквилизаторах и травяных настоях. Я умоляю тебя, пойдем с нами! Как только он уснет, ты вернешься домой.
- И вы собираетесь отправить такой «подарок» своей лучшей подруге? – Изумилась Вика.
- Да, собираюсь, - ответила Сара Абрамовна. – Во-первых, я думаю, резкая смена обстановки пойдет Марку на пользу. Во-вторых, моя подруга – нарколог, только Марк об этом не знает. А в-третьих. Мне жизненно необходимо хоть немного от него отдохнуть.
- А дустом не пробовали? – Не удержалась Вика от ехидного вопроса, но Сара Абрамовна опять не обратила внимания на ее реплику и настойчиво повторила:
- Пойдем с нами, я тебя умоляю!
И Вика, ощущая себя невыносимо ответственной и вроде бы даже влюбленной «соломинкой», согласилась…

                7.

…Дверь в квартиру Роерсов двум дамам и одному пьяному юноше открыл сногсщибательный молодой (лет примерно тридцать) незнакомец …в халате. Махровом, длинном и небрежно запахнутом.
  - Это Сергей Викторович – мой друг, - скромно представила Сара Абрамовна мужчину в халате. – А это Вика – подруга Марка.
Сергей Викторович, годившийся Саре Абрамовне в сыновья, а Вике – в заманчивого мужа, со слегка наигранным почтением склонил перед Викой длинноволосую голову, а затем привычно принялся освобождать Марка от верхней одежды и даже, посадив пьяного Марка на специальную табуреточку, снял с него ботинки!
И тут Вика догадалась, зачем Сара Абрамовна столь решительно стремится хоть на время избавиться от Марка. Ей, надо полагать, хочется чисто по-женски пожить для себя. С Сергеем Викторовичем, разумеется… Вот в чем, подумала Вика, секрет завидной неувядаемости г-ской Софи Лорен…
- Да-да, - подтвердила Викину догадку Сара Абрамовна, когда они пили чай в отменно сверкающей, вылизанной кухне часа примерно через полтора, когда две таблетки седуксена, наконец, вырубили бедолагу Марка. – Секс в любом возрасте полезен для здоровья и лучшее средство против старения.  А, кроме того, я так надеялась, что Сергей Викторович благотворно повлияет на Марика. Он и начал было влиять, но тут Марик сбежал к тебе. Может быть, ты поживешь у нас? Приходи завтра прямо после работы. Марик, кажется, тобой очень увлекся.
«Мной или возможность вдали от вас спокойно выпивать?» - Ехидно подумала Вика. Однако ехидство ее было не только глубоко внутренним, но и безмятежно ленивым. Ибо она вдруг вновь (как в первом телефонном разговоре с Марком, а потом – на уютнейшем диване) ощутила, что ее как будто бы обволакивают приятнейшей, чувственной пеленой, - липкой, как паутина. И, кажется, отделяют от всего окружающего мира.
Вот так же, наверное, ксендзы и охмурили Козлевича, - лениво подумала Вика, не в силах отлепиться от табуретки – и отправиться домой.
- Хорошо у нас, правда? – Как бы прочла Викины мысли Сара Абрамовна. – Так не уходи никуда, оставайся. А утром я тебя пораньше разбужу, чтобы ты успела заскочить домой за своими учебниками.
…И Вика, совершенно не понимая, что же такое с ней творится, прожила у Марка Роерса до самого Нового года. Странность ее состояния заключалась в том, что весь мир вокруг нее  казался ей все более ирреальным и несовершенным. А сама она вне стен этой квартиры была как будто бы заведенной на преподавание английского языка марионеткой, бесчувственным роботом. Ибо настоящая «истинная» жизнь неспешно и органично несла свои воды лишь в доме Роерсов, где «юная» мать безропотно (только бы не пил!) содержала своего великовозрастного сына и беззастенчиво продлевала свою молодость сексуальными утехами с младым любовником, годившимся ей в сыновья.
В реальную жизнь Вику ненадолго возвращали лишь телефонные разговоры с Никой, который был всерьез обеспокоен тем, что в доме Роерсов Вику бессовестно охмуряют, как хитроумные ксендзы уже упомянутого Козлевича…

                8.

- Вика, ты что, умом совсем тронулась?! – Грозно спросил Вику утром последнего дня старого года негодующий Никин голос в телефонной трубке. – Ты и на Новый год домой не собираешься?! А это, напомню тебе, - семейный праздник. Отец обязательно заглянет, а тебя – нет! И Дмитрия мы с тобой пригласили еще месяц назад.
- Может, он давно уже обо мне забыл, - лениво сказала Ника. – А я обещала Саре Абрамовне тесто для пельменей замесить,
- Какие, к черту, пельмени?! – Взбеленился Ника. – Возвращайся сейчас же! Не то, я тебя волоком оттуда приволоку! Что я, по-твоему. Должен сказать Дмитрию?!
- Дмитрию ничего говорить не придется, - отрезала Вика, борясь с ленью и понимая, что в Новый год она во что бы то ни стало должна сидеть за одним столом с отцом, Никой и накрытой салфеткой рюмкой водки в честь покойной мамочки – такова была нерушимая семейная традиция. – Потому что приду я с Марком. Разве что Сара Абрамовна не отпустит его в наш «неприличный» дом…
Но Сара Абрамовна, к глубочайшему Викиному удивлению, отпустила Марка так легко и бестрепетно, как будто только того и ждала. Более того, она разрешила Марку пожить у Вики столько, на сколько у Вики хватит сил; вручила Вике две пластиночки седуксена и подробно (втайне от Марка) ее проинструктировала, как удержать Марка от длительного запоя. Ну, и конечно, быстренько собрала продуктовую корзину.
- Главное, не выпускай его из дому и не давай денег, - сказала в заключение Сара Абрамовна. – Тогда все напрасно, он ринется на поиски спиртного и непременно влипнет в какую-нибудь историю. Сколько раз я его уже из вытрезвителей вытаскивала!
Вика слушала Сару Абрамовну вполуха, седуксен в сумочку, конечно же, спрятала; но нагло подумала, что уж она-то, Вика, и есть та самая соломинка, которая рано или поздно вытянет Марка из мрака его пороков. А потом они вновь вернутся в уютнейший, как липкая паутина, дом Сары Абрамовны…
Однако же, едва оказавшись на предпраздничной, сияющей редким полуденным зимним солнышком улице, Вика вдруг ощутила себя так, будто вырвалась наконец-то из позолоченной клетки на волю.
Боже мой, как хорош был этот, щедро усыпанный снежными блестками окружающий мир! А в комнате Марка, вдруг осознала Вика, шторы в любое время суток были плотно задернуты, и потому в ней с утра до ночи царил серый мышиный сумрак. Уж не жилище ли это вампира?! И зачем он идет рядом с ней, едва доставая шапочкой до Викиного виска, этот хорошенький, ужасающе ласковый, но безнадежно испорченный безудержной мамочкиной заботой юный бездельник?!
…А в Вики-Никином родном доме было светло, солнечно и вовсю благоухало Новым годом: елкой, мандаринами и будущими салатами, которые усердно резала и мешала Никина бывшая случайная пассия, а теперь уже окончательная невеста по имени Елизавета. Лизочка.
Вскоре действительно явился Дмитрий. Да не один, а с другом-коллегой Андреем, который всем нашим героям (кроме Марка, разумеется) был хорошо знаком, и с праздничной продуктовой снедью-подарками. Обнаружив рядом с Викой чернокудрого незнакомца, обхватившего Викину талию, Дмитрий было смешался, но быстро взял себя в руки и вполне по-дружески с Марком познакомился.
А Вика вдруг почувствовала, что Марк в этой компании – абсолютно лишний, чужой и ей – отнюдь не пара: играть роль ненадежного колоска сухой травы она вовсе не желает! Марк тоже все это, похоже, почевствовал и даже увидел: уж слишком радостным было лицо его «соломинки», когда она обнимала и целовала Дмитрия. И Марк сделал ход конем.
Когда они все вместе (кроме разве что Лизочки, которая неустанно летала из кухни в гостиную с праздничными тарелками) распили в благоухающей ароматами разных вкусностей кухне  бутылочку хорошего 9в те времена в Стране Советов еще не додумались вырубить все вниградники) портвейна, Марк шепнул что-то Вике на ухо, вытащил ее из кухни, привел в Викину комнату, запер дверь на задвижку и потянул Вику к постели. Вика было воспротивилась, ибо мысли ее остались на кухне с недоумевающим Дмитрием – добрым, хорошим, трудолюбивым и сугубо положительным.
Но горячий поцелуй Марка вкупе с качественным портвейном взбодрили чувственность, снесли Викину голову с плеч – и Вика как бы против своей воли Марку покорилась.
- О, как ты возбуждаешь меня, когда сопротивляешься! – Восхищенно прокомментировал Марк…

                9.

…А когда, сколько-то времени спустя, ублаженный Марк и Вика, пристыженная своим спонтанно демонстративным предательством по отношению к Дмитрию вошли в гостиную, все уже сидели за столом и усердно делали вид, что не понимают, чем именно занималась эта странная парочка, запершись в комнате Вики. Слава Богу, что за столом не оказалось отца, который, сообщив Нике, что сегодня ему нездоровится и он заглянет к «детишкам» завтра вечерком. Иначе Вике пришлось бы прямо на месте умереть от мук совести.
Дмитрий взирал на Вику, кажется, без обиды, но с ласковым недоумением и даже сочувствием. И было от чего. Ибо Марк, выхлестывая рюмку за рюмкой, вовсе не расслаблялся и не веселел. А становился, напротив, все злее и агрессивнее: цеплялся едва ли не к каждому слову любого из собеседников и делал все возможное, чтобы доказать окружающим, что Вика – не просто ЕГО женщина, но и его покорная слуга!
- В общем, мне здесь скучно! – В завершение своих, разрушающих атмосферу праздника манипуляций сварливо заявил Марк. – Я не хочу встречать с ними Новый год! Собирайся, - приказал он Вике, - поедем в другую компанию!
- В какую еще компанию?! – Возмутилась Вика. – Мне и здесь хорошо.
- К Длинной Ляле, - мрачно ответил Марк. – Она меня приглашала.
- Ну, вот ты один к ней и иди, - уместно оскорбился Ника. – Я тебе даже денег на проезд дам. А моя сестра никуда отсюда не уйдет!
- Еще как уйдет! – Марк злобно оскалился и сжал кулаки. – Я за волосы ее из-за этого стола вытащу! Или тебе, Ника, со мной подраться хочется?! Выходи из-за стола!
- Стоп, мальчики! – Сказала Вика упавшим голосом, с неохотой вспомнив наставленья Сары Абрамовны. – Драки сегодня не будет. Марк, я поеду с тобой к Длинной Ляле. Простите меня все, если можете!..

                10.

- И ты действительно уехала из дома с этим недоумком?! -  Как бы не веря своим ушам, возопила Лариса.
- Прямо из-за новогоднего стола и от потенциального жениха?! – Подхватила Маргарита.
- Неужели нельзя было просто вышвырнуть его из вашего дома?! Пинками! Пинками! – Жестко сказала Ирина.
- Давайте-ка выпьем вина, - устало сказала Вика, - потому что дальше будет еще тошнотворнее. А я от этой кошмарной истории совсем уже протрезвела. Давненько я ее не вспоминала.
- А Дмитрий твой куда смотрел? – Также жестко спросила Ирина. – Неужели он не видел, что тебя надо спасать?!
- Видел, наверное, - ответила Вика, - но не смог, очевидно, переступить через свою дурацкую мужскую гордость. Разве есть на свете мужчины. Способные простить нам наши измены?
- Есть, - уверенно ответила Ирина. – Как минимум, два типа. Во-первых, это мужчины, насмерть охмуренные стервами. Такой мужчина даже гордость испытывает оттого, что дама его стервозная хоть и ходит налево, а к нему все равно возвращается. Чем постоянно повышает его самооценку.
Будь я стервой, я бы своего любимого мужчину давно бы уж из месьи увела. В первые-то годы нашей связи мне любовь была дороже всего на свете. Свободой я не так уж сильно дорожила.
- Ирк, а кто это такие – стервы? – Вдруг любознательно спросила Маргарита. – Вот я где-то слышала, что многие мужчины любят стерв. А с другой стороны, стерва – это ругательное слово.
- Я думаю, что мужчина стерв не столько любят, сколько со страхом ими восхищаются, - ответила Ирина. – Потому что стерва мастерски умеет играть на мужских слабостях: на неподконтрольном сексуальном влечении, на боязни потерять свободу и на разных других комплексах.
- Каких? Ну, каких еще? – Допытывалась Маргарита.
- Отстань! Я вам тут что, философ или психолог? – Рассердилась Ирина. – Мне о мужиках сейчас и думать неохота. Я тебе лучше про стерву попробую сформулировать. Это холодная, расчетливая дама, которая умеет управляться с мужчинами: она выбирает цель, выстраивает план – и захватывает объект в плен. Эти дамы знают, где нужно напустить холода, а где пушистым и ласковым зверьком прикинуться. А потом, - Ирина сделала страшное лицо, - хвать за глотку!
- Фу, напугала! – Вздрогнула Маргарита. – А давай в словарь заглянем. Вика, тащи свои словари.
Вика послушно (ибо ей тоже стало интересно углубиться в суть вещей) достала с полки два толстых тома, открыла словарь Даля, нашла нужную страницу и с ужасом прочитала:
- «Стерва – труп, падаль»! И всего одно значение. Во времена Даля, надо полагать женщин стервами не называли. Посмотрим, что у Ожегова… Ну, вот! Здесь стерва вообще никак не трактуется. Есть только стервец – «подлый человек, негодяй». Просторечное, презрительное, бранное. Что скажешь, Ирочка?
- Скажу, что мы живем в эпоху перевернутых смыслов, - ответила Ирина. – Хотя… Конечно же, стерва – это труп и падаль! В том смысле, что душа ее – мертва, а к цели ее ведет рассудок. А кроме того, она, наверное, способна причинить такую боль, что ее избранник рано или поздно почувствует себя полутрупом. Если, конечно, полутруп может что-то чувствовать. Хотя, с другой стороны, своими уловками стервы, наверное, доставляют своим жертвам суперострые переживания. Все, больше не хочу про стерв. Мне интересней Викина поучительная история.
- Ты, кажется, сказала, что есть два типа мужчин, которые способны простить женщине измену, - напомнила Вика.
- Правильно, - согласилась Ирина. -  Второй тип – это урожденные мазохисты. Их чувства через страдание, причиненное изменой любимой дамы, только укрепляются. Один мой приятель, узнав о нескольких изменах его жены, сначала хотел повеситься, а потом как-то неожиданно для себя смирился – и у них с женой сделался даже медовый месяц. Причем, особый кайф он ловил от того, что заставлял жену подробно рассказывать о сексуальных выходках его соперников. И эти разговоры так их обоих возбуждали!
- Но Дмитрий, увы, был мужчина обыкновенный, - с некоторым сожалением сказала Вика. – А надо мной, идиоткой, довлело чувство ответственности – за Марка и перед Сарой Абрамовной.  Я ведь пообещала ей не упускать его из виду…
- Ну, вы уехали, а дальше? – Нетерпеливо спросила Маргарита.
- А дальше Марк в компании Длинной Ляли надрался в хлам и всем испортил праздник, - продолжила Вика. – И Ляля попросила меня их от Марка избавить. А когда мы вернулись домой, Марк принялся разгонять нашу семейную компанию. Он кидался и на Нику, и на Дмитрия, и на ни в чем не повинного Андрея. Н никто из них не стал с ним связываться. Они просто быстренько собрались и ушли на городскую елку – на горках кататься. Господи, как мне хотелось тогда пойти вместе с ними! Особенно после того, как Дмитрий перед выходом прижал меня к себе, погладил по спине и сказал, что ему очень жаль меня…
- Вот тут бы тебе и сказать: «Так спасай же меня от этого недоумка! – Воскликнула Лариса.
- Ох, надо было, - согласилась Вика. – Но тогда в моей жизни не случилась бы одна чудесная история, до которой я вскоре доберусь…
 
                11.


…Утихомирить Марка Вике, увы, не удалось до самого утра, ибо он наотрез отказался от седуксена, выпил еще вина – в том числе и из чужих, не до дна опорожненных бокалов – и кинулся с кулаками наперевес теперь уже на Вику.
- Ты зачем этого художника пригласила?!!! – Визжал Марк. – Ты что, не понимала, что МНЕ это может быть неприятно?!!
- Дмитрий – наш с Никой общий друг. А Ника в этом доме такой же хозяин, как и я, - была вынуждена оправдываться Вика.
- Ты думаешь, я не заметил, как вы с этим другом переглядывались и как обнимались у порога?! Ты не хотела, чтобы он уходил!
- В первую очередь, я не хотела скандала, который устроил ты, - возразила Вика.
И через мгновение упала на диван от резкого и весьма болезненного удара в лицо.
- Идиот! Ты же мне глаз чуть не выбил! У меня теперь будет синяк! – Завизжала Вика и бросилась на кухню за льдом.
  - Сейчас я тебе и второй фингал обеспечу, - любезно пообещал Марк и двинулся вслед за Викой пьяными, клоунскими зигзагами.
Не миновать бы Вике и второй «любовной» отметины, но тут, к ее счастью, вернулись Ника с Лизочкой. И Марк, не успев добраться до кухни, оказался в железных Никиных объятиях.
- Что тут у вас за визг на весь подъезд?! – Грозно спросил Ника. - Что ты себе в чужом доме позволяешь, Роерс?!
- Вот что он позволяет! – Вика вышла из кухни и продемонстрировала Нике уже наметившийся будущий синяк.
- Ах, ты ублюдок! – Заорал Ника и врезал Марку под дых. – Вон из нашего дома!
Марк охнул, схватился за живот и по-кукольному перегнулся, хватая ртом воздух, пополам. А Вика, ничуть его не жалея, сказала:
- Все! Я звоню Маре Абрамовне, пусть она тебя забирает!
- Не-ет! – Прохрипел Марк. – Дай мне лучше седуксену, я лягу спать. Пожалуйста, не звони матери, я тебя умоляю! Она ведь тут такой скандал устроит!
Снотворное на этот раз подействовало осень быстро, благодаря, очевидно, нежданному удару под дых, и уже через полчаса Марка свалил мертвецки пьяный сон. Ушла в свою (а вернее, Никину) постельку и ошеломленная всем случившимся в эту ужасную новогоднюю ночь и Лизочка. А Вика с Никой долго еще сидели за бывшим праздничным  столом и вели невеселую беседу.
- Что же ты наделала, сестра? – Вопрошал Ника. – Ведь Дмитрий теперь никогда в наш дом не придет! Зачем, ну, скажи, зачем тебе сдался этот алкаш, бездельник и демагог, который еще и руку на тебя поднять посмел?
- Видно, бес меня путает, Ника, - ответила Вика с печальной безысходностью. – Роерсы охмурили меня как ксенднзы Козлевича… Когда  я живу у них, мне кажется, что настоящий, истинный мир – там, а все остальное – подделка, иллюзия, сон Брахмы… Вот и сейчас мне уже даль Марка…
- Но почему не Дмитрия? – Несказанно удивился Ника. – Ведь ты же его, кажется, любила?
- Неверное, это была не та любовь, - раздумчиво ответила Вика. – От Дионисия меня никто бы не смог увести, ибо наши с ним чувства были не только обоюдно сильны, но и равны.
- А с Роерсом у тебя что? Неужто любовь?! – Ехидно спросил Ника.
- Не знаю, - честно ответила \вика. – Это какое-то странное, тянущее, сосущее чувство… Как будто бы только я могу спасти Марка…
- Спасти от него самого? – Переспросил Ника. – Дудки! Не спасешь!
- А вдруг?.. – Неуверенно не согласилась Вика.

                12.

В Вики-Никином доме Марк продержался ровно неделю. Он послушно ел таблетки, виновато лечил Викин фингал, а по вечерам регулярно сцеплялся с Никой в бурной словесной потасовке. Ибо Ника, который каждый день ходил на работу, всякий вечер отчаянно раздражался тем, что Марк и не думает вставать с дивана; называл его презрительно «настройщиком недоделанным», а также альфонсом.
Марк по обыкновению взвивался до потока, и орал истошно, что все его жизненные неустройства проистекают из национальной принадлежности к избранному народу. Ника Марку с ехидством возражал, приводя (из жизни, книжек и истории) достойные подражания примеры карьерных и творческих достижений представителей избранного народа. На что Марк, в свою очередь, приводил другие примеры и утверждал, что он относится именно к той части своего народа, которую все, кому не лень, топчут и гнобят, топчут и гнобят. И вообще, живи он с мамочкой в другой стране, они бы за совместные комнсультации влюбленным девицам денежки бы драли. И немалые.
- Так ты у нас еще и консультант? – Измывался Ника. – Профессор! Воланд! Сила, которая призвана вершить зло, а творит добро? Ох, не тянешь! Добра от тебя и на копейку не наскребешь! Чего ты к сестре моей, как упырь, присосался?!  Что хорошего ты ей даешь?! Только не говори, что ты маленький гигант большого секса! Не поверю! А вот фингал на ее лице до сих пор наблюдаю!
Тут уж ни Вике, ни Марку возразить было нечего, ибо фингал действительно переливался на Викином лице некоторыми цветами радуги. А вот сексуальные восторги практически отсутствовали. Очевидно, седуксен, который Марк с очевидным удовольствием пожирал и ежевечерние прения с Никой столь дурно влияли на его мужскую функцию, что Вика вполне могла бы сказать о том, что настоящий оргазм она в последний раз испытывала в прошлом году.
В общем, дело кончилось тем, что Марк стал отчаянно рваться домой и убедил (оплел!) Вику последовать вместе с ним.

                13.

И вновь для Вики началась двойная жизнь6 лишь в доме Роерсов она ощущала себя в своей тарелке, а в повседневной жизни превращалась в запрограммированного робота.
А примерно неделю спустя Вика с легким ужасом и некоторым недоумением почувствовала, что с ее «роботом» творится что-то неладное. Ему не хотелось выходить из дома, учить детишек английскому языку, готовиться к урокам и уж тем более писать для души газетные статейки.
Причем, Вика осознавала, что причина этой странной лени таится не только в ней самой, но и в окружающих ее людях – то есть в семейке Роерсов. Ибо стоило лишь Вике в одиночестве усадить себя за письменный стол и обложиться учебниками, через каждый четверть часа принимались заглядывать то Марк, то Сара Абрамовна, которая неизменно спрашивала, удобно ли Вике заниматься на кухне и не подогреть ли ей чайку – «нет-нет, я тебе не помешаю».
А Марк прерывал викино уединение или просто так – «водички попить, или для того, чтобы срочно зачитать ей вслух какой-нибудь фрагмент или афоризм из книжки, которую он в этот момент читал. Фрагменты и афоризмы в основном почему-то касались секса, и Вика вместо завтрашних уроков принималась думать о грядущей ночи с Марком и о том, почему эти ночи перестали Вику вдохновлять. Ибо вместо секса Марк зачастую изводил Вику «философскими» беседами, длившимися иногда до середины ночи. Наутро Вика вставала злая, усталая и невыспавшаяся – и уроки проводила как во сне…
Словом, семейка Роерсов как будто нарочно стремилась лишить Вику всякого интереса к полезной деятельности и ко всему тому, что лежало за пределами их «заколдованной» квартиры. Зачем они – Роерсы – это делали, Вике было непонятно: ведь в начале февраля Марк должен был уехать в украинский город. Так зачем они тогда ее зомбируют?
Впрочем, как-то раз за чаем Сара Абрамовна проговорилась. Она призналась Вике, что все это время до отъезда собирается держать (и держит) Марка на транквилизаторах и антидепрессантах.
- Необходимо, чтобы Марк пребывал в хорошем настроении, - объяснила Сара Абрамовна, - и чтобы его никуда не тянуло из дома. И чтобы грядущий отъезд его не беспокоил. А твое присутствие мне очень помогает. Спасибо тебе! Правда, меня беспокоит тот факт, что у Марка, кажется, иногда случается бессонница – я же слышу, как вы беседуете допоздна. Наверное, кто-то тайком приносит ему таблетки, и Марк употребляет и в ненормальных дозах – и получает обратный эффект…
«Так вот почему у Марка почти исчезли сексуальные желания, - про себя подумала Вика. – И меня саму здесь используют в роли транквилизатора! Никому из них нет дела до того, что я, кажется, постепенно начинаю деградировать. Мне ведь даже думать о чем-нибудь, кроме этих чертовых Роерсов и их проблем, лень!»
Но вслух Вика сказала совсем другое:
- Ну, может быть, ваша украинская подруга-нарколог его вылечит…
Сказала – и несмотря на раздражение, испытала неуместное ощущение тянущей тоски: ведь она уже так привыкла жить в этой липкой, как паутина, атмосфере дома Роерсов…
- На подругу только и надеюсь, - вздохнула Сара Абрамовна, а Марк в ту же самую ночь устроил Вике убедительно длинный оргазм…

                14.

Но, когда в начале февраля Марк, наконец, покинул Г. , а Вика, вроде бы нехотя и печалясь, вернулась в «родное гнездо». Чувство тянущей тоски мучило ее всего дня два или три. А потом благополучненько испарилось, и Вика с несказанным удовольствием по уши погрузилась в свою собственную «прошлую» жизнь и педагогическо-журналистскую деятельность, которые еще недавно казались ей ирреальными.
Теперь же все было наоборот:  ирреальностью и страшным сном Вике стало казаться ее паутинное существование в доме Роерсов, где из нее, как из мухи, похоже, отсасывали жизненную энергию, которая с каждым новым днем в родном гнезде возвращалась к ней с лихвой. И Вика чувствовала себя все более и более сильной, свободной и вполне счастливой. И понимала, что ни уравновешенно-рассудительного трудоголика Дмитрия (который, кстати сказать, в ее доме так никогда больше и не появился), ни порочно-ласкового бездельника Марка она на самом деле толком и не любила. И любить в обозримом будущем никого, кроме брата Ники, отца и двух-трех подружек не собиралась.
Уж больно хлопотное это дело – отношения между полами! А душевных сил сколько понапрасну расходуется?! И, слава Богу, что они – и тряпка-Дмитрий, не вступивший в борьбу за право обладания Викой; и тем более Марк, попивший из нее немало крови, - наконец, остались в прошлом. И потому будущее мнилось Вике загадочным и приятным.
Однако Вика, увы, глубоко ошибалась, ибо у Сары Абрамовны, как вскоре выяснилось, были совсем другие (а вернее, прежние) планы. Недели примерно через три после отъезда Марка в украинский город Сара Абрамовна позвонила Вике и принялась ласково журить ее за то, что Вика совсем забыла о ней – тоскующей по сыну матери.
- Пожалуйста, приходи ко мне завтра вечерком, - как бы жалобно сказал Сара Абрамовна. – Мы с тобой чайку попьем, я печеньица испеку. И письмо от Марика вместе почитаем. Он тебе привет передает и спрашивает, как у тебя дела. Я даже подумала, что, может быть, напрасно вас разлучила, раз его так к тебе тянуло?
- Но я же вряд ли смогла бы вылечить его от алкоголизма. Ведь в зеленому змию его тянуть не переставало, - возразила Вика, а сама подумала: «А вот к работе не тянуло нисколько! Так ты он и сидел альфонсом на моей и вашей шеях. До тех пор, пока бы меня тошнить от него не стало!»
- Да, это так, - подтвердила Сара Абрамовна Викины слова, а не мысли. – Я ведь чего только не перепробовала. Поэтому сейчас надеюсь даже не столько на подругу, сколько на резкую смену обстановки, новые впечатления и прочее. В общем, я жду тебя завтра, и мы с тобой все это подробненько обсудим.

                15.

…Отсутствие Марка в уютнейшей квартире Роерсов Вика ощутила прямо в прихожей. Несмотря на явление в пространстве коридора младого любовника Сергея Викторовича, который, впрочем, поприветствовав Вику, тут же скрылся за дверью одной из комнат; в квартире, казалось, веяло холодом, пустотой и даже как будто нежилью.
А письмо от Марка Роерса, которое Сара Абрамовна, попивая чаек, с выразительными акцентами зачитала Вике, оказалось весьма далеким от оптимизма. В украинском городе Марку не нравилось ничего. И хотя особой тоски по оставленной родине он как будто бы не испытывал, но чувствовал себя отнюдь не в своей тарелке.
«И зачем вообще, мамочка, тебе пришло в голову женить меня да еще и отправить в чужой город?!
Далее Марк сообщал, что ни на какую работу гнать его, похоже, пока не собираются. «Тебе ведь нужно хорошенько адаптироваться, - говорит моя будущая теща. – Играй себе на пианино, совершенствуйся и ни о чем не думай. Но здесь меня почему-то и за инструмент не очень-то тянет. Хотя пианино у них роскошное!»
- Это все, наверное, реакция на противоалкогольные препараты, - вздохнула Сара Абрамовна. – Моя подруга их тайно Марику в тарелку подсыпает. А вот и про тебя: «Как там наша Викуля поживает? Не собирается ли, избавившись от меня, замуж выйти?» Ты ведь не собираешься замуж? – подозрительно спросила Сара Абрамовна.
- Да вроде нет, - насторожилась Вика. – А что?
- Так, может, ты сама ему об этом напишешь? – Ласково предложила Сара Абрамовна. -  Об этом и о чем угодно оптимистическом, чтобы его порадовать. Чтобы он не думал, что мы тут его забыли.
Вика отметила про себя местоимение «мы» и мгновенно поняла, зачем хитроумная Софи Лорен позвала ее в гости: она, вероятно, опасается, что в далеком украинском городе Марк может надолго не задержаться. Взбрыкнет, нахамит подруге и ее дочери – да и был таков: приедет нежданным подарком обратно в Г. А значит, видимо, думала Софи Лорен нужно на всякий случай не отпускать Вику далеко от себя, поддерживать с ней теплые «семейные» отношения, чтобы Марк, упаси бог, не вернулся к разбитому корыту.
- Так ты запишешь его адресок? – Как бы продолжила Сара Абрамовна Викины мысли. – Что тебе стоит бодрое письмецо ему сочинить?
- Да, пожалуй, и сочиню, - легко согласилась Вика, ибо, несмотря на очевидные «происки» Софи Лорен, вдруг почувствовала искреннюю жалость к «бедному –Йорику-Марику, которого почти что против воли выставили из родного дома.
Викина жалость оказалась настолько плодотворной, что она не только написала Марку бодренькое юмористическое письмецо, но и вообще вступила с незадачливым чужим женихом в регулярную переписку. Благодаря чему, спустя примерно два месяца, в самом начале весны, Вика, начисто забыв о вампирских свойствах семейки Роерсов и пьяных Марковых дебошах, что она искренне соскучилась по Марку.
И тогда Вика, ничтоже сумняшеся, написала Марку, что она будет очень рада, если он вдруг вздумает вернуться, ибо очень по нему скучает.
Ну, а поскольку в скорое возвращение Марка Вика не очень-то верила, то написанному пером особого значения не придала, о скуке своей больше ни разу в письмах не упоминала, а через месяц и вообще о ней забыла, ибо ее непредсказуемая судьба увлекла ее в приятнейшее приключение!..

                16.

В роли судьбы в те последние апрельские денечки самого начала восьмидесятых годов прошлого (ах, неужто мы такие ископаемые?!) века нежданно-негаданно выступил один из самых крутых, по советским меркам, художников – «ведущий г-ский скульптор-монументалист Павел Леонтьевич Гранский, годившийся Вике, согласно возрасту, в отцы.
За долгие годы своей творческой деятельности Павел Леонтьевич наваял множество весьма значительных и идеологически значимых скульптурных композиций, посвященных трудовым или воинским подвигам советского народа. За что Петр Леонтьевич, бывший к тому же истинным красавцем-мужчиной и обладавший природными способностями к, так сказать, «народной дипломатии» (ну, то есть к установлению нужных связей), регулярно удостаивался разномастных почетных грамот и первым в Г. Получил почетное звание заслуженного художника РCФCР (то есть российской советской федеративной социалистической республики).
…В тот день, когда Вика подходила к родному дому, ее заставил вздрогнуть и невольно обернуться настойчивый автомобильный гудок. Из окна «блатного правительственного» газика (машины тогда еще были роскошью, доступной лишь избранным) Вику призывно приветствовал Павел Леонтьевич Гранский, с которым в последние два или три года Вика отчего-то не пересекалась даже на художественных выставках.
- Ты прекрасно выглядишь, детка! – С восхищением истинного художника (а Вика знала, что художники никогда не лгут) воскликнул  Гранский, выйдя на тротуар. Что позволило Вике, как это бывало в далеком детстве, повиснуть на его крепкой шее. – Поехали со мной деньков на пять в Горный Рай?
- В смысле? – Радостно опешила Вика. – Вдвоем?
- Ну да, вдвоем, - лукаво улыбнулся в усы блистательный Гранский. – Я буду писать весенние этюды, а ты бы на природе написала какой-нибудь, например, рассказец. Там и Первое мая отпразднуем.
- Ну, не знаю… - Усомнилась Вика. – Нужно отпрашиваться с работы, что-то врать. А что скажут ваша жена и, так сказать, общественность? Ведь все рано или поздно узнают, что ездили мы только вдвоем.
- У тебя с головой все в порядке? – Не обидно поинтересовался Гранский. – Я же приглашаю тебя в Горный Рай! На машине! А ты ведешь себя так, как будто для тебя это вполне обыденная ситуация, а не счастливый случай увидеть, как весной в горах цветет багульник, и горы становятся сиреневыми и фиолетовыми. Ты это видела когда-нибудь?
- Нет, - честно ответила Вика.
- И не увидишь, если откажешься ехать со мной? – Уверенно воскликнул Гранский. – А знаешь что? Если уж тебя так волнует общественное мнение, может быть, попросишь в газете командировку?
- Чтобы написать репортаж о том, как известный скульптор писал цветочки в Горном Рае? – Слегка съязвила Вика.
- Нет, зачем же? – Ничуть не обиделся Павел Леонтьевич. – Там, куда мы поедем, есть одна забытая Богом деревушка. Так сказать, тупик цивилизации. За ней – глухая тайга, через которую можно пробраться только пешком или на лошади. То есть деревушка пропускает вглубь Горного Рая лишь избранных. А ты бы описала, как на этой «границе» люди живут, чем занимаются, как празднуют Первое мая и прочее. В общем, поехали в редакцию, а потом – продукты покупать.
- Но тогда нам придется съездить в эту деревушку, - сказала Вика.
- Съездим, какие проблемы?! – Весело ответил Гранский. – Ты все еще сомневаешься?
- Кажется, нет, - сказала Вика. – Если газету заинтересует эта тема, я еду с вами!
…«Счастливый случай» оказался столь настойчив, что через пару дней Вика и Павел Леонтьевич ранним солнечным утром покинули Г. И помчались навстречу тому, не знаем чему…

                17.

И тут следует упомянуть о том, что Павел Леонтьевич с самых что ни на есть младых Викиных ноготочков был для Вики предметом отнюдь не детского обожания.
Лет примерно с семи, когда Павел Леонтьевич с женой с двумя детьми стал самым ближайшим (через стенку) соседом Викиной семьи, Вика всякий раз ощущала непонятную ей поколе щекочущую радость, стоило лишь ей увидеть нового соседа – бородача и красавца, который на долгие годы стал для Вики идеалом настоящего мужчины.
Ростом за метр восемьдесят, широкоплечий, статный, не худощавый, но приятно упитанный, с откровенно красивым лицом, яркими (как будто слегка подкрашенными или вечно зацелованными) ланитами (ну, то есть губами) и несоветскими кудрями чуть выше плеч, он вызывал в Вике желание тесно к нему прильнуть.
Поначалу сие желание было сродни дочернему, что было вполне естественно, ибо младшая дочь Гранского – белокурая красотка Варенька и ровесница Вики – стала для Вики неразлучной подружкой. И потому они частенько вместе посиживали на коленях «любимого папеньки» и обожали в порыве шалости подергать Павла Леонтьевича за его роскошные усы или кудрявую бороду.
Ну, а когда Вика достигла, так сказать, достигла пубертатного возраста и начала превращаться из долговязого подростка в юную деву с приятными формами, желания ее стали одолевать совсем не детские. И именно в этот момент Павел Леонтьевич (вместе с семьей, разумеется) перестал быть Викиным соседом, ибо его удостоили новехонькой комфортабельной жилплощадью, - и его с Викой пути практически перестали пересекаться. Потихоньку зачахла и Викина дружба с Варенькой, которая была вынуждена поменять школу и обзавестись новыми подружками. Ну, да о Вареньке Вика печалилась гораздо меньше, чем об утрате обожаемого соседа.
Печаль ее, к счастью, была весьма ненавязчивой, а в скором столичном студенчестве она (печаль) и вовсе покинула Вику, хотя ни один из ее поклонников и не вызывал в ней таинственной щекочущей радости и предчувствия неведомого счастья – тех самых чувств, которые внушал ей когда-то Павел Леонтьевич. Кроме разве что послестуденческого Дионисия (который, кстати сказать, внешне был отчасти похож на Гранского), у которого, увы, недостало мужества бороться с судьбой за свою к Вике любовь…

                18.

- Почему вам пришло в голову позвать в Горный Рай именно меня? – запоздало спросила Вика, едва лишь бодрый газик Гранского выехал на загородную трассу. – А если бы вы меня случайно не встретили?
- Я не верю в случайности, - лукаво улыбнулся Павел Леонтьевич. – Но я точно знаю, что в Горный Рай можно брать с собой лишь тех людей, в которых ты уверен, как в себе самом. А тебя я знаю почти как родную дочь. К тому же ты очень приятна мне как молодая женщина, и я очень рад, что в нужный момент в нужном месте увидел именно тебя! – И Павел Леонтьевич, оставив на руле лишь одну руку, другой привлек к себе Викины плечи и жарко поцеловал ее в губы.
Вика удивилась, обрадовалась и тут же ощутила, как внутри у нее пышным цветом расцветает полузабытое предчувствие неведомого счастья.
И предчувствие Вику на сей раз нисколечко не обмануло.  Ибо Павел Леонтьевич, которого Вика долгие годы почитала за «идеал мужчины», исполнил свои обязанности идеала на двести – нет, на пятьсот, тысячу – процентов!..
…К месту их временного обитания – на довольно высоком берегу полупрозрачной, шумно бурлящей, оттенка светлой зелени реки – они добрались в тот очаровательный момент, когда над горами вовсю полыхал закат такой невиданной красоты, какая Вике до сих пор даже и не снилась!
- Солнце скоро сядет и станет совсем темно. Поэтому спускайся-ка с небес на землю и иди собирать хворост для костра! – Скомандовал Павел Леонтьевич. – А я быстренько поставлю палатку.
И Вика послушно отправилась куда глаза глядят: она подбирала с земли сухие ветки, а ее душа просто задыхалась от счастья – от не тронутых рукой человека неоглядных зеленых просторов, обрамленных в нужном месте (чтобы глаз не сошел с ума от беспредельности пространства) чередой высоких величественный гор с белыми шапочками снега на вершинах. Тех самых гор, которые (если верить Павлу Леонтьевичу) должны были со дня на день сменить свой зеленый наряд на сиренево-фиолетовый.
Палатка, которую Павел Леонтьевич успел возвести к Викиному возвращению, оказалась весьма просторной и цивильной. В ней запросто поместились две раскладушки, накрытые слоями теплых одеял, а меж ними уютно лежала … настоящая медвежья шкура! А еще под куполом палатки интимно светился фонарик.
- Тебе нравится? – Почти шепотом спросил Павел Леонтьевич, обняв Вику за плечи.
- Очень!!! – Почти вскричала Вика. А про себя подумал о том,  что на этой шкуре, возможно… И внутри у Вики воцарилась истинная гармония – и с самой собой, и со всем (включая «идеал мужчины) окружающим миром. Такой сладкозвучной гармонии Вика никогда раньше не испытывала: в ней не было места ни прошлому, ни будущему, зато НАСТОЯЩЕЕ казалось столь же незыблемым и вечным, как вся окрестная красота…
- А ведь я всегда ненавидела палатки за то, что в них приходится спать вповалку и на полу, - прибавила Вика.
- Ну, значит, я нечаянно выполнил твое желание, - рассмеялся Павел Леонтьевич и покрепче прижал к себе Викины плечи. – Ну, а теперь пойдем спустимся на бережок, поужинаем чаем с бутербродами – и спать.
- Как же рано здесь темнеет, - заметила Вика. – Нет еще и десяти. И как стало холодно!
- Так надевая скорей куртку, которую ты не хотела брать – и бегом к костру!
Освещая себе дорогу фонариком, они спустились по узенькой тропочке почти к самой реке – на широкую полосу «нижнего» берега, покрытого мелкими камешками. И Вика с изумлением увидела … горящий костер! А над ним – прокопченный, пышущий паром чайник на железной перекладине.
- Вы – чародей! – Вскликнула Вика. – Как это вы сумели так быстро и палатку обустроить, а костер развести?! А как же мой мешок хвороста?!
- Это на будущее, - рассмеялся Павел Леонтьвич. – Ведь тебе же так хотелось осмотреть окрестности и размять ноги после дальней дороги.
- Откуда вы знаете? – Удивилась Вика.
- Мысли читаю, - хитро улыбнулся в усы Павел Леонтьевич.
Непроглядная тьма, сверкающее огромными близкими звездами небо над головой, оглушительная тишина, «приправленная» лишь живой бурлящей музыкой реки да потрескиваньем поленьев – и идеал мужчины напротив… Никогда прежде Вика не испытывала столь мощного ощущения безграничной защиты! А если проще, сильной мужской спины, за которой можно укрыться от всего дурного на свете, ничего не решая самой, а только лишь бездумно подчиняясь. Хотя бы на несколько дней-мгновений…
Павел Леонтьевич живо расспрашивал Вику о жизни ее и деятельности, и она с неожиданной для себя легкостью рассказала идеалу мужчины о сумасшедшей семейке Роерсов, в которую она вляпалась как безмозглая муха в паучью сеть. И о том, что может ее ожидать, если Марк неожиданно вернется в Г. и узнает о сомнительной Викиной «командировке».
Вика рассказывала и с удивлением осознавала, что повествует вовсе не о себе, а о какой-то другой, съехавшей с катушек особе. Потому что у настоящей первозданной Вики, зачарованной огненными языками костра, не было ни дурацкого липкого прошлого, ни дурного будущего.
- Бедная ты моя! – Пожалел Вику идеал мужчины. – Мне Варенька рассказывала о том, ЧТО он по отношению к тебе позволяет – ия чуть не плакал от обиды за тебя. Но я уверен, что у тебя достанет сил самоустраниться. Только выбрось из головы, что этот бездельник без тебя пропадет.
- Уже выбросила, - вполне искренне ответила Вика. – Я уже сейчас чувствую, что эта неожиданная поездка меня излечит.
- Да, Горный Рай порой творит чудеса, - подтвердил Павел Леонтьевич. – И многие из них ты увидишь воочию.

                19.

Первое, что Вика увидела наутро было улыбающееся лицо Павла Леонтьевича, который, стоя на коленях возле Викиной раскладушки, как будто ждал ее пробуждения. Для того, чтобы тотчас же припасть к Викиным губам.  Вика с удовольствием ответила на поцелуй, и тогда Павел Леонтьевич взял ее полусонное тело (вместе с одеялами) на руки – и осторожненько переместил на медвежью шкуру, которой предстояло стать (и она стала!) их «брачным ложем»…
- А теперь можешь досматривать свои утренние сны, - ласково промолвил Павел Леонтьевич, осторожненько переместив Викино тело обратно на раскладушку. – А я пойду готовить завтрак.
- А сколько сейчас времени? – Блаженно потянувшись, спросила Вика.
- Семь. Рассвет мы с тобой уже проспали. Мне было жаль будить тебя, - ответил Павел Леонтьевич.
- Еще так рано, а мне кажется, что я прекрасно выспалась и тоже готова варить кашу, - возразила Вика.
- Нет уж, детка, ты еще вздремни. Завтрак – это мужское дело. К тому же за порогом еще очень холодно.
И Вика, едва Павел Леонтьевич, плотно закрыв за собой «дверь», уснула сном непорочного младенца. Да и о каком пороке могла идти речь, когда один мужчина и одна женщина, удалившись на время в иную реальность, превратились (на время же) в одно неделимое целое – в Мужа и Жену…
- Надеюсь, ты любишь овсянку? – Спросил Павел Леонтьевич, пока они с Викой в обнимку спускались по узкой тропиночке к костру и быстрой реке, от которой пронзительно веяло утренним холодом.
- Очень люблю! Ой, как красиво, но очень зябко! – И Вика плотнее прижалась к теплому боку новоиспеченного «мужа».
- Ты не поверишь, но через пару часов, когда солнце поднимется, будет очень жарко. Так что будь осторожна, когда скинешь все теплые вещи. И не  обнажайся надолго - солнце здесь к новичкам беспощадно жгучее.
- Не поняла, - удивились Вика. – Вы, кажется, хотите оставить меня одну?
- Совершенно верно, - расхохотался Павел Леонтьевич, - увидев растерянную Викину физиономию. – Я оставлю тебя одну часа на четыре, до условного обеда. Делай все, что твоя душенька пожелает: спи, пока не станет жарко; купайся, если не боишься ледяной воды; загорай, пиши что-нибудь. Например, путевые заметки. А часов примерно в двенадцать пойдешь во-он по той тропочке – и найдешь меня где-нибудь близ берега. Разведешь костер, приготовишь еду, мы с тобой пообедаем, потом отдохнем и поедем кататься по окрестностям. Как тебе мой план?
- Блеск! – Одобрила Вика. – Только костер я могу разжечь только теоретически.
- Вот и проверишь свои познания на практике. Да, кстати, не забудь плеснуть воды в этот костерок, когда он станет тебе не нужен. Ну, все, я поехал, не то упущу это чудесное утреннее освещение.
Покончив с завтраком, они поднялись по узкой тропиночке назад к палатке, Павел Леонтьевич по-хозяйски прижал к своему лицу Викины губы, взобрался в газик – и был таков.
А Вика вдруг почувствовала, что ей необходимо еще немного поспать. Она вернулась к костру, забрызгала остатки тлеющих веток речной водой и, вернувшись в палатку, тут же уснула, едва успев подумать, а не приснилось ли ей все, что успело случиться за этот малюсенький кусочек горного утра…
Проснулась Вика от того, что ощутила себя под кучей теплых одеял растаявшей льдинкой. Как ошпаренная, она выскочила вон из душной палатки в одной пижаме и даже взвизгнула от удивления: вчера она уехала из прохладной сибирской весны, а сегодня оказалась в супержарких тропиках!
Вика быстренько (в палатке) скинула с себя пижаму, натянула купальник (а она tot” дурища, не верила, что он ей пригодится), не забыла прихватить с собой письменные принадлежности  - и сбежала вниз к реке. Уселась на один из складных стульчиков (ах, предусмотрительный Павел Леонтьевич!) у бывшего костра и бездумно-завороженно уставилась на бегущую прозрачную воду цвета светлой зелени.
Реки мчалась к своей неведомой цели столь быстро, что через какое-то время у Вики непонарошку закружилась голова, и она была принуждена перевести взгляд на потусторонние (по отношению к ее берегу) горы. И Вика обомлела от изумления, ибо горы, почудилось ей, вдруг поплыли – в сторону, противоположную течению реки!
«Чудеса!» - Подумала Вика и, закрыв глаза, хорошенько встряхнула головой. Когда она вновь глянула на горы, они оказались недвижны.
Дабы проверить этот неведомый доселе феномен зрения, Вика еще несколько раз проделала описанные выше манипуляции с собственными глазами (на реку – закрыть глаза – на горы) – и недвижные горы всякий раз начинали медленно и плавно двигаться. Это была сказка!
Вика раскрыла свою книгу для записей и поняла, что ей совсем не хочется писать о сумасбродных Роерсах ио той Вике, что осталась в городе. Больше всего ей хотелось в подробностях описать сегодняшнее, полное чудес утро. И Викино перо уверенно заскользило по бумаге.
А потом, когда солнце недвусмысленно намекнуло «гостье», что оно становится опасным для ее нежной кожицы, Вика, не раздумывая, закрыла тетрадь и уверенно направилась к реке.
Вода обожгла Викины ступни ледяным холодом, но Вику это не остановило и она, войдя в воду по колено, присела и, опершись ладонями о каменистое дно, окунула в реку свою разгоряченную плоть. А через пару мгновений с визгом выскочила на берег. Все ее тело пронзали мельчайшие ледяные иголочки, сверху вовсю жарило солнце – и Вика почувствовала себя как бы рожденной заново, новенькой и абсолютно счастливой. Как будто бы вода холоднющей горной реки смыла с нее всю проблемную энергию города  и дала взамен свою животворную силу. Силу природной стихии.
Это ощущение так понравилось Вике, что она, напитавшись солнечным светом, еще несколько раз окунулась в реку – и на берег всякий раз выскакивала неприлично счатсливой!

                20.

…Павла Леонтьевича Вика отыскала с легкостью  - в белой панаме на голове и с мелком пастели в руке. А на мольберте перед идеалом мужчины красовались нежнейшие розовые цветочки. Пространство вокруг коих Павел Леонтьевич то и дело (сначала отойдя на пару шагов назад, чтобы охватить глазом всю композицию) «подправлял» легчайшими касаниями мелка.
Вике на мгновение показалось, что Павел Леонтьевич вовсе не Павел Леонтьевич, и она – не она, ибо время и пространство вокруг вдруг взяли да отпрыгнули назад на век-другой. И то и еще дальше. Туда, когда на Земле жили всего два человека: Мужчина и Женщина. Настолько странной и даже смешной выглядела эта «тематическая картина».
Огромный, почти седовласый муж, которого легче всего было представить за естественным процессом разделки туши убиенного им животного, от которого летели бы капли крови и осколки костей; любовно корпел над какими-то легкомысленными цветочками!
Вика поведала Павлу Леонтьевичу о своих спонтанных ощущениях, а он в ответ рассказал ей, что как раз сегодня утром вопрос о том, чем должен заниматься, так сказать, настоящий мужчина, ему уже задавали.
- К моему бережку причалила лодка с парочкой рыбаков. И один из них спросил: «Мужик, а ты че рыбу не ловишь?». А я ему: «Да я не умею.» А он мне: «Как это можно не уметь?! Странный ты какой-то! Картинки зачем-то пишет, когда тут рыба водится! И себе бы наловил, а на продажу…»
- И что же вы ответили? – Спросила Вика.
- А я, говорю, картинку в ближайшей деревне продам или Дому культуры подарю, а они мне за это рыбы наловят. А они мне: «Ну, ты и хитрый!» Так что ты не одинока в своих ощущениях. Ну, а теперь вспомни свою теорию – и иди готовить обед. А я пока картинку допишу, раз уж я рыбу ловить не умею.
И Вика послушно приняла за дело, удивляясь про себя тому, как ловко у нее все выходит. Так, как будто собирать хворост, разжигать костер, бежать с котелком и чайником за водой к реке – дело для нее вполне привычное. Кажется, не будь спичек, она даже смогла бы высечь огнетворную искру из двух подходящих камешков!
Никакие ухищрения цивилизации не способны убить в нас изначальное, великое и вечное предназначение женщины – хранительницы очага, с восторгом осознала Вика.
И потому после трапезы она вновь вернулась к теме «странного» занятия идеала мужчины.
- А вам самому никогда не казалось, что писать цветочки – вовсе не мужское дело? Да еще и в розовом цвете, - добродушно ехидничала Вика. – Хотя мне они очень нравятся! В вашем натюрморте – свежесть утра, изумительная простота и потрясающая юношеская энергетика.
- Ну, во-первых, - начал Павел Леонтьевич, - ты же прекрасно знаешь, что мое главное занятие – это скульптура. А про розовый цвет, похоже, не знаешь совсем. А он меж тем несколько веков назад считался отнюдь не женским, а исключительно мужским цветом. Розовый называли цветом разбавленной крови. И потому и он, и все иные оттенки красного предназначались исключительно для мужчин. А вот синий и голубой считались цветами низшей категории – и принадлежали дамам. К сожалению, я не знаю, в какой именно момент вы присвоили себе наши цвета!
- Я и впрямь никогда этого не слыхала! – Безмерно удивилась Вика. – Но зато меня всегда восхищают мужчины, которые осмеливаются носить малиновые свитера. Ну, или бордовые. Вы, кстати, один из них.
- Ну, значит, все же я – настоящий мужчина, - хохотнул в бороду Павел Леонтьевич. – А ты – настоящая женщина! И костер сумела самостоятельно разжечь, и супчик сварила превосходный, и…
На последнем «и» Павел Леонтьевич игриво улыбнулся и вдруг спросил:
- А кстати, не хочешь ли ты искупаться? Ведь тебе же, насколько я понял, ледяная вода нипочем. А вон там, видишь, небольшой заливчик? И течения почти нет, и вода наверняка потеплее.
- Искупаться очень хочу, но я не сообразила прихватить с  собой купальник, - огорченно ответила Вика.
- Вот так проблема, - расхохотался Павел Леонтьевич длинно и заливисто. – Да тут же хоть нагишом разгуливать можно! Ты видела сегодня хоть одного человека, кроме меня? А сейчас видишь?
- Нет, - ответила Вика, оглядев безоглядные зеленые просторы, с трех сторон огороженные дальними горами. – Хотя… Посмотрите-ка! Вон там, по дороге, едет, кажется, человек на лошади. Ой, какие они маленькие, просто игрушечные!
- Вот именно, - отозвался Павел Леонтьевич. – Ты же не думаешь, что седок из такой дали сможет рассмотреть, в чем ты купаешься? А моим рыбакам в этот заливчик никак не добраться. Да они давно уж и уплыли…
- Вы меня уговорили! – Вика вскочила на ноги. – Только, чур, не подглядывать!
- Какой вопрос, - улыбнулся в усы  Павел Леонтьевич, - я тут пока подремлю в тенечке…
Вика едва не вприпрыжку побежала к заливчику, который находился примерно в полусотне метров от их обеденной стоянки, да еще и был огорожен с двух сторон невысокими «охранными» скалками – этакая естественная природная купальня.
Вика разделась донага и вдруг ощутила себя не то нимфой, не то русалкой, не то одушевленной частью природы. Неожиданно для себя она воздела руки к небу и вслух сказала:
- Господи, если ты есть, спасибо тебе за все твои щедрые дары!
Вика вошла в воду, взвизгнула от холода, и впервые в жизни предала воде свою бесстыдно обнаженную плоть. Но проплыть она, мгновенно заледенев, сумела всего несколько метров – и повернула назад.
Выскочив на берег, Вика вновь, как и утром, почувствовала себя восхитительно новорожденной и неприлично счастливой. Она, не раздумывая, распласталась было спиной вверх прямо на покрывале из мелких кругленьких камешков, но тут же и вскочила, как ошпаренная: камешки оказались подобными раскаленной на огне сковородке. Вике пришлось даже сунуть ступни в свои кеды и обсыхать стоя – лицом к реке.
- А вот тебе и полотенчико! – Вдруг услышала Вика голос  Павла Леонтьевича.
Обернувшись, Вика обомлела. Ибо меж двух скалок стоял настоящий мифический фавн!  Павел Леонтьевич был абсолютно наг, в меру волосат, и улыбка на его лице была весьма неоднозначной! От истинного фавна его отличало лишь наличие человеческих ног (???) да то, что в одной руке он держал свою одежку, а в другой – большое пестрое полотенце.
- Что, горячи камешки? – С ласковой ехидцей поинтересовался «фавн», с явным удовольствием разглядывая «обнаженную маху», которой даже и в голову не пришло прикрыть свой «стыд» ладошками.
- Вы же собирались вздремнуть! Обманщик! – С фальшивой укоризной и какой-то первобытной радостью одновременно воскликнула Вика.
- Да резвее же может настоящий мужчина спать, когда он знает, что где-то неподалеку купается нимфа, - резонно ответил Павел Леонтьевич и, кинув на камни все, что он нес в руках, заключил Вику в жаркое объятье – и их губы (а куда деваться?) слились в естественнейшем поцелуе.
Ну, а дальше посреди невероятной красоты этого апрельского денечка, свершилось то, чему нельзя было не свершиться, когда на берегу реки устремляются навстречу друг другу первобытные разнополые особи, испытывающие равнозначное влечение плоти.
Ну, что тут скажешь? Только то, что ничего подобного (упоительнейшее соитие на лоне природы!) в Викиной жизни никогда раньше не случалось. Да и позже – тоже…
И потому не удивительно, что Павел Леонтьевич навсегда остался в Викиной памяти идеалом мужчины, а вся их весенняя поездка – волшебным сном в летнюю ночь…
…Так, разве лишь с самыми небольшими различиями, промчались все, отпущенные Вике пять счастливейших дней.
Они побывали и в той, забытой Богом деревушке (и это тоже было совершенно изумительное приключение), о которой Вика должна была написать заметки в губернскую газеты, но так потом и не написала.
Вика увидела сиреневые горы и увезла домой букет цветущего багульника, а солнцем напиталась так, как будто провалялась месяц кряду на брегу южного моря.
А самое главное: все эти считанные денечки Вика ощущала себя единственной, любимой и желанной. Женщиной, которой повезло пожить, почти ни о чем (обеды не счет!) не заботясь, за надежной спиной идеала мужчины. Спиной, о которой всякая дама может только мечтать…
Вспоминая в грустные моменты жизни эту нежданно-негаданную счастливую поездку, Вика всякий раз думала: «Лучше мало, чем никогда!»

                21.

Когда Вика, наконец, завершила длинный свой рассказ (впрочем, в устной форме он выглядел гора-аздо короче) и обвела просветленным от приятнейших воспоминаний взглядом лица своих подружек «по несчастью», она с изумлением обнаружила, что все шесть, устремленных на нее глаз подозрительно поблескивают.
- Эй! – Воскликнула Вика. – Да вы никак вздумали всплакнуть над моим рассказом. Отчего бы это?
- Как от чего? – И вправду всхлипнула Маргарита. – Разве у кого-то из нас был такой мужик, как твой Павел Леонтьевич? Ну, и что, что всего пять дней? Зато тебе есть, о чем вспоминать на смертном одре!
- А почему всего пять дней? – Строго спросила Ирина. – Почему этот старый фавн не влюбился в юную нимфу и не взял ее в жены? Детей он вырастил, можно было бы и новую жизнь начать! Странный он какой-то, этот твой скульптор!
- Да вовсе не странный, - расхохоталась Лариса. – Этот Викин «идеал мужчины» был попросту донжуаном. Или, если хотите, бабником. Вы думаете, Вика была единственной, кого он вывозил на этюды в Горный Рай? Он и меня приглашал. А одна моя коллега провела с ним однажды летом целый месяц и влюбилась так, что потом года два в депрессии пребывала. Так что Вике, можно сказать, повезло. А Гранского оправдывает лишь то, что с каждой барышней он был предельно искренен. Знаете эту фразочку: я люблю тебя сегодня навсегда!
- А ты, правда, не влюбилась и ни чуточки не страдала? – Утерев слезу, спросила Маргарита. – Я бы, наверное, тоже в депрессию впала!
- Не тот случай, - рассмеялась Вика. – Только не подумайте, что я – законченный циник или распутница, раз за каких-нибудь полгода меж трех мужиков заблудилась. Дело тут совсем в другом: я же Павла Леонтьевича с детства обожала. Примерно так, как дореволюционные институтки обожали своих учителей, портрет царя и даже истопников. Они писали им записочки, дарили какие-нибудь дурацкие подарочки, выражали в беседах с «сокамерницами» всяческое восхищение своим предметом – и не более того! Это была, можно сказать, этакая своеобразная игра в неразделенную любовь. Ибо по-настоящему влюбляться в предмет обожания считалось моветоном. Ну, просто верхом неприличия!
- Как интересно, - заметила Ирина. – Я ничего об этом не слышала.
- А я в одной детской книжке давным-давно прочитала, - ответила Вика. – Вот и выбрала себе Павла Леонтьевича в предмет обожания. Не могла же я в семь лет по-настоящему влюбиться! И, видимо, это пожизненное обожание моего предмета стало для меня защитой от настоящих чувств к нему. Да к тому же о том, что Павел Леонтьевич изменяет своей жене, я знала с детства. Варенька то и дело рассказывала мне о страданиях своей матери по этому поводу. Он ей всю жизнь изменял, а она страдала и прощала. Потому что у него, надо полагать, и мысли не было променять такую жену на очередную пассию. Его жена была не только красивой, но и очень мудрой дамой, как я теперь понимаю.

                22.

- В общем, вы вернулись в Г. и разбежались, как будто ничего и не было? – Подытожила Ирина.
- Именно так, - подтвердила Вика. – Более того, у меня в тот же вечер случился жуткий скандал с Марком, который вернулся в Г. утром того именно дня, и Ника доложил ему, что я уехала в командировку в Горный Рай, воспользовавшись попутным транспортным средством Гранского. И, кстати сказать, известию о возвращении «блудного сына» я очень обрадовалась, несмотря на то, что только что вернулась из страны снов.
- Ну, это не удивительно, - заметила Ирина. – Ведь ты вернулась из кратковременной ирреальности в реальность твоей подлинной жизни, главным героем которой был плохой мальчик Марк.
- Вот это финт! – То ли радостно, то ли испуганно взвизгнула Маргарита. – Прям как в театре!
- Да уж, это действительно был театр одного актера и военных действий одновременно, - ответила Вика. – Я играла роль честной и отважной журналистки, которая ради нескольких строчек в газете отправилась чуть ли не на край света. А Павел Леонтьевич в этой истории выполнял, так сказать, роль «извозчика». Но Марк (в частности, по вине моего скандального загара) мне, конечно же, не поверил, ия получила весьма живописный фингал под глаз. И убежала домой.
- А наутро ты все Марку простила и вернулась в липкую паутину, - уверенно заявила Ирина. – И сколько еще времени бы в ней билась, ломая крылышки?
- К счастью, недолго, - ответила Вика. – Всего лишь до летнего отпуска. А потом я на целый месяц уехала в столицу за песнями, где о Марке, кажется, ни разу и не вспомнила. А когда я вернулась, Марк лежал в больнице с пробитой головой и сломанной челюстью. Он невесть где напился, попал в драку, и теперь, как сказала мне Сара Абрамовна, он вряд ли в умственном смысле будет прежним Марком. Что-то, дескать, у него в мозгах повредилось, и в его голову навсегда вставили какую-то металлическую штуковину. И я с облегчением почувствовала, что Марк теперь (наконец-то!) навсегда исчезнет из моей жизни.
- Какой ужас! – Жалостливо прошептала Маргарита. – То есть Марк, в сущности, стал инвалидом?!
- Ну, да, - подтвердила Вика. – Причем, что интересно, Саре Абрамовне с трудом удавалось скрыть за свой материнской скорбью некое странное удовлетворение. Но когда я, сколько-то времени спустя, пришла в гости к Роерсам, я все поняла. Марк стал не «овощем», но этаким нежным, улыбчивым и послушным теленочком. Он мог поддержать несложную беседу почти на любую тему, но все его таланты – и конферансье, и пианиста – дали дуба. Вместе с памятью о том, что такое «алкоголь» и утешительные таблетки. «Ему теперь ничего этого не нужно, - радостно сказала мне Сара Абрамовна. – Он стал такой спокойный!»
- И она не предложила тебе вернуться в ее дом? – Удивилась Ирина.
- Нет, конечно, - ответила Вика. – Сара Абрамовна была очень мудрой дамой и прекрасно понимала, что ее сын теперь никому не может быть нужен. И что с этим послушным мальчиком с железкой в мозгах она вполне справится в одиночку.  А через год они уехали в Израиль, и о Марке я никогда больше не слышала.

                23.

- Ну, а теперь следует вернуться в самое начало – к Дмитрию, - сказала Ирина, которая, будучи награждена превосходной памятью, всегда внимательнейшим образом следила за ходом и логикой любой беседы. – Это же с ним, насколько я понимаю, чуть не оказалась на пороге загса? А плохиш Роерс тебе помешал. Но в твоем рассказе я не услышала о том, чтобы Дмитрий делал тебе предложение.
- В том-то и ирония, - беспечально ответила Вика. –В тот жуткий Новый год Дмитрий пришел ко мне с другом Андреем и букетом цветов. Подарок, согласитесь, не очень-то новогодний. Но я, по известным причинам, этому факту никакого значения не придала. И лишь лет пять назад (да, Анечка тогда как раз пошла в первый класс) я встретила на улице Андрея, и он мне рассказал, что Дмитрий в Новый год собирался сделать мне предложение руки и сердца. Это было первое и на сегодняшний день последнее предложение в моей жизни. И то я его не услышала и успешно «отвергла».
- Неужто у тебя даже сердце не дрогнуло? – С укоризной вопросила Маргарита. – И не стало стыдно перед Дмитрием за то, что ты своей изменой оскорбила его в лучших чувствах?
- Стало, конечно, - ответила Вика. – Но совсем чуть-чуть, ведь столько времени прошло и воды утекло!
- И неужто ты ни о чем не пожалела? – Настаивала Маргарита.
- Не-а, не пожалела, - ничуть не слукавила Вика. Во-первых, потому что в момент истины вся моя любовь была отдана Анечке. А, во-вторых, скажи я Дмитрию «да», и в моей жизни не случился бы Горный Рай и идеал мужчины. У меня был бы до скуки порядочный, правильный муж и и семейная рутина, но не было бы этих ярчайших и счастливейших впечатлений! Ну, и еще парочки увлекательных историй, конечно…
- Так, может быть, та сказка, которую устроил для тебя скульптор, и стала причиной того, что ты после двадцати пяти лет окончательно поставила крест на уж-замуж-невтерпеж, - резюмировала Ирина. – А до двадцати пяти? Где спрятаны корни твоего, как ты говоришь, венца безбрачия?! Может быть, стоит покопаться в детских воспоминаниях? В семье у тебя, может быть, что-то было не в порядке?
- Ты у нас теперь окончательно в психологи переквалифицировалась? – Весело и слегка ехидно засмеялась Вика. – Семья у меня была – идеальная!
- Ну, вспомни, пожалуйста! – С жаром воскликнула Маргарита. – Может, и мы тогда поймем, от чего у нас с мужчинами дело до брака никогда не доходило!
- Правда, попробуй вспомнить, - подала голос Лариса. – Наверняка ведь было что-то такое, что отвергло тебя от мыслей о браке. И, может, это «что-то» у нас действительно общее.
- Девчонки, ну, честное слово, не помню, - устало сказала Вика. – А напрягать голову уже не могу: я и так вон сколько сегодня навспоминала. Могу лишь сделать одно метафизическое предположение: в какой-то момент жизни каждая из нас сказала или подумала, что замуж не выйдет НИКОГДА, И ее (нас) ТАМ услышали. Так что давайте повспоминаем по отдельности и на трезвые головы, а на следующем девишнике поделимся своими открытиями. Идет?
- Идет, - почти хором ответили Маргарита с Ларисой.
- Похоже, это будет весьма занимательный разбор полетов во сне и наяву, - с легкой ехидцей согласилась Ирина.

                24.

…Анечка давно уже мирно почивала, посуда была перемыта и все следы ушедшего праздника – уничтожены. А Вику все никак не клонило ко сну. Мысль о самом первом «никогда», помимо Викиной воли, упрямо шарилась по закоулкам мозговых извилин в поисках ответа – и не давала Вике покинуть «пост» у распахнутого настежь окна. И вдруг зазвонил телефон.
- Привет, сестренка! Я сегодня решила поздравить тебя последней, - зазвучал в трубке веселый голос кузины Люси, которая была старше Вики на каких-нибудь семь-восемь лет и давно уже обитала в одном симпатичном южном городе на брегу теплого моря. – С юбилеем тебя! Надеюсь, ты не собираешься записывать себя в старухи?! Ведь в сорок лет жизнь только начинается! И я желаю тебе в этой новой жизни всего того, чего не было в старой! Но, конечно же, только хорошего и лучшего! Например, выйти, наконец, замуж за нормального мужика, который станет для вас с Анечкой надеждой и опорой. Сорок лет – как раз тот возраст, когда стоит пересмотреть некоторые свои установки.
- А разве у меня была установка на безбрачие? Ты точно знаешь? – Вскричала Вика.
- Не то чтобы точно знаю, но прекрасно помню твою пламенную речь о скуке брачных уз, - рассмеялась Люся. – Ты ее произнесла как раз на следующий день после моей свадьбы.
- Я вспомнила!!! – Радостно возопила Вика. – Спасибо тебе, сестренка!
- Не поняла, чему ты так радуешься? – Удивилась Люся.
- По телефону это долго рассказывать, - ответила Вика, - я тебе лучше письмо напишу…

                25.

…Это было жарким августом семьдесят-какого-то года прошлого века. Вике едва исполнилось восемнадцать лет, она только что поступила в Московский институт иностранных языков и теперь считала дни до отъезда в вожделенную столицу. И потому пребывала в предвкушении веселой студенческой жизни, культпоходов в легендарные столичные театры и на разнообразные концерты, новых знакомств и, конечно же, бурных романов.
А потом, мечтала Вика, она найдет способ остаться в Москве, станет лучше всех переводить англо- и франкоязычную прозу и выезжать за бугор на какие-нибудь сборища переводчиков. И станет также любима читателями, как переводчики прежнего поколения. Борис Пастернак, Щепкина-Куперник и иже с ними.
Замужеству в Викиных планах места не было. Бурные романы – были, а создание семьи-ячейки-общества – нет!
Ну, а в тот августовский денечек (за неделю до Викиного отъезда) они втроем – Вика, Люся и ее новоиспеченный муж Сергуня – забрались после обеда на чердак деревянного домика на «фазенде» Викиных предков. Забрались, чтобы поваляться в душистом сене и посплетничать о вчерашней свадьбе: кто перепил-недопил, кто как был одет, кто произнес самый скандальный тост и потом сел мимо стула, и прочая, и прочая, и прочая…
Люся и Сергуня лежали в обнимку, выглядели неприлично счастливыми и от сплетен о минувшей свадьбе плавно перетекли к мечтам о будущей семейной жизни – говорили о новой квартире, стильной мебели и о грядущих детишках.
Вика слушала все эти «бредни» и искренне не понимала, как это можно, по воле штампа в паспорте, свести все многообразие жизни к мелким  семейным радостям. Взять да и угробить свою женскую жизнь на сопливых детишек, стойку у плиты и бесконечную стирку-глажку-уборку! Каждый день – одно и то же?! Ведь это же от скуки сдохнуть можно!
А как же постоянное самосовершенствование, новые умные книжки, выдающиеся спектакли, задушевные посиделки с подружками, светские беседы с джентльменами в кафе и ресторациях (а дальше – как получится!) и прочие необходимейшие радости жизни?! Времени на все это разве кто-нибудь добавит?!
Эти свои быстрые размышления Вика, ничтоже сумняшеся, облекла в словесную форму и произнесла ту самую «роковую» речь, которую до сих пор помнила Люся.
А последние фразы того импровизированного спича наверняка были таковы: «Ну, нет, ребята! Променять многообразие жизни всего лишь на одну ячеечку я не желаю! И замуж, во всяком случае, сейчас не хочу! И, возможно, не захочу НИКОГДА!»
И в этот знаменательный момент Вику, похоже, ТАМ услышали…

…- Ну, что ж, - вслух сказала Вика  то ли в шутку, то ли всерьез, - делать нечего! С завтрашнего же дня начну, пожалуй, спасать мир…



 

.